Страница:
– А? Молодцы, я потом подпишу, – рассеянно промямлил куратор и спохватился: – Пятый! Повторяю последний раз: немедленно собирайся!
Ни крика, ни проклятий, ни мрачных прогнозов о разорении Организации из-за таких транжир, как я? Никого не пообещали немедленно пустить на корм тиграм? Да это чудо! Истинное чудо! В углу раздался придушенный визг – толстяк решил убедиться, что слышит доброго куратора не во сне, и ущипнул себя за бедро. Естественно, со всей дури. Постепенно обретая прежний апломб, я скрестил на груди руки и заботливо напомнил:
– Вы перепутали, наша смена сегодня с обеда. Вот разнарядка.
– Каждый носитель Отрицательной сущности принадлежит Организации целиком и полностью в любое время дня и ночи, – сухо процитировал Устав куратор. – Выкинь эту бумажку, она уже устарела. Обстоятельства изменились. Топай в пятый блок гаража, там ваша новая капсула. Реквизит костюмеры уже упаковали, переоденетесь на ходу, время поджимает. Готовность пятнадцать минут. Да, чуть не забыл напарники у тебя?
– Здесь.
– Наслышан о непростых взаимоотношениях в вашей команде! Втроем, значит, решили заночевать? Понятненько, хи-хи…
Хотя никто из полевых работников не видел своих курирующих администраторов лично (не положено по Уставу), я легко представил себе сальную улыбочку прикрепленной ко мне канцелярской крысы.
Пока наушник дробно вибрировал от ехидного смеха, любопытная напарница не выдержала и, подскочив к кнопке, включила громкую связь.
– Это вы над кем там хихикаете, а?
– Вторая! – радостно изумился куратор. – Ты еще здесь? Очень кстати, я забыл тебя предупредить, чтобы никаких туфель на шпильках. Задание нестандартное. Ну что, орлы, морально готовы? Вперед!
– А как же завтрак? – робко вякнул с дивана Третий.
– Сухие пайки загружены в капсулу, – сухо отбрил его куратор.
– Да что стрясло… – Я не успел закончить фразу, как меня перебила возмущенная Вторая:
– Это почему еще без шпилек?
– Говорю же: задание нестандартное! – с досадой повторил куратор.
Тоже мне удивил. На срезе моих рогов три кольца (это означает, что я проживаю уже четвертую жизнь), и лично я ни разу – повторяю: ни разу! – не получал стандартных заданий.
– Ладно, будем. Только через пятнадцать минут я не успею, – протянула Вторая. – Мне еще обувь искать.
– У тебя нет обуви? – изумился куратор, прекрасно изучивший комнату нашей красавицы, от пола до потолка заставленную коробками.
– Без шпилек нет! – упрямо надула губки Вторая.
В громкоговорителе послышался тихий стон и чей-то посторонний неразборчивый голос. Как я ни напрягал слух, но смог разобрать лишь «совсем бездельников распустил» и «сам полетишь, если справиться не можешь». Кажется, нашего куратора кто-то ругал. Возможно, его куратор, если такая должность вообще существует.
К чести невидимого и почти неслышимого собеседника, он обладал прекрасным даром внушения. Мой администратор заорал так, что Шива забилась под шкаф, а динамик чуть не треснул от напряжения.
– Лети босая!
Когда надо, то мы, полевые работники, ребята сообразительные. Какая там готовность пятнадцать минут! Уже через пять, с перепугу застегнувшись не на те пуговицы, мы стояли навытяжку в пятом блоке гаража и изумленно таращились на доселе невиданное транспортное средство.
Меньше всего наша новая капсула напоминала капсулу.
Сверкающий серебристым лаком капот гоночного болида продолжался корпусом представительского лимузина, а сзади был ловко присобачен потрепанный жизнью багажный отсек от грузового перевозчика. Многочисленные ямки на корпусе багажного отсека, проеденные ржавчиной, были аккуратно зашпаклеваны и закрашены, причем, судя по запаху, совсем недавно.
Так как обычно мы пользуемся типовыми раздолбанными двухместными машинами, Третий почти прослезился от умиления. Наивный толстяк решил, что лишние сиденья предусмотрены для его удобства (из-за нестандартных габаритов раньше ему приходилось тесниться в багажном отсеке).
– Это нам? Вот спасибо!
Куратор замялся.
– Ой! А почему номера чужого филиала? – удивилась Вторая, приподнимаясь на носочки (полуторадюймовые каблуки ее туфель явно казались нашей красавице непривычно низкими).
– Для конспирации, – сухо ответил администратор. – Координаты первой цели: улица Святого Люциана, дом три, клиент Ниацин Коваль, составитель травяных сборов, сын аптекаря. Копия договора в бардачке. Клиент прогарантировал исполнение поручения, но будьте бдительны, этот аптекарский сынок жучок еще тот. Обманет и не поморщится. Ну что, бойцы – стартуйте, время поджимает!
– А она не развалится? – Чертовка с опаской ковырнула заднее крыло и тут же отскочила: – Ангелы побери! Ноготь краской испачкала! Вот же…
– Да тронетесь вы или нет?!
В голосе обычно невозмутимого куратора звучала искренняя ярость. Нечего и говорить, что мы занервничали, впихнулись в капсулу, как попало, и вылетели из гаража со скоростью звука. Не уверен даже, что техники успели до конца открыть ворота, – во всяком случае, что-то противно царапнуло по бокам нашего транспортного гибрида.
Первые несколько минут летели молча, никто не решался заговорить. Наконец Вторая не выдержала:
– Слушай, Третий, будь другом, посмотри, что нам загрузили в дорогу.
– Золотые слова! – поддержал ее я.
Чертовка была права. Как ни смешно звучит, многое о будущем задании можно узнать, просто изучив содержимое багажного отсека. Толстяк перестал чавкать и со вздохом полез назад. Отсутствовал он долго и вернулся совершенно обескураженный с болтающимся на шее обрывком веревки.
– Что там? – забеспокоилась Вторая.
– Еда так себе, – грустно сообщил Третий. – Стандартный набор.
– А кроме продуктов что-нибудь есть?
– Много чего, – встревожено покачал головой Третий. – Одних только пузырьков с наклейками «яд для смазывания кинжалов» десяток. Еще имеется отравленное вино, спрей для уничтожения отпечатков пальцев, искусственное привидение, серные дымовые шашки, программируемый камень, падающий на голову согласно выставленному времени… – тут толстяк захрипел и схватился обеими руками за горло.
– Что это с ним? – испугалась чертовка. – Никак подавился?
– С ним, а также на нем, – радостно доложил куратор, снова появляясь в эфире, – самоудушающий шнур! Эффективность восемьдесят семь процентов, так что ты помоги ему, Вторая. Эй! Эй, Вторая! Что ты делаешь?
– Вручную повышает эффективность действия шнура до ста процентов, – злорадно объяснил я, оттаскивая напарницу от моего друга и помогая ему освободиться от веревки. Руль при этом пришлось придерживать коленом.
Спасенный толстяк рухнул на пол и тяжело, с присвистом задышал, бросая на напарницу недобрые взгляды. Обиженная красавица демонстративно покинула место второго пилота и уползла в хвост капсулы. Спустя секунду сзади зашуршали пакеты.
– Ой! – изумилась чертовка. – Да тут одежда валяется! А кружев-то, кружев! И дерюжка какая-то.
– Это ваши рабочие костюмы, – любезно пояснил куратор. – Конкретно то, что ты держишь сейчас в руках, – твое платье.
– Тряпка?!
– Повседневное платье городской служанки.
– Кого?!
– Служанки. Предупреждая дальнейшую истерику, говорю сразу: работаете в графском замке. Пятый – знатный вельможа из рода Рик, Третий его родной брат, а ты… прости, детка, но таким высокопоставленным господам не обойтись без прислуги. Ты все поняла?
Не выдержав, я засмеялся.
Высоко задрав подбородок, чертовка молча промаршировала из багажного отсека в нос капсулы, умудрившись не задеть при этом низкого потолка. Легонько шевельнув бедром, она смела с кресла растерявшегося Третьего и плюхнулась рядом со мной, изо всей силы вонзив мне в ногу каблук своего ботинка.
– Уй! – вскрикнул я, чуть не выпустив руль.
– Простите, хозяин. Я нечаянно, – елейным голоском пропела красавица.
– Вот именно поэтому я и наложил запрет на шпильки, глубокомысленно изрек куратор. – Ну что, орлы, вижу, у вас накопились вопросы? До аптеки еще четверть часа лету, так что слушайте задание…
Второй дом от края Ключа. Два часа пополуночи
Тор. Центральная площадь Старого грода
Ни крика, ни проклятий, ни мрачных прогнозов о разорении Организации из-за таких транжир, как я? Никого не пообещали немедленно пустить на корм тиграм? Да это чудо! Истинное чудо! В углу раздался придушенный визг – толстяк решил убедиться, что слышит доброго куратора не во сне, и ущипнул себя за бедро. Естественно, со всей дури. Постепенно обретая прежний апломб, я скрестил на груди руки и заботливо напомнил:
– Вы перепутали, наша смена сегодня с обеда. Вот разнарядка.
– Каждый носитель Отрицательной сущности принадлежит Организации целиком и полностью в любое время дня и ночи, – сухо процитировал Устав куратор. – Выкинь эту бумажку, она уже устарела. Обстоятельства изменились. Топай в пятый блок гаража, там ваша новая капсула. Реквизит костюмеры уже упаковали, переоденетесь на ходу, время поджимает. Готовность пятнадцать минут. Да, чуть не забыл напарники у тебя?
– Здесь.
– Наслышан о непростых взаимоотношениях в вашей команде! Втроем, значит, решили заночевать? Понятненько, хи-хи…
Хотя никто из полевых работников не видел своих курирующих администраторов лично (не положено по Уставу), я легко представил себе сальную улыбочку прикрепленной ко мне канцелярской крысы.
Пока наушник дробно вибрировал от ехидного смеха, любопытная напарница не выдержала и, подскочив к кнопке, включила громкую связь.
– Это вы над кем там хихикаете, а?
– Вторая! – радостно изумился куратор. – Ты еще здесь? Очень кстати, я забыл тебя предупредить, чтобы никаких туфель на шпильках. Задание нестандартное. Ну что, орлы, морально готовы? Вперед!
– А как же завтрак? – робко вякнул с дивана Третий.
– Сухие пайки загружены в капсулу, – сухо отбрил его куратор.
– Да что стрясло… – Я не успел закончить фразу, как меня перебила возмущенная Вторая:
– Это почему еще без шпилек?
– Говорю же: задание нестандартное! – с досадой повторил куратор.
Тоже мне удивил. На срезе моих рогов три кольца (это означает, что я проживаю уже четвертую жизнь), и лично я ни разу – повторяю: ни разу! – не получал стандартных заданий.
– Ладно, будем. Только через пятнадцать минут я не успею, – протянула Вторая. – Мне еще обувь искать.
– У тебя нет обуви? – изумился куратор, прекрасно изучивший комнату нашей красавицы, от пола до потолка заставленную коробками.
– Без шпилек нет! – упрямо надула губки Вторая.
В громкоговорителе послышался тихий стон и чей-то посторонний неразборчивый голос. Как я ни напрягал слух, но смог разобрать лишь «совсем бездельников распустил» и «сам полетишь, если справиться не можешь». Кажется, нашего куратора кто-то ругал. Возможно, его куратор, если такая должность вообще существует.
К чести невидимого и почти неслышимого собеседника, он обладал прекрасным даром внушения. Мой администратор заорал так, что Шива забилась под шкаф, а динамик чуть не треснул от напряжения.
– Лети босая!
Когда надо, то мы, полевые работники, ребята сообразительные. Какая там готовность пятнадцать минут! Уже через пять, с перепугу застегнувшись не на те пуговицы, мы стояли навытяжку в пятом блоке гаража и изумленно таращились на доселе невиданное транспортное средство.
Меньше всего наша новая капсула напоминала капсулу.
Сверкающий серебристым лаком капот гоночного болида продолжался корпусом представительского лимузина, а сзади был ловко присобачен потрепанный жизнью багажный отсек от грузового перевозчика. Многочисленные ямки на корпусе багажного отсека, проеденные ржавчиной, были аккуратно зашпаклеваны и закрашены, причем, судя по запаху, совсем недавно.
Так как обычно мы пользуемся типовыми раздолбанными двухместными машинами, Третий почти прослезился от умиления. Наивный толстяк решил, что лишние сиденья предусмотрены для его удобства (из-за нестандартных габаритов раньше ему приходилось тесниться в багажном отсеке).
– Это нам? Вот спасибо!
Куратор замялся.
– Ой! А почему номера чужого филиала? – удивилась Вторая, приподнимаясь на носочки (полуторадюймовые каблуки ее туфель явно казались нашей красавице непривычно низкими).
– Для конспирации, – сухо ответил администратор. – Координаты первой цели: улица Святого Люциана, дом три, клиент Ниацин Коваль, составитель травяных сборов, сын аптекаря. Копия договора в бардачке. Клиент прогарантировал исполнение поручения, но будьте бдительны, этот аптекарский сынок жучок еще тот. Обманет и не поморщится. Ну что, бойцы – стартуйте, время поджимает!
– А она не развалится? – Чертовка с опаской ковырнула заднее крыло и тут же отскочила: – Ангелы побери! Ноготь краской испачкала! Вот же…
– Да тронетесь вы или нет?!
В голосе обычно невозмутимого куратора звучала искренняя ярость. Нечего и говорить, что мы занервничали, впихнулись в капсулу, как попало, и вылетели из гаража со скоростью звука. Не уверен даже, что техники успели до конца открыть ворота, – во всяком случае, что-то противно царапнуло по бокам нашего транспортного гибрида.
Первые несколько минут летели молча, никто не решался заговорить. Наконец Вторая не выдержала:
– Слушай, Третий, будь другом, посмотри, что нам загрузили в дорогу.
– Золотые слова! – поддержал ее я.
Чертовка была права. Как ни смешно звучит, многое о будущем задании можно узнать, просто изучив содержимое багажного отсека. Толстяк перестал чавкать и со вздохом полез назад. Отсутствовал он долго и вернулся совершенно обескураженный с болтающимся на шее обрывком веревки.
– Что там? – забеспокоилась Вторая.
– Еда так себе, – грустно сообщил Третий. – Стандартный набор.
– А кроме продуктов что-нибудь есть?
– Много чего, – встревожено покачал головой Третий. – Одних только пузырьков с наклейками «яд для смазывания кинжалов» десяток. Еще имеется отравленное вино, спрей для уничтожения отпечатков пальцев, искусственное привидение, серные дымовые шашки, программируемый камень, падающий на голову согласно выставленному времени… – тут толстяк захрипел и схватился обеими руками за горло.
– Что это с ним? – испугалась чертовка. – Никак подавился?
– С ним, а также на нем, – радостно доложил куратор, снова появляясь в эфире, – самоудушающий шнур! Эффективность восемьдесят семь процентов, так что ты помоги ему, Вторая. Эй! Эй, Вторая! Что ты делаешь?
– Вручную повышает эффективность действия шнура до ста процентов, – злорадно объяснил я, оттаскивая напарницу от моего друга и помогая ему освободиться от веревки. Руль при этом пришлось придерживать коленом.
Спасенный толстяк рухнул на пол и тяжело, с присвистом задышал, бросая на напарницу недобрые взгляды. Обиженная красавица демонстративно покинула место второго пилота и уползла в хвост капсулы. Спустя секунду сзади зашуршали пакеты.
– Ой! – изумилась чертовка. – Да тут одежда валяется! А кружев-то, кружев! И дерюжка какая-то.
– Это ваши рабочие костюмы, – любезно пояснил куратор. – Конкретно то, что ты держишь сейчас в руках, – твое платье.
– Тряпка?!
– Повседневное платье городской служанки.
– Кого?!
– Служанки. Предупреждая дальнейшую истерику, говорю сразу: работаете в графском замке. Пятый – знатный вельможа из рода Рик, Третий его родной брат, а ты… прости, детка, но таким высокопоставленным господам не обойтись без прислуги. Ты все поняла?
Не выдержав, я засмеялся.
Высоко задрав подбородок, чертовка молча промаршировала из багажного отсека в нос капсулы, умудрившись не задеть при этом низкого потолка. Легонько шевельнув бедром, она смела с кресла растерявшегося Третьего и плюхнулась рядом со мной, изо всей силы вонзив мне в ногу каблук своего ботинка.
– Уй! – вскрикнул я, чуть не выпустив руль.
– Простите, хозяин. Я нечаянно, – елейным голоском пропела красавица.
– Вот именно поэтому я и наложил запрет на шпильки, глубокомысленно изрек куратор. – Ну что, орлы, вижу, у вас накопились вопросы? До аптеки еще четверть часа лету, так что слушайте задание…
Второй дом от края Ключа. Два часа пополуночи
Как и положено опытным нарушителям закона, они подъехали поздно ночью.
Едва не пропустив в темноте нужную калитку, возница резко натянул вожжи, и телега чуть не опрокинулась. Гнедой жеребец с белым пятном на лбу прижал уши и нервно заржал.
– Выгружай!
Двое крестьян разгребли солому и, сгибаясь под тяжестью ноши, потащили к дому брыкающийся сверток. Стоило носильщикам убрать руки, как сверток резко забился и предпринял попытку отползти, но тяжелый сапог с деревянными гвоздиками на подошве придавил его к земле:
– Лежать!
От дома отделилась невысокая фигура. Бородатый мужчина в плаще с побитым молью кроличьим подбоем поднял повыше фонарь и осветил грязный мешок со следами свежем штопки.
– Это он?
– Не сомневайся, хозяин.
– А не вырвется?
– Обижаете. Три мотка заговоренной конопляной веревки на щенка извели.
Мужчина отвязал от пояса круглый кошель с вышитой монограммой.
– Держи. Как договаривались.
Возница резво протянул руку, но бородатый шлепнул его по тыльной стороне ладони.
– Куда?! Сказано было – никаких следов! Подставляй свои грабли, сейчас высыплю…
Горсть паундов перекочевала из кошелька в потную ладонь.
Возница потупился.
– Доплатить бы, хозяин… Лошади из велись за дорогу, они ведь чуют его, страшно… Да и нам досталось. Пока ловили, двоих подрал…
– Нечего было рот разевать, – сурово заметил мужчина. Тоже мне… охотнички. Бери, что дают, или проваливай. Хотя постой! Сумеешь еще одного добыть? Примерно такого же возраста, можно чуть старше. Плачу по прежней таксе.
– А… – воодушевленно начал собеседник, но был решительно перебит в самом начале фразы.
– Ни сентаво больше!
– Постараемся.
Разочарованно вздохнув, возница цыкнул на застывших неподалеку сонных носильщиков, загоняя их обратно на телегу, а сам забрался на облучок. Не дожидаясь понукания, конь рванул с места, и ночные гости быстро скрылись за поворотом.
Бородатый огляделся по сторонам и, ухватив яростно сопящий мешок за горловину, поволок его по дорожке к сараю. Дверь сарая с осторожным скрипом отворилась, и плохо различимый в темноте помощник принял груз из рук в руки.
– Давай сюда. Ух ты, тяжелый какой! Не переросток?
– В самый раз, по человеческим меркам лет десять-одиннадцать, как просили. Где лунный календарь?
– В доме.
– Пошли. Нужно все рассчитать.
– А зачем ты еще одного заказал?
– Пригодится. Сейчас на них самый спрос: и проводник, и ищейка в одном лице – удобно. Утром проверишь щенка и к ночи отвезешь в Тор. Оставишь На прежнем месте в заброшенном доме, заказчик заберет лично. Только не на самом виду клади! Закопай в мусор.
– Не сомневайся, – с тихим смешком кивнул помощник. Уж чего-чего, а мусора там… в прошлый раз сапоги до верха голенищ угадил. Отвратительное местечко.
– Зато пустое, без свидетелей.
Выпустив невидимого собеседника на дорожку, бородатый легонько погладил через мешковину бок пленника и запер дверь сарая на оба замка. Потом подумал и припер для надежности сосновой жердью. Щенок он, конечно, щенок, но все-таки не халлийская болонка, а вервольф.
Тихо шаркнула подметка сапога, вытираемая о ступеньку и все затихло…
Насчет замусоренности заброшенного дома поставщик вервольфов попал в точку. Любое нежилое строение в городе через короткий промежуток времени почему-то оказывалось заваленным всякой дрянью по самую крышу. Даже если закрыть его на десять запоров, а окна забить досками – все равно каким-то мистическим образом горожане умудрялись утащить оттуда все мало-мальски пригодное для личного хозяйства, в качестве компенсации наваливая горы отходов из того же самого хозяйства.
А вот по поводу отсутствия свидетелей можно и поспорить.
На самом деле заброшенные дома редко бывают пустыми. Заброшенный дом не горд и привечает всех: лишившихся собственного жилья домовых-погорельцев, облезлых кошек, прячущихся от дождя птиц, мелких воришек, бегущих от стука железных каблуков ночной стражи. Все те, кому заказан вход в сверкающие лаком двери приличного семейного особняка в любое время могут рассчитывать на гостеприимство ободранных стен.
Двухэтажное строение на окраине Старого грода еще помнило те времена, когда цветы не росли из трещин на его каменном теле, а стояли на столе в высокой вазе. И хотя сейчас у него отсутствовали не только стекла в оконных проемах, но и крыша, здание все еще хранило следы былого великолепия, демонстрируя прохожим строгий портик антик и остатки лепнины по обе стороны некогда парадного входа.
В тот самый момент, когда поставщик вервольфов пристраивал щенка в сарае, кусты у глухой стены заброшенного дома раздвинулись и выпустили на свет божий высокого демона, одетого в скромную серую куртку, брюки в тон и необычные ботфорты: множество узких треугольников, сшитых друг с другом незаметными стежками. Отряхнув с себя прилипшие кленовые листья и картофельные очистки, он расправил плечи и с некоторым усилием поднял за спиной черные крылья.
В дальнем углу, заваленном мусором, послышался шорох.
– Имоха? – не оборачиваясь, спросил демон, вытаскивая из кармана миниатюрную саламандру на цепочке и щелкая ее когтем по хвосту, чтобы прикурить сигару.
– Да, господин Ифиторель! – От чрезмерного усердия голос запечного звучал тоненько и вибрировал, как у деревянной игрушки-свистульки.
– Чего дрожишь, нечисть?
– Так… холодно же, – тоскливо признался Имоха, зябко кутаясь в солому. – Осень…
– Подбавь огоньку, ты же хранитель очага! – издевательски хихикнул демон, выпуская меж зубов струйку дыма. – Да ладно, ладно, не надувайся, я пошутил. Тебе поручение: следить за входом в нору, чтобы чужие не ходили. А то взяли моду шляются и шляются! Не дом, а воровская малина… Я там сделал кое-что на нижнем ярусе, теперь надо выждать. И смотри у меня, прозеваешь хоть муху – выброшу последний кирпич!
Имоха судорожно сглотнул комок страха.
Угроза была не пустяшной. Как запечный, Имоха мог жить в доме лишь до тех пор, пока в нем оставалась печь или хотя бы ее остатки. От широкой двойной печи – бывшего владения Имохи – остался только жалкий обломок, над которым запечный трясся как над самым дорогим сокровищем, бережно укрывая от осадков и ежедневно перепрятывая.
Проводив важного гостя до двери (точнее, до дверного проема), запечный подобострастно поклонился и, едва дождавшись его ухода, бросился к кустам. Суетливо причитая «Как же это все не вовремя» и «Вот так по надежней будет», он притащил к засыпанной норе остатки подпаленного матраса, тщательно заткнул щели и сам устроился рядышком, намереваясь умереть, но выполнить поручение.
Сидеть вот так, неподвижно, бездеятельно, было скучно.
Кроме скуки Имоху заедало любопытство: его изогнутый хоботок крутился во все стороны, пытаясь учуять следы деятельности демона, скрытые глубоко под землей, в нижнем городе. Однако кроме едва слышных шорохов, он не распознал ничего.
Вспомнив о том, что нора ведет в пещерную полость, где полно летучих мышей, Имоха окончательно разочаровался и, прикрыв черными от старой сажи веками подслеповатые глазки, задремал.
Едва не пропустив в темноте нужную калитку, возница резко натянул вожжи, и телега чуть не опрокинулась. Гнедой жеребец с белым пятном на лбу прижал уши и нервно заржал.
– Выгружай!
Двое крестьян разгребли солому и, сгибаясь под тяжестью ноши, потащили к дому брыкающийся сверток. Стоило носильщикам убрать руки, как сверток резко забился и предпринял попытку отползти, но тяжелый сапог с деревянными гвоздиками на подошве придавил его к земле:
– Лежать!
От дома отделилась невысокая фигура. Бородатый мужчина в плаще с побитым молью кроличьим подбоем поднял повыше фонарь и осветил грязный мешок со следами свежем штопки.
– Это он?
– Не сомневайся, хозяин.
– А не вырвется?
– Обижаете. Три мотка заговоренной конопляной веревки на щенка извели.
Мужчина отвязал от пояса круглый кошель с вышитой монограммой.
– Держи. Как договаривались.
Возница резво протянул руку, но бородатый шлепнул его по тыльной стороне ладони.
– Куда?! Сказано было – никаких следов! Подставляй свои грабли, сейчас высыплю…
Горсть паундов перекочевала из кошелька в потную ладонь.
Возница потупился.
– Доплатить бы, хозяин… Лошади из велись за дорогу, они ведь чуют его, страшно… Да и нам досталось. Пока ловили, двоих подрал…
– Нечего было рот разевать, – сурово заметил мужчина. Тоже мне… охотнички. Бери, что дают, или проваливай. Хотя постой! Сумеешь еще одного добыть? Примерно такого же возраста, можно чуть старше. Плачу по прежней таксе.
– А… – воодушевленно начал собеседник, но был решительно перебит в самом начале фразы.
– Ни сентаво больше!
– Постараемся.
Разочарованно вздохнув, возница цыкнул на застывших неподалеку сонных носильщиков, загоняя их обратно на телегу, а сам забрался на облучок. Не дожидаясь понукания, конь рванул с места, и ночные гости быстро скрылись за поворотом.
Бородатый огляделся по сторонам и, ухватив яростно сопящий мешок за горловину, поволок его по дорожке к сараю. Дверь сарая с осторожным скрипом отворилась, и плохо различимый в темноте помощник принял груз из рук в руки.
– Давай сюда. Ух ты, тяжелый какой! Не переросток?
– В самый раз, по человеческим меркам лет десять-одиннадцать, как просили. Где лунный календарь?
– В доме.
– Пошли. Нужно все рассчитать.
– А зачем ты еще одного заказал?
– Пригодится. Сейчас на них самый спрос: и проводник, и ищейка в одном лице – удобно. Утром проверишь щенка и к ночи отвезешь в Тор. Оставишь На прежнем месте в заброшенном доме, заказчик заберет лично. Только не на самом виду клади! Закопай в мусор.
– Не сомневайся, – с тихим смешком кивнул помощник. Уж чего-чего, а мусора там… в прошлый раз сапоги до верха голенищ угадил. Отвратительное местечко.
– Зато пустое, без свидетелей.
Выпустив невидимого собеседника на дорожку, бородатый легонько погладил через мешковину бок пленника и запер дверь сарая на оба замка. Потом подумал и припер для надежности сосновой жердью. Щенок он, конечно, щенок, но все-таки не халлийская болонка, а вервольф.
Тихо шаркнула подметка сапога, вытираемая о ступеньку и все затихло…
Насчет замусоренности заброшенного дома поставщик вервольфов попал в точку. Любое нежилое строение в городе через короткий промежуток времени почему-то оказывалось заваленным всякой дрянью по самую крышу. Даже если закрыть его на десять запоров, а окна забить досками – все равно каким-то мистическим образом горожане умудрялись утащить оттуда все мало-мальски пригодное для личного хозяйства, в качестве компенсации наваливая горы отходов из того же самого хозяйства.
А вот по поводу отсутствия свидетелей можно и поспорить.
На самом деле заброшенные дома редко бывают пустыми. Заброшенный дом не горд и привечает всех: лишившихся собственного жилья домовых-погорельцев, облезлых кошек, прячущихся от дождя птиц, мелких воришек, бегущих от стука железных каблуков ночной стражи. Все те, кому заказан вход в сверкающие лаком двери приличного семейного особняка в любое время могут рассчитывать на гостеприимство ободранных стен.
Двухэтажное строение на окраине Старого грода еще помнило те времена, когда цветы не росли из трещин на его каменном теле, а стояли на столе в высокой вазе. И хотя сейчас у него отсутствовали не только стекла в оконных проемах, но и крыша, здание все еще хранило следы былого великолепия, демонстрируя прохожим строгий портик антик и остатки лепнины по обе стороны некогда парадного входа.
В тот самый момент, когда поставщик вервольфов пристраивал щенка в сарае, кусты у глухой стены заброшенного дома раздвинулись и выпустили на свет божий высокого демона, одетого в скромную серую куртку, брюки в тон и необычные ботфорты: множество узких треугольников, сшитых друг с другом незаметными стежками. Отряхнув с себя прилипшие кленовые листья и картофельные очистки, он расправил плечи и с некоторым усилием поднял за спиной черные крылья.
В дальнем углу, заваленном мусором, послышался шорох.
– Имоха? – не оборачиваясь, спросил демон, вытаскивая из кармана миниатюрную саламандру на цепочке и щелкая ее когтем по хвосту, чтобы прикурить сигару.
– Да, господин Ифиторель! – От чрезмерного усердия голос запечного звучал тоненько и вибрировал, как у деревянной игрушки-свистульки.
– Чего дрожишь, нечисть?
– Так… холодно же, – тоскливо признался Имоха, зябко кутаясь в солому. – Осень…
– Подбавь огоньку, ты же хранитель очага! – издевательски хихикнул демон, выпуская меж зубов струйку дыма. – Да ладно, ладно, не надувайся, я пошутил. Тебе поручение: следить за входом в нору, чтобы чужие не ходили. А то взяли моду шляются и шляются! Не дом, а воровская малина… Я там сделал кое-что на нижнем ярусе, теперь надо выждать. И смотри у меня, прозеваешь хоть муху – выброшу последний кирпич!
Имоха судорожно сглотнул комок страха.
Угроза была не пустяшной. Как запечный, Имоха мог жить в доме лишь до тех пор, пока в нем оставалась печь или хотя бы ее остатки. От широкой двойной печи – бывшего владения Имохи – остался только жалкий обломок, над которым запечный трясся как над самым дорогим сокровищем, бережно укрывая от осадков и ежедневно перепрятывая.
Проводив важного гостя до двери (точнее, до дверного проема), запечный подобострастно поклонился и, едва дождавшись его ухода, бросился к кустам. Суетливо причитая «Как же это все не вовремя» и «Вот так по надежней будет», он притащил к засыпанной норе остатки подпаленного матраса, тщательно заткнул щели и сам устроился рядышком, намереваясь умереть, но выполнить поручение.
Сидеть вот так, неподвижно, бездеятельно, было скучно.
Кроме скуки Имоху заедало любопытство: его изогнутый хоботок крутился во все стороны, пытаясь учуять следы деятельности демона, скрытые глубоко под землей, в нижнем городе. Однако кроме едва слышных шорохов, он не распознал ничего.
Вспомнив о том, что нора ведет в пещерную полость, где полно летучих мышей, Имоха окончательно разочаровался и, прикрыв черными от старой сажи веками подслеповатые глазки, задремал.
Тор. Центральная площадь Старого грода
С привычно благостным выражением на круглощеком лице брат Нилс стоял посреди площади и легонько потряхивал ящиком с изображением Святого лика и прорезью для монет. На вид классический простак деревенского разлива – спокойный, солидный, среднего роста; не красавец, но симпатичный, без особых примет. Словом, вполне обычен.
На первый взгляд.
Второй, более внимательный взгляд обнаруживал едва намечающийся пивной животик, ритмично и не по-монашески бодро притоптывающую ногу и самое главное – глаза. Под верхним слоем безмятежной честности отчетливо читалась природная смекалистость, щедро сдобренная хитростью, крестьянской расчетливостью и долей ехидства. Не бывает у монахов таких глаз. По крайней мере, не должно быть.
Действительно, волонтером Нилс стал не по сознательному душевному порыву, а… скажем так, в силу обстоятельств. Причем так стремительно, что свидетели этого доброго поступка и опомниться не успели. Казалось бы, помощник пивоторговца только что хлопотал в подсобке – и вот он уже несется по улице, отдуваясь и сверкая пятками, на бегу впрыгивает в кривую повозку под бок троице клюющих носами монахов, подхлестывает мокрым фартуком меланхоличную лошадку, и вся эта компания галопом скрывается в туманной дали.
Хозяин пивнушки долго бежал следом, но не догнал, плюнул с досады на дорогу и вернулся в брошенное на произвол судьбы заведение. Объяснять публике, что произошла нечаянная ошибка: «Корона Крабса» вовсе не варится по старинному эльфийскому рецепту и не меняет цвет в зависимости от погоды.
От радости, что остался цел после своих рискованных экспериментов с пивом, Нилс напился, не сходя с повозки, найденным тут же (вот это сюрприз, спасибо тебе, Господи) кагором.
Склонить на что-то пьяного человека очень легко. На все вопросы он отвечает «угу», а хочет на самом деле лишь одного чтобы его перестали теребить и оставили в покое. Ниле не помнил, как подписал желтый бланк годового договора с церковным приютом.
Зато помнил, как, очухавшись на середине пути, впал в отчаяние и предпринял несколько попыток спрыгнуть на ходу с повозки в пропасть, но каждый раз изумленные такой горячностью монахи ловили его за щиколотки и водружали обратно.
Действительно, что теперь поделаешь? Подписался так подписался…
Начав жизнь с чистого листа, Нилс на удивление легко влился в новый коллектив, старательно избегая разговоров о прежнем, грешном мирском существовании. И хотя его умение разбавить пиво до той неуловимой волшебной концентрации, когда вкус практически не страдает, а прибыль уже ощутима, являлось своего рода великим талантом, все же это было не совсем то, чем принято хвастаться в приличном обществе. Особенно монашеском.
И так, сбылись мрачные пожелания хозяина пивнушки, брошенные вслед уезжающей повозке: его хитренький помощник жил теперь в самом настоящем дурдоме и побирался посреди площади Христа ради.
Правда, просил не для себя – в этом пивоторговец ошибся.
Но зато как просил!
В данный момент, позевывая в рукав, Нилс строго оглядывал прохожих. Не желающих жертвовать святой брат подмечал издалека: они старались огибать пятачок, на котором он расположился со своим ящиком, и с деловым видом торопились свернуть на соседнюю улицу. Те, кто не успел заметить монаха вовремя, растерянно улыбались и расставались с монеткой – не дать брату Нилсу пожертвование, глядя в его честные голубые глаза с отчетливой хитринкой на дне; было практически невозможно.
Периодически в этих честных глазах проскальзывало даже такое странное выражение, что у прохожего возникала убежденность: если не пожертвовать добровольно, этот монах отнимет деньги силой.
Для приюта святого Паллы бывший помощник пивовара оказался просто находкой.
Богоугодное заведение, приютившее в своих стенах скорбных умом, открылось всего три года назад. Один из мелкопоместных Торских баронов воздвиг его в честь чудесного излечения от старческого слабоумия собственной тетки. Ни лекарства, ни про писанные докторами жестокие процедуры натирания позвоночника перцем с последующим обливанием ледяной водой не помогли – зато помогли молитвы святому Палле.
Обретение здоровья любимой тетей было тем более кстати, что перед тем, как впасть в маразм, она успела составить весьма затейливое завещание, ударившее барона-племянника в самое сердце. Согласно последней воле тетушки, все ее имущество распределялось поровну между «сирыми и убогими города Тора», после чего барон, любивший кутнуть, остался бы сам гол и бос.
Всего за полгода молитв и поста святой Палла навел порядок в мозгах старушки, а воодушевленный барон проделал то же самое с завещанием, убедив тетку позаботиться о любимом племяннике и обещая отгрохать после ее смерти приют, в котором несчастные, блуждающие в потемках умы смогут обрести свет исцеления.
Барон выполнил обещание. На окраине Нового грода возвели крепкое каменное здание, но вот на содержание его средств уже не осталось, и больные страдальцы вынуждены были в перерывах между молитвами пасти коз и работать на винограднике. К удивлению проверяющих, последнее занятие весьма благотворно сказалось на умственном состоянии пациентов и их настроении. Особенно сбор урожая и разлив готового вина по бутылкам. А уж с появлением брата Нилса дела и вовсе пошли неплохо. После ежедневного сбора средств монах приходил довольный, со значительной суммой, и часто даже отказывался от обеда (по его словам, некоторые жертвовали хлеб, который он позволял себе съедать на месте).
Так как Тор был городом не простым, а портовым, к тому же близким к границе, то и обитатели приюта были разношерстными. Разорившиеся крестьяне, отбившиеся от своих наемники, должники, неспособные рассчитаться с кредиторами, беглые воришки – все они не доставляли особых хлопот. Для многих главным было даже не исцеление, а кусок хлеба и крыша над головой. Хуже обстояли дела с иностранными пассажирами, спешно снятыми с кораблей вместе со скарбом. На кого только не насмотрелись монахи за три года!
Взять хотя бы иноземных дикарей, пытающихся контрабандой проникнуть на тучные земли Большой Велии, спрятавшись меж тюков с шерстью, и не выдерживающих голода и жажды. Бывало, за лето привозили двоих, а то и троих. Прежде чем приступить к молитвам. их перво-наперво приходилось учить самым элементарным правилам гигиены: как есть ложкой, как омывать лицо, как отправлять естественные надобности. И это еще не самый плохой случай. Брат Нилс до сих пор не мог забыть одного особо упорного узкоглазого пациента, снятого с «Владычицы морей», который категорически отказывался пользоваться ночной вазой, требуя предоставить ему некий «ватерклозет».
Темные люди, чего с них возьмешь.
Мимо Нилса торопливо прошла молоденькая панночка в веселом розовом платье и накидке с оборками, явно надеясь проскочить задарма.
– Гм-гм! Пода-а-айте сирым и умом убогим! – гаркнул брат, преграждая девушке дорогу своим ящиком и провожая кислым кивком брошенную монетку. Сентаво? Не густо.
– Не скупись, сестра! – Ударив в спину спасающуюся почти что бегством панночку, голос монаха раскатисто полетел над площадью: – Не ровен час, и ты в наших стенах окажешься! Как говорят: от тюрьмы, сумы и умственных скорбей не зарекайся!
Скрипнув зубами и покраснев, панночка вернулась и начала растерянно рыться в шелковом вышитом ридикюле. Брат Нилс про себя хмыкнул: раз оделась как на бал, а в сумочке небось ветер гуляет. Хотя нет, выкопала пятисентавник, уже лучше.
– Спасибо, сестра! Да минет тебя горькая чаша слабоумия!
Недобро зыркнув на монаха, красотка поспешила удалиться.
Нилс улыбнулся и тряханул ящиком, прислушиваясь к приятному звону монет. Отросшая русая челка взметнулась вверх и резко хлестнула монаха по виску, прикрыв циртонуру поднялся ветер.
Циртонура – узкая выбритая полоска от лба до затылка за лето успела загореть до коричневого цвета. В последний день осени поперек первой бритой полосы появится вторая – знак повышения и признания заслуг. Волонтер станет перед выбором: уйти в монахи до конца дней либо получить от города символическую награду за безупречный труд, вполне реальную бесплатную лошадь в пожизненное пользование и вернуться домой, что называется, «на коне».
Собирать пожертвования брат Нилс умел, но не слишком любил. Приют был идеальным местом, чтобы переждать плохие времена, но представить себе счастливую жизнь внутри его стен было сложно. Хотелось иметь право задрать в трактире ноги на стол и шлепнуть по заду подавальщицу. Выйти в летнюю жару не в тяжелой рясе, а в тонкой рубахе. Напиться в гостях свежесваренной сливовицы до красных крокодилов и быть выкинутым за порог. Упасть в кусты и спеть во все горло. Одним словом, хотелось прежней свободы.
И к этой свободе Нилс был уже полностью готов. Дорожная сумка с подбитым кожей дном, висящая на крючке в его скромной келье, содержала все необходимое для суточного путешествия от Тора до родных Верхних Кожемяк. Она ждала того счастливого момента, когда хозяин забросит ее на плечо и в последний раз оглянется на приютское здание.
За год ежедневного стояния на площади Нилс отточил мастерство, регулярно снабжая деньгами приют и не забывая себя. Все пожертвования мельче десятинки паунда беспрепятственно ныряли в прорезь ящичка под аккомпанемент звона и благодарственной молитвы, скороговоркой проговариваемой братом, умудряющимся одновременно ловить монеты и благословлять щедрого дарителя. Стоило же прохожему раздобриться на денежку достоинством больше, как сложенные щепотью пальцы брата Нилса ловко перехватывали дар на полпути к щели и незаметно отправляли в рукав. Ящик вздергивался, деньги звенели, а молитва звучала до тех пор, пока красный от похвалы жертвователь не исчезал за поворотом.
«Хлебушек», которым, по мнению обитателей приюта, заменял свой обед благородный монах, обычно состоял из доброй порции горячего мясного с заграничным ромом, местной сливовицей или «Торским светлым» (упаси боже, не «Короной Крабса»!). Все зависело от того, в какой трактир нес брат Нилс улов из своего рукава.
На первый взгляд.
Второй, более внимательный взгляд обнаруживал едва намечающийся пивной животик, ритмично и не по-монашески бодро притоптывающую ногу и самое главное – глаза. Под верхним слоем безмятежной честности отчетливо читалась природная смекалистость, щедро сдобренная хитростью, крестьянской расчетливостью и долей ехидства. Не бывает у монахов таких глаз. По крайней мере, не должно быть.
Действительно, волонтером Нилс стал не по сознательному душевному порыву, а… скажем так, в силу обстоятельств. Причем так стремительно, что свидетели этого доброго поступка и опомниться не успели. Казалось бы, помощник пивоторговца только что хлопотал в подсобке – и вот он уже несется по улице, отдуваясь и сверкая пятками, на бегу впрыгивает в кривую повозку под бок троице клюющих носами монахов, подхлестывает мокрым фартуком меланхоличную лошадку, и вся эта компания галопом скрывается в туманной дали.
Хозяин пивнушки долго бежал следом, но не догнал, плюнул с досады на дорогу и вернулся в брошенное на произвол судьбы заведение. Объяснять публике, что произошла нечаянная ошибка: «Корона Крабса» вовсе не варится по старинному эльфийскому рецепту и не меняет цвет в зависимости от погоды.
От радости, что остался цел после своих рискованных экспериментов с пивом, Нилс напился, не сходя с повозки, найденным тут же (вот это сюрприз, спасибо тебе, Господи) кагором.
Склонить на что-то пьяного человека очень легко. На все вопросы он отвечает «угу», а хочет на самом деле лишь одного чтобы его перестали теребить и оставили в покое. Ниле не помнил, как подписал желтый бланк годового договора с церковным приютом.
Зато помнил, как, очухавшись на середине пути, впал в отчаяние и предпринял несколько попыток спрыгнуть на ходу с повозки в пропасть, но каждый раз изумленные такой горячностью монахи ловили его за щиколотки и водружали обратно.
Действительно, что теперь поделаешь? Подписался так подписался…
Начав жизнь с чистого листа, Нилс на удивление легко влился в новый коллектив, старательно избегая разговоров о прежнем, грешном мирском существовании. И хотя его умение разбавить пиво до той неуловимой волшебной концентрации, когда вкус практически не страдает, а прибыль уже ощутима, являлось своего рода великим талантом, все же это было не совсем то, чем принято хвастаться в приличном обществе. Особенно монашеском.
И так, сбылись мрачные пожелания хозяина пивнушки, брошенные вслед уезжающей повозке: его хитренький помощник жил теперь в самом настоящем дурдоме и побирался посреди площади Христа ради.
Правда, просил не для себя – в этом пивоторговец ошибся.
Но зато как просил!
В данный момент, позевывая в рукав, Нилс строго оглядывал прохожих. Не желающих жертвовать святой брат подмечал издалека: они старались огибать пятачок, на котором он расположился со своим ящиком, и с деловым видом торопились свернуть на соседнюю улицу. Те, кто не успел заметить монаха вовремя, растерянно улыбались и расставались с монеткой – не дать брату Нилсу пожертвование, глядя в его честные голубые глаза с отчетливой хитринкой на дне; было практически невозможно.
Периодически в этих честных глазах проскальзывало даже такое странное выражение, что у прохожего возникала убежденность: если не пожертвовать добровольно, этот монах отнимет деньги силой.
Для приюта святого Паллы бывший помощник пивовара оказался просто находкой.
Богоугодное заведение, приютившее в своих стенах скорбных умом, открылось всего три года назад. Один из мелкопоместных Торских баронов воздвиг его в честь чудесного излечения от старческого слабоумия собственной тетки. Ни лекарства, ни про писанные докторами жестокие процедуры натирания позвоночника перцем с последующим обливанием ледяной водой не помогли – зато помогли молитвы святому Палле.
Обретение здоровья любимой тетей было тем более кстати, что перед тем, как впасть в маразм, она успела составить весьма затейливое завещание, ударившее барона-племянника в самое сердце. Согласно последней воле тетушки, все ее имущество распределялось поровну между «сирыми и убогими города Тора», после чего барон, любивший кутнуть, остался бы сам гол и бос.
Всего за полгода молитв и поста святой Палла навел порядок в мозгах старушки, а воодушевленный барон проделал то же самое с завещанием, убедив тетку позаботиться о любимом племяннике и обещая отгрохать после ее смерти приют, в котором несчастные, блуждающие в потемках умы смогут обрести свет исцеления.
Барон выполнил обещание. На окраине Нового грода возвели крепкое каменное здание, но вот на содержание его средств уже не осталось, и больные страдальцы вынуждены были в перерывах между молитвами пасти коз и работать на винограднике. К удивлению проверяющих, последнее занятие весьма благотворно сказалось на умственном состоянии пациентов и их настроении. Особенно сбор урожая и разлив готового вина по бутылкам. А уж с появлением брата Нилса дела и вовсе пошли неплохо. После ежедневного сбора средств монах приходил довольный, со значительной суммой, и часто даже отказывался от обеда (по его словам, некоторые жертвовали хлеб, который он позволял себе съедать на месте).
Так как Тор был городом не простым, а портовым, к тому же близким к границе, то и обитатели приюта были разношерстными. Разорившиеся крестьяне, отбившиеся от своих наемники, должники, неспособные рассчитаться с кредиторами, беглые воришки – все они не доставляли особых хлопот. Для многих главным было даже не исцеление, а кусок хлеба и крыша над головой. Хуже обстояли дела с иностранными пассажирами, спешно снятыми с кораблей вместе со скарбом. На кого только не насмотрелись монахи за три года!
Взять хотя бы иноземных дикарей, пытающихся контрабандой проникнуть на тучные земли Большой Велии, спрятавшись меж тюков с шерстью, и не выдерживающих голода и жажды. Бывало, за лето привозили двоих, а то и троих. Прежде чем приступить к молитвам. их перво-наперво приходилось учить самым элементарным правилам гигиены: как есть ложкой, как омывать лицо, как отправлять естественные надобности. И это еще не самый плохой случай. Брат Нилс до сих пор не мог забыть одного особо упорного узкоглазого пациента, снятого с «Владычицы морей», который категорически отказывался пользоваться ночной вазой, требуя предоставить ему некий «ватерклозет».
Темные люди, чего с них возьмешь.
Мимо Нилса торопливо прошла молоденькая панночка в веселом розовом платье и накидке с оборками, явно надеясь проскочить задарма.
– Гм-гм! Пода-а-айте сирым и умом убогим! – гаркнул брат, преграждая девушке дорогу своим ящиком и провожая кислым кивком брошенную монетку. Сентаво? Не густо.
– Не скупись, сестра! – Ударив в спину спасающуюся почти что бегством панночку, голос монаха раскатисто полетел над площадью: – Не ровен час, и ты в наших стенах окажешься! Как говорят: от тюрьмы, сумы и умственных скорбей не зарекайся!
Скрипнув зубами и покраснев, панночка вернулась и начала растерянно рыться в шелковом вышитом ридикюле. Брат Нилс про себя хмыкнул: раз оделась как на бал, а в сумочке небось ветер гуляет. Хотя нет, выкопала пятисентавник, уже лучше.
– Спасибо, сестра! Да минет тебя горькая чаша слабоумия!
Недобро зыркнув на монаха, красотка поспешила удалиться.
Нилс улыбнулся и тряханул ящиком, прислушиваясь к приятному звону монет. Отросшая русая челка взметнулась вверх и резко хлестнула монаха по виску, прикрыв циртонуру поднялся ветер.
Циртонура – узкая выбритая полоска от лба до затылка за лето успела загореть до коричневого цвета. В последний день осени поперек первой бритой полосы появится вторая – знак повышения и признания заслуг. Волонтер станет перед выбором: уйти в монахи до конца дней либо получить от города символическую награду за безупречный труд, вполне реальную бесплатную лошадь в пожизненное пользование и вернуться домой, что называется, «на коне».
Собирать пожертвования брат Нилс умел, но не слишком любил. Приют был идеальным местом, чтобы переждать плохие времена, но представить себе счастливую жизнь внутри его стен было сложно. Хотелось иметь право задрать в трактире ноги на стол и шлепнуть по заду подавальщицу. Выйти в летнюю жару не в тяжелой рясе, а в тонкой рубахе. Напиться в гостях свежесваренной сливовицы до красных крокодилов и быть выкинутым за порог. Упасть в кусты и спеть во все горло. Одним словом, хотелось прежней свободы.
И к этой свободе Нилс был уже полностью готов. Дорожная сумка с подбитым кожей дном, висящая на крючке в его скромной келье, содержала все необходимое для суточного путешествия от Тора до родных Верхних Кожемяк. Она ждала того счастливого момента, когда хозяин забросит ее на плечо и в последний раз оглянется на приютское здание.
За год ежедневного стояния на площади Нилс отточил мастерство, регулярно снабжая деньгами приют и не забывая себя. Все пожертвования мельче десятинки паунда беспрепятственно ныряли в прорезь ящичка под аккомпанемент звона и благодарственной молитвы, скороговоркой проговариваемой братом, умудряющимся одновременно ловить монеты и благословлять щедрого дарителя. Стоило же прохожему раздобриться на денежку достоинством больше, как сложенные щепотью пальцы брата Нилса ловко перехватывали дар на полпути к щели и незаметно отправляли в рукав. Ящик вздергивался, деньги звенели, а молитва звучала до тех пор, пока красный от похвалы жертвователь не исчезал за поворотом.
«Хлебушек», которым, по мнению обитателей приюта, заменял свой обед благородный монах, обычно состоял из доброй порции горячего мясного с заграничным ромом, местной сливовицей или «Торским светлым» (упаси боже, не «Короной Крабса»!). Все зависело от того, в какой трактир нес брат Нилс улов из своего рукава.