Григорьев Ник. Избранное

снарядов, прекратил огонь.
Он стал поджидать нас в своей засаде.
А мы продвигались, не изменяя хода, и так прошли уже с версту.
Дистанция все сокращалась...
Малюга, совсем уткнувшись носом в прицел, медленно, не отнимая
руки, вращал штурвальное колесо, и ствол гаубицы ниже и ниже склонялся
к горизонту.
Только один раз наводчик оторвался от своего стеклышка.
- На прямой! - сказал он, полуобернувшись, и опять ухватился за
штурвал.
Глянул я вперед, на рельсы, - и глаза раскрыл: да прямее и быть
не может! Дорога пролегла ровной степью - ни бугорка вокруг, а рельсы
как натянутые струны. Вдалеке, у станции, рельсы сходились в одну
точку.
"Вот это для нас позиция! Дождались, наконец-то!"
Бойцы - я это увидел по их загоревшимся глазам - не хуже меня
оценили обстановку.
Все еще теснее стали у орудия.
Племянник, шагая на цыпочках, стал подкатывать снаряды поближе к
орудию, но переусердствовал, и стальные двухпудовики загремели по
полу, как бочки на мостовой.
На парня со всех сторон зашикали, и сам он в испуге взглянул
вперед, словно этот неосторожный шум мог спугнуть Богуша.
Опять стало тихо в вагоне.
Только от телефона доносился приглушенный голос. Никифор спешил
сообщить политкому, какая нам славная выдалась позиция.
Панкратов ехал у себя в вагоне с пулеметчиками. Еще с вечера я
распределил силы так, чтобы в каждом боевом вагоне было крепкое ядро
начсостава.
Идем. Станция все ближе. Меньше двух верст уже осталось до
станции.
Но Богуш затаился, молчит. И мы молчим. У нас заложен снаряд, и у
него, понимаем, тоже все наготове.
Малюга уже самыми точными, мелкими винтиками подкручивал прицел,
давая орудию окончательную установку.
"Черт, как мы ползем!.."
Я вытер пот со лба. Велел прибавить ходу.
Поезд пошел веселее.
Повеял встречный ветерок. Проворнее стали отступать назад
телеграфные столбы. Я попробовал сосчитать, сколько столбов остается
до станции. Но из этого ничего не вышло: столбы вдалеке сливались, как
солдаты в шеренге...
И вдруг над станцией вспорхнуло колечко светлого дыма и поплыло,
качаясь, в воздухе.
Еще колечко, еще... Между постройками показалась паровозная
труба.
В следующую минуту я увидел в бинокль башенный бронепоезд - весь
целиком.
Богуш вышел нам навстречу.
Я быстро осмотрелся:
- Все на местах?.. По бронепоезду!.. Огонь!
Грохнула, ударила наша гаубица. По степи прокатилось шумное
эхо...
Бойцы сразу повеселели: кончилось ожидание, началось дело! С
присказками и шуточками бросились бойцы подавать в орудие снаряды и
заряды. Я отшвыривал в сторону стреляные гильзы, и они с колокольным
звоном катились по полу.
А вокруг поезда уже заплясали черные дымки взрывающихся гранат,
комьями начала взлетать земля, застилая пылью росистую полевую
зелень...
Я посмотрел вдоль рельсов в бинокль:
- Почище наводку, Малюга! Пока мимо!
Старик нетерпеливо мотнул головой.
- Снаряд!.. Заряд!.. - покрикивал он, не отзываясь на мои слова.
Глухой черной стеной уже стоял вдалеке дым от разрывов, и после
каждого нашего выстрела стена раздавалась все шире, словно кто-то
беспрерывно подставлял и подставлял к этой стене черные вихрастые
столбы.
Но станция виднелась вся по-прежнему. Там, в легком тумане
пороховой гари, сверкали огоньки встречных выстрелов...
Снаряды Богуша бороздили землю уже около самого нашего вагона.
Сквозь щели блиндажа нас обдавало удушливым дымом. Через бойницы то и
дело прорывались осколки, чиркая потолок и застревая в деревянных
стенах.
- Давай ему по башне, что ж ты! - крикнул я Малюге, теряя
терпение.
- Останови поезд, тогда и спрашивай! - запальчиво крикнул он мне
в ответ.
- Сто-оп!.. - скомандовал я.
Но не успел еще поезд остановиться, как снаряды обрушились на нас
ураганом.
Все потемнело вокруг. Визг, грохот, железный скрежет осколков.
Мы были в вилке.
Я подскочил к Малюге:
- Давай попадание, сию же минуту! Сию же минуту!..
Старик только мычал в ответ и, суетясь, дергал за шнур.
- Да что ты, ослеп? - взревел я.
Но тут я и сам потерял из виду далекие огоньки выстрелов. Все
застлало дымом.
Стоять больше на месте было невозможно... Пришлось скомандовать
задний ход.
- Позор, бойцы! Не можем справиться с негодяем Богушем!
Дожидались позиции... Все летит к черту!
Я в бешенстве обернулся к Малюге:
- Горе-наводчик!
Поезд, содрогаясь от близких взрывов, пошел назад.
- Эй, быстрее вытягивай вагоны из огня... Да ну, живее!
Никифор надсаживался у телефона, подгоняя машиниста.
Вдруг ко мне подлетел матрос.
- Командир! - гаркнул он во всю силу своих легких. И тут же сгреб
меня и пробормотал едва слышно: - Некуда уходить. Путь разбит...
"Отрезаны!" - мелькнуло в сознании.
Матрос держал меня за плечо.
- Что делать будем? - прошептал он.
Тут раздался такой силы взрыв, что я не устоял на ногах и
повалился на ящики. В ту же секунду, деревянные балки крыши, как
ребра, раздались в стороны и блиндаж наполнился едким дымом.
- Горим! - услышал я в дыму крики. - Брезент... На снарядах!
Я вскочил и как сумасшедший бросился на голоса.
Бойцы топтали брезент, стараясь сбить фуражками языки пламени.
- Воду сюда! Протягивай шланг! - закричал я. - Никифор, живо!
Никифор подскочил со шлангом, открыл воду, поливая брезент. И
вдруг покачнулся, выронил шланг и упал, как сноп.
- Что ты, Никифор! - Я бросился его поднимать.
На помощь подбежал матрос. Он, торопливо пошарив в карманах,
выхватил бинт.
И чистый бинт, разматываясь, покатился у него из рук на пол...
- В сердце, - коротко сказал матрос, - легко помер. Кончился наш
запевала.
Он снял с мертвеца фуражку - открыл ему побелевший лоб и,
подхватив тело на руки, зашагал в глубь вагона.
Кто-то подхватил шланг и потушил брезент, но я уже не смотрел
туда.
Весь вагон трещал и гудел под ударами снарядов. В несмолкаемом
грохоте уже не различить было выстрелов гаубицы.
- Аааа... черт! Да попадешь ли ты наконец!
Я бросился к артиллеристу - и с разбегу уткнулся в прицел, да так
и отскочил: "Где же наводчик?"
Старик, закрывшись руками и раскачиваясь из стороны в сторону,
сидел на лафете.
- Ранен?
Я отдернул от его лица одну руку, другую...
Малюга зашевелил побелевшими губами:
- Испортилась окаянная гаубица...
- Что? Гаубица? - прошептал я, отступая.
Грохот нового взрыва не дал ему договорить.
Вагон тяжело качнулся на сторону, боковая стена треснула и
вдавилась внутрь. Меня по колени засыпало песком. Я выкарабкался и
побежал к орудию:
- Сюда, бойцы! Будем отбиваться до последнего... Живыми не
дадимся!
Сгоряча я ухватился за правило и тут же отдернул руки: "Да ведь
орудие испорчено..." Но бойцы уже теснили и толкали меня, вставая по
местам. Племянник подхватил с полу снаряд, поднял его и пропихнул
кулаком в ствол. Батареец заложил заряд.
Замковый защелкнул затвор.
"Это как же так?.. - Я не верил своим глазам. - Орудие ведь
действует!"
- Малюга! - закричал я, стаскивая старика с лафета. - Что же ты!
Орудие исправно!
- Прицел... - Малюга безнадежно махнул рукой, - скособочило...
- Прицел? Прицел, говоришь? Только и всего?.. Наводи!
Старик зашаркал на свое место. Безвольными, одеревеневшими
пальцами он подкрутил винты.
- Огонь! - скомандовал я.
Дали выстрел. Снаряд ушел колесом в сторону!
И тут я в первый раз увидел, что творится вокруг нас. Щита на
орудии не было; я стоял как в открытых воротах. Выглянул из вагона
вперед - и содрогнулся... На сотни саженей в стороны - как не было
зеленой степи, пузырилась и в страшном грохоте взрывавшихся снарядов
разлеталась в пыль... Я понял, что и вправо и влево, за стенами
вагона, и позади нашего поезда все превратилось в пустыню. Каким-то
чудом среди этого пожарища мы еще целы! Путь сзади разрушен -
двинуться некуда. И предатель белогвардеец Богуш теперь расстреливает
нас, как у стенки...
Я стоял перед орудием... Жалкая, бесполезная, никому не нужная
груда металла!
Я сделал шаг в сторону - сам не знаю зачем.
Бойцы тоже переступили - они все жались ко мне.
"Неужели кончено все?"
Волны черного и рыжего дыма все больше застилали наш поезд. Перед
вагоном блеснуло пламя. "Вот он, снаряд... Нет, не долетел..."
Опять полыхнуло огнем в дыму. Гудя, разлетелись стальные осколки:
и второй мимо... третий. Этот кувырнулся совсем в стороне.
Снаряды вокруг нас падали вразброд.
- Ребята! Обожди! - вдруг закричал матрос, срываясь с места, и на
секунду замер с поднятой рукой.
- Ребята, да ведь нас дымом затянуло! Глядите все! Ведь он наугад
снаряды втыкает!.. Не попасть ему, собаке, в нас.
Бойцы с минуту, словно не понимая, что он говорит, удивленно
глядели на матроса.
- Дыму, ребята, давай дыму больше! - кричал матрос.
- Правильно! - скомандовал я. - Жги что попало!
Тут бойцы горохом рассыпались по вагону и стали выбрасывать
наружу обломки досок и бревен, соломенные тюфяки, одеяла, тряпки.
А Федорчук все кричал и тоже метался по вагону:
- И бушлат подойдет, и форменка!.. Носовой платок - туда же!
Я подкинул ногой в кучу одежды свою шинель. А сам за рупор - и к
борту.
- Машинист! - закричал я в рупор. - Машинист!
Но грохот взрывов гасил мой голос.
Наконец на паровозе меня услышали. Шевельнулся железный лист,
подвешенный над входом в будку, и в щель просунулась голова машиниста.
Я замахал ему руками:
- Сифонь!.. Задувай вовсю, Федя, дыму давай, дыму!
Не прошло и минуты, как из трубы паровоза густо повалил дым,
застилая над нами небо серой тучей.
А по обеим сторонам вагона жарко запылали костры из шинелей и
брезентов, посыпанных орудийным порохом.
Вслед за артиллеристами, смекнув, в чем дело, разожгли у себя
костры и пулеметчики.
- Вот, брат, и дымовая завеса! Живем еще!.. - говорил Федорчук,
чихая от едкого дыма и зажимая себе нос бескозыркой.
Он прохаживался по вагону и, протирая покрасневшие глаза,
посматривал, чего бы еще бросить в костер.
А Богуш на бронепоезде, должно быть, уже совсем потерял нас из
виду. Снаряды его грохали где-то в дыму, не причиняя нам вреда.
Воспользовавшись передышкой, я бросился налаживать орудие. Ох как
мне захотелось теперь самому заложить снаряд и дернуть за шнур!..
Но прицел, проклятый прицел...
У орудия стоял Малюга и о чем-то мрачно раздумывал. Сквозь дым он
показался мне тенью.
Увидев меня, старик сразу, словно он только этого и ожидал,
уступил мне место и пошел прочь.
Я спешил разобраться в испорченном прицеле.
Снаряды вокруг нас падали все реже и реже. Казалось, бой затихал.
Но это только казалось.
Густой дым, окутавший нас во время канонады, начал рассеиваться,
а наши костры догорали. Выдохся и Федор Федорович со своим сифоном...
Мы стояли под жерлами четырех наведенных на нас пушек, способных
посылать сорок восемь снарядов в минуту. И Богуш выжидал только
подходящего момента, чтобы снова обрушиться на нас всей силой своего
артиллерийского огня.
Но пока завеса дыма все-таки укрывала "Гандзю" от противника, и я
копался в прицеле.
Винты, стекла, рычажки... Черт, сколько же их! "Дистанционный
барабан - главная часть прицельного устройства", - вдруг припомнилась
мне дословно одна из моих записей. Не доверяя памяти, я выхватил
свободной рукой тетрадь из сумки.
Но не успел я отыскать нужную страницу, как весь вагон
содрогнулся от накрывшего нас залпа. Тетрадка выпала у меня из рук...
Впереди в просветах поредевшего дыма, засверкали огоньки.
Богуш возобновил бой.
Решающие минуты...
Я ухватился за прицел. Где барабан? Вот он, так, на месте...
Стебель на месте... Защелка на месте...
Вихри дыма и горячие сквозняки от разрывов обдавали меня. Я
отводил голову, чтобы не глядеть на происходящее, и все-таки видел
перед собой, в дыму и пламени, нашу контрольную площадку, всю словно
обглоданную, уже без углов и почти без помоста, голую, как скелет...
Стебель, защелка на месте!
Я нахлобучил фуражку на самые глаза и приник к мелким винтикам и
стеклам.
Кто-то, охнув, грузно повалился за моей спиной. Кто-то стонал в
вагоне - должно быть, тяжелораненый... Но я не оборачивался...
- Защелка на месте! Отводка на месте! - выкрикивал я сам себе,
вцепившись в прицел всеми пальцами.
Отводка... Уровень продольный... Поперечный уровень тоже на
мес... Нет! Поперечный не на месте!.. Проклятый уровень, где твой
пузырек! Где... твой... пу-зы-рек?!
Разжав пальцы, я отдернул руку от прицела.
- Малюга, Федорчук, сюда!
Я сгреб обоих за плечи и толкнул к орудию.
- Видите? Где пузырек, а? В стороне! Ушел в сторону!
Малюга так и оцепенел, взглянув на едва приметную трубочку с
жидкостью.
Я изо всей силы встряхнул его:
- Видишь ты или ослеп?
- Вижу! - взревел Малюга, вырвавшись от меня. - Вижу! Старый я
дурень! Прицел справный! Это... Да это сама орудия косо стоит!
- Ну да... Ну да... - забормотал Федорчук, озираясь. - У всего
вагона крен. На правый борт... Сдала правая рессора...
Не теряя времени, Федорчук схватил топор и начал забивать под
осевшее колесо орудия клинья-колобашки...
- Богуш!.. - вдруг закричали бойцы. - Сюда идет!
Я быстро вскинул бинокль. "Да, приближается... Кончать нас
идет..."
- Стой, собака, стой! Гаубица еще стреляет!
Я прыгнул к орудию. Глянул на уровень:
- Есть, пузырек уже на месте!
Дрожащими пальцами я подкручивал винты, стараясь поймать
бронепоезд в центр пересечения нитей на стеклышке. Я чувствовал теплые
ладони Малюги, помогавшего мне навести орудие. Но дым разрывов то и
дело заслонял от меня приближавшийся бронепоезд.
Богуш бил на ходу из всех четырех орудий.
Я делал наводку по его головной башне.
- Трубу снесло на паровозе! - вдруг крикнул кто-то сзади меня, и
в ту же минуту этот голос слился с другим:
- Башню разворотило у пулеметчиков!
У меня дрогнули руки, прицел сбился, и все заплясало перед
глазами...
Собрав все силы, я снова подступил к орудию.
Нет, чувствую, сдаю... Не поймать мне Богуша в крестик нитей...
Я ухватился за колесо орудия, боясь упасть.
- Товарищи! - закричал я. - Помогайте! Песню!
- Песню! - эхом откликнулись бойцы в вагоне.
И затянули нестройно:
Славное море - священный Байкал...
Но в ту же минуту сквозь неуверенные голоса прорвался сипловатый,
но твердый голос матроса и повел за собой хор:
Славное море - священный Байкал
Славный корабль., броневая...
Вот он, в крестике!
Я дернул за шнур. Выстрел. Пламя. Грохот...
И вдруг - полная тишина. Оборвалась пронзительная, терзающая нота
боя.
Эхо песни покатилось через поля и замерло где-то в лесу...
Бойцы с минуту глядели друг на друга, ошеломленные наступившей
тишиной, не соображая, что произошло.
И вдруг в погоревшей, разбитой снарядами траве, где-то совсем
близко, щелкнул кузнечик. Щелкнул - и пустил трель. Эту трель
подхватил другой, третий, и через минуту шумно, весело, на разные лады
застрекотала вся степь.
Бойцы, словно вдруг пробудившись, толпой бросились к орудию,
спеша заглянуть в чудесное стеклышко.
- Ура-а!.. Победа!
Тут одним прыжком подскочил ко мне Малюга и облапил меня, едва не
задушив своей пышной бородой.
Я, как мог, вырывался.
- Нет, не пущу! - гудел старик. У него были слезы на глазах. -
Обманывал меня, старого, обманывал, и совести нет... Ты - артиллерист,
командир доскональный. Наш красный офицер!
- Да разве?.. Что ты!.. - Грудь у меня стеснило от радостного
сознания: "Вот и сдал экзамен на красного офицера... Как просто это
получилось: сами солдаты приняли экзамен".
Малюга отступил на шаг и посмотрел на меня с укоризной:
- Не обижай старого человека, командир, признавайся, что ты из
артиллеристов! Да этакой стрельбой мы их всех, злыдней, порушим!
- Ясно, порушим, - сказал я, оправляя на себе гимнастерку. Внутри
меня играла каждая струнка. - На то идем! - И я крепко пожал старику
руку.
- Ну, кажись, теперь поладили... - сказал Федорчук, шумно
вздохнув.
Матрос стоял с рупором наготове и давно уже ждал от меня
приказания.
- Тяжел старик, а все ж таки заправил ты ему мозги под фуражку...
Вперед, что ли?
Матрос закричал в рупор:
- Эй, на паровозе! Вперед, беструбная команда!

x x x

Со скрипом, тяжело переваливаясь с борта на борт и усыпая путь
вывороченными из гнезд болтами, гайками, обломками досок и бревен,
наша "Гандзя" двинулась к башенному бронепоезду.
Мы приближались осторожно, с заряженным и наведенным орудием:
подлый и коварный враг был опасен и в своей агонии.
Подъехали. Мои артиллеристы, железнодорожники и пулеметчики враз,
по команде, выпрыгнули с винтовками из вагонов, оцепили умолкнувший
бронепоезд и начали медленно сжимать его в кольцо.
Взглянув на поезд, такой еще грозный в недавнем бою, я невольно
остановился: груда обломков - это было все, что осталось от стального
страшилища!
Наш тяжелый снаряд, как оказалось, угодил в головной двухбашенный
вагон поезда. От броневой крыши до самого основания вагона зияла
огромная пробоина, расчленившая вагон надвое. Стальные листы корпуса,
усеянные заклепками, от взрыва разъехались по швам и висели рваными
лоскутьями.
Через пробоину и распоротые швы я увидел внутри вагона трупы.
Я пошел по цепи своих бойцов, чтобы осмотреть весь поезд. Вот
заграничный паровоз, грузный и неуклюжий в своей броне, как черепаха.
Паровоз стоял, уткнувшись между рельсов; передние колеса зарылись в
землю по самые цилиндры. Видно, своротило его на ходу. Тендер паровоза
был смят в гармошку, на тендере лежал, придавив его всей своей
тяжестью, задний броневой вагон...
Башен на вагонах не было. Похожие теперь на огромные скорлупы,
они валялись в траве. На местах башен торчали только пушки. Пушки
сорвались со своих тумб, - должно быть, от удара при крушении поезда.
На нас в упор глядели из бойниц вагонов пулеметы...
Я придержал своих бойцов, которые в нетерпении напирали со всех
сторон на врага.
- Петлюровские бандюги, сдавайся! - крикнул я, выступая вперед с
наганом.
Молчание...
- Есть живые? Выходи! - крикнул я, выждав с минуту.
В вагонах послышался шорох, приглушенные голоса. Потом откуда-то
из-под обломков начали поодиночке выползать бледные, трясущиеся люди в
коричневых английских френчах. Они махали нам белыми тряпками,
останавливаясь на каждом шагу и бормоча:
- Неволей служим. Не убивайте. Забрали нас, не спрашивали...
- Солдаты, что ли? - крикнул, теряя терпение, Федорчук. - Выходи
без канители. Стройся все!
Пленные приободрились и подбежали к Федорчуку.
- Оружие, документы есть? - говорил он, ощупывая каждого. -
Опоражнивай карманы!
Всех солдат набралось человек пятнадцать.
Сопровождать пленных вызвался племянник. Я назначил в конвой еще
двух бойцов, из железнодорожников.
- А кто будет старший? - спросил племянник. Он так и ловил мой
взгляд.
- Ты старшим пойдешь, - сказал я, к великому удовольствию парня.
Пленных повели в штаб бригады.
Больше на мой зов никто из разбитого поезда не откликался.
"Ну что же, надо обследовать, что там еще есть..."
- Вперед! - скомандовал я, и все мои бойцы с разбегу вскочили в
броневагоны. Наставили винтовки, но стрелять не пришлось: перед нами
были только мертвые.
Бойцы вопросительно взглянули на меня: "А где же он сам?" - и
принялись переворачивать трупы. Я посмотрел в лицо одному, другому,
третьему, отыскивая среди них Богуша. Но трупы были так изуродованы,
что пришлось оставить поиски, Богуш мертв, а который он здесь - не все
ли равно?
Мы собрали по вагонам оружие - винтовки, карабины, тесаки,
револьверы... Панкратов со слесарями-железнодорожниками вывинтил из
бойниц пулеметы.
Шестнадцать пулеметов! Вот это трофей! Это не дырявая платформа с
рельсами да костылями, которую он нам бросил под откосом у Жмеринки!
Бойцы торжествовали. Несколько человек с Федорчуком во главе
собрались на лужайке, и сразу же грянула веселая, задорная "Гандзя".
Матрос, прижимая бескозырку к груди, старательно выводил смешливые
слова куплета, потом азартно взмахивал бескозыркой, и бойцы дружно
подхватывали припев:
Гандзя люба, Гандзя кыця,
Гандзя славна гаубица!..
Тут ко мне подошел машинист Федор Федорович.
- Гладеньких штучек набрали, - сказал он, кивнув на трофейные
пулеметы. - Ишь, словно бульдоги в траве сидят да в поле глядят... - И
вдруг переменил разговор: - А что, товарищ командир, назад не подадим
наш поезд?
- Как так - назад? - удивился я.
- Да трубу-то надо подобрать? - Он показал на свой паровоз. -
Экая ведь простофиля стоит! Даже совестно перед бойцами.
Я поглядел на наш истерзанный паровоз, который без трубы дымил с
обоих концов, как головешка, перевел глаза на огорченное лицо Федора
Федоровича - и расхохотался.
- Да мы тебе, Федор Федорович, под броней паровоз дадим! Теперь
мы разжились!
- Да ну, и вправду дадите?
Старик просиял.
Я взял его под руку.
- Пойдем-ка посмотрим эту черепаху, какая ей нужна починка!
Мы вдвоем зашагали к бронированному паровозу.
И вдруг в ту же сторону толпой бросились бойцы. Они обгоняли нас,
на бегу щелкая затворами винтовок.
- Стой! Куда?! - закричал я, прибавляя шагу, и тут увидел, что
все бегут к Малюге. Старый артиллерист стоял на борту башенного вагона
и махал бойцам своей фуражкой. Меня он не видел и не слышал.
Самые проворные из ребят уже забрались к Малюге и вместе с ним
спрыгнули куда-то вниз. Остальные карабкались по броне.
Я оставил Федора Федоровича и бросился догонять ребят. Добежал до
вагона, взобрался к пушке, где только что стоял Малюга, быстро
огляделся.
- Богуш... Богуш!.. - вдруг понеслись крики из-за вагона.
Я кубарем перекатился через борт и попал в самую гущу бойцов.
Бойцы грозно шумели, потрясая винтовками.
- Стой! Расступись!
Бойцы сжали меня и вытолкнули вперед.
На земле лежал офицер в табачном френче с золотыми погонами в
гвардейскую дорожку. Одна нога его в хромовом сапоге была придавлена
свалившейся с вагона башней.
Я сразу узнал Богуша. Он бессмысленно глядел на людей, - видно,
только что очнулся и не понимал еще, где он.
И вдруг лицо его передернулось гримасой и глаза загорелись дикой
ненавистью: он узнал меня и моих бойцов.
- На помощь! Сюда! -закричал он исступленно.
Но только слабое эхо отозвалось из пустых башенных вагонов.
Богуш дергал плечом, порываясь вытащить маузер из своей коробки.
- Сдавайтесь, Богуш, - сказал я, оттесняя ребят, которые своими
криками мешали мне говорить.
- Давайте кончать, Богуш. Сдаетесь? Считаю до трех.
- Передушить вас всех...
- Сдаетесь?
- До Киева болтаться будете на телеграфных столбах... До самой
Москвы!
- В последний раз. Сдаетесь?
Вдруг Богуш выхватил маузер и вскинул на меня.
Я пустил ему пулю в лоб из нагана.
- Кончилась твоя измена, собака, - сказал кто-то из бойцов. Голос
был спокойный и строгий.
Маузер я вручил Малюге.
- Это правильно, - сказал старик со смешком в глазах. - Мне и
причитается. За уворованную кочергу.

x x x

Боевой приказ о наступлении был выполнен всеми частями бригады в
точности: наши славные войска отбросили петлюровцев, вышли на
командующие высоты и укрепились.
А наш бронепоезд? Оказалось, что и мы со своей "Гандзей" неплохо
выполнили приказ, хотя и получили его после боя. Нам была поставлена
задача: теснить вражеский бронепоезд, отвлекая его своим огнем от
наступающей пехоты, - ну а мы его уничтожили.

Заключение

На этом я кончаю повесть о "Гандзе", хотя и трудно поставить
точку и отложить перо.
Меня спрашивают: "Где сейчас бойцы "Гандзи", кто из них жив?"
Но лучше бы не спрашивали...
Уж куда я только не обращался: и в Проскуров, и в Киев, и в
Москву. Верите ли, за долгие годы ни одной обнадеживающей весточки...
А потом - гитлеровское нашествие на нашу страну. Великая
всенародная Отечественная война. И всенародные жертвы, миллионы павших
героев, советских людей.
Вернулся я в 1945-м году с фронта - ну какой уж тут разговор о
продолжении поисков! Гражданская война, все ее события отодвинулись
куда-то в давно прошедшую эпоху. И если еще существуют следы "Гандзи",
то распознать их под силу лишь историку, а то и археологу,
восстанавливающему эпохи по черепкам.
Так мне думалось. И вдруг...
Вдруг на пороге моей комнаты - черноморский матрос.
- Извините, вы, - называет меня по фамилии.
Тут моряк подал мне письмо:
- От старшего моего брата, из Одессы. Помните Кришталя? У вас на
бронепоезде служил артиллеристом.
Только прочтя письмо и разговорившись с гостем, я припомнил
Давида Кришталя, нашего артиллериста.
Главный мой хозяин при гаубице, Малюга, случалось, допускал
Кришталя даже к прицельной оптике - и тот не ошибался: выкрикивал
показания прибора без запинки, полным голосом. Да и снаряд посылал
метко.
И все же Малюга не считал Кришталя заправским артиллеристом.
Парень был нрава затейного, уморительно отплясывал чечетку.
Бойцы, захлебываясь от смеха, яростно поощряли танцора:
- Наддай! Швидче... Що швидче!
А Малюга, бывало, поглядит-поглядит исподлобья на мелькающие в
траве носки сапог и выковыривающие пыль каблуки, громко сплюнет и
отойдет прочь.
"Швидкисть в ногах - небогато розума в голови".
Эх, Малюга, Малюга, дремучий был человек!
Послание на множестве листков. Читаю. Ну конечно, бурно
высказанная радость, что оба мы еще живы, что можем встретиться... И
сразу же Кришталь пустился в воспоминания. На листках запестрело:
"А помните - в Жмеринке... в Гнивани... в Браилове... в
Казатине?"
И он выкладывал горы фактов, казалось только что выхваченных из