Страница:
— Посылает письмо Ахмед-паша из Каалы.
«Коменданту Эгерской крепости Иштвану Добо — привет!
Я, анатолийский Ахмед-паша, старший советник великого, непобедимого султана, старший военачальник его несметной, несокрушимой рати, сообщаю вам, что нынешней весной могучий падишах отрядил в Венгрию два войска. Одно из них захватило Липпу, Темешвар, Чанад, Солнок, а также все крепости и замки, расположенные по берегам Кереша, Мароша, Тисы и Дуная. Второе войско сокрушило две венгерские рати, заняло Веспрем, Дрегей, Сечен и берег Ипоя. Нет такой силы, которая устояла бы перед нами!
И теперь два наших победоносных войска соединяются под Эгером.
Исполняя волю могучего и непобедимого султана, я призываю вас не сопротивляться его величеству, а покориться его воле — впустить пашу, которого я пришлю, сдать ему город и крепость Эгер».
— Держи карман шире! — загудели со всех сторон. — Не читай дальше! Пусть псы его слушают!
Но Добо призвал всех к тишине.
— Нет, вы послушайте турецкую музыку. Хорошо они выводят высокие нотки. Читай дальше.
— «Честью заверяю вас: если вы изъявите покорность, то ни вы, ни ваше добро не пострадают. Падишах будет милостив к вам, а я предоставлю вам такую свободу, какую вы знали только при ваших прежних королях».
— Не нужна нам турецкая свобода! — гаркнул Цецеи. — Мы уж как-нибудь и венгерской обойдемся!
Все улыбнулись.
Гергей продолжал:
— «Я защищу вас от всех бед…»
— Вот именно для того они и пожаловали, чтобы защитить нас от бед! — закричал Гашпар Пете.
Кругом поднялся хохот. Засмеялся и Гергей.
Народ уже знал, как ведут себя турки, когда сдается какая-нибудь крепость.
Один Добо стоял мрачнее тучи.
Гергей продолжал читать:
— «В подтверждение сего я ставлю свою доподлинную печать. Ежели вы не покоритесь — навлечете на свои головы гнев могучего падишаха, а тогда и вы сами, и дети ваши умрете страшной смертью. Посему отвечайте немедленно!»
В ответ раздался грозный гул:
— Чтоб он лопнул, этот падишах со всем своим могуществом! Пусть только сунется сюда!
Лица раскраснелись. Даже у самых кротких и то огнем загорелись глаза.
Гергей вернул письмо Иштвану Добо. Шум затих.
Добо не надо было вставать на камень, чтобы его видели: он и без того был на голову выше всех.
— Вот, — проговорил он горестно, но в голосе его звучала стальная твердость, — это первое и последнее письмо турка, которое прочтено в нашей крепости. Вы уже поняли, для чего турок идет. Огнем и мечом несет он нам «свободу». Басурманский падишах, купающийся в крови христиан, несет нам свою «свободу»! А если мы от нее откажемся, так он нам головы отрубит! От нас требуют ответ. Так вот он!
Скомкав письмо, Добо швырнул его в лицо крестьянину.
— Как ты посмел принести это, подлец?
И, обернувшись к солдатам, приказал:
— Заковать ему ноги! В темницу негодяя!
«Коменданту Эгерской крепости Иштвану Добо — привет!
Я, анатолийский Ахмед-паша, старший советник великого, непобедимого султана, старший военачальник его несметной, несокрушимой рати, сообщаю вам, что нынешней весной могучий падишах отрядил в Венгрию два войска. Одно из них захватило Липпу, Темешвар, Чанад, Солнок, а также все крепости и замки, расположенные по берегам Кереша, Мароша, Тисы и Дуная. Второе войско сокрушило две венгерские рати, заняло Веспрем, Дрегей, Сечен и берег Ипоя. Нет такой силы, которая устояла бы перед нами!
И теперь два наших победоносных войска соединяются под Эгером.
Исполняя волю могучего и непобедимого султана, я призываю вас не сопротивляться его величеству, а покориться его воле — впустить пашу, которого я пришлю, сдать ему город и крепость Эгер».
— Держи карман шире! — загудели со всех сторон. — Не читай дальше! Пусть псы его слушают!
Но Добо призвал всех к тишине.
— Нет, вы послушайте турецкую музыку. Хорошо они выводят высокие нотки. Читай дальше.
— «Честью заверяю вас: если вы изъявите покорность, то ни вы, ни ваше добро не пострадают. Падишах будет милостив к вам, а я предоставлю вам такую свободу, какую вы знали только при ваших прежних королях».
— Не нужна нам турецкая свобода! — гаркнул Цецеи. — Мы уж как-нибудь и венгерской обойдемся!
Все улыбнулись.
Гергей продолжал:
— «Я защищу вас от всех бед…»
— Вот именно для того они и пожаловали, чтобы защитить нас от бед! — закричал Гашпар Пете.
Кругом поднялся хохот. Засмеялся и Гергей.
Народ уже знал, как ведут себя турки, когда сдается какая-нибудь крепость.
Один Добо стоял мрачнее тучи.
Гергей продолжал читать:
— «В подтверждение сего я ставлю свою доподлинную печать. Ежели вы не покоритесь — навлечете на свои головы гнев могучего падишаха, а тогда и вы сами, и дети ваши умрете страшной смертью. Посему отвечайте немедленно!»
В ответ раздался грозный гул:
— Чтоб он лопнул, этот падишах со всем своим могуществом! Пусть только сунется сюда!
Лица раскраснелись. Даже у самых кротких и то огнем загорелись глаза.
Гергей вернул письмо Иштвану Добо. Шум затих.
Добо не надо было вставать на камень, чтобы его видели: он и без того был на голову выше всех.
— Вот, — проговорил он горестно, но в голосе его звучала стальная твердость, — это первое и последнее письмо турка, которое прочтено в нашей крепости. Вы уже поняли, для чего турок идет. Огнем и мечом несет он нам «свободу». Басурманский падишах, купающийся в крови христиан, несет нам свою «свободу»! А если мы от нее откажемся, так он нам головы отрубит! От нас требуют ответ. Так вот он!
Скомкав письмо, Добо швырнул его в лицо крестьянину.
— Как ты посмел принести это, подлец?
И, обернувшись к солдатам, приказал:
— Заковать ему ноги! В темницу негодяя!
4
После взволновавшего всех чтения турецкого письма Добо вызвал офицеров во дворец:
— Через полчаса всем быть у меня.
Зал наполнился народом еще до назначенного срока. Позже пришли лишь те, кто переодевался в парадную одежду. Каждый почувствовал, что пробил первый удар набата.
Добо поджидал только товарищей Бакочаи и лейтенанта Лукача Надя с его двадцатью четырьмя конными ратниками. Уж не попали ли они в полон к туркам? Это было бы прескверным известием. Народ пал бы духом.
Скрестив руки, комендант стоял возле окна и рассеянно смотрел на раскинувшийся внизу город. Какие красивые белые дома! А город пуст. Только под самым дворцом, у речки, снует народ: солдаты поят лошадей, водоносы таскают воду. А вот какая-то женщина в желтом платке выходит из ворот. Идет с двумя детишками, спешит к крепости. На спине тащит узел.
— И эта в крепость идет… — пробурчал Добо с неудовольствием.
Рядом с Добо стоял оруженосец в голубом бархатном доломане. По длинным спадавшим до плеч волосам и нежному лицу его можно было принять за девушку, переодевшуюся в мужской костюм. Но руки оруженосца говорили о другом — в них чувствовалась сила: юноша каждый день метал копья.
Добо обернулся, ласково провел рукой по волосам оруженосца.
— О чем размечтался, Криштоф? Может, домой захотелось?
Мальчик заморгал глазами.
— Господин капитан, мне было бы стыдно и думать об этом!
— Вот и хорошо! А волосы ты все-таки обрежь себе.
В крепости оставили только этого оруженосца. Да и то лишь потому, что его отец письменно попросил капитана не посылать мальчика домой, ибо мачеха недолюбливает его. Добо считал Криштофа своим сыном.
Всех остальных оруженосцев, юношей лет четырнадцати — шестнадцати, он отправил по домам. Для них крепость Эгер была школой витязей. Но Добо пока не желал пускать их в дело.
Был у него еще один любимый оруженосец — Балаж Балог, сын лейтенанта, служившего в войске монаха Дердя и убитого в прошлом году. Балаж был даже на год моложе Криштофа, но превосходно ездил верхом. Со слезами уехал он в августе. Как ему было обидно, что Криштофу разрешили остаться в крепости, а ему нет!
«Выкинули, точно негодного ученика сапожника! — горевал он. — Чем ты лучше меня? — сердито спрашивал он Криштофа. — Почему тебе разрешили остаться? Погоди, вот вернусь — и тогда мы с тобой поломаем копья!»
«Неужели ты думаешь, что это я тебя отсылаю отсюда?» — отвечал расстроенный Криштоф.
И он умолял Добо:
«Господин капитан, позвольте Балажу остаться!»
Добо замахал рукой.
«Ему нельзя. Он единственный сын вдовы. Ему даже на деревья не позволяют лазить. Убирайся!»
Балажа взял с собой Лукач Надь с намерением по дороге доставить его к матери.
— Ох, где же запропастился этот Лукач? — Добо взглянул на Мекчеи. — Боюсь, не случилась ли с ним беда.
И он озабоченно покачал головой.
— Не думаю, — сказал с улыбкой Мекчеи. — За коротышек я не боюсь. У меня есть на то своя примета: коротышкам везет в бою.
— Как раз наоборот! — весело возразил Гергей. — Коротышка никогда так уверенно не сидит на коне, как долговязый. Коротышку конь несет, а долговязый сам несет коня.
— Ты говоришь так потому, что сам долговязый.
Придверник доложил, что пришли разведчики.
Добо принял серьезный вид.
В зал вошли семь солдат в желтых сапогах со шпорами. Они встали посреди зала и щелкнули каблуками. У двоих волосы были еще мокрые — видно, парни старательно умывались. Один из них вышел вперед.
— Господин капитан, честь имею доложить: неприятель под Абонем.
— Знаю, — ответил Добо. — Первый турок уже здесь. Его привез Бакочаи.
Это было сказано с укоризной. Солдат, носивший красно-синие цвета города, перевел дух и сказал:
— Господин капитан, я мог бы хоть троих привезти!
— А почему же не привез?
— Да я всем троим раскроил башку!
В зале развеселились. Из семи солдат у четверых были перевязки. Улыбнулся и Добо.
— Вот что, Комлоши, вот что, сын мой, — сказал он, — здесь беда не в турецких, а в ваших башках. Ваша обязанность была не драться, а привезти донесение. Привез же донесение солдат господина Борнемиссы! А вы сочли первым долгом умыться, причесаться, сменить рубахи и подкрутить длинные усы. Какой же ты солдат, Антал Комлоши?
Комлоши приуныл, сознавая, что Добо прав. Однако вскинул голову и воскликнул:
— Вы еще посмотрите, господин капитан, какой я солдат!
Должны были явиться еще двое, но они отстали, Обоих схватили турки, и, вероятно, оба отдавали рапорт на том свете.
Добо назначил новый разъезд, приказав разведчикам не вступать в стычку с неприятелем, а только каждый час сообщать караульному офицеру, где находятся турки. Потом он отпустил солдат и сел за стол.
К этому времени в зале собрались все лейтенанты ополченцев, все гарнизонные офицеры. Пришло и пять немцев — сержантов-пушкарей. Тут же стояли священник и старик Цецеи. Собравшиеся тихо беседовали меж собой. Кое-кто разглядывал картины. На одной стене висел портрет архиепископа Миклоша Ола, который стоял, держа в руке молитвенник, и, наморщив лоб, искоса смотрел на всех круглыми совиными глазами. За спиной его была изображена Эгерская крепость тех времен, когда у нее имелась еще только одна башня.
На теневой стороне зала — потемневший от времени портрет короля Яноша, где желтым пятном выделялась только его борода. Третий портрет совсем почернел — можно было смутно различить только нос, одну половину лица и имя: Перени.
— Друзья мои, — прервал наконец Добо торжественную тишину, — вы сами слышали: нагрянуло то, чего мы ждали уже много лет…
Голос его звучал как колокол. На мгновение Добо замолк — быть может, утаил какую-то неприятную мысль. Но, отогнав ее, он продолжал обычным своим тоном:
— Мой товарищ, капитан Мекчеи, только что передал мне полный список всех сил крепости. Хотя вы в общем и знакомы с ним, я считаю необходимым прочесть его. Прослушайте и запомните… Гергей, прошу тебя, братец.
Он протянул бумагу Гергею, который быстрей и легче, чем дядя Шукан, справлялся с таким трудным делом. Гергей охотно принялся читать вслух:
— «Состояние Эгерской крепости на девятое сентября тысяча пятьсот пятьдесят второго года…»
— То есть к нынешнему дню, — добавил Добо.
— «В крепости двести конных солдат и столько же пеших — это гарнизонные войска; стрелков из Эгера и его окрестностей — восемьсот семьдесят пять. Его превосходительство Ференц Перени отрядил двадцать пять человек, господин Дердь Шереди — двести…»
Мекчеи замотал головой и сказал:
— Солдат Шереди осталось не больше пятидесяти. — И он взглянул на лейтенанта с костлявым лицом и хитрыми глазами.
— Я не виноват! — вскипел лейтенант. — Я, как видите, здесь! — И он звякнул саблей.
Добо заметил примирительно:
— Дружище Хегедюш, кто же говорит о тебе! Даже у Хуняди бывали никудышные солдаты.
Гергей продолжал читать:
— «Да из города Кашши пришло двести десять ополченцев…» Вот видите, — он бросил взгляд на Хегедюша, — в Кашше тоже есть храбрецы! — и продолжал: — «Монастырь безмолвствующих монахов прислал четыреста солдат, эгерский капитул — девять…»
— Девять? — сердито переспросил Тамаш Бойки, лейтенант боршодских стрелков. — Да ведь у них больше сотни солдат!
— Они даже за деньги не дали, — коротко заметил Добо.
Фюгеди, лейтенант капитула, встал. Но Добо движением руки приказал ему сесть.
— Прошу тебя, братец, в другой раз. Ни один черт не затрагивает твой капитул. Город Эгер входит в Хевешский комитат, а крепость — в Боршодский. За речкой — Хевеш, а по эту сторону речки — Боршод… Продолжай, братец Гергей, только живей и короче.
Гергей забормотал быстро, как пономарь. Список воинов оказался длинным. Шарош, Гемер, Сепеш, Унг, вольные города — все послали по небольшому отряду. Ясайский благочинный один прислал сорок человек. Встретили их, что и говорить, восторженно.
Наконец Гергей снова повысил голос:
— Итак, у нас всего тысяча девятьсот человек.
Добо окинул взглядом всех сидевших за столом и, остановив глаза на Хегедюше, лейтенанте ополченцев, прибывших из Кашши, сказал:
— Мы можем прибавить сюда еще тех, кого я призвал на службу в крепость: тринадцать цирюльников, восемь мясников, трех слесарей, четырех кузнецов, пятерых плотников, девять мельников и тридцать четыре крестьянина, которые будут помогать пушкарям. Когда пойдут на нас приступом, все они могут взяться за оружие. Можно рассчитывать еще на Лукача Надя, которого в день усекновения главы Иоанна Предтечи я отправил с двадцатью четырьмя конными солдатами под Солнок. Они могут вернуться в любой час, — сказал он, обратив взгляд на Мекчеи. И продолжал: — У нас и так изрядно набирается людей, но главную подмогу я жду от его величества короля.
Старик Цецеи сердито крякнул и махнул рукой.
— Ну, ну, батенька! — Добо взглянул на него. — Сейчас не то что прежде. Король прекрасно понимает, что если Эгер падет, ему остается только спрятать в чулан священную корону.
— И тогда Венгрии больше не будет, — мрачно добавил Мекчеи, стоявший рядом с Добо.
— Зато Австрия будет, — проворчал старик Цецеи.
— Король отрядил два больших войска, — продолжал Добо, — пятьдесят — шестьдесят, а то и сто тысяч сытых до отвала и хорошо оплаченных солдат. Одно войско ведет саксонский герцог Мориц, второе — герцог Микша. Король наверняка накажет им не терять времени и поторапливаться. Теперь трубачи этих войск трубят только одно: «В Эгер!»
— Это еще бабушка надвое сказала!.. — пробурчал Цецеи.
— Я говорю то, что есть, — оборвал Добо, — и попрошу твою милость не перебивать меня. Мой посол Миклош Ваш снова отправился в Вену, и если не встретит по дороге королевскую рать, то отвезет королю донесение о нашествии турок.
Добо повернулся к Гергею.
— После собрания немедленно напиши прошение его величеству и приложи к нему письмо турок. Напиши так, чтобы даже скалы растрогались и перекатились к нам в Эгер.
— Напишу, — ответил Гергей.
— У нас нет никаких оснований с тяжелым сердцем ждать турок. Стены крепки, пороху и припасов вдоволь. В крепости четыре тысячи овец, полученных только по сбору десятины. Большую часть их уже закоптили. Рогатого скота четыреста пятьдесят шесть голов. Большую часть тоже закоптили. Зерна восемьсот тридцать пять мер, по шестидесяти фунтов мера, — почти все перемололи в муку. Всего, всего у нас вдосталь — можем хоть год продержаться! И если король пришлет только свои эрдейские войска, все равно мы в кратчайший срок отправим турок из-под Эгера к Мохамеду… Приступай к чтению второго списка, — обратился он к Гергею.
Гергей читал:
— «Больших бомбард — одна, других бомбард — две: Лягушка и Баба. Король прислал три пушки, Габор Перени — четыре, Венедек Шереди — одну…»
— Порох мы не взвесили, но его и не взвесишь, — перебил Добо. — Осталось и с прошлого года, да и король прислал. Вся ризница заставлена бочками с порохом. Кроме того, у нас есть и селитра и мельница. Если понадобится, сами можем молоть порох. Продолжай.
Гергей читал:
— «Старых медных гаубиц стенобитных — пять. Чугунных стенобитных гаубиц — пять. Медных стенобитных пушек, присланных его величеством, — четыре. Картечниц для стенобитных орудий и пищалей — двадцать пять. Двойных пражских пищалей — две. Многоствольных пушек — пять…»
— Нам есть чем ответить турку! Но это еще не все… Читай дальше.
— «Пражских и четнекских медных и чугунных пищалей — триста. Ружей — девяносто три. Немецких ружей — сто девяносто четыре…»
— Куда они годятся! — завопил Цецеи. — Добрая стрела во сто раз лучше любого ружья!
Тут возник небольшой спор; старики соглашались с Цецеи, молодежь стояла за ружья.
Добо прекратил словопрения, заявив, что и ружья хороши, и стрелы хороши, а лучше всего — пушки.
Оруженосец Криштоф положил на стол позолоченный шлем искусной работы и маленькое распятие, затем молча встал за спиной Добо, держа в руке длинный плащ, похожий на мантию.
Гергей прочел еще список, где были перечислены все виды оружия: копья, дротики, щиты, различные ядра, кирки, багры, булавы, фитили, пики и разное другое военное снаряжение, имевшееся в крепости.
Добо поднялся.
Он надел на голову позолоченный шлем, накинул на плечи красную бархатную капитанскую мантию и, держа левую руку на рукоятке сабли, произнес:
— Дорогие друзья и соратники! Стены крепости вы сами видели, а теперь вы знаете, чем мы располагаем внутри стен. Крепость Эгер решит судьбу тех земель отчизны нашей, которые еще не захватил враг.
В зале стояла тишина. Глаза всех были прикованы к Добо.
— Если падет Эгер, не уцелеют ни Мишкольц, ни Кашша. Маленькие крепости турок сшибает, точно орешки с дерева. Сопротивления они нигде больше не встретят. И тогда история запишет Венгрию в книгу мертвых.
Добо обвел всех суровым взглядом и продолжал:
— Эгерская твердыня крепка, но пример Солнока доказывает, что крепостям силу придают не каменные стены, а души защитников. В Солноке были чужеземные наймиты, и шли они не крепость защищать, а деньги добывать. У нас только пять немцев-пушкарей, да и они честные люди. Тут все защищают отчизну. Кровь понадобится — кровь свою прольют. Жизнь понадобится — жизнь отдадут. Но потомки наши не скажут, что венгры, жившие здесь в тысяча пятьсот пятьдесят втором году, недостойны называться венграми…
Солнце заглянуло в окно и осветило висевшее на стенах оружие и латы, стоявшие на шестах вдоль стен. Заблестел и позолоченный шлем Иштвана Добо. Гергей стоял рядом с капитаном. Он взглянул в окно, потом приставил козырьком руку к глазам и посмотрел на Добо.
— Я созвал всех вас для того, — продолжал Добо, — чтобы каждый мог отдать себе отчет в том, что его ждет. Для тех, кому собственная шкура дороже будущности венгерского народа, ворота крепости еще открыты. Мне нужны настоящие мужчины. Десять львов лучше полчища зайцев. Надвигается ураган. У кого дрожат поджилки — пусть покинет зал прежде, чем я продолжу свою речь, ибо мы должны дать великую клятву, и кто нарушит ее, не посмеет даже после смерти предстать пред очами господа бога.
Он подождал, не тронется ли кто-нибудь с места.
В зале царила тишина. Никто не шелохнулся.
Подле распятия стояли две восковые свечи. Оруженосец зажег их.
Добо продолжал свою речь:
— Мы должны поклясться друг другу священным именем бога в том, что… — И, взяв со стола листок бумаги, он начал читать: — «Во-первых: какое бы ни пришло послание от турок, мы его не примем, а тут же при всем честном народе сожжем непрочитанным…»
— Да будет так! — послышалось в зале. — Согласны!
— «Во-вторых: когда турки овладеют городом и подойдут к стенам крепости, никто не крикнет им ни худого, ни доброго слова, что бы они нам ни орали…»
— Согласны!
— «В-третьих: с самого начала осады никто не будет ни шептаться, ни собираться кучками по двое и по трое…»
— Согласны!
— «В-четвертых: сержанты не будут распоряжаться отрядами без ведома лейтенантов, а лейтенанты — без ведома обоих капитанов…»
— Согласны!
Рядом с Фюгеди зазвучал грубый голос:
— Мне хотелось бы кое-что добавить.
Это заговорил Хегедюш — лейтенант Шереди. Лицо его раскраснелось.
— Слушаем! — раздались голоса за столом.
— Я предлагаю, чтобы и капитаны всегда действовали в согласии с лейтенантами и созывали совет, если в вопросах обороны или других важных делах это потребует кто-нибудь из лейтенантов.
— Согласен, но только не во время штурма, — сказал Добо.
— Согласны! — прогудели остальные.
Добо продолжал:
— «И последнее: тот, кто выскажет желание сдать крепость или хотя бы заговорит о сдаче крепости в вопросительной или какой-либо иной форме, будет предан смерти…»
— Смерть ему! — крикнули участники военного совета.
— Не сдадим крепость, мы не наемники! Мы не солнокцы! — слышалось отовсюду.
Добо снял позолоченный шлем, пригладил длинные седеющие волосы, потом подал знак священнику.
Отец Балинт встал. Поднял со стола маленькое серебряное распятие.
— Клянитесь вместе со мной, — сказал Добо.
Все протянули к распятию руки, подняв их для клятвы.
— Клянусь единым живым богом…
— Клянусь единым живым богом… — слышалось торжественное бормотанье.
— …что отдам свою кровь и жизнь за отечество, за короля и за Эгерскую крепость. Ни силой, ни кознями меня не устрашить. Ни деньгами, ни посулами не поколебать. Не скажу и не выслушаю ни единого слова о сдаче крепости. Ни в крепости, ни за пределами ее живым не сдамся. От начала до конца осады беспрекословно буду подчиняться приказаниям вышестоящих. Да поможет мне бог!
— Да поможет мне бог! — гудели голоса.
— А теперь я сам присягну, — громко сказал Добо, протягивая руку к распятию. Глаза его лихорадочно блестели. — Клянусь отдать все силы свои, все помыслы, каждую каплю крови защите крепости и отчизны! Клянусь быть вместе с вами во всех опасностях! Клянусь не допустить перехода крепости в руки басурман! Покуда я жив, не сдамся сам и не сдам крепости. Да примет земля мое тело, а небо душу мою! Пусть предвечный отринет меня, если я не сдержу своей клятвы!
Сверкнули сабли, и раздались единодушные возгласы:
— Клянемся! Клянемся! Клянемся вместе с тобой!
Добо снова надел шлем и сел.
— А теперь, братья, — сказал он, взяв в руки лист бумаги, — обсудим, как расставить сторожевые посты в крепости. Расстановка ратников на крепостных стенах вовсе не должна быть одинаковой. Со стороны города и Новой башни — низменность и долина. С севера и востока — холмы и горы. Вражеские пушки будут наверняка стоять именно там, с той стороны; турки будут ломать стену, чтобы ворваться в крепость.
— Никогда им стену не проломить! — сказал Цецеи, презрительно махнув рукой.
— Подождите! — заметил Добо и продолжал: — Я для того и вызвал в крепость побольше плотников и каменщиков, чтобы они успевали восстановить за ночь то, что проломит турок. Так вот, на той стороне и работы будет больше всего. Если мы сейчас и расставим людей, то во время осады многое может измениться.
— Приказывайте, господин капитан, мы согласны! — кричали с разных сторон.
— Я думаю сделать так: разделим защиту на четыре отряда. Один отряд будет стоять у главных ворот, другой — от главных ворот до угловой башни, третий — в наружных укреплениях, четвертый — на северной стороне вокруг Казематной башни. Соответственно этим четырем отрядам разделится резерв. Резервом будет командовать мой помощник, капитан Мекчеи. Он будет распоряжаться сменой солдат и защитой внутренних укреплений.
— А что будет со стеной, прилегающей к городу? — спросил Хегедюш.
— Туда мы поставим только небольшие силы. Достаточно, если у ворот будет стоять двадцать человек. Воротца там тесные, и враг не станет даже пытаться их штурмовать.
Добо поднял другой листок бумаги.
— Солдат я распределил примерно так. От Старых, то есть главных, ворот до Новой башни будет стоять сто солдат. У Казематной башни — сто сорок, а вместе с офицером — сто сорок один. У Шандоровской башни, не считая ворот, — сто двадцать. Оттуда по направлению к воротам — сто пять…
— Всего четыреста шестьдесят шесть человек, — сказал Гергей.
— На двух вышках церкви — по десяти солдат. Вот и вся защита внутренних укреплений.
— Четыреста восемьдесят шесть человек, — подсчитал вслух Гергей.
Добо продолжал:
— Далее следуют наружные укрепления. От башни Чаби до башни Бебека — девяносто человек. Оттуда до угловой башни — сто тридцать. От Старых ворот до угла — пятьдесят восемь. Там есть еще узкая каменная стена, которая связывает наружные укрепления с внутренними. Здесь придется больше действовать глазами, чем оружием. Сюда достаточно тридцати пяти солдат. — Кинув взгляд на Мекчеи, он продолжал: — Тут мы поставим слабосильных, а в дни штурмов — даже легкораненых.
— Восемьдесят без одного, — заключил Гергей.
— Как же мы распределим офицеров? Начну с себя: я желаю быть повсюду.
Восторженное одобрение.
— Задача моего товарища Мекчеи уже известна. Из четырех старших лейтенантов один должен быть у Старых ворот. Там нужны сила и несокрушимый дух. Можно предвидеть заранее, что турок попробует ворваться в крепость именно через эти ворота. Там придется все время смотреть в глаза смерти.
Гашпар Пете встал и, ударив себя в грудь, крикнул:
— Прошу назначить туда меня!
Возгласы одобрения заглушили ответ. Видно было только, как Добо утвердительно кивнул головой. Старик Цецеи протянул Гашпару Пете свою единственную руку.
— Дальше следуют наружные укрепления, — продолжал Добо. — Это самое опасное место. Турок будет пытаться засыпать ров. Там от старших офицеров тоже потребуется отвага, любовь к отчизне и презрение к смерти.
Кроме Пете, оставалось еще три старших офицера. Все трое вскочили.
— В вашем распоряжении! — сказал Борнемисса.
— В вашем распоряжении! — сказал Фюгеди.
— В вашем распоряжении! — сказал Золтаи.
— Чтобы вы не поссорились, — с улыбкой сказал Добо, — все трое будете там.
Пушкари-сержанты были распределены уже заранее. Однако Добо хотел назначить и главного пушкаря. Но кого?
Никто, кроме его самого, не был знатоком в этом деле. И Добо взял это на себя.
Новое громовое «ура» потрясло стены зала. А так как все поглядывали при этом на пушкарей, то они с беспокойством спрашивали:
— Was ist das? Was sagt er?[65]
Борнемисса обернулся к пятерке немцев и дал им такое объяснение:
— Meine Herrn! Kapitan Dobo wird sein der haupt bum-bum! Verstanden?[66]
После этого Добо приказал трубачам трубить сбор. На крепостной площади он повторил солдатам пять пунктов присяги, принесенной в зале. Сказал, что те, кто испытывает страх, пусть лучше сейчас же положат сабли, чтобы позднее не заражать слабостью других. Ибо, сказал он, страх заразителен, как чума. Даже еще заразительнее. Он вмиг перескакивает от одного к другому. А в предстоящие тяжелые дни здесь нужны люди, сильные духом.
Потом он развернул красно-синий стяг крепости и поставил его вместе с национальным флагом.
— Поклянитесь!
В тот же миг ударил соборный колокол.
— Через полчаса всем быть у меня.
Зал наполнился народом еще до назначенного срока. Позже пришли лишь те, кто переодевался в парадную одежду. Каждый почувствовал, что пробил первый удар набата.
Добо поджидал только товарищей Бакочаи и лейтенанта Лукача Надя с его двадцатью четырьмя конными ратниками. Уж не попали ли они в полон к туркам? Это было бы прескверным известием. Народ пал бы духом.
Скрестив руки, комендант стоял возле окна и рассеянно смотрел на раскинувшийся внизу город. Какие красивые белые дома! А город пуст. Только под самым дворцом, у речки, снует народ: солдаты поят лошадей, водоносы таскают воду. А вот какая-то женщина в желтом платке выходит из ворот. Идет с двумя детишками, спешит к крепости. На спине тащит узел.
— И эта в крепость идет… — пробурчал Добо с неудовольствием.
Рядом с Добо стоял оруженосец в голубом бархатном доломане. По длинным спадавшим до плеч волосам и нежному лицу его можно было принять за девушку, переодевшуюся в мужской костюм. Но руки оруженосца говорили о другом — в них чувствовалась сила: юноша каждый день метал копья.
Добо обернулся, ласково провел рукой по волосам оруженосца.
— О чем размечтался, Криштоф? Может, домой захотелось?
Мальчик заморгал глазами.
— Господин капитан, мне было бы стыдно и думать об этом!
— Вот и хорошо! А волосы ты все-таки обрежь себе.
В крепости оставили только этого оруженосца. Да и то лишь потому, что его отец письменно попросил капитана не посылать мальчика домой, ибо мачеха недолюбливает его. Добо считал Криштофа своим сыном.
Всех остальных оруженосцев, юношей лет четырнадцати — шестнадцати, он отправил по домам. Для них крепость Эгер была школой витязей. Но Добо пока не желал пускать их в дело.
Был у него еще один любимый оруженосец — Балаж Балог, сын лейтенанта, служившего в войске монаха Дердя и убитого в прошлом году. Балаж был даже на год моложе Криштофа, но превосходно ездил верхом. Со слезами уехал он в августе. Как ему было обидно, что Криштофу разрешили остаться в крепости, а ему нет!
«Выкинули, точно негодного ученика сапожника! — горевал он. — Чем ты лучше меня? — сердито спрашивал он Криштофа. — Почему тебе разрешили остаться? Погоди, вот вернусь — и тогда мы с тобой поломаем копья!»
«Неужели ты думаешь, что это я тебя отсылаю отсюда?» — отвечал расстроенный Криштоф.
И он умолял Добо:
«Господин капитан, позвольте Балажу остаться!»
Добо замахал рукой.
«Ему нельзя. Он единственный сын вдовы. Ему даже на деревья не позволяют лазить. Убирайся!»
Балажа взял с собой Лукач Надь с намерением по дороге доставить его к матери.
— Ох, где же запропастился этот Лукач? — Добо взглянул на Мекчеи. — Боюсь, не случилась ли с ним беда.
И он озабоченно покачал головой.
— Не думаю, — сказал с улыбкой Мекчеи. — За коротышек я не боюсь. У меня есть на то своя примета: коротышкам везет в бою.
— Как раз наоборот! — весело возразил Гергей. — Коротышка никогда так уверенно не сидит на коне, как долговязый. Коротышку конь несет, а долговязый сам несет коня.
— Ты говоришь так потому, что сам долговязый.
Придверник доложил, что пришли разведчики.
Добо принял серьезный вид.
В зал вошли семь солдат в желтых сапогах со шпорами. Они встали посреди зала и щелкнули каблуками. У двоих волосы были еще мокрые — видно, парни старательно умывались. Один из них вышел вперед.
— Господин капитан, честь имею доложить: неприятель под Абонем.
— Знаю, — ответил Добо. — Первый турок уже здесь. Его привез Бакочаи.
Это было сказано с укоризной. Солдат, носивший красно-синие цвета города, перевел дух и сказал:
— Господин капитан, я мог бы хоть троих привезти!
— А почему же не привез?
— Да я всем троим раскроил башку!
В зале развеселились. Из семи солдат у четверых были перевязки. Улыбнулся и Добо.
— Вот что, Комлоши, вот что, сын мой, — сказал он, — здесь беда не в турецких, а в ваших башках. Ваша обязанность была не драться, а привезти донесение. Привез же донесение солдат господина Борнемиссы! А вы сочли первым долгом умыться, причесаться, сменить рубахи и подкрутить длинные усы. Какой же ты солдат, Антал Комлоши?
Комлоши приуныл, сознавая, что Добо прав. Однако вскинул голову и воскликнул:
— Вы еще посмотрите, господин капитан, какой я солдат!
Должны были явиться еще двое, но они отстали, Обоих схватили турки, и, вероятно, оба отдавали рапорт на том свете.
Добо назначил новый разъезд, приказав разведчикам не вступать в стычку с неприятелем, а только каждый час сообщать караульному офицеру, где находятся турки. Потом он отпустил солдат и сел за стол.
К этому времени в зале собрались все лейтенанты ополченцев, все гарнизонные офицеры. Пришло и пять немцев — сержантов-пушкарей. Тут же стояли священник и старик Цецеи. Собравшиеся тихо беседовали меж собой. Кое-кто разглядывал картины. На одной стене висел портрет архиепископа Миклоша Ола, который стоял, держа в руке молитвенник, и, наморщив лоб, искоса смотрел на всех круглыми совиными глазами. За спиной его была изображена Эгерская крепость тех времен, когда у нее имелась еще только одна башня.
На теневой стороне зала — потемневший от времени портрет короля Яноша, где желтым пятном выделялась только его борода. Третий портрет совсем почернел — можно было смутно различить только нос, одну половину лица и имя: Перени.
— Друзья мои, — прервал наконец Добо торжественную тишину, — вы сами слышали: нагрянуло то, чего мы ждали уже много лет…
Голос его звучал как колокол. На мгновение Добо замолк — быть может, утаил какую-то неприятную мысль. Но, отогнав ее, он продолжал обычным своим тоном:
— Мой товарищ, капитан Мекчеи, только что передал мне полный список всех сил крепости. Хотя вы в общем и знакомы с ним, я считаю необходимым прочесть его. Прослушайте и запомните… Гергей, прошу тебя, братец.
Он протянул бумагу Гергею, который быстрей и легче, чем дядя Шукан, справлялся с таким трудным делом. Гергей охотно принялся читать вслух:
— «Состояние Эгерской крепости на девятое сентября тысяча пятьсот пятьдесят второго года…»
— То есть к нынешнему дню, — добавил Добо.
— «В крепости двести конных солдат и столько же пеших — это гарнизонные войска; стрелков из Эгера и его окрестностей — восемьсот семьдесят пять. Его превосходительство Ференц Перени отрядил двадцать пять человек, господин Дердь Шереди — двести…»
Мекчеи замотал головой и сказал:
— Солдат Шереди осталось не больше пятидесяти. — И он взглянул на лейтенанта с костлявым лицом и хитрыми глазами.
— Я не виноват! — вскипел лейтенант. — Я, как видите, здесь! — И он звякнул саблей.
Добо заметил примирительно:
— Дружище Хегедюш, кто же говорит о тебе! Даже у Хуняди бывали никудышные солдаты.
Гергей продолжал читать:
— «Да из города Кашши пришло двести десять ополченцев…» Вот видите, — он бросил взгляд на Хегедюша, — в Кашше тоже есть храбрецы! — и продолжал: — «Монастырь безмолвствующих монахов прислал четыреста солдат, эгерский капитул — девять…»
— Девять? — сердито переспросил Тамаш Бойки, лейтенант боршодских стрелков. — Да ведь у них больше сотни солдат!
— Они даже за деньги не дали, — коротко заметил Добо.
Фюгеди, лейтенант капитула, встал. Но Добо движением руки приказал ему сесть.
— Прошу тебя, братец, в другой раз. Ни один черт не затрагивает твой капитул. Город Эгер входит в Хевешский комитат, а крепость — в Боршодский. За речкой — Хевеш, а по эту сторону речки — Боршод… Продолжай, братец Гергей, только живей и короче.
Гергей забормотал быстро, как пономарь. Список воинов оказался длинным. Шарош, Гемер, Сепеш, Унг, вольные города — все послали по небольшому отряду. Ясайский благочинный один прислал сорок человек. Встретили их, что и говорить, восторженно.
Наконец Гергей снова повысил голос:
— Итак, у нас всего тысяча девятьсот человек.
Добо окинул взглядом всех сидевших за столом и, остановив глаза на Хегедюше, лейтенанте ополченцев, прибывших из Кашши, сказал:
— Мы можем прибавить сюда еще тех, кого я призвал на службу в крепость: тринадцать цирюльников, восемь мясников, трех слесарей, четырех кузнецов, пятерых плотников, девять мельников и тридцать четыре крестьянина, которые будут помогать пушкарям. Когда пойдут на нас приступом, все они могут взяться за оружие. Можно рассчитывать еще на Лукача Надя, которого в день усекновения главы Иоанна Предтечи я отправил с двадцатью четырьмя конными солдатами под Солнок. Они могут вернуться в любой час, — сказал он, обратив взгляд на Мекчеи. И продолжал: — У нас и так изрядно набирается людей, но главную подмогу я жду от его величества короля.
Старик Цецеи сердито крякнул и махнул рукой.
— Ну, ну, батенька! — Добо взглянул на него. — Сейчас не то что прежде. Король прекрасно понимает, что если Эгер падет, ему остается только спрятать в чулан священную корону.
— И тогда Венгрии больше не будет, — мрачно добавил Мекчеи, стоявший рядом с Добо.
— Зато Австрия будет, — проворчал старик Цецеи.
— Король отрядил два больших войска, — продолжал Добо, — пятьдесят — шестьдесят, а то и сто тысяч сытых до отвала и хорошо оплаченных солдат. Одно войско ведет саксонский герцог Мориц, второе — герцог Микша. Король наверняка накажет им не терять времени и поторапливаться. Теперь трубачи этих войск трубят только одно: «В Эгер!»
— Это еще бабушка надвое сказала!.. — пробурчал Цецеи.
— Я говорю то, что есть, — оборвал Добо, — и попрошу твою милость не перебивать меня. Мой посол Миклош Ваш снова отправился в Вену, и если не встретит по дороге королевскую рать, то отвезет королю донесение о нашествии турок.
Добо повернулся к Гергею.
— После собрания немедленно напиши прошение его величеству и приложи к нему письмо турок. Напиши так, чтобы даже скалы растрогались и перекатились к нам в Эгер.
— Напишу, — ответил Гергей.
— У нас нет никаких оснований с тяжелым сердцем ждать турок. Стены крепки, пороху и припасов вдоволь. В крепости четыре тысячи овец, полученных только по сбору десятины. Большую часть их уже закоптили. Рогатого скота четыреста пятьдесят шесть голов. Большую часть тоже закоптили. Зерна восемьсот тридцать пять мер, по шестидесяти фунтов мера, — почти все перемололи в муку. Всего, всего у нас вдосталь — можем хоть год продержаться! И если король пришлет только свои эрдейские войска, все равно мы в кратчайший срок отправим турок из-под Эгера к Мохамеду… Приступай к чтению второго списка, — обратился он к Гергею.
Гергей читал:
— «Больших бомбард — одна, других бомбард — две: Лягушка и Баба. Король прислал три пушки, Габор Перени — четыре, Венедек Шереди — одну…»
— Порох мы не взвесили, но его и не взвесишь, — перебил Добо. — Осталось и с прошлого года, да и король прислал. Вся ризница заставлена бочками с порохом. Кроме того, у нас есть и селитра и мельница. Если понадобится, сами можем молоть порох. Продолжай.
Гергей читал:
— «Старых медных гаубиц стенобитных — пять. Чугунных стенобитных гаубиц — пять. Медных стенобитных пушек, присланных его величеством, — четыре. Картечниц для стенобитных орудий и пищалей — двадцать пять. Двойных пражских пищалей — две. Многоствольных пушек — пять…»
— Нам есть чем ответить турку! Но это еще не все… Читай дальше.
— «Пражских и четнекских медных и чугунных пищалей — триста. Ружей — девяносто три. Немецких ружей — сто девяносто четыре…»
— Куда они годятся! — завопил Цецеи. — Добрая стрела во сто раз лучше любого ружья!
Тут возник небольшой спор; старики соглашались с Цецеи, молодежь стояла за ружья.
Добо прекратил словопрения, заявив, что и ружья хороши, и стрелы хороши, а лучше всего — пушки.
Оруженосец Криштоф положил на стол позолоченный шлем искусной работы и маленькое распятие, затем молча встал за спиной Добо, держа в руке длинный плащ, похожий на мантию.
Гергей прочел еще список, где были перечислены все виды оружия: копья, дротики, щиты, различные ядра, кирки, багры, булавы, фитили, пики и разное другое военное снаряжение, имевшееся в крепости.
Добо поднялся.
Он надел на голову позолоченный шлем, накинул на плечи красную бархатную капитанскую мантию и, держа левую руку на рукоятке сабли, произнес:
— Дорогие друзья и соратники! Стены крепости вы сами видели, а теперь вы знаете, чем мы располагаем внутри стен. Крепость Эгер решит судьбу тех земель отчизны нашей, которые еще не захватил враг.
В зале стояла тишина. Глаза всех были прикованы к Добо.
— Если падет Эгер, не уцелеют ни Мишкольц, ни Кашша. Маленькие крепости турок сшибает, точно орешки с дерева. Сопротивления они нигде больше не встретят. И тогда история запишет Венгрию в книгу мертвых.
Добо обвел всех суровым взглядом и продолжал:
— Эгерская твердыня крепка, но пример Солнока доказывает, что крепостям силу придают не каменные стены, а души защитников. В Солноке были чужеземные наймиты, и шли они не крепость защищать, а деньги добывать. У нас только пять немцев-пушкарей, да и они честные люди. Тут все защищают отчизну. Кровь понадобится — кровь свою прольют. Жизнь понадобится — жизнь отдадут. Но потомки наши не скажут, что венгры, жившие здесь в тысяча пятьсот пятьдесят втором году, недостойны называться венграми…
Солнце заглянуло в окно и осветило висевшее на стенах оружие и латы, стоявшие на шестах вдоль стен. Заблестел и позолоченный шлем Иштвана Добо. Гергей стоял рядом с капитаном. Он взглянул в окно, потом приставил козырьком руку к глазам и посмотрел на Добо.
— Я созвал всех вас для того, — продолжал Добо, — чтобы каждый мог отдать себе отчет в том, что его ждет. Для тех, кому собственная шкура дороже будущности венгерского народа, ворота крепости еще открыты. Мне нужны настоящие мужчины. Десять львов лучше полчища зайцев. Надвигается ураган. У кого дрожат поджилки — пусть покинет зал прежде, чем я продолжу свою речь, ибо мы должны дать великую клятву, и кто нарушит ее, не посмеет даже после смерти предстать пред очами господа бога.
Он подождал, не тронется ли кто-нибудь с места.
В зале царила тишина. Никто не шелохнулся.
Подле распятия стояли две восковые свечи. Оруженосец зажег их.
Добо продолжал свою речь:
— Мы должны поклясться друг другу священным именем бога в том, что… — И, взяв со стола листок бумаги, он начал читать: — «Во-первых: какое бы ни пришло послание от турок, мы его не примем, а тут же при всем честном народе сожжем непрочитанным…»
— Да будет так! — послышалось в зале. — Согласны!
— «Во-вторых: когда турки овладеют городом и подойдут к стенам крепости, никто не крикнет им ни худого, ни доброго слова, что бы они нам ни орали…»
— Согласны!
— «В-третьих: с самого начала осады никто не будет ни шептаться, ни собираться кучками по двое и по трое…»
— Согласны!
— «В-четвертых: сержанты не будут распоряжаться отрядами без ведома лейтенантов, а лейтенанты — без ведома обоих капитанов…»
— Согласны!
Рядом с Фюгеди зазвучал грубый голос:
— Мне хотелось бы кое-что добавить.
Это заговорил Хегедюш — лейтенант Шереди. Лицо его раскраснелось.
— Слушаем! — раздались голоса за столом.
— Я предлагаю, чтобы и капитаны всегда действовали в согласии с лейтенантами и созывали совет, если в вопросах обороны или других важных делах это потребует кто-нибудь из лейтенантов.
— Согласен, но только не во время штурма, — сказал Добо.
— Согласны! — прогудели остальные.
Добо продолжал:
— «И последнее: тот, кто выскажет желание сдать крепость или хотя бы заговорит о сдаче крепости в вопросительной или какой-либо иной форме, будет предан смерти…»
— Смерть ему! — крикнули участники военного совета.
— Не сдадим крепость, мы не наемники! Мы не солнокцы! — слышалось отовсюду.
Добо снял позолоченный шлем, пригладил длинные седеющие волосы, потом подал знак священнику.
Отец Балинт встал. Поднял со стола маленькое серебряное распятие.
— Клянитесь вместе со мной, — сказал Добо.
Все протянули к распятию руки, подняв их для клятвы.
— Клянусь единым живым богом…
— Клянусь единым живым богом… — слышалось торжественное бормотанье.
— …что отдам свою кровь и жизнь за отечество, за короля и за Эгерскую крепость. Ни силой, ни кознями меня не устрашить. Ни деньгами, ни посулами не поколебать. Не скажу и не выслушаю ни единого слова о сдаче крепости. Ни в крепости, ни за пределами ее живым не сдамся. От начала до конца осады беспрекословно буду подчиняться приказаниям вышестоящих. Да поможет мне бог!
— Да поможет мне бог! — гудели голоса.
— А теперь я сам присягну, — громко сказал Добо, протягивая руку к распятию. Глаза его лихорадочно блестели. — Клянусь отдать все силы свои, все помыслы, каждую каплю крови защите крепости и отчизны! Клянусь быть вместе с вами во всех опасностях! Клянусь не допустить перехода крепости в руки басурман! Покуда я жив, не сдамся сам и не сдам крепости. Да примет земля мое тело, а небо душу мою! Пусть предвечный отринет меня, если я не сдержу своей клятвы!
Сверкнули сабли, и раздались единодушные возгласы:
— Клянемся! Клянемся! Клянемся вместе с тобой!
Добо снова надел шлем и сел.
— А теперь, братья, — сказал он, взяв в руки лист бумаги, — обсудим, как расставить сторожевые посты в крепости. Расстановка ратников на крепостных стенах вовсе не должна быть одинаковой. Со стороны города и Новой башни — низменность и долина. С севера и востока — холмы и горы. Вражеские пушки будут наверняка стоять именно там, с той стороны; турки будут ломать стену, чтобы ворваться в крепость.
— Никогда им стену не проломить! — сказал Цецеи, презрительно махнув рукой.
— Подождите! — заметил Добо и продолжал: — Я для того и вызвал в крепость побольше плотников и каменщиков, чтобы они успевали восстановить за ночь то, что проломит турок. Так вот, на той стороне и работы будет больше всего. Если мы сейчас и расставим людей, то во время осады многое может измениться.
— Приказывайте, господин капитан, мы согласны! — кричали с разных сторон.
— Я думаю сделать так: разделим защиту на четыре отряда. Один отряд будет стоять у главных ворот, другой — от главных ворот до угловой башни, третий — в наружных укреплениях, четвертый — на северной стороне вокруг Казематной башни. Соответственно этим четырем отрядам разделится резерв. Резервом будет командовать мой помощник, капитан Мекчеи. Он будет распоряжаться сменой солдат и защитой внутренних укреплений.
— А что будет со стеной, прилегающей к городу? — спросил Хегедюш.
— Туда мы поставим только небольшие силы. Достаточно, если у ворот будет стоять двадцать человек. Воротца там тесные, и враг не станет даже пытаться их штурмовать.
Добо поднял другой листок бумаги.
— Солдат я распределил примерно так. От Старых, то есть главных, ворот до Новой башни будет стоять сто солдат. У Казематной башни — сто сорок, а вместе с офицером — сто сорок один. У Шандоровской башни, не считая ворот, — сто двадцать. Оттуда по направлению к воротам — сто пять…
— Всего четыреста шестьдесят шесть человек, — сказал Гергей.
— На двух вышках церкви — по десяти солдат. Вот и вся защита внутренних укреплений.
— Четыреста восемьдесят шесть человек, — подсчитал вслух Гергей.
Добо продолжал:
— Далее следуют наружные укрепления. От башни Чаби до башни Бебека — девяносто человек. Оттуда до угловой башни — сто тридцать. От Старых ворот до угла — пятьдесят восемь. Там есть еще узкая каменная стена, которая связывает наружные укрепления с внутренними. Здесь придется больше действовать глазами, чем оружием. Сюда достаточно тридцати пяти солдат. — Кинув взгляд на Мекчеи, он продолжал: — Тут мы поставим слабосильных, а в дни штурмов — даже легкораненых.
— Восемьдесят без одного, — заключил Гергей.
— Как же мы распределим офицеров? Начну с себя: я желаю быть повсюду.
Восторженное одобрение.
— Задача моего товарища Мекчеи уже известна. Из четырех старших лейтенантов один должен быть у Старых ворот. Там нужны сила и несокрушимый дух. Можно предвидеть заранее, что турок попробует ворваться в крепость именно через эти ворота. Там придется все время смотреть в глаза смерти.
Гашпар Пете встал и, ударив себя в грудь, крикнул:
— Прошу назначить туда меня!
Возгласы одобрения заглушили ответ. Видно было только, как Добо утвердительно кивнул головой. Старик Цецеи протянул Гашпару Пете свою единственную руку.
— Дальше следуют наружные укрепления, — продолжал Добо. — Это самое опасное место. Турок будет пытаться засыпать ров. Там от старших офицеров тоже потребуется отвага, любовь к отчизне и презрение к смерти.
Кроме Пете, оставалось еще три старших офицера. Все трое вскочили.
— В вашем распоряжении! — сказал Борнемисса.
— В вашем распоряжении! — сказал Фюгеди.
— В вашем распоряжении! — сказал Золтаи.
— Чтобы вы не поссорились, — с улыбкой сказал Добо, — все трое будете там.
Пушкари-сержанты были распределены уже заранее. Однако Добо хотел назначить и главного пушкаря. Но кого?
Никто, кроме его самого, не был знатоком в этом деле. И Добо взял это на себя.
Новое громовое «ура» потрясло стены зала. А так как все поглядывали при этом на пушкарей, то они с беспокойством спрашивали:
— Was ist das? Was sagt er?[65]
Борнемисса обернулся к пятерке немцев и дал им такое объяснение:
— Meine Herrn! Kapitan Dobo wird sein der haupt bum-bum! Verstanden?[66]
После этого Добо приказал трубачам трубить сбор. На крепостной площади он повторил солдатам пять пунктов присяги, принесенной в зале. Сказал, что те, кто испытывает страх, пусть лучше сейчас же положат сабли, чтобы позднее не заражать слабостью других. Ибо, сказал он, страх заразителен, как чума. Даже еще заразительнее. Он вмиг перескакивает от одного к другому. А в предстоящие тяжелые дни здесь нужны люди, сильные духом.
Потом он развернул красно-синий стяг крепости и поставил его вместе с национальным флагом.
— Поклянитесь!
В тот же миг ударил соборный колокол.