Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

   – Одна я не пойду.
   – Там будет настоятель.
   – Но он всегда исчезает, когда я прихожу.
   – Плохо. Ладно, пойдем! А теперь умойся и постарайся взять себя в руки.
   Уже подвыпивший самурай встрепенулся, когда Оцу появилась в комнате настоятеля. Он поправил съехавшую набок шапочку, выпрямился и стал требовать одну чашку сакэ за другой. Скоро его физиономия побагровела и выпученные глаза налились кровью. Он хотел бы наслаждаться сполна, но ему мешал посторонний в комнате. По другую сторону лампы согбенно сидел, как нищий, Такуан и читал книгу, раскрытую у него на коленях. Приняв его за храмового служку, самурай ткнул в его сторону пальцем и прохрипел:
   – Эй, ты!
   Такуан продолжал читать, пока Оцу не подтолкнула его. Такуан посмотрел отсутствующим взглядом и спросил:
   – Вы меня?
   Самурай грубо приказал:
   – Да, тебя! Ты мне не нужен. Пошел вон!
   – Но я не имею ничего против того, чтобы остаться здесь, – ответил Такуан с невинным видом.
   – Не имеешь ничего против?
   – Абсолютно! – ответил Такуан, снова погружаясь в чтение.
   – Но я имею! – взорвался самурай. – Читающий здесь человек портит вкус сакэ.
   – Прошу простить меня, – забеспокоился Такуан. – Как бестактно с моей стороны! Сейчас же закрою книгу!
   – Меня раздражает само присутствие читателя!
   – Хорошо, я попрошу Оцу унести книгу.
   – Я не о книге, болван! Я говорю о тебе. Портишь мне настроение.
   Такуан сделался серьезным.
   – Это уже сложнее. Я пока не святой By Кунг, чтобы обратиться в струйку дыма или насекомое и примоститься на краешке вашего подноса.
   Шея самурая побагровела, и глаза выкатились еще больше. Он теперь походил на рыбу-шар.
   – Вон с моих глаз, дурак! – закричал он.
   – Слушаюсь, – с поклоном ответил Такуан и, обратившись к Оцу, сказал: – Гость предпочитает остаться один. Любовь к одиночеству – отличительное свойство мудрецов. Пойдем, не будем мешать.
   – Почему... почему ты...
   – Что-то не так?
   – С чего ты взял, что Оцу должна уйти с тобой, чучело? Такуан скрестил руки на груди.
   – Путем многолетних наблюдений я пришел к выводу, что большинство монахов и священнослужителей не отличается красотой. Это относится и к самураям. К вам, например.
   – Что? – заорал вояка, глаза его чуть не выпрыгивали из орбит.
   – Вы когда-нибудь думали о своих усах? Я имею в виду, вы когда-нибудь смотрели на них беспристрастно?
   – Ублюдок! – взревел вояка, хватая прислоненный к стене меч. – Берегись!
   Пристально глядя на вскочившего самурая, Такуан невозмутимо ответил:
   – Как мне беречься?
   Самурай, сжимая вложенный в ножны меч, орал не помня себя:
   – Хватит болтать! Сейчас ты мне за все ответишь! Такуан рассмеялся.
   – Неужели вы хотите отрубить мне голову? Если да, то лучше откажитесь от этой мысли. Страшно неблагодарное занятие.
   – Неблагодарное?
   – Ну да. Я не знаю ничего более занудного, чем отрезать голову монаху. Она свалится на пол и будет смеяться над вами. Невелик подвиг. И потом, какой вам с этого прок?
   – Мне будет довольно и того, что ты раз и навсегда заткнешься! – проревел самурай. – Без головы тебе будет трудно продолжать свои нахальные речи.
   Он был из тех, кому храбрости придает оружие в руке. Зловеще засмеявшись, он сделал угрожающий выпад вперед.
   – Не надо горячиться!
   Невозмутимость Такуана настолько взбесила военного, что его рука, державшая зачехленный меч, затряслась крупной дрожью. Оцу встала между ними, чтобы защитить Такуана.
   – Что ты болтаешь, Такуан? – вмешалась она в надежде разрядить обстановку. – Нельзя так разговаривать с воинами. Извинись сейчас же! Попроси прощения!
   Такуан и не думал отступать.
   – Отойди, Оцу! Не волнуйся! Неужели ты думаешь, что меня может обезглавить этот олух, который, имея в распоряжении десятки хорошо вооруженных людей, вот уже двадцать дней не может поймать полуголодного, обессиленного беглеца? Если у него не хватает ума поймать Такэдзо, было бы странным ожидать, что он сладит со мной.
   – Ни с места! – скомандовал самурай. Его распухшая физиономия побагровела. Он выхватил из ножен меч.
   – Отойди, Оцу! Разделаю этого служку пополам! Оцу упала в ноги самураю и взмолилась:
   – Ваш гнев совершенно справедлив, но проявите снисходительность. У него не все в порядке с головой. Он со всеми так разговаривает. Не соображает, что несет.
   Слезы брызнули из глаз Оцу.
   – Что ты, Оцу! – вмешался Такуан. – Голова у меня на месте. И я совсем не шучу. Я просто говорю правду, которую не любят слушать. Он – олух, и я называю его олухом. Ты хочешь, чтобы я лгал?
   – Ты слишком много болтаешь, – прорычал самурай.
   – Буду говорить столько, сколько хочу. Кстати, вашим солдатам безразлично, сколько времени они потратят на поимку Такэдзо, но для крестьян это страшная обуза. Понимаете? Им нечего будет есть из-за ваших облав. Вам, вероятно, не приходит в голову, что они забросили полевые работы, отправившись на ваши бестолковые поиски. И вы им не платите. Это возмутительно!
   – Придержи язык, изменник! Это клевета на правительство Токугавы.
   – Я не критикую правительство. Я осуждаю таких, как вы, чиновников, стоящих между даймё и простым народом, которые крадут деньги у простых людей. Почему, например, вы прохлаждаетесь сегодня здесь? По какому праву вы одеты в удобное мягкое кимоно, пьете на сон грядущий сакэ, которое вам подносит красивая молодая девушка? Вы это называете службой сюзерену?
   Самурай потерял дар речи.
   – Разве самурай не должен служить господину преданно и неустанно? Разве вы не должны поощрять и защищать тех, кто трудится в поте лица своего на благо даймё? Взгляните на себя! Вам нет дела до того, что вы отрываете крестьян от полевых работ, а ведь это их единственный заработок. Вам наплевать на собственных людей. Вы на службе, а чем занимаетесь? При каждом удобном случае набиваете утробу даровой едой и, пользуясь своим положением, останавливаетесь в лучших домах и храмах. Прячетесь за спину своего господина и от его имени творите безобразия и отрываете крестьян от работы.
   Ошеломленный самурай стоял, раскрыв рот. Такуан продолжал: – А сейчас отрубите мне голову и пошлите ее господину Икэде Тэрумасе. Уверен, она его изрядно озадачит. Он, скорее всего, спросит: «Такуан, почему лишь твоя голова сегодня пришла навестить меня? Где все остальное?» Вам будет небезынтересно узнать, что я и господин Тэрумаса вместе принимали участие в чайной церемонии в храме Мёсиндзи. Мы имели также несколько приятных бесед в храме Дайтокудзи в Киото.
   Воинственность Чахлой Бороды мигом исчезла. Он мгновенно протрезвел, хотя еще не мог сообразить, говорит Такуан правду или шутит. Его словно бы парализовало от нерешительности.
   – Перво-наперво сядьте, – сказал монах. – Если вы сомневаетесь в моих словах, давайте вместе отправимся в замок к князю. Я захвачу с собой немного гречневой муки – здесь ее превосходно делают. Князь ее особенно любит. В мои планы, правда, не входит визит к даймё. Более того, если предмет наших забот неожиданно объявился бы в Миямото в тот момент, когда мы мирно беседовали бы за чаем, я не поручился бы за последствия. Скорее всего, вам пришлось бы совершить сэппуку, что бы смыть позор. С самого начала я предупредил, что угрозы на меня не действуют, но вы, воины, устроены все на один лад. Никогда не думаете о последствиях. В этом ваша непростительная ошибка. А теперь вложите меч в ножны и постарайтесь вдуматься в мои слова. Обескураженный самурай повиновался.
   – Конечно, вы знакомы с «Сунь-цзы» полководца Сунь У – это китайский классический трактат по военной стратегии. Думаю, что любой самурай вашего ранга должен досконально знать этот труд. И тем не менее я намерен дать вам урок, иллюстрирующий один из главных принципов книги. Хочу показать, как поймать Такэдзо, не теряя людей и не причиняя неудобств крестьянам. Это имеет прямое отношение к вашему служебному долгу, поэтому советую слушать внимательно.
   Такуан обернулся к Оцу:
   – Оцу, налей еще сакэ господину!
   Самураю было около сорока, на десять лет больше, чем Такуану, но выражение лица каждого из них свидетельствовало, что сила характера не зависит от возраста. Красноречие Такуана усмирило старшего, погасив его гнев.
   – Я не хочу сакэ, – робко запротестовал самурай. – Надеюсь, вы простите меня, Я не подозревал, что вы друг князя Тэрумасы. Простите меня, если я допустил грубость.
   Он лебезил до смешного, но Такуан не стал посыпать солью его раны.
   – Забудем! Поговорим о Такэдзо. Вам необходимо поймать его, дабы исполнить приказ и сохранить честь самурая, не так ли?
   – Именно так.
   – Вам все равно, сколько времени уйдет на поимку. В конце концов, чем больше дней идет облава, тем дольше вы будете жить в храме, есть, пить и заигрывать с Оцу.
   – Пожалуйста, никогда не рассказывайте об этом князю Тэрумасе. Самурай выглядел как плаксивый ребенок.
   – Я готов сохранить тайну! Но крестьяне окажутся в беде, если блуждания по горам продолжатся. И не только крестьяне. Все в деревне выбиты из колеи и боятся вернуться к привычным делам. Насколько я понимаю, ваша беда в том, что вы избрали неверную стратегию. Не знаю, есть ли она у вас. По-моему, «Искусство Войны» вам незнакомо!
   – Стыдно признаться, но я о нем не знаю.
   – Действительно позор! И не надо удивляться, когда вас называют олухом. У вас высокий чин, но вы вопиюще необразованны и поэтому ни на что не годитесь. Ладно, не будем больше о неприятном для вас. Хочу сделать вам одно предложение. Берусь лично поймать Такэдзо в течение трех дней.
   – Вы?
   – Думаете, я шучу?
   – Но...
   – Что «но»?
   – Подкрепление из Химэдзи, крестьяне, пешие солдаты, в общей сложности более двухсот человек прочесывают горы целых три недели.
   – Знаю.
   – И поскольку сейчас весна, положение Такэдзо не так уж плохо. В горах полно съестного.
   – Вы рассчитываете на снег? Ждать восемь месяцев?
   – Нет, вряд ли мы можем себе это позволить.
   – Конечно. Именно поэтому я предлагаю поймать Такэдзо. Мне не нужна помощь. Я, вероятно, возьму с собой Оцу. Двоих нас достаточно.
   – Вы серьезно?
   – Не беспокойтесь. Не думайте, что Такуан Сохо растрачивает время только на шутки.
   – Прошу прощения!
   – Как я сказал, вам незнакомо «Искусство Войны», и в этом причина вашего позорного провала. Я простой монах и все же, как мне кажется, понимаю Сунь У. Но я хочу поставить одно условие. В противном случае я просто буду наблюдать за вашей тщетной суетой до тех пор, пока не упадет снег, а заодно и ваша голова, пожалуй.
   – Какое условие? – недоверчиво спросил самурай.
   – Если я приведу беглеца, вы предоставите мне право решить его судьбу.
   – Что вы имеете в виду?
   Самурай потянул себя за ус и стал соображать. А если этот странный монах водит его за нос? Он красноречив, но вполне может быть сумасшедшим. Вдруг он друг Такэдзо, его сторонник? Может, ему известно, где тот прячется? Но если и не знает, что волне вероятно, надо дать возможность осуществить его безумный план. В последнюю минуту монах все равно выпутается.
   Поразмыслив, самурай кивнул в знак согласия.
   – Хорошо, поймав его, вы решите, что с ним делать. А если вы его не поймаете в течение трех дней?
   – Повешусь на большой криптомерии, которая растет в саду.
 
   Рано утром следующего дня храмовый слуга вбежал в кухню и объявил, едва переводя дыхание:
   – Такуан тронулся! Пообещал поймать Такэдзо. Все изумленно вытаращили глаза.
   – Неужели?
   – Не может быть!
   – Как?
   Послышались остроты и насмешки, но за смехом скрывалась явная тревога.
   Когда новость достигла ушей настоятеля, он, понимающе кивнув, заявил, что язык ведет человека к погибели.
   Сильнее всех встревожилась Оцу. Письмо Матахати поразило ее глубже, чем могла бы поразить весть о его смерти. Она была верна своему жениху и ради него не задумываясь пошла бы в рабство к такой чудовищной свекрови, как Осуги. А теперь на кого могла она положиться? Для Оцу, погруженной в пучину отчаяния, Такуан стал единственным лучом света и надежды. Вчера, обливаясь слезами в ткацкой, она ножом искромсала ткань, которую ткала для кимоно и в которую буквально вплела душу. Она всерьез подумывала, не полоснуть ли и себя по горлу острым лезвием, однако появление Такуана помешало ей. Он ее успокоил и уговорил прислуживать самураю. Она до сих пор чувствовала прикосновение его доброй и сильной руки.
   И вот Такуан совершил такое безрассудство. Для Оцу собственная жизнь имела мало значения, ее больше волновала возможная утрата единственного друга, взявшего на себя глупое обязательство. Она чувствовала себя потерянной и подавленной. Здравый смысл подсказывал смехотворность того, что им с Такуаном удастся найти Такэдзо за столь короткое время.
   Такуан опрометчиво скрепил договор с Чахлой Бородой перед храмом бога войны Хатимана. Когда монах вернулся, Оцу хорошенько отчитала его за опрометчивое решение, но Такуан уверял, что беспокоиться не о чем. По его словам, он намеревался избавить деревню от непосильного бремени, сделать путешествия по дорогам безопасными и положить конец смертоубийству. Она должна понимать, что его жизнь ничего не стоила по сравнению с теми десятками жизней, которые можно спасти, задержав Такэдзо. Такуан посоветовал девушке хорошенько отдохнуть, чтобы набраться сил для завтрашнего дня, когда под вечер они должны будут отправиться в путь. Ей следовало безропотно повиноваться его указаниям и полностью полагаться на него. Оцу была слишком расстроена, чтобы возражать. Да и вообще, лучше уж было присоединиться к Такуану, чем томиться в тревожном ожидании.
   Прошла большая часть следующего дня, было уже за полдень, а Такуан дремал в углу храма с кошкой на коленях. Оцу ходила с отрешенным видом. Настоятель, служка и слуга – все пытались отговорить ее от безрассудного шага. «Иди и где-нибудь спрячься!» – советовали они, но Оцу вовсе не собиралась прятаться, хотя и сама хорошенько не понимала почему.
   Солнце садилось. Густые вечерние тени начали обволакивать ущелья хребта, который тянулся вдоль реки Аида. Из храма выпрыгнула кошка, и вслед за ней появился Такуан. Как и кошка, он потянулся и широко зевнул.
   – Оцу! – позвал он. – Пора идти!
   – Я уже все собрала – соломенные сандалии, дорожные посохи, гетры, лекарства, масляную бумагу.
   – Ты кое-что забыла.
   – Оружие? Мы возьмем меч или копье?
   – Конечно нет. Ты забыла провизию.
   – Бэнто?
   – Нет, настоящую еду. Рис, соленые соевые бобы, немного сакэ и еще что-нибудь вкусное. Прихвати горшок. Поди на кухню и собери все в большой узел. И захвати шест, на котором мы понесем всю поклажу.
   Ближние горы казались черными, как самый темный лак, дальние горы синели, окутанные бледной слюдяной дымкой. Стояла поздняя весна, теплый воздух был напоен ароматами цветов. Туман сгущался в зарослях бамбука и переплетениях лиан. Чем дальше Такуан и Оцу уходили от деревни, тем чище казались омытые дождем горы, тем рельефнее выделялся каждый лист на фоне вечерней зари. Такуан и Оцу шли друг за другом, поддерживая на плечах бамбуковый шест, на котором был подвешен приличных размеров тюк.
   – Прекрасный вечер для прогулки, – сказал Такуан, оглядываясь на Оцу.
   – Не нахожу, – пробормотала Оцу. – Собственно, куда мы направляемся?
   – Я сам толком не знаю, – отвечал задумчиво Такуан. – Но пройдем еще немного.
   – Хорошо.
   – Не устала?
   – Нет, – ответила Оцу, хотя ноша была тяжела для нее, потому что она часто перекладывала шест с одного плеча на другое. – Куда девались люди? Мы не видели ни души.
   – Самурай сегодня не показывался в храме. Бьюсь об заклад, он отозвал всех своих подчиненных, чтобы три дня мы были одни в горах.
   – Такуан, а как ты собираешься ловить Такэдзо?
   – Не беспокойся, сам объявится рано или поздно.
   – Он еще никому не объявлялся. А если даже и придет, что мы с] ним сделаем? Он совсем обезумел от бесконечных облав. Он очень силен и так просто не отдаст свою жизнь. Дрожь бьет, как подумаю!
   – Осторожно, смотри под ноги! – вдруг закричал Такуан. Оцу вскрикнула и застыла на месте от испуга.
   – В чем дело? Почему ты меня так напугал?
   – Не волнуйся, это не Такэдзо. Просто хотел обратить твое внимание на дорогу. Обочина – сплошные западни и ловушки.
   – Они устроены для Такэдзо?
   – Да, но мы сами окажемся в них, если не будем осмотрительны.
   – Такуан, будешь так кричать, у меня от страха отнимутся ноги.
   – Не беспокойся! Я иду впереди, так что первым и свалюсь в западню. Тебе совсем не обязательно следовать за мной.
   Такуан ободряюще улыбнулся.
   – Должен сказать, что они трудились впустую. – Помолчав, он добавил: – Оцу, тебе не кажется, что ущелье сужается?
   – Не знаю, но мы уже обогнули Санумо. Это должна быть гора Цудзинохара.
   – Коли так, нам придется топать ночь напролет.
   – Я даже не знаю, куда мы идем. Что я могу сказать?
   – Остановимся на минутку, – сказал Такуан.
   Они опустили тюк на землю, и Такуан направился к ближайшей скале.
   – Ты куда?
   – Облегчиться.
   Внизу ревел поток, катя воды к реке Айда, швыряя их от одного утеса к другому. Шум воды наполнял уши монаха, все его существо. Он мочился и одновременно изучал небо, словно считая звезды.
   – Хорошо! – вздохнул он с облегчением. – Я – часть вселенной или вселенная часть меня
   – Такуан! – позвала Оцу. – Ты закончил? Ты действительно не торопишься.
   Наконец он появился.
   – Я прочитал «Книгу Перемен» и теперь знаю, что нам предпринять. Все ясно.
   – «Книга Перемен»? У тебя с собой книга?
   – Это не написанная книга, глупышка, а та, которая внутри меня. Моя личная неповторимая «Книга Перемен». Она где-то в сердце, в животе или еще где-нибудь. Стоя там, я изучил характер местности, течение воды и положение звезд. Я закрыл глаза, а когда открыл, что– то сказало мне: «Иди на ту гору».
   Такуан показал на ближайшую вершину.
   – Ты говоришь о горе Такатэру?
   – Не имею понятия о ее названии. Я говорю о горе с поляной на полпути к вершине.
   – Люди называют эту поляну «пастбище Итадори».
   – У нее есть имя?
   Поляна оказалась небольшой ложбиной с уклоном к юго-востоку, с которой открывался великолепный вид на окрестности. Обычно крестьяне пригоняли сюда пастись лошадей и коров, но в эту ночь здесь было пусто. Тишину нарушал только шорох травы под теплым весенним ветром.
   – Остановимся здесь, – объявил Такуан. – Противник, Такэдзо, попадет мне в руки, как в царство Вэй военачальник Цао Цао попал в руки неприятеля.
   Опустив ношу на землю, Оцу спросила:
   – Что мы будем здесь делать?
   – Мы здесь будем сидеть, – решительно ответил Такуан.
   – Как же ты сидя поймаешь Такэдзо?
   – Когда расставляешь силки на птиц, не обязательно летать, чтобы поймать их.
   – Мы ничего пока не расставили. Уверена, что в тебя не вселился дух лисицы или какой-нибудь злой демон?
   – Давай разведем костер. Лисы боятся огня. Если во мне завелся дух злой лисицы, то мы от него быстро избавимся.
   Они собрали сухого валежника, и Такуан развел костер. Оцу немного повеселела.
   – Хороший огонь вселяет бодрость, правда? – сказала она.
   – И к тому же славно согревает. Ты беспокоишься?
   – Такуан, ты видишь, я волнуюсь. Немного найдется любителей ночевать в горах. А если пойдет дождь?
   – По пути я видел пещеру у дороги. Мы в ней спрячемся.
   – Такэдзо, вероятно, укрывается в плохую погоду и по ночам в пещерах. В горах их много. Там он и таится.
   – Наверное. Ума он невысокого, но от дождя додумается спрятаться.
   Оцу задумалась.
   – Такуан, почему деревенские ненавидят его?
   – Власть заставляет их. Простые люди боятся властей. Прикажи им изгнать из деревни друзей, так они и собственную родню выставят.
   – По-твоему, они заботятся только о собственной шкуре?
   – Не по их вине. Они совершенно бессильны. Не следует осуждать их за то, что на первом месте у них свои интересы. Это способ защиты. Единственное их желание – спокойная жизнь.
   – А почему самураи подняли такой шум вокруг Такэдзо? Он же обыкновенный крестьянский мальчишка. 
   – Такэдзо стал символом беспорядка, беззакония. Самураи обязаны сохранясь мир. После Сэкигахары Такэдзо вообразил, что враг преследует его по пятам. Он совершил первую серьезную ошибку, прорвавшись через пограничные заставы. Нужно было проявить смекалку – проскользнуть ночью или изменить внешность. Но не таков Такэдзо. Ему обязательно понадобилось убить часового, а затем и других людей. А потом как снежный ком покатилось. Он думает, что убийством защищает свою жизнь. Но ведь он первым пролил кровь. Такэдзо лишен здравого смысла, поэтому случились все несчастья.
   – Ты его тоже ненавидишь?
   – Терпеть не могу! Его глупость ужасает меня. Будь я правителем провинции, то придумал бы для него самое жестокое наказание. В назидание другим приказал бы медленно рвать его на части. Он ведь не лучше дикого зверя. Правитель провинции не может быть снисходителен к типам вроде Такэдзо, хотя некоторые считают Такэдзо простым деревенским шалопаем. Думать так – значит подрывать мир и порядок, что недопустимо в наше неспокойное время.
   – Я всегда считала тебя добрым, Такуан. А оказывается, в глубине души ты тверд, как кремень. Не думала, что ты печешься об исполнении воли даймё.
   – Да, меня это волнует. Я верю, что добро должно вознаграждаться, а зло наказываться. И я намерен претворить эту веру в жизнь.
   – Что это? – вдруг вскрикнула Оцу, вскакивая на ноги. – Слышал? Шорох за теми деревьями, будто кто-то ходит там. ;
   – Ходит? – Такуан настороженно прислушался, но вскоре расхохотался. – Это же обезьяны. Видишь?
   Силуэты двух обезьян мелькнули между деревьями. Оправившись от испуга, Оцу села.
   – До смерти меня напугали.
   Прошло два часа. Оба сидели молча, уставившись на огонь. Когда костер затухал, Такуан ломал сухие ветки с деревьев и подбрасывал в, огонь.
   – О чем задумалась, Оцу?
   – Я?
   – Ну да. Терпеть не могу разговаривать сам с собой, хотя постоянно занимаюсь этим.
   Глаза Оцу слезились от дыма. Взглянув на звездное небо, она тихо произнесла:
   – Думаю о том, какой мир странный. Бесчисленные звезды в черной бесконечности... Нет, не то я говорю... Ночь царит над миром. Она объяла все. Если присмотреться к звездам, то заметишь их движение. Медленное. Такое ощущение, будто движется весь мир. Я чувствую. А я– крохотная пылинка в нем, пылинка, над которой властвует неведомая, невидимая сила. Вот сейчас, когда я просто сижу и думаю, моя судьба постоянно изменяется. И я постоянно возвращаюсь к одной и той же мысли, как по кругу.
   – Ты не до конца искренна со мной, – строго заметил Такуан. – Конечно, в мыслях у тебя одно, но что-то иное скрыто на душе.
   Оцу молчала.
   – Прости мою бесцеремонность, Оцу, но я прочитал те письма.
   – Читал? Но печать была целой.
   – Я прочитал их, найдя тебя в ткацкой мастерской. Я спрятал обрывки писем в рукаве, ведь ты сказала, что не хочешь их видеть. Потом в одиночестве прочел их, чтобы скоротать время.
   – Ты – чудовище! Как ты посмел? Да еще «чтобы скоротать время»!
   – В любом случае я знаю причину твоих слез. Ты была полумертвой, когда я тебя нашел. Оцу, я уверен, что тебе повезло. Все к лучшему обернулось. Ты считаешь меня чудовищем. Ну, а он-то кто?
   – О ком ты?
   – Матахати был и есть ненадежный человек. Представь, что ты получила бы подобное письмо от него после замужества. Что бы ты делала? Не отвечай, сам знаю. Бросилась бы в море с высокой скалы. Я рад, что с ним покончено без особых трагедий.
   – Женщины думают по-своему.
   – И как же?
   – Я готова вопить от злости.
   Оцу злобно вцепилась зубами в рукав кимоно.
   – В один прекрасный день я доберусь до него. Клянусь! Не успокоюсь, пока все не выскажу ему в лицо. И об этой женщине, Око, не промолчу.
   От гнева Оцу залилась слезами. Такуан, глядя на нее, загадочно пробормотал:
   – Началось!
   Оцу посмотрела на него.
   – Что началось?
   Такуан задумчиво уставился в землю. Потом заговорил:
   – Оцу, я искренне надеялся, что зло и вероломство бренного мира минуют тебя. Думал, ты пронесешь нежную невинную душу в чистоте и покое через все испытания жизни. Холодные ветры судьбы не миновали тебя, они ведь обрушиваются на всех.
   – Что мне делать, Такуан? Я вне себя от гнева.
   Плечи Оцу сотрясались от рыданий. Она уткнулась лицом в колени.
   К рассвету Оцу успокоилась. Днем они спали в пещере, а следующую ночь снова провели у костра. На день они скрылись в пещере. Запас еды у них был большой.
   Оцу недоумевала, твердя, что не понимает, каким образом удастся поймать Такэдзо. Такуан же хранил невозмутимость. Оцу понятия не имела, как он намерен действовать дальше. Он не делал ничего для поисков Такэдзо, его не смущало, что тот не объявляется.
   Вечером третьего дня Такуан и Оцу, как обычно, дежурили у костра.
   – Такуан, – не выдержала наконец Оцу, – сегодня последняя ночь, завтра отпущенный нам срок кончается.
   – Похоже.
   – Что собираешься делать? – С чем?
   – Такуан, не притворяйся. Забыл о своем обещании?
   – Конечно.
   – Если мы не вернемся вместе с Такэдзо...
   – Знаю, знаю, – прервал ее Такуан. – Придется тогда повеситься на старой криптомерии. Не волнуйся, я пока не собираюсь умирать.