Ёсикава Эйдзи. Десять меченосцев (Миямото Мусаси)

   – Почему не ищешь Такэдзо в таком случае?
   – Неужели ты думаешь, что я найду его. В горах?
   – Ничего не понимаю, хотя, сидя здесь, я почему-то чувствую себя уверенно и спокойно ожидаю, чем обернется дело. Чему бывать, того не миновать! – Оцу засмеялась. – Или потихоньку схожу с ума под стать тебе?
   – Я не сумасшедший. Просто владею собой. Иного секрета нет.
   – Скажи, Такуан, лишь самообладание понудило тебя решиться на поиски Такэдзо?
   – Да.
   – Всего лишь! Маловато! Я думала, у тебя в запасе верный план.
   Оцу рассчитывала, что монах поделится своими тайнами, но, поняв, что тот действует по наитию, она упала духом. Неужели Такуан и вправду не в своем уме? Нередко людей со странностями принимают за гениев, а у Такуана странностей хоть отбавляй. Оцу была в этом убеждена.
   По обыкновению невозмутимый Такуан взирал на огонь.
   – Совсем поздно, да? – пробормотал он, словно бы только заметив ночной мрак.
   – Конечно! Скоро рассвет, – раздраженно ответила Оцу.
   Не обращая внимания на ее дерзкий тон, Такуан продолжал, словно бы размышляя вслух:
   – Смешно, правда?
   – Что ты бормочешь, Такуан?
   – Почудилось, что скоро должен явиться Такэдзо.
   – Известно ли ему, что ты назначил в этом месте свидание? Взглянув на сосредоточенное лицо монаха, Оцу смягчилась:
   – Ты уверен, что он придет?
   – Разумеется.
   – Зачем он по своей воле пойдет в западню?
   – Дело в другом. Причина в человеческой сути. В глубине души люди не сильны, они слабы. Одиночество – противоестественно для человека, особенно если его окружают враги, вооруженные мечами. Я бы очень удивился, если Такэдзо устоял бы перед искушением погреться с нами у костра.
   – А если это плод воображения и Такэдзо вообще нет поблизости? Такуан покачал головой.
   – Совсем не пустые мечтания. Эту теорию придумал не я, она принадлежит умелому стратегу.
   Он возразил так уверенно и решительно, что Оцу успокоилась.
   – Я чувствую, что Симмэн Такэдзо где-то рядом, но он еще не понял, враги мы или друзья. Бедный малый! Сомнения обуревают его, он не может решить, выйти к нам или уйти. Он прячется в тени, смотрит на нас и колеблется, что делать. Знаю! Дай-ка мне флейту, которую ты постоянно носишь за поясом-оби.
   – Мою флейту?
   – Позволь поиграть!
   – Не могу. Я никому не разрешаю дотрагиваться до флейты.
   – Почему? – настаивал Такуан.
   – Не важно, – отвечала Оцу, решительно вскинув голову.
   – Какой вред, если я поиграю? Флейта звучит лучше, чем больше на ней играешь. Я аккуратно.
   – Но...
   Правой рукой Оцу крепко прижала к себе флейту, спрятанную в оби.
   Оцу не расставалась с ней, и Такуан знал, как ей дорог инструмент. Ему и в голову не приходило, что Оцу способна отказать в такой простой просьбе.
   – Я ее не испорчу, Оцу! Я играл на десятках флейт. Дай хотя бы подержать ее.
   – Нет.
   – Ни за что на свете?
   – Ни за что!
   – Какая ты упрямая.
   – Да, упрямая. Такуан сдался.
   – Хорошо, тогда послушаем тебя. Сыграешь хотя бы коротенькую мелодию?
   – Не хочу.
   – Почему?
   – Потому что заплачу, а сквозь слезы не могу играть.
   Такуан был озадачен. Его огорчало ее упрямство, но он понимал, что это отзвук той зияющей пустоты, которая глубоко скрыта в сердце Оцу. Она, как и все сироты, была обречена с безнадежным отчаянием грезить о родительской любви, которой была лишена.
   Оцу в душе постоянно общалась со своими родителями, которых не знала, но родительская любовь была ей неведома. Единственной родительской вещью, единственной осязаемой памятью о них была флейта. Когда девочку, крошечную, как слепого котенка, нашли на ступенях храма Сипподзи, флейта выглядывала из-за ее оби. По этой примете Оцу могла бы в будущем отыскать своих родных. Флейта была голосами неизвестных ей отца и матери, слитыми воедино.
   «Она плачет, когда играет, – размышлял Такуан. – Неудивительно, что Оцу не дает флейту в чужие руки, но и сама не хочет играть».
   Сердце его сжалось от сострадания к девушке.
   В эту ночь, третью для Такуана и Оцу в горах, взошла перламутровая луна, на которую набегали легкие облака. Дикие гуси, которые осенью прилетают в Японию, а весной возвращаются домой на север, летели высоко в небе. До земли доносилось их заоблачное курлыканье.
   Очнувшись от мыслей, Такуан сказал:
   – Костер почти погас, Оцу. Не подкинешь немного дров? Ты что? Что-нибудь случилось?
   Оцу не отвечала.
   – Ты плачешь? Ответа не последовало.
   – Жаль, что я напомнил тебе о прошлом. Я не хотел огорчить тебя.
   – Все хорошо, – пробормотала Оцу. – He надо было упрямиться. Возьми, пожалуйста, флейту!
   Она достала из-за пояса и через костер протянула Такуану флейту, завернутую в старый выцветший кусок парчи. Ткань была потерта, местами посеклась, но хранила следы старинной тонкой работы.
   – Позволишь взглянуть на флейту? – спросил Такуан.
   – Пожалуйста, теперь мне все равно.
   – Почему сама не хочешь сыграть? Я с удовольствием послушал бы. Буду просто сидеть и наслаждаться звуками.
   Такуан сел вполоборота к девушке, обхватив колени руками.
   – Ладно, я не очень хорошо играю, – застенчиво сказала Оцу. – Попробую.
   Она опустилась на колени, как предписывали правила, поправила воротник кимоно и поклонилась лежащей перед ней флейте. Такуан безмолвствовал. Казалось, его здесь не было. Воцарилась одна лишь бескрайняя вселенная, окутанная ночной тьмой. Расплывчатый силуэт монаха походил на камень, скатившийся со скалы.
   Оцу, слегка склонив бледное лицо, поднесла заветную флейту к губам. Она увлажнила мундштук и внутренне подобралась. Сейчас это была другая Оцу, олицетворявшая величие и силу искусства. Обернувшись к Такуану, она, как требовал этикет, еще раз извинилась за свое неумение. Монах рассеянно кивнул.
   И вот полились звуки. Тонкие пальцы изящно скользили по инструменту. Мелодия в низкой тональности напоминала рокот воды в горном потоке. Такуану показалось, будто он сам преобразился в поток, бурный в теснинах и ласково-игривый на равнине. Высокие ноты возносили его до самого неба, где он парил среди облаков. Звуки земли и небесное эхо сплетались, превращаясь во вздохи ветра в кронах сосны, напоминая о бренности всего земного. Закрыв глаза и целиком погрузившись в музыку, Такуан невольно вспомнил легенду о принце Хиромасе. Лунной ночью он шел мимо ворот Судзаку в Киото, играя на флейте, и вдруг услышал, как другая флейта в такт подхватила его мелодию. Принц увидел флейтиста на верхнем ярусе ворот. Они обменялись флейтами и дуэтом проиграли всю ночь. Позже принц узнал, что партнером был дьявол в человеческом обличье.
   «Даже дьявол подвластен красоте гармонии», – подумал Такуан. Что же говорить о человеке с его пятью чувствами, когда он слушает мелодию, творимую прекрасной девушкой. Ему хотелось плакать, но он сдерживал слезы. Такуан все крепче прижимал голову к коленям. Костер затухал, бросая красные отблески на щеки Оцу. Она была настолько поглощена музыкой, что, казалось, слилась воедино с инструментом.
   Звала ли она своего отца и мать? «Где вы?» – словно вопрошали звуки флейты. К ним примешивалась горькая тоска девушки, оставленной и преданной возлюбленным.
   Оцу была опьянена музыкой, переполнена глубоким волнением. Она устала, дышала прерывисто, а на лбу выступили капельки пота.
   Слезы текли по щекам. Рыдания прерывали музыку, но мелодия, казалось, никогда не оборвется.
   В траве вдруг послышался шорох. Кто-то крался шагах в двадцати от костра, как зверь. Такуан насторожился, потом приветливо помахал рукой, обращаясь к чьей-то чернеющей тени.
   – Эй! В росе, верно, холодно. Пожалуйста, иди к костру, погрейся! Посидим у огня, поговорим.
   Прервав игру, Оцу удивленно спросила:
   – Такуан, ты снова беседуешь сам с собой?
   – А разве ты не заметила? Такэдзо давно уже притаился там, слушая твою игру, – ответил монах, указывая пальцем в темноту.
   Оцу обернулась и, вскрикнув от ужаса, бросила флейту в черную тень. Это был действительно Такэдзо. Он вскочил, как вспугнутый олень, и бросился бежать.
   На Такуана крик Оцу подействовал не меньше, чем на Такэдзо. Монах с отчаянием подумал, что рыба ускользает из сети, которую он с такой тщательностью расставил. Монах закричал во весь голос:
   – Такэдзо! Стой!
   В его голосе было столько мощи и повелительной силы, что ей невозможно было не повиноваться. Беглец остановился как вкопанный, оглянулся и подозрительно посмотрел на Такуана.
   Монах не вымолвил ни слова. Скрестив руки на груди, он тоже в упор глядел на Такэдзо. Казалось, их дыхание слилось воедино. Вокруг глаз Такуана собрались морщинки – предвестники дружеской улыбки. Разомкнув руки, он подозвал Такэдзо:
   – Подойди ко мне!
   При этих словах монаха Такэдзо моргнул, на его смуглом лице появилось странное выражение.
   – Иди сюда, – повторил Такуан. – Надо поговорить. Повисла напряженная тишина.
   – У нас много еды, даже сакэ есть. Ты знаешь, мы не враги. Садись к костру, поговорим.
   Никакого ответа.
   – Такэдзо, ты делаешь большую ошибку. Ты собственными руками создаешь ад, упрямишься, забыв, что существует иная жизнь, где есть огонь, еда, питье, человеческое сострадание. Ты однобоко смотришь на мир. Хорошо, не буду тебя уговаривать. Сейчас ты вряд ли способен воспринять голос разума. Просто подойди к нам. Оцу, подогрей-ка батат, я тоже проголодался.
   Оцу поставила горшок на костер, а Такуан пододвинул кувшин с сакэ поближе к огню, чтобы водка согрелась. Мирная картина успокоила Такэдзо, и он медленно начал приближаться. Подойдя почти вплотную к сидящим у костра, он вдруг замер, словно превозмогая последнее сомнение. Такуан придвинул большой камень поближе к костру и хлопнул Такэдзо по спине:
   – Устраивайся!
   Такэдзо сел. Оцу не решалась взглянуть на друга бывшего жениха. Ей казалось, что рядом дикий зверь, сорвавшийся с цепи. Такуан поднял крышку горшка:
   – Кажется, готово.
   Он подхватил палочками батат и отправил его в рот. Жуя с завидным аппетитом, Такуан похвалил:
   – Очень вкусно! Попробуй, Такэдзо!
   Такэдзо кивнул и в первый раз улыбнулся, обнажая ряд превосходных белых зубов. Оцу подала ему полную миску, и Такэдзо жадно накинулся на еду, обжигаясь горячим соусом. Руки тряслись, зубы стучали о край миски. Он не мог унять голодную дрожь. Страх тоже давал о себе знать.
   – Ну как? – спросил монах, откладывая палочки. – Глоток сакэ не хочешь?
   – Не надо!
   – Не любишь?
   – Сейчас не хочу.
   Такэдзо опасался, что после долгого обитания в горах его стошнит от сакэ.
   – Спасибо за угощение, – вежливо сказал Такэдзо. – Я согрелся. – Сыт?
   – До отвала!
   Отдавая миску Оцу, Такэдзо спросил:
   – Зачем вы здесь? Я и в прошлую ночь видел ваш костер. Вопрос застал девушку врасплох, но Такуан пришел ей на помощь и откровенно заявил:
   – По правде говоря, для того, чтобы тебя поймать.
   Такэдзо не выразил особого удивления. Было видно, что он не поверил словам монаха. Некоторое время Такэдзо молчал, переводя взгляд с Оцу на Такуана.
   Такуан почувствовал, что пришло время действовать. Глядя в глаза Такэдзо, он сказал:
   – Тебя все равно схватят. Не лучше ли подчиниться закону Будды? Правила, установленные даймё, – закон. Из двух законов повеления Будды более человечны и добры.
   – Нет! – ответил Такэдзо, сердито тряхнув головой. Такуан неторопливо продолжал:
   – Не горячись, выслушай меня. Как я понимаю, ты готов даже на смерть, но сможешь ли ты выйти победителем?
   – Что значит «выйти победителем»?
   – Сможешь ли ты победить в поединке с людьми, которые тебя ненавидят, в борьбе с законами нашей провинции и противоборстве с самым грозным противником – самим собой?
   – Знаю, что уже проиграл, – почти простонал Такэдзо. Его лицо исказила гримаса боли, глаза наполнились слезами. – Уверен, что меня добьют, но прежде я прикончу старуху Хонъидэн, воинов из Химэдзи и всех, кого я ненавижу. Перебью, сколько смогу.
   – А что будет с твоей сестрой?
   – Сестра?
   – Да, Огин. Как ты собираешься помочь ей? Верно, слышал, что ее заточили в Хинагуре?
   Такэдзо не отвечал, хотя в душе был полон решимости освободить Огин.
   – Не пора ли позаботиться о той, которая так много для тебя сделала? И потом, разве ты забыл свой долг – с честью носить фамилию твоего отца, Симмэна Мунисая? Ведь она восходит через семейство Хирата к славному роду Акамацу из Харимы.
   Такэдзо закрыл лицо почерневшими, с отросшими ногтями, руками, его худые, острые плечи затряслись от рыданий.
   – Не знаю! Какая теперь разница?
   Такуан вдруг кулаком ударил Такэдзо в челюсть.
   – Дурень! – загремел монах.
   От неожиданности Такэдзо попятился и, прежде чем опомнился, получил новый удар, с другой стороны.
   – Безответственный чурбан! Глупая скотина! Я научу тебя уму-разуму, раз уж твоих отца и матери нет в живых, чтобы тебе всыпать. Получай!
   На этот раз монах сбил Такэдзо с ног.
   – Что, больно? – гневно спросил Такуан.
   – Больно! – взмолился Такэдзо.
   – Хорошо. Это означает, что ты не окончательно утратил человеческий облик. Оцу, подай мне веревку... Что ждешь? Принеси веревку! Такэдзо уже знает, что я его свяжу. Он готов. Это не путы насилия, а знак сострадания. Тебе не нужно бояться его или жалеть. Быстро, девочка, веревку!
   Такэдзо неподвижно лежал лицом вниз. Такуан сел на него верхом. Если бы Такэдзо хотел сопротивляться, то скинул бы монаха, как бумажный шарик. Оба знали это. Но Такэдзо продолжал лежать с распростертыми ногами и руками, словно сдавшись на милость каких-то неведомых законов природы.

СТАРАЯ КРИПТОМЕРИЯ

   В неурочный утренний час, когда храмовый колокол не должен звонить, его тяжелые мерные удары разносились над деревней и замирали далеко в горах. Сегодня истекал срок, отпущенный Такуану на поимку Такэдзо, и деревенский люд гурьбой валил к подножию холма, чтобы узнать, совершил ли монах невозможное. Известие о том, что он сдержал обещание, распространилось со скоростью лесного пожара.
   – Такэдзо поймали!
   – Неужели? Кто же сумел?
   – Такуан!
   – Невероятно! И голыми руками?
   – Вранье!
   Толпа напирала, чтобы взглянуть на преступника, который был привязан за шею, как дикий зверь, к перилам галереи перед главным входом в храм Сипподзи. Некоторые словно вросли в землю, уставившись на Такэдзо, будто перед ними предстал злой дух горы Оэ. Такуан, добродушно улыбаясь, сидел чуть поодаль, на ступенях, опершись на локти, и старался снять излишнее возбуждение в толпе.
   – Жители Миямото, – выкрикивал он, – теперь вы можете вернуться с миром на свои поля. Воины скоро покинут нас!
   Такуан сделался героем для запуганных крестьян, их спасителем и защитником от дьявольских козней. Одни кланялись ему до земли, другие протискивались к нему, чтобы коснуться его руки или одежды, третьи пали на колени. Такуан, придя в ужас от этих проявлений благодарности, поднял руку, требуя тишины.
   – Слушайте, мужчины и женщины Миямото! – обратился он к толпе. – Я должен сказать вам нечто важное.
   Шум мгновенно утих.
   – В том, что Такэдзо пойман, нет моей заслуги, – продолжал Такуан. – Не я привел его сюда, а закон природы. Нарушивший его неизменно терпит поражение. Все должны уважать этот закон.
   – Не смеши людей, – донеслось из толпы, – не природа, а ты поймал его!
   – Не скромничай, монах!
   – Мы воздаем тебе по заслугам!
   – Забудь про закон! Тебя надо благодарить!
   – Ладно, – сказал Такуан, – благодарите. Я не против. Но вы должны отдать дань уважения закону. Что сделано, то сделано. А сейчас хочу попросить вас об одной очень важной услуге. Мне нужна ваша помощь.
   – Какая? – раздался голос из любопытной толпы.
   – Что нам делать с Такэдзо? Вы все знаете представителя дома Икэды. Так вот, с ним было заключено соглашение. Я должен был бы повеситься на криптомерии, если бы в течение трех дней не привел беглеца. В случае успеха судьбу Такэдзо поручено решить мне.
   В толпе зашумели:
   – Мы слышали про уговор! Такуан сел.
   – Что с ним делать? Ужасное чудовище перед вами. По правде, не так уж он и страшен. Он совсем не сопротивлялся, слабак! Убьем его или отпустим?
   Поднялся гул голосов, возражавших против помилования Такэдзо. Кто-то крикнул:
   – Убить его! Он опасен, он преступник! Если мы его отпустим, он станет проклятием нашей деревни.
   Такуан молчал, взвешивая возможный исход разговора. По толпе катился гул голосов.
   – Убить его! Смерть!
   В это время вперед протиснулась старая женщина, энергично оттолкнув дюжих мужчин. Это была Осуги. Она добралась до ступенек, уперлась взглядом в Такэдзо, затем повернулась к толпе. Она закричала, потрясая деревянной палкой:
   – Мало просто убить его! Пусть его сначала подвергнут пыткам! Взгляните на эту омерзительную рожу! Ах ты, гадкая тварь! – Осуги принялась колотить Такэдзо, пока не выбилась из сил. Такэдзо только морщился от боли.
   Осуги угрожающе уставилась на Такуана.
   – Что вам нужно? – спросил монах.
   – Из-за этого убийцы загублена жизнь моего сына, – трясясь, прокаркала Осуги. – Без Матахати у нас некому стать главой рода.
   – Простите, – возразил монах, – если говорить начистоту, то Матахати – человек заурядный. Не лучше ли объявить наследником вашего зятя и передать ему благородную фамилию Хонъидэн?
   – Как ты смеешь так говорить? – опешила надменная старуха и вдруг разрыдалась. – Мне нет дела до твоего мнения. Никто его не понимает. Он не плохой, он мое дитя!
   Старуху снова охватила злоба.
   – Он сбил Матахати с толку, сделал шалопаем вроде себя! – завопила она, указывая на Такэдзо. – Я имею право с ним расквитаться!
   Обращаясь к толпе, Осуги крикнула:
   – Разрешите мне решить судьбу Такэдзо! Я знаю, что с ним делать. Чей-то сердитый голос из задних рядов заставил старуху замолчать.
   Толпа раздвинулась, словно по ней пробежала трещина, и Чахлая Борода быстро прошагал к галерее храма, кипя от гнева.
   – Что здесь происходит? Что за балаган? Все вон! Марш на работу! Все по домам!
   Толпа колыхнулась, но никто не торопился уходить.
   – Вы что, оглохли! Все по домам! Чего ждете?
   Самурай грозно наступал на толпу, сжимая эфес меча. Первый ряд попятился в испуге.
   – Стойте! – закричал Такуан. – Добрым людям нет нужды уходить. Я собрал их, чтобы обсудить участь Такэдзо.
   – Молчать! – скомандовал самурай. – Тебя никто не спрашивает. Посмотрев на Такуана, Осуги и толпу, самурай загремел:
   – Симмэн Такэдзо совершил тяжкие преступления против законов провинции. Он бежал с поля боя в Сэкигахаре. Чернь не имеет права определять ему наказание. Преступника надлежит выдать властям.
   – Неправда, – покачал головой Такуан. Предваряя возражение Чахлой Бороды, монах предостерегающе поднял палец. – Мы договаривались о другом.
   Честь самурая оказалась под угрозой.
   – Такуан, ты получишь денежное вознаграждение от правительства за поимку Такэдзо. Как официальный представитель князя Тэрумасы, я принимаю задержанного под свою ответственность. Пусть его судьба вас больше не тревожит. Забудьте о нем!
   – Да, госпожа, – ответила Оцу, низко склоняясь перед старой каргой.
   – Ты признала наши родственные отношения, и я хочу кое-что сообщить тебе, но сначала угости меня чаем. Я разговаривала сейчас с Такуаном и самураем из Химэдзи, и служка не удосужился подать чай. Горло пересохло.
   Оцу послушно принесла чай.
   – Речь о Матахати, – сразу взялась за дело старуха. – Я не верю всему, что болтает враль Такэдзо, но, похоже, Матахати жив и находится в другой провинции.
   – Неужели? – холодно отозвалась Оцу.
   – Полной уверенности нет, но настоятель храма как твой попечитель согласился на твой брак с моим сыном. Семейство Хонъидэн приняло тебя невесткой. Верю, ты не откажешься от данного слова, каким бы ни оказалось будущее.
   – Да, но...
   – Ты ведь не нарушишь уговор? Оцу тихо вздохнула.
   – Ну вот и хорошо! Я очень рада, – сказала Осуги, считая разговор законченным. – А то люди всякое болтают. Кто знает, когда вернется Матахати, поэтому я хочу, чтобы ты перебралась из храма ко мне. У меня больше нет сил работать, старшую невестку особо не погоняешь, у нее в собственной семье дел по горло. Нужна твоя помощь.
   – Но я...
   – Кому, как не невесте Матахати, войти в семейство Хонъидэн?
   – Не знаю, но...
   – Ты что же, не хочешь переезжать к нам? Не по душе жить у меня? Любая девушка прыгала бы от радости.
   – Дело в том, что...
   – Нечего ломаться. Собирай вещи!
   – Прямо сейчас? Может, подождать немного!
   – Чего ждать?
   – Пока Матахати вернется.
   – И не думай! – решительно отрезала Осуги. – Вдруг начнешь думать о других мужчинах. Мой долг – следить за твоим поведением. В доме буду учить тебя полевым работам, уходу за шелковичными червями, покажу, как делать прямой шов. И научу, как должна держаться женщина из хорошего дома.
   – Я понимаю, но...
   У Оцу не было сил протестовать. Голова раскалывалась, грудь теснило от упоминания Матахати. Она еле сдерживала слезы.
   – Кстати, – продолжала Осуги, надменно вскинув голову и не обращая внимание на смятение девушки. – Не знаю, что этот сумасшедший монах намерен делать с Такэдзо. Меня это беспокоит. Последи за обоими, пока Такэдзо жив. Не спускай глаз и днем и ночью. Особенно ночью, потому что Такуан способен на любую выходку. Возможно, они в сговоре.
   – Вы не против, если я останусь в храме?
   – На время. На две части не разорвешься. Придешь со своим скарбом в дом Хонъидэнов в тот день, когда голова Такэдзо упадет с его плеч. Ясно?
   – Да.
   – Смотри не забудь! – грозно проворчала старуха, покидая комнату. В ту же минуту, словно поджидая, когда Оцу останется одна, на сёдзи легла тень. Мужской голос тихо позвал:
   – Оцу!
   Подумав, что это Такуан, Оцу кинулась отодвигать сёдзи и отпрянула в изумлении: перед ней стоял самурай. Войдя в комнату, он схватил Оцу за руку и горячо заговорил:
   – Ты была добра ко мне. Я только что получил приказ возвращаться в Химэдзи.
   – Жаль.
   Оцу пыталась освободиться, но самурай крепко держал руку.
   – До них, видно, дошли слухи о здешних беспорядках, – продолжал он. – Будь у меня голова Такэдзо, я бы доложил, что выполнил свой долг с честью, и был бы оправдан. Но упрямец Такуан не хочет мне уступать. Не желает даже слушать. Я верю, что ты поддерживаешь меня, поэтому пришел. Вот письмо. Прочти его незаметно для чужих глаз.
   Самурай вложил ей в руку письмо и поспешно удалился. Оцу слышала его торопливые шаги.
   Это было не просто письмо – к нему была приложена золотая монета. Послание было прямолинейное – самурай предлагал Оцу обезглавить Такэдзо и доставить голову в Химэдзи, где автор письма сделает Оцу своей женой, так что девушка проживет в покое и довольстве до конца своих дней. Подпись – Аоки Тандзаэмон. Эту славную фамилию, по свидетельству ее обладателя, носит один из самых почтенных самурайских родов провинции. Оцу не расхохоталась лишь потому, что была слишком возмущена.
   – Оцу, ты поужинала? – донесся голос Такуана. Оцу продела ноги в сандалии и вышла на галерею.
   – Не хочется. Голова разболелась.
   – Что это у тебя в руке?
   – Письмо.
   – Еще одно?
   – Да.
   – От кого?
   – Такуан, ты чересчур любопытен.
   – Любознателен, девочка, а не любопытен.
   – Хочешь взглянуть?
   – Если можно.
   – Время скоротать?
   – А почему бы нет?
   – Ладно.
   Оцу протянула Такуану письмо. Прочитав его, монах долго смеялся. Оцу невольно заулыбалась.
   – Бедняга! Дошел до того, что готов на подкуп и любовью и деньгами. Уморительное сочинение! Мир облагодетельствован бравыми и прямодушными самураями! Он в таком отчаянии, что умоляет молоденькую девушку снести преступнику голову. И глуп настолько, что пишет об этом!
   – Письмо меня не беспокоит, – сказала Оцу, – но что мне делать с золотом?
   Она передала монету Такуану.
   – Немалая сумма, – сказал Такуан, прикидывая вес монеты на руке.
   – Это меня и тревожит.
   – Успокойся? Потратить деньги – не проблема. Такуан направился ко входу в храм, где стоял ящик для пожертвований. Прежде чем опустить монету, он поднес ее ко лбу в знак преклонения перед Буддой, но в последний момент передумал.
   – Лучше деньги оставить у тебя. Вдруг пригодятся.
   – Мне не нужны деньги. От них одни неприятности. Могут спросить, откуда они взялись. Лучше сделать вид, что я их никогда не видела.
   – Золото уже не принадлежит Аоки Тандзаэмону. Оно превратилось в подношение Будде, а Будда даровал его тебе. Храни монету на счастье.
   Без лишних слов Оцу спрятала монету в оби. Затем, взглянув на небо, произнесла:
   – Ветер поднялся. Как бы гроза не собралась. Дождя не было тысячу лет.
   – Конец весны, нужен хороший ливень. Он смоет опавшие цветы, не говоря уже о том, что взбодрит приунывших крестьян.
   – А как же Такэдзо?
   – Такэдзо?.. – задумался монах.
   В этот момент с ветви криптомерии раздался голос:
   – Такуан, Такуан!
   – Такэдзо, ты? – спросил монах, запрокинув голову. На Такуана обрушился поток брани.
   – Свинья в монашьем облачении! Грязный враль! Встань под деревом – скажу тебе кое-что!
   Ветер с силой раскачивал ветви, заглушая голос Такэдзо. Кружившие на ветру иглы хлестали лицо Такуана, обращенное вверх. Монах смеялся.