Страница:
обо всем, — решительно и категорически сказал архипастырь.
Брат Семеон возвратился в Липецкое, успокоенный разговором с владыкой. Собрав апостолов и мироносиц, Семеон сказал:
— Братья и сестры! Святой Иннокентий — брат мой — остался в столице у царя, царь не хочет, отпускать его сюда, потому что сам очень болен. И сын его при смерти. А как только, выздоровеет царь, поправится его сын, дух святой Иннокентий прибудет к нам. Идите и вестите народу великую радость — святой Иннокентий у царя сейчас, он выпрашивает у него волю нашей церкви и вере нашей.
Это известие прибавило сектантам новых сил. Они развернули такую деятельность, какой не знал монастырь даже тогда, когда здесь правил сам великий авантюрист. Забитые, обездоленные люди слепо верили, что Иннокентий добьется у царя-императа облегчения для молдавского народа: выпросит свободу веры, выхлопочет льготы по налогам и запретит урядникам, стражникам и чиновникам грабить их — наступит лучшая жизнь для горемычных. Движение постепенно перебросилось за границу, в Румынию, в села и хутора, которые эксплуатировались румынскими боярами. Снова потянулись на эту сторону, в «рай», вереницы паломников. Двигались, гонимые верой, что на этой стороне Прута родился царь царей, король королей Иннокентий, который основал молдавское царство угнетенных, собирает всех обездоленных под свое покровительство и восстает против господства жестоких бояр. Люди собирались на границах, все чаще ночью над Прутом раздавались выстрелы, целые вереницы переходили реку, стремясь в Россию, к своему бедняцкому царю. Из Валахии, Мунтении тянулись к границам, выпрашивали паспорта на право выезда, переходили без разрешения границу, гибли, пристреленные румынской или русской пограничной стражей.
В Галицию тоже проникли слухи, взбаламутили цесарево «стадо» двуединой монархии. Зажглись и там сердца надеждой. Двинулись из-за Карпат караваны паломников. Кто с паспортом, с бумагами, а кто и просто, надеясь как-то проскочить через границу к царю царей, королю королей. Сигетские румыны двинулись к границам, навстречу неведомому счастью. Обманутые словаки, русины, гуцулы продавали за бесценок нищенские пожитки и устремлялись к царю царей.
Безумство ширилось, влекла перспектива будущей радостной жизни под защитой царя царей Иннокентия. Увеличивалось число людей в «раю», увеличивались и доходы брата Семеона, заменившего Иннокентия. Он отправлял возы с добром на окрестные базары, во дворы Станислава Эдуардовича, архипастыря балтского отца Амвросия и архипастыря каменец-подольского отца Серафима, ко двору губернатора каменецкого и… кишиневского владыки отца Серафима, который прекратил борьбу с Иннокентием.
Все это не ушло от внимания румынских и австрийских властей. Российскому правительству была вручена жалоба румынского правительства на то, что в пределах Российской державы ведется антигосударственная пропаганда по отношению к престолу его королевского величества. Произведенное по этому делу следствие установило виновника. Обер-прокурор святейшего Синода получил соответственные указания, а игумен Соловецкого монастыря — бумагу:
«Предлагаем под страхом суда и ссылки в Сибирь решительно запретить Иннокентию встречаться с верующими, а также выпускать его хотя бы на час за ворота монастыря. Отвести Иннокентию отдельную келью с отдельным двором и поручить духовнику, одному, и то надежному человеку, видеться с ним и вести душеспасительные беседы. На общие трапезы, исповеди или причастия — не пускать.
Обер-прокурор Синода Победоносцев».
Конец. Иннокентий окончательно и прочно заперт. Братьев, мироносиц, верующих, что пришли за ним на Соловецкий остров и поселились в Архангельске и его окрестностях, выловила полиция и отправила по этапу в Киев.
Семеон получил сообщение от Герасима и Семена Бостанику, что паломники возвращаются из Муромска. Хима и Анна известили, что их вместе с паломниками выпроводили из Архангельска, и спрашивали, можно ли паломникам возвращаться в Липецкое — к тем, кто не знал действительного положения вещей.
Это известие доставило брату Семеону много хлопот. Он понимал, что слава Иннокентия еще держится здесь, потому что его судьба не известна, никто не знает о его аресте, о суде, воззвании. Свидетели ареста, измены и позора подорвут его авторитет. Поэтому он поспешил к отцу Амвросию и поделился с ним своей тревогой.
— Ни одного в рай не пускать, — резко сказал владыка. — Останови их в Киеве. Направь в Почаевскую лавру, пусть там осядут, а не здесь. — А через минуту передумал:
— Нет, так не годится. В Каменец их. Там их будут держать в этапной тюрьме и выпускать поодиночке. В Кишинев пойдут. Не беспокойся. Поодиночке не страшно.
Семеон связался с братом Марком в Каменец-Подольске, с матерью Софией в Киеве, и этапные поезда пошли в Проскуров, Кишинев, где паломников освобождали из-под ареста и отправляли по домам.
Герасим, Мардарь, Семен Бостанику, мать София и брат Марк, покончив с делами, выехали в Липецкое.
Встреча на станции Бирзула была тихой. Брат Семеон выслушал рассказ об аресте Иннокентия, суде, воззвании и сообщил о положении на месте. Все вместе сейчас же выехали в Липецкое. Там, в пещерах, состоялся молебен в честь Иннокентия и его успехов при царском дворе. С проповедью выступил Семен Бостанику. Он сообщил мирянам, что царь силой забрал пэринцела Иннокентия, чтобы тот лечил его своей молитвой и воскресил его сына, а за это царь дарует волю их вере.
— Иннокентий вскоре приедет и привезет нам волю царя-императа. Царь обещал отдать под его святую руку молдаван.
— Осанна! Осанна! Осанна тебе, великий пророк Иннокентий! Осанна тебе, преотул чел маре! — кричала безумная толпа.
Семеон победил. Голодные, оборванные люди безгранично, слепо верили в могущество своего пророка, верили в то, что он спасет всех.
— Кайтесь! Кайтесь! — кричал брат Семеон. — Кайтесь, ибо будет война, голод, и вы не спасетесь нигде, кроме его обители, кроме как под высокой рукой царя царей Иннокентия. Он готовит рай тем, кто в него поверит.
Толпа каялась. «Война» — это слово поражало сознание темного крестьянского люда, предвещало ему горе и страдание. Они знали, что война — это трупы, это несчастье для всех.
И вдруг… пророчество сбылось. Жатва была в разгаре, крестьяне потом истекали на своих наделах земли и на безбрежных просторах господских нив. С надеждой смотрели на сады, виноградники.
В Липецком ударил колокол. Раз, два… Еще и еще… Набат. Тревога…
— Не горит ли где? Пусть бог милует.
А колокол раз за разом гудел, словно во время пожара, будто предвещал страшное лихо, повальную смерть.
Люди бросали все и бежали к волости. Собирались там толпами, тревожно смотрели на дверь примарии.
Примарь, торжественный, как сама смерть, вышел на крыльцо с бляхой на груди. В руках красная бумага. За ним урядник, писарь. Примарь подождал, пока угомонилась толпа, снял шапку и поклонился людям. Все тоже сняли шапки и замерли. Он кашлянул и торжественно передал писарю красную бумагу. Писарь начал читать:
— Война!
Рёв и стон поднялись в Липецком. Плач и рыдания потрясли хаты, где отец или сын, или брат должны были идти «живот свой положити» за «всемилостивейшего монарха», именем которого урядники спускали последнюю шкуру с «инородцев»; где был кандидат на «мученический венец воина христолюбивой России». Мало кого не затронула эта весть:
Неспокойно в Селе. Готовится крестный ход в «рай». Идут на богомолье мобилизованные, чтобы там за последний пуд зерна, за проданную свитку выпросить себе милосердие божье на войне.
Брат Семеон получил позже известие о войне. Подумав над ним, он позвал к себе апостолов и прочитал им манифест.
— Братья мои. Наступили тяжёлые времена. Теперь мы нужны в селах, где стоят плач и стон. И мы должны потрудиться на славу Гефсиманского сада, на славу Иннокентия, предсказавшего эту войну. Идите и вестите волю его И возвращение его. Нужно приумножить славу его. Идите.
С этим он отпустил апостолов, оставив наиболее близких —Семена Бостанику, Герасима Мардаря, и Григория Григориана.
— Вам можно больше знать, чем остальным… Слушайте. Времена теперь настали такие, что придется беспокоиться не только о молитвах. В рай теперь нужно пускать не тех, кто дает копейки, а тех, кто на рубль хлеба съедает.
Иноки поняли. За первыми же полками, за первыми же обозами мобилизованных потянулись черноризцы с проповедями. Они сновали по селам, разносили «благость» Гефсиманского сада. Они вестили волю господню и одновременно подыскивали тайные квартиры, куда приходили те, кто мог рассчитывать на благость в «раю». Война нарушила границы, а поэтому монахи могли свободно попасть в Галицию, Румынию. Вскоре «рай» пополнился «героями» российской, австрийской, а спустя некоторое время и румынской армий. Дезертиры хорошо платили за убежище в темных пещерах Гефсиманского сада.
Брат Семеон отправлял Иннокентию в Соловецкий монастырь все более длинные послания. Он добился того, что Иннокентию разрешили переписываться, выезжать в Архангельск на два дня в месяц и перевезти на остров мироносиц.
Впрочем, Синод следил и за его безопасностью. Иннокентию упорно не разрешали принимать кого-либо из апостолов.
Но и на расстоянии он почуял опасность. В июне 1916 года он в письме предупреждал брата Семеона, чтобы тот не принимал больше дезертиров из армии и по возможности выселил тех, которые там уже были.
«Опасные это люди, нестойкие, — писал он брату. — У нас будут неприятности с ними».
Но у Семеона была боевая натура. Он не обращал внимания на эти предупреждения. Дезертиров с поля брани, плативших за укрытие от «великой чести живот свой положити за веру, царя и отечество», становилось все больше.
Гефсиманский сад воспринял эту новость с суровым сожалением. Не стало царизма и его верного слуги Станислава Эдуардовича, которого убили бирзульские рабочие. Некому защищать святую обитель. Неизвестность пугала. Буря ударила с бешеной силой и в основание «рая». Потрясла его… но не свалила. Великий пророк Иннокентий, освободившийся, как многостра-дальный мученик» за веру, подоспел вовремя.
19
20
Брат Семеон возвратился в Липецкое, успокоенный разговором с владыкой. Собрав апостолов и мироносиц, Семеон сказал:
— Братья и сестры! Святой Иннокентий — брат мой — остался в столице у царя, царь не хочет, отпускать его сюда, потому что сам очень болен. И сын его при смерти. А как только, выздоровеет царь, поправится его сын, дух святой Иннокентий прибудет к нам. Идите и вестите народу великую радость — святой Иннокентий у царя сейчас, он выпрашивает у него волю нашей церкви и вере нашей.
Это известие прибавило сектантам новых сил. Они развернули такую деятельность, какой не знал монастырь даже тогда, когда здесь правил сам великий авантюрист. Забитые, обездоленные люди слепо верили, что Иннокентий добьется у царя-императа облегчения для молдавского народа: выпросит свободу веры, выхлопочет льготы по налогам и запретит урядникам, стражникам и чиновникам грабить их — наступит лучшая жизнь для горемычных. Движение постепенно перебросилось за границу, в Румынию, в села и хутора, которые эксплуатировались румынскими боярами. Снова потянулись на эту сторону, в «рай», вереницы паломников. Двигались, гонимые верой, что на этой стороне Прута родился царь царей, король королей Иннокентий, который основал молдавское царство угнетенных, собирает всех обездоленных под свое покровительство и восстает против господства жестоких бояр. Люди собирались на границах, все чаще ночью над Прутом раздавались выстрелы, целые вереницы переходили реку, стремясь в Россию, к своему бедняцкому царю. Из Валахии, Мунтении тянулись к границам, выпрашивали паспорта на право выезда, переходили без разрешения границу, гибли, пристреленные румынской или русской пограничной стражей.
В Галицию тоже проникли слухи, взбаламутили цесарево «стадо» двуединой монархии. Зажглись и там сердца надеждой. Двинулись из-за Карпат караваны паломников. Кто с паспортом, с бумагами, а кто и просто, надеясь как-то проскочить через границу к царю царей, королю королей. Сигетские румыны двинулись к границам, навстречу неведомому счастью. Обманутые словаки, русины, гуцулы продавали за бесценок нищенские пожитки и устремлялись к царю царей.
Безумство ширилось, влекла перспектива будущей радостной жизни под защитой царя царей Иннокентия. Увеличивалось число людей в «раю», увеличивались и доходы брата Семеона, заменившего Иннокентия. Он отправлял возы с добром на окрестные базары, во дворы Станислава Эдуардовича, архипастыря балтского отца Амвросия и архипастыря каменец-подольского отца Серафима, ко двору губернатора каменецкого и… кишиневского владыки отца Серафима, который прекратил борьбу с Иннокентием.
Все это не ушло от внимания румынских и австрийских властей. Российскому правительству была вручена жалоба румынского правительства на то, что в пределах Российской державы ведется антигосударственная пропаганда по отношению к престолу его королевского величества. Произведенное по этому делу следствие установило виновника. Обер-прокурор святейшего Синода получил соответственные указания, а игумен Соловецкого монастыря — бумагу:
«Предлагаем под страхом суда и ссылки в Сибирь решительно запретить Иннокентию встречаться с верующими, а также выпускать его хотя бы на час за ворота монастыря. Отвести Иннокентию отдельную келью с отдельным двором и поручить духовнику, одному, и то надежному человеку, видеться с ним и вести душеспасительные беседы. На общие трапезы, исповеди или причастия — не пускать.
Обер-прокурор Синода Победоносцев».
Конец. Иннокентий окончательно и прочно заперт. Братьев, мироносиц, верующих, что пришли за ним на Соловецкий остров и поселились в Архангельске и его окрестностях, выловила полиция и отправила по этапу в Киев.
Семеон получил сообщение от Герасима и Семена Бостанику, что паломники возвращаются из Муромска. Хима и Анна известили, что их вместе с паломниками выпроводили из Архангельска, и спрашивали, можно ли паломникам возвращаться в Липецкое — к тем, кто не знал действительного положения вещей.
Это известие доставило брату Семеону много хлопот. Он понимал, что слава Иннокентия еще держится здесь, потому что его судьба не известна, никто не знает о его аресте, о суде, воззвании. Свидетели ареста, измены и позора подорвут его авторитет. Поэтому он поспешил к отцу Амвросию и поделился с ним своей тревогой.
— Ни одного в рай не пускать, — резко сказал владыка. — Останови их в Киеве. Направь в Почаевскую лавру, пусть там осядут, а не здесь. — А через минуту передумал:
— Нет, так не годится. В Каменец их. Там их будут держать в этапной тюрьме и выпускать поодиночке. В Кишинев пойдут. Не беспокойся. Поодиночке не страшно.
Семеон связался с братом Марком в Каменец-Подольске, с матерью Софией в Киеве, и этапные поезда пошли в Проскуров, Кишинев, где паломников освобождали из-под ареста и отправляли по домам.
Герасим, Мардарь, Семен Бостанику, мать София и брат Марк, покончив с делами, выехали в Липецкое.
Встреча на станции Бирзула была тихой. Брат Семеон выслушал рассказ об аресте Иннокентия, суде, воззвании и сообщил о положении на месте. Все вместе сейчас же выехали в Липецкое. Там, в пещерах, состоялся молебен в честь Иннокентия и его успехов при царском дворе. С проповедью выступил Семен Бостанику. Он сообщил мирянам, что царь силой забрал пэринцела Иннокентия, чтобы тот лечил его своей молитвой и воскресил его сына, а за это царь дарует волю их вере.
— Иннокентий вскоре приедет и привезет нам волю царя-императа. Царь обещал отдать под его святую руку молдаван.
— Осанна! Осанна! Осанна тебе, великий пророк Иннокентий! Осанна тебе, преотул чел маре! — кричала безумная толпа.
Семеон победил. Голодные, оборванные люди безгранично, слепо верили в могущество своего пророка, верили в то, что он спасет всех.
— Кайтесь! Кайтесь! — кричал брат Семеон. — Кайтесь, ибо будет война, голод, и вы не спасетесь нигде, кроме его обители, кроме как под высокой рукой царя царей Иннокентия. Он готовит рай тем, кто в него поверит.
Толпа каялась. «Война» — это слово поражало сознание темного крестьянского люда, предвещало ему горе и страдание. Они знали, что война — это трупы, это несчастье для всех.
И вдруг… пророчество сбылось. Жатва была в разгаре, крестьяне потом истекали на своих наделах земли и на безбрежных просторах господских нив. С надеждой смотрели на сады, виноградники.
В Липецком ударил колокол. Раз, два… Еще и еще… Набат. Тревога…
— Не горит ли где? Пусть бог милует.
А колокол раз за разом гудел, словно во время пожара, будто предвещал страшное лихо, повальную смерть.
Люди бросали все и бежали к волости. Собирались там толпами, тревожно смотрели на дверь примарии.
Примарь, торжественный, как сама смерть, вышел на крыльцо с бляхой на груди. В руках красная бумага. За ним урядник, писарь. Примарь подождал, пока угомонилась толпа, снял шапку и поклонился людям. Все тоже сняли шапки и замерли. Он кашлянул и торжественно передал писарю красную бумагу. Писарь начал читать:
«Божьей милостью мы, Николай второй, император к самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и проч. и проч., объявляем всем нашим верноподданным, что всемогущий бог ниспослал святой Руси великое испытание. Коварный враг напал на Россию…»Дальше был призыв стать к оружию под знамена «всемилостивейшего монарха» Российской империи в борьбе с «врагами и супостатами», за «веру, царя и отечество живот свой положите…» Но слова эти не доходили до сознания крестьян, зачарованно слушавших «бумагу». Только одно слово, одно страшное, до умопомрачения пугающее слово «война» уловили и осмыслили крестьянские головы. Уловили и по-своему его толковали — так, как пророчил им святой Иннокентий.
— Война!
Рёв и стон поднялись в Липецком. Плач и рыдания потрясли хаты, где отец или сын, или брат должны были идти «живот свой положити» за «всемилостивейшего монарха», именем которого урядники спускали последнюю шкуру с «инородцев»; где был кандидат на «мученический венец воина христолюбивой России». Мало кого не затронула эта весть:
Неспокойно в Селе. Готовится крестный ход в «рай». Идут на богомолье мобилизованные, чтобы там за последний пуд зерна, за проданную свитку выпросить себе милосердие божье на войне.
Брат Семеон получил позже известие о войне. Подумав над ним, он позвал к себе апостолов и прочитал им манифест.
— Братья мои. Наступили тяжёлые времена. Теперь мы нужны в селах, где стоят плач и стон. И мы должны потрудиться на славу Гефсиманского сада, на славу Иннокентия, предсказавшего эту войну. Идите и вестите волю его И возвращение его. Нужно приумножить славу его. Идите.
С этим он отпустил апостолов, оставив наиболее близких —Семена Бостанику, Герасима Мардаря, и Григория Григориана.
— Вам можно больше знать, чем остальным… Слушайте. Времена теперь настали такие, что придется беспокоиться не только о молитвах. В рай теперь нужно пускать не тех, кто дает копейки, а тех, кто на рубль хлеба съедает.
Иноки поняли. За первыми же полками, за первыми же обозами мобилизованных потянулись черноризцы с проповедями. Они сновали по селам, разносили «благость» Гефсиманского сада. Они вестили волю господню и одновременно подыскивали тайные квартиры, куда приходили те, кто мог рассчитывать на благость в «раю». Война нарушила границы, а поэтому монахи могли свободно попасть в Галицию, Румынию. Вскоре «рай» пополнился «героями» российской, австрийской, а спустя некоторое время и румынской армий. Дезертиры хорошо платили за убежище в темных пещерах Гефсиманского сада.
Брат Семеон отправлял Иннокентию в Соловецкий монастырь все более длинные послания. Он добился того, что Иннокентию разрешили переписываться, выезжать в Архангельск на два дня в месяц и перевезти на остров мироносиц.
Впрочем, Синод следил и за его безопасностью. Иннокентию упорно не разрешали принимать кого-либо из апостолов.
Но и на расстоянии он почуял опасность. В июне 1916 года он в письме предупреждал брата Семеона, чтобы тот не принимал больше дезертиров из армии и по возможности выселил тех, которые там уже были.
«Опасные это люди, нестойкие, — писал он брату. — У нас будут неприятности с ними».
Но у Семеона была боевая натура. Он не обращал внимания на эти предупреждения. Дезертиров с поля брани, плативших за укрытие от «великой чести живот свой положити за веру, царя и отечество», становилось все больше.
* * *
1917 год. Год бурного взрыва гнева народного. Конец царизма. Предоктябрьская лихорадка затрясла матушку Россию. Она корчилась в конвульсиях классовых противоречий, ее распинали наследники самодержавия.Гефсиманский сад воспринял эту новость с суровым сожалением. Не стало царизма и его верного слуги Станислава Эдуардовича, которого убили бирзульские рабочие. Некому защищать святую обитель. Неизвестность пугала. Буря ударила с бешеной силой и в основание «рая». Потрясла его… но не свалила. Великий пророк Иннокентий, освободившийся, как многостра-дальный мученик» за веру, подоспел вовремя.
19
Брат Семеон задумчиво ходил по келье. Вид у него был растерянный, в движениях чувствовалась нервозность. Казалось, на него набросили какую-то грубошерстную одежду, она колола его, а он пытался ходить так, чтобы она не касалась тела.
В «раю» происходило какое-то движение. Правда, это были лишь слабые, незначительные его проявления, только первые признаки непокорности, но уже нечто такое, что могло распространиться, вырасти… Он знал и причину. Некоторые паломники, ходившие в Муромский монастырь, все же возвратились в Липецкое, поселились вместе с новичками и дезертирами из армии. Очевидцы поражения Иннокентия, хотя и слабо верили в его святость, думали, что встреча Иннокентия в Каргополе и его арест — только дьявольское наваждение. И все-таки они видели, как Иннокентия повели в полицию и он не смог оказать сопротивления властям, подчинился слугам царя. Хоть и редко, но рассказывали об этом в кельях и тем вызывали сомнения в сердцах раян. Эти сомнения иногда высказывались вслух, а некоторые раяне ходили даже к отцам апостолам, спрашивали: может ли Иннокентий быть духом божьим, если не сумел оказать сопротивления какому-то десятку царских солдат и сейчас сидит в тюрьме по приказу императа? Отцы апостолы, как могли, доказывали непорочную святость Иннокентия, но сами видели, что верующих им не переубедить. Дух неповиновения распространился и среди дезертиров из армии. Чем дальше, тем они меньше подчинялись уставу пещерной жизни, чаще исчезали на несколько дней и возвращались или мертвецки пьяными, или приводили с собой проституток и развратничали, пели похабные песни. Встревоженные верующие собирались группами, обсуждали события, таинственно перешептывались.
Однажды в пещере № 967 случилось неожиданное.
Апостол Семен Бостанику оказался возле пещеры в то время, когда оттуда слышались неприличные песни. Под дверью стояла группа верующих и возмущенно упрекала святых отцов за то, что позволяют нечестивцам святотатствовать в святой обители. Семен понял, что обойти этот случай он не только не должен, но и не может. Сжав зубы, вошел в келью. Вокруг стола сидело шесть дезертиров. Перед ними — вино, колбаса, хлеб, брынза и другие припасы. Компания была уже пьяна. Тут же сидели полунагие женщины, простоволосые, пьяные. Одна из них, совершенно голая, лежала поперек кровати, и на груди у нее были четки с крестом.
Семен стал суровым, насупил брови.
— Вы что это, дети дьявола, затянули здесь языческие песни? Или забыли, что находитесь в обители духа святого Иннокентия? Сейчас же выгнать этих блудниц и прекратить пьянство! И обратите сердца ваши к господу.
На его слова из-за стола поднялся высокий краснорожий солдат и подошел к Семену. Дохнул на него винным перегаром и нагло усмехнулся.
— Эй ты, старый дурак! Вот я повернусь прямо сердцем к тебе и твоему господу! — крикнула одна из пьяных женщин. И с этими словами повернулась к нему задом, закинула подол и крикнула: — Смотри! Не видно ли там твоего бога?
Семен остолбенел от такого нахальства. А тот, что стоял перед ним, схватил его за воротник, притянул к столику и посадил на стул.
— Барабанная ты шкура, длинногривый ты черт! — крикнул он. — Тебе чего от нас нужно? Деньги мы дали за то, что живем здесь? Дали, я тебя спрашиваю? Говори! Не хочешь? Тогда я скажу. Вы получили с нас столько, что хватило бы мне купить вас всех с вашими шкурами. Если бы не война, если бы мне не нужно было скрываться, то за эти деньги вся ваша шайка плясала бы
у меня во дворе голышом на морозе целых три дня.
После этих слов он грязно выругался и ударил Семена. Сильно, с размаха, с ненавистью.
— На, сука монастырская! Получи в придачу к плате.
Семен упал. У него были выбиты зубы. Потом вскочил и опрометью выбежал из кельи. Он стремглав летел к брату Семеону.
Семеон выслушал его встревоженно. Он сразу увидел всю опасность, понял, что такое настроение нужно искоренить в самом начале. Авторитет обители был в опасности, престиж его и Иннокентия рушился, обороняться нужно немедленно, сию же минуту. Но как? Как это сделать? Что можно противопоставить жиру, накопленному в райском безделии? Что можно противопоставить пьяному кулачью, избалованному вольной, сытной жизнью в «раю»?
Семеон беспомощно огляделся вокруг и, заскулив, подошел к Бостанику.
— Слышишь, брат, нужно гнать их отсюда… Слышишь? Немедленно.
— Гнать? Чем? —злобно спросил Бостанику. — Кто будет гнать, если отец Иннокентий сидит в тюрьме, а вера у людей все больше угасает.
Это было действительно так. Без Иннокентия верующие переставали быть покорными и послушными. Это понимал Семеон-брат Иннокентия и приходил в ужас от того, что его влияния на массы хватит уже ненадолго. Несколько раз садился писать Иннокентию письмо, но тут
же бросал. Иннокентий не мог приехать, нужно самому спасаться. Но как? Как?
В дверь постучали.
— Войдите, — вздрогнув, сказал Семеон.
В келью вошел, взволнованный Григорий Григориан. Он только что вернулся из Балты. Григорий устало сел.
«Не привез ли он какой дурной вести об Иннокентии?» — мелькнуло у Семеона.
Но нет… Григорий о нем не вспоминает. Сбиваясь, он рассказывает, что в Балте какие-то люди с красными повязками на рукавах разоружают полицию, солдаты ходят свободно по улицам, и все говорят, что нет императа.
— Да ты что, с ума сошел?
Григорий клянется, что все это видел сам, когда стоял у монастырских ворот в Балте. Какие-то люди отняли у полицейского оружие и под тем же оружием куда-то повели. А потом шагали с красным флагом и кричали «ура». Да вот и сам архипастырь отец Амвросий об этом, наверное, пишет.
Семеон мигом разорвал конверт, достал письмо и начал читать:
Царя нет. Полиции нет. К лучшему это или к худшему, господи? Этого не мог понять брат Семеон и решил созвать совет апостолов.
Но что и как говорить апостолам? Если нет царя, нет полиции, так где же тогда Иннокентий — царь царей? Почему не возвращается он, чтобы держать в повиновении паству свою и защищать обитель?
Нерешительно позвонил. Вошла молодая послушница.
— Созови мне всех мужей святых и братьев моих.
Девочка вышла. Брат Семеон нервничал. Наконец вошли советчики. Брат Семеон сразу стал читать им письмо отца Амвросия. Все слушали молча. И когда он кончил, долго еще никто не нарушал тишины.
— Ну, так что посоветуете? Что делать отцы?
Поднялся Сырбул, румяный и крепкий старик. Он помялся немного и отрубил:
— Поздно отец Амвросий предупреждает… В «раю» уже знают об этом. Наши квартиранты сами собираются уходить. Но только хотят требовать назад деньги. Вот что. Говорят, теперь, когда нет царя, мы должны возвратить деньги, и отправить их на станцию. Верующие тоже бунтуют. Спрашивают, если нет царя, то почему, не приходит отец Иннокентий на царствование, чтобы возвратить наши хозяйства, наши земли, дать нам счастливую жизнь, как обещал в своих проповедях.
Все сидели, склонив головы, охваченные тревожным предчувствием. Ведь каждый знал, что достаточно одному из обитателей «рая» осознать весь ужас положения, трезво посмотреть на скотские условия жизни раян, как вся масса выйдет из повиновения, взорвется гневом. И в этом гневе, в этом стихийном водовороте сгорит в первую очередь Гефсиманский сад вместе с отцами апостолами.
— Так что ж вы советуете, отцы? Как поддержать веру в людях? Как защитить святую церковь от напасти дьявола?
— Не плачь, — грубо оборвал его речь брат Марк. — Бог знает, что делает. Не нам об этом думать. Отец Амвросий правильно советует. Надо вернуть Иннокентия из ссылки. Нужно снова отправить поход, пускай выйдут старые раяне, а новых мы здесь оставим. У новых вера еще крепка, их руками можно и дезертиров выгнать.
— А пойдут ли? — насмешливо спросил кто-то. — Уже ходили в Муромский.
— Пойдут! — отрубил Марк. — Это нужно поручить мироносицам. Еще неизвестно, действительно ли нет царя, или нас только дурачат. Пока вернутся, мы уже будем знать все, что нужно. А там, может, и Иннокентий возвратится.
Синедрион апостолов загудел. План Марка вернул всем надежду. Как-то сразу поверили в него и решили не откладывать поход.
— Кому же поручим это сделать? — нерешительно спросил Семеон.
— Я предлагаю послать Горпину, она наиболее известна среди мироносиц.
Горпина Корнева действительно была наиболее популярной мироносицей в «раю». Апостолы согласились и поручили организовать поход, собрать по селам средства. Руководство всем остальным опять-таки доверили Герасиму Мардарю и Семену Бостанику. В тот же день в Архангельск скорым поездом выехал брат Иннокентия Марк, чтобы предупредить Иннокентия и подготовить его к встрече с паствой.
Планы синедриона апостолов оправдались. Снова зашевелились раяне. Новый прилив веры вспыхнул в разбитых сердцах. Горпина Корнева оказалась в центре внимания.
Вокруг нее группировались и суетились бабы с райского подворья. В села двинулись вереницы паломников. Сама же Горпина ходила и рассказывала страшное видение, которое ей представилось в ночь перед пятницей.
— Лежу это я и вижу, как оно что-то — чирк! чирк! Встала. Смотрю, а отец Иннокентий стоит в терновом венке, в черном весь и свечу в руке держит. Стоит, смотрит на меня и к себе подзывает. Подхожу я. А он мне тогда: «Нет, не сама, говорит, иди, а двенадцать вас должно
быть. Выбери, говорит, еще одиннадцать и тогда приходи». Вот я и собираю это людей, чтобы пойти к нему. А как уходил, то еще добавил: «Да и те двенадцать только избранные, что ко мне войдут в мою темницу, а за вами пусть идет каждый, кто верит в меня».
Этот рассказ в сотнях вариантов распространялся «раем» в окрестных селах, где было много несчастных вдов и матерей, чьи мужья и сыновья не вернулись домой. Снова ожил «рай».
— Отец Иннокентий должен приехать! Отец Иннокентий возвращается судить грешных и праведных. Скоро прибудет преотул чел маре, чтобы сесть на престол и принести радость верующим! — гудели по всей Бессарабии.
Из хаты в хату, из двора во двор неслась весть о том, что войне уже конец, конец господству лютого императа, что вскоре придет царь царей Иннокентий и освободит свой народ. А вслед за этими ползли слухи, что уже и в «рай» проникла нечистая сила и восстает против обители, против Гефсиманского сада.
Заволновались раяне вокруг кельи отца Семеона. Толпятся, умоляют выйти и указать путь спасения. Смилостивился отец Семеон, вышел к своим верующим в церковь и громко сказал:
— Не велел мне отец Иннокентий об этом говорить никому, я и молчал. А теперь повелел вам, мирянам, сказать все. Живут у нас пройдохи, горлохваты, дьявольское племя, которое точит нож против святой церкви. Не подчиняется мне, не почитает бога и обитель. И бог сказал подобрать верных своих детей и очистить обитель.
— Покарать нечестивых! — хищно заревела толпа.
В ту ночь страшные вопли раздавались в кельях и пещерах. Беспощадно били дезертиров, на которых указывали святые апостолы. В одну ночь освободили от них монастырь.
Поход готовился. Пышный, помпезный поход за освобождение святого Иннокентия из Соловецкого монастыря. Перед этим два молебна отслужили: один за успехи похода, а второй — за победу над детьми дьявола, которых уничтожили во славу бога и его святого духа Иннокентия.
В «раю» происходило какое-то движение. Правда, это были лишь слабые, незначительные его проявления, только первые признаки непокорности, но уже нечто такое, что могло распространиться, вырасти… Он знал и причину. Некоторые паломники, ходившие в Муромский монастырь, все же возвратились в Липецкое, поселились вместе с новичками и дезертирами из армии. Очевидцы поражения Иннокентия, хотя и слабо верили в его святость, думали, что встреча Иннокентия в Каргополе и его арест — только дьявольское наваждение. И все-таки они видели, как Иннокентия повели в полицию и он не смог оказать сопротивления властям, подчинился слугам царя. Хоть и редко, но рассказывали об этом в кельях и тем вызывали сомнения в сердцах раян. Эти сомнения иногда высказывались вслух, а некоторые раяне ходили даже к отцам апостолам, спрашивали: может ли Иннокентий быть духом божьим, если не сумел оказать сопротивления какому-то десятку царских солдат и сейчас сидит в тюрьме по приказу императа? Отцы апостолы, как могли, доказывали непорочную святость Иннокентия, но сами видели, что верующих им не переубедить. Дух неповиновения распространился и среди дезертиров из армии. Чем дальше, тем они меньше подчинялись уставу пещерной жизни, чаще исчезали на несколько дней и возвращались или мертвецки пьяными, или приводили с собой проституток и развратничали, пели похабные песни. Встревоженные верующие собирались группами, обсуждали события, таинственно перешептывались.
Однажды в пещере № 967 случилось неожиданное.
Апостол Семен Бостанику оказался возле пещеры в то время, когда оттуда слышались неприличные песни. Под дверью стояла группа верующих и возмущенно упрекала святых отцов за то, что позволяют нечестивцам святотатствовать в святой обители. Семен понял, что обойти этот случай он не только не должен, но и не может. Сжав зубы, вошел в келью. Вокруг стола сидело шесть дезертиров. Перед ними — вино, колбаса, хлеб, брынза и другие припасы. Компания была уже пьяна. Тут же сидели полунагие женщины, простоволосые, пьяные. Одна из них, совершенно голая, лежала поперек кровати, и на груди у нее были четки с крестом.
Семен стал суровым, насупил брови.
— Вы что это, дети дьявола, затянули здесь языческие песни? Или забыли, что находитесь в обители духа святого Иннокентия? Сейчас же выгнать этих блудниц и прекратить пьянство! И обратите сердца ваши к господу.
На его слова из-за стола поднялся высокий краснорожий солдат и подошел к Семену. Дохнул на него винным перегаром и нагло усмехнулся.
— Эй ты, старый дурак! Вот я повернусь прямо сердцем к тебе и твоему господу! — крикнула одна из пьяных женщин. И с этими словами повернулась к нему задом, закинула подол и крикнула: — Смотри! Не видно ли там твоего бога?
Семен остолбенел от такого нахальства. А тот, что стоял перед ним, схватил его за воротник, притянул к столику и посадил на стул.
— Барабанная ты шкура, длинногривый ты черт! — крикнул он. — Тебе чего от нас нужно? Деньги мы дали за то, что живем здесь? Дали, я тебя спрашиваю? Говори! Не хочешь? Тогда я скажу. Вы получили с нас столько, что хватило бы мне купить вас всех с вашими шкурами. Если бы не война, если бы мне не нужно было скрываться, то за эти деньги вся ваша шайка плясала бы
у меня во дворе голышом на морозе целых три дня.
После этих слов он грязно выругался и ударил Семена. Сильно, с размаха, с ненавистью.
— На, сука монастырская! Получи в придачу к плате.
Семен упал. У него были выбиты зубы. Потом вскочил и опрометью выбежал из кельи. Он стремглав летел к брату Семеону.
Семеон выслушал его встревоженно. Он сразу увидел всю опасность, понял, что такое настроение нужно искоренить в самом начале. Авторитет обители был в опасности, престиж его и Иннокентия рушился, обороняться нужно немедленно, сию же минуту. Но как? Как это сделать? Что можно противопоставить жиру, накопленному в райском безделии? Что можно противопоставить пьяному кулачью, избалованному вольной, сытной жизнью в «раю»?
Семеон беспомощно огляделся вокруг и, заскулив, подошел к Бостанику.
— Слышишь, брат, нужно гнать их отсюда… Слышишь? Немедленно.
— Гнать? Чем? —злобно спросил Бостанику. — Кто будет гнать, если отец Иннокентий сидит в тюрьме, а вера у людей все больше угасает.
Это было действительно так. Без Иннокентия верующие переставали быть покорными и послушными. Это понимал Семеон-брат Иннокентия и приходил в ужас от того, что его влияния на массы хватит уже ненадолго. Несколько раз садился писать Иннокентию письмо, но тут
же бросал. Иннокентий не мог приехать, нужно самому спасаться. Но как? Как?
В дверь постучали.
— Войдите, — вздрогнув, сказал Семеон.
В келью вошел, взволнованный Григорий Григориан. Он только что вернулся из Балты. Григорий устало сел.
«Не привез ли он какой дурной вести об Иннокентии?» — мелькнуло у Семеона.
Но нет… Григорий о нем не вспоминает. Сбиваясь, он рассказывает, что в Балте какие-то люди с красными повязками на рукавах разоружают полицию, солдаты ходят свободно по улицам, и все говорят, что нет императа.
— Да ты что, с ума сошел?
Григорий клянется, что все это видел сам, когда стоял у монастырских ворот в Балте. Какие-то люди отняли у полицейского оружие и под тем же оружием куда-то повели. А потом шагали с красным флагом и кричали «ура». Да вот и сам архипастырь отец Амвросий об этом, наверное, пишет.
Семеон мигом разорвал конверт, достал письмо и начал читать:
«Балта, 13 марта 1917 года.В голове помутилось. Все пошло кругом.
Семеону Левизору.
Произошло чрезвычайное событие. Отныне нет царя на Руси и правит Временное правительство. Что это значит, не стану вам писать. А только времена наступают очень тревожные. Старая власть свергнута, полиции нет, мы безоружны. Принимайте меры, чтобы без шума выпроводить из рая дезертиров, а то они начнут разваливать монастырь, а оттуда и в Балту может прийти несчастье. Как вы это там сделаете — дело ваше, на месте виднее. По-моему, их нужно уговорить уйти добровольно, дескать, уже нет царя, и вас на войну не погонят. Только не всем сразу объявляйте, а поодиночке вызывайте и выпроваживайте. Да следите, чтобы они не начали пьянствовать. Свяжитесь по телеграфу с Иннокентием и узнайте, что он намерен предпринять. Тогда уж делайте все совместно с ним.
Епископ Амвросий».
Царя нет. Полиции нет. К лучшему это или к худшему, господи? Этого не мог понять брат Семеон и решил созвать совет апостолов.
Но что и как говорить апостолам? Если нет царя, нет полиции, так где же тогда Иннокентий — царь царей? Почему не возвращается он, чтобы держать в повиновении паству свою и защищать обитель?
Нерешительно позвонил. Вошла молодая послушница.
— Созови мне всех мужей святых и братьев моих.
Девочка вышла. Брат Семеон нервничал. Наконец вошли советчики. Брат Семеон сразу стал читать им письмо отца Амвросия. Все слушали молча. И когда он кончил, долго еще никто не нарушал тишины.
— Ну, так что посоветуете? Что делать отцы?
Поднялся Сырбул, румяный и крепкий старик. Он помялся немного и отрубил:
— Поздно отец Амвросий предупреждает… В «раю» уже знают об этом. Наши квартиранты сами собираются уходить. Но только хотят требовать назад деньги. Вот что. Говорят, теперь, когда нет царя, мы должны возвратить деньги, и отправить их на станцию. Верующие тоже бунтуют. Спрашивают, если нет царя, то почему, не приходит отец Иннокентий на царствование, чтобы возвратить наши хозяйства, наши земли, дать нам счастливую жизнь, как обещал в своих проповедях.
Все сидели, склонив головы, охваченные тревожным предчувствием. Ведь каждый знал, что достаточно одному из обитателей «рая» осознать весь ужас положения, трезво посмотреть на скотские условия жизни раян, как вся масса выйдет из повиновения, взорвется гневом. И в этом гневе, в этом стихийном водовороте сгорит в первую очередь Гефсиманский сад вместе с отцами апостолами.
— Так что ж вы советуете, отцы? Как поддержать веру в людях? Как защитить святую церковь от напасти дьявола?
— Не плачь, — грубо оборвал его речь брат Марк. — Бог знает, что делает. Не нам об этом думать. Отец Амвросий правильно советует. Надо вернуть Иннокентия из ссылки. Нужно снова отправить поход, пускай выйдут старые раяне, а новых мы здесь оставим. У новых вера еще крепка, их руками можно и дезертиров выгнать.
— А пойдут ли? — насмешливо спросил кто-то. — Уже ходили в Муромский.
— Пойдут! — отрубил Марк. — Это нужно поручить мироносицам. Еще неизвестно, действительно ли нет царя, или нас только дурачат. Пока вернутся, мы уже будем знать все, что нужно. А там, может, и Иннокентий возвратится.
Синедрион апостолов загудел. План Марка вернул всем надежду. Как-то сразу поверили в него и решили не откладывать поход.
— Кому же поручим это сделать? — нерешительно спросил Семеон.
— Я предлагаю послать Горпину, она наиболее известна среди мироносиц.
Горпина Корнева действительно была наиболее популярной мироносицей в «раю». Апостолы согласились и поручили организовать поход, собрать по селам средства. Руководство всем остальным опять-таки доверили Герасиму Мардарю и Семену Бостанику. В тот же день в Архангельск скорым поездом выехал брат Иннокентия Марк, чтобы предупредить Иннокентия и подготовить его к встрече с паствой.
Планы синедриона апостолов оправдались. Снова зашевелились раяне. Новый прилив веры вспыхнул в разбитых сердцах. Горпина Корнева оказалась в центре внимания.
Вокруг нее группировались и суетились бабы с райского подворья. В села двинулись вереницы паломников. Сама же Горпина ходила и рассказывала страшное видение, которое ей представилось в ночь перед пятницей.
— Лежу это я и вижу, как оно что-то — чирк! чирк! Встала. Смотрю, а отец Иннокентий стоит в терновом венке, в черном весь и свечу в руке держит. Стоит, смотрит на меня и к себе подзывает. Подхожу я. А он мне тогда: «Нет, не сама, говорит, иди, а двенадцать вас должно
быть. Выбери, говорит, еще одиннадцать и тогда приходи». Вот я и собираю это людей, чтобы пойти к нему. А как уходил, то еще добавил: «Да и те двенадцать только избранные, что ко мне войдут в мою темницу, а за вами пусть идет каждый, кто верит в меня».
Этот рассказ в сотнях вариантов распространялся «раем» в окрестных селах, где было много несчастных вдов и матерей, чьи мужья и сыновья не вернулись домой. Снова ожил «рай».
— Отец Иннокентий должен приехать! Отец Иннокентий возвращается судить грешных и праведных. Скоро прибудет преотул чел маре, чтобы сесть на престол и принести радость верующим! — гудели по всей Бессарабии.
Из хаты в хату, из двора во двор неслась весть о том, что войне уже конец, конец господству лютого императа, что вскоре придет царь царей Иннокентий и освободит свой народ. А вслед за этими ползли слухи, что уже и в «рай» проникла нечистая сила и восстает против обители, против Гефсиманского сада.
Заволновались раяне вокруг кельи отца Семеона. Толпятся, умоляют выйти и указать путь спасения. Смилостивился отец Семеон, вышел к своим верующим в церковь и громко сказал:
— Не велел мне отец Иннокентий об этом говорить никому, я и молчал. А теперь повелел вам, мирянам, сказать все. Живут у нас пройдохи, горлохваты, дьявольское племя, которое точит нож против святой церкви. Не подчиняется мне, не почитает бога и обитель. И бог сказал подобрать верных своих детей и очистить обитель.
— Покарать нечестивых! — хищно заревела толпа.
В ту ночь страшные вопли раздавались в кельях и пещерах. Беспощадно били дезертиров, на которых указывали святые апостолы. В одну ночь освободили от них монастырь.
Поход готовился. Пышный, помпезный поход за освобождение святого Иннокентия из Соловецкого монастыря. Перед этим два молебна отслужили: один за успехи похода, а второй — за победу над детьми дьявола, которых уничтожили во славу бога и его святого духа Иннокентия.
20
Марк прибыл в Соловецкий монастырь в апреле 1917 года. Он проехал долгий путь неизмеренными просторами Российской империи и видел, как шалела она в первом зареве революции. Марк насмотрелся на новые порядки, на людей с красными повязками на рукавах, узнал, что государь сам отрекся от власти, отдал царство народу. Но народ этот не стал царствовать, а с глухими проклятиями шумит на вокзалах, базарах, в селах.
Марк подробно все рассказывал Иннокентию и внимательно следил, как тот воспринимает. И когда хмурился Иннокентий, Марк говорил тише, а улыбался Иннокентий — Марк повышал голос.
— Сбили мы рога бунтовщикам, спасли обитель и к тебе ходоков снаряжаем. На тебя надежда… без тебя не удержимся.
Иннокентий довольно потер руки. Он почувствовал манящее дыхание воли.
— Это хорошо! Прекрасно! Ваши головы стали умнее. Ходоков ко мне пришлете, я возвращусь с народом, меня встретят, как царя, меня будут ждать, как пришествия бога. Верно! Мы покажем еще свою силу.
Он сел к столу и написал длинную телеграмму, адресованную в «рай», в которой приказывал снарядить в Соловецкий монастырь двенадцать ходоков, отправить их скорым поездом.
— Возьми эту телеграмму и поезжай на почту. Ко мне не приходи, пока не позову тебя. Никому не говори, что ты мой брат. Я теперь умнее буду, чем в Муромском. Нужно действовать по-другому.
Марк ушел. Иннокентий еще долго ходил взволнованный по келье, а успокоившись, начал составлять воззвание к пастве. Написал он его по-молдавски и переслал в типографию Фесенко в Одессе, просил напечатать 20 000 экземпляров. К нему приложил свой портрет и велел переслать заказ в Липецкое, в Гефсиманский сад. Аванс он предусмотрительно отправил вместе с заказом. Сумма аванса была значительно больше, чем стоила вся работа. Из этого Фесенко мог догадаться, что воззвание должно быть отпечатано без разрешения цензуры. В Липецкое он послал письмо, в котором писал, что воззвание нужно распространить среди крестьян. В этом воззвании он обещал возвратиться в Молдавию, на суд и расправу над нечестивыми, и выполнить свои обещания.
Марк подробно все рассказывал Иннокентию и внимательно следил, как тот воспринимает. И когда хмурился Иннокентий, Марк говорил тише, а улыбался Иннокентий — Марк повышал голос.
— Сбили мы рога бунтовщикам, спасли обитель и к тебе ходоков снаряжаем. На тебя надежда… без тебя не удержимся.
Иннокентий довольно потер руки. Он почувствовал манящее дыхание воли.
— Это хорошо! Прекрасно! Ваши головы стали умнее. Ходоков ко мне пришлете, я возвращусь с народом, меня встретят, как царя, меня будут ждать, как пришествия бога. Верно! Мы покажем еще свою силу.
Он сел к столу и написал длинную телеграмму, адресованную в «рай», в которой приказывал снарядить в Соловецкий монастырь двенадцать ходоков, отправить их скорым поездом.
— Возьми эту телеграмму и поезжай на почту. Ко мне не приходи, пока не позову тебя. Никому не говори, что ты мой брат. Я теперь умнее буду, чем в Муромском. Нужно действовать по-другому.
Марк ушел. Иннокентий еще долго ходил взволнованный по келье, а успокоившись, начал составлять воззвание к пастве. Написал он его по-молдавски и переслал в типографию Фесенко в Одессе, просил напечатать 20 000 экземпляров. К нему приложил свой портрет и велел переслать заказ в Липецкое, в Гефсиманский сад. Аванс он предусмотрительно отправил вместе с заказом. Сумма аванса была значительно больше, чем стоила вся работа. Из этого Фесенко мог догадаться, что воззвание должно быть отпечатано без разрешения цензуры. В Липецкое он послал письмо, в котором писал, что воззвание нужно распространить среди крестьян. В этом воззвании он обещал возвратиться в Молдавию, на суд и расправу над нечестивыми, и выполнить свои обещания.