Страница:
В крепости было темно. Лишь кое-где мерцали фонари. Около Старых ворот тьму разгоняло только пламя печей хлебопекарни. Женщины работали и пели.
— Пусть себе поют, — сказал Добо. — Кто поет, от того счастье не отстает.
В полночь Мекчеи наблюдал с вышки башни Бойки, не шевелятся ли где-нибудь турки, не начнут ли они внезапно штурм.
Большинство офицеров тоже стояли в разных местах на карауле.
Мекчеи, нагнувшись, пристально всматривался в темноту и слушал, приложив ладонь к уху.
Сзади кто-то дернул его за полу доломана. Мекчеи обернулся. Это был цыган, обутый в янычарские башмаки. На голове у него торчал шлем, утыканный кругом петушиными перьями. У пояса с одного боку висела сабля с белой костяной рукояткой.
— Тес! — зашипел он таинственно. — Тес!
— Что тебе?
— Ваша милость отважный господин капитан, я уже чувствую в руке уздечку доброго коня.
— Ты узнал что-нибудь?
— Ой, ой, ой!
— И доказательства есть у тебя?
— Есть, да только их надо поймать.
— Так поймай, шут тебя дери!
— Мне поймать? Извольте пойти вместе со мной и сами увидите. Скорей, скорей идемте!
— Куда?
— К водохранилищу. Хегедюш спустился туда. Ой, ой, ой!
— Один?
— У дверей водохранилища стоят на страже трое солдат.
Мекчеи стал быстро спускаться по ступеням лестницы, то и дело спотыкаясь.
У подножия вышки он подозвал к себе шестерых солдат.
— Пойдете сейчас в наряд. Идите без оружия! Скиньте сапоги, захватите с собой ремни или веревки.
Солдаты молча повиновались.
Когда они спустились с башни, Мекчеи снова остановил их.
— Мы идем к водохранилищу. У входа сидят, стоят или лежат трое солдат. Нападите на них сзади и свяжите. Отведите в темницу, передайте тюремщику — пусть он упрячет их под замок. Только тише — ни крика, ни звука!
Вокруг водохранилища было темно. Одинокий фонарь освещал лишь верхушку сломанной сваи. От этого места солдаты пробирались дальше уже на четвереньках. Цыган часто крестился.
Несколько минут спустя возле водохранилища послышались шум, лязг, звук падения и брань.
Мекчеи оказался тут как тут.
Всех троих солдат подмяли.
Двери люка водохранилища были раскрыты. Мекчеи нагнулся.
Внизу было тихо и темно.
Мекчеи обернулся назад.
— Здесь? — тихо спросил он цыгана.
— Своими глазами видел, как он спускался сюда.
— Лейтенант Хегедюш? Ты не ошибаешься?
— Он, он самый!
— Беги к господину коменданту. Найдешь его на Новой башне. Скажи, что я прошу его прийти. По дороге передай господину старшему лейтенанту Гергею, чтобы немедленно прислал сюда пять солдат.
Цыган помчался.
Обнажив саблю, Мекчеи присел на ступеньке лестницы, которая вела в водохранилище.
Снизу послышались голоса.
Мекчеи встал и откинул створку люка, которая загораживала лестницу.
Приближались пять солдат. Чуть ли не одновременно с ними явились Добо и оруженосец Криштоф.
Криштоф нес фонарь, освещая дорогу Добо.
Мекчеи дал знак, чтобы шли быстрее. Голоса в водохранилище становились все громче.
— Сюда, сюда! — раздался в глубине глухой голос.
Добо скомандовал солдатам взять ружья на изготовку и держать их у края бассейна дулом вниз.
— Криштоф, — сказал он, — приведи от лейтенанта Гергея еще двадцать человек.
Он взял у юноши фонарь и поставил его возле сваи, но так, чтобы свет его не падал в водохранилище.
Из глубины послышалось бряцанье оружия и топот.
— Сюда, сюда! — раздалось еще громче.
Громкий всплеск… Вслед за тем еще всплеск… Крики: «Эй ва! Медед!..» Еще и еще всплески…
Стукнула створка двери, прикрывавшей лестницу. Кто-то вынырнул из люка. Добо схватил фонарь и поднял его.
Фонарь осветил свинцово-серое лицо лейтенанта Хегедюша.
Мекчеи схватил Хегедюша за шиворот.
— Держите его! — крикнул Добо.
Сильные руки вцепились в лейтенанта, вытащили его из водохранилища.
— Отберите оружие!
А внизу все слышались всплески и смятенные крики:
— Хватит, довольно!
Добо посветил фонарем. Внизу, в большом черном водохранилище, барахталось множество вооруженных турок в чалмах. А из боковой расщелины, напирая друг на друга, лезли еще и еще турки.
— Огонь! — крикнул Добо.
Пятеро стрелков выстрелили в люк.
Своды водохранилища ухнули, как будто выстрелили из зарбзена. В ответ раздались истошные крики.
— Оставайтесь здесь, Мекчеи, — сказал Добо. — Здесь подземный ход. Я и не знал о нем. Прикажи его облазить. Обшарь и сам. Пройдите до самого конца. Если он выводит за пределы крепости, мы завалим его и даже замуруем. Пусть один караульный всегда сторожит здесь, внизу у стены.
Он обернулся к солдатам и, указав на Хегедюша и его сообщников, приказал:
— Заковать! Каждого бросить в отдельный каземат.
И Добо вернулся на башню.
Из глубины водохранилища кто-то кричал по-венгерски:
— Люди! Спасите!
Мекчеи опустил в отверстие люка фонарь. Среди утонувших барахтался турок в кожаной шапке и вопил.
— Киньте ему веревку! — приказал Мекчеи. — Может быть, он тоже из крепости.
Неподалеку валялась веревка, на которой обычно вытягивали ведра с водой. Ее спустили вместе с ведром. Тонувший уцепился за ведро. Три солдата вытащили его из люка.
Поднявшись, турок широко разевал рот, точно выброшенный на берег сом.
Мекчеи поднес фонарь к его лицу. Это был длинноусый акынджи. И с усов и с одежды его стекала вода.
— Ты венгр? — спросил Мекчеи.
Акынджи, рухнув на колени, сказал с мольбой:
— Пощади, господин!
Он обратился к Мекчеи на «ты» — уже по одному этому легко было понять, что он турок.
Мекчеи чуть не столкнул его в люк, но передумал Решил, что он пригодится в качестве свидетеля.
— Отберите у него оружие! — приказал он солдатам. — Посадите вместе с крестьянами, приносившими письма.
— Пусть себе поют, — сказал Добо. — Кто поет, от того счастье не отстает.
В полночь Мекчеи наблюдал с вышки башни Бойки, не шевелятся ли где-нибудь турки, не начнут ли они внезапно штурм.
Большинство офицеров тоже стояли в разных местах на карауле.
Мекчеи, нагнувшись, пристально всматривался в темноту и слушал, приложив ладонь к уху.
Сзади кто-то дернул его за полу доломана. Мекчеи обернулся. Это был цыган, обутый в янычарские башмаки. На голове у него торчал шлем, утыканный кругом петушиными перьями. У пояса с одного боку висела сабля с белой костяной рукояткой.
— Тес! — зашипел он таинственно. — Тес!
— Что тебе?
— Ваша милость отважный господин капитан, я уже чувствую в руке уздечку доброго коня.
— Ты узнал что-нибудь?
— Ой, ой, ой!
— И доказательства есть у тебя?
— Есть, да только их надо поймать.
— Так поймай, шут тебя дери!
— Мне поймать? Извольте пойти вместе со мной и сами увидите. Скорей, скорей идемте!
— Куда?
— К водохранилищу. Хегедюш спустился туда. Ой, ой, ой!
— Один?
— У дверей водохранилища стоят на страже трое солдат.
Мекчеи стал быстро спускаться по ступеням лестницы, то и дело спотыкаясь.
У подножия вышки он подозвал к себе шестерых солдат.
— Пойдете сейчас в наряд. Идите без оружия! Скиньте сапоги, захватите с собой ремни или веревки.
Солдаты молча повиновались.
Когда они спустились с башни, Мекчеи снова остановил их.
— Мы идем к водохранилищу. У входа сидят, стоят или лежат трое солдат. Нападите на них сзади и свяжите. Отведите в темницу, передайте тюремщику — пусть он упрячет их под замок. Только тише — ни крика, ни звука!
Вокруг водохранилища было темно. Одинокий фонарь освещал лишь верхушку сломанной сваи. От этого места солдаты пробирались дальше уже на четвереньках. Цыган часто крестился.
Несколько минут спустя возле водохранилища послышались шум, лязг, звук падения и брань.
Мекчеи оказался тут как тут.
Всех троих солдат подмяли.
Двери люка водохранилища были раскрыты. Мекчеи нагнулся.
Внизу было тихо и темно.
Мекчеи обернулся назад.
— Здесь? — тихо спросил он цыгана.
— Своими глазами видел, как он спускался сюда.
— Лейтенант Хегедюш? Ты не ошибаешься?
— Он, он самый!
— Беги к господину коменданту. Найдешь его на Новой башне. Скажи, что я прошу его прийти. По дороге передай господину старшему лейтенанту Гергею, чтобы немедленно прислал сюда пять солдат.
Цыган помчался.
Обнажив саблю, Мекчеи присел на ступеньке лестницы, которая вела в водохранилище.
Снизу послышались голоса.
Мекчеи встал и откинул створку люка, которая загораживала лестницу.
Приближались пять солдат. Чуть ли не одновременно с ними явились Добо и оруженосец Криштоф.
Криштоф нес фонарь, освещая дорогу Добо.
Мекчеи дал знак, чтобы шли быстрее. Голоса в водохранилище становились все громче.
— Сюда, сюда! — раздался в глубине глухой голос.
Добо скомандовал солдатам взять ружья на изготовку и держать их у края бассейна дулом вниз.
— Криштоф, — сказал он, — приведи от лейтенанта Гергея еще двадцать человек.
Он взял у юноши фонарь и поставил его возле сваи, но так, чтобы свет его не падал в водохранилище.
Из глубины послышалось бряцанье оружия и топот.
— Сюда, сюда! — раздалось еще громче.
Громкий всплеск… Вслед за тем еще всплеск… Крики: «Эй ва! Медед!..» Еще и еще всплески…
Стукнула створка двери, прикрывавшей лестницу. Кто-то вынырнул из люка. Добо схватил фонарь и поднял его.
Фонарь осветил свинцово-серое лицо лейтенанта Хегедюша.
Мекчеи схватил Хегедюша за шиворот.
— Держите его! — крикнул Добо.
Сильные руки вцепились в лейтенанта, вытащили его из водохранилища.
— Отберите оружие!
А внизу все слышались всплески и смятенные крики:
— Хватит, довольно!
Добо посветил фонарем. Внизу, в большом черном водохранилище, барахталось множество вооруженных турок в чалмах. А из боковой расщелины, напирая друг на друга, лезли еще и еще турки.
— Огонь! — крикнул Добо.
Пятеро стрелков выстрелили в люк.
Своды водохранилища ухнули, как будто выстрелили из зарбзена. В ответ раздались истошные крики.
— Оставайтесь здесь, Мекчеи, — сказал Добо. — Здесь подземный ход. Я и не знал о нем. Прикажи его облазить. Обшарь и сам. Пройдите до самого конца. Если он выводит за пределы крепости, мы завалим его и даже замуруем. Пусть один караульный всегда сторожит здесь, внизу у стены.
Он обернулся к солдатам и, указав на Хегедюша и его сообщников, приказал:
— Заковать! Каждого бросить в отдельный каземат.
И Добо вернулся на башню.
Из глубины водохранилища кто-то кричал по-венгерски:
— Люди! Спасите!
Мекчеи опустил в отверстие люка фонарь. Среди утонувших барахтался турок в кожаной шапке и вопил.
— Киньте ему веревку! — приказал Мекчеи. — Может быть, он тоже из крепости.
Неподалеку валялась веревка, на которой обычно вытягивали ведра с водой. Ее спустили вместе с ведром. Тонувший уцепился за ведро. Три солдата вытащили его из люка.
Поднявшись, турок широко разевал рот, точно выброшенный на берег сом.
Мекчеи поднес фонарь к его лицу. Это был длинноусый акынджи. И с усов и с одежды его стекала вода.
— Ты венгр? — спросил Мекчеи.
Акынджи, рухнув на колени, сказал с мольбой:
— Пощади, господин!
Он обратился к Мекчеи на «ты» — уже по одному этому легко было понять, что он турок.
Мекчеи чуть не столкнул его в люк, но передумал Решил, что он пригодится в качестве свидетеля.
— Отберите у него оружие! — приказал он солдатам. — Посадите вместе с крестьянами, приносившими письма.
7
На другой день, четвертого октября, восходящее солнце озарило поднявшийся за ночь земляной вал у крепостной стены.
Глубокий ров, который опоясывал крепость с севера, был местами засыпан.
Напротив проломов теперь поднялись целые холмы. Снизу был навален хворост, ветви, связанные охапки виноградных лоз, а сверху — земля. Турки наверняка продолжат работу и в некоторых местах насыплют такой высокий холм, что с него и стрелять можно будет через стену, и забраться в крепость без лестниц.
Добо оглядел их работу. Лицо его сохраняло спокойствие. Потом он обернулся к Гутаи, который пришел для «доклада.
Добо поручил ему допросить Хегедюша и его сообщников, так как самому некогда было этим заниматься.
— Мы кончили, господин капитан, — доложил Гутаи. — Парни признались, что хотели впустить турок. А Хегедюша пришлось немного пощипать. Но и тогда он кричал: «Признаюсь, признаюсь, а самому Добо скажу, что вы пытками вынудили меня признаться».
Добо послал за офицерами. Пригласил в рыцарский зал четверых старших лейтенантов, одного лейтенанта, одного старшего сержанта, одного младшего сержанта и рядового. Вызвал и раздатчика хлеба — дьяка Михая.
Стол был покрыт зеленым сукном. На столе стояло распятие, возле него горели две свечи. В углу зала ждал палач в красном суконном одеянии. Подле него на сковороде тлели раскаленные угли. В руке палач держал мехи. Рядом со сковородой лежали куски свинца и клещи.
Добо был в черной суконной одежде и в шлеме с капитанским султаном из орлиных перьев. На столе перед ним лежал лист чистой бумаги.
— Друзья! — мрачно сказал он. — Мы собрались здесь для того, чтобы расследовать дело лейтенанта Хегедюша и его сообщников. Действия этих людей свидетельствуют о том, что они изменники.
Добо подал знак, чтобы ввели заключенных.
Гергей встал.
— Господа, — сказал он, — я не могу быть судьей в этом деле: я недруг обвиняемого. Снимите с меня обязанность судьи.
Вслед за тем поднялся Мекчеи.
— Я могу быть только свидетелем, — сказал он. — Никто не может быть одновременно и судьей и свидетелем.
— Будьте свидетелем, — ответили сидевшие за столом.
Гергей удалился.
Мекчеи вышел в прихожую.
Стражники ввели Хегедюша, его троих сообщников и турка.
Хегедюш был бледен и не смел поднять глаза, обведенные темными кругами.
Добо оставил в зале только его, остальным подсудимым велел выйти.
— Слушаем вас, — сказал он. — Расскажи, как вы привели в крепость турок.
Хегедюш собрался с духом и начал бессвязно оправдываться:
— Я думал заманить турок в водохранилище. Сдать крепость я вовсе не хотел. Водохранилище велико. Мы обнаружили там в стене узкий проход. Я думал отличиться, уничтожив одну тысячу турок.
Добо спокойно выслушал его. Офицеры тоже не задавали никаких вопросов. Когда Хегедюш замолчал, Добо приказал отвести его в сторону и по порядку стал вызывать солдат.
— Мы обязаны были слушаться приказа господина лейтенанта, — сказал первый солдат, человек лет сорока, с бесцветным лицом. Вся его одежда была в грязи. — Мы обязаны подчиняться, ежели нам приказывают.
— А что он приказывал?
— Приказал нам стоять у водохранилища, пока он приведет несколько турок.
— А он сказал, зачем приведет турок?
— Чтобы мы обсудили с ними вопрос о сдаче крепости.
Добо взглянул на лейтенанта. Хегедюш затряс головой.
— Неправда, он лжет!
— Я? — обиженно воскликнул солдат. — Разве вы, господин лейтенант, не сказали, что турок сулит все хорошее, а господин Добо ничего хорошего не обещает и даже денег не выдает, какие полагается платить во время осады?
— Он лжет! — повторил Хегедюш.
Ввели второго солдата. Он тоже казался испуганным. Его длинные черные волосы были облеплены грязью. Солдат остановился, растерянно тараща глаза.
— Зачем вы были у водохранилища?
— Ждал турка, — ответил солдат. — Господин лейтенант Хегедюш сказал, что не сегодня завтра турки возьмут крепость и мы наверняка погибнем, если не сдадим ее сами.
Добо велел ввести и третьего солдата. Это был желторотый птенец в продранных на коленках, выцветших красных штанах.
— Я ничего не знаю, — пролепетал он. — Меня только назначили к колодцу, а зачем — я не знаю.
— Господин Хегедюш не говорил, что было бы хорошо поладить с турками?
— Говорил.
— Когда он сказал это в первый раз?
— Вечером после большого приступа.
— А что он сказал?
— Он сказал, что… что… ну, он сказал, что… нас мало, а их много и что остальные крепости тоже не удалось защитить, хотя турецкие войска тогда еще шли порознь, в двух направлениях.
— Говорил лейтенант Хегедюш что-нибудь о дополнительных деньгах, которые платят во время осады?
— Говорил. Он говорил, что в такое время в других крепостях дают двойное жалованье.
— А что он сказал про сдачу крепости?
— Сказал… сказал, что турок все равно возьмет крепость, так уж лучше от него награду получить, чем всем голову сложить.
— А что ответили солдаты?
— Ничего. Мы просто беседовали у костра, когда турки кричали нам.
— А вы отвечали им?
— Нет. Только господин лейтенант переговаривался с ними ночью.
— А как он говорил с ними?
— Через брешь у Старых ворот. Подходил туда и трижды разговаривал.
— С турком?
— С турком.
— И что он сказал, когда вернулся обратно?
— Сказал, что турок всех отпустит, никого не тронет, никого не зарежет. А тем, кто из Кашши, даст еще вдобавок по десять золотых, и оба паши пришлют письмо с печатью, что не нарушат свое слово.
— Сколько солдат это слышало?
— Человек десять.
— А почему вы мне не доложили? Ведь все принесли присягу не вести разговоров о сдаче крепости!
Парень молчал.
Добо продолжал:
— Разве не ваша обязанность была немедленно доложить мне о речах господина лейтенанта?
— Мы не смели.
— Стало быть, вы сговорились сдать крепость туркам. Кто же согласился с этим?
Парню удалось припомнить еще два имени. Затем он стал оправдываться:
— Мы, ваша милость господин комендант, не сговаривались, мы только подчинялись. Говорил один господин лейтенант, он приказывал нам.
В стену ударилось пушечное ядро — стена дрогнула. Латы, повешенные на шесты, зазвенели. Посыпалась на пол штукатурка.
Добо взглянул на судей.
— Желает кто-нибудь задать вопрос?
Судьи, сидевшие за столом, замерли в молчании. Наконец судья-рядовой спросил:
— А те десять солдат, что слышали лейтенанта, соглашались сдать крепость туркам?
Паренек, бледнея, пожал плечами.
— Раз офицер говорит, как же солдатам против идти?
Больше вопросов не оказалось.
— Теперь осталось только допросить турка, — сказал Добо. — Введите его.
Прежде чем подойти к столу, турок трижды отвесил поклон и остановился, согнувшись и скрестив руки на груди.
— Ты понимаешь во-венгерски?
— Понимаю, господин.
— Как тебя зовут? — спросил Добо.
— Юсуф.
— Юсуф, то есть по-венгерски Йожеф. Стой прямо!
Турок выпрямился. Это был акынджи лет тридцати от роду. Коренастый, крепко сколоченный человек. Перебитый нос и багровый шрам на бритой голове свидетельствовали о том, что он уже не новичок в сражениях. Видно было по глазам, что он всю ночь не спал.
Отвечая на вопросы, турок рассказал, что уже десять лет участвует в походах на Венгрию и что он как раз был у стены, когда Хегедюш крикнул в брешь: «Эй, турки! Кто из вас понимает по-венгерски?»
— Лжет! — пробурчал Хегедюш, весь белый как полотно. — Золтаи тоже всегда переговаривался с турками.
— Я? — возмутился Золтаи.
— Да, ты переговаривался. Когда турки идут на приступ, ты всегда кричишь им что-нибудь.
Бледнея от гнева, Золтаи вскочил с места.
— Я требую, чтобы повели следствие против меня, — сказал он. — Я не могу после этого сидеть в судейском кресле. Во время схватки я, может быть, кричу и бранюсь. Но это не грех! Разве это разговоры с врагом?
Добо успокоил его:
— Все мы знаем твою повадку. Другие тоже бранятся в пылу битвы. Но так как ты разозлился на обвиняемого, мы освободим тебя от обязанностей судьи.
Золтаи поклонился и вышел.
Добо снова устремил взгляд на турка.
Тот рассказал на ломаном венгерском языке, что Хегедюш беседовал у Старых ворот с одним агой, потом с самим Арслан-беем. С бея он потребовал честное слово и вдобавок сто золотых. Сказал, что впустит турецкую рать в крепость, только пусть бей ведет подкоп у ворот — там, где обычно бьют в большой медный барабан. Он (турок указал на Хегедюша) сказал, что как-то ночью лазил в водохранилище и наткнулся на подземный ход, который, правда, у самых ворот завалился. Возле завала он слышал, как наверху бьют в медный барабан и ходят солдаты. Стало быть, много копать не придется. Он сам готов ждать в проходе ровно в полночь, но должен быть уверен, что не тронут кашшайских солдат, которые стоят у Старых ворот. Договорились. В полночь Хегедюш повел их с фонарем. Пришли янычары, асабы и пиады. Три тысячи человек двинулись в подземный ход. И еще бог знает сколько тысяч ждали у крепости того часа, когда для них откроют двое ворот. Но случилось так, что в углу водохранилища фонарь Хегедюша ударился о стенку и погас. Дальше уж лейтенант повел передовой отряд в темноте. Он знал дорогу, но каменные закраины большого водохранилища очень узки. Хегедюш-то и в темноте не растерялся, а солдаты головного отряда так теснились и напирали друг на друга, что многие попадали в воду.
— А не слышал ли ты, — спросил Добо, — что Дервиш-бей похитил сына одного из наших лейтенантов?
— Слыхал, — ответил турок. — Вот уже две недели, как ребенка ищут по всем шатрам. Бей приказал искать его. Ребенка не то украли, не то он сам сбежал на третий день после приезда.
Добо взглянул на Хегедюша.
— Негодяй! — сказал он.
Хегедюш упал на колени.
— Пощадите! Сжальтесь надо мной! — говорил он, плача. — Я ошибся, потерял голову…
— Признаешься, что хотел сдать крепость врагу?
— Признаюсь. Только пощадите. У меня дети, так что понятно…
Голос его прервался.
Суд продолжался не больше часа.
Через час лейтенант Хегедюш болтался на виселице, наспех сколоченной посреди рыночной площади крепости.
А Фюгеди возглашал осажденным:
— Так погибнет каждый клятвопреступник — будь то офицер или простой ратник, — каждый, кто вздумает сдать крепость туркам.
Троим виновным солдатам тут же под виселицей отрезали правое ухо. Остальным семи надели на ноги цепи и послали на работу внутри крепости.
А турка сбросили с высокой западной стены крепости, и он упал со сломанной шеей к своим собратьям.
Народ в крепости увидел, что Добо не шутит.
Глубокий ров, который опоясывал крепость с севера, был местами засыпан.
Напротив проломов теперь поднялись целые холмы. Снизу был навален хворост, ветви, связанные охапки виноградных лоз, а сверху — земля. Турки наверняка продолжат работу и в некоторых местах насыплют такой высокий холм, что с него и стрелять можно будет через стену, и забраться в крепость без лестниц.
Добо оглядел их работу. Лицо его сохраняло спокойствие. Потом он обернулся к Гутаи, который пришел для «доклада.
Добо поручил ему допросить Хегедюша и его сообщников, так как самому некогда было этим заниматься.
— Мы кончили, господин капитан, — доложил Гутаи. — Парни признались, что хотели впустить турок. А Хегедюша пришлось немного пощипать. Но и тогда он кричал: «Признаюсь, признаюсь, а самому Добо скажу, что вы пытками вынудили меня признаться».
Добо послал за офицерами. Пригласил в рыцарский зал четверых старших лейтенантов, одного лейтенанта, одного старшего сержанта, одного младшего сержанта и рядового. Вызвал и раздатчика хлеба — дьяка Михая.
Стол был покрыт зеленым сукном. На столе стояло распятие, возле него горели две свечи. В углу зала ждал палач в красном суконном одеянии. Подле него на сковороде тлели раскаленные угли. В руке палач держал мехи. Рядом со сковородой лежали куски свинца и клещи.
Добо был в черной суконной одежде и в шлеме с капитанским султаном из орлиных перьев. На столе перед ним лежал лист чистой бумаги.
— Друзья! — мрачно сказал он. — Мы собрались здесь для того, чтобы расследовать дело лейтенанта Хегедюша и его сообщников. Действия этих людей свидетельствуют о том, что они изменники.
Добо подал знак, чтобы ввели заключенных.
Гергей встал.
— Господа, — сказал он, — я не могу быть судьей в этом деле: я недруг обвиняемого. Снимите с меня обязанность судьи.
Вслед за тем поднялся Мекчеи.
— Я могу быть только свидетелем, — сказал он. — Никто не может быть одновременно и судьей и свидетелем.
— Будьте свидетелем, — ответили сидевшие за столом.
Гергей удалился.
Мекчеи вышел в прихожую.
Стражники ввели Хегедюша, его троих сообщников и турка.
Хегедюш был бледен и не смел поднять глаза, обведенные темными кругами.
Добо оставил в зале только его, остальным подсудимым велел выйти.
— Слушаем вас, — сказал он. — Расскажи, как вы привели в крепость турок.
Хегедюш собрался с духом и начал бессвязно оправдываться:
— Я думал заманить турок в водохранилище. Сдать крепость я вовсе не хотел. Водохранилище велико. Мы обнаружили там в стене узкий проход. Я думал отличиться, уничтожив одну тысячу турок.
Добо спокойно выслушал его. Офицеры тоже не задавали никаких вопросов. Когда Хегедюш замолчал, Добо приказал отвести его в сторону и по порядку стал вызывать солдат.
— Мы обязаны были слушаться приказа господина лейтенанта, — сказал первый солдат, человек лет сорока, с бесцветным лицом. Вся его одежда была в грязи. — Мы обязаны подчиняться, ежели нам приказывают.
— А что он приказывал?
— Приказал нам стоять у водохранилища, пока он приведет несколько турок.
— А он сказал, зачем приведет турок?
— Чтобы мы обсудили с ними вопрос о сдаче крепости.
Добо взглянул на лейтенанта. Хегедюш затряс головой.
— Неправда, он лжет!
— Я? — обиженно воскликнул солдат. — Разве вы, господин лейтенант, не сказали, что турок сулит все хорошее, а господин Добо ничего хорошего не обещает и даже денег не выдает, какие полагается платить во время осады?
— Он лжет! — повторил Хегедюш.
Ввели второго солдата. Он тоже казался испуганным. Его длинные черные волосы были облеплены грязью. Солдат остановился, растерянно тараща глаза.
— Зачем вы были у водохранилища?
— Ждал турка, — ответил солдат. — Господин лейтенант Хегедюш сказал, что не сегодня завтра турки возьмут крепость и мы наверняка погибнем, если не сдадим ее сами.
Добо велел ввести и третьего солдата. Это был желторотый птенец в продранных на коленках, выцветших красных штанах.
— Я ничего не знаю, — пролепетал он. — Меня только назначили к колодцу, а зачем — я не знаю.
— Господин Хегедюш не говорил, что было бы хорошо поладить с турками?
— Говорил.
— Когда он сказал это в первый раз?
— Вечером после большого приступа.
— А что он сказал?
— Он сказал, что… что… ну, он сказал, что… нас мало, а их много и что остальные крепости тоже не удалось защитить, хотя турецкие войска тогда еще шли порознь, в двух направлениях.
— Говорил лейтенант Хегедюш что-нибудь о дополнительных деньгах, которые платят во время осады?
— Говорил. Он говорил, что в такое время в других крепостях дают двойное жалованье.
— А что он сказал про сдачу крепости?
— Сказал… сказал, что турок все равно возьмет крепость, так уж лучше от него награду получить, чем всем голову сложить.
— А что ответили солдаты?
— Ничего. Мы просто беседовали у костра, когда турки кричали нам.
— А вы отвечали им?
— Нет. Только господин лейтенант переговаривался с ними ночью.
— А как он говорил с ними?
— Через брешь у Старых ворот. Подходил туда и трижды разговаривал.
— С турком?
— С турком.
— И что он сказал, когда вернулся обратно?
— Сказал, что турок всех отпустит, никого не тронет, никого не зарежет. А тем, кто из Кашши, даст еще вдобавок по десять золотых, и оба паши пришлют письмо с печатью, что не нарушат свое слово.
— Сколько солдат это слышало?
— Человек десять.
— А почему вы мне не доложили? Ведь все принесли присягу не вести разговоров о сдаче крепости!
Парень молчал.
Добо продолжал:
— Разве не ваша обязанность была немедленно доложить мне о речах господина лейтенанта?
— Мы не смели.
— Стало быть, вы сговорились сдать крепость туркам. Кто же согласился с этим?
Парню удалось припомнить еще два имени. Затем он стал оправдываться:
— Мы, ваша милость господин комендант, не сговаривались, мы только подчинялись. Говорил один господин лейтенант, он приказывал нам.
В стену ударилось пушечное ядро — стена дрогнула. Латы, повешенные на шесты, зазвенели. Посыпалась на пол штукатурка.
Добо взглянул на судей.
— Желает кто-нибудь задать вопрос?
Судьи, сидевшие за столом, замерли в молчании. Наконец судья-рядовой спросил:
— А те десять солдат, что слышали лейтенанта, соглашались сдать крепость туркам?
Паренек, бледнея, пожал плечами.
— Раз офицер говорит, как же солдатам против идти?
Больше вопросов не оказалось.
— Теперь осталось только допросить турка, — сказал Добо. — Введите его.
Прежде чем подойти к столу, турок трижды отвесил поклон и остановился, согнувшись и скрестив руки на груди.
— Ты понимаешь во-венгерски?
— Понимаю, господин.
— Как тебя зовут? — спросил Добо.
— Юсуф.
— Юсуф, то есть по-венгерски Йожеф. Стой прямо!
Турок выпрямился. Это был акынджи лет тридцати от роду. Коренастый, крепко сколоченный человек. Перебитый нос и багровый шрам на бритой голове свидетельствовали о том, что он уже не новичок в сражениях. Видно было по глазам, что он всю ночь не спал.
Отвечая на вопросы, турок рассказал, что уже десять лет участвует в походах на Венгрию и что он как раз был у стены, когда Хегедюш крикнул в брешь: «Эй, турки! Кто из вас понимает по-венгерски?»
— Лжет! — пробурчал Хегедюш, весь белый как полотно. — Золтаи тоже всегда переговаривался с турками.
— Я? — возмутился Золтаи.
— Да, ты переговаривался. Когда турки идут на приступ, ты всегда кричишь им что-нибудь.
Бледнея от гнева, Золтаи вскочил с места.
— Я требую, чтобы повели следствие против меня, — сказал он. — Я не могу после этого сидеть в судейском кресле. Во время схватки я, может быть, кричу и бранюсь. Но это не грех! Разве это разговоры с врагом?
Добо успокоил его:
— Все мы знаем твою повадку. Другие тоже бранятся в пылу битвы. Но так как ты разозлился на обвиняемого, мы освободим тебя от обязанностей судьи.
Золтаи поклонился и вышел.
Добо снова устремил взгляд на турка.
Тот рассказал на ломаном венгерском языке, что Хегедюш беседовал у Старых ворот с одним агой, потом с самим Арслан-беем. С бея он потребовал честное слово и вдобавок сто золотых. Сказал, что впустит турецкую рать в крепость, только пусть бей ведет подкоп у ворот — там, где обычно бьют в большой медный барабан. Он (турок указал на Хегедюша) сказал, что как-то ночью лазил в водохранилище и наткнулся на подземный ход, который, правда, у самых ворот завалился. Возле завала он слышал, как наверху бьют в медный барабан и ходят солдаты. Стало быть, много копать не придется. Он сам готов ждать в проходе ровно в полночь, но должен быть уверен, что не тронут кашшайских солдат, которые стоят у Старых ворот. Договорились. В полночь Хегедюш повел их с фонарем. Пришли янычары, асабы и пиады. Три тысячи человек двинулись в подземный ход. И еще бог знает сколько тысяч ждали у крепости того часа, когда для них откроют двое ворот. Но случилось так, что в углу водохранилища фонарь Хегедюша ударился о стенку и погас. Дальше уж лейтенант повел передовой отряд в темноте. Он знал дорогу, но каменные закраины большого водохранилища очень узки. Хегедюш-то и в темноте не растерялся, а солдаты головного отряда так теснились и напирали друг на друга, что многие попадали в воду.
— А не слышал ли ты, — спросил Добо, — что Дервиш-бей похитил сына одного из наших лейтенантов?
— Слыхал, — ответил турок. — Вот уже две недели, как ребенка ищут по всем шатрам. Бей приказал искать его. Ребенка не то украли, не то он сам сбежал на третий день после приезда.
Добо взглянул на Хегедюша.
— Негодяй! — сказал он.
Хегедюш упал на колени.
— Пощадите! Сжальтесь надо мной! — говорил он, плача. — Я ошибся, потерял голову…
— Признаешься, что хотел сдать крепость врагу?
— Признаюсь. Только пощадите. У меня дети, так что понятно…
Голос его прервался.
Суд продолжался не больше часа.
Через час лейтенант Хегедюш болтался на виселице, наспех сколоченной посреди рыночной площади крепости.
А Фюгеди возглашал осажденным:
— Так погибнет каждый клятвопреступник — будь то офицер или простой ратник, — каждый, кто вздумает сдать крепость туркам.
Троим виновным солдатам тут же под виселицей отрезали правое ухо. Остальным семи надели на ноги цепи и послали на работу внутри крепости.
А турка сбросили с высокой западной стены крепости, и он упал со сломанной шеей к своим собратьям.
Народ в крепости увидел, что Добо не шутит.
8
Материнская любовь, ты сильней всего на свете! Ты воплощенное солнечное сияние, священный огонь, изошедший из сердца господня, могучая нежность, которой и смерть не страшна! Ты оставила надежный кров, мягкое ложе, все свои сокровища, чтобы сквозь тысячу смертей достигнуть своих любимых. Ты спустилась в глубь земли и слабой рукой пытаешься пробить стену, на которую тщетно бросается с воплями сотня тысяч вооруженных диких зверей. Для тебя не существует невозможного: если речь идет о тех, кого ты любишь, ты готова принять все страдания и умереть вместе с любимым. Тебе дивлюсь я, женщина, сердце женщины!
Две ночи и два дня шли они под ветхими сводами, в холоде и сырости, пробиваясь через завалы подземелья. Иногда завал тянулся лишь на несколько шагов, и они преодолевали его за час. Но кое-где им приходилось разбирать камни, и это было дело непривычное для слабой женской руки и для хрупкого пятнадцатилетнего юноши.
Вечером третьего октября, когда лагерь погрузился в сон, они двинулись в путь, взяв с собой все свои припасы.
По их расчетам они были от крепости в каких-нибудь ста шагах и надеялись, что назад больше не придется возвращаться.
Они работали, работали без устали всю ночь напролет.
Под землей они не ведали, когда светало, когда всходило солнце. Слышали только топот коней, везущих землю и хворост, и грохот крепостных пушек и мортир. Там, под землей, они думали: «Ночной приступ!» — и работали еще усерднее, чтобы скорей пробраться в крепость.
А наверху забрезжил рассвет, занялась, разгорелась заря, и наконец из-за боршодских гор взошло солнце. Слуги барышника, увидев, что шатер покинут, заглянули в него. Отодвинутый жернов, зияющая яма привели их в недоумение. Так как конные солдаты заняты были неподалеку сбором валежника, то купец сам поспешил к одному дэли-аге и, дрожа от радости, доложил:
— Господин, я передам крепость в руки турецкого воинства! Ночью я обнаружил подземный ход!
Вся орава акынджи, генюллю и гуребов кинула хворост и лошадей на произвол судьбы. Трубы и дудки заиграли сбор. Солдаты разных отрядов, смешавшись вместе, бренча оружием, шумной толпой теснились у входа в подземелье.
Их повел купец с факелом в руке.
А двое наших путников, промокшие, усталые, разгребая камни, ползком продвигались вперед. В одном месте дорога снова пошла под уклон. Камни там были сухие. Здесь подземелье стало расширяться, и они попали в большой сырой треугольный подземный зал.
— Мы, очевидно, под аркой крепостной стены, — рассудил Миклош.
— Нет, мы уже за стеной, внутри крепости. Тут была, наверно, когда-то конюшня или зернохранилище, — заметила Эва.
По двум углам зала камни осыпались. Так куда же пробираться дальше? Одна осыпь напоминала седло. Здесь в стене оказалась дыра, в которую можно было только просунуть кулак.
Сбоку второй осыпи чернела узкая щель.
— Стало быть, дорога отсюда расходится на две стороны, — сказал Миклош. — Теперь вопрос в том, какой ход разбирать.
Он поднялся на груду обвалившихся камней и приставил свечу к видневшейся щели.
Пламя заколыхалось.
То же самое Миклош сделал у левой щели. Там огонек свечи остался неподвижным.
Миклош прикрепил свечу к своей шапке и уцепился за самый верхний камень. Эва помогала. Камень, грохоча, перекатился через остальные.
— Ну, теперь еще разок! — сказал Миклош.
Они вновь напряглись, но камень не поддавался.
— Надо сперва выбрать с боков маленькие камешки.
Миклош взял лопату и потыкал ею вокруг камня. Потом снова уцепился за него. Камень зашатался. Миклош, глубоко вздохнув, отер лицо.
— Устал.
— Отдохнем, — ответила Эва, запыхавшись.
Они присели на камень.
Миклош прислонился к стене и в тот же миг уснул.
Эва была тоже сонная, смертельно усталая. Платье ее загрязнилось, вымокло до колен, руки были в кровавых ссадинах. Волосы растрепались оттого, что ей все время приходилось нагибаться. Она заткнула их за ворот доломана, но часть их рассыпалась по плечам.
Эва взяла свечу и заглянула в обе дыры. Увидела два хода.
Значит, можно пройти по любому из них. Надо только разобрать лаз.
— Отдохнем чуть-чуть, — сказала она и прилепила свечу к камню. — Спать я не буду, просто отдохну.
Но лишь только она прислонилась к стенке, как с той стороны, откуда они пришли, послышался глухой топот.
Сдвинув брови, Эва прислушалась: где топают? Наверху или здесь, в подземелье?
В глубине подземного хода протянулась красноватая ниточка света.
— Миклош! — пронзительно крикнула Эва, тряся юношу за плечо. — Идут!
Юноша поднял отяжелевшие веки.
— Идут! — с отчаянием повторила Эва и схватилась за саблю.
Но уцелели только ножны. Сабля осталась у какой-то осыпи, где они сдвигали камни. Ятаганы и ножи, которые они взяли с собой, все сломалось во время работы. Больше у них ничего не осталось.
Свет приближался, становился все ярче.
Собрав последние силы, Эва ухватилась за камень. Миклош тоже. Камень шевельнулся, но не поддался.
Замирая от ужаса, увидели они, как вышли из темноты купец с факелом в руке, а вслед за ним усатый дородный ага со сверкающими кончарами за поясом.
В следующий миг к нашим путникам протянулись руки и схватили их.
Ага понимающим взглядом окинул начатую работу и тут же принял решение.
— Щенок, бери факел! — приказал он Миклошу. — Ты знаешь здесь дорогу.
Миклош не понял этих слов и видел только, что ему суют в руки факел.
Солдаты вмиг разобрали тяжелые камни.
Проход оказался свободным. По нему могли идти даже двое в ряд.
Подземелье наполнилось вооруженными людьми.
— Ты поведешь, — сказал Миклошу ага, — а женщина останется здесь. И посмей только повести не по верному пути, я швырну женщину нашим солдатам.
Эва закрыла глаза.
Какой-то янычар переводил слова аги. Ага оглянулся и приказал:
— Пусть ее стережет кто-нибудь из дэли.
И он подтолкнул Миклоша, чтобы тот пошел впереди.
Возле Эвы встал дэли. Остальные устремились дальше. Но так как ага не сказал точно, кому стеречь пленницу, то дэли передал ее другому.
— Стереги ты!
Второй дэли постоял немного, потом ему, видно, пришло в голову, что воины, проникшие в крепость первыми, до самой своей смерти будут большими господами, и он предложил стеречь Эву мюсселлему.
— Не буду я стеречь! — отмахнулся тот и пошел дальше.
— Ладно, ступай, я постерегу, — предложил старый асаб в хорьковой шапке и, обнажив кончар, встал возле пленницы.
Эва полумертвая прислонилась к стене. Мимо нее проходили пропахшие потом и порохом, перемазанные грязью солдаты. В руках у всех были обнаженные сабли; у всех глаза горели от сладостной надежды ворваться в крепость в числе первых.
Иногда проходил факельщик, освещая дорогу целому отряду. Другие брели в темноте ощупью. Бряцало, звенело оружие. Прошел солдат, неся на плече свернутое багровое знамя.
И вдруг раздался глухой грохот, точно гром небесный грянул в глубине земли. Позади завалился весь проход, по которому пробрались турки. Гул длился несколько минут. Камни обвалились и с глухим грохотом падали на землю. С той стороны, где произошел обвал, больше никто уже не мог прийти.
Оттуда доносились только стоны и хрип. С другого конца прохода слышался удаляющийся звук шагов и бряцанье оружия.
Асаб, стерегший Эву, заговорил по-венгерски:
— Не бойтесь! — Он взял ее за руку. — Кто вы такая?
Эва не в силах была вымолвить ни слова.
— Венгерка?
Она кивнула головой.
— Пойдемте, — сказал асаб. — Дорога здесь разветвляется. Если мне удастся разобрать вход во вторую щель, мы свободны. Но если и здесь обвалится…
Эва почувствовала, как снова к ней вернулись силы.
— Кто вы, ваша милость? — спросила она, придя в себя.
— Меня зовут Варшани, и я желаю вам только добра.
Он вынул из-за пояса кремень, кресало и высек огонь.
Трут вскоре загорелся. В спертом воздухе подземелья потянуло пахучим дымком. Варшани поднес тлеющий трут к фитилю восковой свечи и подул. Фитиль вспыхнул пламенем.
— Сестрица, возьмите свечу.
Он подошел к левой осыпи и двумя-тремя рывками разворошил камни.
Варшани был невелик ростом, но очень силен. Большие камни кубической формы один за другим падали то по одну, то по другую сторону щели. Вскоре образовалось отверстие, в которое мог пролезть человек.
Варшани взял у Эвы свечу и полез первым, загораживая ладонью пламя. Он так торопился, что Эва едва поспевала за ним.
Проход тут был чище, но все еще спускался куда-то вниз.
Две ночи и два дня шли они под ветхими сводами, в холоде и сырости, пробиваясь через завалы подземелья. Иногда завал тянулся лишь на несколько шагов, и они преодолевали его за час. Но кое-где им приходилось разбирать камни, и это было дело непривычное для слабой женской руки и для хрупкого пятнадцатилетнего юноши.
Вечером третьего октября, когда лагерь погрузился в сон, они двинулись в путь, взяв с собой все свои припасы.
По их расчетам они были от крепости в каких-нибудь ста шагах и надеялись, что назад больше не придется возвращаться.
Они работали, работали без устали всю ночь напролет.
Под землей они не ведали, когда светало, когда всходило солнце. Слышали только топот коней, везущих землю и хворост, и грохот крепостных пушек и мортир. Там, под землей, они думали: «Ночной приступ!» — и работали еще усерднее, чтобы скорей пробраться в крепость.
А наверху забрезжил рассвет, занялась, разгорелась заря, и наконец из-за боршодских гор взошло солнце. Слуги барышника, увидев, что шатер покинут, заглянули в него. Отодвинутый жернов, зияющая яма привели их в недоумение. Так как конные солдаты заняты были неподалеку сбором валежника, то купец сам поспешил к одному дэли-аге и, дрожа от радости, доложил:
— Господин, я передам крепость в руки турецкого воинства! Ночью я обнаружил подземный ход!
Вся орава акынджи, генюллю и гуребов кинула хворост и лошадей на произвол судьбы. Трубы и дудки заиграли сбор. Солдаты разных отрядов, смешавшись вместе, бренча оружием, шумной толпой теснились у входа в подземелье.
Их повел купец с факелом в руке.
А двое наших путников, промокшие, усталые, разгребая камни, ползком продвигались вперед. В одном месте дорога снова пошла под уклон. Камни там были сухие. Здесь подземелье стало расширяться, и они попали в большой сырой треугольный подземный зал.
— Мы, очевидно, под аркой крепостной стены, — рассудил Миклош.
— Нет, мы уже за стеной, внутри крепости. Тут была, наверно, когда-то конюшня или зернохранилище, — заметила Эва.
По двум углам зала камни осыпались. Так куда же пробираться дальше? Одна осыпь напоминала седло. Здесь в стене оказалась дыра, в которую можно было только просунуть кулак.
Сбоку второй осыпи чернела узкая щель.
— Стало быть, дорога отсюда расходится на две стороны, — сказал Миклош. — Теперь вопрос в том, какой ход разбирать.
Он поднялся на груду обвалившихся камней и приставил свечу к видневшейся щели.
Пламя заколыхалось.
То же самое Миклош сделал у левой щели. Там огонек свечи остался неподвижным.
Миклош прикрепил свечу к своей шапке и уцепился за самый верхний камень. Эва помогала. Камень, грохоча, перекатился через остальные.
— Ну, теперь еще разок! — сказал Миклош.
Они вновь напряглись, но камень не поддавался.
— Надо сперва выбрать с боков маленькие камешки.
Миклош взял лопату и потыкал ею вокруг камня. Потом снова уцепился за него. Камень зашатался. Миклош, глубоко вздохнув, отер лицо.
— Устал.
— Отдохнем, — ответила Эва, запыхавшись.
Они присели на камень.
Миклош прислонился к стене и в тот же миг уснул.
Эва была тоже сонная, смертельно усталая. Платье ее загрязнилось, вымокло до колен, руки были в кровавых ссадинах. Волосы растрепались оттого, что ей все время приходилось нагибаться. Она заткнула их за ворот доломана, но часть их рассыпалась по плечам.
Эва взяла свечу и заглянула в обе дыры. Увидела два хода.
Значит, можно пройти по любому из них. Надо только разобрать лаз.
— Отдохнем чуть-чуть, — сказала она и прилепила свечу к камню. — Спать я не буду, просто отдохну.
Но лишь только она прислонилась к стенке, как с той стороны, откуда они пришли, послышался глухой топот.
Сдвинув брови, Эва прислушалась: где топают? Наверху или здесь, в подземелье?
В глубине подземного хода протянулась красноватая ниточка света.
— Миклош! — пронзительно крикнула Эва, тряся юношу за плечо. — Идут!
Юноша поднял отяжелевшие веки.
— Идут! — с отчаянием повторила Эва и схватилась за саблю.
Но уцелели только ножны. Сабля осталась у какой-то осыпи, где они сдвигали камни. Ятаганы и ножи, которые они взяли с собой, все сломалось во время работы. Больше у них ничего не осталось.
Свет приближался, становился все ярче.
Собрав последние силы, Эва ухватилась за камень. Миклош тоже. Камень шевельнулся, но не поддался.
Замирая от ужаса, увидели они, как вышли из темноты купец с факелом в руке, а вслед за ним усатый дородный ага со сверкающими кончарами за поясом.
В следующий миг к нашим путникам протянулись руки и схватили их.
Ага понимающим взглядом окинул начатую работу и тут же принял решение.
— Щенок, бери факел! — приказал он Миклошу. — Ты знаешь здесь дорогу.
Миклош не понял этих слов и видел только, что ему суют в руки факел.
Солдаты вмиг разобрали тяжелые камни.
Проход оказался свободным. По нему могли идти даже двое в ряд.
Подземелье наполнилось вооруженными людьми.
— Ты поведешь, — сказал Миклошу ага, — а женщина останется здесь. И посмей только повести не по верному пути, я швырну женщину нашим солдатам.
Эва закрыла глаза.
Какой-то янычар переводил слова аги. Ага оглянулся и приказал:
— Пусть ее стережет кто-нибудь из дэли.
И он подтолкнул Миклоша, чтобы тот пошел впереди.
Возле Эвы встал дэли. Остальные устремились дальше. Но так как ага не сказал точно, кому стеречь пленницу, то дэли передал ее другому.
— Стереги ты!
Второй дэли постоял немного, потом ему, видно, пришло в голову, что воины, проникшие в крепость первыми, до самой своей смерти будут большими господами, и он предложил стеречь Эву мюсселлему.
— Не буду я стеречь! — отмахнулся тот и пошел дальше.
— Ладно, ступай, я постерегу, — предложил старый асаб в хорьковой шапке и, обнажив кончар, встал возле пленницы.
Эва полумертвая прислонилась к стене. Мимо нее проходили пропахшие потом и порохом, перемазанные грязью солдаты. В руках у всех были обнаженные сабли; у всех глаза горели от сладостной надежды ворваться в крепость в числе первых.
Иногда проходил факельщик, освещая дорогу целому отряду. Другие брели в темноте ощупью. Бряцало, звенело оружие. Прошел солдат, неся на плече свернутое багровое знамя.
И вдруг раздался глухой грохот, точно гром небесный грянул в глубине земли. Позади завалился весь проход, по которому пробрались турки. Гул длился несколько минут. Камни обвалились и с глухим грохотом падали на землю. С той стороны, где произошел обвал, больше никто уже не мог прийти.
Оттуда доносились только стоны и хрип. С другого конца прохода слышался удаляющийся звук шагов и бряцанье оружия.
Асаб, стерегший Эву, заговорил по-венгерски:
— Не бойтесь! — Он взял ее за руку. — Кто вы такая?
Эва не в силах была вымолвить ни слова.
— Венгерка?
Она кивнула головой.
— Пойдемте, — сказал асаб. — Дорога здесь разветвляется. Если мне удастся разобрать вход во вторую щель, мы свободны. Но если и здесь обвалится…
Эва почувствовала, как снова к ней вернулись силы.
— Кто вы, ваша милость? — спросила она, придя в себя.
— Меня зовут Варшани, и я желаю вам только добра.
Он вынул из-за пояса кремень, кресало и высек огонь.
Трут вскоре загорелся. В спертом воздухе подземелья потянуло пахучим дымком. Варшани поднес тлеющий трут к фитилю восковой свечи и подул. Фитиль вспыхнул пламенем.
— Сестрица, возьмите свечу.
Он подошел к левой осыпи и двумя-тремя рывками разворошил камни.
Варшани был невелик ростом, но очень силен. Большие камни кубической формы один за другим падали то по одну, то по другую сторону щели. Вскоре образовалось отверстие, в которое мог пролезть человек.
Варшани взял у Эвы свечу и полез первым, загораживая ладонью пламя. Он так торопился, что Эва едва поспевала за ним.
Проход тут был чище, но все еще спускался куда-то вниз.