Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

   – Корабль не отплывет до захода солнца? – спросил Садо.
   – Да-да, – подтвердил Сахэй, ходивший взад-вперед по конторе.
   – Значит, есть время отдохнуть.
   – Пожалуйста! Сейчас подадут чай.
   На пороге конторы появилась Оцуру и подозвала управляющего.
   – Контора не подходящее место для гостей. Не изволите ли пройти в дом? – предложил Сахэй.
   – Весьма признателен, – ответил Садо. – Кому я обязан любезностью, хозяйке дома?
   – Да, она желает вас поблагодарить.
   – За что?
   Сахэй почесал в затылке.
   – Полагаю за то, что Иори не пострадал.
   – Да, кстати, позовите его. Хочу с ним поговорить.
   Сад, через который вели Садо, был обычным для дома богатого купца. С одной стороны сад упирался в складскую стену, но был тщательно ухожен, растения и дорожки заботливо политы. В сад была подведена проточная вода.
   Осэй и Оцуру приветствовали гостя в гостиной, где были расставлены подносы с чаем, сладостями и табаком. Пахло благовониями.
   Садо сел на пороге комнаты со словами:
   – Проходить не буду, у меня грязные ноги.
   Наливая гостю чай, Осэй поблагодарила его за спасение Иори.
   – Я раньше встречал этого мальчика, – сказал Садо. – Как он оказался в вашем доме?
   Выслушав рассказ Осэй, Садо сказал:
   – Я только что наблюдал за Иори. Я восхищен его выдержкой и самообладанием. Мальчика с таким характером нельзя держать в купеческом доме. Не могли бы вы отдать его мне? Мы в Кокуре воспитаем Из него самурая.
   Осэй не возражала.
   Оцуру поднялась, чтобы позвать Иори, но он сам появился из-за Двери, где слышал весь разговор.
   – Поедешь со мной? – спросил Садо.
   Иори не сдержал ликования.
   Садо пил чай, а тем временем Оцуру принесла одежду для Иори: кимоно, брюки-хакама, ноговицы, тростниковую шляпу – все новое. Это были первые в жизни Иори хакама.
   В лучах заходящего солнца «Тацумимару» поднял черные паруса. Иори стоял у борта, размахивая новой шляпой.

УЧИТЕЛЬ КАЛЛИГРАФИИ

   В квартале торговца рыбой в Окадзаки на повороте в узкий переулок стояла вывеска, гласившая: «Просвещение для юношества. Обучение чтению и письму». Вывеска была подписана именем Мука, который, видимо, был честным бедным ронином, зарабатывавшим на жизнь уроками.
   Каллиграфия объявления вызывала лишь улыбку у прохожих детской корявостью, но Муку это не смущало. «Я в сердце все еще дитя, – говаривал он. – И сам учусь со своими учениками».
   Переулок упирался в бамбуковую рощу, за которой находился конный манеж дома Хонды. В хорошую погоду над площадкой клубилось облако пыли от скачущих лошадей. Хонда гордились своим происхождением от легендарных воинов Микавы, военным традициям которых следовал и род Токугава.
   Мука проснулся после полуденного отдыха, сполоснул лицо у колодца. Серое без подкладки кимоно больше бы подходило сорокалетнему мужчине, однако Муке не исполнилось еще и тридцати. Затем Мука направился в рощу, где одним ударом меча срубил толстый бамбук. Он промыл обрубок у колодца, вернулся в комнату, вставил в полую середину обрубка цветущий вьюнок.
   – Неплохо, – сказал Мука, полюбовавшись на свою работу. Достав кисти и тушь, Мука принялся за упражнения в каллиграфии, беря за образцы оттиски с прописей Кобо Дайси. Мука значительно преуспел в каллиграфии, если судить по тому, как были начертаны иероглифы на вывеске у поворота в переулок.
   – Вы дома? – спросила соседка, жена продавца кистей.
   – Заходите! – пригласил ее Мука.
   – Я просто хотела спросить... Я только что слышала странный треск. Не знаете, что случилось?
   – Это я срубил бамбук, – засмеялся Мука.
   – Я очень беспокоюсь за вас. Муж говорит, что за вами охотятся какие-то самураи.
   – Не переживайте, моя жизнь и гроша не стоит.
   – Такое легкомыслие! Сейчас ведь могут убить без причины.
   Соседка продолжала разговор, правда на сей раз не задавая обычного вопроса о том, почему Мука до сих пор не женат. Мука не мог дать ей вразумительного ответа, хотя ссылался на то, что просто не нашел невесту по душе. Его соседи знали, что Мука – ронин из Мимасаки, прежде живший в Киото и в окрестностях Эдо. Питая страсть к наукам, он мечтал открыть в Окадзаки хорошую школу.
   Молодость, мягкость натуры, честность Муки привлекали множество девушек, а также родителей, имевших дочерей на выданье.
   Соседка ушла. Муке нравился этот уголок города. Здесь все знали друг друга, кипели свои страсти, на улицах постоянно устраивались то праздничные, то храмовые процессии, то похороны.
   В сумерках Мука вышел из дома. На улицах Окадзаки звучали бамбуковые флейты, пели цикады и сверчки, посаженные в крохотные клетки); слышались заунывное пение слепых нищих, выкрики торговцев дынями и суси. Приглушенно горели фонари, люди в легких кимоно шли не спеша. Девушки шептались за спиной Муки.
   Продавец кистей ужинал с женой, когда мимо их дома прошел Мука.
   – И куда это он все ходит? – щелкнула языком жена. Учит детей по утрам, отдыхает или занимается после обеда, а вечером уходит из дома. Как летучая мышь.
   – И что плохого? Холостяк. Не станешь же ты ему пенять за ночные развлечения, – усмехнулся муж.
   – Снова куда-то пошел, – услышал за спиной Мука.
   – И как всегда, ни на кого не смотрит.
   Мука миновал боковые улочки, где обитали местные куртизанки, которые слыли одной из главных достопримечательностей трактира Токайдо. Выйдя на западную окраину городка, Мука остановился и раскинул руки, чтобы остыть. Впереди виднелась река Яхаги, через которую был переброшен мост в двести восемь пролетов, самый длинный на тракте Токайдо. На мосту его ждал человек в монашеском облачении.
   – Мусаси?
   Мусаси улыбнулся Матахати, одетому в монашье облачение, и спросил:
   – Учитель вернулся?
   – Нет.
   Плечом к плечу они медленно пошли по мосту. На противоположном берегу реки среди сосен стояла старая обитель монахов школы Дзэн. Холм назывался Хатидзёдзи, поэтому монастырь носил его имя. Мука и Матахати взобрались по темному склону к воротам.
   – Ну как, нелегко постигать Дзэн?
   – Тяжело, – краснея, признался Матахати, склонив выбритую до синевы голову. – Я не раз подумывал убежать отсюда. Учение – такая мука! Наверное, проще сунуть шею в петлю, чем стать честным человеком.
   – Не отчаивайся! Ты пока еще на начальных ступенях. Настоящие занятия начнутся, когда учитель согласится взять тебя в ученики.
   – Порой мне и самому удается кое-чего добиться. Я работаю над собой. Я думаю про тебя, когда мне плохо. Если ты смог преодолеть недостатки, почему бы и мне не стать лучше?
   – Вот это правильно! Все, что могу я, подвластно и тебе.
   – Мне помогают воспоминания о Такуане. Меня казнили бы, если бы не он.
   – После перенесенных мучений ты ощутишь великую радость от наслаждений, – задумчиво произнес Мусаси. – Всю жизнь, днем и ночью, на людей накатывают то волны горя, то волны радости. Они не чувствовали бы прелести жизни, испытывай они только наслаждения. Удовольствия пресыщают.
   – Я, кажется, начинаю это понимать.
   – Например, обычный зевок. Если ты зеваешь после тяжелой работы – это одно, а если от безделья – совсем другое. Большинство людей на свете умирают, так и не познав наслаждения от зеванья!
   – Да, нечто подобное говорили у нас в монастыре.
   – Надеюсь, учитель возьмет тебя. Я тоже мечтаю послушать его наставления. Хочу побольше узнать о Пути.
   – Когда он вернется?
   – Трудно сказать. Буддийские мудрецы, как облака, странствуют по три года. Учись ждать.
   – Тебе тоже придется потерпеть.
   – Да. Мне нравится моя теперешняя жизнь среди простых и бедных людей. Это тоже хорошая тренировка. Я не теряю времени даром.
   Покинув Эдо, Мусаси пришел в Ацуги. Затем, гонимый сомнениями, укрылся в горах Тандзава, которые он оставил два месяца спустя в еще более встревоженном состоянии духа. Преодолев одну трудность, Мусаси столкнулся с другой. Порой ему казалось, что и его собственный меч враждебен ему. Иногда он думал, что мог бы пойти по легкому пути. Зажив простой семейной жизнью с Оцу, он не терзался бы так, как сейчас. Жизнь обывателя ставит человека в рамки, с которыми Мусаси не мог примириться.
   Иногда Мусаси чудилось, что он совершенно потерялся в жизни, а злые демоны пожирали его сердце. Бывали и дни, когда мысли его прояснялись и он находил упоение в добровольном уходе от мирской суеты. В душе его непрестанно сражались свет и тьма. Дни и ночи напролет Мусаси носило по волнам отчаяния и беспричинной радости. Размышления о Пути Меча – долгом и взыскательном – рвали ему сердце, потому что Мусаси все болезненнее чувствовал свое несовершенство. Случались дни, когда жизнь отшельника вдохновляла его на приятные мысли об Оцу.
   Спустившись с гор, Мусаси сначала отправился в храм Югёдзи в Фудзисаве, потом в Камакуру, где он встретил Матахати. Не желая возврата к беспутной жизни, Матахати остался в Камакуре, где было множество буддийских монастырей. Душевные терзания Матахати были горше сомнений Мусаси.
   – Еще не поздно, – успокаивал его Мусаси. – Научись владеть собой и для тебя начнется новая жизнь. Безвыходность наступает в тот момент, когда ты говоришь себе, что все кончено. Поверь мне, я сам уперся в незримую преграду. Временами мне кажется, что у меня нет будущего. Я чувствую пустоту в голове и в сердце. Ощущение такое, словно меня захлопнули в раковину. Порой я ненавижу себя. Я заставляю себя двигаться вперед, разбиваю раковину, и мне предстает новый путь. Я спустился с гор в надежде встретить человека, который способен мне помочь, – признался Мусаси.
   Этим человеком был монах Гудо.
   – Это он помог тебе в поисках Пути на первых порах? Не замолвишь ли за меня словечко? – попросил Матахати.
   Несколько лет назад Гудо отправился странствовать по восточным и северо-восточным провинциям. Он был непредсказуемым человеком, который сегодня в Киото мог наставлять императора в учении Дзэн, а завтра оказаться в крестьянской хижине. Было известно, что Гудо раз останавливался в храме Хатидзёдзи в Окадзаки, поэтому по совету одного монаха друзья решили ждать его здесь.
   Мусаси и Матахати сидели в каморке, где ночевал Матахати. Его не допускали в монастырскую спальню, поскольку официально он не принял монашество.
   – Ох, эти комары! – жаловался Матахати, дымя курением от насекомых. – Пойдем лучше на свежий воздух.
   Они уселись на галерее главного храма. В монастырском дворе не было ни души. Дул прохладный ветерок.
   – Как у нас в Сипподзи, – задумчиво проговорил Матахати.
   – Похоже, – отозвался Мусаси.
   Повисло молчание. Они всегда замолкали, когда вспоминали родную деревню, Оцу либо события в их жизни, о которых они не хотели говорить вслух.
   – Я давно хотел поговорить с тобой... – нерешительно начал Матахати.
   – О чем?
   – Спросить об Оцу... – Матахати поперхнулся, но, пересилив себя, продолжал: – Где она сейчас? Я часто о ней думаю и мысленно прошу прощения. Стыдно признаться, но я держал ее в Эдо у себя, хотя между нами ничего не было. Она не подпускала меня ни на шаг. Когда я ушел на сражение в Сэкигахару, Оцу постигла участь отцветшего цветка, а сейчас она цветет на другом дереве, даря ему свою прекрасную душу.
   Голос Матахати зазвучал торжественно.
   – Такэдзо!.. Нет, Мусаси, умоляю, женись на Оцу! Ты единственный можешь спасти ее. Я прежде никогда не попросил бы тебя об этом, но сейчас, когда я твердо решил пойти в ученики к Гудо, я признаю, что Оцу не будет моей. Я переживаю за ее судьбу. Найди ее и подари ей счастье, которое она ждет столько лет.
   Мусаси покинул монастырь около трех часов утра. Он шел по темной тропинке с поникшей головой. В ушах звучали слова Матахати Сколько бессонных ночей терзался Матахати, чтобы решиться на это откровение. Положение Мусаси было еще сложнее. Он не мог сказать: «Я не хочу жениться на Оцу. Она – твоя невеста. Раскайся очисть свою душу и вновь завоюй ее сердце». Мусаси так ничего и не ответил Матахати, потому что любые его слова прозвучали бы неискренне.
   – Я не могу стать учеником Гудо, пока Оцу не устроит свою жизнь. Ведь это ты настоял, чтобы я занялся самосовершенствованием и постижением Закона. Если ты мне друг, спаси Оцу! В этом и мое единственное спасение! – горячо говорил Матахати.
   Мусаси удивился, когда Матахати умолк на полуслове и зарыдал. Он не подозревал, что тот (способен на столь глубокие чувства. Мусаси поднялся, чтобы идти домой, и Матахати вцепился ему в рукав, умоляя дать ответ.
   – Мне нужно подумать, – выдавил из себя Мусаси.
   Теперь он проклинал себя за трусость, которая не позволила ему быть откровенным с другом детства.
   Мусаси злился на себя, припоминая все свои ошибки. Зайдя в тупик, он расстался с Иори и Гонноскэ, с друзьями из Эдо. Он не смог выбраться из раковины. Его опустошенная душа таилась взаперти, никому не нужная, как пустая оболочка цикады.
   Прохлада коснулась лица – Мусаси вышел к реке Яхаги. Мусаси, услышав свистящий звук, присел. Пуля пролетела в полутора метрах от него. Мусаси подсчитал по числу вдохов и выдохов, что стреляли издалека. Он спрыгнул под мост и как летучая мышь слился с одной из опор. Через несколько минут со стороны холма Хатидзё послышался топот троих бегущих мужчин. Остановившись у моста, они начали искать тело. Человек с мушкетом не сомневался, что попал в цель. Он был в более темной одежде, чем его спутники, а лицо закрыто маской так, что виднелись только глаза.
   Небо уже начало светлеть, медные украшения на прикладе мушкета тускло заблестели.
   Мусаси не представлял, кто в Окадзаки желал бы его смерти. Конечно, он давно потерял счет тем, кого победил на поединках и которые рвались отомстить ему. Жаждой мести горели родственники и друзья убитых им соперников. Следующий по Пути Воина живет под постоянной угрозой смерти. Если он избегал одной опасности, то лишь ценой того, что множил ряды своих недоброжелателей, увеличивая риск в будущем. Опасность служила точильным камнем, на котором самурай оттачивал дух. Враги были его учителями.
   Опасность встряхнула Мусаси, мгновенно выведя его из подавленного состояния. Он перешел на неглубокое неслышное дыхание. Враги были совсем рядом. Зрачки Мусаси расширились. Одетые в черное, как бандиты, люди имели самурайские мечи. Единственными самураями в здешних краях были те, кто состоял на службе в доме Хонды в Окадзаки и в доме Овари в Нагое, но в этих кланах врагов у Мусаси вроде бы не было.
   Человек с мушкетом нырнул в тень, зажег запальный фитиль и стал им размахивать, подавая кому-то сигнал. Видимо, по другую сторону моста находились еще люди. Надо было действовать, но стоило Мусаси шевельнуться, как его сразит мушкетный огонь. Если он и добежит до другого берега, там его может поджидать еще большая опасность. Под мостом его неминуемо найдут.
   План действий пришел сам собой. Он противоречил здравому смыслу и принципам «Искусства Войны». Мусаси следовал интуиции зрелого воина. Ее нельзя смешивать с животным инстинктом. Внезапное решение зреет словно помимо разума, но в нем воедино сливаются боевой опыт, зрелость ума и дисциплина духа. Это способность за мгновение принять единственно правильное решение, минуя длинную цепочку размышлений.
   – Если вы ищете меня, то я здесь! – крикнул Мусаси.
   Ответом ему был новый выстрел, но Мусаси уже исчез из убежища и под мостом атаковал своих преследователей. Длинный меч рассек одного сверху вниз, короткий меч горизонтальным движением полоснул другого. Третий человек побежал по мосту. Мусаси шагом последовал за ним, останавливаясь и прислушиваясь. Мусаси благополучно добрался до дома.
   На следующее утро у его дверей появились два самурая. Они растерялись, увидев перед входом множество детских сандалий.
   – Вы учитель Мука? – спросил один из них. – Мы из дома Хонды. Мусаси оторвался от листа, на котором выводил иероглиф.
   – Я Мука.
   – Ваше настоящее имя Миямото Мусаси? Мы знаем, не скрывайте.
   – Да, я Мусаси.
   – Вы знакомы с Ватари Симой?
   – Что-то не припоминаю.
   – Он говорит, что вы встречались на поэтических вечерах.
   – Действительно. Мы виделись в доме наших общих друзей.
   – Не могли бы вы провести у него вечер?
   – Он ошибается, если считает, что я способен сочинять стихи хайку. Меня приглашали на вечера поэзии, но я мало что смыслю в словесности.
   – Мы полагаем, что с вами хотели бы обсудить вопросы боевого искусства.
   Ученики Мусаси с тревогой смотрели на самураев. Мусаси, немного помолчав, ответил:
   – В таком случае я готов. Когда?
   – Сегодня вечером вам удобно?
   – Хорошо.
   – За вами пришлют паланкин.
   – Спасибо, я буду ждать. Обернувшись к ученикам, Мусаси произнес:
   – За работу! Вы не должны отвлекаться. Смотрите на меня – я тоже упражняюсь. Нужно заниматься так сосредоточенно, чтобы не слышать даже стрекота цикад. Будете лодырничать, станете вроде меня учиться в почтенном возрасте.
   Мусаси улыбнулся, обводя взглядом вымазанные тушью ребячьи личики.
   К вечеру Мусаси надел хакама и стал ждать. Соседка, жена продавца кистей, чуть не рыдала, ожидая чего-то ужасного. Мусаси утешал ее как мог, и в это время прибыл паланкин, но не обыкновенный плетеный, которых много на улицах, а лакированный и в сопровождении двух самураев и трех слуг. Высыпавшие из домов соседи перешептывались.
   – Это паланкины только для важных господ.
   – Наш учитель, оказывается, не так прост.
   – Куда это он собрался?
   – Вернется ли?
   Самураи закрыли дверцы паланкина, приказали зевакам расступиться, и процессия тронулась.
   Мусаси не знал причины приглашения, но подозревал, что она связана с происшествием у моста Яхаги. Вероятно, Сима хочет расследовать убийство двух самураев Хонды. А может, Сима сам задумал слежку и нападение и сейчас решил встретиться в открытую. Мусаси не ожидал ничего хорошего от предстоящего вечера, но счел нужным смириться с обстоятельствами. «Искусство Войны» учит, что решение должно диктоваться конкретной обстановкой.
   Паланкин мягко покачивался, как лодка в море. До слуха Мусаси донесся шум ветра в сосновых вершинах, значит, замок совсем близко. Мусаси со стороны не походил на человека, который предчувствует опасность, веки его были полуприкрыты в дреме.
   Послышался скрип ворот, шаги носильщиков замедлились, голоса самураев зазвучали тише. Паланкин пронесли по дорожке, освещенной фонарями. Слуги помогли Мусаси выйти из паланкина и провели в павильон, со всех сторон продуваемый приятным ветерком. Здесь совсем не чувствовалась ночная духота. Огни светильника то замирали, то ярко вспыхивали.
   – Я – Ватари Сима, – представился хозяин. Это был типичный самурай Микавы, крепкий, коренастый, полный сил.
   – Я – Миямото Мусаси, – так же просто представился Мусаси, отвесив поклон.
   – Усаживайтесь поудобнее, – с поклоном ответил Сима. Без лишних слов он перешел к делу:
   – Мне доложили, что вчера ночью вы убили двух самураев.
   – Да, это правда, – взглянул Мусаси в глаза Симы.
   – Должен извиниться перед вами, – продолжал Сима. – Мне доложили о случившемся сегодня, было проведено расследование. Ваше имя известно мне давно, но я не знал, что вы живете в Окадзаки. Мне сказали, что в вас стреляли. Один из нападавших был учеником Гумбэя, мастера стиля Тогун.
   Мусаси не почувствовал в словах Симы неискренности. Оказалось, что ученик Гумбэя был одним из нескольких самураев Хонды, которые когда-то учились в школе Ёсиоки. Они решили убить человека, разгромившего их школу.
   Мусаси знал, что имя Кэмпо до сих пор широко почитается, особенно в западной Японии. В каждом владении здесь находился самурай, который учился у Кэмпо. Мусаси ответил, что понимает чувства бывших учеников, но считает их выражением личной неприязни, а не серьезным поводом для столкновения в соответствии с принципами «Искусства Войны». Сима, казалось, согласился с Мусаси.
   – Я сделал внушение оставшимся в живых, – сообщил он. – Надеюсь, вы забудете этот случай. Гумбэй тоже очень недоволен. Если хотите, я его представлю вам и он принесет извинения.
   – Не обязательно. Подобные истории постоянно случаются с каждым, кто посвятил жизнь боевому искусству.
   – Но все же...
   – Забудем про извинения. Если Гумбэй хочет поговорить о Пути, я с удовольствием с ним побеседую. Его имя известно по всей стране.
   Разговор с Гумбэем сосредоточился на мечах и фехтовании.
   – Я хотел бы узнать от вас о стиле Тогун, – сказал Мусаси. – Вы разработали его?
   – Нет, – ответил Гумбэй.– Я изучил его у своего учителя Кавасаки Кагиноскэ из провинции Этидзэн. Согласно записям, которые он мне оставил, он разработал его во время пребывания на горе Хакуун в Кодзукэ. Вероятно, он перенял технику у монаха из Тэндая по имени Тогумбо. Пожалуйста, расскажите о себе. Я не раз слышал ваше имя и полагаю, что вы гораздо старше. Пользуясь вашим присутствием, я хотел бы попросить вас дать мне урок.
   Тон Гумбэя был дружеским, но тем не менее его слова означали приглашение на бой.
   – В другой раз, – улыбнулся Мусаси. – Мне пора идти. Я даже не знаю дороги домой.
   – Наш человек проводит вас, – сказал Сима.
   – Я посетил место вчерашнего боя и не нашел соответствия между положением тел и характером ран. Я расспросил человека, который уцелел. По его словам, вы дрались двумя мечами.
   Мусаси ответил, что этот прием получается у него помимо его воли. Действуя двумя мечами, он чувствует, будто сражается одним.
   – Не скромничайте, – настаивал Гумбэй. – Расскажите поподробнее. Как вы тренируетесь? Как можно овладеть этой виртуозной техникой?
   Мусаси понял, что без объяснений ему не уйти. Он обвел глазами комнату и попросил дать ему два мушкета, стоявшие в нише. Мусаси, взяв мушкеты за стволы, встал посредине комнаты.
   – Два меча – как один меч. Один меч – как два меча. У человека две руки, но они принадлежат одному телу. Все на свете сводится к единому началу. В этом смысле все стили и все приемы по сути одинаковы. Сейчас покажу.
   Мусаси говорил легко и спокойно.
   – С вашего позволения, – сказал он, начав быстро вращать мушкеты. В комнате поднялся маленький смерч.
   Мусаси прекратил вращение и поставил мушкеты на место.
   – Может быть, я дал вам некоторое представление о стиле, – улыбнулся Мусаси. Поклонившись, он вышел.
   Сима от удивления забыл послать провожатого с Мусаси.
   Выйдя за ворота замка, Мусаси с облегчением вздохнул. Он так и не выяснил истинных намерений Ватари Симы, но одно теперь стало ясно: здесь узнали, кто он. Мусаси к тому же оказался втянутым в неприятную историю. Самое разумное – немедленно покинуть Окадзаки, но Мусаси помнил, что обещал Матахати дождаться возвращения Гудо.
   Впереди засветились огни Окадзаки, и кто-то окликнул Мусаси из придорожной часовни:
   – Это я, Матахати. Мы беспокоились и вышли тебя встречать.
   – Почему? – спросил Мусаси.
   – Мы заходили к тебе домой. Соседка рассказала, что за тобой стали наблюдать какие-то люди.
   – Кто это «мы»?
   – Учитель вернулся.
   Гудо сидел на веранде часовни. Внешность его была необыкновенной – высохший, как огромная цикада, с глубоко посаженными и горящими, как угли, глазами. На вид ему было около пятидесяти, хотя возраст таких людей нельзя определить. Гудо был сухой и жилистый, низкий голос гудел, как в бочке.
   Мусаси приник к земле в поклоне перед учителем. Гудо молча смотрел на него.
   – Давно мы не виделись, – наконец произнес Гудо.
   – Очень, – тихо ответил Мусаси, поднимая голову.
   Только два человека на этом свете могли разрешить сомнения Мусаси – Гудо и Такуан. И наконец Гудо вернулся. Мусаси и Матахати ждали его целый год. Мусаси смотрел на лицо монаха, как на лунный лик.
   Неожиданно из груди Мусаси вырвался стон:
   – Учитель!
   – Что с тобой? – вымолвил Гудо.
   Он мог бы и не задавать вопрос, потому что обо всем знал. Мусаси вновь припал лбом к земле.
   – Минуло десять лет с той поры, как я расстался с вами.
   – Неужели?
   – За эти долгие годы я почти не продвинулся в постижении Пути.
   – Ты говоришь, как дитя. Значит, ты ушел недалеко.
   – И глубоко сожалею о своей никчемности.
   – Сожалеешь?
   – Тренировки и занятия самосовершенствованием оказались тщетными.
   – Обычные твои сомнения. Они мешают тебе достигнуть совершенства.
   – Может, мне следует отказаться от своих попыток?
   – Тебя замучают сожаления в содеянном, ты превратишься в отщепенца, более низкого, чем ты был в годы безумной юности.
   – Я понимаю, что, оставив Путь, я погружусь в бездну, но попытка одолеть вершину вызывает ощущение бессилия. Я словно угодил в ловушку половинчатости – ни фехтовальщик, ни совершенный человек.
   – Ты правильно оцениваешь свое состояние.
   – Учитель, ты знаешь, в каком отчаянии я пребываю! Что мне делать? Научи! В чем искать спасение от смятений и безволия?
   – Меня ли об этом спрашивать? Ты можешь полагаться лишь на себя.
   – Позволь мне вновь припасть к твоим ногам, чтобы внимать твоим наставлениям. Мы с Матахати ждем твоего слова. Ударь меня посохом и пробуди от беспросветной пустоты. Прошу тебя, сэнсэй, помоги мне! – Мусаси не поднимал головы. Он не плакал, но голос его дрожал.
   Гудо поднялся и бесстрастным голосом произнес:
   – Пойдем, Матахати!