Григорьев Ник. Избранное

Я не мог опомниться от неожиданности: только-только приготовился
уговаривать комбрига, а уже все готово! И дело мне на бронепоезде
нашлось...
- Есть! - козырнул я. - Приказано подрывником на бронепоезд!
Железнодорожники сразу окружили меня, пожимая мне руки.
- Слушай-ка, а кого командиром нам поставят? - заговорили они,
отводя меня в сторону и косясь на Теслера. - Ваш начальник так и не
ответил, говорит - еще подумает. Тут бы артиллериста надо, да покрепче
- чтобы во!.. - Железнодорожники сжали кулаки.
- А об этом не беспокойтесь, артиллеристы в бригаде найдутся, -
сказал я, а сам тут же и подумал: "Кого же, в самом деле, назначит
комбриг? Ведь некого послать!" Я перебрал в уме наших артиллерийских
командиров. Совершенно некого послать. На батареях и без того
некомплект...
Однако пора было идти. Комбриг уже надел свой походный плащ и
поглядывал на нас. Я живо выписал у коменданта штаба требование на
огнесклад, и мы всей гурьбой двинулись через опустевший зал к выходу.
Чернявый железнодорожник - он оказался смазчиком вагонов -
прихватил из-под столика горевший фонарь, выгреб рукавицы и, похлопав
ими, сунул их под мышку.
Мы вышли на улицу.
Город был в прозрачной синеве, синими казались заглохшие домики,
синим был фасад гимназии, за плетнями и заборами синела неподвижная
листва яблонь и груш, а над головой у нас простиралось глубокое синее
небо.
Уже поблекли звезды. Светало.
Смазчик задул фонарь и опустил его на плиту тротуара.
Мы постояли в тишине.
Где-то далеко не очень ясно застучал пулемет. В разных концах
города забрехали собаки.
- Подходят, - шепотом проговорили железнодорожники.
- Да, - также шепотом ответил я.
И мы разошлись: железнодорожники зашагали к станции, а я - на
огнесклад за подрывными припасами.

Глава вторая

Огнесклад бригады находился за городом, в поле, и был, как
крепость, обнесен земляным валом и саженными кольями с колючей
проволокой. Я зашел в караулку у ворот, предъявил коменданту
требование, и мы в сопровождении часового пошли на склад. Это был
деревянный домик, по самую крышу врытый в землю. Крыша у него
земляная, обсеянная для прочности травой.
Под навесом у двери висело несколько пар валенок.
В склад нельзя входить в сапогах на железных гвоздях. Долго ли
невзначай высечь искру. Поэтому, хотя и был летний день, мне пришлось
переобуться в валенки. То же сделал и комендант.
Мы спустились по земляным ступенькам вниз. Часовой с винтовкой
остался снаружи.
Вошли - и меня сразу обдало знакомым острым запахом, вышибающим
слезу. Поглядел я кругом - всюду тесно наставлены ящики, белые липовые
бочки, оцинкованные банки с яркими этикетками... Глаза разбежались -
столько тут всякого добра!
Хотелось и то посмотреть, и это, но нельзя задерживаться.
Я набрал пуд пироксилина. Потом взял толовых шашек. Комендант
насыпал из банки и отвесил аммоналу - взрывчатого порошка. С порошками
мне еще не случалось работать. Но посмотрел я на этот порошок, а он
искрится, играет, словно толченого серебра набираешь в пригоршню. Ну
разве откажешься от такого вещества?
Упаковал я все это в отдельные тючки, собрал их в мешок, положил
туда же два круга бикфордова шнура и уже начал мешок увязывать.
- А капсюли с гремучей ртутью? - напомнил комендант. И,
усмехнувшись, добавил: - Или вам не нужны?
В жар меня бросило. Впопыхах не поставил в "Требование" капсюлей.
А без капсюля никакого взрыва не сделаешь!
- Пожалуйста, - взмолился я, - хотя бы две коробочки...
Комендант без слов выдал четыре по сто капсюлей.
Затем предложил мне динамита. А у меня и мешок уже полон: тол,
пироксилин - вещества тоже подходящие, да и аммонал еще... Ладно,
обойдусь и без динамита!
- А у меня динамит конфетками, - сказал комендант.
Тут я, ни слова не говоря, распустил веревки на своем мешке:
какой же подрывник устоит против таких конфеток? Динамит самого
высшего сорта - чистый, светлый, как янтарь. Стакан в патрончики по
сто граммов, и каждый патрон в нарядной хрустящей бумажке.
Ясно, пришлось взять и динамитных конфеток.
Комендант склада предлагал еще пороху. Хороший показал он мне в
бочке порох, крупный, как орехи. И не маркий. Я несколько раз
пересыпал синеватые орешки с руки на руку, поглядел на ладонь -
чистая. А это первый признак хорошего пороха.
Но от пороха я отказался. Мало ли что еще есть на складе! Всего
брать, так и не унесешь. И без того я едва взвалил свой мешок на
плечи.
Выхожу из-под земли, а у склада крестьянские подводы. На передней
- жердина с красным флажком. Это военный знак: "Опасный груз". Красный
флажок обязателен при перевозке взрывчатых веществ. Однако подводы,
гляжу, порожние.
- Сейчас загрузим, - сказал комендант. - Приказано склад
эвакуировать. А взрывчатки видели сколько?
- Вот откуда ваша щедрость! - пошутил я. - Все равно вывозить.
Но комендант не успел или не захотел мне ответить. С подвод
сбежались красноармейцы, и он уже раздавал им валенки.
Комендант нарядил со мной сопровождающего с винтовкой.
Чтобы попасть со склада на станцию, надо было пройти через весь
город. Небо на востоке уже начало светлеть, когда я зашагал по улицам.
Ставни домов были наглухо закрыты, нигде не показывался ни один
человек. Прошел квартал, еще квартал... Вот и наши казармы - тоже
вдруг словно вымерли. Только над воротами полощется большой новый флаг
с красным крестом, да в глубине двора струятся дымки наших походных
кухонь: кашевары готовят обед для выступивших на позицию бойцов.
Я шел быстро, прислоняясь временами мешком к заборам, чтобы
отдышаться. Встану и прислушаюсь: как там, на позиции, не завязался ли
уже бой? Но пока все было тихо. Щелкнет вдалеке винтовочный выстрел -
и опять тишина. Разведка работает... Значит, не подобрались еще белые
к городу. Прощупывают нас, остерегаются!
Отдышавшись, я шел дальше.
Но вот наконец и станция. Тусклые стрелочные огоньки на путях,
которые забыли погасить. Непривычно тихо, пустынно. У пакгауза я
увидел паровоз под парами. За ним - другой; оба сцеплены вместе. А
потом - вагоны, вагоны, и не пересчитать сколько! Все чистенькие,
вымытые. На дверях каждого вагона свинцовая пломба. "Наверное, хлеб
нового урожая - в Москву", - догадался я, и при этой мысли в первый
раз за эту несчастную ночь стало радостно на душе... Но где же
бронепоезд? Что-то не видать... Ничего не поделаешь, придется
прогуляться с мешком до пассажирского вокзала и навести справку у
дежурного по станции. Красноармейца я даже близко к мешку с ВВ не
подпускал. Посторонний. Не положено!
Я перебросил мешок с плеча на плечо и зашагал по шпалам.
Скоро из-за мрачных пакгаузов показалось белое здание вокзала.
Эге, да вон и сами железнодорожники!
Тут я отпустил сопровождавшего меня бойца и прибавил ходу.
Чем же они занимаются. Вагон какой-то подогнали к вокзалу -
черный, грязный... Толпятся в вагоне, хлопочут. Уголь, что ли,
нагружают? Но какой же уголь на пассажирском вокзале?
Подойдя поближе, я различил среди железнодорожников чернявого
смазчика. Смазчик, низко перегнувшись через железный борт вагона, с
кистью в одной руке, с банкой в другой, промазывал снаружи ржавые
пятна. Так смазывают дегтем болячки у заезженных лошадей.
Я вошел на перрон и опустил мешок, переводя дух.
- Ну, кончайте свои дела, товарищи. Вы думаете, времени у нас
много? Надо же еще приготовиться. Пошли!
- А куда идти-то? - сказал смазчик, не отрываясь от дела.
- Здравствуйте... Вы что же, может, и ехать раздумали? - Я
вскинул мешок на плечо. - Где стоит бронепоезд? Я и сам дойду.
Смазчик перестал водить кистью и поднял на меня глаза.
- Гляньте-ка, ребята, - сказал он весело. - Стоит человек в
воротах, а калитку спрашивает! - Смазчик протянул мне руки. - Давай
багаж. Умаялся ты, я вижу, товарищ, если и бронепоезд не разглядишь...
Я опешил:
- Как? Это... бронепоезд?..
Смазчик покатился со смеху.
"Ах, - думаю, - ты так? Насмешечки... Хорошо же!"
Я подал ему мешок.
Он взял.
- Динамит! - рявкнул я, отскакивая. - Пошевелись только. Мокрого
места от тебя не останется!
- Что ты!.. Что ты!.. - забормотал смазчик.
- Струсил? То-то, брат. Ничего, подержи, подержи. Привыкай.
Я расстегнул на себе гимнастерку и не торопясь вытер платком
мокрую грудь, голову, шею. Смазчик кряхтел и вращал глазами, не зная,
как отделаться от мешка.
- Ну вот, - говорю, - спасибо, что подержал. А теперь бери мешок
в вагон. Да бери, не бойся! Без капсюлей этот багаж не взрывается, а
капсюли - вот они, у меня в кармане. - И я показал ему блестящие
медные, похожие на папиросы трубочки с гремучей ртутью.
Смазчик недоверчиво поглядел на меня, но все-таки перетянул мешок
через борт.
- Вот черт какой! Вот дьявол! - захохотал он, освободившись и
похлопывая ладонью об ладонь. - Тьфу тебя с твоими динамитами...
Залезай сам-то!
Он указал мне на железную лесенку, приклепанную к борту, и я,
взобравшись по ступенькам, спрыгнул внутрь вагона.
- А ты не обижайся на шутку, - сказал смазчик, поддержав меня под
локоть. - Ишь, серьезный какой!
- Ладно, квиты, - сказал я. - Давай показывай вашу жестянку.
- Ну вот, гляди... - Смазчик обвел вагон рукой и посторонился. -
А пушка-то у нас - видишь? - Он показал в конец вагона.
Пушка была в чехлах - целая гора под брезентом; виднелись только
колеса да хвост лафета с подбитыми под него бревнами.
Я с любопытством осматривался. В железном вагоне было просторно,
как на палубе. Откидные, коробчатого железа борта для разгрузки угля
были наглухо сбиты по углам крюками и вполне сходили за перила - как
раз под локоть высотой. По длине вагон был чуть разве поменьше
пассажирского.
В вагоне шла уборка. Человек пятнадцать железнодорожников чистили
и выскребали лопатами ржавый пол, перебирали по углам вагона мусор,
какие-то спутанные, порыжевшие пучки проводов, облезлые телефонные
аппараты и оттаскивали в стороны, с прохода, ящики со снарядами. Ящики
лежали в беспорядке, как разваленная поленница.
- Орудие, запас снарядов... Да откуда же это у вас? - спросил я
наконец смазчика.
- Вот, будто и не знаешь! - Смазчик поглядел на меня искоса и
хитро подмигнул. - Ваши же бойцы отбили у петлюровцев. И платформу
эту, и пушку - все чисто, со всей заправкой... Говорю тебе -
бронепоезд! И часовые при нем от вас все лето стояли.
- Вот оно что... Так пушка, значит, с весны здесь? Верно, верно,
припоминаю, был весной такой случай... Петлюровцы хотели утащить свою
пушку на этой площадке, а наши отбили. Это кавэскадрон наш тогда
отличился... А где пулеметчики?
- Подожди, увидишь... Пойдем пушку смотреть.
Мы стали пробираться вперед. Железнодорожники сторонились с
дороги и отпускали полотенца и веревки, которые они приспособили,
чтобы перетаскивать ящики со снарядами.
Да тут, гляжу, чуть ли не со всех служб собрался народ! И
рабочие-путевики с выгоревшими добела зелеными кантами, и рабочие
службы тяги - у этих кант синий, а движенцы - малиновый кант, и
станционные грузчики в фартуках. А вон и телеграфист с кантами
канареечного цвета и молниями в петлицах. Тоже прибился к артели. Пот
с него градом, а не хочет отстать, ворочает ящики!
У моего провожатого, смазчика, канта нельзя было разобрать.
Тужурка на нем была замасленная, вся в заплатах, и кант на тужурке
обвисал хвостиками копченого цвета.
Но вот и пушка.
Смазчик забежал вперед и, составив вместе каблуки, вытянулся у
колеса пушки, как вытягиваются новобранцы под меркой.
- Вот она, пушка, гляди!
Колесо пушки своим ободом пришлось ему почти вровень с плечами.
Вот так пушка!.. Колесо в человеческий рост! Да и толстое какое,
с дверной косяк толщиной... Это, видно, не трехдюймовая, не то что у
нас на батареях, - покрупнее калибром!
Смазчик с важным видом повернулся ко мне. Отставил ногу и
сплюнул:
- Крепостная, брат, орудия. По крепостям бить. Видал такие?
Признаться, этаких пушек я и не видывал.
А смазчик, шельма, глядит на меня и в глаза смеется: вот, мол,
теперь и ты, хоть и боец Красной Армии, а стоишь столбом. Ничего ведь
не смыслишь в артиллерии!
Я, не отвечая ему, достал табак и стал для виду крутить папиросу.
"Надо, - думаю себе, - перевести разговор на что-нибудь другое,
мне знакомое, например на динамит".
Но тут кстати подошли несколько железнодорожников - они уже,
видно, закончили приборку.
- Ты что это опять брешешь, Васюк? - лениво сказал рослый
железнодорожник с синим кантом на обшлагах. Он присел на лафет.
- Заладила кукушка про ястреба - крепостная да крепостная... -
усмехнулся другой.
- А если эта орудия осадного действия или, например, для дальнего
боя? - сказал третий.
Все подтрунивали над смазчиком. Разгорелся спор. И тут я увидел,
что железнодорожники, да и сам смазчик, тоже ничего не понимают в
пушке.
"Вот так, - думаю, - бравый народ собрался! Кто же стрелять-то
будет?"
Я пошел от них в сторону и вдруг поскользнулся о что-то круглое,
какой-то бочонок. Гляжу, а это снаряд. Возле борта, накрытые
брезентом, лежат приготовленные снаряды.
Я сразу присел, чтобы измерить снаряд.
Ни аршина, ни фута у меня под руками не было, и я пустил в дело
саперную мерку. Сапер весь из мерок состоит: руки, ноги, пальцы - у
него не руки, не ноги, не пальцы, а меры длины. Ступня в
красноармейском сапоге - фут, шаг или вытянутая рука - аршин, а пальцы
- дюймы и вершки. У сапера заранее все вымерено. Мало ли при постройке
моста или блиндажа случится: сломаешь или обронишь раскладной аршин -
не бежать же в обоз за новым!
Я приложил к задку снаряда мизинец - средним суставом. Средний
сустав мизинца - дюйм. Шесть суставов - шесть дюймов. Вот он какой
калибр - шестидюймовое орудие!
- Ничего себе пушечка! - Я стал откатывать снаряд к борту. - Вот
эта долбанет так долбанет!
- Долбай, да только не по ногам, - вдруг услышал я над собой
сипловатый голос.
Я выпрямился. Прямо передо мной на борту сидел, свесив ногу,
матрос. Обветренное, словно дубленой кожи, лицо, зеленоватые глаза,
прищуренные щелочками. "Заветный", - машинально прочитал я надпись на
бескозырке. Буква "ять" закрашена чернилами, как отмененная в новой
советской азбуке. Так что в золотом ряду букв образовалась брешь, но
все-таки можно было прочесть надпись.
Я отступил, толкнув снаряд в сторону.
- Вот мы и в кубрике, - сказал матрос и расстегнул бушлат. -
Кажись, сюда попал. Здесь, что ли, собираются, которые из штаба?
Он перетянул через борт корзину моченых яблок и спрыгнул с ней в
вагон.
- Закусывай, артиллерия, до обеда еще далеко, - сказал матрос,
устанавливая корзину на лафете, и сам первый взял яблоко. - Вы уж,
ребята, извиняйте, что я без винтовки. Проспал, пока выдавали. Сон
мне, ребята, приснился...
Матрос помолчал, почесывая за ухом и оглядывая исподтишка
слушателей.
Все с любопытством уставились на него.
- Сон приснился, братишки... - Матрос сел на ящик. - Про моего
шкуру-офицера сон, который от моей руки в Черном море утоп... В
городе, слышу, тревога, и соседи уже повскакали, а я лежу, мне нельзя
глаз раскрыть. Досмотреть хочу. Интересно, думаю себе, чем этот сон
кончится. Все ли правильно будет? Так и проспал винтовку. А теперь вот
- совестно сказать - с мочеными яблоками пришлось против петлюровского
кулачья выйти. Уж извиняйте, товарищи...
Железнодорожники, ухмыляясь, слушали беспечную болтовню матроса.
- А вы часом не артиллерист? - осторожно справился смазчик. - А
то вон - к пушке...
- Мм... Нет... нет! - замотал матрос головой, жуя яблоко. - В
рейс с вами схожу - дома-то скучно сидеть, когда вражья сила в город
ломится, - а только не артиллерист, нет!
Матрос доел яблоко и стрельнул огрызком через борт.
- А у вас нехватка, что ли, в артиллеристах?
Двое или трое железнодорожников шумно вздохнули:
- Нехватка...
- Ну, так в случае чего... Я ведь не пассажиром первого класса к
вам сажусь, - сказал матрос. - Помогу, чем могу. Снаряд подать или что
- на это-то у меня ума хватит.
Железнодорожники потянулись к яблокам - и вдруг так и замерли с
протянутыми руками... Из-за города докатился раскат орудийного
выстрела.
- Повесточка... - пробормотал матрос. - Начинается!
Все бросились к винтовкам. Я перетащил свой мешок поближе к
пушке, чтобы держать его на виду.
Снова гул и грохот. Над вокзалом заметались в воздухе
перепуганные птицы. Еще выстрел. Еще... И артиллерия стала бить уже не
умолкая.
Вот он, бой! Сколько уже раз я слышал на утренних зорях эти
медлительно-торжественные, открывающие бой удары наших батарей, а
всякий раз переживаешь их заново... В неясной тревоге замирает сердце.
И вместе с тем неистребимая радость жизни, и задор, и острое желание
сойтись грудью с врагом влекут вперед, туда, где завязалась схватка, и
в нетерпении ждешь приказа...
- Эх, братишка! - Я со всего маху хлопнул матроса по спине. -
Будет дело!
Он пошевелил под бушлатом лопатками и крякнул.
- Наши бьют, - сказал он, - прежде тех начали...
К матросу подскочил смазчик:
- А откуда ты знаешь, что наши? Кто тебе сказал?
И, не дожидаясь ответа, смазчик прислонил винтовку к колену и
начал торопливо и неумело заталкивать патроны в магазин.
- Да сам разве не видишь? - сказал матрос. - Разрывов-то нет,
чисто над городом.
Он взял из рук смазчика винтовку, зарядил, поставил на
предохранитель и подал ему.
Все кругом зарядили винтовки и стояли как в карауле, не зная, что
делать дальше.
Матрос потянулся и зевнул:
- А кто у вас, ребята, обед варит? Кок есть?
Я быстро взглянул на него, думая, что он это для шутки сказал. Но
лицо у матроса было деловито-серьезное.
Кока, понятно, не оказалось.
- Э, братцы, без кока дело не пойдет, - сказал матрос. - Это вам
не на берегу - воевать поплывем!
Пошутили, посмеялись - и выбрали в коки смазчика.
- Вот так и будет, - скрепил решение матрос, - ему это как раз с
руки: и буксы помажет, и в кашу сальца положит. Только смотри, кок, не
путай, какое сало в буксы, какое в кашу класть!
Матрос пошарил по углам вагона, отыскал там в барахле два целых
мешка, встряхнул их и взял под мышку.
- Давай пойдем, кок, грузиться. Я при тебе баталером буду.
Оба спрыгнули на перрон.
- А вы не задерживайтесь в городе очень-то! - закричали им вслед
железнодорожники. - Мало ли, приказание может выйти или еще что!
- Успеем, - сказал матрос. - Паровоза вон даже нет, никуда вы без
нас не уедете!
И оба ушли через вокзальную дверь.
Между тем артиллерийский гул все нарастал. Стекла в окнах
выбивали дробь и жалобно пели.
Над городом уже начали вспыхивать облачка неприятельских
шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами.
В вокзале выпало стекло и разбилось.
- Ведь вот что выделывает, окаянный! - Железнодорожники
уставились на черную дыру в окне.
"Что же это, - думаю, - командир-то? Пора бы ему".
В эту минуту снаружи вагона послышался шорох.
"Командир! Легок на помине..."
Я подскочил к борту, чтобы показать командиру лесенку наверх, а
навстречу мне над бортом поднялась крестьянская соломенная шляпа с
широкими полями - капелюх. Из-под шляпы глянули темные настороженные
глаза.
Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке, обвел всех глазами,
потом показался уже до плеч.
К нам в вагон забирался какой-то пожилой бородатый человек -
борода у него была почти черная, а на бороду скобой свисали рыжие,
словно медные, усы. Одет он был в домотканую рубаху из суровья, с
украинской вышивкой.
Я ждал, что будет дальше.
А он уже проворно вскинул на борт ноги и спрыгнул в вагон,
шлепнув подошвами о железный пол. Он был в калошах на босу ногу. В
руках бородач держал кочергу.
Вскочив в вагон, он сразу обернулся и крикнул еще кому-то за
бортом:
- Влазь!
Через борт перевалился здоровенный парнище с круглой стриженой
головой. На нем были порыжевшие сапоги и латаная розовая рубаха.
Парень встал, глянул на людей, на пушку - и заробел, прижался к борту.
- Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, - сказал бородатый
и, переложив кочергу из правой руки в левую, стал обходить всех,
здороваться.
- А вы кто такие? - остановил я старика. - Чего тут надо?
Документ!
Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул
кочергу молодому и полез себе под рубаху. Долго рылся он в каком-то
потайном кармашке на груди, наконец вытащил документ. Я расправил
затертую бумажку. "Предъявник цього..." - стал я читать. В документе
было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и
двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды.
Я был смущен тем, что накричал на него.
- Надо вам, товарищ, идти в ревком, - сказал я, стараясь
загладить свою оплошность. - Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да
видите - солдаты...
- Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше!
Старик засмеялся, показав из-под усов крепкие зубы, и, вертя
передо мной своими дюжими руками, пыльно-серыми на ладонях, сказал,
что он каменотес, - ушел от своего погоревшего хозяйства и ломает
камень в карьерах по реке Бугу. Молодого парня в розовой рубахе он
назвал своим племянником.
- Оби-два камень рушим... А жинка с дитями - по соседям...
Не перебивая старика, я все же помаленьку выпроваживал его из
вагона.
- А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, - вдруг с усмешкой
сказал старик. - Глядел, да недоглядел, что писано в документе.
- То есть как недоглядел?
Я взял у него бумажку и вместе с железнодорожниками стал
перечитывать.
- На обороте, глядите, - сказал каменотес.
Я перевернул бумажку и тут на уголке увидел карандашную пометку
комбрига: "Принять на бронепоезд. Теслер".
Все посмотрели на старика.
- Так чего же ты вола вертишь? - запальчиво сказал рослый
железнодорожник с синим кантом. - Вот эти дядьки всегда так: балачки
да разбалачки, словно свататься приходят, а дело за пазухой лежит...
Тут бой сейчас, понимаешь или нет? А ты канитель тянешь!
- А я своим розумом живу. У тэбе не позычу, - сказал старик, даже
не взглянув на железнодорожника.
Железнодорожник опешил и не сразу нашел, что ответить.
Наконец он выговорил медленно, нажимая на каждое слово:
- Що вин дурень, так про це и ридна маты скаже...
- У тэбе розуму богато, та вдома не ночуе! - сразу отрубил
старик.
- Да ну вас... обождите вы!.. - смеясь, вмешались в перепалку
остальные железнодорожники. - Ты на какую должность-то прислан,
товарищ? Что умеешь делать?
Каменотес с минуту еще гневно глядел на рослого с синим кантом,
потом сдернул с себя шляпу, смял поля так, что затрещала солома, и
нахлобучил шляпу на самые брови.
- Какой ты, товарищ, специальности? - повторили вопрос
железнодорожники.
- Артиллерист, служил действительную, - сказал старик веско, все
еще хмурясь...
Вот этого уж никто не ожидал... Артиллериста сразу обступили, все
наперебой заговорили с ним и тут же, подхватив его под руки,
торжественно повели к пушке. Но старик освободился от облепивших его
рук.
- Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, -
торопили каменотеса. - Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы
их потом опять наденем...
Каменотес не спеша расстегнул пряжки на чехлах, спустил их один
за другим на пол и отгреб ногами в сторону.
Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие... Пуды,
десятки пудов кованой и литой стали - и как слажено, как подтянуто
все!
Все затаясь глядели на могучий ствол, на щит, на механизмы
орудия, осторожно притрагиваясь ко всему руками. Как магнит, тянуло
оно к себе...
Я вскочил на ступицу колеса и стал шарить по стволу, отыскивая
марку орудия. Вот она, марка. Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе,
буквы: "Путиловский завод. ПГР. 1917 г.". Путиловцев работа, наших,
питерских!.. Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам
попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими... Эх, командира нет, -
зарядить бы сразу да бабахнуть. Небось и со станции возьмет по
желто-блакитным!
- Отойди-ка, товарищ, - недовольно проворчал каменотес.
Я спрыгнул на пол.
Каменотес подождал, пока я отошел, потом поплевал на руки и с
минуту раскачивался из стороны в сторону. Вдруг он крякнул и с размаху
хватил кулаком по рукоятке, торчавшей над казенной частью орудия.
Ударил - и с силой потянул рукоять на себя. Из ствола, громыхая,
вывернулся наружу стальной поршень с крупной винтовой резьбой.
Каменотес подпихнул его плечом и отвел вправо.
Блеснул сквозной канал орудия.
Мы все, толпясь, стали в него заглядывать, как в телескоп.
А каменотес тем временем перепрыгнул через лафет и зашел к стволу
с левой стороны. Там, на особом выступе, колонкой возвышался
прицельный прибор, весь из винтов, рычажков, с мелкими, как волоски,
насечками и цифрами. Каменотес прищурился в стеклышко прицела и начал
вращать штурвалы орудия - их было два.
Повертел один штурвал, повертел другой - ствол пушки медленно
отошел в сторону и чуть приподнялся.
- Добра гармата... - проговорил каменотес, поглаживая бороду.
Он подозвал племянника, велел накинуть на пушку чехол, а сам
присел на лафет. Потом, пошарив в карманах, достал и выложил на ладонь
стальной обломок ножа, какую-то трухлявую губку, камешек-кремень и
коротенькую трубочку-"люльку" с бисерными подвесками.
Набив трубку зеленым табаком-самосадом, старик отошел к борту и
приготовился закуривать. Ему предложили спички, но он спичек не взял и
стал сам добывать огонь.
Задача оказалась непростая. Старик зажал кремень и губку в
пальцах левой руки и с силой чиркнул по кремню сталью. На первый раз