Страница:
обозначено, только месяц: Э 1. Декабрь 1900 года - и все. Ищи нас,
свищи!
Началось с того, что Ленин, будучи уже в Германии, приехал в
Лейпциг, разумеется, под другой фамилией. Этот крупный город к началу
XX века славился не только международными ярмарками. Здесь развилось и
достигло совершенства книгопечатание. Редкий полиграфист даже в
цивилизованных странах мог сравниться по мастерству с лейпцигским.
Книги здешних "ферлягов" (издательств) - произведения искусства.
Первоклассная бумага, красивый и вместе с тем четкий, неутомительный
для глаза шрифт, а иллюстрациями, в особенности цветными, только
любоваться и любоваться... Недаром сюда стекались заказы на печатание
книг из многих стран, даже из США. Солидным заказчиком была и Россия:
ежегодно в Лейпциге печаталась в многих тысячах экземпляров Библия для
нужд церквей, а также, как говорилось, для "религиозного воспитания
юношества". Бедные гимназисты и реалисты - как им задуривали головы,
затемняли мысли!..
Владимир Ильич, одетый по-зимнему, неторопливо шагая, с
тросточкой, будто праздный буржуа, прогуливался по улицам Лейпцига.
Заглянул в старинную часть города, где с интересом обозрел
средневековую ратушу, побывал в знаменитом зоопарке, - и никто не
догадался бы, что человек этот, незаметный в толпе, пристально изучает
вывески и витрины "ферлягов". Владимир Ильич прикидывал: "Где бы тут
пристроить заказ на нелегальную газету?" Крупные полиграфические
заведения отпугивали многолюдностью в конторах и шумом торговых
сделок. Попадались заведения помельче, попроще. Но Владимир Ильич и
здесь не спешил переступить порог. Взглянет на владельца, выскочившего
на улицу и с поклоном приглашающего посетить заведение, - и проходит
мимо. Он доверял своему чутью конспиратора: "Чересчур сладенькая у
этого господина предпринимателя улыбка: такой и лишний пфенниг сорвет,
и на тебя же с доносом поспешит в полицию..." Газета, еще не
родившись, уже стала любимым детищем Ленина, и в поисках типографии он
не позволял допустить ни малейшего риска...
Почему же Владимир Ильич для печатания "Искры" облюбовал Лейпциг?
Конечно, здесь множество типографий и легче остаться незаметным
типографщику, который отпечатал нелегальную газету. Но только ли это
привело Ленина в Лейпциг? Историки считают, что суть дела в ином. У
Лейпцига большое и славное прошлое в рабочем движении Германии.
Здесь жил и работал патриарх этого движения Август Бебель. С его
славным именем связано становление социал-демократической партии в
Германии, наиболее оживленные ячейки которой возникали в Лейпциге.
Бебель, выступая в кругах рабочих и на открытых собраниях, произносил
страстные речи против милитаризма и развязываемых им войн. Он поднял
голос против душителей Парижской коммуны, и тут уже власти не
выдержали революционных призывов Бебеля и заключили его в тюрьму.
Шесть лет Бебель пробыл в тюрьмах, но когда он был избран от рабочих в
рейхстаг - высший законодательный орган империи, - власти не
осмелились помешать ему занять депутатское кресло.
Августу Бебелю было шестьдесят лет, когда в Германии появился
Владимир Ильич Ленин. Встретился с Бебелем и ушел окрыленный: вождь
германского пролетариата и одобрил издание русской нелегальной газеты,
и порадовал Ленина своими советами, как лучше поставить дело.
Другой замечательный деятель германского и международного
рабочего движения Клара Цеткин. Для нее Лейпциг был городом и
революционной ее юности, и революционного возмужания. Цеткин, так же
как Бебель, сроднилась с рабочим классом, жила его нуждами, отдавала
все силы политическому просвещению рабочих. Она - непримиримый борец
против милитаризма и войн, руководитель женского движения - и не
только в Германии. На конгрессе женщин в Копенгагене она предложила
учредить как праздник Международный женский день. Делегаты долго
аплодировали, и тут же было решено сделать праздник весенним -
отмечать его ежегодно 8 марта.
Владимир Ильич встретился с Кларой Цеткин. Оба социал-демократы,
они как единомышленники быстро подружились. Клара устроила молодому
русскому революционеру тайные свидания с некоторыми рабочими
лейпцигских типографий. "Товарищи надежные, - сказала она, - помогут
вам организовать издание газеты".
Дружбу с Кларой Цеткин Владимир Ильич поддерживал всю жизнь, она
уже в советское время неоднократно бывала в Москве, и многие беседы
Ленина с нею сохранились в записи.
Клара неоднократно избиралась в рейхстаг и с трибуны его страстно
отстаивала интересы рабочих. Захват в Германии власти Гитлером вынудил
Клару Цеткин эмигрировать. Но она и в Москве оставалась на посту
выдающегося деятеля международного коммунистического движения. Умерла
Клара Цеткин в возрасте семидесяти шести лет и была похоронена в
Москве у Кремлевской стены.
Знакомясь с руководителями германской социал-демократической
партии, Владимир Ильич мечтал увидеться и с Вильгельмом Либкнехтом.
Легендарная личность! Этот ветеран революционного движения лично знал
Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Мало того - Либкнехт был учеником и
соратником этих великих людей.
Владимир Ильич приехал из России в конце 1900 года. И вдруг
узнает: Либкнехт скончался... Если бы попасть в Германию раньше -
всего на три месяца раньше! Свидание состоялось бы. Но Ленин был еще в
далекой Сибири, отбывал ссылку в селе Шушенском, и жандармская охрана
не сводила с него глаз...
Владимир Ильич написал о Вильгельме Либкнехте некролог и поместил
его в первом номере газеты "Искра" рядом с передовой статьей,
написанной им же.
Друзья Клары Цеткин указали Владимиру Ильичу на типографию, потом
на другую, где среди наборщиков и печатников было крепкое ядро
социал-демократов. "Там, - сказали ему, - большим потоком выходит из
машин печатная продукция и ничего не стоит тайком, незаметно,
пропустить через вальцы маленький листок "Искры" в три тысячи
экземпляров".
Владимир Ильич запомнил адреса, заучил пароль для встречи тут и
там с надежными людьми и... решил сам поискать типографию, о которой
бы никто не знал.
Казалось, день потерян. Владимир Ильич вышел уже на окраину
города, устало передвигая ноги, шагал по пустынной улице. Поравнялся с
каменным сарайчиком, в каких устраиваются ремесленники: кузнецы,
столяры, сапожники. Глянул ненароком в низко расположенное окно - и
вдруг заметил такое, что в волнении остановился, уперев перед собой
трость. По ту сторону окна, держась ближе к свету, трудился человек в
рабочей блузе. Перед ним ящик с клеточками. Мелькала рука со
щипчиками, выхватывая то из одной клетки, то из другой
буковки-литеры... Сомнений не оставалось: "Наборная касса, наборщик...
Следовательно, внутри типография!" И Владимир Ильич открыл калитку,
вошел во двор.
Не зная еще, куда он попал, Владимир Ильич из предосторожности
будто не заметил входа в сарайчик, прошел мимо и сел на садовую
скамейку. Ноги тут же загудели от усталости, и он с удовольствием
расслабил тело, отдыхая. Падал редкий снежок. Владимир Ильич
зажмурился и подставил лицо снежинкам... Он не услышал, как кто-то
подошел. Его вежливо окликнули: "Господин не заблудился ли?" Речь
немецкая, и Владимир Ильич, открывая глаза, по-немецки же ответил,
мигом войдя в роль случайного прохожего:
- В самом деле, где же я? Город незнакомый... - И рассмеялся, как
бы над своей простоватостью.
Перед Владимиром Ильичем был тот, кого он увидел в окне у
наборной кассы. Человек вышел из сарайчика налегке - видимо, лишь для
того, чтобы выяснить, кто же забрел во двор. От его блузы пахнуло на
Ленина типографской краской - такой желанной...
- Вы в Пробстхайде, - сказал типографщик, - это предместье
Лейпцига. А чтобы возвратиться в центр, вам придется... - И он стал
обстоятельно, с явным намерением помочь незнакомцу, объяснять обратную
дорогу, подсказывая, как ее спрямить.
Владимир Ильич тем временем изучал собеседника. Тот был молод,
примерно одного с ним возраста, так же рыжеус, только без бороды,
опрятный, с располагающей улыбкой человека прямодушного. "Это же
рабочий", - сказал себе Владимир Ильич, и ему чуть было не изменила
осторожность. Он уже встал со скамьи и с конфиденциальным видом шагнул
к типографщику - но тут словно жаром опалило ему голову. Ленин
спохватился - и опять он словно незадачливый путешественник. Назвался
учителем из России.
- Ученики, - сказал он, - распущены на рождественские каникулы. В
моем распоряжении две недели, вот и путешествую. В Германии есть что
посмотреть, к тому же, преподавая немецкий, надеюсь за это время
несколько усовершенствоваться в языке.
- Sehr gut, - похвалил его немец и намеревался еще что-то
сказать, но в это время от удара изнутри с треском распахнулась дверь
сарайчика, и наружу высунулся мальчишка.
- Господин Рау, уже готово! - выкрикнул он. - Можно печатать!
Голос мальчугана сорвался на петушиный. А сам каков! В
противоположность опрятному господину Рау, весь в пятнах типографской
краски, на лице отпечатки грязных пальцев. Глянул Владимир Ильич на
замарашку - и расхохотался. Тот насупился и, дразнясь, показал язык.
Типографщик кивнул мальчугану: мол, сейчас приду, и, широко
улыбнувшись русскому, показал, как он сейчас засучит рукава. Надул
щеки и, изображая немалое усилие, принялся враз обеими руками крутить
в воздухе: так вращают ворот у русского колодца, поднимая из глубины
ведро с водой. Владимир Ильич догадался: сейчас типографщик встанет к
печатной машине - и позавидовал ему. Мышцы заиграли - покрутил бы и
сам машинное колесо, печатая газету...
А господин Рау уже протянул руку, сказал по-русски "до свидания".
Затем, дойдя уже до двери, обернулся и пригласил вновь побывать в
Пробстхайде, сказав, что именно здесь, в окрестностях поселка, в 1813
году происходило Лейпцигское сражение: мол, есть тому и памятники:
- Не надо и пешком. Сюда конка ходит. Приезжайте!
Днем позже, покупая в городе газеты, Владимир Ильич заметил у
продавца газету скромного вида. В заголовке: "Arbeiter Turnzeitung".
Купил и эту. Рабочая спортивная газета - Ленин и не слыхал о такой,
принялся с интересом ее рассматривать. Продавец, видя удивление
покупателя, посчитал уместным сказать с достоинством, что в Германии
рабочий люд не дает себя в обиду. Существует, мол,
социал-демократическая партия, с ней и правительство считается. Книги
издает, газеты, вот и новую учредили газету - для молодых рабочих.
"Как это неожиданно и прекрасно! - сказал себе Владимир Ильич. -
Особая газета для рабочей молодежи! Разве в нынешней России мыслимо
что-нибудь подобное?.."
Расплатился он с газетчиком и свернул в сквер, каких было немало
в Лейпциге. Сел на скамью, заслоненную растительностью, и вновь
развернул спортивную газету. Прикинул на взгляд ее формат - небольшой,
понравился; поискал адрес, где газета печатается... И удивленный, и
обрадованный, он мысленно увидел табличку на стене
сарайчика-типографии господина Рау: "Руссенштрассе, 48".
Новая встреча с владельцем типографии. Клара Цеткин одобрила
выбор Ленина, предварительно удостоверившись, что Рау, как
социал-демократ, ничем не запятнан. На этот раз беседа была
откровенной - социал-демократ говорил с социал-демократом. Рау просил
называть его "геноссе Герман" и не удивился, что у русского учителя
объявилось столь рискованное дело, как издание нелегальной газеты.
Понимающе усмехнулся: конспирация есть конспирация... Владимир Ильич
принял обращение "товарищ", но сохранил вымышленные имя и фамилию.
Встреча происходила теперь в конторе у Германа Рау за чашкой
кофе. Владимир Ильич назвал денежную сумму, которой он вправе
распорядиться для печатания газеты. Была она весьма скромной - и Рау
замялся: заказ невыгоден, а он владелец типографии и, естественно,
признает только прибыльные заказы. Но с другой стороны... Напряженное
лицо человека выражало колебания.
Владимир Ильич, попивая кофе, деликатно молчал. "Кто же возьмет
верх, - с иронией подумал он, - господин Рау или геноссе Рау?" Но вот
лицо собеседника прояснилось. Он залпом допил кофе и объявил:
- Принимаю, геноссе русский учитель, ваш заказ. - Помедлив,
добавил: - Как социал-демократ. Из пролетарской солидарности.
Для заключения сделки перешли в кабинет. Пока усаживались,
Владимир Ильич полюбопытствовал, как возникло у здешней улицы название
"Русская".
- Мы с вами, - сказал Рау, - на поле Лейпцигской битвы тысяча
восемьсот тринадцатого года, и пусть каждый немец, появляясь здесь и
читая табличку, запомнит, что русские войска его предкам помогли
избавиться от наполеоновского ига. - Он сказал далее, что в немецком
обществе ширится патриотическое движение за увековечение этого
исторического события величественным монументом. Идет сбор
пожертвований. - Я сам, - сказал Рау с достоинством, - опустил в
кружку золотой талер.
Напомним, что это был еще 1900 год.
Между тем Владимир Ильич достал купленную спортивную газету и
разгладил ее ладонями на столе. Формат для "Искры" подходящий, а
бумагу Владимиру Ильичу хотелось поставить поплотнее обычной газетной.
Ведь номер "Искры", который тайными путями попадет в Россию к
рабочему, будет передаваться из рук в руки, читаться многими, и важно,
чтобы газета не истрепалась. Однако плотная бумага должна быть вместе
с тем тонкой, чтобы пограничный жандарм, даже обыскивая человека,
везущего "Искру", не обнаружил бы газету ни запрятанную в чемодане, ни
вшитую в подкладку пальто или костюма.
Соображения эти Владимир Ильич не стал высказывать типографщику,
а просто сказал, какая бумага для русской газеты желательна.
- Бумага в Лейпциге найдется на любой вкус, - сказал Рау, - об
этом не беспокойтесь, бумагу я приобрету. А шрифт припасен у вас?
Вопрос озадачил Ленина. Рау объяснил:
- Русского шрифта я не держу, мне ненадобен. И в продаже он
редкость...
Возникло препятствие, какого Ленин не ожидал, и, кажется,
серьезное...
А Рау продолжал, как бы размышляя вслух:
- Заказы из России бывают, но выгодны они лишь крупным фирмам -
там и ассортимент русских шрифтов, и особый персонал в типографии... -
Помолчав, добавил: - Знаю фирму, где печатают Библию для России, но
ведь не придешь, не попросишь мешок шрифта. Сразу: "Кому? Куда? Для
чего?" - и угодишь в полицию.
Можно себе представить огорчение Владимира Ильича, но он нашел в
себе силы даже улыбаться. Терпеливо ждал, до чего же типографщик
договорится, что предложит... Но тот назвал новое препятствие.
- Шрифта у вас нет, товарищ русский учитель. Впрочем, если бы вы
и со шрифтом приехали - мало пользы. Нужен наборщик, умеющий набрать
русский текст. Поставьте, к примеру, меня к кассе с русскими литерами.
Только запутаюсь, дело испорчу. Для меня что китайская грамота, что
русская - никакой разницы.
Пришлось Владимиру Ильичу из Лейпцига уехать.
Вскоре Ленин возвратился, но уже не один. Своего спутника,
прилично одетого молодого человека, представил Герману Рау:
- Знакомьтесь. Товарищ Иосиф Блюменфельд, наборщик.
- Вернер... - смутившись, вставил названный.
- Да, да, - подтвердил Владимир Ильич, - партийная кличка
товарища - "Вернер".
Рау понимающе кивнул:
- Будем звать Вернером.
Иосиф Блюменфельд был поляк, не вынесший царского гнета и
бежавший из Польши (как известно, самостоятельное Польское государство
в XIX веке перестало существовать: произошел так называемый раздел
Польши, иначе сказать, разорванную на клочья страну поглотили Россия,
Австро-Венгрия и Пруссия). В Варшаве сидел царский наместник. Он
наложил запрет на польские газеты, книги, на самый польский язык. И
Блюменфельд на родине, чтобы прокормиться, стал наборщиком русских
текстов. Оказавшись эмигрантом, он вступил в партию социал-демократов
и, горя ненавистью к русскому самодержавию, почувствовал
единомышленника в Ленине. Познакомился с Владимиром Ильичей, выполнял
кое-какие его партийные поручения. "Он очень дельный наборщик и
хороший товарищ. Он всей душой предан делу", - писала о Блюменфельде
Н. К. Крупская. В Лейпциг ехать согласился, не спрашивая для чего:
если Ленин позвал, - значит, так надо. И только в кабинете Рау узнал,
что предстоит ему поработать наборщиком.
Пылкий и нетерпеливый, товарищ Иосиф так и расцвел. Захотел тут
же поглядеть, каков шрифт, какая гарнитура.
А шрифта-то и нет... Человек растерялся.
Однако первый номер "Искры" был отпечатан. Каким образом?
Естественно, при помощи шрифта. Но как был раздобыт мешок русских
литер, осталось неизвестным. Можно лишь сказать, что без участия
немецких товарищей, в том числе социал-демократа Германа Рау,
рискованная эта операция осуществиться не могла.
Итак, шрифт добыт. Но он в центре города, в тайнике. Не ближний
край - перетащить мешок свинца, из улицы в улицу, в предместье!
Сколько встречных пешеходов, гуляющих, любопытных и просто зевак, надо
миновать... Решено было переправлять шрифт в Пробстхайду по частям,
чтобы в случае провала носильщика не лишиться всего. Эта груда свинца
была сейчас для Ленина дороже несметных богатств, о каких только в
сказках сказывается.
Иосиф Блюменфельд не отходил от Ленина, твердил: "Мне поручите,
мне..."
- Успокойтесь, - отвечал Владимир Ильич, - нельзя так. Вы как
горячечный.
Блюменфельд сразу менялся, изображая человека спокойного,
рассудительного, какой не дрогнет перед опасностью.
Владимир Ильич был в затруднении. Блюменфельд прекрасный товарищ,
готов за правое дело жизнь положить, а самообладания в себе не
воспитал... Но выбора нет: налицо Блюменфельд и опять Блюменфельд -
только и всего. И Ленин, вразумив пылкого молодого человека, отправил
его за шрифтом.
Мальчика в типографии звали Макс Пуршвиц. С появлением
таинственного господина из России он потерял покой. Зачем приехал, о
чем русский и хозяин шушукаются, запираясь в кабинете, - это же
каждому интересно! А тут еще господин Рау вздумал Макса припугнуть.
"Осрамил, - говорит, - меня перед гостем, с перепачканной рожей,
грязнуля, высунулся... Не смей ни подходить к нему, ни вопросы
задавать!" Ушел уже, было, Рау из типографии, но воротился:
"Ослушаешься - прогоню! На твое место всякий прибежит - и кликать не
надо, только дверь в типографию открой!"
После такого внушения Макс понял, что ему с собой не совладать:
"Тайна должна быть раскрыта - иначе он не мужчина, а дрек!" Но на
хозяина обиделся: "Грязнулей обозвал... А он, Макс, рабочий человек на
работе, кругом эта краска прилипчивая - тут и божий ангел в своих
светлых одеждах станет на черта похож!"
Правду сказать, в этот злосчастный день Макс и вовсе не умывался.
Проспал, пора бежать в типографию - а как же голуби? Кто их выпустит
из голубятни, посвистит, с крыши махалкой помашет? Того не понимают,
что голубю летать надо, иначе зажиреет. А у него, Макса Пуршвица,
стайка породистая. Один турман чего стоит: сам белый, а глазки
красненькие, мохноногий, на голове султанчик. А в лете - залюбуешься!
Возьмет высоту - и давай играть: то нырнет, то перекувырнется, то
будто нос срежет Максу... Весельчак, каких и среди людей поискать. В
городе на ярмарке у ребят выменял, троих за одного отдал...
Был вечер. Голуби сидели, воркуя, кто на плечах и на голове у
Макса, кто на крыше дома, а сам он делал приборку в голубятне:
вычистил помещение, переменил птицам воду, насыпал в кормушку гороху и
задумался... Господин Рау обещал про голубей в Турнцейтунг напечатать
- а тут: "Выгоню!" Эх, жизнь, и кто тебя, сиротскую, выдумал...
Загрустил мальчуган, но ненадолго. Во дворе появился еще один
иностранец, - это был Иосиф Блюменфельд. У Макса пугливо сердце
екнуло: почуял - тайна близится к развязке... Но в чем она? Только бы
не прозевать!..
Новый человек пришел в типографию, наклонился над наборной
кассой, поковырялся в литерах и заворчал, чем-то недовольный.
Макса такое пренебрежение к типографии задело.
- Gutes din! - сказал он с вызовом.
Пришедший повернулся к нему - а на лице беспомощная улыбка. Не
понял иностранец немецких слов. Потом ткнул себя пальцем в грудь:
- Вернер... Ихь бин Вернер!
На том и разошлись.
Однажды Максу не спалось. Вертелся под периной, вертелся, - но
холодно, декабрь, не согреться. Встал, оделся. Еще рано, типография
закрыта - и все-таки его потянуло к типографии... Глядит - а Вернер со
двора зашагал. Макс крадучись устремился за ним.
На одной из центральных улиц Лейпцига появился старьевщик. Он
катил перед собой тележку с мусором. Под брезентом была груда костей,
какие выбрасывают из кухонь на помойку, и рваная, выношенная обувь,
тоже сваленная в кучу. Шагал старьевщик с трудом. В этом сгорбленном
старике трудно было бы узнать щеголеватого Иосифа Блюменфельда.
Вместе с ним, помогая толкать тележку, столь же понуро брел
мальчуган-оборвыш, ясно кто - Макс Пуршвиц. На этот раз он измазал
лицо в свое удовольствие. За спиной на лямках у него был мешок, из
которого торчала такая же выброшенная обувь.
Туманное декабрьское утро прояснилось. На улице появились
прохожие и заспешили по своим делам. Некоторые брезгливо косились на
тележку с отбросами. Но куда деваться старьевщику? Уже катят экипажи,
того и гляди - попадешь под копыта лошадей. И человек невольно жался к
тротуару... Вдруг - полицейский. С бранью преградил дорогу
старьевщику.
- Щуцман... - обомлев, простонал мальчуган и кинулся в сторону -
ведь в заплечном мешке у него не просто рваная обувь: в негодных
ботинках по узелку русского шрифта. Охваченный ужасом, он мог бы
наделать глупостей и лишиться драгоценной ноши... Но тут над головой
прогремело: "Прочь с дороги!" - и парня полоснули кнутом. Ахнув от
боли, Макс схватился за окровавленную щеку и пришел в себя.
Видит: шуцман требует поднять тряпичное покрывало на тележке и
Вернер - делать нечего - подчиняется. А сам мычит, прикинувшись немым
(опасается обнаружить плохой немецкий), мычит и машет Пуршвицу - зовет
на помощь. А мальчишка словно и не слышит. Затаясь, глядит на руку
шуцмана. В ней жезл. Вот тычет жезлом в груду костей. Это не страшно -
кости насыпаны для виду. Разворошил кости... А рядом рваные ботинки.
Только бы не тронул - они тяжелые, заподозрит неладное. А в каждом
шрифт...
Макс почувствовал - нечем дышать. Жадно втянул воздух... Так и
есть - жезл приближается к ботинкам...
- Господин шуцман! - в отчаянии закричал мальчуган. - Они
вонючие, из помойки!
Полицейский от внезапного крика вздрогнул. Отдернул руку с жезлом
и принялся ругать мальчугана.
Макс - в слезы... Конечно, Вернеру не следовало останавливаться.
А если уж задержан - тут же сказать условленное: мол, извините,
заблудились, нам на клееварочный завод! И никакому шуцману не пришло
бы в голову ковыряться в отбросах - прогнал бы мусорщиков с
центральных улиц, и только... Но оба оплошали: Вернер некстати
прикинулся немым, а Макс словно онемел от потрясения. Вот и дождались
обыска...
Казалось, провал операции по доставке шрифта неминуем. И вдруг -
спасение... Спасли драгоценный груз, сами того не подозревая,
прохожие. Отбросы на тележке, расковыренные полицейским, так
засмердили, что из толпы прохожих посыпались протесты и ретивому
стражу порядка пригрозили, что на него пожалуются в магистрат. Шуцман
сразу сник. Вылупил устрашающе глаза на старьевщиков и процедил:
- Weg! Fort! (Пошли прочь!)
Типография Германа Рау небольшая, теснится в двух комнатах.
Печатная машина за перегородкой. Сквозь стеклянную дверь видно
чугунное колесо с рукоятью. К рукояти становится человек, вращает
колесо, и машина, постукивая, приходит в движение. Печатник пускает
под крутящийся вал листы бумаги, на них оттискивается текст, и по
другую сторону вала приспособление, похожее на грабли, укладывает в
стопку отпечатанное.
Однако торжественный момент печатания "Искры" еще не наступил.
Идет подготовка.
Владимир Ильич принес статью, которой дал название: "Насущные
задачи нашего движения". Ее будут изучать и изучать рабочие России,
таясь от полиции, жандармов, агентов охранки. Это - главный материал в
газете. Рядом встанет рассказ о Вильгельме Либкнехте. "Старейший вождь
германской социал-демократии", - сказано о нем. Он незадолго перед тем
умер, этот замечательный революционер, и рабочие многих стран со
скорбью опустили его в могилу.
Владимир Ильич подготовил материал и для обратной стороны
газетного листа. Все написанное вручил Блюменфельду. Они улыбнулись
друг другу. Иосиф помедлил, переживая торжественную минуту, и принялся
старательно, не торопясь, делать набор. Будто выклевывал щипчиками из
гнезд нужные литеры.
Полученный шрифт поместили на чугунной плите - талере. Выровняли
и скрепили металлической рамкой. Каждая литера стояла очком вверх.
Смазали набор типографской краской и наложили на него лист бумаги.
Оставалось, чтобы получить пробный оттиск, двинуть поверху тяжелый
цилиндр-каток. И тут к тискальному станку прорвался Макс Пуршвиц...
Можно было понять возбуждение мальчугана, который и мучившую его
тайну раскрыл (секретный заказ на русскую газету!), и в старьевщики
свищи!
Началось с того, что Ленин, будучи уже в Германии, приехал в
Лейпциг, разумеется, под другой фамилией. Этот крупный город к началу
XX века славился не только международными ярмарками. Здесь развилось и
достигло совершенства книгопечатание. Редкий полиграфист даже в
цивилизованных странах мог сравниться по мастерству с лейпцигским.
Книги здешних "ферлягов" (издательств) - произведения искусства.
Первоклассная бумага, красивый и вместе с тем четкий, неутомительный
для глаза шрифт, а иллюстрациями, в особенности цветными, только
любоваться и любоваться... Недаром сюда стекались заказы на печатание
книг из многих стран, даже из США. Солидным заказчиком была и Россия:
ежегодно в Лейпциге печаталась в многих тысячах экземпляров Библия для
нужд церквей, а также, как говорилось, для "религиозного воспитания
юношества". Бедные гимназисты и реалисты - как им задуривали головы,
затемняли мысли!..
Владимир Ильич, одетый по-зимнему, неторопливо шагая, с
тросточкой, будто праздный буржуа, прогуливался по улицам Лейпцига.
Заглянул в старинную часть города, где с интересом обозрел
средневековую ратушу, побывал в знаменитом зоопарке, - и никто не
догадался бы, что человек этот, незаметный в толпе, пристально изучает
вывески и витрины "ферлягов". Владимир Ильич прикидывал: "Где бы тут
пристроить заказ на нелегальную газету?" Крупные полиграфические
заведения отпугивали многолюдностью в конторах и шумом торговых
сделок. Попадались заведения помельче, попроще. Но Владимир Ильич и
здесь не спешил переступить порог. Взглянет на владельца, выскочившего
на улицу и с поклоном приглашающего посетить заведение, - и проходит
мимо. Он доверял своему чутью конспиратора: "Чересчур сладенькая у
этого господина предпринимателя улыбка: такой и лишний пфенниг сорвет,
и на тебя же с доносом поспешит в полицию..." Газета, еще не
родившись, уже стала любимым детищем Ленина, и в поисках типографии он
не позволял допустить ни малейшего риска...
Почему же Владимир Ильич для печатания "Искры" облюбовал Лейпциг?
Конечно, здесь множество типографий и легче остаться незаметным
типографщику, который отпечатал нелегальную газету. Но только ли это
привело Ленина в Лейпциг? Историки считают, что суть дела в ином. У
Лейпцига большое и славное прошлое в рабочем движении Германии.
Здесь жил и работал патриарх этого движения Август Бебель. С его
славным именем связано становление социал-демократической партии в
Германии, наиболее оживленные ячейки которой возникали в Лейпциге.
Бебель, выступая в кругах рабочих и на открытых собраниях, произносил
страстные речи против милитаризма и развязываемых им войн. Он поднял
голос против душителей Парижской коммуны, и тут уже власти не
выдержали революционных призывов Бебеля и заключили его в тюрьму.
Шесть лет Бебель пробыл в тюрьмах, но когда он был избран от рабочих в
рейхстаг - высший законодательный орган империи, - власти не
осмелились помешать ему занять депутатское кресло.
Августу Бебелю было шестьдесят лет, когда в Германии появился
Владимир Ильич Ленин. Встретился с Бебелем и ушел окрыленный: вождь
германского пролетариата и одобрил издание русской нелегальной газеты,
и порадовал Ленина своими советами, как лучше поставить дело.
Другой замечательный деятель германского и международного
рабочего движения Клара Цеткин. Для нее Лейпциг был городом и
революционной ее юности, и революционного возмужания. Цеткин, так же
как Бебель, сроднилась с рабочим классом, жила его нуждами, отдавала
все силы политическому просвещению рабочих. Она - непримиримый борец
против милитаризма и войн, руководитель женского движения - и не
только в Германии. На конгрессе женщин в Копенгагене она предложила
учредить как праздник Международный женский день. Делегаты долго
аплодировали, и тут же было решено сделать праздник весенним -
отмечать его ежегодно 8 марта.
Владимир Ильич встретился с Кларой Цеткин. Оба социал-демократы,
они как единомышленники быстро подружились. Клара устроила молодому
русскому революционеру тайные свидания с некоторыми рабочими
лейпцигских типографий. "Товарищи надежные, - сказала она, - помогут
вам организовать издание газеты".
Дружбу с Кларой Цеткин Владимир Ильич поддерживал всю жизнь, она
уже в советское время неоднократно бывала в Москве, и многие беседы
Ленина с нею сохранились в записи.
Клара неоднократно избиралась в рейхстаг и с трибуны его страстно
отстаивала интересы рабочих. Захват в Германии власти Гитлером вынудил
Клару Цеткин эмигрировать. Но она и в Москве оставалась на посту
выдающегося деятеля международного коммунистического движения. Умерла
Клара Цеткин в возрасте семидесяти шести лет и была похоронена в
Москве у Кремлевской стены.
Знакомясь с руководителями германской социал-демократической
партии, Владимир Ильич мечтал увидеться и с Вильгельмом Либкнехтом.
Легендарная личность! Этот ветеран революционного движения лично знал
Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Мало того - Либкнехт был учеником и
соратником этих великих людей.
Владимир Ильич приехал из России в конце 1900 года. И вдруг
узнает: Либкнехт скончался... Если бы попасть в Германию раньше -
всего на три месяца раньше! Свидание состоялось бы. Но Ленин был еще в
далекой Сибири, отбывал ссылку в селе Шушенском, и жандармская охрана
не сводила с него глаз...
Владимир Ильич написал о Вильгельме Либкнехте некролог и поместил
его в первом номере газеты "Искра" рядом с передовой статьей,
написанной им же.
Друзья Клары Цеткин указали Владимиру Ильичу на типографию, потом
на другую, где среди наборщиков и печатников было крепкое ядро
социал-демократов. "Там, - сказали ему, - большим потоком выходит из
машин печатная продукция и ничего не стоит тайком, незаметно,
пропустить через вальцы маленький листок "Искры" в три тысячи
экземпляров".
Владимир Ильич запомнил адреса, заучил пароль для встречи тут и
там с надежными людьми и... решил сам поискать типографию, о которой
бы никто не знал.
Казалось, день потерян. Владимир Ильич вышел уже на окраину
города, устало передвигая ноги, шагал по пустынной улице. Поравнялся с
каменным сарайчиком, в каких устраиваются ремесленники: кузнецы,
столяры, сапожники. Глянул ненароком в низко расположенное окно - и
вдруг заметил такое, что в волнении остановился, уперев перед собой
трость. По ту сторону окна, держась ближе к свету, трудился человек в
рабочей блузе. Перед ним ящик с клеточками. Мелькала рука со
щипчиками, выхватывая то из одной клетки, то из другой
буковки-литеры... Сомнений не оставалось: "Наборная касса, наборщик...
Следовательно, внутри типография!" И Владимир Ильич открыл калитку,
вошел во двор.
Не зная еще, куда он попал, Владимир Ильич из предосторожности
будто не заметил входа в сарайчик, прошел мимо и сел на садовую
скамейку. Ноги тут же загудели от усталости, и он с удовольствием
расслабил тело, отдыхая. Падал редкий снежок. Владимир Ильич
зажмурился и подставил лицо снежинкам... Он не услышал, как кто-то
подошел. Его вежливо окликнули: "Господин не заблудился ли?" Речь
немецкая, и Владимир Ильич, открывая глаза, по-немецки же ответил,
мигом войдя в роль случайного прохожего:
- В самом деле, где же я? Город незнакомый... - И рассмеялся, как
бы над своей простоватостью.
Перед Владимиром Ильичем был тот, кого он увидел в окне у
наборной кассы. Человек вышел из сарайчика налегке - видимо, лишь для
того, чтобы выяснить, кто же забрел во двор. От его блузы пахнуло на
Ленина типографской краской - такой желанной...
- Вы в Пробстхайде, - сказал типографщик, - это предместье
Лейпцига. А чтобы возвратиться в центр, вам придется... - И он стал
обстоятельно, с явным намерением помочь незнакомцу, объяснять обратную
дорогу, подсказывая, как ее спрямить.
Владимир Ильич тем временем изучал собеседника. Тот был молод,
примерно одного с ним возраста, так же рыжеус, только без бороды,
опрятный, с располагающей улыбкой человека прямодушного. "Это же
рабочий", - сказал себе Владимир Ильич, и ему чуть было не изменила
осторожность. Он уже встал со скамьи и с конфиденциальным видом шагнул
к типографщику - но тут словно жаром опалило ему голову. Ленин
спохватился - и опять он словно незадачливый путешественник. Назвался
учителем из России.
- Ученики, - сказал он, - распущены на рождественские каникулы. В
моем распоряжении две недели, вот и путешествую. В Германии есть что
посмотреть, к тому же, преподавая немецкий, надеюсь за это время
несколько усовершенствоваться в языке.
- Sehr gut, - похвалил его немец и намеревался еще что-то
сказать, но в это время от удара изнутри с треском распахнулась дверь
сарайчика, и наружу высунулся мальчишка.
- Господин Рау, уже готово! - выкрикнул он. - Можно печатать!
Голос мальчугана сорвался на петушиный. А сам каков! В
противоположность опрятному господину Рау, весь в пятнах типографской
краски, на лице отпечатки грязных пальцев. Глянул Владимир Ильич на
замарашку - и расхохотался. Тот насупился и, дразнясь, показал язык.
Типографщик кивнул мальчугану: мол, сейчас приду, и, широко
улыбнувшись русскому, показал, как он сейчас засучит рукава. Надул
щеки и, изображая немалое усилие, принялся враз обеими руками крутить
в воздухе: так вращают ворот у русского колодца, поднимая из глубины
ведро с водой. Владимир Ильич догадался: сейчас типографщик встанет к
печатной машине - и позавидовал ему. Мышцы заиграли - покрутил бы и
сам машинное колесо, печатая газету...
А господин Рау уже протянул руку, сказал по-русски "до свидания".
Затем, дойдя уже до двери, обернулся и пригласил вновь побывать в
Пробстхайде, сказав, что именно здесь, в окрестностях поселка, в 1813
году происходило Лейпцигское сражение: мол, есть тому и памятники:
- Не надо и пешком. Сюда конка ходит. Приезжайте!
Днем позже, покупая в городе газеты, Владимир Ильич заметил у
продавца газету скромного вида. В заголовке: "Arbeiter Turnzeitung".
Купил и эту. Рабочая спортивная газета - Ленин и не слыхал о такой,
принялся с интересом ее рассматривать. Продавец, видя удивление
покупателя, посчитал уместным сказать с достоинством, что в Германии
рабочий люд не дает себя в обиду. Существует, мол,
социал-демократическая партия, с ней и правительство считается. Книги
издает, газеты, вот и новую учредили газету - для молодых рабочих.
"Как это неожиданно и прекрасно! - сказал себе Владимир Ильич. -
Особая газета для рабочей молодежи! Разве в нынешней России мыслимо
что-нибудь подобное?.."
Расплатился он с газетчиком и свернул в сквер, каких было немало
в Лейпциге. Сел на скамью, заслоненную растительностью, и вновь
развернул спортивную газету. Прикинул на взгляд ее формат - небольшой,
понравился; поискал адрес, где газета печатается... И удивленный, и
обрадованный, он мысленно увидел табличку на стене
сарайчика-типографии господина Рау: "Руссенштрассе, 48".
Новая встреча с владельцем типографии. Клара Цеткин одобрила
выбор Ленина, предварительно удостоверившись, что Рау, как
социал-демократ, ничем не запятнан. На этот раз беседа была
откровенной - социал-демократ говорил с социал-демократом. Рау просил
называть его "геноссе Герман" и не удивился, что у русского учителя
объявилось столь рискованное дело, как издание нелегальной газеты.
Понимающе усмехнулся: конспирация есть конспирация... Владимир Ильич
принял обращение "товарищ", но сохранил вымышленные имя и фамилию.
Встреча происходила теперь в конторе у Германа Рау за чашкой
кофе. Владимир Ильич назвал денежную сумму, которой он вправе
распорядиться для печатания газеты. Была она весьма скромной - и Рау
замялся: заказ невыгоден, а он владелец типографии и, естественно,
признает только прибыльные заказы. Но с другой стороны... Напряженное
лицо человека выражало колебания.
Владимир Ильич, попивая кофе, деликатно молчал. "Кто же возьмет
верх, - с иронией подумал он, - господин Рау или геноссе Рау?" Но вот
лицо собеседника прояснилось. Он залпом допил кофе и объявил:
- Принимаю, геноссе русский учитель, ваш заказ. - Помедлив,
добавил: - Как социал-демократ. Из пролетарской солидарности.
Для заключения сделки перешли в кабинет. Пока усаживались,
Владимир Ильич полюбопытствовал, как возникло у здешней улицы название
"Русская".
- Мы с вами, - сказал Рау, - на поле Лейпцигской битвы тысяча
восемьсот тринадцатого года, и пусть каждый немец, появляясь здесь и
читая табличку, запомнит, что русские войска его предкам помогли
избавиться от наполеоновского ига. - Он сказал далее, что в немецком
обществе ширится патриотическое движение за увековечение этого
исторического события величественным монументом. Идет сбор
пожертвований. - Я сам, - сказал Рау с достоинством, - опустил в
кружку золотой талер.
Напомним, что это был еще 1900 год.
Между тем Владимир Ильич достал купленную спортивную газету и
разгладил ее ладонями на столе. Формат для "Искры" подходящий, а
бумагу Владимиру Ильичу хотелось поставить поплотнее обычной газетной.
Ведь номер "Искры", который тайными путями попадет в Россию к
рабочему, будет передаваться из рук в руки, читаться многими, и важно,
чтобы газета не истрепалась. Однако плотная бумага должна быть вместе
с тем тонкой, чтобы пограничный жандарм, даже обыскивая человека,
везущего "Искру", не обнаружил бы газету ни запрятанную в чемодане, ни
вшитую в подкладку пальто или костюма.
Соображения эти Владимир Ильич не стал высказывать типографщику,
а просто сказал, какая бумага для русской газеты желательна.
- Бумага в Лейпциге найдется на любой вкус, - сказал Рау, - об
этом не беспокойтесь, бумагу я приобрету. А шрифт припасен у вас?
Вопрос озадачил Ленина. Рау объяснил:
- Русского шрифта я не держу, мне ненадобен. И в продаже он
редкость...
Возникло препятствие, какого Ленин не ожидал, и, кажется,
серьезное...
А Рау продолжал, как бы размышляя вслух:
- Заказы из России бывают, но выгодны они лишь крупным фирмам -
там и ассортимент русских шрифтов, и особый персонал в типографии... -
Помолчав, добавил: - Знаю фирму, где печатают Библию для России, но
ведь не придешь, не попросишь мешок шрифта. Сразу: "Кому? Куда? Для
чего?" - и угодишь в полицию.
Можно себе представить огорчение Владимира Ильича, но он нашел в
себе силы даже улыбаться. Терпеливо ждал, до чего же типографщик
договорится, что предложит... Но тот назвал новое препятствие.
- Шрифта у вас нет, товарищ русский учитель. Впрочем, если бы вы
и со шрифтом приехали - мало пользы. Нужен наборщик, умеющий набрать
русский текст. Поставьте, к примеру, меня к кассе с русскими литерами.
Только запутаюсь, дело испорчу. Для меня что китайская грамота, что
русская - никакой разницы.
Пришлось Владимиру Ильичу из Лейпцига уехать.
Вскоре Ленин возвратился, но уже не один. Своего спутника,
прилично одетого молодого человека, представил Герману Рау:
- Знакомьтесь. Товарищ Иосиф Блюменфельд, наборщик.
- Вернер... - смутившись, вставил названный.
- Да, да, - подтвердил Владимир Ильич, - партийная кличка
товарища - "Вернер".
Рау понимающе кивнул:
- Будем звать Вернером.
Иосиф Блюменфельд был поляк, не вынесший царского гнета и
бежавший из Польши (как известно, самостоятельное Польское государство
в XIX веке перестало существовать: произошел так называемый раздел
Польши, иначе сказать, разорванную на клочья страну поглотили Россия,
Австро-Венгрия и Пруссия). В Варшаве сидел царский наместник. Он
наложил запрет на польские газеты, книги, на самый польский язык. И
Блюменфельд на родине, чтобы прокормиться, стал наборщиком русских
текстов. Оказавшись эмигрантом, он вступил в партию социал-демократов
и, горя ненавистью к русскому самодержавию, почувствовал
единомышленника в Ленине. Познакомился с Владимиром Ильичей, выполнял
кое-какие его партийные поручения. "Он очень дельный наборщик и
хороший товарищ. Он всей душой предан делу", - писала о Блюменфельде
Н. К. Крупская. В Лейпциг ехать согласился, не спрашивая для чего:
если Ленин позвал, - значит, так надо. И только в кабинете Рау узнал,
что предстоит ему поработать наборщиком.
Пылкий и нетерпеливый, товарищ Иосиф так и расцвел. Захотел тут
же поглядеть, каков шрифт, какая гарнитура.
А шрифта-то и нет... Человек растерялся.
Однако первый номер "Искры" был отпечатан. Каким образом?
Естественно, при помощи шрифта. Но как был раздобыт мешок русских
литер, осталось неизвестным. Можно лишь сказать, что без участия
немецких товарищей, в том числе социал-демократа Германа Рау,
рискованная эта операция осуществиться не могла.
Итак, шрифт добыт. Но он в центре города, в тайнике. Не ближний
край - перетащить мешок свинца, из улицы в улицу, в предместье!
Сколько встречных пешеходов, гуляющих, любопытных и просто зевак, надо
миновать... Решено было переправлять шрифт в Пробстхайду по частям,
чтобы в случае провала носильщика не лишиться всего. Эта груда свинца
была сейчас для Ленина дороже несметных богатств, о каких только в
сказках сказывается.
Иосиф Блюменфельд не отходил от Ленина, твердил: "Мне поручите,
мне..."
- Успокойтесь, - отвечал Владимир Ильич, - нельзя так. Вы как
горячечный.
Блюменфельд сразу менялся, изображая человека спокойного,
рассудительного, какой не дрогнет перед опасностью.
Владимир Ильич был в затруднении. Блюменфельд прекрасный товарищ,
готов за правое дело жизнь положить, а самообладания в себе не
воспитал... Но выбора нет: налицо Блюменфельд и опять Блюменфельд -
только и всего. И Ленин, вразумив пылкого молодого человека, отправил
его за шрифтом.
Мальчика в типографии звали Макс Пуршвиц. С появлением
таинственного господина из России он потерял покой. Зачем приехал, о
чем русский и хозяин шушукаются, запираясь в кабинете, - это же
каждому интересно! А тут еще господин Рау вздумал Макса припугнуть.
"Осрамил, - говорит, - меня перед гостем, с перепачканной рожей,
грязнуля, высунулся... Не смей ни подходить к нему, ни вопросы
задавать!" Ушел уже, было, Рау из типографии, но воротился:
"Ослушаешься - прогоню! На твое место всякий прибежит - и кликать не
надо, только дверь в типографию открой!"
После такого внушения Макс понял, что ему с собой не совладать:
"Тайна должна быть раскрыта - иначе он не мужчина, а дрек!" Но на
хозяина обиделся: "Грязнулей обозвал... А он, Макс, рабочий человек на
работе, кругом эта краска прилипчивая - тут и божий ангел в своих
светлых одеждах станет на черта похож!"
Правду сказать, в этот злосчастный день Макс и вовсе не умывался.
Проспал, пора бежать в типографию - а как же голуби? Кто их выпустит
из голубятни, посвистит, с крыши махалкой помашет? Того не понимают,
что голубю летать надо, иначе зажиреет. А у него, Макса Пуршвица,
стайка породистая. Один турман чего стоит: сам белый, а глазки
красненькие, мохноногий, на голове султанчик. А в лете - залюбуешься!
Возьмет высоту - и давай играть: то нырнет, то перекувырнется, то
будто нос срежет Максу... Весельчак, каких и среди людей поискать. В
городе на ярмарке у ребят выменял, троих за одного отдал...
Был вечер. Голуби сидели, воркуя, кто на плечах и на голове у
Макса, кто на крыше дома, а сам он делал приборку в голубятне:
вычистил помещение, переменил птицам воду, насыпал в кормушку гороху и
задумался... Господин Рау обещал про голубей в Турнцейтунг напечатать
- а тут: "Выгоню!" Эх, жизнь, и кто тебя, сиротскую, выдумал...
Загрустил мальчуган, но ненадолго. Во дворе появился еще один
иностранец, - это был Иосиф Блюменфельд. У Макса пугливо сердце
екнуло: почуял - тайна близится к развязке... Но в чем она? Только бы
не прозевать!..
Новый человек пришел в типографию, наклонился над наборной
кассой, поковырялся в литерах и заворчал, чем-то недовольный.
Макса такое пренебрежение к типографии задело.
- Gutes din! - сказал он с вызовом.
Пришедший повернулся к нему - а на лице беспомощная улыбка. Не
понял иностранец немецких слов. Потом ткнул себя пальцем в грудь:
- Вернер... Ихь бин Вернер!
На том и разошлись.
Однажды Максу не спалось. Вертелся под периной, вертелся, - но
холодно, декабрь, не согреться. Встал, оделся. Еще рано, типография
закрыта - и все-таки его потянуло к типографии... Глядит - а Вернер со
двора зашагал. Макс крадучись устремился за ним.
На одной из центральных улиц Лейпцига появился старьевщик. Он
катил перед собой тележку с мусором. Под брезентом была груда костей,
какие выбрасывают из кухонь на помойку, и рваная, выношенная обувь,
тоже сваленная в кучу. Шагал старьевщик с трудом. В этом сгорбленном
старике трудно было бы узнать щеголеватого Иосифа Блюменфельда.
Вместе с ним, помогая толкать тележку, столь же понуро брел
мальчуган-оборвыш, ясно кто - Макс Пуршвиц. На этот раз он измазал
лицо в свое удовольствие. За спиной на лямках у него был мешок, из
которого торчала такая же выброшенная обувь.
Туманное декабрьское утро прояснилось. На улице появились
прохожие и заспешили по своим делам. Некоторые брезгливо косились на
тележку с отбросами. Но куда деваться старьевщику? Уже катят экипажи,
того и гляди - попадешь под копыта лошадей. И человек невольно жался к
тротуару... Вдруг - полицейский. С бранью преградил дорогу
старьевщику.
- Щуцман... - обомлев, простонал мальчуган и кинулся в сторону -
ведь в заплечном мешке у него не просто рваная обувь: в негодных
ботинках по узелку русского шрифта. Охваченный ужасом, он мог бы
наделать глупостей и лишиться драгоценной ноши... Но тут над головой
прогремело: "Прочь с дороги!" - и парня полоснули кнутом. Ахнув от
боли, Макс схватился за окровавленную щеку и пришел в себя.
Видит: шуцман требует поднять тряпичное покрывало на тележке и
Вернер - делать нечего - подчиняется. А сам мычит, прикинувшись немым
(опасается обнаружить плохой немецкий), мычит и машет Пуршвицу - зовет
на помощь. А мальчишка словно и не слышит. Затаясь, глядит на руку
шуцмана. В ней жезл. Вот тычет жезлом в груду костей. Это не страшно -
кости насыпаны для виду. Разворошил кости... А рядом рваные ботинки.
Только бы не тронул - они тяжелые, заподозрит неладное. А в каждом
шрифт...
Макс почувствовал - нечем дышать. Жадно втянул воздух... Так и
есть - жезл приближается к ботинкам...
- Господин шуцман! - в отчаянии закричал мальчуган. - Они
вонючие, из помойки!
Полицейский от внезапного крика вздрогнул. Отдернул руку с жезлом
и принялся ругать мальчугана.
Макс - в слезы... Конечно, Вернеру не следовало останавливаться.
А если уж задержан - тут же сказать условленное: мол, извините,
заблудились, нам на клееварочный завод! И никакому шуцману не пришло
бы в голову ковыряться в отбросах - прогнал бы мусорщиков с
центральных улиц, и только... Но оба оплошали: Вернер некстати
прикинулся немым, а Макс словно онемел от потрясения. Вот и дождались
обыска...
Казалось, провал операции по доставке шрифта неминуем. И вдруг -
спасение... Спасли драгоценный груз, сами того не подозревая,
прохожие. Отбросы на тележке, расковыренные полицейским, так
засмердили, что из толпы прохожих посыпались протесты и ретивому
стражу порядка пригрозили, что на него пожалуются в магистрат. Шуцман
сразу сник. Вылупил устрашающе глаза на старьевщиков и процедил:
- Weg! Fort! (Пошли прочь!)
Типография Германа Рау небольшая, теснится в двух комнатах.
Печатная машина за перегородкой. Сквозь стеклянную дверь видно
чугунное колесо с рукоятью. К рукояти становится человек, вращает
колесо, и машина, постукивая, приходит в движение. Печатник пускает
под крутящийся вал листы бумаги, на них оттискивается текст, и по
другую сторону вала приспособление, похожее на грабли, укладывает в
стопку отпечатанное.
Однако торжественный момент печатания "Искры" еще не наступил.
Идет подготовка.
Владимир Ильич принес статью, которой дал название: "Насущные
задачи нашего движения". Ее будут изучать и изучать рабочие России,
таясь от полиции, жандармов, агентов охранки. Это - главный материал в
газете. Рядом встанет рассказ о Вильгельме Либкнехте. "Старейший вождь
германской социал-демократии", - сказано о нем. Он незадолго перед тем
умер, этот замечательный революционер, и рабочие многих стран со
скорбью опустили его в могилу.
Владимир Ильич подготовил материал и для обратной стороны
газетного листа. Все написанное вручил Блюменфельду. Они улыбнулись
друг другу. Иосиф помедлил, переживая торжественную минуту, и принялся
старательно, не торопясь, делать набор. Будто выклевывал щипчиками из
гнезд нужные литеры.
Полученный шрифт поместили на чугунной плите - талере. Выровняли
и скрепили металлической рамкой. Каждая литера стояла очком вверх.
Смазали набор типографской краской и наложили на него лист бумаги.
Оставалось, чтобы получить пробный оттиск, двинуть поверху тяжелый
цилиндр-каток. И тут к тискальному станку прорвался Макс Пуршвиц...
Можно было понять возбуждение мальчугана, который и мучившую его
тайну раскрыл (секретный заказ на русскую газету!), и в старьевщики