Страница:
службу, принял архипастырское благословение и только после этого,
вздохнув, сел в санки. Высокое служебное положение обязывало его
нанести визит губернатору, тому же архиерею, но уже в его покоях, а
также всем губернским чиновникам равного с ним ранга, и к исходу дня
он уже задыхался в своем генеральском мундире, испытывая крайнее
неудобство от треуголки и шпаги.
Теперь он с наслаждением переоделся в домашнее.
С дружески распахнутыми руками вышел в гостиную, где Мария
Александровна уже принимала Валериана Никаноровича и Гертруду Карловну
Назарьевых. Отношения между семьями давно уже были скреплены чувствами
искренней дружбы.
Дети, резвясь около елки, втянули гостей в хоровод. Потом с
детьми осталась Мария Александровна и Гертруда Карловна, а мужчины
пошли в кабинет обменяться новостями.
Сели, улыбнулись друг другу... Но тут же и помрачнели: в мыслях у
обоих - гонения, обрушившиеся на народные школы. Назарьев видел, как
тяжело переживает эту напасть Илья Николаевич, и страдал за него,
бессильный помочь.
- Илья Николаевич, - сказал он, - отдохнуть бы вам! Не смею в
крещенские морозы утащить вас в Назарьевку, я там сейчас, как медведь
в снежной берлоге. Но дайте слово, что летом, даже еще весной, с
первой песней соловья...
Ульянов, кажется, не слушал. От крыльев носа к кончикам губ
глубокими бороздами пролегли морщины.
- Илья Николаевич! Ну послушайте же, что я скажу! - И Назарьев
продолжал: - Отдых отдыхом, но этого мало. Вам надо серьезно
поправлять здоровье. Хорошо бы вам за границу. В Швейцарские Альпы.
Вот мы с Гертрудой Карловной недавно совершили чудесный вояж.
Богатырем вернетесь, Илья Николаевич, послушайтесь меня!
- Да, надо бы... - отозвался Ульянов рассеянно. - Богатырского во
мне маловато нынче.
Илья Николаевич улыбнулся, казалось бы, совсем не к месту. Но
просияли и глаза. С душевным подъемом он заговорил на любимую свою
тему - об учительских съездах.
Сейчас, в пору безвременья, съезды, по мысли Ульянова, должны
были сыграть дополнительно новую, неоценимой важности роль. Надо
сохранить кадры учителей народной школы, на выращивание которых
положено полтора десятилетия; принять меры к сплочению учительства,
чтобы оно выстояло, не дрогнуло перед испытаниями, не рассеялось кто
куда; чтобы, когда жизнь отбросит в сторону Победоносцевых - не вечны
же они! - уже на другой день в народных школах начались бы нормальные
уроки...
- Все это, - говорил Илья Николаевич, - мы можем прекрасно
осуществлять через съезды. В наших руках гибкий общественный аппарат,
к нему и начальство уже пригляделось, да и мы ничем себя не
скомпрометировали. Так что действовать и действовать!
- Да, да, конечно... - пробормотал Назарьев, чувствуя, что
разговор приближается к критической точке. Но обратного хода уже не
было.
- Кстати, Валериан Никанорович, вы не забыли, что в вашем
Симбирском уезде учительский съезд пойдет первым в этом году? Вы, так
сказать, открываете сезон, рекомендую исподволь уже готовиться.
Вот она, критическая точка.
Именно о съезде Назарьев боялся заговорить. Но деваться некуда,
надо отвечать.
- Илья Николаевич! - он умоляюще поднял глаза. - Только вы не
расстраивайтесь, прошу вас. Учительский съезд наш... Видимо,
разрабатывается новое положение...
Ульянов потемнел и резким вопросом как бы вырвал у него внятный
ответ.
- Запрещен?
- Да. Губернатор имеет указание.
Разговор прекратился. Илья Николаевич, морщась от сердечной боли,
зашагал по кабинету.
Тягостное, гнетущее молчание.
В глубокой и непрестанной тревоге за здоровье мужа находилась
Мария Александровна.
- Илюша, - говорила она, - скрепя сердце, но я примирилась с тем,
что, прослужив двадцать пять лет, ты не пожелал выйти на пенсию, а
только с еще большей горячностью устремился в свои школьные дела. Но
через несколько месяцев, в ноябре, исполняется твоей службе уже
тридцать лет! Что у тебя в мыслях? Неужели и дальше намерен служить,
отклоняя пенсию? Но ведь это при твоем пошатнувшемся здоровье
самоистязание какое-то... Нет, я этого не вынесу!
А Илья Николаевич отвечал ей мысленно: "Друг мой, я не только
потерял бы здоровье, но тут же и захирел бы и погиб, облачись я в
домашний халат..."
Друзья не допустили, чтобы Илья Николаевич остался одиноким в
своих несчастьях. К нему шли единомышленники его и соратники, даже те,
от которых он не ожидал сочувствия.
Счастливый тем, что происходит в его доме, Илья Николаевич
приговаривал:
- Вот это дружина! Силушка по жилушкам переливается... Только
спросу на нас не стало!
Друзья вспоминали о первых шагах симбирского инспектора. В
передаче добрых уст эти шаги порой неумеренно превозносились. Илья
Николаевич тотчас требовал пардону и, посмеиваясь, цитировал
Салтыкова-Щедрина: "Был он пискарь просвещенный, умеренно-либеральный
и очень твердо понимал, что жизнь прожить - не то что мутовку
облизать!"
- Сказка какая-то... - вдруг с горькой усмешкой сказал Илья
Николаевич. - Открывали какие хотели школы, ставили кого хотели
учителями... Просто воображения не хватает, чтобы представить те
благословенные времена!
Он встал, прошелся в волнении, но тотчас был замечен из кружка
дам. Блеснуло пенсне - это Прушакевич сделала движение. Склонив по
привычке чуть-чуть набок свою красивую голову, Вера Павловна несколько
мгновений наблюдала за своим старым другом и наставником. Ульянов
сделался учителем, потому что не мог им не быть; она также. Для него в
этом - смысл жизни; для нее - тоже.
Вместе с нею гимназию кончила Вера Васильевна Кашкадамова, но
только через пять лет подруги встретились на педагогическом поприще:
Кашкадамову заинтересовали Высшие женские курсы в Казани, где она
завершила образование.
Обе стали выдающимися педагогами-ульяновцами.
Между тем Вера Павловна, наблюдая в гостиной за Ильей
Николаевичем, обнаружила, что он окончательно замкнулся в себе; среди
людей, даже вступает в разговоры, а сам в душевном одиночестве.
Обратила на это внимание сидевшей рядом Кашкадамовой, и подруги тут же
решили взяться за хозяина, да с двух сторон сразу.
- Илья Николаевич, нам без вас скучно!
Подошел:
- Охотно присоединяюсь к компании. Только, увы... - он поклонился
и с извиняющейся улыбкой, - даже две Веры не в силах поднять мою
поколебавшуюся веру в человеческую добродетель.
- А это мы еще посмотрим! - сказала Кашкадамова.
- Это мы еще увидим! - в тон ей объявила Прушакевич, закуривая
папиросу.
- Сажусь в цветник, - покорно согласился Илья Николаевич. - На
исправление.
Прушакевич негромко, с чувством произнесла нараспев:
- "Жизни вольным впечатлениям душу вольную отдай..."
Это была строка из "Песни Еремушке" Некрасова - любимого Ильи
Николаевича стихотворения.
Кашкадамова тотчас подхватила:
"Человеческим стремлениям в ней проснуться не мешай..."
Что-то дрогнуло в лице Ильи Николаевича. Эти женщины своим чутким
прикосновением к его душевным струнам едва не заставили его
расплакаться: вот был бы конфуз... Однако вызов сделан, и, как в
народных играх, надо без задержки отвечать. Илья Николаевич и
откликнулся:
- "С ними ты рожден природою - возлелей их, сохрани! Братством,
Равенством, Свободою называются они".
Он вдруг, легко вскочив, со словами "Простите, я сейчас" быстро
вышел из гостиной и так же быстро вернулся. В руках у него была
тетрадь в твердых корочках с медными, для прочности, уголками. Он
предъявил тетрадь дамам.
- Я знаю ваш почерк, - сказала Прушакевич, - он четок, красив, но
здесь в каллиграфии вы превзошли себя. Безусловно, просто превзошли
себя!
- Вдохновило содержание, - застенчиво отозвался Илья Николаевич.
Им была переписана "Песня Еремушке".
- А это что за автографы под "Песней"? - заинтересовалась
Кашкадамова.
"Аня. 1875". "Саша. 1877". "Володя. 1881". "Оля. 1883". "Митя.
1885".
Илья Николаевич улыбнулся:
- Мой кучер Дунин как-то сказал об одиннадцатилетнем Саше:
"Парень в разум взошел". Вот тут я и открыл мальчику высокий
нравственный идеал "Песни Еремушке". А он впервые в жизни с
удовольствием расписался. В разное время и другие мои дети "входили в
разум". Отсюда и все эти автографы.
Женщины заинтересовались тетрадкой учителя - многолетней
свидетельницей его дум, вкусов и привязанностей - и с его согласия
стали ее перелистывать.
Но открылась дверь. На пороге Мария Александровна:
- Господа, милости прошу на чашку чая. Самовар на столе.
Директор Его превосходительству
народных училищ господину
Симбирской губернии Управляющему
30 октября 1885 г. Казанским Учебным округом
Э 796
11 ноября сего года оканчивается срок первого пятилетия, на
который я был оставлен на службе по выслуге мною 25 лет... Имею честь
покорнейше просить Вашего ходатайства об оставлении меня вновь на
службе на второе пятилетие.
Директор народных училищ
И. Ульянов
На ходатайстве резолюция, бездушная и циничная: "Представить к
оставлению до 1 июля 1887 г." Попечитель согласился потерпеть Ульянова
на службе лишь еще полтора года...
Анна Ильинична вспоминает:
"В декабре 1885 года, будучи на третьем курсе, я приехала опять
на рождественские каникулы домой, в Симбирск. В Сызрани я съехалась с
отцом, возвращавшимся с очередной поездки по губернии. Помню, что отец
произвел на меня сразу впечатление сильно постаревшего, заметно более
слабого, чем осенью... Помню также, что и настроение его было какое-то
подавленное, и он с горем рассказывал мне, что у правительства теперь
тенденция строить церковно-приходские школы, заменять ими земские. Это
означало сведение насмарку дела всей его жизни. Я только позже поняла,
как тягостно переживалось это отцом, как ускорило для него роковую
развязку".
Скончался Илья Николаевич Ульянов 12 января 1886 года, работая
над составлением годового отчета. Приехавший врач определил
кровоизлияние в мозг. Было Илье Николаевичу от роду неполных 55 лет.
"...Живо запомнилась мне Мария Александровна, бледная, спокойная,
без слез, без жалоб стоящая у гроба" (В. В. Кашкадамова).
К новому, 1886 году Илья Николаевич был пожалован одной из высших
наград империи - орденом Станислава 1-й степени. Знак ордена - крупная
сияющая звезда на левой стороне груди и широкая муаровая лента через
плечо...
Несколько строк из обширного некролога, опубликованного
попечителем в циркуляре по Казанскому учебному округу:
"...Все сослуживцы покойного, учащиеся в городских народных
училищах, г. вице-губернатор, директор и многие учителя гимназии,
кадетского корпуса и духовной семинарии и все чтители памяти покойного
(а кто в Симбирске не знал и не уважал его) и огромное число народа
наполнили дом и улицу около квартиры покойного. Высшие лица
симбирского духовенства... совершили краткую литию. Гроб с останками
покойного был принят на руки его вторым сыном, ближайшими сотрудниками
и друзьями..."
В журнале "Новь" (уже независимо от попечителя округа) было
сказано: "Он очень много потрудился на пользу народного образования,
поставив его как в Симбирске, так и в губернии едва ли не лучше, чем
оно поставлено в других местностях России".
Дом Ульяновых опустел: никого не видно, никого не слышно...
Володя, мучаясь тоской, бесцельно бродил по комнатам. На рояле среди
нот что-то блеснуло. Протянул руку - тетрадь отца с медными уголками
на твердых корках. "Как она здесь оказалась?" И вспомнил: отец принес
тетрадь в гостиную и показал Вере Павловне и Вере Васильевне.
Володя раскрыл тетрадь и увидел последнюю в ней запись: "Per
aspera ad astra". "Через тернии к звездам", - перевел Володя с
латинского.
Повесть
Славен город Лейпциг. На германской земле есть не менее
значительные и более древние города, но в историю Лейпцига легло
событие, сделавшее его особенно близким нам, советским людям.
Побывал я в Лейпциге.
Еще в XI веке здесь, в небольшом в ту пору городке, зародилась
торговля. Конечно, не случайно. Городок с первого камня строился на
берегу полноводной реки Эльстер ("Сорока") Этот приток Эльбы открывал
путь во многие германские земли. И некоторые сухопутные дороги здесь
скрещивались. Словом, в Лейпциг попадали и люди, и товары. Со второй
половины XIII века стали широко известны лейпцигские международные
ярмарки. В самом городе процветали ремесла, и уже тесно становилось
жителям внутри городской стены. Появились предместья. Одно из них
возникло неподалеку на юго-западе, запомним его название: Пробстхайда
(die Heide - пустошь, степь).
Текло время, столетия сменялись столетиями, и вот - 1813 год,
октябрь. Цветущие долины вокруг Лейпцига истоптаны солдатами
враждующих армий. Дороги, сближавшие людей разных стран, разворочены
колесами пушек, которых натащили сюда невиданное по тому времени
количество - больше двух тысяч стволов. Россия, Австрия, Пруссия,
Швеция соединили силы, чтобы добить Наполеона. Грозный покоритель
Европы год назад едва унес ноги из России, от Кутузова, он сумел
восстановить свою армию и на этот раз укрепился в Лейпциге. Здесь и
разыгралось сражение.
Пышно выглядела на подступах к Лейпцигу ставка русского царя
Александра I. Но не было уже на свете великого нашего полководца
Кутузова. Всего полгода назад, 28 апреля, шестидесятивосьмилетний
Михаил Илларионович, ослабев, скончался в небольшом силезском городке
Бунцлау. Там, на германской земле, русские воины похоронили его
сердце, а тело доставили в Петербург. Могила Кутузова, как известно, в
Казанском соборе (впоследствии и сердце было доставлено в Россию).
Кому же повести в бой союзные войска? Александр I был рад, что
освободился от своенравного, часто действовавшего наперекор ему,
Кутузова и жезл принял австрийский фельдмаршал князь Шварценберг. Час
от часу не легче... Еще Суворов в боевых походах обнаружил, что
полководцы австрийского императора талантами не блещут. Не оказался
исключением и Шварценберг. Князь атаковал позиции французов то в одном
месте, то в другом, хотя давно известно, что разрозненные атаки не
приводят к успеху. В союзной армии было 127 тысяч русских солдат, 89
тысяч австрийцев, 72 тысячи пруссаков и 18 тысяч шведов. Шварценберг
явно не щадил русских, посылая их первыми в бой: мол, "азиаты", их
пропасть сколько, да и дерутся хорошо. Александр I понял нечестную
игру австрийского фельдмаршала, попытался протестовать: "Князь, почему
у вас одни воюют, а другие в резерве отсиживаются?" Но фельдмаршал не
удостоил русского царя внятным ответом.
Между тем сражение с войсками Наполеона разгоралось. Доблестный
пример русских не мог не увлечь солдат-шведов, пруссаков, австрийцев,
и на третий день битвы союзная армия развернулась полностью. Наполеон,
обороняясь меньшими силами (190 тысяч солдат при 700 артиллерийских
орудиях), отступал, сжимая фронт, чтобы запереться в Лейпциге. Однако
удержаться в городе ему не удалось. В арьергарде, прикрывавшем
отступление. Наполеон поставил генерала Макдональда. Но в город
ворвались казаки. Эти чубатые парни с пиками, словно приросшие к
проворным донским лошадкам, опрокидывали в наполеоновской армии и
прославленных гренадеров. Макдональд растерялся, поспешил взорвать
единственный в Лейпциге мост через реку Эльстер, чем отрезал путь
собственным войскам. Многие из арьергарда, бросившись вплавь,
потонули, а двадцать тысяч французов попали в плен... Союзные армии
праздновали победу.
Над полем боя ныне высится, заслоняя горизонт, нечто огромное, с
виду напоминающее усеченную пирамиду. Отправляемся туда. Нам сказано,
что это Volkerschlachtdenkmal - памятник "Битве народов", как названо
историками Лейпцигское сражение 1813 года. Шагаем - группа посетителей
- неспешно и молча, каждый со своими думами. Пирамида... А в сознании
у меня возникает иное сравнение: будто горой уложены и превратились в
гранит погибшие в сражении люди - пятьдесят тысяч солдат союзных
армий, из них почти половина русские.
На гранитном подножии, как бы на холме, высится башня памятника.
Чтобы достичь ее, надо преодолеть кажущиеся бесчисленными ступени. И
неспроста их так много: шагая вверх, успеваешь отрешиться от забот
дня, мыслью и чувствами приготовиться к скорбному зрелищу...
Памятник воздвигнут к столетию Лейпцигского сражения и был открыт
в 1913 году. Идея ознаменовать освобождение германских земель от ига
Наполеона возникала не раз - и, конечно, величественным монументом. Но
лишь молодому немецкому архитектору Клеменсу Тиме удалось ее
осуществить. Житель Лейпцига, он повсеместно в Германии организовал
сбор пожертвований, привлек в помощь опытных зодчих и скульпторов. Сам
в основных чертах спроектировал памятник. Человек неиссякаемой
энергии, Клеменс Тиме положил восемнадцать лет жизни на то, чтобы на
поле брани поднялся гранитный колосс.
Вступаем внутрь башни, обмениваемся первыми впечатлениями - и
умолкаем, пораженные акустикой здания: голоса наши продолжали
перекликаться и перекликаться - казалось, эхо так и не замрет.
Аукается здесь, как сообщает немецкий справочник, целых пятнадцать
секунд, четверть минуты!
Круглый зал, под ним могилы. Вокруг перед широкими гранитными
колоннами стоят попарно каменные трехметровые фигуры. Это часовые,
которым не будет смены. Неся караул в честь павших героев, они
склонили обнаженные головы. Между каждой парой часовых на колоннах
вырезано огромное, в пять метров высоты, одно и то же лицо: глаза
устало закрыты, рот в скорбной гримасе... По справочнику, это "Маска
судьбы".
Следующий этаж - это уже как бы Зал Жизни. На замкнутом в круг
ярусе, над нижним залом высятся скульптуры, символизирующие здоровье
народа (мать, кормящая двух младенцев), его трудолюбие, его готовность
отстоять свою свободу и независимость. Фигуры столь огромны, что
скульптор, для удобства обозрения, посадил их. Вот размеры фигур (по
справочнику): каждая почти в десять метров высоты и весит четыреста
тонн. Средний палец руки один метр десять сантиметров, стопа ноги два
метра двадцать пять сантиметров, ширина плеч четыре метра, высота
головы - метр шестьдесят пять сантиметров.
Ярусом выше небольшие по размерам, но выражающие большое горе
фигуры женщин и детей, - это семьи павших героев.
Монумент венчает купол, вокруг которого стоят на страже
двенадцать опирающихся на мечи воинов. Их неусыпные взоры обращены
вдаль.
Русская церковь... Неожиданно было ее увидеть на немецкой земле.
Но это тоже памятник, и тоже к столетию Лейпцигской битвы.
Перед входом - мемориальная доска (одна половина ее на русском,
другая - на немецком): "В память 22 000 русских воинов, павших за
освобождение Германии в 1813 году у Лейпцига".
Освободители! Русские в начале прошлого века пришли на немецкую
землю... Для чего? А чтобы спасти народ от порабощения Наполеоном.
Германия была еще захудалой феодальной страной, раздираемой
внутренними противоречиями, и была бы неминуемо растоптана
наполеоновской гвардией. Но явились русские - и спасли народ и его
землю. Это сказано самими немцами и рукой немецкого труженика отлито в
бронзе... На годы, на века!
Стою на земле, пропитанной кровью, и с волнением вчитываюсь в
мемориальную надпись - хочется затвердить ее наизусть. Она так
многозначительна! В ней - характер русского человека, его отвага до
самопожертвования в борьбе со злом, за справедливость жизни на земле.
Когда русские - солдаты и добровольцы, юноши и девушки -
освобождали Болгарию от турецкого ига, считалось: и героизм, и
самопожертвование русских понятны - славянин заступился за брата по
крови - славянина. Ну а в 1813 году? Здесь рука помощи была подана
людям иноплеменным. А в Великую Отечественную войну? Советский народ в
смертельной схватке с мировыми силами фашизма отстоял честь и свободу
не только своей Родины, но и многих народов Европы. И память нашего
солдата в освобожденных от фашизма странах священна...
Деньги на памятник собирали по всей России, и каждый щедро
опускал в кружку сколько мог. А построил его академик архитектуры
Владимир Александрович Покровский; он не раз приезжал сюда из
Петербурга.
Это был талантливый зодчий. В городе Пушкине (прежде Царское
Село) каждый залюбуется Федоровским собором, как бы перенесенным
архитектором из глубины веков на новые, освоенные Петром Первым земли.
В советское время Покровский участвовал в сооружении Волховской ГЭС,
которую под руководством Генриха Осиповича Графтио поднимали лучшие
наши строители...
Но сейчас мы - путешественники по Германской Демократической
Республике и остановились перед памятником русским
воинам-освободителям. По размерам это не величественный монумент,
подобный тому, что неподалеку на поле битвы, а всего лишь церквушка,
но мимо не пройдешь, так она стройна, так совершенна. Знатоки
архитектуры считают ее родной сестрой храма Вознесения, что в 1532
году воздвигнут в селе Коломенском под Москвой (ныне Коломенское
слилось со столицей).
Мы видим каменное здание. В основании - куб, из которого плавным
конусом вытянулось вверх как бы растение из белоснежных лепестков, -
столь легкое, грациозное, что забываешь, что оно из камня. Вершина
конуса, увенчанного небольшим куполом, в мозаичных украшениях, в
солнечный день они как бы разбрасывают радужные лучи и блестки золота.
Все вместе выглядит цветком жизни на могиле героев.
...Позвякивая ключами, появилась старушка. "Поп, - говорит, -
нездоров, а я попадья. Да вам ведь не службу служить? - И вздохнула,
зябко поправив на плечах старенькую шаль. - Богослужения нынче почти
уже и не заказывают, приходят как в музей. Пожалуйте и вы, советские
товарищи..." - И со звоном отомкнулся замок массивной двери.
Едва замечаю, что внутри тесновато: взглядом впиваюсь в знамена
казачьих полков, сохранившиеся от Лейпцигской битвы. На каждом лик
Христа, выполненный неуверенной рукой какого-нибудь станичного
живописца. Ткань посеклась от времени, поблекла, но прочна еще вышивка
по краям полотнищ. Это, конечно, рукоделие казачек... Словно вижу этих
женщин, в старинных одеждах, за пяльцами. Что они думали, что
чувствовали, расшивая знамена шелками и золотой нитью?.. Вплетены в
узоры, вперемежку с горючими слезами, и молитвы о даровании победы
казацкому оружию, и трепетные надежды на возвращение любимых с поля
боя, и черный страх перед сиротством, которое грозило ребятишкам...
Среди реликвий старины выделяются богатой отделкой хоругви, то
есть знамена чисто церковные; эти принесены сюда в 1913 году казаками,
потомками погибших. Скромный иконостас - и вплотную к нему на стенах
восемь больших памятных досок, на них наименования полков и других
воинских частей сражавшейся под Лейпцигом стодвадцатисемитысячной
русской армии.
В годы разгула фашизма в Германии церквушка каким-то образом
уцелела и не была разграблена: священник сумел спрятать и тем сохранил
реликвии. Наступил 1945 год, завершилась Великая Отечественная война.
И победитель - советский солдат - не забыл своих героических предков.
По распоряжению маршала Жукова памятник-церковь был восстановлен в
первоначальном виде. И в дополнение к прежней памятной доске появилась
новая. "Вечная слава героям, павшим за свободу и независимость нашей
родины", - гласит надпись. И стоят даты: 1813 - 1945.
Путешествие завершаем в Пробстхайде. Мы уже упоминали об этом
предместье Лейпцига, но рассказать о нем следует подробно. Чем же он
примечателен, этот немецкий поселок?
Здесь бывал молодой человек, уроженец России, но вынужденный
временно покинуть родину, - Владимир Ильич Ульянов-Ленин. На рубеже
двух столетий - XIX и XX - Ленин задумал грандиозное: перестроить
человеческое общество, чтобы не было войн, а жили бы люди разных стран
в согласии и дружбе, чтобы каждый человек на планете трудился бы в
свое удовольствие и ни в чем не нуждался, чтобы под мирным небом все
семьи были счастливы.
Мысль созрела - но как подать призывный к народам голос? Где тот
рупор, который мощью своей преодолел бы границы стран? "Есть такой
рупор, - решил Владимир Ильич, - газета". И появилась на свет
ленинская "Искра"... Каждый школьник хоть немного знает об этой
газете. Быть может, кое у кого и заголовок в памяти - по фотографиям в
учебниках или других книжках. Но рассмотрим газету повнимательней.
Простым, строгим шрифтом напечатано: ИСКРА. Справа от заголовка
эпиграф: "Из искры возгорится пламя!". Ответ декабристов Пушкину.
Слева назван издатель газеты: "Российская социал-демократическая
рабочая партия".
Это тайное братство революционеров России было еще очень молодым,
неокрепшим, малолюдным; ко времени издания "Искры" партии исполнилось
всего два с половиной года - но она провозгласила смело: "Ближайшей
задачей русской рабочей партии должно быть ниспровержение
самодержавия, завоевание политической свободы". Этот призыв звучит и в
передовой статье первого номера газеты "Искра", написанной Лениным.
Взглянем еще раз на заголовок: ИСКРА... Но где же газета выходит:
в какой стране, в каком городе? Этого не узнать. Даже число не
вздохнув, сел в санки. Высокое служебное положение обязывало его
нанести визит губернатору, тому же архиерею, но уже в его покоях, а
также всем губернским чиновникам равного с ним ранга, и к исходу дня
он уже задыхался в своем генеральском мундире, испытывая крайнее
неудобство от треуголки и шпаги.
Теперь он с наслаждением переоделся в домашнее.
С дружески распахнутыми руками вышел в гостиную, где Мария
Александровна уже принимала Валериана Никаноровича и Гертруду Карловну
Назарьевых. Отношения между семьями давно уже были скреплены чувствами
искренней дружбы.
Дети, резвясь около елки, втянули гостей в хоровод. Потом с
детьми осталась Мария Александровна и Гертруда Карловна, а мужчины
пошли в кабинет обменяться новостями.
Сели, улыбнулись друг другу... Но тут же и помрачнели: в мыслях у
обоих - гонения, обрушившиеся на народные школы. Назарьев видел, как
тяжело переживает эту напасть Илья Николаевич, и страдал за него,
бессильный помочь.
- Илья Николаевич, - сказал он, - отдохнуть бы вам! Не смею в
крещенские морозы утащить вас в Назарьевку, я там сейчас, как медведь
в снежной берлоге. Но дайте слово, что летом, даже еще весной, с
первой песней соловья...
Ульянов, кажется, не слушал. От крыльев носа к кончикам губ
глубокими бороздами пролегли морщины.
- Илья Николаевич! Ну послушайте же, что я скажу! - И Назарьев
продолжал: - Отдых отдыхом, но этого мало. Вам надо серьезно
поправлять здоровье. Хорошо бы вам за границу. В Швейцарские Альпы.
Вот мы с Гертрудой Карловной недавно совершили чудесный вояж.
Богатырем вернетесь, Илья Николаевич, послушайтесь меня!
- Да, надо бы... - отозвался Ульянов рассеянно. - Богатырского во
мне маловато нынче.
Илья Николаевич улыбнулся, казалось бы, совсем не к месту. Но
просияли и глаза. С душевным подъемом он заговорил на любимую свою
тему - об учительских съездах.
Сейчас, в пору безвременья, съезды, по мысли Ульянова, должны
были сыграть дополнительно новую, неоценимой важности роль. Надо
сохранить кадры учителей народной школы, на выращивание которых
положено полтора десятилетия; принять меры к сплочению учительства,
чтобы оно выстояло, не дрогнуло перед испытаниями, не рассеялось кто
куда; чтобы, когда жизнь отбросит в сторону Победоносцевых - не вечны
же они! - уже на другой день в народных школах начались бы нормальные
уроки...
- Все это, - говорил Илья Николаевич, - мы можем прекрасно
осуществлять через съезды. В наших руках гибкий общественный аппарат,
к нему и начальство уже пригляделось, да и мы ничем себя не
скомпрометировали. Так что действовать и действовать!
- Да, да, конечно... - пробормотал Назарьев, чувствуя, что
разговор приближается к критической точке. Но обратного хода уже не
было.
- Кстати, Валериан Никанорович, вы не забыли, что в вашем
Симбирском уезде учительский съезд пойдет первым в этом году? Вы, так
сказать, открываете сезон, рекомендую исподволь уже готовиться.
Вот она, критическая точка.
Именно о съезде Назарьев боялся заговорить. Но деваться некуда,
надо отвечать.
- Илья Николаевич! - он умоляюще поднял глаза. - Только вы не
расстраивайтесь, прошу вас. Учительский съезд наш... Видимо,
разрабатывается новое положение...
Ульянов потемнел и резким вопросом как бы вырвал у него внятный
ответ.
- Запрещен?
- Да. Губернатор имеет указание.
Разговор прекратился. Илья Николаевич, морщась от сердечной боли,
зашагал по кабинету.
Тягостное, гнетущее молчание.
В глубокой и непрестанной тревоге за здоровье мужа находилась
Мария Александровна.
- Илюша, - говорила она, - скрепя сердце, но я примирилась с тем,
что, прослужив двадцать пять лет, ты не пожелал выйти на пенсию, а
только с еще большей горячностью устремился в свои школьные дела. Но
через несколько месяцев, в ноябре, исполняется твоей службе уже
тридцать лет! Что у тебя в мыслях? Неужели и дальше намерен служить,
отклоняя пенсию? Но ведь это при твоем пошатнувшемся здоровье
самоистязание какое-то... Нет, я этого не вынесу!
А Илья Николаевич отвечал ей мысленно: "Друг мой, я не только
потерял бы здоровье, но тут же и захирел бы и погиб, облачись я в
домашний халат..."
Друзья не допустили, чтобы Илья Николаевич остался одиноким в
своих несчастьях. К нему шли единомышленники его и соратники, даже те,
от которых он не ожидал сочувствия.
Счастливый тем, что происходит в его доме, Илья Николаевич
приговаривал:
- Вот это дружина! Силушка по жилушкам переливается... Только
спросу на нас не стало!
Друзья вспоминали о первых шагах симбирского инспектора. В
передаче добрых уст эти шаги порой неумеренно превозносились. Илья
Николаевич тотчас требовал пардону и, посмеиваясь, цитировал
Салтыкова-Щедрина: "Был он пискарь просвещенный, умеренно-либеральный
и очень твердо понимал, что жизнь прожить - не то что мутовку
облизать!"
- Сказка какая-то... - вдруг с горькой усмешкой сказал Илья
Николаевич. - Открывали какие хотели школы, ставили кого хотели
учителями... Просто воображения не хватает, чтобы представить те
благословенные времена!
Он встал, прошелся в волнении, но тотчас был замечен из кружка
дам. Блеснуло пенсне - это Прушакевич сделала движение. Склонив по
привычке чуть-чуть набок свою красивую голову, Вера Павловна несколько
мгновений наблюдала за своим старым другом и наставником. Ульянов
сделался учителем, потому что не мог им не быть; она также. Для него в
этом - смысл жизни; для нее - тоже.
Вместе с нею гимназию кончила Вера Васильевна Кашкадамова, но
только через пять лет подруги встретились на педагогическом поприще:
Кашкадамову заинтересовали Высшие женские курсы в Казани, где она
завершила образование.
Обе стали выдающимися педагогами-ульяновцами.
Между тем Вера Павловна, наблюдая в гостиной за Ильей
Николаевичем, обнаружила, что он окончательно замкнулся в себе; среди
людей, даже вступает в разговоры, а сам в душевном одиночестве.
Обратила на это внимание сидевшей рядом Кашкадамовой, и подруги тут же
решили взяться за хозяина, да с двух сторон сразу.
- Илья Николаевич, нам без вас скучно!
Подошел:
- Охотно присоединяюсь к компании. Только, увы... - он поклонился
и с извиняющейся улыбкой, - даже две Веры не в силах поднять мою
поколебавшуюся веру в человеческую добродетель.
- А это мы еще посмотрим! - сказала Кашкадамова.
- Это мы еще увидим! - в тон ей объявила Прушакевич, закуривая
папиросу.
- Сажусь в цветник, - покорно согласился Илья Николаевич. - На
исправление.
Прушакевич негромко, с чувством произнесла нараспев:
- "Жизни вольным впечатлениям душу вольную отдай..."
Это была строка из "Песни Еремушке" Некрасова - любимого Ильи
Николаевича стихотворения.
Кашкадамова тотчас подхватила:
"Человеческим стремлениям в ней проснуться не мешай..."
Что-то дрогнуло в лице Ильи Николаевича. Эти женщины своим чутким
прикосновением к его душевным струнам едва не заставили его
расплакаться: вот был бы конфуз... Однако вызов сделан, и, как в
народных играх, надо без задержки отвечать. Илья Николаевич и
откликнулся:
- "С ними ты рожден природою - возлелей их, сохрани! Братством,
Равенством, Свободою называются они".
Он вдруг, легко вскочив, со словами "Простите, я сейчас" быстро
вышел из гостиной и так же быстро вернулся. В руках у него была
тетрадь в твердых корочках с медными, для прочности, уголками. Он
предъявил тетрадь дамам.
- Я знаю ваш почерк, - сказала Прушакевич, - он четок, красив, но
здесь в каллиграфии вы превзошли себя. Безусловно, просто превзошли
себя!
- Вдохновило содержание, - застенчиво отозвался Илья Николаевич.
Им была переписана "Песня Еремушке".
- А это что за автографы под "Песней"? - заинтересовалась
Кашкадамова.
"Аня. 1875". "Саша. 1877". "Володя. 1881". "Оля. 1883". "Митя.
1885".
Илья Николаевич улыбнулся:
- Мой кучер Дунин как-то сказал об одиннадцатилетнем Саше:
"Парень в разум взошел". Вот тут я и открыл мальчику высокий
нравственный идеал "Песни Еремушке". А он впервые в жизни с
удовольствием расписался. В разное время и другие мои дети "входили в
разум". Отсюда и все эти автографы.
Женщины заинтересовались тетрадкой учителя - многолетней
свидетельницей его дум, вкусов и привязанностей - и с его согласия
стали ее перелистывать.
Но открылась дверь. На пороге Мария Александровна:
- Господа, милости прошу на чашку чая. Самовар на столе.
Директор Его превосходительству
народных училищ господину
Симбирской губернии Управляющему
30 октября 1885 г. Казанским Учебным округом
Э 796
11 ноября сего года оканчивается срок первого пятилетия, на
который я был оставлен на службе по выслуге мною 25 лет... Имею честь
покорнейше просить Вашего ходатайства об оставлении меня вновь на
службе на второе пятилетие.
Директор народных училищ
И. Ульянов
На ходатайстве резолюция, бездушная и циничная: "Представить к
оставлению до 1 июля 1887 г." Попечитель согласился потерпеть Ульянова
на службе лишь еще полтора года...
Анна Ильинична вспоминает:
"В декабре 1885 года, будучи на третьем курсе, я приехала опять
на рождественские каникулы домой, в Симбирск. В Сызрани я съехалась с
отцом, возвращавшимся с очередной поездки по губернии. Помню, что отец
произвел на меня сразу впечатление сильно постаревшего, заметно более
слабого, чем осенью... Помню также, что и настроение его было какое-то
подавленное, и он с горем рассказывал мне, что у правительства теперь
тенденция строить церковно-приходские школы, заменять ими земские. Это
означало сведение насмарку дела всей его жизни. Я только позже поняла,
как тягостно переживалось это отцом, как ускорило для него роковую
развязку".
Скончался Илья Николаевич Ульянов 12 января 1886 года, работая
над составлением годового отчета. Приехавший врач определил
кровоизлияние в мозг. Было Илье Николаевичу от роду неполных 55 лет.
"...Живо запомнилась мне Мария Александровна, бледная, спокойная,
без слез, без жалоб стоящая у гроба" (В. В. Кашкадамова).
К новому, 1886 году Илья Николаевич был пожалован одной из высших
наград империи - орденом Станислава 1-й степени. Знак ордена - крупная
сияющая звезда на левой стороне груди и широкая муаровая лента через
плечо...
Несколько строк из обширного некролога, опубликованного
попечителем в циркуляре по Казанскому учебному округу:
"...Все сослуживцы покойного, учащиеся в городских народных
училищах, г. вице-губернатор, директор и многие учителя гимназии,
кадетского корпуса и духовной семинарии и все чтители памяти покойного
(а кто в Симбирске не знал и не уважал его) и огромное число народа
наполнили дом и улицу около квартиры покойного. Высшие лица
симбирского духовенства... совершили краткую литию. Гроб с останками
покойного был принят на руки его вторым сыном, ближайшими сотрудниками
и друзьями..."
В журнале "Новь" (уже независимо от попечителя округа) было
сказано: "Он очень много потрудился на пользу народного образования,
поставив его как в Симбирске, так и в губернии едва ли не лучше, чем
оно поставлено в других местностях России".
Дом Ульяновых опустел: никого не видно, никого не слышно...
Володя, мучаясь тоской, бесцельно бродил по комнатам. На рояле среди
нот что-то блеснуло. Протянул руку - тетрадь отца с медными уголками
на твердых корках. "Как она здесь оказалась?" И вспомнил: отец принес
тетрадь в гостиную и показал Вере Павловне и Вере Васильевне.
Володя раскрыл тетрадь и увидел последнюю в ней запись: "Per
aspera ad astra". "Через тернии к звездам", - перевел Володя с
латинского.
Повесть
Славен город Лейпциг. На германской земле есть не менее
значительные и более древние города, но в историю Лейпцига легло
событие, сделавшее его особенно близким нам, советским людям.
Побывал я в Лейпциге.
Еще в XI веке здесь, в небольшом в ту пору городке, зародилась
торговля. Конечно, не случайно. Городок с первого камня строился на
берегу полноводной реки Эльстер ("Сорока") Этот приток Эльбы открывал
путь во многие германские земли. И некоторые сухопутные дороги здесь
скрещивались. Словом, в Лейпциг попадали и люди, и товары. Со второй
половины XIII века стали широко известны лейпцигские международные
ярмарки. В самом городе процветали ремесла, и уже тесно становилось
жителям внутри городской стены. Появились предместья. Одно из них
возникло неподалеку на юго-западе, запомним его название: Пробстхайда
(die Heide - пустошь, степь).
Текло время, столетия сменялись столетиями, и вот - 1813 год,
октябрь. Цветущие долины вокруг Лейпцига истоптаны солдатами
враждующих армий. Дороги, сближавшие людей разных стран, разворочены
колесами пушек, которых натащили сюда невиданное по тому времени
количество - больше двух тысяч стволов. Россия, Австрия, Пруссия,
Швеция соединили силы, чтобы добить Наполеона. Грозный покоритель
Европы год назад едва унес ноги из России, от Кутузова, он сумел
восстановить свою армию и на этот раз укрепился в Лейпциге. Здесь и
разыгралось сражение.
Пышно выглядела на подступах к Лейпцигу ставка русского царя
Александра I. Но не было уже на свете великого нашего полководца
Кутузова. Всего полгода назад, 28 апреля, шестидесятивосьмилетний
Михаил Илларионович, ослабев, скончался в небольшом силезском городке
Бунцлау. Там, на германской земле, русские воины похоронили его
сердце, а тело доставили в Петербург. Могила Кутузова, как известно, в
Казанском соборе (впоследствии и сердце было доставлено в Россию).
Кому же повести в бой союзные войска? Александр I был рад, что
освободился от своенравного, часто действовавшего наперекор ему,
Кутузова и жезл принял австрийский фельдмаршал князь Шварценберг. Час
от часу не легче... Еще Суворов в боевых походах обнаружил, что
полководцы австрийского императора талантами не блещут. Не оказался
исключением и Шварценберг. Князь атаковал позиции французов то в одном
месте, то в другом, хотя давно известно, что разрозненные атаки не
приводят к успеху. В союзной армии было 127 тысяч русских солдат, 89
тысяч австрийцев, 72 тысячи пруссаков и 18 тысяч шведов. Шварценберг
явно не щадил русских, посылая их первыми в бой: мол, "азиаты", их
пропасть сколько, да и дерутся хорошо. Александр I понял нечестную
игру австрийского фельдмаршала, попытался протестовать: "Князь, почему
у вас одни воюют, а другие в резерве отсиживаются?" Но фельдмаршал не
удостоил русского царя внятным ответом.
Между тем сражение с войсками Наполеона разгоралось. Доблестный
пример русских не мог не увлечь солдат-шведов, пруссаков, австрийцев,
и на третий день битвы союзная армия развернулась полностью. Наполеон,
обороняясь меньшими силами (190 тысяч солдат при 700 артиллерийских
орудиях), отступал, сжимая фронт, чтобы запереться в Лейпциге. Однако
удержаться в городе ему не удалось. В арьергарде, прикрывавшем
отступление. Наполеон поставил генерала Макдональда. Но в город
ворвались казаки. Эти чубатые парни с пиками, словно приросшие к
проворным донским лошадкам, опрокидывали в наполеоновской армии и
прославленных гренадеров. Макдональд растерялся, поспешил взорвать
единственный в Лейпциге мост через реку Эльстер, чем отрезал путь
собственным войскам. Многие из арьергарда, бросившись вплавь,
потонули, а двадцать тысяч французов попали в плен... Союзные армии
праздновали победу.
Над полем боя ныне высится, заслоняя горизонт, нечто огромное, с
виду напоминающее усеченную пирамиду. Отправляемся туда. Нам сказано,
что это Volkerschlachtdenkmal - памятник "Битве народов", как названо
историками Лейпцигское сражение 1813 года. Шагаем - группа посетителей
- неспешно и молча, каждый со своими думами. Пирамида... А в сознании
у меня возникает иное сравнение: будто горой уложены и превратились в
гранит погибшие в сражении люди - пятьдесят тысяч солдат союзных
армий, из них почти половина русские.
На гранитном подножии, как бы на холме, высится башня памятника.
Чтобы достичь ее, надо преодолеть кажущиеся бесчисленными ступени. И
неспроста их так много: шагая вверх, успеваешь отрешиться от забот
дня, мыслью и чувствами приготовиться к скорбному зрелищу...
Памятник воздвигнут к столетию Лейпцигского сражения и был открыт
в 1913 году. Идея ознаменовать освобождение германских земель от ига
Наполеона возникала не раз - и, конечно, величественным монументом. Но
лишь молодому немецкому архитектору Клеменсу Тиме удалось ее
осуществить. Житель Лейпцига, он повсеместно в Германии организовал
сбор пожертвований, привлек в помощь опытных зодчих и скульпторов. Сам
в основных чертах спроектировал памятник. Человек неиссякаемой
энергии, Клеменс Тиме положил восемнадцать лет жизни на то, чтобы на
поле брани поднялся гранитный колосс.
Вступаем внутрь башни, обмениваемся первыми впечатлениями - и
умолкаем, пораженные акустикой здания: голоса наши продолжали
перекликаться и перекликаться - казалось, эхо так и не замрет.
Аукается здесь, как сообщает немецкий справочник, целых пятнадцать
секунд, четверть минуты!
Круглый зал, под ним могилы. Вокруг перед широкими гранитными
колоннами стоят попарно каменные трехметровые фигуры. Это часовые,
которым не будет смены. Неся караул в честь павших героев, они
склонили обнаженные головы. Между каждой парой часовых на колоннах
вырезано огромное, в пять метров высоты, одно и то же лицо: глаза
устало закрыты, рот в скорбной гримасе... По справочнику, это "Маска
судьбы".
Следующий этаж - это уже как бы Зал Жизни. На замкнутом в круг
ярусе, над нижним залом высятся скульптуры, символизирующие здоровье
народа (мать, кормящая двух младенцев), его трудолюбие, его готовность
отстоять свою свободу и независимость. Фигуры столь огромны, что
скульптор, для удобства обозрения, посадил их. Вот размеры фигур (по
справочнику): каждая почти в десять метров высоты и весит четыреста
тонн. Средний палец руки один метр десять сантиметров, стопа ноги два
метра двадцать пять сантиметров, ширина плеч четыре метра, высота
головы - метр шестьдесят пять сантиметров.
Ярусом выше небольшие по размерам, но выражающие большое горе
фигуры женщин и детей, - это семьи павших героев.
Монумент венчает купол, вокруг которого стоят на страже
двенадцать опирающихся на мечи воинов. Их неусыпные взоры обращены
вдаль.
Русская церковь... Неожиданно было ее увидеть на немецкой земле.
Но это тоже памятник, и тоже к столетию Лейпцигской битвы.
Перед входом - мемориальная доска (одна половина ее на русском,
другая - на немецком): "В память 22 000 русских воинов, павших за
освобождение Германии в 1813 году у Лейпцига".
Освободители! Русские в начале прошлого века пришли на немецкую
землю... Для чего? А чтобы спасти народ от порабощения Наполеоном.
Германия была еще захудалой феодальной страной, раздираемой
внутренними противоречиями, и была бы неминуемо растоптана
наполеоновской гвардией. Но явились русские - и спасли народ и его
землю. Это сказано самими немцами и рукой немецкого труженика отлито в
бронзе... На годы, на века!
Стою на земле, пропитанной кровью, и с волнением вчитываюсь в
мемориальную надпись - хочется затвердить ее наизусть. Она так
многозначительна! В ней - характер русского человека, его отвага до
самопожертвования в борьбе со злом, за справедливость жизни на земле.
Когда русские - солдаты и добровольцы, юноши и девушки -
освобождали Болгарию от турецкого ига, считалось: и героизм, и
самопожертвование русских понятны - славянин заступился за брата по
крови - славянина. Ну а в 1813 году? Здесь рука помощи была подана
людям иноплеменным. А в Великую Отечественную войну? Советский народ в
смертельной схватке с мировыми силами фашизма отстоял честь и свободу
не только своей Родины, но и многих народов Европы. И память нашего
солдата в освобожденных от фашизма странах священна...
Деньги на памятник собирали по всей России, и каждый щедро
опускал в кружку сколько мог. А построил его академик архитектуры
Владимир Александрович Покровский; он не раз приезжал сюда из
Петербурга.
Это был талантливый зодчий. В городе Пушкине (прежде Царское
Село) каждый залюбуется Федоровским собором, как бы перенесенным
архитектором из глубины веков на новые, освоенные Петром Первым земли.
В советское время Покровский участвовал в сооружении Волховской ГЭС,
которую под руководством Генриха Осиповича Графтио поднимали лучшие
наши строители...
Но сейчас мы - путешественники по Германской Демократической
Республике и остановились перед памятником русским
воинам-освободителям. По размерам это не величественный монумент,
подобный тому, что неподалеку на поле битвы, а всего лишь церквушка,
но мимо не пройдешь, так она стройна, так совершенна. Знатоки
архитектуры считают ее родной сестрой храма Вознесения, что в 1532
году воздвигнут в селе Коломенском под Москвой (ныне Коломенское
слилось со столицей).
Мы видим каменное здание. В основании - куб, из которого плавным
конусом вытянулось вверх как бы растение из белоснежных лепестков, -
столь легкое, грациозное, что забываешь, что оно из камня. Вершина
конуса, увенчанного небольшим куполом, в мозаичных украшениях, в
солнечный день они как бы разбрасывают радужные лучи и блестки золота.
Все вместе выглядит цветком жизни на могиле героев.
...Позвякивая ключами, появилась старушка. "Поп, - говорит, -
нездоров, а я попадья. Да вам ведь не службу служить? - И вздохнула,
зябко поправив на плечах старенькую шаль. - Богослужения нынче почти
уже и не заказывают, приходят как в музей. Пожалуйте и вы, советские
товарищи..." - И со звоном отомкнулся замок массивной двери.
Едва замечаю, что внутри тесновато: взглядом впиваюсь в знамена
казачьих полков, сохранившиеся от Лейпцигской битвы. На каждом лик
Христа, выполненный неуверенной рукой какого-нибудь станичного
живописца. Ткань посеклась от времени, поблекла, но прочна еще вышивка
по краям полотнищ. Это, конечно, рукоделие казачек... Словно вижу этих
женщин, в старинных одеждах, за пяльцами. Что они думали, что
чувствовали, расшивая знамена шелками и золотой нитью?.. Вплетены в
узоры, вперемежку с горючими слезами, и молитвы о даровании победы
казацкому оружию, и трепетные надежды на возвращение любимых с поля
боя, и черный страх перед сиротством, которое грозило ребятишкам...
Среди реликвий старины выделяются богатой отделкой хоругви, то
есть знамена чисто церковные; эти принесены сюда в 1913 году казаками,
потомками погибших. Скромный иконостас - и вплотную к нему на стенах
восемь больших памятных досок, на них наименования полков и других
воинских частей сражавшейся под Лейпцигом стодвадцатисемитысячной
русской армии.
В годы разгула фашизма в Германии церквушка каким-то образом
уцелела и не была разграблена: священник сумел спрятать и тем сохранил
реликвии. Наступил 1945 год, завершилась Великая Отечественная война.
И победитель - советский солдат - не забыл своих героических предков.
По распоряжению маршала Жукова памятник-церковь был восстановлен в
первоначальном виде. И в дополнение к прежней памятной доске появилась
новая. "Вечная слава героям, павшим за свободу и независимость нашей
родины", - гласит надпись. И стоят даты: 1813 - 1945.
Путешествие завершаем в Пробстхайде. Мы уже упоминали об этом
предместье Лейпцига, но рассказать о нем следует подробно. Чем же он
примечателен, этот немецкий поселок?
Здесь бывал молодой человек, уроженец России, но вынужденный
временно покинуть родину, - Владимир Ильич Ульянов-Ленин. На рубеже
двух столетий - XIX и XX - Ленин задумал грандиозное: перестроить
человеческое общество, чтобы не было войн, а жили бы люди разных стран
в согласии и дружбе, чтобы каждый человек на планете трудился бы в
свое удовольствие и ни в чем не нуждался, чтобы под мирным небом все
семьи были счастливы.
Мысль созрела - но как подать призывный к народам голос? Где тот
рупор, который мощью своей преодолел бы границы стран? "Есть такой
рупор, - решил Владимир Ильич, - газета". И появилась на свет
ленинская "Искра"... Каждый школьник хоть немного знает об этой
газете. Быть может, кое у кого и заголовок в памяти - по фотографиям в
учебниках или других книжках. Но рассмотрим газету повнимательней.
Простым, строгим шрифтом напечатано: ИСКРА. Справа от заголовка
эпиграф: "Из искры возгорится пламя!". Ответ декабристов Пушкину.
Слева назван издатель газеты: "Российская социал-демократическая
рабочая партия".
Это тайное братство революционеров России было еще очень молодым,
неокрепшим, малолюдным; ко времени издания "Искры" партии исполнилось
всего два с половиной года - но она провозгласила смело: "Ближайшей
задачей русской рабочей партии должно быть ниспровержение
самодержавия, завоевание политической свободы". Этот призыв звучит и в
передовой статье первого номера газеты "Искра", написанной Лениным.
Взглянем еще раз на заголовок: ИСКРА... Но где же газета выходит:
в какой стране, в каком городе? Этого не узнать. Даже число не