Страница:
с презрением махнул рукой), и сказал, что в этих условиях приходится
рассчитывать на отзывчивость общества.
- Вообразите, ваше сиятельство, подписной лист в руках госпожи
фон Гольц! Уверен: богатейшие люди губернии откроют перед нею кошелек!
Хозяин был застигнут врасплох.
- Вы полагаете? - промямлил он. - Кто же у нас уж такие богачи?..
Ульянов пошел в лоб.
- За вами почин! - Он взял с губернаторского письменного стола
лист бумаги, обмакнул перо.
- Сколько?.. - буркнул тот, явно сдаваясь.
Ульянов проявил деликатность: не определил суммы взноса. Только
сказал:
- Надеюсь, не станете возражать, если я о сделанном вами
благородном почине дам публикацию в "Губернских ведомостях"? Это
послужило бы убедительным примером для многих...
- Подписываюсь на всю мою наличность! - объявил губернатор,
весьма довольный собой. - Здесь двести тридцать рублей семьдесят одна
копейка. Извольте, господин Ульянов, принять деньги.
- Полагаю, что этот лист с вашей подписью и проставленной вами
суммой пожертвования следует переслать... - Илья Николаевич сделал
паузу, предоставляя губернатору догадаться.
Тот улыбкой поблагодарил его и позвонил.
- Запечатать, - приказал он вбежавшему курьеру, - и госпоже фон
Гольц. Отправить с фельдъегерем! В собственные руки!
Ульянов покинул дом губернатора очень довольный собой. Сам
удивился своей находчивости. Но с волками жить - по-волчьи выть!
Привлечена к делу фон Гольц. Насчет этой барыньки Илья Николаевич
не строил иллюзий. Не удивится, если "красавица Лизет" швырнет
подписной лист в лицо, да не фельдъегерю, а самому губернатору.
Ульянову казалось, что он видит ее насквозь. Да, он был
наблюдателен, как и свойственно хорошему педагогу. Но вместе с тем -
кристально честен. А очень честные люди порой не способны разглядеть
во всей глубине мерзость человеческой натуры, таящуюся, скажем, под
личиной златокудрого ангела. И расплачиваются за это...
Но не будем забегать вперед. Пока что поступили сведения, что
госпожа фон Гольц подписной лист приняла. "Симбирские губернские
ведомости" не замедлили оповестить публику о благородном почине
господина губернатора (сумма пожертвования была выделена жирным
шрифтом).
В уважение к хозяину поднатужились земские деятели: несколько
увеличили пособия сельским школам.
А государственная казна? Она верна себе: как и в предыдущие годы,
ассигновала на начальное образование в губернии круглый... нуль.
И раскошелиться пришлось прежде всего мужику. В каждом бюджетном
рубле - 85 копеек крестьянских... Сколько же на нем, мужике, платежей?
Подать в казну отдай, выкупные за помещичьи земли снеси, вот и земство
свое требует - установило земские сборы...
Крестьянин мыслит практически. Уважает арифметику. "Дважды два да
трижды три" - плати, господин заезжий купец, правильную сумму за
зерно, что тебе смолочено, за куделю, за овчины!
А к чтению, письму недоверие. Крестьянин негодует: "Мальчишка
две, а то и три зимы потерял, а читать не может... Да на кой ляд нам
такая школа!"
Илья Николаевич говаривал по этому поводу учителям:
- Жертву буквослагательного способа гениально показал Гоголь.
Вспомните чичиковского Петрушку: "...все читал с равным вниманием;
если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему
нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше
сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит
какое-нибудь слово, которое, иной раз, черт знает, что и значит".
Полный переворот в обучении грамоте нес "звуковой метод",
разработанный передовой педагогикой, и Ульянов был страстным его
пропагандистом. Изначальный в руках учителя материал здесь не буква, а
полное слово. Слово звучит в классе, ученики повторяют его вслед за
учителем - слово, во всех его красках, со всей музыкальностью, на
полную глубину смысла, затем при помощи учителя (незаметной!) дети
расчленяют слово на слоги, а там, не затрачивая особых усилий,
добираются и до букв... Не проходит и года, как ученик, не умевший
книгу раскрыть, уже бойко и осмысленно читает!
"Зеленый шум, весенний шум... Идет-гудет..." Звуковой способ,
мыслилось Ульянову, несет в школы дыхание весны. Да и мужик увидит
толк в школьном обучении детей.
"Да, он беспортошный, - говорил себе Ульянов, - да, у него пустой
от поборов карман. Но... но он, наш мужичок, вместе с тем и несметно
богат! Мудростью богат народной, мудростью!.. - И заключил: - Вот это
богатство свое, которого никто не в силах отнять, мужик и положит
полной пястью на школы!"
Ульянов обернулся и, не без труда оторвавшись от работы, встал
навстречу щегольски, уже по-летнему одетым посетителям.
На пороге Назарьев. Улыбается с таким видом, что вот-вот
преподнесет сюрприз. Сюрпризом оказался его спутник.
- Привел и представляю вам, Илья Николаевич, нашего нового
председателя уездного училищного совета: Николай Александрович Языков.
- Не родственник ли вы, Николай Александрович, - заинтересовался
Ульянов, - известного поэта Языкова? Друга Пушкина?
- Кузен, - опередил его ответом Назарьев.
А тот лишь смущенно поклонился.
Короткая церемония знакомства - и приступили к делу. Ульянов
разложил на столе материалы своего зимнего объезда губернии; все было
проанализировано, приведено в систему.
В заключение беседы Илья Николаевич развернул на столе чертеж
школьного здания.
- На ваш суд и усмотрение, господа!
Языков осторожно заглянул в чертеж, мало что понял в нем и
спросил:
- Это у нас в земстве изготовили, в строительном отделе?
Ульянов усмехнулся:
- Пробовал туда обращаться. Но земцы школьным строительством
гнушаются. Мудрствуют над чем-то более значительным.
- Так откуда же этот проект?
- Мой собственный.
В проекте - сельская школа. Илья Николаевич позаботился о том,
чтобы в классе, рассчитанном на определенное число учащихся, было бы
достаточно, в соответствии с научно-гигиеническими нормами, света и
воздуха; чтобы зеркало печи излучало тепло соразмерно помещению и
потребностям детского организма; чтобы удобен был вход, а на случай
пожара и безопасный выход.
Учитывая скудость земской кассы, здание школы запроектировал
одноэтажное, деревянное. К проекту были приложены расчеты строительных
материалов, рабочей силы и денежная смета.
- Прошу обратить внимание на форточки в окнах. За форточки
костьми лягу! Это же бедствие, во всей губернии школы без форточек.
Проект понравился.
- Не сомневаюсь, что мы утвердим его на училищном совете, -
сказал Языков. - Да заодно и пристыдим наше земство. Этакие
бездельники!
- Я уже голосую! - подхватил Назарьев. Он был членом училищного
совета.
С первых же месяцев своей инспекторской деятельности Илья
Николаевич стремился использовать любую возможность для подготовки
учителей. В Симбирске, при городском уездном училище, обнаружил
учительские курсы и тут же принял участие в их работе.
Расширяя и расширяя подготовку учителей, Ульянов пришел к идее
учительских съездов. Убедил губернатора поддержать его перед
попечителем округа.
В. Н. Назарьев дал с натуры картинку съезда: "Слух о съезде,
вскоре задуманном Ульяновым, вызвал неописанное волнение между нашими
сельскими педагогами, а в начале сентября, если не ошибаюсь, 1873 года
к Симбирску потянулись разнообразные тележки и брички с
законоучителями, учителями и учительницами, стремившимися на съезд...
На следующий день зало мирового съезда преобразилось до
неузнаваемости: ...в углах размещены деревья всех существующих в нашей
местности пород и образцы всевозможных хлебов, а на возвышении...
учебные пособия. Первые ряды стульев были заняты учениками народных
школ... За ними устроились представители нашего высшего и среднего
общества, привлеченные отчасти модой, отчасти искренним сочувствием к
делу народного образования... Все носило на себе отпечаток небывалого
одушевления и лихорадочного напряжения, обсуждение уроков становилось
все живее и живее: выяснились главные положения педагогики и лучшие
приемы обучения грамоте и счету.
...Последний день съезда приходился на праздник... Еще до обедни
толпа учителей со своим инспектором и одним из членов совета
направилась к телеграфной станции. Здесь Ульянов познакомил их с
законами электричества, а после обедни им же показал физический
кабинет военной гимназии. Больше и показывать было нечего в нашем
городе..."
Учительские съезды стали ежегодными. Откликаясь на потребности то
одного уезда, то другого, Ульянов каждый съезд проводил лично.
Илья Николаевич получил с почтой из Казани подарок. Это была
тонюсенькая в синей обложке книжечка. Под обложкой, на титульном
листе: "И. Яковлев. Букварь для чуваш с присоединением русской азбуки.
Казань. В губернской типографии. 1873". Все 32 странички букваря
исполнены от руки, а затем, видимо, отпечатаны с камня. И понятно
почему: взяв за основу русский алфавит, Яковлев вынужден был русские
буквы, чтобы приспособить их к чувашской фонетике, испещрить
различными значками, а в наборной типографской кассе вновь
изобретенных литер, разумеется, не нашлось.
Илья Николаевич, перелистывая книжечку, называл вслух чувашские
слова, сверяясь с яковлевской их транскрипцией.
- Хорошо и просто, - заключил он и написал Яковлеву в Казань: "Я
получил вчера экземпляр Вашей книжки. Очень рад за Вас, что она
окончилась печатанием, постараюсь употребить со своей стороны
возможное содействие распространению ее в чувашских школах..."
Кто же такой Яковлев? Чуваш, студент Казанского университета.
По окончании университета Иван Яковлевич Яковлев при содействии
Ильи Николаевича был определен инспектором чувашских школ в Симбирской
и смежных с ней губерниях. Яковлев восторженно полюбил Илью
Николаевича, и они навсегда остались друзьями.
Сохранились документы, читая которые, как бы обозреваешь обширную
деятельность Ильи Николаевича Ульянова. Это его ежегодные отчеты. Под
титулом "отчет" заключен научно-исследовательский труд - страстный,
полемический, опирающийся (разумеется, анонимно) на идеи Чернышевского
(например, о роли в воспитании детей наук общественных), Чернышевского
и Добролюбова (об обучении детей каждой национальности на родном
языке); Чернышевского и Добролюбова, Песталоцци и Ушинского о том, что
обучение ребенка и его воспитание - процесс единый; мало того,
учитель, какой бы предмет он ни преподавал, должен прежде всего быть
умелым воспитателем.
Эту мысль, подтвержденную собственным педагогическим опытом,
Ульянов в одном из отчетов выразил так:
"В хорошо организованных училищах и у преданных своему делу
учителей не встречается надобности употреблять какие бы то ни было
меры взыскания с учащихся, потому что последние любят и уважают своих
наставников и не позволяют огорчать их каким-нибудь поступком".
Годовые отчеты Ульянова... Это как бы отпечаток шагов,
неторопливых, полных раздумий, порою тревог, но не ведающих усталости,
ибо это шаги человека со светильником в руках.
Шли годы...
- Ваше превосходительство, может быть, все-таки отдохнешь?
Мария Александровна предложила мужу стакан свежезаваренного чая.
Илья Николаевич, оторвавшись от работы, принял чай и жадно отпил
глоток.
- Илюша, а ты знаешь, что время уже за полночь?
А он беспечно:
- Подумать только, куда мы с тобой, Маша, забрались - в генералы!
Даже оторопь берет: пге-во-схо-дительство! Пгево... Даже выговорить
толком не могу это пышное величание!
- А я горжусь! - И Мария Александровна приосанилась. - Горжусь
твоим высоким чином и орденом горжусь. Свое, заслуженное... Но
работаешь, Илья, сверх всякой возможности. Я извелась с тобой...
- Машенька! - Тут Илья Николаевич лукаво прищурился. - А ведь ты
чуточку опоздала отрывать меня от стола. Я уже сам оторвался... - И он
возгласил торжественно: - Финис коронат опус!
Мария Александровна, обрадовавшись, всплеснула руками:
- Закончил? Поздравляю. Только мне непонятно, зачем ты спросил
крепкого чая, если работа закончена, - чтобы испортить себе сон?
Илья Николаевич повинно опустил голову.
- Прости, что не дал тебе спать. Но мне так недоставало тебя
именно сейчас, в эти полуночные часы. Ведь завершился труд десятилетия
- это наш с тобой совместный юбилей!
- Значит, посиделки? - улыбнулась Мария Александровна и принесла
рукоделие.
Сели на кушетку, Илья Николаевич увидел лицо жены вблизи и с
полной ясностью. И на нем - печать десятилетия, трудного, полного
забот о куске хлеба и о детях. Вот этого самого десятилетия,
юбилейного...
Усмехнулся иронии жизни. Но чтобы не выдать поднявшегося в нем
чувства горечи, поспешил отвлечь внимание жены на себя.
- Маша, а ведь я старик!.. Полтина лет миновал, - сказал он уже в
суровом раздумье. - Это я от одной старой чувашенки услышал. Взглянула
на меня оценивающе и не ошиблась ведь. Как раз на будущий год мне -
полтина...
- Ну что ж, и отпразднуем! - весело сказала Мария Александровна.
- Но ведь я осталась послушать отчет, Илюша.
Илья Николаевич потрогал стопку листов на столе.
- Неужели все это читать? - Он сделал кислую мину.
- А ты расскажи самое для тебя важное. Это и мне будет интересно.
- В руках Марии Александровны уже бойко поблескивал вязальный крючок.
- Я жду цифр. - Она знала пристрастие мужа к математическим расчетам и
в поощрение ему улыбнулась.
- Готова поскучать? Хорошо. Но до цифр еще надо добраться! А
допрежь того - ну, никак не миновать Ермилу Мельника! Помнишь:
И чудо сотворилося -
На всей базарной площади
У каждого крестьянина,
Как ветром, полу левую
Заворотило вдруг!
Он, посмеиваясь, продолжал:
- И несут и несут на сиротскую Ермилову мельницу, сиречь на
школы, мужички наши столько медных пятаков, целковиков, лобанчиков,
прожженной, битой, трепаной крестьянской ассигнации, что счет идет
ежегодно уже на тысячи рублей серебром!
Мария Александровна даже вязать перестала. Она любовалась мужем,
радовалась за него.
- С подписными листами, кажется, особо преуспевает госпожа фон
Гольц? - вставила Мария Александровна.
- Не только. Но и ее в числе других я уже неоднократно поощрял
благодарностью в печати.
Особенной гордостью Ильи Николаевича стали новые школы. За
десятилетие он построил 151 школьное здание. Учебный процесс в новых
школах поставлен образцово; как ему и мечталось, зажегся свет маяков,
столь необходимый для школ, что еще блуждают отягощенные грузом
схоластических пережитков. Новые школы в огромной степени помогли Илье
Николаевичу держать на уровне современных педагогических требований
всю школьную сеть губернии.
Общее число школ за десять лет уменьшилось: было 460, стало 423.
Однако разница в том, что цифра 460 была дутой, а теперь каждая из 423
и существует, и живет полнокровной жизнью.
В заботах об учителях Илья Николаевич проявлял не только здравый
смысл начальника и организатора: "Больше людям дашь - больше с них
спросишь". Нет, все, что он делал для сельского учителя, исходило
прежде всего из движений его души, прекрасной в своих бескорыстных
порывах.
"Вознаграждение учительского труда в среднем числе утроилось", -
скромно отмечает он в отчете за десятилетие. А ведь достижение -
масштаба огромного. Мало того, Ульянов добился для учителя
человеческого жилья на селе, права на отдых, на больничную помощь от
земства. Заключив все это в скупую строчку: "Нельзя не признать, что в
течение десятилетия все-таки достаточно сделано для улучшения быта
учителей", Илья Николаевич тут же, зная, что отчет будут читать не
только в округе, но и в министерстве, выдвигает перед правительством и
общественными учреждениями целую серию новых настоятельных просьб.
Симбирский директор обеспокоен тем, что, как он пишет, "положение
народного учителя ничем не обеспечено в будущем: не щадя сил, ни
здоровья при исполнении своих нелегких обязанностей, он к концу своей
нередко 30-летней службы остается без всяких средств". Следует
учредить пенсии, и Илья Николаевич подсказывает ведомству, что
обеспечить престарелых учителей можно без дополнительных источников
средств, всего лишь путем упорядочения денежного земского хозяйства.
Проект кладется под сукно, Симбирская губернская земская управа
замышляет для своих служащих эмеритальную кассу; Илья Николаевич уже
тут как тут со списком учителей. Эмеритальная касса - это, в сущности,
копилка на черный день: средства кассы образуются из отчислений от
жалованья ее участников. Умрет человек на службе или вынужден по
нездоровью выйти в отставку - касса выручает: накопленные деньги
выдает в виде единовременного пособия семейству.
"К сожалению, - замечает Илья Николаевич, - проект этот пока не
приведен к исполнению". Сын или дочь из семейства учителя, окончив
местную школу, порой стремится продолжить образование. Но учитель, по
наблюдениям Ульянова, "крайне затруднен" в этом.
И снова и снова Илья Николаевич взывает к министрам и земским
деятелям...
- Машенька, - вдруг спохватился Илья Николаевич, - ты не устала?
- Кажется, Илюша, лампа устала.
В самом деле, свет в кабинете заметно сник, керосин в лампе
выгорел.
- Знаешь, о чем я подумал? - сказал Илья Николаевич, зажигая
свечу. - Луке-то Лукичу так и не довелось пожить на настоящем
учительском жалованье...
Мария Александровна прервала мужа, сказала строго:
- Но не расстраивайся, пожалуйста. Я знаю, чего тебе стоило
пережить эту страшную весть...
Илья Николаевич опустил голову:
- Дело рук фон Гольца...
Будучи в Петербурге лейб-гусаром, фон Гольц, как выяснилось,
знавался с "голубыми мундирами" (то есть жандармами). Обосновавшись
помещиком, он не изменил своим симпатиям и в охотничьем азарте гонялся
вместе с жандармами за политическими. Напав на след нечаевца Луки
Лукича и обнаружив, что это один из любимых учителей ненавистного
Ульянова, лейб-гусар возликовал вдвойне: и как удачливый охотник, и
как супруг, делающий жене приятное для нее и оригинальное
преподношение. В ее небесной голубизны глазах блеснули огоньки
торжества: этот Ульянов будет знать, как соваться не в свое дело!
Конец лета 1884-го. Всей семьей Ульяновы возвратились из
Кокушкина.
Отдохнувший, в отличном расположении духа Илья Николаевич пришел
в свою директорскую канцелярию.
Первое, что он увидел на столе, была бумага, озаглавленная:
"Правила о церковно-приходских школах".
- Так-с... - процедил он с огорчением. - Дожили, значит!
Церковно-приходские школы, не новинка. В Симбирске было две да
шесть в губернии. Но вот на столе у Ильи Николаевича бумага из
Петербурга.
Комитет министров, рассмотрев школьные дела, "мнением положил",
что "духовно-нравственное развитие народа не может быть достигнуто без
предоставления духовенству преобладающего участия в заведовании
народными школами".
А вот и "Правила", в коих это мнение претворено.
"Ну что ж, - подумал Илья Николаевич философски, - умы
человеческие в мнениях разошлись, но дело ведь решает жизнь, фактор
объективный!"
Донесение из Сызрани... Илья Николаевич вспомнил с теплым
чувством: там воплотилась его идея об учительских съездах. Нынешний
2-й инспекторский район.
"Нуте-ка, господин Аристовский, чем порадуете старика директора?"
А тот доносил, что приходится задерживать жалованье учителям,
потому что в земскую кассу запустило руки духовенство из местного
церковно-приходского училища.
Донесение из 3-го района. Уезды Алатырский и Буинский.
Инспектор Ишерский с возмущением описывает происшествие в селе
Кошки. Волостной старшина и местный священник явились к учителю
чувашской школы и потребовали, чтобы он освободил половину здания:
есть, мол, указание, что в Кошках будет открыта приходская школа, а
поместить ее негде. Учитель на это возразил, что в школе только
комната-класс да его, учителя, жилье. На него заорали: "Никаких больше
чувашских мерзостных языков! Россия православная и школе тут стоять
православной!" Многое из учебных пособий поломано, а половина парт
растащена. Перепуганные ребятишки на занятия не ходят. Учитель сидит
запершись...
- Так-с... - гневно процедил Ульянов. - Что дальше? - И он стал
выхватывать из почты бумагу за бумагой без всякого порядка.
В кабинет вбежала секретарь Полянская.
- Оставьте почту, оставьте... Илья Николаевич, миленький, вы на
себя не похожи... Вам плохо! - Она подала воды, и директор трясущимися
губами потянулся к стакану...
К концу года число церковно-приходских школ в губернии возросло с
8 до 22, частично за счет свертывания начальных училищ в системе
министерства народного просвещения.
Протесты Ульянова оставались без последствий.
Тот же 1884 год. В один из осенних вечеров, после служебного дня,
Илья Николаевич, как обычно, сел почитать газеты. Напоследок взял в
руки местную земскую. Издавалась "Симбирская земская газета" раз в
неделю, была заполнена ведомственными материалами, и читать тут, в
сущности, было нечего; держал ее Илья Николаевич для справок.
Раскрыл "Симбирскую земскую газету" (это был номер за 21
октября), и в глаза бросилось одинокое объявление: "Продается сходно
двухместная карета. Зад на рессорах". Это рассмешило Илью Николаевича.
"Зад рессорный, - мысленно пошутил он, - а в голове что?"
Однако в газете оказалась и статья, да пространная, в одном
номере не уместилась. Названа: "Церковно-приходские школы". Вопрос
злободневный, надо читать.
"Наконец сбылось давно ожидаемое всеми, кому дорога Россия,
возвращение народной школы к ее первообразу... Церковь создавала и
руководила народную школу. Так было сотни лет, так, даст бог, будет и
на будущее время..."
Илья Николаевич поинтересовался, кто же это пишет: с большим
апломбом, но не слишком грамотно. Авторской подписи не оказалось.
Отпала охота читать дальше. Но в тексте мелькнула фамилия
Победоносцева. Держались упорные слухи, что именно он, Победоносцев, в
прошлом профессор, а ныне первый в России царедворец, задумал
насаждать церковно-приходские школы, чтобы вытеснить начальные,
народные, подозрительные ему своим светским духом. А мнение
Константина Петровича имело в правительстве вес окончательный.
В статье воскуривался Победоносцеву фимиам. А вот приведено и
собственное его высказывание.
"Настоящее время, - поучал Победоносцев, - время критики. Вся
наука ушла в критику... Критика стала до крайности самонадеянною,
считает все постижимым для себя... Ввиду таких-то крайностей
критического направления в современной науке следует старательно
оберегать в себе веру, как средоточное начало истины... Сильна
народная вера! Поэтому, приступая учить народ, следует заботиться не
столько о том, чтобы сообщить ему знания, сколько о том, чтобы
возгревать в нем эту веру, а средство к тому - в слове божием..."
Далее "Земская газета" от рассуждений общих перешла к местным
симбирским делам: "Несколько лет тому назад в одном инспекторском
отчете было рассказано по поводу инспектирования одной из лучших
сельских школ..."
"Эге, это обо мне! - И Илья Николаевич быстро пробежал глазами
следующие строки, улыбнулся: - Да, да, припоминаю... О микроскопе
речь!"
Этот ценный прибор он приобрел как учебное пособие, сам же и
демонстрировал его в школах, потому что не только для учеников, но и
для самих сельских учителей микроскоп был в диковинку.
Одна из учениц после этого в сочинении написала:
"Когда мы смотрим простыми глазами, в капле воды ничего не видно,
а когда посмотрим на нее в особый инструмент, называемый микроскоп, то
увидим, что в капле воды есть змеи и гады".
Сочинение девочки-крестьянки было написано грамотно, мысли
наивные, но изложены толково и самостоятельно, и Илья Николаевич,
порадовавшись тому, что и женские школы в губернии наконец-то пошли в
нормальный рост, привел сочинение в ближайшем же своем годовом отчете,
как неплохой образец школьной работы.
Автор-аноним раскопал его и ударился в филиппику: "Скажите на
милость, с какой целью было посвящать детей в таинства
микроскопического мира? Вообразите положение мужика и бабы, родителей
этой ученицы, когда она, с полным авторитетом, поведает, что они,
глотая воду, глотают с нею разных гадов и змей! А инспектор доволен, -
язвит аноним и заключает: - Весьма понятно при подобных условиях
нерасположение нашего народа к новой школе".
- Ложь! - Илья Николаевич едва удержался, чтобы не порвать
газету. - Только на плечах мужиков да баб и держится наша новая
народная школа! Семьдесят - восемьдесят копеек крестьянских в каждом
школьном бюджетном рубле! А на пустое дело мужик гроша ломаного не
даст! - И в новом приливе гнева: - Пачкун, вот пачкун! Пакостник из-за
угла! - Илья Николаевич почувствовал слабость. Лег на диван. Ему не
хватало воздуха. Расстегнул воротник, закрыл глаза.
Отлежавшись, сел, потянулся, зевнул и, складывая газету, опять
увидел объявление о продаже кареты. "У кареты, следственно, зад
рессорный, благоустроенный, а в голове - неважно что. Не так ли и у
иных господ сочинителей?"
Глаза его смеялись...
Вот и святки. Осталась неделя до нового, 1885 года.
Илья Николаевич с утра отстоял в соборе новогоднюю архиерейскую
рассчитывать на отзывчивость общества.
- Вообразите, ваше сиятельство, подписной лист в руках госпожи
фон Гольц! Уверен: богатейшие люди губернии откроют перед нею кошелек!
Хозяин был застигнут врасплох.
- Вы полагаете? - промямлил он. - Кто же у нас уж такие богачи?..
Ульянов пошел в лоб.
- За вами почин! - Он взял с губернаторского письменного стола
лист бумаги, обмакнул перо.
- Сколько?.. - буркнул тот, явно сдаваясь.
Ульянов проявил деликатность: не определил суммы взноса. Только
сказал:
- Надеюсь, не станете возражать, если я о сделанном вами
благородном почине дам публикацию в "Губернских ведомостях"? Это
послужило бы убедительным примером для многих...
- Подписываюсь на всю мою наличность! - объявил губернатор,
весьма довольный собой. - Здесь двести тридцать рублей семьдесят одна
копейка. Извольте, господин Ульянов, принять деньги.
- Полагаю, что этот лист с вашей подписью и проставленной вами
суммой пожертвования следует переслать... - Илья Николаевич сделал
паузу, предоставляя губернатору догадаться.
Тот улыбкой поблагодарил его и позвонил.
- Запечатать, - приказал он вбежавшему курьеру, - и госпоже фон
Гольц. Отправить с фельдъегерем! В собственные руки!
Ульянов покинул дом губернатора очень довольный собой. Сам
удивился своей находчивости. Но с волками жить - по-волчьи выть!
Привлечена к делу фон Гольц. Насчет этой барыньки Илья Николаевич
не строил иллюзий. Не удивится, если "красавица Лизет" швырнет
подписной лист в лицо, да не фельдъегерю, а самому губернатору.
Ульянову казалось, что он видит ее насквозь. Да, он был
наблюдателен, как и свойственно хорошему педагогу. Но вместе с тем -
кристально честен. А очень честные люди порой не способны разглядеть
во всей глубине мерзость человеческой натуры, таящуюся, скажем, под
личиной златокудрого ангела. И расплачиваются за это...
Но не будем забегать вперед. Пока что поступили сведения, что
госпожа фон Гольц подписной лист приняла. "Симбирские губернские
ведомости" не замедлили оповестить публику о благородном почине
господина губернатора (сумма пожертвования была выделена жирным
шрифтом).
В уважение к хозяину поднатужились земские деятели: несколько
увеличили пособия сельским школам.
А государственная казна? Она верна себе: как и в предыдущие годы,
ассигновала на начальное образование в губернии круглый... нуль.
И раскошелиться пришлось прежде всего мужику. В каждом бюджетном
рубле - 85 копеек крестьянских... Сколько же на нем, мужике, платежей?
Подать в казну отдай, выкупные за помещичьи земли снеси, вот и земство
свое требует - установило земские сборы...
Крестьянин мыслит практически. Уважает арифметику. "Дважды два да
трижды три" - плати, господин заезжий купец, правильную сумму за
зерно, что тебе смолочено, за куделю, за овчины!
А к чтению, письму недоверие. Крестьянин негодует: "Мальчишка
две, а то и три зимы потерял, а читать не может... Да на кой ляд нам
такая школа!"
Илья Николаевич говаривал по этому поводу учителям:
- Жертву буквослагательного способа гениально показал Гоголь.
Вспомните чичиковского Петрушку: "...все читал с равным вниманием;
если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему
нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше
сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит
какое-нибудь слово, которое, иной раз, черт знает, что и значит".
Полный переворот в обучении грамоте нес "звуковой метод",
разработанный передовой педагогикой, и Ульянов был страстным его
пропагандистом. Изначальный в руках учителя материал здесь не буква, а
полное слово. Слово звучит в классе, ученики повторяют его вслед за
учителем - слово, во всех его красках, со всей музыкальностью, на
полную глубину смысла, затем при помощи учителя (незаметной!) дети
расчленяют слово на слоги, а там, не затрачивая особых усилий,
добираются и до букв... Не проходит и года, как ученик, не умевший
книгу раскрыть, уже бойко и осмысленно читает!
"Зеленый шум, весенний шум... Идет-гудет..." Звуковой способ,
мыслилось Ульянову, несет в школы дыхание весны. Да и мужик увидит
толк в школьном обучении детей.
"Да, он беспортошный, - говорил себе Ульянов, - да, у него пустой
от поборов карман. Но... но он, наш мужичок, вместе с тем и несметно
богат! Мудростью богат народной, мудростью!.. - И заключил: - Вот это
богатство свое, которого никто не в силах отнять, мужик и положит
полной пястью на школы!"
Ульянов обернулся и, не без труда оторвавшись от работы, встал
навстречу щегольски, уже по-летнему одетым посетителям.
На пороге Назарьев. Улыбается с таким видом, что вот-вот
преподнесет сюрприз. Сюрпризом оказался его спутник.
- Привел и представляю вам, Илья Николаевич, нашего нового
председателя уездного училищного совета: Николай Александрович Языков.
- Не родственник ли вы, Николай Александрович, - заинтересовался
Ульянов, - известного поэта Языкова? Друга Пушкина?
- Кузен, - опередил его ответом Назарьев.
А тот лишь смущенно поклонился.
Короткая церемония знакомства - и приступили к делу. Ульянов
разложил на столе материалы своего зимнего объезда губернии; все было
проанализировано, приведено в систему.
В заключение беседы Илья Николаевич развернул на столе чертеж
школьного здания.
- На ваш суд и усмотрение, господа!
Языков осторожно заглянул в чертеж, мало что понял в нем и
спросил:
- Это у нас в земстве изготовили, в строительном отделе?
Ульянов усмехнулся:
- Пробовал туда обращаться. Но земцы школьным строительством
гнушаются. Мудрствуют над чем-то более значительным.
- Так откуда же этот проект?
- Мой собственный.
В проекте - сельская школа. Илья Николаевич позаботился о том,
чтобы в классе, рассчитанном на определенное число учащихся, было бы
достаточно, в соответствии с научно-гигиеническими нормами, света и
воздуха; чтобы зеркало печи излучало тепло соразмерно помещению и
потребностям детского организма; чтобы удобен был вход, а на случай
пожара и безопасный выход.
Учитывая скудость земской кассы, здание школы запроектировал
одноэтажное, деревянное. К проекту были приложены расчеты строительных
материалов, рабочей силы и денежная смета.
- Прошу обратить внимание на форточки в окнах. За форточки
костьми лягу! Это же бедствие, во всей губернии школы без форточек.
Проект понравился.
- Не сомневаюсь, что мы утвердим его на училищном совете, -
сказал Языков. - Да заодно и пристыдим наше земство. Этакие
бездельники!
- Я уже голосую! - подхватил Назарьев. Он был членом училищного
совета.
С первых же месяцев своей инспекторской деятельности Илья
Николаевич стремился использовать любую возможность для подготовки
учителей. В Симбирске, при городском уездном училище, обнаружил
учительские курсы и тут же принял участие в их работе.
Расширяя и расширяя подготовку учителей, Ульянов пришел к идее
учительских съездов. Убедил губернатора поддержать его перед
попечителем округа.
В. Н. Назарьев дал с натуры картинку съезда: "Слух о съезде,
вскоре задуманном Ульяновым, вызвал неописанное волнение между нашими
сельскими педагогами, а в начале сентября, если не ошибаюсь, 1873 года
к Симбирску потянулись разнообразные тележки и брички с
законоучителями, учителями и учительницами, стремившимися на съезд...
На следующий день зало мирового съезда преобразилось до
неузнаваемости: ...в углах размещены деревья всех существующих в нашей
местности пород и образцы всевозможных хлебов, а на возвышении...
учебные пособия. Первые ряды стульев были заняты учениками народных
школ... За ними устроились представители нашего высшего и среднего
общества, привлеченные отчасти модой, отчасти искренним сочувствием к
делу народного образования... Все носило на себе отпечаток небывалого
одушевления и лихорадочного напряжения, обсуждение уроков становилось
все живее и живее: выяснились главные положения педагогики и лучшие
приемы обучения грамоте и счету.
...Последний день съезда приходился на праздник... Еще до обедни
толпа учителей со своим инспектором и одним из членов совета
направилась к телеграфной станции. Здесь Ульянов познакомил их с
законами электричества, а после обедни им же показал физический
кабинет военной гимназии. Больше и показывать было нечего в нашем
городе..."
Учительские съезды стали ежегодными. Откликаясь на потребности то
одного уезда, то другого, Ульянов каждый съезд проводил лично.
Илья Николаевич получил с почтой из Казани подарок. Это была
тонюсенькая в синей обложке книжечка. Под обложкой, на титульном
листе: "И. Яковлев. Букварь для чуваш с присоединением русской азбуки.
Казань. В губернской типографии. 1873". Все 32 странички букваря
исполнены от руки, а затем, видимо, отпечатаны с камня. И понятно
почему: взяв за основу русский алфавит, Яковлев вынужден был русские
буквы, чтобы приспособить их к чувашской фонетике, испещрить
различными значками, а в наборной типографской кассе вновь
изобретенных литер, разумеется, не нашлось.
Илья Николаевич, перелистывая книжечку, называл вслух чувашские
слова, сверяясь с яковлевской их транскрипцией.
- Хорошо и просто, - заключил он и написал Яковлеву в Казань: "Я
получил вчера экземпляр Вашей книжки. Очень рад за Вас, что она
окончилась печатанием, постараюсь употребить со своей стороны
возможное содействие распространению ее в чувашских школах..."
Кто же такой Яковлев? Чуваш, студент Казанского университета.
По окончании университета Иван Яковлевич Яковлев при содействии
Ильи Николаевича был определен инспектором чувашских школ в Симбирской
и смежных с ней губерниях. Яковлев восторженно полюбил Илью
Николаевича, и они навсегда остались друзьями.
Сохранились документы, читая которые, как бы обозреваешь обширную
деятельность Ильи Николаевича Ульянова. Это его ежегодные отчеты. Под
титулом "отчет" заключен научно-исследовательский труд - страстный,
полемический, опирающийся (разумеется, анонимно) на идеи Чернышевского
(например, о роли в воспитании детей наук общественных), Чернышевского
и Добролюбова (об обучении детей каждой национальности на родном
языке); Чернышевского и Добролюбова, Песталоцци и Ушинского о том, что
обучение ребенка и его воспитание - процесс единый; мало того,
учитель, какой бы предмет он ни преподавал, должен прежде всего быть
умелым воспитателем.
Эту мысль, подтвержденную собственным педагогическим опытом,
Ульянов в одном из отчетов выразил так:
"В хорошо организованных училищах и у преданных своему делу
учителей не встречается надобности употреблять какие бы то ни было
меры взыскания с учащихся, потому что последние любят и уважают своих
наставников и не позволяют огорчать их каким-нибудь поступком".
Годовые отчеты Ульянова... Это как бы отпечаток шагов,
неторопливых, полных раздумий, порою тревог, но не ведающих усталости,
ибо это шаги человека со светильником в руках.
Шли годы...
- Ваше превосходительство, может быть, все-таки отдохнешь?
Мария Александровна предложила мужу стакан свежезаваренного чая.
Илья Николаевич, оторвавшись от работы, принял чай и жадно отпил
глоток.
- Илюша, а ты знаешь, что время уже за полночь?
А он беспечно:
- Подумать только, куда мы с тобой, Маша, забрались - в генералы!
Даже оторопь берет: пге-во-схо-дительство! Пгево... Даже выговорить
толком не могу это пышное величание!
- А я горжусь! - И Мария Александровна приосанилась. - Горжусь
твоим высоким чином и орденом горжусь. Свое, заслуженное... Но
работаешь, Илья, сверх всякой возможности. Я извелась с тобой...
- Машенька! - Тут Илья Николаевич лукаво прищурился. - А ведь ты
чуточку опоздала отрывать меня от стола. Я уже сам оторвался... - И он
возгласил торжественно: - Финис коронат опус!
Мария Александровна, обрадовавшись, всплеснула руками:
- Закончил? Поздравляю. Только мне непонятно, зачем ты спросил
крепкого чая, если работа закончена, - чтобы испортить себе сон?
Илья Николаевич повинно опустил голову.
- Прости, что не дал тебе спать. Но мне так недоставало тебя
именно сейчас, в эти полуночные часы. Ведь завершился труд десятилетия
- это наш с тобой совместный юбилей!
- Значит, посиделки? - улыбнулась Мария Александровна и принесла
рукоделие.
Сели на кушетку, Илья Николаевич увидел лицо жены вблизи и с
полной ясностью. И на нем - печать десятилетия, трудного, полного
забот о куске хлеба и о детях. Вот этого самого десятилетия,
юбилейного...
Усмехнулся иронии жизни. Но чтобы не выдать поднявшегося в нем
чувства горечи, поспешил отвлечь внимание жены на себя.
- Маша, а ведь я старик!.. Полтина лет миновал, - сказал он уже в
суровом раздумье. - Это я от одной старой чувашенки услышал. Взглянула
на меня оценивающе и не ошиблась ведь. Как раз на будущий год мне -
полтина...
- Ну что ж, и отпразднуем! - весело сказала Мария Александровна.
- Но ведь я осталась послушать отчет, Илюша.
Илья Николаевич потрогал стопку листов на столе.
- Неужели все это читать? - Он сделал кислую мину.
- А ты расскажи самое для тебя важное. Это и мне будет интересно.
- В руках Марии Александровны уже бойко поблескивал вязальный крючок.
- Я жду цифр. - Она знала пристрастие мужа к математическим расчетам и
в поощрение ему улыбнулась.
- Готова поскучать? Хорошо. Но до цифр еще надо добраться! А
допрежь того - ну, никак не миновать Ермилу Мельника! Помнишь:
И чудо сотворилося -
На всей базарной площади
У каждого крестьянина,
Как ветром, полу левую
Заворотило вдруг!
Он, посмеиваясь, продолжал:
- И несут и несут на сиротскую Ермилову мельницу, сиречь на
школы, мужички наши столько медных пятаков, целковиков, лобанчиков,
прожженной, битой, трепаной крестьянской ассигнации, что счет идет
ежегодно уже на тысячи рублей серебром!
Мария Александровна даже вязать перестала. Она любовалась мужем,
радовалась за него.
- С подписными листами, кажется, особо преуспевает госпожа фон
Гольц? - вставила Мария Александровна.
- Не только. Но и ее в числе других я уже неоднократно поощрял
благодарностью в печати.
Особенной гордостью Ильи Николаевича стали новые школы. За
десятилетие он построил 151 школьное здание. Учебный процесс в новых
школах поставлен образцово; как ему и мечталось, зажегся свет маяков,
столь необходимый для школ, что еще блуждают отягощенные грузом
схоластических пережитков. Новые школы в огромной степени помогли Илье
Николаевичу держать на уровне современных педагогических требований
всю школьную сеть губернии.
Общее число школ за десять лет уменьшилось: было 460, стало 423.
Однако разница в том, что цифра 460 была дутой, а теперь каждая из 423
и существует, и живет полнокровной жизнью.
В заботах об учителях Илья Николаевич проявлял не только здравый
смысл начальника и организатора: "Больше людям дашь - больше с них
спросишь". Нет, все, что он делал для сельского учителя, исходило
прежде всего из движений его души, прекрасной в своих бескорыстных
порывах.
"Вознаграждение учительского труда в среднем числе утроилось", -
скромно отмечает он в отчете за десятилетие. А ведь достижение -
масштаба огромного. Мало того, Ульянов добился для учителя
человеческого жилья на селе, права на отдых, на больничную помощь от
земства. Заключив все это в скупую строчку: "Нельзя не признать, что в
течение десятилетия все-таки достаточно сделано для улучшения быта
учителей", Илья Николаевич тут же, зная, что отчет будут читать не
только в округе, но и в министерстве, выдвигает перед правительством и
общественными учреждениями целую серию новых настоятельных просьб.
Симбирский директор обеспокоен тем, что, как он пишет, "положение
народного учителя ничем не обеспечено в будущем: не щадя сил, ни
здоровья при исполнении своих нелегких обязанностей, он к концу своей
нередко 30-летней службы остается без всяких средств". Следует
учредить пенсии, и Илья Николаевич подсказывает ведомству, что
обеспечить престарелых учителей можно без дополнительных источников
средств, всего лишь путем упорядочения денежного земского хозяйства.
Проект кладется под сукно, Симбирская губернская земская управа
замышляет для своих служащих эмеритальную кассу; Илья Николаевич уже
тут как тут со списком учителей. Эмеритальная касса - это, в сущности,
копилка на черный день: средства кассы образуются из отчислений от
жалованья ее участников. Умрет человек на службе или вынужден по
нездоровью выйти в отставку - касса выручает: накопленные деньги
выдает в виде единовременного пособия семейству.
"К сожалению, - замечает Илья Николаевич, - проект этот пока не
приведен к исполнению". Сын или дочь из семейства учителя, окончив
местную школу, порой стремится продолжить образование. Но учитель, по
наблюдениям Ульянова, "крайне затруднен" в этом.
И снова и снова Илья Николаевич взывает к министрам и земским
деятелям...
- Машенька, - вдруг спохватился Илья Николаевич, - ты не устала?
- Кажется, Илюша, лампа устала.
В самом деле, свет в кабинете заметно сник, керосин в лампе
выгорел.
- Знаешь, о чем я подумал? - сказал Илья Николаевич, зажигая
свечу. - Луке-то Лукичу так и не довелось пожить на настоящем
учительском жалованье...
Мария Александровна прервала мужа, сказала строго:
- Но не расстраивайся, пожалуйста. Я знаю, чего тебе стоило
пережить эту страшную весть...
Илья Николаевич опустил голову:
- Дело рук фон Гольца...
Будучи в Петербурге лейб-гусаром, фон Гольц, как выяснилось,
знавался с "голубыми мундирами" (то есть жандармами). Обосновавшись
помещиком, он не изменил своим симпатиям и в охотничьем азарте гонялся
вместе с жандармами за политическими. Напав на след нечаевца Луки
Лукича и обнаружив, что это один из любимых учителей ненавистного
Ульянова, лейб-гусар возликовал вдвойне: и как удачливый охотник, и
как супруг, делающий жене приятное для нее и оригинальное
преподношение. В ее небесной голубизны глазах блеснули огоньки
торжества: этот Ульянов будет знать, как соваться не в свое дело!
Конец лета 1884-го. Всей семьей Ульяновы возвратились из
Кокушкина.
Отдохнувший, в отличном расположении духа Илья Николаевич пришел
в свою директорскую канцелярию.
Первое, что он увидел на столе, была бумага, озаглавленная:
"Правила о церковно-приходских школах".
- Так-с... - процедил он с огорчением. - Дожили, значит!
Церковно-приходские школы, не новинка. В Симбирске было две да
шесть в губернии. Но вот на столе у Ильи Николаевича бумага из
Петербурга.
Комитет министров, рассмотрев школьные дела, "мнением положил",
что "духовно-нравственное развитие народа не может быть достигнуто без
предоставления духовенству преобладающего участия в заведовании
народными школами".
А вот и "Правила", в коих это мнение претворено.
"Ну что ж, - подумал Илья Николаевич философски, - умы
человеческие в мнениях разошлись, но дело ведь решает жизнь, фактор
объективный!"
Донесение из Сызрани... Илья Николаевич вспомнил с теплым
чувством: там воплотилась его идея об учительских съездах. Нынешний
2-й инспекторский район.
"Нуте-ка, господин Аристовский, чем порадуете старика директора?"
А тот доносил, что приходится задерживать жалованье учителям,
потому что в земскую кассу запустило руки духовенство из местного
церковно-приходского училища.
Донесение из 3-го района. Уезды Алатырский и Буинский.
Инспектор Ишерский с возмущением описывает происшествие в селе
Кошки. Волостной старшина и местный священник явились к учителю
чувашской школы и потребовали, чтобы он освободил половину здания:
есть, мол, указание, что в Кошках будет открыта приходская школа, а
поместить ее негде. Учитель на это возразил, что в школе только
комната-класс да его, учителя, жилье. На него заорали: "Никаких больше
чувашских мерзостных языков! Россия православная и школе тут стоять
православной!" Многое из учебных пособий поломано, а половина парт
растащена. Перепуганные ребятишки на занятия не ходят. Учитель сидит
запершись...
- Так-с... - гневно процедил Ульянов. - Что дальше? - И он стал
выхватывать из почты бумагу за бумагой без всякого порядка.
В кабинет вбежала секретарь Полянская.
- Оставьте почту, оставьте... Илья Николаевич, миленький, вы на
себя не похожи... Вам плохо! - Она подала воды, и директор трясущимися
губами потянулся к стакану...
К концу года число церковно-приходских школ в губернии возросло с
8 до 22, частично за счет свертывания начальных училищ в системе
министерства народного просвещения.
Протесты Ульянова оставались без последствий.
Тот же 1884 год. В один из осенних вечеров, после служебного дня,
Илья Николаевич, как обычно, сел почитать газеты. Напоследок взял в
руки местную земскую. Издавалась "Симбирская земская газета" раз в
неделю, была заполнена ведомственными материалами, и читать тут, в
сущности, было нечего; держал ее Илья Николаевич для справок.
Раскрыл "Симбирскую земскую газету" (это был номер за 21
октября), и в глаза бросилось одинокое объявление: "Продается сходно
двухместная карета. Зад на рессорах". Это рассмешило Илью Николаевича.
"Зад рессорный, - мысленно пошутил он, - а в голове что?"
Однако в газете оказалась и статья, да пространная, в одном
номере не уместилась. Названа: "Церковно-приходские школы". Вопрос
злободневный, надо читать.
"Наконец сбылось давно ожидаемое всеми, кому дорога Россия,
возвращение народной школы к ее первообразу... Церковь создавала и
руководила народную школу. Так было сотни лет, так, даст бог, будет и
на будущее время..."
Илья Николаевич поинтересовался, кто же это пишет: с большим
апломбом, но не слишком грамотно. Авторской подписи не оказалось.
Отпала охота читать дальше. Но в тексте мелькнула фамилия
Победоносцева. Держались упорные слухи, что именно он, Победоносцев, в
прошлом профессор, а ныне первый в России царедворец, задумал
насаждать церковно-приходские школы, чтобы вытеснить начальные,
народные, подозрительные ему своим светским духом. А мнение
Константина Петровича имело в правительстве вес окончательный.
В статье воскуривался Победоносцеву фимиам. А вот приведено и
собственное его высказывание.
"Настоящее время, - поучал Победоносцев, - время критики. Вся
наука ушла в критику... Критика стала до крайности самонадеянною,
считает все постижимым для себя... Ввиду таких-то крайностей
критического направления в современной науке следует старательно
оберегать в себе веру, как средоточное начало истины... Сильна
народная вера! Поэтому, приступая учить народ, следует заботиться не
столько о том, чтобы сообщить ему знания, сколько о том, чтобы
возгревать в нем эту веру, а средство к тому - в слове божием..."
Далее "Земская газета" от рассуждений общих перешла к местным
симбирским делам: "Несколько лет тому назад в одном инспекторском
отчете было рассказано по поводу инспектирования одной из лучших
сельских школ..."
"Эге, это обо мне! - И Илья Николаевич быстро пробежал глазами
следующие строки, улыбнулся: - Да, да, припоминаю... О микроскопе
речь!"
Этот ценный прибор он приобрел как учебное пособие, сам же и
демонстрировал его в школах, потому что не только для учеников, но и
для самих сельских учителей микроскоп был в диковинку.
Одна из учениц после этого в сочинении написала:
"Когда мы смотрим простыми глазами, в капле воды ничего не видно,
а когда посмотрим на нее в особый инструмент, называемый микроскоп, то
увидим, что в капле воды есть змеи и гады".
Сочинение девочки-крестьянки было написано грамотно, мысли
наивные, но изложены толково и самостоятельно, и Илья Николаевич,
порадовавшись тому, что и женские школы в губернии наконец-то пошли в
нормальный рост, привел сочинение в ближайшем же своем годовом отчете,
как неплохой образец школьной работы.
Автор-аноним раскопал его и ударился в филиппику: "Скажите на
милость, с какой целью было посвящать детей в таинства
микроскопического мира? Вообразите положение мужика и бабы, родителей
этой ученицы, когда она, с полным авторитетом, поведает, что они,
глотая воду, глотают с нею разных гадов и змей! А инспектор доволен, -
язвит аноним и заключает: - Весьма понятно при подобных условиях
нерасположение нашего народа к новой школе".
- Ложь! - Илья Николаевич едва удержался, чтобы не порвать
газету. - Только на плечах мужиков да баб и держится наша новая
народная школа! Семьдесят - восемьдесят копеек крестьянских в каждом
школьном бюджетном рубле! А на пустое дело мужик гроша ломаного не
даст! - И в новом приливе гнева: - Пачкун, вот пачкун! Пакостник из-за
угла! - Илья Николаевич почувствовал слабость. Лег на диван. Ему не
хватало воздуха. Расстегнул воротник, закрыл глаза.
Отлежавшись, сел, потянулся, зевнул и, складывая газету, опять
увидел объявление о продаже кареты. "У кареты, следственно, зад
рессорный, благоустроенный, а в голове - неважно что. Не так ли и у
иных господ сочинителей?"
Глаза его смеялись...
Вот и святки. Осталась неделя до нового, 1885 года.
Илья Николаевич с утра отстоял в соборе новогоднюю архиерейскую