Гардони Геза. Звезды Эгера

   Двое турок быстро принесли труп, завернутый в простыню. Положив его на землю у ног султана, они откинули простыню с головы мертвеца.
   — Знаешь его? — спросил султан, искоса глядя на Терека.
   — Как же не знать! — ответил потрясенный Балинт. — Ведь это мой священник.
   И он обвел взглядом присутствующих, словно ожидая от них объяснения. Но лица придворных султана были холодны. Он встретился только с ледяным взглядом черных глаз.
   — С ним случилась какая-то беда, — сказал султан. — Он был болен уже и тогда, когда его принесли в мой лагерь. Похороните его с честью, — сказал он, обернувшись к слугам, — по обрядам христианской церкви.
   Слуги начали разносить на серебряных подносах серебряные чаши с напитком из апельсинового сока и розовой воды. Шербет был ароматный и холодный, как лед.
   Любезно улыбаясь, султан угостил первым Балинта Терека.

13

   Супруга Цецеи постелила Гергею в маленькой комнатке, выходившей окнами во двор. Юноше нужна была не столько постель, сколько возможность остаться наедине со своим горем.
   Он не удивился тому, что королева полюбила его маленькую Эву, ибо считал, что во всем мире нет создания более достойного любви, чем она. Но то, что Цецеи так загордились, обидело его до глубины души. Вицушка попала теперь в королевский замок, где бывают только герцоги и прочая знать. Как же подступиться к ней какому-то ничтожному юноше, у которого нет ни герба, ни дома, ни даже паршивой собаки!
   Он прилег на лавку, покрытую вытертой медвежьей шкурой, и склонил на руку мокрое от слез лицо.
   У грусти есть хорошее свойство: она усыпляет и вдобавок еще тешит сладкими снами.
   Гергей проспал на медвежьей шкуре добрых полдня и проснулся с улыбкой.
   Он удивленно окинул взглядом комнату и висевший на стене образ кривоногого святого Имре, потом вдруг помрачнел, приподнялся на ложе и закрыл лицо руками. Вихрь черных мыслей закружился у него в голове и слил воедино события двух последних дней: большой турецкий стан, неволя, смерть отца Габора, спасение, Будайская крепость, разлука с «маленькой женой» и перемена, которая произошла с его приемными родителями. Все это вихрем кружилось у него в голове. Потом он вспомнил про своего коня — про старого серого конягу. Напоили, накормили ли его? Как поплетется он на этой кляче в Шомодьвар? Что ответит, если его спросят, где отец Габор? Кто будет их теперь учить? Наверно, Шебештьен Тиноди — добрый лютник с парализованной рукой.
   Гергей встал, встряхнулся, словно желая освободиться от пут дурного сна. Пошел к приемным родителям.
   — Матушка, — сказал он супруге Цецеи, — я приехал только для того, чтобы предупредить о турецкой опасности. Сейчас поеду обратно.
   Жена Цецеи сидела у окна и обшивала золотыми нитками край воротничка из тонкого полотна. В те времена женщины носили воротнички, расшитые золотом. Вышивка предназначалась для ее дочери.
   — Куда же ты торопишься? — удивилась хозяйка. — Ведь мы еще и не поговорили толком. Мужа нет дома. Может быть, он хочет побеседовать с тобой. А ты был у господина Балинта?
   Гергей смущенно заморгал глазами.
   — Нет. И не пойду к нему. Я удрал из дому, никому не сказавшись.
   — Со священником нашим тоже не хочешь побеседовать?
   — А где он живет?
   — Здесь, с нами. Где ж ему еще жить! Да только его нет дома. Он хоронит.
   — Они все так же бранятся меж собой?
   — Пуще прежнего. Теперь наш поп — сторонник Фердинанда, а муж — короля Яноша.
   — Прошу вашу милость передать ему от меня поклон.
   Он намеренно не назвал ее матушкой.
   Жена Цецеи перевернула свою вышивку и после минутного молчания ответила:
   — Что ж, сынок, что ж, Гергей, тогда я не стану тебя удерживать, только покушай перед отъездом. Я оставила тебе обед, да будить не хотела.
   Гергей опустил голову. Должно быть, размышлял, стоит ли ему принять угощение. Подумав, решил принять, чтобы не обидеть хозяев.
   Жена Цецеи накрыла стол желтой кожаной скатертью, положила на тарелку холодное жаркое и поставила вино.
   Вернулся и отец Балинт. Обычно он возвращался после своих милосердных трудов только вечером, а в этот день, устав от жары и работы, пришел раньше.
   Вслед за ним приковылял и Цецеи.
   Гергей поцеловал руку священнику. Тот усадил его за стол, и юноше пришлось отвечать на вопросы во время еды.
   — Как ты вырос! — Отец Балинт смотрел на него и только диву давался. — Совсем мужчиной стал. А ведь словно только на время ушел от нас! — И он оглянулся. — А где Вица?
   — Во дворце, — ответил Цецеи.
   Священник взглядом требовал объяснения, поэтому Цецеи сказал, оправдываясь:
   — Королева очень полюбила ее, не отпускает…
   — С каких это пор?
   — Несколько дней.
   — Уж не за ребенком ли она там ходит? — спросил священник, фыркнув.
   — За ребенком, — ответил Цецеи. — Только не подумай, что няней, нянь там достаточно. Вица просто там время проводит, вот и все.
   — Твоя дочь ходит за сыном Сапояи? — воскликнул священник и вскочил, покраснев.
   Цецеи беспокойно заковылял по комнате.
   — А что ж тут такого? — проворчал он, обернувшись. — Ты ведь сам говорил: лучше уж пес, да венгр, чем ангел, да немец?
   — Но твоя дочь баюкает сына Сапояи! — Отец Балинт свирепо заорал на Цецеи: — Да что ж у тебя, мозги раскисли на старости лет? Или ты забыл, что отец этого ребенка был палачом? Забыл, как вместе со мной лакомился мясом Дердя Дожи?
   И он так хватил стулом об пол, что стул разлетелся вдребезги.
   У Гергея кусок застрял в горле. Он бросился вон из комнаты, стремглав сбежал по лестнице, вывел своего коня и умчался, ни с кем не попрощавшись.

14

   Возле королевского дворца он соскочил с коня и взял его под уздцы.
   На стене дворца Гергей заметил солнечные часы величиной с колесо телеги. Солнце как раз скрылось за тучи, и позолоченный столбик только бледной тенью указывал на римскую цифру IV.
   Гергей пытливо рассматривал окна. Оглядел по очереди окна нижнего, потом верхнего этажа, а затем и башенные оконца.
   В ворота дворца входили и выходили солдаты. Шаркая ногами, подошел к воротам седобородый, сгорбленный старик венгр. За ним следовало двое дьяков.
   — Прочь с дороги! — крикнул страж двум зевакам-мальчишкам. — Чего рты разинули?
   Старик с трудом передвигал ноги. Он был, видимо, очень знатной особой, так как с ним здоровались все, а он никому не отвечал на приветствия. Дьяки несли свернутые трубкой бумаги. За борт суконных колпаков были засунуты гусиные перья, у пояса болтались медные чернильницы. День стоял солнечный, и тени дьяков величественно передвигались по стене. Гергей приметил и стройного белокурого солдата. Ему сразу бросилось в глаза, что солдат в красных сапогах, а тонкие ноги его обтянуты красными штанами, — он понял, что это солдат из сигетварской стражи. И тут же узнал в нем Балинта Надя.
   Гергей повернулся и, взяв коня за повод, поспешно направился на площадь Сент-Дердь. Ему не хотелось встретиться с кем-нибудь из людей Балинта Терека.
   Но дальше он опять встретил знакомого. Это был подвижный низенький человек с круглой бородой — Имре Мартонфалваи, дьяк, ключник, управитель, — словом, во всех отношениях полезный и близкий человек Балинта Терека.
   Гергей спрятался за своего коня, но дьяк Имре заметил его.
   — Ба, кого я вижу! — крикнул он. — Братишка Гергей!
   Гергей покраснел до ушей и поднял голову.
   — Как ты попал сюда? К господину нашему приехал? Где ты раздобыл этого буйвола с конской мордой? Не из наших же он коней!
   Гергею хотелось провалиться сквозь землю вместе с достопочтенной лошадью, прозванной буйволом.
   Но вскоре он собрался с духом.
   — Я приехал к нашему господину, — ответил он, смущенно моргая глазами. — Где он?
   — Не знаю, вернулся ли уже в Буду. Он отправился провожать пленных немцев к султану. Эх, и герой же наш господин! Видел бы ты, как он крошил немцев! Неделю назад, когда он вернулся из сражения, вся правая рука у него была в крови. Королева сидела у окна. Он проехал перед нею и показал ей правую руку и саблю… А как у нас дома? Не было падежа скота?
   — Нет, — ответил Гергей.
   — Невольники вычистили старый колодец?
   — Вычистили.
   — А на молотьбе не воруют?
   — Нет.
   — Баричи здоровы?
   — Здоровы.
   — А госпожа наша?
   — Тоже здорова.
   — В Реметеудваре ты не побывал?
   — Нет.
   — Отаву начали косить, не знаешь?
   — Не знаю.
   — Ну, где ж ты остановишься? — спросил дьяк, обмахиваясь шапкой. — Нашел себе пристанище?
   — Нет.
   — Тогда пойдем ко мне. Ты какую-нибудь важную весть привез нашему господину или письмо?
   — Нет. Просто так приехал.
   — Тогда подожди здесь. Я зайду во дворец. А то пойдем вместе на конский двор, оттуда ко мне домой, а там переоденешься в парадный костюм. Но, может, у тебя и одежды нет? Ничего, найдем. А с господином успеешь поговорить.
   Он ввел Гергея во двор и поставил его в тени.
   Провожая взглядом болтливого проворного человечка, Гергей видел, как он взбегает вверх по широкой лестнице из красного мрамора. Потом начал размышлять — не улизнуть ли от гнева господина Балинта?
   Эх, от него не удерешь! Он даже издали притягивает к себе властным взглядом. Придется сказать правду, признаться, что… Ой, в этом уж никак нельзя признаваться!
   Голова у него пошла кругом от таких мыслей. Он почесал за ухом, потом снова уставился на окна.
   Озираясь вокруг, он вдруг заметил, что за оградой зеленеют деревья парка. А что, если проникнуть туда? Хоть издали поглядеть на свою маленькую Эву, только издали, ибо такому простому смертному, как он, не положено близко подходить к королеве.
   Да, но где же они? Должно быть, гуляют по тенистым дорожкам сада или сидят у какого-нибудь окошка. Эву он сразу узнал бы. Узнал бы ее нежное, белое лицо, ласково улыбающиеся кошачьи глазки. Махнул бы ей шапкой, и пусть она хоть неделю гадает, кто это был: Гергей или только мальчик, похожий на него, а может, только призрак Гергея.
   По двору было разбросано сено. В стенке торчали вбитые в ряд большие, тяжелые железные кольца, к которым приезжие привязывали своих лошадей.
   Гергей тоже привязал коня и, погруженный в тихие мечты, прошел между солдатами, потом проскользнул в тот проулок, где из-за ограды выглядывали зеленые кроны деревьев.

 

 
   Гергей думал, что там и есть вход в парк. Вот недогадливый! Да разве стали бы строить ворота большого парка в таком узеньком переулке! Ворот тут не было и в помине. По одну сторону переулка — высокая чугунная ограда, по другую — здание. Некогда здесь жили ученые и художники короля Матяша, затем, во время Уласло^[27], — польские попы и слуги, а позднее — дворцовая женская прислуга.
   Но всего этого Гергей не знал. Он рассматривал ограду. Решетка белая, а концы чугунных прутьев позолочены. Кое-где из-за ограды свешивались ветки деревьев.
   Гергей то и дело заглядывал в парк. Он видел дорожки, посыпанные гравием, и маленькие садовые постройки с зелеными крышами. На решетке то здесь, то там сидели чугунные вороны, но от большинства сохранились одни только лапки. Сквозь ветви мелькало несколько розовых пятен. Женские платья!
   Сердце у юноши застучало, как водяная мельница.
   Осторожно крадучись вдоль ограды, заглядывал он в парк. Наконец под старой липой увидел группу женщин.
   Они сидели вокруг колыбельки. Все были в светло-розовых платьях. Только одна, с узким лицом, длинным носом и тонкими руками, была в черном. Лицо ее было бледно, черные глаза печальны. Улыбалась она только тогда, когда склонялась над колыбелькой, но и улыбка ее была грустной.
   Гергей не мог заглянуть в колыбель — ее заслоняла толстая женщина в белом платье. Она обмахивала ребенка веточкой липы.
   Стараясь рассмотреть все получше, Гергей то сверху, то снизу заглядывал за ограду. Он уже приметил, что вокруг колыбельки сидят четыре женщины, а пятая стоит возле большой мраморной вазы, изваянной в форме чаши, и все время то наклоняется, то поднимается.
   К ней-то и побежал Гергей вдоль ограды. И правда, это была его маленькая Эва, Но как она выросла! Девушка собирала в корзину упавшие с дерева дикие каштаны.
   — Вицушка! Кисушка! — тихо окликнул он Эву.
   Девушка была шагах в двадцати от него. Она напевала какую-то песенку и потому не слышала Гергея.
   — Вицушка! Кисушка!
   Девушка подняла голову. Серьезная и удивленная, повернулась она лицом к ограде.
   — Кисушка! — повторил Гергей уже сквозь смех. — Кисушка! Вицушка! Поди-ка сюда!
   Гергей был скрыт ветвями тамаринда, но Эва узнала его по голосу.
   Она поскакала, точно козочка. Останавливалась, вновь пускалась вприпрыжку. Ее большие, широко раскрытые глаза были полны изумления.
   — Это я, Вицушка! — повторял Гергей.
   Подбежав к нему, девушка всплеснула руками.
   — Герге! Как ты попал сюда?
   Вся просияв от радости, она просунула лицо сквозь прутья ограды, чтобы Гергей поцеловал ее. И Гергей услышал какой-то приятный запах — так пахнет в апреле цветущая жимолость.
   Потом оба ухватились за решетку, и руки их соприкоснулись. Решетка была холодная, а руки теплые. Лица обоих разрумянились.
   Не сводя глаз с девушки, юноша коротко рассказал, как он попал сюда.
   Как она выросла, как похорошела! Только глаза, открытые и невинные, красивые кошачьи глазки, остались прежними.
   Может быть, кому другому Эва и не показалась бы красавицей — ведь она была в том неблагодарном возрасте, когда руки и ноги кажутся большими, черты лица еще не определились, стан худой и плоский, волосы короткие, — но Гергею все в ней казалось бесподобным. Ему нравились ее большие руки — они казались белыми и бархатистыми; а на ноги ее, обутые в хорошенькие башмачки, он бросал долгие, восторженные взгляды.
   — Я привез тебе кольцо, — сказал Гергей и вытащил из кармана большой турецкий перстень. — Кольцо это завещал мне мой добрый учитель. А я подарю его тебе, Вицушка.
   Вица взяла кольцо в руки и с восхищением разглядывала топазовый полумесяц и алмазные звездочки, потом надела перстень на пальчик и улыбнулась.
   — Какое большое! Но красивое!
   Так как кольцо было велико и болталось на пальчике, девушка просунула в него два пальца.
   — Наверно, придется мне впору, когда я вырасту, — сказала она. — А до тех пор пусть хранится у тебя. — И добавила с детской откровенностью: — Знаешь, кольцо будет мне в самый раз, когда мы поженимся.
   Лицо Гергея омрачилось, глаза подернулись влагой.
   — Не будешь ты. Вица, моей женой.
   — Почему это не буду? — оскорбилась девушка.
   — Ты ведь теперь знаешься только с королями и герцогами. Тебя не отдадут за такого маленького человека, как я.
   — Вот еще! — возмущаясь, покрутила шейкой Вица. — Ты думаешь, они кажутся мне очень уж большими людьми? Королева тоже сказала как-то, чтобы я любила маленького короля, и за это она, когда я вырасту, найдет мне и такого и сякого жениха. Я ответила ей, что у меня уже есть жених. И даже назвала твое имя и сказала, что Балинт Терек — твой приемный отец.
   — Сказала про меня? А она что же?
   — Так засмеялась, что чуть со стула не свалилась.
   — Она тоже здесь, в саду?
   — Здесь. Вот она, в черном платье.
   — Та?
   — Да. Правда, красивая?
   — Красивая. Но я думал, она еще лучше.
   — Еще лучше? Так что ж, по-твоему, она не очень красива?
   — И никакой короны нет у нее на голове.
   — Если хочешь, можешь поговорить с ней. Она очень добрая, только по-венгерски не понимает.
   — А по-какому же?
   — По-польски, по-немецки, по-латыни, по-французски, по-итальянски — все языки знает, кроме венгерского. Твое имя тоже выговаривает по-своему: Керкел…
   — А о чем мне с ней говорить? — отнекивался Гергей. — По-немецки я знаю лишь несколько слов. Лучше вот что, Вицушка, скажи, как нам с тобой увидеться, если мне еще раз случится приехать в Буду?
   — Как увидеться? А я скажу королеве, чтобы тебя впустили.
   — И она велит впустить?
   — Конечно. Она любит меня и все мне позволяет. И даже свою туалетную воду дает. Понюхай-ка рукава моего платья — правда, хорошо пахнут? Все королевы так хорошо пахнут!.. Потом она показала мне свой молитвенник. Вот уж где красивые-то картинки! Есть там дева Мария в синем шелковом платье среди роз. Ты бы только поглядел!
   Из-под липы послышался пронзительный писк, будто котенку наступили на хвост.
   Эва вздрогнула.
   — Ой, маленький король проснулся! Подожди здесь, Герге.
   — Нет, Вица, я не могу ждать. Приду завтра.
   — Ладно! Ты каждый день приходи в этот час, — ответила девушка и побежала к маленькому королю.

15

   Ничто не случается так, как мы предполагаем.
   Когда Балинт Терек вернулся домой, к нему нельзя было подступиться несколько часов подряд. Он заперся у себя в комнате и шагал там взад и вперед. Мерные, тяжелые его шаги слышны были в комнатах нижнего этажа.
   — Барин гневается! — беспокоился Мартонфалваи. — Уж не на меня ли?
   — А что, если он еще и меня увидит? — Гергей содрогнулся и почесал голову.
   Мартонфалваи трижды поднимался по лестнице, пока решился наконец зайти к хозяину.
   Балинт Терек стоял у окна, которое выходило на Дунай. Он был в той же одежде, в какой ездил к турецкому султану. Не отвязал даже парадной сабли в бархатных ножнах.
   — Что такое? — зло спросил он, обернувшись. — Что тебе, Имре? Я не расположен сейчас к разговорам.
   Подобострастно поклонившись, Мартонфалваи удалился. Остановился на веранде и смущенно почесал за ухом. Сказать или нет? Скажет — быть беде. Когда господин Балинт сердится, он как грозовая туча: молния может сверкнуть в любой миг. А не скажешь — тоже беды не миновать. Кто бы ни приехал из дому, всех он принимает с радостью.
   Дом Балинта Терека стоял у самых Фейерварских ворот. По одну сторону окна выходили на Пешт, по другую — на гору Геллерт. Выглянув в окно, Мартонфалваи увидел, что во двор входит Вербеци, и это вывело его из затруднительного положения.
   Он поспешил обратно и вновь отворил дверь в комнату.
   — Ваша милость, пришел господин Вербеци.
   — Я дома, проси пожаловать, — ответил Балинт Терек.
   — И Гергей тоже здесь! — выпалил дьяк единым духом. — Маленький Борнемисса!
   — Гергей? Один?
   — Один.
   — Да как же он попал сюда? Позови его!
   Гергей подошел к дверям одновременно с седобородым, согбенным стариком Вербеци.
   Так как Мартонфалваи низко поклонился гостю, то и Гергей последовал его примеру. Этого самого старика он встретил давеча возле королевского дворца. Дьяки с гусиными перьями на шапках несли за ним свитки грамот. (Вербеци был знаменитый человек! В молодости видел короля Матяша!)
   — Добро пожаловать, отец, — послышался из комнаты мужественный голос Балинта Терека.
   И тут он увидел Гергея.
   — Дозволь, батюшка, сперва перекинуться словечком с моим приемным сыном… Входи, Гергей!
   Гергей ни жив ни мертв остановился как вкопанный перед двумя вельможами.
   Балинт взглянул на него из-под насупленных бровей.
   — Что, дома какая-нибудь беда случилась?
   — Нет, — ответил Гергей.
   — Ты вместе с отцом Габором уехал?
   — Да, — ответил Гергей и побледнел.
   — А как вы попали в неволю? Отчего умер отец Габор? Сыновья мои были тоже с вами?
   — Нет.
   — Так как же вы попали к туркам?
   Тут вмешался гость.
   — Ну, ну, братец Балинт, — благожелательно произнес Вербеци своим низким голосом, — не кричи ты так на бедного мальчика. Ведь он со страху слова не вымолвит.
   И Вербеци сел посреди комнаты в кожаное кресло.
   При слове «со страху» мальчик пришел в себя, точно ему плеснули в лицо холодной воды.
   — А так… — ответил он вдруг храбро. — Мы хотели вскинуть на небо турецкого султана.
   — Per amorem!^[28] — ужаснулся Вербеци.
   Ошеломлен был и Балинт Терек.
   А юноша решил: будь что будет — и рассказал, как они привезли порох на дорогу и как отец Габор спутал султана с янычарским агой.
   Вербеци всплеснул руками.
   — Какой необдуманный шаг! Что это за глупость вы придумали, сын мой!
   — Глупость не в том, что они придумали, — ответил Балинт Терек, стукнув саблей об пол, — а в том, что мой священник не узнал султана.
   И вельможи посмотрели друг на друга.
   — Султан — наш друг! — сказал Вербеци.
   — Султан — наш губитель! — ответил Балинт Терек.
   — Он человек благородного образа мыслей!
   — Он коронованный негодяй!
   — Я знаю его, а ты не знаешь! Я бывал у него в Константинополе.
   — Слова басурмана — не Священное писание! А если б и были Священным писанием, то все равно не нашим. В их Священном писании сказано, что христиан надо растоптать!
   — Ты ошибаешься.
   — Дай-то бог, батенька, но я чую что-то недоброе в этом посещении и поспешу уехать отсюда домой. — Терек обернулся к Гергею: — Сын мой, вы могли спасти Венгрию!
   Слова эти он произнес с болью в голосе.

 

 
   На другое утро Мартонфалваи разбудил Гергея и положил ему на стол красное с синим шелковое пажеское одеяние из гардероба Балинта Терека.
   — Барин приказал тебе одеться и к десяти часам быть во дворе. Пойдешь вместе с ним в королевский дворец.
   И он принялся прихорашивать Гергея, точно заботливая мать. Умыл его, одел, расчесал волосы на прямой пробор, начистил замшей золотые пуговицы и хотел даже сам натянуть ему на ноги вишневого цвета башмаки, какие в ту пору носили воины.
   — Этого уж я не допущу, — сказал Гергей и засмеялся. — Не такой уж я беспомощный малый!
   — А ты не боишься?
   — Чего же мне бояться, господин дьяк! Что я иду к королеве? Так ведь моя госпожа благороднее ее, хотя и не носит на голове короны.
   — Это ты правильно сказал, — заметил дьяк, с удовольствием оглядев юношу, — а все-таки она королева…
   Когда Гергей вместе с Балинтом Тереком подходил к королевскому дворцу, навстречу им уже спешил слуга.
   — Ваша милость, — проговорил он, запыхавшись, — ее величество королева послала меня за вами, просила прийти немедленно. Прибыл какой-то турок. Драгоценностей привез пропасть!
   Балинт Терек обернулся к сопровождавшему его витязю.
   — И недаром привез, вот увидите!
   Солдаты остались во дворе. Балинт Терек с Гергеем поднялись по широкой мраморной лестнице.
   Придверник взял на караул алебардой и указал направо.
   — Ее величество приказала пройти в тронный зал.
   — Тогда можешь следовать за мной, — сказал Балинт Терек, обернувшись к Гергею. — Стой все время позади меня, шагах в четырех-пяти. Стой по-военному. Ни с кем не вступай в разговоры. Не кашляй, не плюй, не зевай и не ковыряй в носу.
   Высокие палаты. Цветные стены, украшенные резьбой. Сверкающие золотом гербы с коронами. Огромные двери. Потолок одного из залов весь в серебряных звездах. Красные пушистые ковры скрадывают звуки шагов…
   От всей этой роскоши у Гергея закружилась голова. Ему казалось, будто в каждом углу стоит коронованный призрак и шепчет: «Вы ступаете по следам королевских ног! Этим воздухом дышали короли!»
   В тронном зале уже собралось пять нарядно одетых господ. Позади них стояли пажи и офицеры. Возле трона вытянулись телохранители с алебардами. На троне еще никого не было.
   Потолок зала был сводчатый, обтянутый шелком цвета цикория; он изображал небо с тем самым расположением звезд, какое было в тот час, когда венгры избрали своим королем Матяша.
   За троном на стене висел огромный пурпурный ковер с вытканным золотом государственным гербом. Внутри государственного герба изображен был родовой герб Сапояи — щит, поддерживаемый ангелами, и на нем два белых однорогих коня и два волка; над щитом — белый польский орел (правда, орел этот относился к гербу королевы).
   К Балинту Тереку подошел дворцовый лейтенант и сказал:
   — Ваша милость, ее величество просит вас к себе.
   Гергей остался один среди пажей и дьяков.
   Он представился двум беседовавшим меж собой юношам, которые стояли с ним рядом:
   — Гергей Борнемисса, паж Балинта Терека.
   В ответ белокурый загорелый юноша с веселым взглядом протянул ему руку:
   — Иштван Золтаи, из войска господина Батяни.
   Второй — коренастый парень с короткой шеей — стоял, скрестив руки, и смотрел поверх головы Гергея.
   Гергей уставился на него с возмущением (этот барич с бычьей шеей еще, чего доброго, презирает его!).
   — Гергей Борнемисса, — повторил он, закинув голову.
   Юноша с бычьей шеей небрежно оглядел его и буркнул:
   — Какое мне дело до тебя, братец! У пажа одно имя: «Молчи!»
   Гергей покраснел и, сверкнув глазами, посмотрел на гордеца.
   — Я не твой паж! И мой господин зовет меня не «Молчи», а «Не терпи оскорблений».
   Юноша с бычьей шеей оглядел его.
   — Ладно, я представлюсь тебе, когда выйдем во двор.
   И он подал условный знак, особым образом подняв руку.
   Золтаи встал между ними.
   — Ну, ну, Мекчеи, не станешь же ты драться с этим мальчиком!
   — Когда меня оскорбляют, я не мальчик! — Гергей даже скрипнул зубами. — Иштван Добо опоясал меня саблей и назвал витязем, когда мне было семь лет.
   Услышав имя Добо, Золтаи повернулся и положил руку на плечо Гергею.
   — Погоди, — сказал он, уставившись на Гергея. — Может, ты и есть тот мальчик, который увел коня у янычара?