Страница:
существует. Оказалось, что и его скромный опыт полезен молодежи,
которая, переступая порог Мраморного дворца, и вовсе не имела понятия
о музейной работе.
Вспомнил Домокуров о бесплодных своих поисках броневика и вновь
загорелся надеждой: "Рождается Музей Ленина, а это ли не
первостепенная его задача - разыскать броневик!"
Но пока что под мраморными сводами дворца царила горячка
завершающихся работ. В залах появились макетчики, столяры, обойщики,
слесари, отопители, стекольщики. Всюду пилили, строгали, стучали...
Открыть музей предстояло к 7 ноября 1937 года - в ознаменование
20-летия Октябрьской революции.
- Дайте срок, Сергей Иванович, дайте срок... Смилуйтесь! -
подшучивал директор над нетерпением Домокурова. - Вот откроем музей,
впустим народ - и сразу за поиски броневика!
Сергей Иванович шел в Смольный не с пустыми руками. В портфеле у
него тетрадка в твердых корочках, где на титульном листе красовалась
надпись: "Паспорт бронеавтомобиля". Когда он завел эту тетрадку?
Давно, уже чернила поблекли от времени, были черными, стали желтыми...
Но за годы поисков броневика не все кончалось неудачами. Были и
открытия, находки. Только паспорт броневика из них не составлялся.
Вот одна из примет броневика, попавшая в тетрадку.
Ехал Домокуров в трамвае по Выборгской, мимо Финляндского
вокзала. Здесь, огибая памятник, вагон притормаживает на крутом
повороте. Монумент огромен, из окна вагона не охватишь взглядом.
Но вдруг - что такое? Новая деталь? Будто скворечня распахнулась
на памятнике...
Домокуров спрыгнул на остановке, возвратился.
Э, да за скворечню он принял пулеметную амбразуру. В бронзе
условно она выполнена в виде пары щитков.
"Странно, однако... - подивился Домокуров. - Как же я прежде не
замечал этой детали?" Но вспомнился "Красный треугольник", ветераны,
которые бесплодно тужились описать броневик, вспомнился Пресси, и все
объяснилось: если перед глазами Ильич, то даже бронзовому его
изваянию, оказывается, не смотрят под ноги!
"А почему, собственно, щитки? - Домокуров остановился на этой
мысли. - Почему не что-нибудь другое? Разве мало у броневика деталей?"
В самом деле, броневики и нынче знакомы каждому ленинградцу.
Дважды в году их выводят на Дворцовую площадь, а после парада,
возвращаясь в свои гарнизоны, броневики тянутся по улицам города. Тут
и неспециалист заметит, что пулеметные башни у броневиков устроены
по-разному: встречаются со щитками, а бывают и без щитков... Выходит,
с военной точки зрения ограждение амбразур не обязательно?
А на памятнике щитки... Почему? Так захотел скульптор?
Район Мариинского театра, улица Писарева. Приехав по адресу,
Домокуров очутился перед кирпичным зданием с огромными деревянными
воротами. Жилище циклопов!
Ворота медленно и тяжко, качаясь полотнами, со скрипом открылись.
А вот и циклопы: оказывается, это театральные декорации.
Уложенные на длинные ломовые дроги, декорации напоминали гигантских
радужных стрекоз с перебитыми крыльями. В упряжке, красиво выгибая
шею, зацокали по мостовой дородные битюги.
Домокуров, проводив взглядом процессию, поднялся на верхний этаж
и с недоверием переступил порог... Куда он попал? Над головой
стеклянный свод оранжереи.
Но здесь не выращивают цветов. Здесь рисуют декорации. Полотнища
расстелены на полу, словно нарезанные в поле гектары.
Живописцы шагают, как артель косарей. Все разом: взмах -
оттяжка... только не с косами они, а с малярными кистями на длинных
палках. Кисти макают в ведра.
Впрочем, эти только кладут грунт. Пишут декорации другие: те
передвигаются по полотнищам с табуретками, чтобы сесть, ведерки у них
поменьше, кисти поделикатнее.
В вышине, под стеклянным сводом, - узкий мосток. Оттуда видна
каждая декорация целиком, и художники внимательно прислушиваются к
голосу сверху, который временами гремит через рупор.
Человек под куполом... Сказали, что это Евсеев, автор памятника.
Сергей обрадовался удаче.
Но вот скульптор внизу. Свободная до колен блуза без пояса,
обычная у художников. Пятнистая от краски. И лицо запачкано, даже в
волосах что-то цветное.
Увидев посетителя, Евсеев на ходу причесывается, подкручивает
усы.
Вопросительный взгляд и церемонный по-старинному полупоклон:
- Чем могу служить?
Домокуров двинулся через эти церемонии напролом:
- Держу пари, товарищ Евсеев, что третьего апреля семнадцатого
года вы были у Финляндского вокзала и видели броневик, с которого
говорил Ленин!
Евсеев выдерживает взгляд, усмехается:
- А вот и не угадали... Не был я у вокзала при встрече Владимира
Ильича.
Домокуров не уступает:
- А щитки на памятнике? Разве это не с натуры? Ну, не на площади,
так, очевидно, позже видели броневик... Сергей Александрович, ну
припомните, это так важно!
- Сожалею, но... - И скульптор разводит руками. Вид у него почти
виноватый. - Я никогда не видел броневика.
- Так-с... - бормочет Домокуров. Опять неудача. Он раздосадован и
говорит колко: - Значит, щитки - это выдумка. Здорово это у вас,
скульпторов, получается! Где бы соблюсти историческую достоверность,
вы...
Тут Сергей Александрович - сама деликатность - взрывается:
- Простите, да как вы могли подумать такое! Заподозрить меня в
отсебятине! Щитки сделаны по чертежу, - говорит он с достоинством, - и
я покажу вам этот чертеж.
Евсеев пригласил молодого человека следовать за ним.
Домокуров было замялся: на полу декорации с нарисованными
облаками. Ведь наследишь.
- Идемте, идемте! - И Сергей Александрович смело ступил на
облака. - Это задник из "Руслана и Людмилы". Устарел, пускаем в
переработку. Напишем здесь скалы для "Демона".
По скалам, тем более будущим, Сергей зашагал уже без опаски. Еще
немного - и они за дощатой перегородкой.
- Моя мастерская, - веско объявил Евсеев. - Здесь я только
скульптор.
И, как бы в подтверждение этой очевидности, защелкнул дверь на
замок.
- Прошу садиться. - Он любезно кивнул на старинное кресло.
Но роскошное наследие прошлого проявляло склонность валиться
набок и даже опрокидываться...
Домокуров предпочел постоять.
- Сейчас покажу вам чертеж... - Сергей Александрович в раздумье
обхватил пальцами подбородок. От, этого холеные усы его несколько
приподнялись и приобрели сходство со стрелкой компаса. - Гм, гм, где
же он у меня?
В углу буфет. Сквозь мутные, непромытые стекла виднелась посуда:
черепки и банки с красками, лаками, какими-то наполовину усохшими
жидкостями.
- Видимо, он здесь! - И Сергей Александрович решительно шагнул к
буфету. Распахнул нижние филенчатые дверцы, но тут же, спохватившись,
выставил вперед колено, потому что наружу комом поползло измазанное в
красках тряпье.
Сергей Александрович захлопнул дверцу и некоторое время
конфузливо отряхивался от пыли. Буфет был в углу налево, теперь он
шагнул в угол направо, к этажерке. Тут громоздились в изобилии
какие-то гроссбухи, клочьями висели на них обветшалые кожаные корешки.
Это были отслужившие свое и выбракованные партитуры опер.
- Из Мариинского театра, - проворчал скульптор. - Валят мне
всякий хлам...
Он расшевелил бумажные залежи, и с этажерки начали соскальзывать
на пол легкие рулончики. Каждый из них мог быть чертежом.
Нет, не то, все не то!
А в дверь стучались. Все настойчивее. Евсеева требовали в
декорационный зал.
Пришлось прервать поиски.
Сергей Александрович извинился, сложив крестом руки на груди:
мол, я не властен над собой - и резво поспешил к двери.
- Я только на минуту. В чем-то запутались живописцы...
Домокуров прождал полчаса. Попробовал дверь - заперта.
- Нет, не пущу... Нет, нет! - запротестовал скульптор, удерживая
Домокурова. - Куда вы? Чертеж отыщется обязательно!
Но у Домокурова уже отпал интерес к чертежу: что в нем, в листе
бумаги? Факт установлен, исторический броневик был с пулеметными
щитками, и эту примету можно со слов скульптора записать в паспорт.
Первая примета!
- Спасибо вам, Сергей Александрович!
- Вы о чертеже? - не понял тот и добавил рассеянно: - Отыщется,
отыщется, некуда ему деться... Чертеж - это мелочь. Я вам покажу
кое-что позначительнее...
И он бережно выставил на стол скульптуру под чехлом - маленькую,
размером она не превышала настольную лампу. Снял чехольчик и отступил
на шаг: глядите, мол.
Домокуров всмотрелся:
- Ленин!
Глиняная, серо-зеленого цвета статуэтка, необожженная и кое-где
уже скрошившаяся. Но как выразителен образ Владимира Ильича!
Оба теперь сидели на одном стуле, плечом к плечу. Скульптор
задумчиво поворачивал статуэтку то одной стороной, то другой.
И скупо, как бы через силу, время от времени произносил два-три
слова.
Он, Евсеев, ночью потянулся к глине... Это была самая глухая,
траурная ночь над Советской страной. Люди плакали. Сил не было
заснуть.
"Как же мы проснемся наутро без Ленина?" Эта мысль не умещалась
ни у кого в голове...
- А я лепил... - прошептал Евсеев. - Это было мое надгробное
слово Ильичу.
Скульптор поднялся.
- А теперь взгляните на этюд отсюда. Вот в этом ракурсе.
Домокуров, встав со стула, посмотрел из-под руки скульптора, и в
статуэтке внезапно открылись ему новые черты.
- Сергей Александрович, а ведь статуэтка мне знакома. Где я мог
ее видеть?
Евсеев улыбнулся:
- Не скажу. Догадайтесь!
И Домокуров догадался.
Маленькая вещица имела хотя и неполное, но несомненное сходство с
монументальной фигурой на площади у Финляндского вокзала.
- А вот здесь... - и Евсеев широким жестом пригласил Домокурова
осмотреться, - я лепил фигуру для памятника в полном масштабе - двух
сажен высотой.
Домокуров был озадачен. Помещение просторное, но даже до потолка
не будет двух саженей.
- Как же вы, Сергей Александрович, здесь поместились с работой?
Евсеев браво вскинул голову. Потом опустил руки в обширные
карманы блузы и показал головой вниз:
- Очень просто, через проруб! Два этажа соединили в один.
Домокуров с интересом выслушал подробности.
На полу нижнего этажа была установлена массивная металлическая
площадка. На роликах. Скульптор мог поворачивать ее как ему удобно для
работы. А чтобы многопудовая масса глины, нарастая, не обвалилась,
лепка происходила на кованом каркасе. И по мере того как дело
двигалось, скульптуру обносили со всех сторон деревянными лесами,
точно такими как при постройке зданий.
Внизу рабочие разминали сухую глину, замачивали ее в бадье, при
помощи лебедки подавали на леса.
Это специальная глина. Добывается у Пулковских высот близ
Ленинграда. Свободная от примесей, очень пластична, то есть вязка,
послушна в руках, а при высыхании не растрескивается. Пулковская глина
известна каждому скульптору.
А вот и другие принадлежности работы...
- Окоренок, - сказал Евсеев.
Сергей Иванович увидел половину распиленного поперек бочонка. Это
как бы чаша с водой. Во время работы скульптор окунает в чашу руки.
Есть и молоток, деревянный, с широким торцом, для утрамбовки
накладываемой на каркас глины.
Наконец, стеки. Это легкие звонкие палочки. Скульптору они нужны
для выработки деталей лица, рук, костюма.
Однако самое интересное в рассказе Евсеева было впереди.
Образ Ленина... Гений пролетарской революции... Как же воплотить
его? Никаких образцов. Во всем мире нет монументального памятника,
воздвигнутого революционеру. Значит, изобретай, надейся только на
удачу.
Щуко и Гельфрейх разрабатывали архитектурную часть памятника. Но
даже эти видные зодчие не отважились спроектировать фигуру Ленина по
своему усмотрению. Они настежь распахнули двери мастерской, призвали
на помощь людей, знавших Ильича лично, - его соратников по
революционной борьбе, учеников.
Побывал в мастерской Михаил Иванович Калинин, приезжала Надежда
Константиновна Крупская. Оба рассказывали о Ленине.
А старые питерцы по вечерам набивались к порогу скульптора
толпами.
Путиловский слесарь, клепальщик с судостроительного, и ткач, и
булочник, и железнодорожный машинист - множество рабочих приобщилось в
эти дни к искусству ваяния.
Вначале только уважительно глядели, как под пальцами скульптора
словно бы оживает глина, а потом порадовали его и толковыми советами.
- Кстати... - и Сергей Александрович притронулся к плечу
Домокурова, как бы требуя особенного внимания к дальнейшему. - Вот
бывает так: лепишь, лепишь, а для полноты образа, чувствуешь, чего-то
недостает. Начинаешь искать это "нечто" - ощупью, наугад. Рождается
одна деталь, другая, третья... но чувствуешь - не то, все не то.
Ужасно это мучительное ощущение - бесплодность, хоть бросай работу.
Когда лепил Ленина, - продолжал скульптор, - не получалась правая
рука. Ну никак. Жест вялый, невыразительный... А ведь Ильич на площади
был счастлив встречей с дорогим его сердцу питерским пролетариатом. А
речь его - это же призыв к историческому перевороту в судьбах
человечества!
Евсеев, разволновавшись от воспоминаний, пошел вышагивать по
комнате. Внезапно остановился:
- Дайте вашу руку.
Сергей Иванович протянул правую, стараясь воспроизвести положение
руки на памятнике.
- Так, - сказал Евсеев, - похоже. Но главное не уловили. Сложите
пальцы дощечкой, а большой оттопырьте. - И он, схватив ладонь
Домокурова, резко скосил ее вниз. - Вот этот энергичный ленинский
жест! Я уловил его здесь, у одного из рабочих, который заговорил со
мной, - о чем, уже не помню. И меня как осенило.
Появился Щуко. Владимир Алексеевич несколько раз заставлял
рабочего воспроизводить этот жест - такой скупой и вместе с тем
удивительно полновесный.
"Великолепно, великолепно, - шумно радовался академик, -
наконец-то решение найдено. Именно так надо поставить руку и никак
иначе!"
Не менее счастлив был и сам рабочий. Он много раз слышал Ленина
на митингах и незаметно для себя перенял жесты Ильича, которые,
врезавшись в память, стали его собственными жестами.
У выхода из мастерской стоял объемистый деревянный ларь. В нем -
сухая глина.
Домокуров придержал шаг и вопросительно взглянул на Евсеева.
- Да, это та самая, - кивнул скульптор. - Рассыпана после того,
как была отлита гипсовая форма... Правда, не вся - ларь с тех пор не
раз пополнялся... - Он пошарил в ларе. - Вот вам комочек на память! А
о чертеже не беспокойтесь, - напомнил Евсеев. - Вот выберу время...
- Сергей Александрович, а от кого вы получили чертеж?
- О, это я отлично помню! - оживился скульптор. - Это было так.
Владимир Алексеевич Щуко забежал и, даже не садясь (он всегда такой
стремительный), облокотился о край стола и нарисовал на листке бумаги
круглую башню, а сбоку как бы два крылышка. Сказал: "Интересная
деталь, сделайте".
- А где он сам узнал про крылышки?
Лицо добрейшего Сергея Александровича стало строгим. Он даже
выдержал паузу - для внушительности:
- Помилуйте, спеша, заехал академик... Главный руководитель по
сооружению памятника... С моей стороны было бы бестактностью задавать
не относящиеся к делу вопросы. Я лепщик - и не более того.
Впрочем, Евсеев не умолчал, что он и Щуко - старинные друзья.
"А вот это кстати, что друзья", - подумал Сергей и попросил
познакомить его с академиком. Как сотрудника музея.
- Отчего же, можно... - Евсеев подкрутил усы. - Только как это
сделать? Владимир Алексеевич в Москве. Строит библиотеку имени Ленина.
Возле Румянцевского музея, где Владимир Ильич брал книги...
Домокуров не стал откладывать дела. Взял у Евсеева
рекомендательное письмо и вместе со своим отправил в Москву.
В приподнятом настроении Сергей вернулся от скульптора домой.
Снял с полки тетрадку в твердом переплете, сел к столу и, старательно
вырисовывая буквы, записал в тетрадь на отдельной страничке примету
броневика:
ПАСПОРТ
бронеавтомобиля, с которого в 1917 году
у Финляндского вокзала
выступал Владимир Ильич Ленин
Примета Э 1: башня со щитками.
Вскоре пришел ответ из Москвы. Академик Щуко новых сведений не
прибавил, но в письме была названа фамилия: Фатеев Лев Галактионович.
Щуко рекомендовал Домокурову обратиться к этому человеку.
Совещание в Смольном, на которое был приглашен Домокуров, как
выяснилось, состоится на третьем этаже, в Лепном зале.
Смольный!
Домокурову уже случалось здесь бывать. Но всякий раз, вступая под
его старинные своды, он в волнении испытывал потребность хоть
несколько мгновений побыть наедине со своими мыслями, чувствами. Вот и
сейчас, рассчитав время, он задержался на втором этаже и медленно
пошел по коридору.
Коридоры в Смольном как бы прорезаны в толще здания, лишены
дневного света и на всю свою огромную длину освещены электричеством.
Впрочем, во втором и в третьем этажах каждый коридор заканчивается
окном, выходящим на улицу.
Но это, конечно, не источник света; лишь в ранний утренний час
или в час заката в коридоры заглядывают лучи солнца, и тогда
навощенный паркет сияет золотистой дорожкой.
Дойдя до конца коридора, Сергей Иванович в задумчивости постоял
перед величественной дверью, за ней - Белоколонный зал, выдержанное в
строгих архитектурных формах творение Кваренги.
Здесь была провозглашена Лениным Советская власть.
Потом Домокуров прошагал в другой конец коридора. Вот дверь, он
бывал и здесь. За дверью небольшое помещение, из которого попадаешь в
комнатку, где в октябрьские дни Владимир Ильич приютился с Надеждой
Константиновной.
Домокуров живо представил себе перегородку-ширму, за нею
аккуратно застланные солдатские постели. А в передней части комнаты -
диван и столик с громоздким телефонным аппаратом шведской фирмы
"Эриксон". За этим столиком Владимир Ильич ухитрялся работать.
Однако пора и на заседание. В Смольном придерживаются
пунктуальности, какую завел Ленин. Домокуров поднялся на третий этаж.
Перед входом в Лепной зал толпился народ.
- Серега! - услышал он. - Здоров!
Перед Домокуровым - дядя Егор. Одет празднично, на могучих крутых
его плечах вот-вот лопнет пиджак. Уголки белого пикейного воротничка
вздыбились. Лицо натужное, красное.
- Э, да тебе нужна "скорая помощь", - усмехнулся Домокуров.
Протянул руки, ослабил узел на галстуке, поправил воротничок и только
после этого спросил, по какой надобности Егор в Смольном.
- Затребовали! От "Красного треугольника" делегацией пришли. - И
добавил озабоченно: - Не иначе как отчет спросят о броневике. А что мы
можем? Совет избрали, помнишь, еще когда? С тех пор и советуемся, как
тот броневик искать. Состарились уже, а все советуемся...
Домокуров был рад встрече. Но под взглядом человека, столь
щедрого к нему душой, почувствовал себя неловко. Так и не навестил
Егора Фомича... Конечно, занят, конечно, трудно выкроить время - ведь
не ближний свет: из центра добираться до Нарвской заставы, но...
И тут он обнаружил, что перед ним в самом деле - старик. Богатырь
сдал - плечи обвисли, в рыжих волосах седина, будто пепел в догорающем
костре...
- Дядя Егор, - сказал как мог сурово, - неужели вы до сих пор у
своих котлов на вулканизации? Выворачиваете вручную эти
тридцатипудовые сковороды?.. С грузошинами? Вам бы здоровье поберечь!
- Эка, хватил, сковороды! - Лещев засмеялся. Ему было приятно
внимание ученого молодого человека. - Там, - продолжал он, - уж машины
впряжены. Молодежь толковая пришла: около машин-то ведь с понятием
надо, в технике разбираться, в электричестве! Ну а мне полегче
работенка нашлась... А ты-то, Серега, сам-то как?..
Дверь в зал неслышно открылась.
- Дядя Егор, до перерыва!.. - едва успел выговорить зажатый
толпой Сергей.
Совещание открыл... Э, да это же Семибратов!
В ответственном обкомовском работнике Домокуров узнал бывшего
партийного секретаря на "Красном треугольнике". Все та же клочковатая
с проплешинами бородка, и не обрюзг, не раздобрел ничуть за десяток
лет, - видно, умеет, как говорится, себя соблюдать, молодец...
Разглядывает Домокуров старого знакомого, а у самого беспокойная
мысль: "Семибратов... Как-то поведет он дело?" Чугуновское неверие в
существование исторической машины, к сожалению, весьма распространено
- в этом он, Домокуров, не раз убеждался за минувшие годы. Невольно и
сейчас насторожился.
А Семибратов между тем говорил о том, что в связи с
приближающимся двадцатилетием октябрьского штурма и Советского
государства каждый из наших людей еще пристальнее вглядывается в
пройденный путь, проверяет, как выполняются заветы Ленина.
- Вот я вижу в зале художников, - продолжал Семибратов. -
Некоторые из них даже запасливо прихватили альбомы для эскизов. Здесь
ученые-историки и исследователи ленинского наследства. Артисты,
писатели, старые большевики и наряду с ними рабочая комсомольская
молодежь с заводов, наши неутомимые партийные пропагандисты... Что же
мы можем предъявить к юбилею, товарищи? Полагаю, что все мы порадуемся
тому, что в дни юбилейных торжеств в Москве откроется Музей Владимира
Ильича Ленина, а в Ленинграде - полноправный его филиал...
Семибратов переждал шум аплодисментов. Потом наклонился к
сидевшему в президиуме Николаю Александровичу Емельянову,
сестрорецкому рабочему, оберегавшему жизнь Ленина в июле 1917 года,
взял у того листок бумаги и, заглядывая в него, стал называть вещи,
которыми пользовался Владимир Ильич в Разливе. Лодка с веслами, чайник
для костра, топорик... Зал откликался аплодисментами.
Но вот наконец Семибратов заговорил о броневике, и с первых же
слов его у Сергея Ивановича отлегло от сердца.
- Подготавливая совещание, - сказал Константин Ермолаевич, - мы,
естественно, стремились пригласить всех, кто помог бы разрешить вопрос
о броневике. Однако некоторые пригласительные билеты нам не удалось
вручить. Возвратила почта, не помог и адресный стол...
В зале заинтересовались:
- А кто они такие?
- Сейчас скажу. По сведениям, которыми мы располагаем, эти
товарищи в исторический день третьего апреля тысяча девятьсот
семнадцатого года находились в броневике или возле него в тот момент,
когда Ленин говорил речь. Они были солдатами бронедивизиона и уж,
конечно, как специалисты, досконально знали машину. Молодые
большевики, эти товарищи по зову ЦК, рискуя навлечь на себя тяжелую
военную кару со стороны Временного правительства, вывели броневик для
встречи Ленина... Представляете, как эти люди были бы желанны сегодня
на нашем совещании!.. Впрочем, один из этих нужных товарищей здесь.
И председательствующий вопросительно посмотрел в сторону. Там, за
ступенькой, ведущей в президиум, у стены суетился человек в темных
очках. Он развешивал на стойках обширные листы бумаги. Это были куски
из плана Ленинграда, сильно увеличенные и ярко раскрашенные.
По неуверенным, стесненным движениям и по тому, как человек
старательно примеривался указкой к каждому плакату, Домокуров понял,
что перед ним если не слепой, то уж во всяком случае едва зрячий. И
подумал с сочувствием: "Ну зачем такого инвалида беспокоить? Можно
было и к нему поехать".
Семибратов спросил человека в очках: готов ли он?
- Сейчас, сейчас, - ответил тот, нервно взмахнув указкой, как бы
защищаясь.
- А вы не торопитесь, Федор Антонович, - сказал Семибратов
успокаивающе, - заканчивайте свои приготовления. - И объявил, что
первое слово предоставляется профессору Фатееву.
"Льву Галактионовичу", - мысленно подсказал Домокуров.
- ...Льву Галактионовичу! - добавил во всеуслышание
председательствующий и сел.
Из-за стола президиума, опершись на него обеими руками, с усилием
поднялся старик. В крупной фигуре его было что-то горообразное. И, как
белое облако на склоне горы, во всю грудь борода.
Лев Галактионович взошел на трибуну. Начал речь.
Это была предыстория ленинского броневика. Профессор говорил
свободно, даже ораторски красиво, а материал прямо-таки заворожил
слушателей своей колоритностью.
Домокуров улыбнулся, вспомнив, как смешно они встретились после
письма, пришедшего Домокурову из Москвы от архитектора Щуко.
Васильевский остров. Одна из многочисленных линий - похожих одна
на другую улиц.
Старинный подъезд с полустершимся железным скребком для ног возле
ступени. Старомодно выглядели и женщины в квартире, которые вышли
вдвоем на звонок. Одинаково одетые, одинаково причесанные, они, даже
не дослушав посетителя, дружно ответили: "Нет дома!" - и захлопнули
дверь.
Домокуров, запасшись терпением, пришел во второй раз, пришел в
третий...
Медная дощечка с витиевато вырезанной фамилией профессора,
твердым знаком и буквой ять уже наводила уныние своей знакомостью,
когда Домокуров наконец заставил старушек выслушать себя. На шум вышел
профессор.
- Тетушка Глаша! - Старик устрашающе выкатил глаза на одну из
женщин. - Тетушка Праксея! - оборотился он к другой. - Что здесь
происходит? Не могу я работать под ваше кудахтанье! А вам что угодно,
молодой человек?
Записка от академика Щуко произвела нужное действие. Через
две-три минуты Домокуров уже сидел в кресле, с любопытством
осматриваясь в кабинете ученого.
Книги, книги, книги, за которыми и стен не видно; стойкий запах
старинных кожаных переплетов; в овальных и прямоугольных рамках
которая, переступая порог Мраморного дворца, и вовсе не имела понятия
о музейной работе.
Вспомнил Домокуров о бесплодных своих поисках броневика и вновь
загорелся надеждой: "Рождается Музей Ленина, а это ли не
первостепенная его задача - разыскать броневик!"
Но пока что под мраморными сводами дворца царила горячка
завершающихся работ. В залах появились макетчики, столяры, обойщики,
слесари, отопители, стекольщики. Всюду пилили, строгали, стучали...
Открыть музей предстояло к 7 ноября 1937 года - в ознаменование
20-летия Октябрьской революции.
- Дайте срок, Сергей Иванович, дайте срок... Смилуйтесь! -
подшучивал директор над нетерпением Домокурова. - Вот откроем музей,
впустим народ - и сразу за поиски броневика!
Сергей Иванович шел в Смольный не с пустыми руками. В портфеле у
него тетрадка в твердых корочках, где на титульном листе красовалась
надпись: "Паспорт бронеавтомобиля". Когда он завел эту тетрадку?
Давно, уже чернила поблекли от времени, были черными, стали желтыми...
Но за годы поисков броневика не все кончалось неудачами. Были и
открытия, находки. Только паспорт броневика из них не составлялся.
Вот одна из примет броневика, попавшая в тетрадку.
Ехал Домокуров в трамвае по Выборгской, мимо Финляндского
вокзала. Здесь, огибая памятник, вагон притормаживает на крутом
повороте. Монумент огромен, из окна вагона не охватишь взглядом.
Но вдруг - что такое? Новая деталь? Будто скворечня распахнулась
на памятнике...
Домокуров спрыгнул на остановке, возвратился.
Э, да за скворечню он принял пулеметную амбразуру. В бронзе
условно она выполнена в виде пары щитков.
"Странно, однако... - подивился Домокуров. - Как же я прежде не
замечал этой детали?" Но вспомнился "Красный треугольник", ветераны,
которые бесплодно тужились описать броневик, вспомнился Пресси, и все
объяснилось: если перед глазами Ильич, то даже бронзовому его
изваянию, оказывается, не смотрят под ноги!
"А почему, собственно, щитки? - Домокуров остановился на этой
мысли. - Почему не что-нибудь другое? Разве мало у броневика деталей?"
В самом деле, броневики и нынче знакомы каждому ленинградцу.
Дважды в году их выводят на Дворцовую площадь, а после парада,
возвращаясь в свои гарнизоны, броневики тянутся по улицам города. Тут
и неспециалист заметит, что пулеметные башни у броневиков устроены
по-разному: встречаются со щитками, а бывают и без щитков... Выходит,
с военной точки зрения ограждение амбразур не обязательно?
А на памятнике щитки... Почему? Так захотел скульптор?
Район Мариинского театра, улица Писарева. Приехав по адресу,
Домокуров очутился перед кирпичным зданием с огромными деревянными
воротами. Жилище циклопов!
Ворота медленно и тяжко, качаясь полотнами, со скрипом открылись.
А вот и циклопы: оказывается, это театральные декорации.
Уложенные на длинные ломовые дроги, декорации напоминали гигантских
радужных стрекоз с перебитыми крыльями. В упряжке, красиво выгибая
шею, зацокали по мостовой дородные битюги.
Домокуров, проводив взглядом процессию, поднялся на верхний этаж
и с недоверием переступил порог... Куда он попал? Над головой
стеклянный свод оранжереи.
Но здесь не выращивают цветов. Здесь рисуют декорации. Полотнища
расстелены на полу, словно нарезанные в поле гектары.
Живописцы шагают, как артель косарей. Все разом: взмах -
оттяжка... только не с косами они, а с малярными кистями на длинных
палках. Кисти макают в ведра.
Впрочем, эти только кладут грунт. Пишут декорации другие: те
передвигаются по полотнищам с табуретками, чтобы сесть, ведерки у них
поменьше, кисти поделикатнее.
В вышине, под стеклянным сводом, - узкий мосток. Оттуда видна
каждая декорация целиком, и художники внимательно прислушиваются к
голосу сверху, который временами гремит через рупор.
Человек под куполом... Сказали, что это Евсеев, автор памятника.
Сергей обрадовался удаче.
Но вот скульптор внизу. Свободная до колен блуза без пояса,
обычная у художников. Пятнистая от краски. И лицо запачкано, даже в
волосах что-то цветное.
Увидев посетителя, Евсеев на ходу причесывается, подкручивает
усы.
Вопросительный взгляд и церемонный по-старинному полупоклон:
- Чем могу служить?
Домокуров двинулся через эти церемонии напролом:
- Держу пари, товарищ Евсеев, что третьего апреля семнадцатого
года вы были у Финляндского вокзала и видели броневик, с которого
говорил Ленин!
Евсеев выдерживает взгляд, усмехается:
- А вот и не угадали... Не был я у вокзала при встрече Владимира
Ильича.
Домокуров не уступает:
- А щитки на памятнике? Разве это не с натуры? Ну, не на площади,
так, очевидно, позже видели броневик... Сергей Александрович, ну
припомните, это так важно!
- Сожалею, но... - И скульптор разводит руками. Вид у него почти
виноватый. - Я никогда не видел броневика.
- Так-с... - бормочет Домокуров. Опять неудача. Он раздосадован и
говорит колко: - Значит, щитки - это выдумка. Здорово это у вас,
скульпторов, получается! Где бы соблюсти историческую достоверность,
вы...
Тут Сергей Александрович - сама деликатность - взрывается:
- Простите, да как вы могли подумать такое! Заподозрить меня в
отсебятине! Щитки сделаны по чертежу, - говорит он с достоинством, - и
я покажу вам этот чертеж.
Евсеев пригласил молодого человека следовать за ним.
Домокуров было замялся: на полу декорации с нарисованными
облаками. Ведь наследишь.
- Идемте, идемте! - И Сергей Александрович смело ступил на
облака. - Это задник из "Руслана и Людмилы". Устарел, пускаем в
переработку. Напишем здесь скалы для "Демона".
По скалам, тем более будущим, Сергей зашагал уже без опаски. Еще
немного - и они за дощатой перегородкой.
- Моя мастерская, - веско объявил Евсеев. - Здесь я только
скульптор.
И, как бы в подтверждение этой очевидности, защелкнул дверь на
замок.
- Прошу садиться. - Он любезно кивнул на старинное кресло.
Но роскошное наследие прошлого проявляло склонность валиться
набок и даже опрокидываться...
Домокуров предпочел постоять.
- Сейчас покажу вам чертеж... - Сергей Александрович в раздумье
обхватил пальцами подбородок. От, этого холеные усы его несколько
приподнялись и приобрели сходство со стрелкой компаса. - Гм, гм, где
же он у меня?
В углу буфет. Сквозь мутные, непромытые стекла виднелась посуда:
черепки и банки с красками, лаками, какими-то наполовину усохшими
жидкостями.
- Видимо, он здесь! - И Сергей Александрович решительно шагнул к
буфету. Распахнул нижние филенчатые дверцы, но тут же, спохватившись,
выставил вперед колено, потому что наружу комом поползло измазанное в
красках тряпье.
Сергей Александрович захлопнул дверцу и некоторое время
конфузливо отряхивался от пыли. Буфет был в углу налево, теперь он
шагнул в угол направо, к этажерке. Тут громоздились в изобилии
какие-то гроссбухи, клочьями висели на них обветшалые кожаные корешки.
Это были отслужившие свое и выбракованные партитуры опер.
- Из Мариинского театра, - проворчал скульптор. - Валят мне
всякий хлам...
Он расшевелил бумажные залежи, и с этажерки начали соскальзывать
на пол легкие рулончики. Каждый из них мог быть чертежом.
Нет, не то, все не то!
А в дверь стучались. Все настойчивее. Евсеева требовали в
декорационный зал.
Пришлось прервать поиски.
Сергей Александрович извинился, сложив крестом руки на груди:
мол, я не властен над собой - и резво поспешил к двери.
- Я только на минуту. В чем-то запутались живописцы...
Домокуров прождал полчаса. Попробовал дверь - заперта.
- Нет, не пущу... Нет, нет! - запротестовал скульптор, удерживая
Домокурова. - Куда вы? Чертеж отыщется обязательно!
Но у Домокурова уже отпал интерес к чертежу: что в нем, в листе
бумаги? Факт установлен, исторический броневик был с пулеметными
щитками, и эту примету можно со слов скульптора записать в паспорт.
Первая примета!
- Спасибо вам, Сергей Александрович!
- Вы о чертеже? - не понял тот и добавил рассеянно: - Отыщется,
отыщется, некуда ему деться... Чертеж - это мелочь. Я вам покажу
кое-что позначительнее...
И он бережно выставил на стол скульптуру под чехлом - маленькую,
размером она не превышала настольную лампу. Снял чехольчик и отступил
на шаг: глядите, мол.
Домокуров всмотрелся:
- Ленин!
Глиняная, серо-зеленого цвета статуэтка, необожженная и кое-где
уже скрошившаяся. Но как выразителен образ Владимира Ильича!
Оба теперь сидели на одном стуле, плечом к плечу. Скульптор
задумчиво поворачивал статуэтку то одной стороной, то другой.
И скупо, как бы через силу, время от времени произносил два-три
слова.
Он, Евсеев, ночью потянулся к глине... Это была самая глухая,
траурная ночь над Советской страной. Люди плакали. Сил не было
заснуть.
"Как же мы проснемся наутро без Ленина?" Эта мысль не умещалась
ни у кого в голове...
- А я лепил... - прошептал Евсеев. - Это было мое надгробное
слово Ильичу.
Скульптор поднялся.
- А теперь взгляните на этюд отсюда. Вот в этом ракурсе.
Домокуров, встав со стула, посмотрел из-под руки скульптора, и в
статуэтке внезапно открылись ему новые черты.
- Сергей Александрович, а ведь статуэтка мне знакома. Где я мог
ее видеть?
Евсеев улыбнулся:
- Не скажу. Догадайтесь!
И Домокуров догадался.
Маленькая вещица имела хотя и неполное, но несомненное сходство с
монументальной фигурой на площади у Финляндского вокзала.
- А вот здесь... - и Евсеев широким жестом пригласил Домокурова
осмотреться, - я лепил фигуру для памятника в полном масштабе - двух
сажен высотой.
Домокуров был озадачен. Помещение просторное, но даже до потолка
не будет двух саженей.
- Как же вы, Сергей Александрович, здесь поместились с работой?
Евсеев браво вскинул голову. Потом опустил руки в обширные
карманы блузы и показал головой вниз:
- Очень просто, через проруб! Два этажа соединили в один.
Домокуров с интересом выслушал подробности.
На полу нижнего этажа была установлена массивная металлическая
площадка. На роликах. Скульптор мог поворачивать ее как ему удобно для
работы. А чтобы многопудовая масса глины, нарастая, не обвалилась,
лепка происходила на кованом каркасе. И по мере того как дело
двигалось, скульптуру обносили со всех сторон деревянными лесами,
точно такими как при постройке зданий.
Внизу рабочие разминали сухую глину, замачивали ее в бадье, при
помощи лебедки подавали на леса.
Это специальная глина. Добывается у Пулковских высот близ
Ленинграда. Свободная от примесей, очень пластична, то есть вязка,
послушна в руках, а при высыхании не растрескивается. Пулковская глина
известна каждому скульптору.
А вот и другие принадлежности работы...
- Окоренок, - сказал Евсеев.
Сергей Иванович увидел половину распиленного поперек бочонка. Это
как бы чаша с водой. Во время работы скульптор окунает в чашу руки.
Есть и молоток, деревянный, с широким торцом, для утрамбовки
накладываемой на каркас глины.
Наконец, стеки. Это легкие звонкие палочки. Скульптору они нужны
для выработки деталей лица, рук, костюма.
Однако самое интересное в рассказе Евсеева было впереди.
Образ Ленина... Гений пролетарской революции... Как же воплотить
его? Никаких образцов. Во всем мире нет монументального памятника,
воздвигнутого революционеру. Значит, изобретай, надейся только на
удачу.
Щуко и Гельфрейх разрабатывали архитектурную часть памятника. Но
даже эти видные зодчие не отважились спроектировать фигуру Ленина по
своему усмотрению. Они настежь распахнули двери мастерской, призвали
на помощь людей, знавших Ильича лично, - его соратников по
революционной борьбе, учеников.
Побывал в мастерской Михаил Иванович Калинин, приезжала Надежда
Константиновна Крупская. Оба рассказывали о Ленине.
А старые питерцы по вечерам набивались к порогу скульптора
толпами.
Путиловский слесарь, клепальщик с судостроительного, и ткач, и
булочник, и железнодорожный машинист - множество рабочих приобщилось в
эти дни к искусству ваяния.
Вначале только уважительно глядели, как под пальцами скульптора
словно бы оживает глина, а потом порадовали его и толковыми советами.
- Кстати... - и Сергей Александрович притронулся к плечу
Домокурова, как бы требуя особенного внимания к дальнейшему. - Вот
бывает так: лепишь, лепишь, а для полноты образа, чувствуешь, чего-то
недостает. Начинаешь искать это "нечто" - ощупью, наугад. Рождается
одна деталь, другая, третья... но чувствуешь - не то, все не то.
Ужасно это мучительное ощущение - бесплодность, хоть бросай работу.
Когда лепил Ленина, - продолжал скульптор, - не получалась правая
рука. Ну никак. Жест вялый, невыразительный... А ведь Ильич на площади
был счастлив встречей с дорогим его сердцу питерским пролетариатом. А
речь его - это же призыв к историческому перевороту в судьбах
человечества!
Евсеев, разволновавшись от воспоминаний, пошел вышагивать по
комнате. Внезапно остановился:
- Дайте вашу руку.
Сергей Иванович протянул правую, стараясь воспроизвести положение
руки на памятнике.
- Так, - сказал Евсеев, - похоже. Но главное не уловили. Сложите
пальцы дощечкой, а большой оттопырьте. - И он, схватив ладонь
Домокурова, резко скосил ее вниз. - Вот этот энергичный ленинский
жест! Я уловил его здесь, у одного из рабочих, который заговорил со
мной, - о чем, уже не помню. И меня как осенило.
Появился Щуко. Владимир Алексеевич несколько раз заставлял
рабочего воспроизводить этот жест - такой скупой и вместе с тем
удивительно полновесный.
"Великолепно, великолепно, - шумно радовался академик, -
наконец-то решение найдено. Именно так надо поставить руку и никак
иначе!"
Не менее счастлив был и сам рабочий. Он много раз слышал Ленина
на митингах и незаметно для себя перенял жесты Ильича, которые,
врезавшись в память, стали его собственными жестами.
У выхода из мастерской стоял объемистый деревянный ларь. В нем -
сухая глина.
Домокуров придержал шаг и вопросительно взглянул на Евсеева.
- Да, это та самая, - кивнул скульптор. - Рассыпана после того,
как была отлита гипсовая форма... Правда, не вся - ларь с тех пор не
раз пополнялся... - Он пошарил в ларе. - Вот вам комочек на память! А
о чертеже не беспокойтесь, - напомнил Евсеев. - Вот выберу время...
- Сергей Александрович, а от кого вы получили чертеж?
- О, это я отлично помню! - оживился скульптор. - Это было так.
Владимир Алексеевич Щуко забежал и, даже не садясь (он всегда такой
стремительный), облокотился о край стола и нарисовал на листке бумаги
круглую башню, а сбоку как бы два крылышка. Сказал: "Интересная
деталь, сделайте".
- А где он сам узнал про крылышки?
Лицо добрейшего Сергея Александровича стало строгим. Он даже
выдержал паузу - для внушительности:
- Помилуйте, спеша, заехал академик... Главный руководитель по
сооружению памятника... С моей стороны было бы бестактностью задавать
не относящиеся к делу вопросы. Я лепщик - и не более того.
Впрочем, Евсеев не умолчал, что он и Щуко - старинные друзья.
"А вот это кстати, что друзья", - подумал Сергей и попросил
познакомить его с академиком. Как сотрудника музея.
- Отчего же, можно... - Евсеев подкрутил усы. - Только как это
сделать? Владимир Алексеевич в Москве. Строит библиотеку имени Ленина.
Возле Румянцевского музея, где Владимир Ильич брал книги...
Домокуров не стал откладывать дела. Взял у Евсеева
рекомендательное письмо и вместе со своим отправил в Москву.
В приподнятом настроении Сергей вернулся от скульптора домой.
Снял с полки тетрадку в твердом переплете, сел к столу и, старательно
вырисовывая буквы, записал в тетрадь на отдельной страничке примету
броневика:
ПАСПОРТ
бронеавтомобиля, с которого в 1917 году
у Финляндского вокзала
выступал Владимир Ильич Ленин
Примета Э 1: башня со щитками.
Вскоре пришел ответ из Москвы. Академик Щуко новых сведений не
прибавил, но в письме была названа фамилия: Фатеев Лев Галактионович.
Щуко рекомендовал Домокурову обратиться к этому человеку.
Совещание в Смольном, на которое был приглашен Домокуров, как
выяснилось, состоится на третьем этаже, в Лепном зале.
Смольный!
Домокурову уже случалось здесь бывать. Но всякий раз, вступая под
его старинные своды, он в волнении испытывал потребность хоть
несколько мгновений побыть наедине со своими мыслями, чувствами. Вот и
сейчас, рассчитав время, он задержался на втором этаже и медленно
пошел по коридору.
Коридоры в Смольном как бы прорезаны в толще здания, лишены
дневного света и на всю свою огромную длину освещены электричеством.
Впрочем, во втором и в третьем этажах каждый коридор заканчивается
окном, выходящим на улицу.
Но это, конечно, не источник света; лишь в ранний утренний час
или в час заката в коридоры заглядывают лучи солнца, и тогда
навощенный паркет сияет золотистой дорожкой.
Дойдя до конца коридора, Сергей Иванович в задумчивости постоял
перед величественной дверью, за ней - Белоколонный зал, выдержанное в
строгих архитектурных формах творение Кваренги.
Здесь была провозглашена Лениным Советская власть.
Потом Домокуров прошагал в другой конец коридора. Вот дверь, он
бывал и здесь. За дверью небольшое помещение, из которого попадаешь в
комнатку, где в октябрьские дни Владимир Ильич приютился с Надеждой
Константиновной.
Домокуров живо представил себе перегородку-ширму, за нею
аккуратно застланные солдатские постели. А в передней части комнаты -
диван и столик с громоздким телефонным аппаратом шведской фирмы
"Эриксон". За этим столиком Владимир Ильич ухитрялся работать.
Однако пора и на заседание. В Смольном придерживаются
пунктуальности, какую завел Ленин. Домокуров поднялся на третий этаж.
Перед входом в Лепной зал толпился народ.
- Серега! - услышал он. - Здоров!
Перед Домокуровым - дядя Егор. Одет празднично, на могучих крутых
его плечах вот-вот лопнет пиджак. Уголки белого пикейного воротничка
вздыбились. Лицо натужное, красное.
- Э, да тебе нужна "скорая помощь", - усмехнулся Домокуров.
Протянул руки, ослабил узел на галстуке, поправил воротничок и только
после этого спросил, по какой надобности Егор в Смольном.
- Затребовали! От "Красного треугольника" делегацией пришли. - И
добавил озабоченно: - Не иначе как отчет спросят о броневике. А что мы
можем? Совет избрали, помнишь, еще когда? С тех пор и советуемся, как
тот броневик искать. Состарились уже, а все советуемся...
Домокуров был рад встрече. Но под взглядом человека, столь
щедрого к нему душой, почувствовал себя неловко. Так и не навестил
Егора Фомича... Конечно, занят, конечно, трудно выкроить время - ведь
не ближний свет: из центра добираться до Нарвской заставы, но...
И тут он обнаружил, что перед ним в самом деле - старик. Богатырь
сдал - плечи обвисли, в рыжих волосах седина, будто пепел в догорающем
костре...
- Дядя Егор, - сказал как мог сурово, - неужели вы до сих пор у
своих котлов на вулканизации? Выворачиваете вручную эти
тридцатипудовые сковороды?.. С грузошинами? Вам бы здоровье поберечь!
- Эка, хватил, сковороды! - Лещев засмеялся. Ему было приятно
внимание ученого молодого человека. - Там, - продолжал он, - уж машины
впряжены. Молодежь толковая пришла: около машин-то ведь с понятием
надо, в технике разбираться, в электричестве! Ну а мне полегче
работенка нашлась... А ты-то, Серега, сам-то как?..
Дверь в зал неслышно открылась.
- Дядя Егор, до перерыва!.. - едва успел выговорить зажатый
толпой Сергей.
Совещание открыл... Э, да это же Семибратов!
В ответственном обкомовском работнике Домокуров узнал бывшего
партийного секретаря на "Красном треугольнике". Все та же клочковатая
с проплешинами бородка, и не обрюзг, не раздобрел ничуть за десяток
лет, - видно, умеет, как говорится, себя соблюдать, молодец...
Разглядывает Домокуров старого знакомого, а у самого беспокойная
мысль: "Семибратов... Как-то поведет он дело?" Чугуновское неверие в
существование исторической машины, к сожалению, весьма распространено
- в этом он, Домокуров, не раз убеждался за минувшие годы. Невольно и
сейчас насторожился.
А Семибратов между тем говорил о том, что в связи с
приближающимся двадцатилетием октябрьского штурма и Советского
государства каждый из наших людей еще пристальнее вглядывается в
пройденный путь, проверяет, как выполняются заветы Ленина.
- Вот я вижу в зале художников, - продолжал Семибратов. -
Некоторые из них даже запасливо прихватили альбомы для эскизов. Здесь
ученые-историки и исследователи ленинского наследства. Артисты,
писатели, старые большевики и наряду с ними рабочая комсомольская
молодежь с заводов, наши неутомимые партийные пропагандисты... Что же
мы можем предъявить к юбилею, товарищи? Полагаю, что все мы порадуемся
тому, что в дни юбилейных торжеств в Москве откроется Музей Владимира
Ильича Ленина, а в Ленинграде - полноправный его филиал...
Семибратов переждал шум аплодисментов. Потом наклонился к
сидевшему в президиуме Николаю Александровичу Емельянову,
сестрорецкому рабочему, оберегавшему жизнь Ленина в июле 1917 года,
взял у того листок бумаги и, заглядывая в него, стал называть вещи,
которыми пользовался Владимир Ильич в Разливе. Лодка с веслами, чайник
для костра, топорик... Зал откликался аплодисментами.
Но вот наконец Семибратов заговорил о броневике, и с первых же
слов его у Сергея Ивановича отлегло от сердца.
- Подготавливая совещание, - сказал Константин Ермолаевич, - мы,
естественно, стремились пригласить всех, кто помог бы разрешить вопрос
о броневике. Однако некоторые пригласительные билеты нам не удалось
вручить. Возвратила почта, не помог и адресный стол...
В зале заинтересовались:
- А кто они такие?
- Сейчас скажу. По сведениям, которыми мы располагаем, эти
товарищи в исторический день третьего апреля тысяча девятьсот
семнадцатого года находились в броневике или возле него в тот момент,
когда Ленин говорил речь. Они были солдатами бронедивизиона и уж,
конечно, как специалисты, досконально знали машину. Молодые
большевики, эти товарищи по зову ЦК, рискуя навлечь на себя тяжелую
военную кару со стороны Временного правительства, вывели броневик для
встречи Ленина... Представляете, как эти люди были бы желанны сегодня
на нашем совещании!.. Впрочем, один из этих нужных товарищей здесь.
И председательствующий вопросительно посмотрел в сторону. Там, за
ступенькой, ведущей в президиум, у стены суетился человек в темных
очках. Он развешивал на стойках обширные листы бумаги. Это были куски
из плана Ленинграда, сильно увеличенные и ярко раскрашенные.
По неуверенным, стесненным движениям и по тому, как человек
старательно примеривался указкой к каждому плакату, Домокуров понял,
что перед ним если не слепой, то уж во всяком случае едва зрячий. И
подумал с сочувствием: "Ну зачем такого инвалида беспокоить? Можно
было и к нему поехать".
Семибратов спросил человека в очках: готов ли он?
- Сейчас, сейчас, - ответил тот, нервно взмахнув указкой, как бы
защищаясь.
- А вы не торопитесь, Федор Антонович, - сказал Семибратов
успокаивающе, - заканчивайте свои приготовления. - И объявил, что
первое слово предоставляется профессору Фатееву.
"Льву Галактионовичу", - мысленно подсказал Домокуров.
- ...Льву Галактионовичу! - добавил во всеуслышание
председательствующий и сел.
Из-за стола президиума, опершись на него обеими руками, с усилием
поднялся старик. В крупной фигуре его было что-то горообразное. И, как
белое облако на склоне горы, во всю грудь борода.
Лев Галактионович взошел на трибуну. Начал речь.
Это была предыстория ленинского броневика. Профессор говорил
свободно, даже ораторски красиво, а материал прямо-таки заворожил
слушателей своей колоритностью.
Домокуров улыбнулся, вспомнив, как смешно они встретились после
письма, пришедшего Домокурову из Москвы от архитектора Щуко.
Васильевский остров. Одна из многочисленных линий - похожих одна
на другую улиц.
Старинный подъезд с полустершимся железным скребком для ног возле
ступени. Старомодно выглядели и женщины в квартире, которые вышли
вдвоем на звонок. Одинаково одетые, одинаково причесанные, они, даже
не дослушав посетителя, дружно ответили: "Нет дома!" - и захлопнули
дверь.
Домокуров, запасшись терпением, пришел во второй раз, пришел в
третий...
Медная дощечка с витиевато вырезанной фамилией профессора,
твердым знаком и буквой ять уже наводила уныние своей знакомостью,
когда Домокуров наконец заставил старушек выслушать себя. На шум вышел
профессор.
- Тетушка Глаша! - Старик устрашающе выкатил глаза на одну из
женщин. - Тетушка Праксея! - оборотился он к другой. - Что здесь
происходит? Не могу я работать под ваше кудахтанье! А вам что угодно,
молодой человек?
Записка от академика Щуко произвела нужное действие. Через
две-три минуты Домокуров уже сидел в кресле, с любопытством
осматриваясь в кабинете ученого.
Книги, книги, книги, за которыми и стен не видно; стойкий запах
старинных кожаных переплетов; в овальных и прямоугольных рамках