Гардони Геза. Звезды Эгера

   Юмурджак остановился перед стражем, охранявшим палатку.
   — Могу я поговорить с пленником?
   — А ты лекарей спроси, — почтительно ответил стражник.
   Юмурджак поклонился лекарям. Те кивнули ему в ответ.
   — Эфенди, если вы разрешите мне побеседовать с больным, то сослужите добрую службу падишаху.
   Один из лекарей передернул плечами и повел рукой. Это могло означать и «нельзя» и «зайди в палатку».
   Юмурджак предпочел второе толкование.
   Полог палатки был откинут. Внутри горел висячий светильник. Священник лежал на постели с полуоткрытыми глазами.
   — Гяур, — окликнул его турок, подойдя к постели, — ты узнаешь меня?
   Голос его дрожал.
   Отец Габор не ответил. Он все так же неподвижно лежал на спине. Светильник едва освещал его лицо.
   — Я — Юмурджак, которого когда-то тебе поручили повесить, а ты ценою талисмана освободил меня.
   Священник не отвечал. Даже ресницы его не дрогнули.
   — А теперь ты раб, — продолжал турок, — и тебе наверняка отрубят голову.
   Священник молчал.
   — Я пришел за талисманом, — вкрадчиво продолжал турок. — Для тебя он ничто, а у меня вся сила в нем. С тех пор как я лишился талисмана, меня преследуют неудачи. Стоял у меня дом на берегу Босфора — чудесный маленький дворец, я купил его, чтобы на старости лет было где приютиться. Дом мой сгорел дотла. А сокровища, которые хранились в нем, растащили. Месяца три назад меня ранили в бою. Взгляни на мою левую руку, — она, быть может, навек искалечена. — И он показал на длинный красный шрам.
   Священник лежал неподвижно, безмолвный, как окружавшая его тьма.
   — Гяур, — продолжал турок, чуть не плача, — ты ведь добрый человек. Я часто вспоминал тебя и всегда приходил к выводу, что доброта твоего сердца беспримерна. Верни мне мой талисман!
   Священник не отвечал. В тишине слышно было, как зашипел светильник, — должно быть, муха влетела в пламя.
   — Я сделаю все, что ты захочешь, — продолжал турок немного погодя. — Попытаюсь даже спасти тебя от рук палачей. Мой отец — могучий паша. Старший мой брат — Арслан-бей. Покуда человек жив, в нем жива и надежда. Только скажи: где мой талисман?
   Священник молчал.
   — Где талисман? — Турок заскрежетал зубами и схватил священника за плечи. — Где талисман?
   Голова отца Габора поникла. Юмурджак поднял его одним рывком и посадил.
   Подбородок мертвеца отвалился. Остекленевшие глаза уставились на турка.

10

   Когда миновали последнего стража, Хайван остановился.
   — Вот, — сказал он, — я сделал все, что ты пожелал. А теперь скажи, какое же загадочное счастье ношу я при себе?
   — Это кабала, — таинственно ответил Гергей.
   — Кабала? — повторил турок ворчливо и насупил брови, пытаясь проникнуть в сокровенный смысл непонятного ему слова.
   — Если приглядишься получше, — сказал школяр, прислонившись плечом к седлу, — увидишь на листочках изображение звезд. Вокруг каждой доброй звезды священный дервиш написал молитву. Но ты обещал мне и кончар.
   Турок протянул школяру оба свои кончара.
   — Выбирай!
   Гергей взял тот, что был поменьше, и засунул себе за пояс.
   — Эти картинки, — продолжал он, — нужно носить у себя на теле. Разрежь каждый листик на семь частей и зашей в подкладку одежды. Положи также и в подкладку тюрбана. Там, где спрятан священный пергамент, пуля не тронет тебя.
   Глаза турка сверкнули.
   — Это верно?
   — Так говорит священный дервиш. Ты же слышал, наверно, о героях, которых пуля не берет.
   — Слышал, конечно.
   — Так вот, ни за деньги, ни за ласку эти листки не отдавай и никому не показывай, не то отнимут, украдут или выманят у тебя.
   — Ого! У меня есть башка на плечах.
   — Но это еще не все. Один листок гласит: пока не станешь знатным господином, не подымай оружие, не подымай руки на женщин и детей и все свои силы положи на ратные дела.
   — Положу.
   — Тебя ожидают высокие почести: ты станешь бейлер-беем Венгрии.
   Турок даже рот раскрыл от удивления.
   — Бейлер-беем?..
   — Разумеется, не завтра поутру, а со временем, когда прославишься своей отвагой. Кроме того, здесь написано, что ты обязан жить согласно Корану: быть усердным в молитвах, в святых омовениях и за добро платить людям добром.
   Огромный глупый человек смотрел на школяра с благоговением.
   — Мне часто снилось, что я знатный господин, — пробормотал он. — Живу в мраморном дворце, хожу в шелковом кафтане, и окружает меня множество жен. Вот что мне снилось… Так, значит, на семь частей?
   — На семь. Причем не обязательно, чтобы они были одинаковые. Размер, их должен определяться тем, какую часть тела ты пуще всего бережешь.
   Турок, очень довольный, задумчиво смотрел вдаль.
   — Ну, — сказал он, вскинув голову, — если я буду господином, то возьму тебя в писари.
   Гергей кусал губы, чтобы не рассмеяться.
   — Что ж, садись, дружок, — ласково сказал Хайван и держал коня под уздцы, пока школяр взбирался на седло.
   — Хайван, вот тебе кольцо. Знай, что венгр не привык ничего принимать даром.
   Хайван взял кольцо и уставился на него.
   Гергей продолжал:
   — Ты дал мне свободу и коня, а я тебе подарю за это кольцо. Ну, аллах тебе в помощь, гололобый! — И он хлестнул коня.
   Но Хайван схватил уздечку.
   — Стой! Это ведь турецкое кольцо, правда?
   — Да.
   — Где ты взял его?
   — А тебе-то что? Если уж очень хочешь знать, так кольцо принадлежало одному янычару.
   Хайван некоторое время тупо смотрел куда-то в пространство, потом протянул кольцо Гергею.
   — Не нужно. Ты красной ценой отплатил мне и за коня и за свободу, — и сунул кольцо ему в карман.

 

 
   Гергей избрал путь на юг, чтобы в случае погони ехать не той дорогой, что вела на Буду.
   Луна, проглядывавшая среди туч, уже клонилась к западу. На востоке забрезжила заря.
   Широкий большак пересекала узкая проселочная дорога. Гергей приметил на ней всадника, ехавшего крупной рысью.
   Если они оба поскачут одинаково быстро, то встретятся как раз на перекрестке.
   Гергей в первое мгновение придержал коня, но когда и встречный всадник замедлил ход, пустился галопом, решив опередить его на сто шагов.
   Он не спускал глаз с верхового и при свете разгоревшейся зари с изумлением заметил, что навстречу ему едет янычар в высоком тюрбане.
   Гергей натянул поводья и остановился.
   Остановился и турок.
   — Дьявол бы его побрал! — пробурчал юноша. — Еще схватит меня…
   От страха у него даже дух захватило.
   Но тогда, словно колокольный звон, отдались у него в сердце слова Иштвана Добо: «Главное — не бояться!»
   Добо он не видел с детства. С тех пор как Балинт Терек оставил Фердинанда и перешел на сторону короля Яноша, Добо не приезжал ни в Сигетвар, ни в Шомодьвар, ни в Озору. Однако Гергей вспоминал о нем с благодарностью, и слова Добо: «Главное, сынок, не бояться!» — запали ему в душу.
   Низенькая турецкая лошадка снова тронулась. Тогда и Гергей пришпорил коня. Ладно, будь что будет, встретимся на перекрестке. Может быть, турок вовсе и не за ним гонится. Крикнет: «Доброе утро!» — и промчится дальше.
   В самом деле, повернуть на север удобней всего по этой проселочной дороге. Стало быть, встреча с турком неминуема.
   А что, если турок выхватит оружие?
   Гергей никогда еще не участвовал в схватке. При дворе Балинта Терека его учили фехтованию и отец Габор, и сам Балинт Терек, да и с турками-невольниками он сражался ежедневно. Но это была только игра. Противники выходили с ног до головы закованные в латы и даже топориками едва ли могли ранить друг друга.
   Была бы у него хоть пика или сабля, как у янычара! А то этот жалкий кончар!
   «Главное — не бояться!» — снова зазвучало у него в душе.
   И он поскакал вперед.
   Но турок и не думал скакать ему навстречу, а стоял как вкопанный.
   Гергей сгоряча помчался по проселку и едва не завопил от радости, увидев, что турок повернул коня и мчится прочь без оглядки.
   Стало быть, это не кто иной, как Тулипан.
   — Тулипан! — крикнул Гергей, расхохотавшись. — Не дурите!
   Услышав окрик, турок пуще принялся настегивать свою лошадку и понесся во весь опор по узкой проселочной дороге. Маленькая лошадка бежала хорошо, да вот беда — лужи на дороге и земля глинистая. Турок решил перескочить через канаву, чтобы свернуть в поле. Лошадь поскользнулась, и турок, свалившись, прокатился по земле.
   Когда школяр подъехал, Тулипан стоял уже на ногах, держа в руке пику.
   — Тулипан, — крикнул ему Гергей, заливаясь смехом, — не дурите!
   — О, черт побери! — смущенно сказал Тулипан. — Так это вы, барич?
   — Однако ж вы храбрый витязь! — пошутил Гергей и соскочил с коня.
   — А я думал, гонятся за мной, — сказал Тулипан в замешательстве. — Как же вы-то спаслись?
   — Голова помогла. Сначала я ждал, что вы меня освободите.
   — Никак было невозможно, — оправдывался Тулипан. — Невольников согнали на середину лагеря, и стражи кругом было столько, что я и сам-то едва удрал.
   Он подергал своего коня, поднял его на ноги и, почесавшись, добавил:
   — Чтоб вороны заели эту клячу! Как же я на ней домой доеду? Да еще на мне эта одежда… Убьют по дороге.
   — Останьтесь в одной рубахе, а шаровары ничего, сойдут.
   — Так я и сделаю. Вы, барич, не поедете со мной?
   — Нет.
   — А куда же вы?
   — Я поеду в Буду.
   — Тогда опять попадете туркам в лапы.
   — Я раньше них поспею туда. Если же какая беда стрясется, там мой господин, а он человек могущественный. Пожелай он, так и королем бы стал!
   Тулипан снова взобрался на свою лошадку. Гергей протянул ему руку и сказал:
   — Передайте поклон домашним.
   — Спасибо, — ответил Тулипан. — И от меня тоже низкий поклон барину. Только не говорите, что пьяным меня застали. Я ведь не господское пью вино, а то, что дворне дают.
   — Ладно, ладно, Тулипан! С богом!
   Тулипан еще раз обернулся.
   — А где же священник?
   Глаза юноши наполнились слезами.
   — Он, бедняга, болен. Мне не удалось с ним поговорить.
   Гергей хотел еще что-то добавить, но либо слезы помешали, либо он передумал. Дернул за повод и тронулся на восток.
   День Гергей провел в лесу. Спал. Только вечером решился он ехать кружным путем к Буде, и то наугад.
   Уже всходило солнце, когда он выехал на большой луг, раскинувшийся под горой Геллерт. Гергей сбросил с головы тюрбан, а плащ перекинул через заднюю луку седла.
   Трава была осыпана жемчугом росы. Гергей слез с коня. Разделся до пояса. Набрал росы в обе ладони и начал смывать с себя двухдневную пыль. Умывание освежило его.
   Тем временем конь успел попастись. Согревшись от первых лучей солнца, Гергей поскакал дальше по широкой дороге.
   Вдоль всей дороги виднелись следы недавнего будайского сражения: валялись сломанные копья, разбитые пищали, треснувшие наплечники, трупы лошадей, латы, сабли, жалкие немецкие шлемы, напоминавшие выкрашенные в черный цвет котелки.
   И землю устилали мертвые тела.
   Возле тернового куста лежали пять немцев. Двое упали ничком, один свернулся клубком, у последних двух были размозжены головы. Троих, должно быть, наповал уложили пули, а двое подползли сюда, смертельно раненные, и здесь испустили дух.
   Над полем стоял тяжелый смрад.
   Когда Гергей приблизился, с трупов взлетели вороны и закружились над ними. Затем сели подальше и продолжали свое пиршество.
   Только заслышав звуки трубы, отвел Гергей глаза от этого скорбного зрелища. Из Буды медленным шагом спускался под гору отряд всадников в красной одежде. Впереди них шел длинный строй пеших солдат в синих одеяниях.
   В передовом отряде ехал всадник в белой сутане с капюшоном.
   «Это знаменитый монах Дердь. Кому ж еще быть другому!» — подумал Гергей, и сердце его заколотилось.
   Школяр столько слышал с самого детства о монахе Дерде, что человек этот казался ему выше короля.
   Рядом с монахом скакал всадник в красном бархатном ментике, даже издали сверкавшем драгоценными камнями.
   Гергей узнал Балинта Терека.
   Удрать?
   Но его бегство может навести на подозрения. Балинт Терек отрядит погоню, и он, Гергей, предстанет перед очами своего возлюбленного господина в качестве преступника.
   Рассказать ему, что он натворил вместе с отцом Габором?
   Но тогда господин Балинт сразу же прогонит его с глаз долой. Ведь это он сам вызвал турок против немцев. И теперь ему же придется выслушать от своего воспитанника, что тот хотел уничтожить турок.
   Голова Гергея горела. Врать он не любил. Особенно бесчестным считал лгать тому, кто его вырастил.
   И, весь залившись краской, он застыл с непокрытой головой у обочины дороги. Затем слез с коня, взял его под уздцы.
   Будь что будет!
   Голодный конь, почуяв себя свободным, сразу начал щипать траву.
   Эх, благослови, господь, коня и голодное его брюхо! До чего же славно дергать сейчас конягу налево, направо, круто поворачивать, точно это норовистый конь! Какое счастье, что можно стать спиной к господам, увлеченным беседой!
   Вот уже совсем близко слышится цоканье подков и звуки речей. А старый конь все мечется налево, направо, то бежит вокруг хозяина, то хозяин вокруг него.
   И подумать только: оказывается, ветер тоже способен сослужить добрую службу! Он прилетел с востока и поднял на дороге завесу из желтой пыли. Сквозь нее видно было только одно: какой-то паренек мучится в поле с неуклюжим серым конягой. Очевидно, немцы оставили лошадь без призора. Пусть парнишка себе ее возьмет, не жалко!
   Гергей вздохнул с облегчением, когда господа проехали мимо и никто не крикнул ему: «Гергей, сын мой!»
   Он снова вскочил на коня. Сперва лег животом, потом перекинул ноги и, обернувшись, стал смотреть на шествие.
   Только тогда он заметил, что пешие солдаты в синей одежде скованы цепями. Одежда у них изодрана, волосы забрызганы грязью, лица бледны. Среди них нет ни одного старика. Много раненых. У одного, высокого оборванного пленника, лицо распухло и все в красных и синих кровоподтеках. На изуродованной физиономии виден только один глаз.
   Уж не Балинт ли Терек дал ему по переносице?

11

   Буду Гергей видел впервые.
   Уйма башен, высокие стены, в сторону Пешта спускается тенистый королевский парк. Гергей только диву давался.
   Так здесь и жил король Матяш? Здесь жил король Лайош? И здесь живет сейчас, любуясь всем, его маленькая Эва?
   У ворот стоял стражник с алебардой, но он даже не взглянул на Гергея.
   Юноше показалось немного странным, что с ним не здороваются, но это было, видимо, в порядке вещей. Он посмотрел на королевский двор и украшавший его большой круглый бассейн из красного мрамора. Затем остановился на площади Сент-Дердь. Внимание его привлекли большие пушки на колесах. Пушки были закопченные и неуклюжие. По облепленным грязью колесам видно, что их забрали у немцев недавно, быть может, только вчера.
   — Добрый день, господин витязь! — обратился он к стражу, караулившему пушки. — У немцев взяли пушки, правда?
   — Да, — гордо ответил круглолицый черноволосый солдат с подкрученными кверху усами. Выражение лица у него было такое, будто он все время дует на что-то горячее.
   Гергей снова воззрился на пушки. Три пушки были такие большие, что их и двадцати волам не сдвинуть с места. И все они еще пахли порохом.
   — Господин витязь, — заговорил снова Гергей, — вы не знаете старика Цецеи с деревянной рукой?
   — Как не знать!
   — А где он живет?
   — Вон там, внизу, — и солдат кивком головы указал на север, — на улице Сент-Янош.
   — Я ведь не знаю здешних улиц.
   — Так ты, братец, езжай все прямо, а там поспрошаешь. Живет он в зеленом домике. Над дверями висит лук. Там живет оружейник, луки делает.
   — Саггитариуш?
   — Он самый.
   Гергей еще раз оглядел пушки и двинулся дальше на своем сером коне.

 

 
   После долгих расспросов он нашел наконец улицу Сент-Янош и двухэтажный домик, выкрашенный в зеленый цвет.
   В домике было по фасаду пять окон: три на втором этаже и два внизу. Парадный вход был не больше обычной комнатной двери, и над ним висел жестяной лук красного цвета.
   Цецеи жил на верхнем этаже. Гергей застал старого барина в утреннем кунтуше и домашних туфлях. Он бил хлопушкой с длинной рукояткой облепивших шкафчик мух.
   — Получай, собака! — приговаривал он, нанеся удар, громкий, точно ружейный выстрел.
   Заслышав шаги, он сказал:
   — Смелее мухи зверя нет! Вот я бью, колочу их на глазах друг у дружки, а муха, вместо того чтоб улететь, садится мне на бороду. Получай, собака! — И он взмахнул хлопушкой.
   — Батюшка, родимый! — с улыбкой приветствовал его Гергей. — Доброе утро!
   Цецеи удивленно обернулся. Но и Гергею было чему подивиться. Как же так? Борода Цецеи сползла ниже, чем была. Дома она росла от самых глаз, а здесь — Гергей приметил сразу — старик бреет верхнюю часть лица и даже чуть помолодел от этого.
   — Ба! Сын мой, Гергей! — Цецеи с изумлением уставился на него. — Так это ты, душа моя?
   Гергею и самому казалось непостижимым, что он очутился здесь, однако он все ждал, что его расцелуют, обнимут, как это бывало обычно дома, в Керестеше.
   Тут и хозяйка вышла из соседней комнаты.
   Она была тоже ошеломлена и глядела на Гергея во все глаза.
   — Как же ты приехал! — спросила она. — Каким ветром тебя занесло, сынок?
   «А ведь прежде словно ласковее встречала меня», — мелькнула у Гергея мысль, да, пожалуй, и не мысль, а так, только мгновенное чувство.
   — Я приехал за вами, — ответил Гергей. — Вам надо вернуться в Керестеш.
   — Ого! — ответил старик таким тоном, точно хотел сказать: «Вот это уж глупее глупого!»
   Да и хозяйка смотрела на Гергея жалостливо, словно на дурачка, сморозившего какую-нибудь чепуху.
   — Ты голоден, душа моя? — спросила она, положив ему руку на плечо. — Может быть, и не спал ночью?
   Гергей и кивнул и замотал головой, бросил взгляд на открытую дверь, затем уставился на шахматную доску.
   — Ты Вицушку ждешь, правда? — Хозяйка взглянула на мужа и улыбнулась. — Ее нет дома. Она даже не приходит. Живет у королевы. Только изредка удается ей побывать дома. Да и тогда она приезжает в карете с придворным форейтором. Вон оно как!
   Но, услышав шипенье из кухни, она всплеснула руками.
   — Иисус Мария! У меня молоко убежит!
   Гергей ждал, что Цецеи продолжит речь о Вицушке, но старик сидел, моргал глазами и молчал.
   — А где же отец Балинт? — спросил Гергей, а у самого будто тяжелый камень навалился на сердце.
   — Хоронит! — ответил Цецеи скучным голосом. — Собрал несколько монахов, и они все хоронят.
   — Немцев?
   — Конечно, немцев. С тех пор как началась война, он каждый день пропадает на кладбище. Можно подумать, что немцев и впрямь стоит хоронить.
   — И не стреляли в него?
   — Они в белых рубахах. По ним не стреляют.
   — А я видел многих непогребенных.
   — Верю, братец. Мы врагов хорошо порубали.
   Слово «братец» тоже неприятно кольнуло Гергея. Но больше терпения у него не хватило, и он свернул разговор на Вицу.
   — Сейчас она тоже у королевы?
   — Да, — ответил старик и, поднявшись, заковылял по комнате.
   Приняв строгий и важный вид, он рассказал, что недавно монах Дердь повел Вицушку во дворец и в саду представил ее королеве. Младенец-король вдруг улыбнулся и потянулся ручонками к Вице. А Вица не растерялась — схватила его на руки, как делала обычно дома с крестьянскими ребятишками, и, забыв о почтительности, подбросила. Потом сказала даже: «Глупышечка!» С того дня королева оставила ее у себя и теперь даже ночевать не отпускает домой.
   Поначалу Гергей слушал старика только с интересом, потом глаза его загорелись. Лишь одно показалось ему странным: почему старик Цецеи придает своему лицу величественное выражение и холодно поглядывает на него? И Гергей опять помрачнел.
   — Ну что с тобой? — гаркнул старик. — Что ты по-дурацки таращишь глаза?
   — Я спать хочу, — ответил Гергей, едва сдерживая слезы.
   Он понял, что маленькой Эве не быть его женой.

12

   Но что же произошло в Буде?
   А то, что немцы хотели занять ее. Королева готова была согласиться на это, да венгерским господам пришлось не по нраву, что во дворце Матяша станет хозяйничать немец. Нет, пусть уж венгерским королем будет наконец венгр!
   Призвали на помощь турок, а до их прихода оборонялись своими силами. К приходу передовых отрядов турок ряды немцев сильно поредели. Когда же явился султан с его несметными полчищами, войско Роггендорфа было разбито.
   Монах — так все звали знаменитого Дердя Мартинуззи — приветствовал султана четырьмя сотнями пленных немцев.
   Вместе с монахом поехали Балинт Терек и седой Петер Петрович.
   Султан расположился станом у Черепеша, в одном переходе от Буды. Венгерских вельмож он милостиво принял в шелковом своем шатре с башенкой и крылечком. Всех троих он знал по имени. Знал и то, что этот монах — разум венгров. Балинт Терек был ему известен еще с того времени, когда султан хотел водрузить флаг с полумесяцем на башне Вены. Тогда Балинт Терек наголову разбил Касон-пашу и его рать; с тех пор турки вспоминали о нем, как о «дьяволе, изрыгающем пламя».
   Про старика Петровича толмач сообщил султану, что он родня младенцу-королю и что именно он в 1514 году сшиб с коня Дердя Дожу и захватил его в плен.
   Вельмож ввели в шатер. Все трое поклонились. Султан, протянув руку, сделал шаг по направлению к гостям. Монах шагнул навстречу и приложился к его руке. Поцеловал руку султана и старик Петрович.
   Балинт Терек вместо целования руки снова поклонился и хотя побледнел, но гордо взглянул на турецкого владыку.
   Это уже было дерзостью. У монаха все похолодело внутри. Знал бы заранее — ни за что не стал бы уговаривать Балинта Терека ехать с ними.
   Султан даже бровью не повел. Поднял руку, протянутую было для поцелуя, и положил ее на плечо Балинту Тереку, обнял его.
   Все вышло так по-семейному и по-венгерски, словно иначе и быть не могло.
   Позади султана стояли два его сына. Оба крепко пожали руки венгерским вельможам. Должно быть, их научили заранее, как себя вести. Потом они снова стали за спиной отца и воззрились на Балинта Терека.
   А поглядеть на него стоило! Какой величественный красавец венгр! Он затмевал собой всех вельмож. Балинт Терек был в красной атласной одежде с прорезными рукавами.
   Бараньи глаза старика султана тоже чаще обращались к Балинту, чем к монаху, который, отвешивая поклоны, витиевато и хитро объяснял по-латыни, что немецкая опасность устранена и венгры счастливы, чувствуя над собой крылья такого высокого покровительства.
   Толмачом был Сулейман-паша — болезненный, сухощавый старик; он попал с венгерской земли к туркам, будучи еще стройным юношей, и поэтому безукоризненно знал оба языка.
   Сулейман-паша переводил речь монаха, фразу за фразой.
   Султан кивал головой. Когда монах Дердь закончил свою речь глубоким поклоном, султан улыбнулся.
   — Ты хорошо сказал. Я потому и пришел, что король Янош был моим другом. Судьба его народа мне не безразлична. В Венгрии должен снова наступить мир, и венгры впредь могут спать спокойно: моя сабля будет вечно охранять их.
   Монах поклонился с выражением счастья на лице. Старик Петрович утер слезинку. И только чело Балинта Терека омрачилось. Он смотрел куда-то вдаль.
   — Что ж, посмотрим, с каким народом вы совладали! — проговорил султан.
   Он сел на коня и в сопровождении венгерских вельмож проехал тихим шагом мимо пленников. Пленных немцев выстроили двумя длинными рядами на песчаном берегу Дуная. Некоторые стояли вытянувшись, другие ждали, преклонив колени.
   По правую руку султана ехал монах, по левую — Сулейман-паша. Султан оборачивался иногда назад и обращался то к Петровичу, то к Балинту Тереку, то к своим сыновьям.
   Пленные пали ниц перед султаном; иные с мольбой протягивали к нему скованные руки.
   — Дрянной народ, наемники! — заметил султан по-турецки. — Но попадаются и сильные люди.
   — Были среди них и посильней, — ответил Балинт Терек по-венгерски, когда султан обратился к нему. — Несколько сотен. Да только их нет здесь. — И в ответ на вопросительный взгляд султана спокойно добавил: — Я их изрубил.
   Вернулись к шатру. Султан не пожелал войти, и ему вынесли кресло. Но ни послам, ни сыновьям султана стульев не предложили.
   — Что же делать с пленными, ваше величество? — спросил Ахмат-паша.
   — Отрубите им головы, — ответил султан так равнодушно, будто сказал: «Почистите мне кафтан».
   Он сел в поставленное перед шатром кресло, на расшитую золотом подушку. За спиной его стали двое слуг с опахалами из павлиньих перьев — стали вовсе не ради блеска, а для спасения султана от мух. Время шло к концу августа, и вместе с войсками кочевали мириады мух.
   Рядом с султаном стояли оба его сына, а перед ними — венгерские вельможи с непокрытыми головами.
   Султан смотрел некоторое время задумчиво, потом обратился к Балинту Тереку:
   — Дорогой схватили какого-то попа. Из твоих владений. Может быть, ты знаешь его?
   Балинт Терек понял, что сказал султан, однако выслушал толмача и ответил по-венгерски:
   — Всех священников из моих владений я не знаю. У меня их несколько сотен, причем разной веры. Но может статься, что этого я знаю.
   — Принесите его сюда, — приказал султан и, подняв брови полумесяцем, со скукой уставился куда-то в пространство.
   С берега Дуная донесся шум — там рубили головы пленникам. Крики и мольбы смешались с гомоном турецкого стана.