Григорьев Ник. Избранное

Тосно где-нибудь погромыхивает, а тронется "Стрела", от перрона только
оторвется - должен уж этот поезд во все лопатки к ближней станции
катить и с ходу на запасный путь укрыться. На пятьдесят километров
путь чистый должен быть перед "Стрелой". Такое правило. "Стрела" еще
из Ленинграда снимается, а ее уже в Малой Вишере встречают. Вот как!
Сто шестьдесят километров до Вишеры одним духом "Стрела"
проходит. В Вишере чуть передохнула - катит без остановок до Бологого.
А Бологое - уже полпути до Москвы. Вот какие у "Стрелы" перегоны! Все
станции побоку. Обухово, Славянка там, Тосно, Ушаки - вроде путевых
будок для нее. Только в окнах помигивают.
Повернул, значит, я селекторный ключ - отдал приказание очистить
линию. Стоит "Стрела" у вокзала, под стеклянной крышей. Ей еще и
паровоз из депо не подан, проводники в белых перчатках только еще
первых пассажиров встречают, по вагонам рассаживают - а путь для
"Стрелы" до самого Тосно уже расчищен.
А все-таки - как же быть с воронками?
Встал я, прошелся по комнате, опять сел.
И, понимаете ли, решился я. Повернул опять селекторный ключ:
- Депо? Машиниста Коротаева позвать.
Вызвали Коротаева. Поздоровался я с ним на этот раз, хотя и не
полагается этого по правилам. И спрашиваю:
- Как, - говорю, - чувствуешь себя? "Щука" твоя исправна ли?
- Оба, - говорит, - в исправности - что я, что "Щука".
- Очень рад, - говорю, - а теперь слушай меня, Коротаев. Можешь
ли ты на своей "Щуке" от "Стрелы" ускакать? С товарным поездом в
шестьсот пятьдесят тонн, с доменными воронками?
- От "Стрелы"?..
Замолчал громкоговоритель.
- Ну как, - спрашиваю, - Коротаев, поедешь или нет? Я тебя не
неволю.
Молчит громкоговоритель.
Отпустил я педаль и выключил Коротаева.
А сам взял резиночку, сижу подчищаю следы поездов на графике.
Ничего, значит, не поделаешь. Так тому и быть. А скоро мне смена.
Разве приказание отдать Коротаеву? Ну, прикажу - я ведь каждому
машинисту по службе приказать могу. Прикажу - поедет Коротаев.
Потащится его "Щука" с воронками, отъедет двадцать семь километров за
час, законную свою норму... Так разве это мне надо? Мне надо, чтобы
взревела "Щука", чтобы чертом понесла... От "Стрелы", от "Эльки" чтобы
удрала - вот что мне надо.
Не кого-нибудь я и вызвал для этого дела, а самого Коротаева.
Коротаев - лучший машинист товарных поездов.
Сижу, подрисовываю свой график и думаю: если уж и Коротаев меня
выручить отказался, значит... И додумать я не успел. Гаркнул
громкоговоритель:
- Диспетчер, Николай Петрович!
Коротаев! Сразу его по голосу узнал. Дух у меня перехватило.
- Так и быть, поеду с воронками. Отдавай приказание. Только скажи
ты мне, пожалуйста: долго ли мне от "Стрелы" улепетывать придется?
Хотел я было крикнуть: "Друг ты мой милый, Коротаев, вот
выручил!.." Да некогда разговаривать, нежности разводить. Говорю
официально:
- Уходить надо от "Стрелы" самое малое до Ушаков. Шестьдесят три
километра. А с Ушаков уж легче будет, с Ушаков я вас в график смогу
втиснуть. Выводите паровоз.
- Понято! Паровоз под полными парами...
Я - за циркулярный ключ. Этот ключ разом все станции вызывает.
Зашумели в громкоговорителе все мои девятнадцать станций, сопят,
покрякивают. Насторожились, видно. Еще бы! Циркулярный вызов,
экстренный...
- К "Стреле", - спрашиваю, - готовы?
- Готовы, - говорят.
- Так вот, слушайте: перед "Стрелой" я выпускаю особо срочный
груз на Урал, Магнитострою. Проталкивайте его обеими руками. До Ушаков
или за Ушаки, не ближе.
- Понято, - отвечают все сразу. По голосам слышу - поняли станции
положение.
- А каким номером, - спрашивают, - пойдет поезд?
- Двухтысячным. Даю ему две тысячи третий номер.
- Понято...
У нас, у диспетчеров, есть правило. Когда снаряжаешь сверх
графика поезд, давай ему свой особенный номер. А те поезда, что по
графику ходят, - как вам уже известно, - постоянные номера имеют.
Отправляют мой двухтысячный.
Уйдет или не уйдет?..
Гляжу на часы. Отсчитала стрелка минуту. Переползла на вторую.
Ползет, ползет... Тьфу ты - как букашка тащится, сил нет больше на
стрелку смотреть. Подвернулась газета. Читаю объявления, под
объявлениями - фамилия редактора. Под редактором - значки непонятные:
номер... типография... заказ, опять номер... Да, думаю, номер. Будет
мне номер, если Коротаев с воронками не прорвется...
Не утерпел я, вызвал Обухово - первую станцию по ходу поезда.
- Как двухтысячный, - спрашиваю, - не видно? Не подходит?
- Да проскочил уже, - говорят. - Минуты четыре, как проскочил.
- Тьфу ты! Что ж вы не докладываете?
- Сигналист тут у нас напутал, товарищ диспетчер. Кричит с башни:
"Стрела" прошла!" - "Какая, говорю, тебе "Стрела" - разве время
"Стреле"? Это товарный был". А сигналист свое: "Товарные так не ходят.
Этого пулей пронесло..."
Дальше я и слушать не стал. Отпустил педаль - захлопнул рот
Обухову. Вот так, думаю, разогнал машину Коротаев. Вот катит... Ведь
уйдет от "Стрелы", уйдет, черт бы его побрал... А вдруг да сорвется?
Вдруг пару ему не хватит, а?.. Ерзаю на стуле - никакого терпения
нету. Руку не снимаю с ключа. Требую Колпино - следующую станцию:
- Как двухтысячный? Не слышно у вас?
- Не слыхать...
Тут меня Ленинград-пассажирский перебил:
- Диспетчер!
Надо же в такую минуту!
- Ну что вам? - спрашиваю. - Говорите покороче.
- Отправляется "Красная стрела"... - И пошел, и пошел тараторить
громкоговоритель: - Паровоз "Элька" девяносто семь. Машинист Гарный.
Кондуктор Липатов. Вагонов двенадцать, осей сорок восемь.
Слушаю я рапорт, а сам зубы стиснул.
- Понятно, - говорю. - Отправляйте "Стрелу".
Сел я поплотнее на стул. Вот оно, думаю, когда начинается.
Тормошу опять Колпино - уцепился за ключ, не отпускаю. А рука
дрожит.
- Где двухтысячный? - кричу. - Двухтысячный? Да отвечайте же!
Подошел? Нет?
- Да постойте, - бормочут что-то из Колпино. - Товарный...
экспресс... "Щука"...
- Говорите ясней! - кричу я. - Докладывайте по форме.
- Две тысячи третий... прошел Колпино... ноль часов двадцать
восемь минут...
- Понято, - отвечаю ему.
Гляжу на часы. Ну держись, Коротаев! Ну держись!
Сорок минут продержишься - и выскочим мы с воронками. Пар бы
только не сел в котле! Пару бы тебе, пару!
Летят два поезда на моем участке - воронки впереди, "Стрела"
сзади. Гаркает громкоговоритель с линии - то один поезд выкрикнет, то
другой:
- "Стрела" Славянку миновала...
- Двухтысячный Саблино проскочил...
- "Стрела" - Колпино...
И вижу я, как "Стрела" перегоны проглатывает, как режет она,
кромсает мой график. И настигает Коротаева - все ближе, ближе...
Вижу, как она раскидывает прожекторами ночь, обшаривает рельсы,
шпалы...
Вижу, как нащупывают ее прожекторы маленький красный фонарик
впереди - это хвост коротаевского поезда. Не уйти Коротаеву...
Нет, еще может уйти, еще может... Эх, был бы я на паровозе... Сам
бы у топки стал.
Час три минуты ночи. От Саблино до Тосно ему минут двадцать идти.
Молчит Тосно. Нету Коротаева...
Час пять минут... Нет... Час восемь. Да что с ним?
Час девять минут.
Двухтысячный прошел Тосно.
Дежурный докладывает: проскочил по главной. Коротаев что-то
кричал с паровоза, а что кричал - в грохоте не расслышать было.
Да я и сам догадываюсь, что мог кричать Коротаев. Выдохлась
"Щука". Не выходит у него дело... Минуты бы на три ей раньше в Тосно
прийти - а то "Стрела" ей на хвост наседает. А ведь вот же, вот они -
Ушаки... Последний перегон остался - и на тебе.
Час двадцать минут ночи. "Стрела" тоже Тосно проскочила.
Догоняет... В десяти минутах друг от друга поезда. Эх, черт...
Придется захлопнуть перед "Стрелой" семафор. А то налетит.
Требую блок-пост. Руки не спускаю с ключа. Обеими ногами выжимаю
педаль.
Сейчас покажется "Стрела" у блок-поста... Сейчас увидит ее
сигналист... Прикажу ему захлопнуть семафор...
Да мыслимое ли это дело - задержать "Стрелу", да еще на каком-то
дрянном перегонишке?!
Сижу я. Рука на селекторном ключе.
- Подходит! - кричит мне громкоговоритель. Это сигналист с
блокпоста докладывает. - Огни показались, товарищ диспетчер. "Стрела"
идет.
Перевел я дыхание... и выпалил:
- Закрывайте!
- Что? Закрывать? - спрашивает в испуге сигналист. - Товарищ
диспетчер...
И вдруг громкоговоритель затрещал другим голосом:
- Я - Ушаки. Принимаю двухтысячный.
- Ушаки? Да не может этого быть! Постойте! Блок-пост, пропустить
"Стрелу". Ушаки! Позвать Коротаева.
- Здесь я, товарищ диспетчер, у селектора.
- Ты, Коротаев?
- Я самый.
- Успел? Пришел?
- Прибыл благополучно. На три минуты от "Стрелы" удрал. Еле от
нее хвост утянул. К Ушакам-то, сами знаете, какой подъем...
- Молодчина ты, Коротаев. Классный машинист. А я-то уж и не
надеялся. Думал, скис ты. Я даже "Стрелу" останавливать хотел.
- Да что вы, товарищ диспетчер! Я ж кричал в Тосно дежурному, что
уйду, от "Стрелы". А ход я нарочно придержал, чтобы к подъему пар
накопить. Поднял я пар и взял подъем. Иначе у меня не выходило никак,
товарищ диспетчер. Как раз я и сел бы иначе-то...

ДЯДЯ РУСАКОВ И МАЛЬЧИКИ

РАССКАЗ ДЕДУШКИ

Саша мечтает о кнопках

Я теперь уже дедушка. Слушатели мои - внук Алеша и его приятель
Саша. Один первоклассник, другой второклассник уже.
Алеша темноволосый. Саша светленький.
За играми - то вместе, то врозь по углам. То дружат, то
подерутся.
Но стоит мне начать про войну - сразу между ними мир и согласие.
Сядут в обнимку, дыхание затаят, слушают.
Вот и сегодня у нас вечер рассказов. А пока читаю газету. Жду,
когда Алеша приготовит уроки.
- Кончил! - говорит он наконец и подает мне тетрадки.
Проверяю. Все правильно.
Ждем Сашу. Он в нашем же доме, только выше этажом.
Но вот и сам Саша. Влетает вихрем:
- Нн-нне... опоздал? - От волнения даже заикается.
Я откладываю газету. Можно начинать.
Однако не так-то просто усадить Сашу.
У него новость.
- Слыхали, какая появилась машина?.. Арифметику делает. Только
сунь в нее тетрадку, нажал кнопку - и готово. В полсекунды задачу
решает. Хоть самую трудную. А надбавь еще несколько полсекундок - за
всех школьников решит. Даже за весь город может... Вот здорово, а? Эх,
мне бы такую машину. На день рождения - вместо всяких там подарков!
Саша не забывает и друга.
- Я и за тебя, - говорит, - кнопку нажму. Обязательно.
Но Алеша в арифметике силен. Вот если бы от уроков труда
избавиться - другое дело. Задают клеить коробки - а у него пальцы
склеиваются. Будто в перепонках, как у гуся.
- Деда, - говорит Алеша, называя меня на свой лад. И заглядывает
в глаза: - Скажи, а ты подарил бы мне машину?
- Это чтобы клеила коробки? А тебе только кнопку нажимать?
- Ага! Щелк - и класс завален коробками до потолка! А еще...
У Алеши, вижу, глаза разгораются. Ему уже мало коробок: все
задания по труду готов свалить на машину!
- Эх, - говорю, - мальчики, мальчики... Да ведь от таких ваших
машин не польза, а вред! В самом деле. Представьте, что вдруг бы
появились машины, которые все делают за человека...
Алеша и Саша переглянулись:
- А чем плохо? Это даже очень хорошо!
- Согласен, - говорю, - хорошо! Но надолго ли?.. Вот идет поезд.
Вдруг что-то испортилось. Машинист тычет в кнопку, тычет - а поезд ни
с места. Что испортилось, машинист не знает: ведь его учили только
кнопки нажимать. Значит, слезайте, пассажиры, в чистом поле, тащитесь
с чемоданами пешком.
Еще пример. Мельница. Зерно мелют машины - мельнику только кнопку
нажать. Бац - в машинах поломка. И целый город остается без хлеба.
Кто же вновь пустит мельницу? Да никто. Ведь люди умеют всего
лишь нажимать кнопки.
Так одна за другой износились бы, поломались все машины на свете.
Выпали бы кнопки из гнезд - значит, и нажимать уже не на что!..
И остались бы люди без хлеба, без одежды, без домов, без
поездов...
Слушатели мои притихли. Молчат, озадаченные.
- Есть, - говорю, - о чем подумать, не правда ли?
- Мы подумаем, - согласились оба. - А про войну будет?
- Конечно! Я же обещал
И рассказал я ребятам вот такую историю...

Случай в бою

"Идет война народная, священная война!"
Это не только в песне пелось. Фашистская Германия обрушилась на
нас всей силой своего оружия. Мы выдержали удар, а затем разгромили
врага, потому что отпор врагу был всенародным.
Дни и ночи не остывали печи на заводах Сибири и Урала. Там
строили самолеты, танки, изготовляли пушки, минометы. Все это тотчас
вступало в бой.
Отлично был вооружен и сам солдат: в руках автомат, пояс обвешан
гранатами, в ножнах кинжал. Грозен советский солдат в атаке!
С этого я начал рассказ.
- Но знавал я, - говорю, - одного сержанта, который воевал
безоружный.
- Ага, понятно, - сказал Саша. - Это был силач, как Власов или
Василий Алексеев!
- Нет, - говорю, - вовсе не силач. Ростом, правда, высок,
темноволосый, как вот ты, Алеша. Ну, разумеется, здоров, вынослив -
иначе какой же это солдат. Однако гирь и штанг не поднимал.
- А я уже догадался! - сказал Алеша. - Это был пластун. Прижмется
к земле - и ползком, ползком незаметно. А потом как вскочит - бах,
бах, бах! - и закидает фашистов гранатами!
- Нет, - говорю, - не брался сержант за гранаты.
Саша:
- А что же у него было?
- Только руки, - говорю. - Но руки умелые. Трудолюбивые... А в
бою не обойтись без умельца. Хотите, расскажу, как он сам вышел из
беды и полк свой выручил?
Ребята уже сидят рядышком. Приготовились слушать.
Только спросили:
- А как его звали, сержанта?
- Русаков, - говорю, - Николай Николаевич Русаков. Итак...

Когда началась война, Русаков был красноармейцем. Однако срок
свой уже отслужил, выполнил почетный долг перед Родиной. Теперь только
бы домой, в Ленинград. Мечтал о родном заводе.
Но - началась война...
В первых же боях с немецкими фашистами Русаков отличился. Стал
сержантом.
Понадобился в полку радист - Русаков стал радистом: руки-то
умелые, да и голова на плечах!
Бережет Русаков свою рацию. Обзавелся мягкой тряпочкой - чтоб ни
пылинки на аппарате. Когда рацию включает, садится в землянке так,
чтобы заслонить собою аппарат. В землянке тесно, ходят, толкают
Русакова в спину, но это ему нипочем, был бы аппарат в безопасности.
А когда полк получает приказ "Вперед!", Русаков погружает аппарат
в пароконную тележку, да так бережно, как мать кладет дитя в люльку.
Бережет Русаков свою рацию. Зато и действует она безотказно.
Но берег, да не уберег! И стряслась беда...
Но надо рассказать по порядку.
Однажды после боя командир полка разрешил бойцам отдохнуть.
Увидел Русаков стог сена. Обрадовался.
- Ишь как нам повезло! Там и заночуем, - сказал он своим
товарищам.
Придвинули к стогу тележку с рацией. Дали волю лошадям, чтобы
покормились свежим сеном. А сами под стог - как в теплую нору.
Проснулись от грохота. Мигом выскочили из-под стога. Что
случилось? Ночь, темно, ничего не понять...
Но тут ударило в нос едкой гарью.
- Да это авиабомба разорвалась! - сказал Русаков. - Как только в
стог не угодила!
Прислушались: так и есть, в ночном небе - шум удаляющегося
фашистского самолета.
Тронулись в путь.
Пофыркивают лошади, дружно тянут тележку.
В тележке трое: Русаков, его помощник, тоже радист (дежурить-то
приходилось круглые сутки, вот и сменяют друг друга у аппарата);
третий солдат на облучке - правит лошадьми. И еще рация в тележке. На
ночь укрыта брезентом: это ее одеяло.
- Однако пора уже и рации проснуться! - шутит Русаков.
Откинул в сторону брезент, нащупал в темноте телеграфный ключ.
Выстукивает:
"С добрым утром, товарищи! Приступаю к работе..."
И вдруг - что такое: не получаются точки-тире. Впустую стучит
ключом...
Рация бездействует.
Страшно подумать: вот-вот завяжется бой, а полк без радиосвязи!
Русаков тормошит помощника:
- Пробуй ты. У меня что-то руки дрожат...
Тот за ключ. Но рация по-прежнему молчит.
- Да что же с тобой случилось, молчальница!
Наконец понял Русаков: от авиабомбы это. Тряхнуло рацию взрывом.
- Чинить, скорее чинить!
Впопыхах чуть не включил ручной фонарик. Как раз на вспышку света
посыпались бы бомбы.
Русаков накрылся с головой брезентом.
Втащил туда же, под брезент, помощника.
- Держи! - сунул ему фонарик. - Посвети!
А сам осторожно открыл рацию.
Перед глазами - пучки и переплетения тонких проволочек. В этой
паутине тут и там поблескивают винтики... А повреждения не видать.
Снаружи голос:
- Радист!
- Кто там еще? - сердито отозвался Русаков. - Не мешайте!
Выглянул из-под брезента - видит: конный из штаба. С пакетом.
- Велено передать по радио. Срочно! - сказал конный, завернул
лошадь и ускакал.
Вскрыл Русаков пакет, а в нем приказ батальонам и ротам. Полк
вступает в бой.
И понял в эту грозную минуту радист: за успех полка в бою и за
жизнь товарищей - он, только он в ответе!
Но как чинить рацию, если не видать повреждения?
И Русаков доверяется своим рукам. Шепчет: "Ведь вам привычно в
аппарате - чистоту наводили, значит, - не заблудитесь. Так выручайте
же, выручайте!"
И побежали пальцы по проводничкам - будто канатоходцы по своим
канатам. С проволочки на проволочку, с проволочки на проволочку - все
стремительнее, все быстрее...
Стоп! Провалился палец.
- Пф-фу-у... - с облегчением вздыхает Русаков. - Вот он, обрыв!
И - за щипчики.
Подцепил и выводит наружу обломившийся кончик провода.
А сам уже смеется и шутит:
- Шалишь, приятель, будешь работать!
И вот уже телеграфный ключ приятно пружинит под рукой. Ожила
рация.
- Я - Сокол, я - Сокол... - выстукивает Русаков. - Передаю боевой
приказ командира полка...

На этом я закончил рассказ.
Молчат мальчики. Лица сосредоточенные, лбы нахмуренные...
Задумались.
- А страшно было там, - заговорил Саша. - Чинит он, чинит, а бой
идет... а связь не получается... Так и побить нас могли! Сколько же
полк воевал без рации?
- Знаю, - говорю, - Саша, одно: все произошло быстрее, чем я
успел рассказать. Батальоны и роты приказ получили.
Только командир полка и заметил, что радиосигналы побежали в эфир
несколько позже, чем следовало.
Заметил потому, что, надев наушники, глядел на часы. Да и подумал
мельком: "Спешат, как видно, мои. Или у радиста чуть отстали. Надо
будет нам сверить часы для точности".
После боя стало известно, что случилось с рацией и как она была
починена.
Командир полка вызвал сержанта Русакова и долго в изумлении
глядел на него.
- Это невероятно... - заговорил он наконец. - Ночью, в тряской
тележке... скорчившись под брезентом... Сложнейшее электрическое
устройство - и вы наугад... Да какие же у вас умные пальцы, сержант!
Руки золотые!
Командир полка привлек к себе Русакова, и они обнялись.
А вскоре на груди радиста красовался орден Красной Звезды.
Мальчики повеселели.
- Вот это да!.. Ну и здорово!.. Ему и оружия не надо... Ну да,
только бы мешало оружие!
Потом Алеша сказал:
- Вот бы поглядеть на эти руки...
И Саша вслед за ним:
- Вот бы...
Я взял отложенную газету.
- Кажется, - говорю, - вам повезло, мальчики... До сих пор я не
знал, жив ли сержант Русаков, чем для него кончилась война... Но
вот...
Я развернул газету:
- "...Последние известия. Москва. Кремль. Состоялась сессия
Верховного Совета СССР. Приняты важные государственные законы, и
депутаты разъехались по своим родным городам и селам.
Возвратились с сессии и ленинградцы. Среди них..." Слушайте,
ребята: "...депутат Верховного Совета, Герой Социалистического Труда
Николай Николаевич Русаков".
Алеша:
- Депутат - это значит государством управляет? Ведь у Верховного
Совета, ты говорил, вся власть в стране?
- Запомнил? Молодец... А ты, Саша, вижу, чем-то недоволен? Почему
отвернулся?
Мальчик со вздохом:
- А тогда и ходить к Русакову нечего. Вон он какой важный стал.
Алеша рассмеялся:
- Эх ты, даже Конституции не знаешь. А еще второклассник!
- А ты, - говорю, - Алеша, не потешайся над товарищем. Знаешь,
так объясни.
- Конечно знаю. Депутат у нас - избранник народа. Поэтому к нему
может каждый-каждый прийти и он должен о каждом позаботиться. Вот как!
А не то что...
Саша подумал и сказал:
- Все равно уже не те руки у Русакова. При такой должности
изнежились. Нечего и глядеть.
Тут Алеша - вот вьюн! - под мышку мне - и к газете. Уткнулся в
напечатанное и дочитал раньше меня:
- "...Депутат Русаков, рабочий завода "Электросила" ". - Таким же
винтом - обратно: - Русаков - рабочий! С "Электросилы". Ударник
коммунистического труда!.. Понял?
Кончилось тем, что оба запросились на завод.
- Деда, это можно? Пожалуйста!

Путешествие начинается

Дверь. За дверью - аквариум. А какие рыбки нарядные!
- Смотрите, смотрите, у этой хвост как из кружева! А сама с
брюшка розовая, а со спинки - красно-золотистая... у нас и в детском
саду такой не было!
Черные рыбки, желтые, зеленоватые или совсем прозрачные так и
шныряют веселыми стайками.
Забавляясь аквариумом, ребята словно забыли, где мы находимся.
- Ну, теперь на завод пойдем, - сказал Алеша. - Ты же обещал.
- А мы, - говорю, - уже пришли. Ведь только что вам вывеску
показывал над воротами: "Электросила". Ай-яй, повнимательнее надо,
ребята. Ведь мы на заводе.
- На заво-оде?.. - протянул Саша, делая большие глаза. - Но ведь
на заводах дымно и...
- И грязно, хотел ты сказать?.. Но это было когда-то. А сейчас -
посмотри хотя бы на пол здесь, в цехе.
Саша глянул вниз перед собой и покраснел: на вымытом чистом полу
стоит мальчик в грязных башмаках, поленился дома взять сапожную щетку.
Теперь он старается спрятать ногу за ногу.
Я делаю вид, что не замечаю, как ему стыдно. Зачем обижать? Он и
сам не рад своей оплошности.
Беру мальчиков за руки.
- Теперь, - говорю, - идемте к Русакову.

Мы шагаем по цеху.
Слышится мерное постукивание, шелест, гудение... Звуки все
отчетливее: мы приближаемся к станкам.
Мальчики рвутся вперед, но я придерживаю их за руки.
- Осмотритесь, - говорю, - вы же в первый раз на заводе. А то
бегом, бегом - ничего и не запомните.
Остановились.
Объясняю ребятам, какие перед ними станки. Вот этот, длинный и
низкий, - токарный; этот - у него будто воротца над корпусом -
строгальный. Тот - в виде башенки - фрезерный. А подальше -
сверловочный...
- А они красивые... - говорит Алеша, склонив голову набок и
прищуриваясь на корпуса станков. - Немножко зеленоватые, немножко
голубоватые, немножко желтоватые...
Подсказываю:
- Это салатный цвет.
И объясняю, что красить так станки посоветовали наши ученые.
Рабочим понравилось. В самом деле: цвет ласковый, приятно смотреть, не
утомляются глаза. А глаза не устают - тут и работа спорится.
У станков рабочие. Каждый делает свое дело.
Алеша потянул меня за руку. Шепчет:
- Который из них Русаков?
Я вглядываюсь в лица рабочих. Стараюсь узнать Николая
Николаевича.
Вспоминаю, как во время войны я услышал о подвиге радиста. А
потом и самого увидел. Было это на каком-то - уже не помню -
совещании, где лучшие люди армии делились боевым опытом... Узнай-ка
человека после короткой и единственной встречи! Да еще через четверть
века...
Я за это время состарился, но ведь и он не остался молодым: лицо
уже не то.
- Ну который же? - настаивает Алеша. - Покажи!
А я могу только плечами пожать.
- Тогда я сам! - срывается он с места. - Который высокий и у
которого волосы, как у меня... Можно?
- Только не беги, спокойнее.
- И я! - попросился Саша.
Алеша подошел к станкам с левого края, Саша - с правого.
Стою. Жду, что принесет эта ребячья разведка.
Первым обратно примчался Саша. Вприпрыжку - да на радостях и
остановиться не в силах.
- А там, - кричит, - кнопки! На станках кнопки! Нажмут - и джик!
- режет железо. Нажмут - и стоп станок! Кнопки, кнопки, кнопки,
кнопки!
Едва успокоил его.
- Ну, отдышался? - говорю. - Теперь слушай. Всякая вещь хороша на
своем месте. В далекую старину, ты знаешь, заводами в России владели
капиталисты.
- Это было, - вставил Саша, - до Октябрьской революции.
- Совершенно верно. Станки в ту пору были грубые, неуклюжие и
опасные для работы. Чтобы привести такой станок в действие, рабочий
наваливался на рычаг. А рычаг - как лом или как оглобля. Навалится,
толкнет что есть силы... Ух!.. Наконец-то загремел, забрякал станок.
Надрывались рабочие у станков, делались калеками. А капиталист их
за людей не считал. "Изувечился? Сам виноват - иди прочь с завода!" И
ставил к станку другого.
Капиталисту и станка было не жалко: "Пусть себе гремит, пока не
развалится. Так-то выгоднее, чем покупать новый!"
Я беру Сашу за плечи и поворачиваю к станкам.
- А погляди, - говорю, - на наши. Удобные, красивые. И у рабочего
под руками, конечно, кнопки. Но эти кнопки не заменяют человека, а
помогают ему в труде.
Так мы беседовали с Сашей, пока не прибежал из разведки Алеша.
Радостный и взволнованный, он объявил:
- Узнал про Русакова! Он не здесь, а вон там работает, где
домашние растения.

А вы не бодаетесь?

Подходим.
У окна красивые пальмы раскинули свои ветви.
Однако где же станок?
Мальчики растерянно смотрят на меня. Они ожидали, что увидят
среди пальм самый главный, удивительный станок. Ведь работает здесь
член правительства, Герой Социалистического Труда!.. А тут и вовсе
никаких станков!
Стоит стол. Самый обыкновенный, даже некрашеный.
Да и на столе ничего интересного: молоток, напильник, железки...
Высокий человек, стоявший перед столом, обернулся... Он! Теперь я
узнал Русакова.
Николай Николаевич кивнул приветливо ребятам, а на меня посмотрел
выжидающе: мол, что за люди, зачем пришли?
Алеша и Саша на приветствие тоже кивнули - мальчики они