Страница:
позже были разрушены, образовали в нем выступы, углы, резкие повороты.
Англичане укрепились там; французы ворвались туда, но не смогли
удержаться. Рядом с часовней сохранилось обрушившееся, вернее,
развороченное, крыло здания - все, что осталось от Гугомонского замка. Замок
служил крепостью, часовня - блокгаузом. Здесь происходило взаимное
истребление. Французы, обстреливаемые со всех сторон - из-за стен, с
чердачных вышек, из глубины погребов, изо всех окон, изо всех отдушин, изо
всех щелей в стенах, - притащили фашины и подожгли стены и людей. Пожар был
ответом на картечь.
В разрушенном крыле замка сквозь забранные железными решетками окна
видны остатки разоренных покоев главного кирпичного здания; в этих покоях
засела английская гвардия. Винтовая лестница, рассевшаяся от нижнего этажа
до самой крыши, кажется внутренностью разбитой раковины. Лестница проходила
сквозь два этажа; осажденные на ней и загнанные наверх англичане разрушили
нижние ступени. И теперь эти широкие плиты голубоватого камня лежат грудой
среди разросшейся крапивы. Десяток ступеней еще держится в стене; на первой
из них высечено изображение трезубца. Эти недосягаемые степени крепко сидят
в своих гнездах. Остальная часть лестницы похожа на челюсть, лишенную зубов.
Тут же высятся два дерева. Одно засохло, другое повреждено у корня, но
каждою весну зеленеет вновь. Оно начало прорастать сквозь лестницу с 1815
года.
Резня происходила в часовне. Теперь там снова тихо, но у нее странный
вид. Со времен бойни богослужений в ней не совершали. Однако аналой уцелел -
грубый деревянный аналой, прислоненный к необтесанной каменной глыбе. Четыре
выбеленные стены, против престола дверь, два полукруглых окошка, на двери
большое деревянное распятие, над распятием четырехугольная отдушина,
заткнутая охапкой сена, в углу, на земле, старая разбитая оконная рама -
такова эта часовня. Около аналоя прибита деревянная, XV века, статуя святой
Анны; голова младенца Иисуса оторвана картечью. Французы, на некоторое время
овладевшие часовней и затем выбитые из нее, подожгли ее. Пламя охватило
ветхое строение. Оно превратилось в раскаленную печь. Сгорела дверь, сгорел
пол, не сгорело лишь деревянное распятие. Пламя обуглило ноги Христа,
превратив их в почерневшие обрубки, но дальше не пошло. По словам местных
жителей, это было чудо. Младенцу Иисусу, которого обезглавили,
посчастливилось меньше, чем распятию.
Стены испещрены надписями. У ног Христовых можно прочесть: Henquines
{Энкинес (исп.).}, А дальше: Conde de Rio Maior {Граф де Рио Майор (исп.).}.
Marques у Marquesa de Almagro (Habаnа) {Маркиз и маркиза де Альмагро
(Гавана) (исп.).}. Встречаются и французские имена с восклицательными
знаками, говорящими о гневе. В 1849 году стены выбелили: здесь нации
поносили одна другую.
Возле двери часовни подобрали труп, державший в руке топор. Это был
труп подпоручика Легро.
Выходишь из часовни и направо замечаешь колодец. На этом дворе их два.
Спрашиваешь: почему у этого колодца нет ведра и блока? А потому, что из него
не черпают больше воды. Почему же из него не черпают больше воды? Потому что
он набит скелетами.
Последний, кто брал воду из этого колодца, был Гильом ван Кильсом. Этот
крестьянин проживал в Гугомоне и работал в замке садовником. 18 июня 1815
года его семья бежала и укрылась в лесу.
Лес, окружавший аббатство Вилье, давал в продолжение многих дней и
ночей приют несчастному разбежавшемуся населению. Еще и сейчас видны
явственные следы в виде старых обгоревших пней, отмечающих места жалких
становищ, скрывавшихся в зарослях кустарника.
Гильом ван Кильсом, оставшийся в Гугомоне, чтобы "стеречь замок",
забился в погреб. Англичане обнаружили его, вытащили из убежища и, избивая
ножнами сабель, принудили запуганного насмерть человека служить себе. Их
мучила жажда, и Гильом должен был приносить им пить, черпая воду из колодца.
Для многих то был последний глоток в жизни. Колодец, из которого пило
столько обреченных на гибель, должен был и сам погибнуть.
После сражения поторопились предать трупы земле. Смерть обладает
повадкой, присущей ей одной, - дразнить победу, вслед за славой насылая
болезни. Тиф - непременное дополнение к триумфу. Колодец был глубок, и его
превратили в могилу. В него сбросили триста трупов. Быть может, это сделали
слишком поспешно. Все ли были мертвы? Предание гласит, что не все. Говорят,
что в ночь после погребения из колодца слышались слабые голоса, взывавшие о
помощи.
Колодец стоит посреди двора. Три стены, наполовину из камня, наполовину
из кирпича, поставленные наподобие ширм и напоминающие четырехугольную
башенку, окружают его с трех сторон. Четвертая сторона свободна, и отсюда
черпали воду. В задней стене имеется что-то вроде неправильного круглого
оконца - вероятно, пробоина от разрывного снаряда. У башенки была когда-то
крыша, от которой сохранились балки. Железные подпорки правой стены образуют
крест. Наклонишься, и взгляд тонет в глубине кирпичного цилиндра,
наполненного мраком. Подножия стен вокруг колодца заросли крапивой.
Широкая голубая каменная плита, которая в Бельгии служит передней
стенкой колодцев, заменена скрепленными перекладиной пятью или шестью
обрубками дерева, узловатыми и кривыми, похожими на огромные кости скелета.
Нет больше ни ведра, ни цепи, ни блока, но сохранился еще каменный желоб,
служивший стоком. В нем скапливается дождевая вода, и время от времени из
соседних рощ сюда залетает пичужка, чтобы попить из него и тут же улететь.
Единственный жилой дом среди развалин - ферма. Дверь дома выходит во
двор. Рядом с красивой, в готическом стиле, пластинкой дверного замка
прибита наискось железная ручка в виде трилистника. В то мгновение, когда
ганноверский лейтенант Вильда взялся за нее, чтобы укрыться на ферме,
французский сапер отсек ему руку топором.
Семья, ныне живущая в этом доме, представляет собой потомство давно
умершего садовника ван Кильсома. Седая женщина рассказывала мне:
- Я все видела. Мне исполнилось в ту пору три года. Моя сестра была
постарше, она боялась и плакала. Нас отнесли в лес. Я сидела на руках у
матери. Чтобы лучше расслышать, все припадали ухом к земле. А я повторяла за
пушкой: "Бум, бум!"
Ворота во дворе, те, что налево, как мы уже говорили, выходят в
фруктовый сад.
Вид фруктового сада ужасен.
Он состоит из трех частей, вернее сказать - из трех актов драмы. Первая
часть - цветник, вторая - фруктовый сад, третья - роща. Все они обнесены
общей оградой: со стороны входа - строения замка и ферма, налево - плетень,
направо - стена, в глубине - стена. Правая стена - кирпичная, стена в глубине
- каменная. Прежде всего входишь в цветник. Он расположен в самом низу,
засажен кустами смородины, зарос сорными травами и заканчивается огромной
облицованной тесаным камнем террасой с круглыми балясинами. Это был
господский сад в том раннем французском стиле, который предшествовал
Ленотру; ныне же это руины и терновник. Пилястры увенчаны шарами, похожими
на каменные ядра. Еще и теперь насчитывают сорок три уцелевшие балясины на
подставках, остальные валяются в траве. Почти на всех видны следы картечи. А
одна, поврежденная, держится на перебитом своем конце, точно сломанная нога.
Вот в этот-то цветник, находящийся ниже фруктового сада, проникли шесть
солдат первого пехотного полка и, не имея возможности выйти оттуда,
настигнутые и затравленные, словно медведи в берлоге, приняли бой с двумя
ганноверскими ротами, из которых одна была вооружена карабинами. Ганноверцы
расположились за этой балюстрадой и стреляли сверху. Неустрашимые пехотинцы,
стреляя снизу, шесть против сотни, и не имея иного прикрытия, кроме кустов
смородины, продержались четверть часа.
Поднимаешься на несколько ступеней и выходишь из цветника в фруктовый
сад. Здесь, на пространстве в несколько квадратных саженей, в течение часа
пали тысяча пятьсот человек. Кажется, стены и сейчас готовы принять бой.
Тридцать восемь бойниц, пробитых в них англичанами на разной высоте, еще
уцелели. Против шестнадцатой бойницы находятся две могилы англичан с
надгробными гранитными плитами. Бойницы есть лишь в южной стене, на которую
были брошены главные силы. Снаружи стена скрыта высокой живой изгородью.
Французы, наступая, предполагали, что им придется брать приступом изгородь,
а наткнулись на стену, на препятствие и на засаду - на английскую гвардию,
на тридцать восемь орудий, паливших одновременно, на ураган ядер и пуль, и
бригада Суа была разгромлена. Так началась битва при Ватерлоо.
Однако фруктовый сад был взят. Лестниц не было, французы карабкались на
стены, цепляясь ногтями. Под деревьями завязался рукопашный бой. Вся трава
кругом обагрилась кровью. Батальон Нассау в семьсот человек был весь
уничтожен. Наружная сторона стены, против которой стояли две батареи
Келлермана, вся изрыта картечью.
Но и этот фруктовый сад, как всякий сад, не остается безучастным к
приходу весны. И здесь распускаются лютики и маргаритки, растет высокая
трава, пасутся рабочие лошади; протянутые между деревьями веревки с сохнущим
бельем заставляют прохожих пригибаться; ступаешь по этой целине, и нога то и
дело попадает в кротовые норы. В густой траве можно разглядеть сваленный, с
вывороченными корнями, зеленеющий ствол дерева. К нему прислонился, умирая,
майор Блакман. Под высоким соседним деревом пал немецкий генерал Дюпла,
француз по происхождению, эмигрировавший с семьей из Франции после отмены
Нантского эдикта. Совсем рядом склонилась старая, больная яблоня с повязкой
из соломы и глины. Почти все яблони пригнулись к земле от старости. Нет ни
одной, в которой не засела бы ружейная или картечная пуля. Этот сад полон
сухостоя. Среди ветвей летают вороны; вдали виднеется роща, где цветет
множество фиалок.
Здесь убит Бодюэн, ранен Фуа, здесь были пожар, резня, бойня, здесь
бурлил поток английской, немецкой и французской крови; здесь колодец, битком
набитый трупами; здесь уничтожены полк Нассау и полк Брауншвейгский, убит
Дюпла, убит Блакман, искалечена английская гвардия, погублены двадцать
французских батальонов из сорока, составлявших корпус Рейля, в одних только
развалинах замка Гугомон изрублены саблями, искрошены, задушены,
расстреляны, сожжены три тысячи человек, - и все это лишь для того, чтобы
ныне какой-нибудь крестьянин мог сказать путешественнику: "Сударь, дайте мне
три франка! Если хотите, я расскажу вам, как было дело при Ватерлоо".
Возвратимся назад - это право каждого повествователя - и перенесемся в
1815 год и даже несколько ранее того времени, с которого начинаются события,
рассказанные в первой части этой книги.
Если бы в ночь с 17 на 18 июня 1815 года не шел дождь, то будущее
Европы было бы иным. Несколько лишних капель воды сломили Наполеона. Чтобы
Ватерлоо послужило концом Аустерлица, провидению оказался нужным небольшой
дождь; достаточно было тучи, пронесшейся по небу, вопреки этому времени
года, чтобы вызвать крушение целого мира.
Битва при Ватерлоо могла начаться лишь в половине двенадцатого, и это
дало возможность Блюхеру прибыть вовремя. Почему? Потому что земля размокла
и надо было переждать, пока дороги обсохнут, чтобы подвезти артиллерию.
Наполеон был артиллерийским офицером, он и сам это чувствовал. Вся
сущность этого изумительного полководца сказалась в одной фразе его доклада
Директории по поводу Абукира - "Такое-то из наших ядер убило шесть человек".
Все его военные планы были рассчитаны на артиллерию. Стянуть в назначенное
место всю артиллерию - вот что было для него ключом победы. Стратегию
вражеского генерала он рассматривал как крепость и пробивал в ней брешь.
Слабые места подавлял картечью, завязывал сражения и разрешал их исход
пушкой. Его гений - гений точного прицела. Рассекать каре, распылять полки,
разрывать строй, уничтожать и рассеивать плотные колонны войск - вот его
цель; разить непрестанно - это он доверил ядру. Эта устрашающая система в
союзе с гениальностью за пятнадцать лет сделала непобедимым мрачного мастера
ратного дела.
18 июня 1815 года он тем более рассчитывал на артиллерию, что численное
ее превосходство было на его стороне. В распоряжении Веллингтона было всего
лишь сто пятьдесят девять орудий, у Наполеона - двести сорок.
Представьте себе, что земля была бы суха, артиллерия подошла бы вовремя
и битва могла бы начаться в шесть утра. Она была бы закончена к двум часам
дня, то есть за три часа до прибытия пруссаков.
Велика ли доля вины Наполеона в том, что битва была проиграна? Можно ли
обвинять в кораблекрушении кормчего?
Не осложнился ли явный упадок физических сил Наполеона в этот период
упадком и его душевных сил? Не износились ли за двадцать лет войны клинок и
ножны, не утомились ли его дух и тело? Не стал ли в полководце, как это ни
прискорбно, брать верх уже отслуживший воин? Одним словом, не угасал ли уже
тогда этот гений, как полагали многие видные историки? Не впадал ли он в
неистовство лишь для того, чтобы скрыть от самого себя свое бессилие? Не
начинал ли колебаться в предчувствии неверного будущего, дуновения которого
ощущал? Перестал ли - что так важно для главнокомандующего - сознавать
опасность? Не существует ли и для этих великих людей реальности, для этих
гигантов действия возраст, когда их гений становится близоруким? Над
совершенными гениями старость не имеет власти; для Данте, для Микеланджело
стареть - значило расти; неужели же для Аннибала и Наполеона это означало
увядать? Не утратил ли Наполеон чувство победы? Не дошел ли он до того, что
не распознавал подводных скал, не угадывал западни, не видел осыпающихся
краев бездны? Не лишился ли он дара предвидения катастрофы? Неужели он, кому
когда-то были ведомы все пути к славе и кто с высоты своей сверкающей
колесницы перстом владыки указывал на них, теперь, в гибельном ослеплении,
увлекал свои шумные, послушные легионы в бездну? Не овладело ли им в сорок
шесть лет полное безумие? Не превратился ли этот подобный титану возничий
судьбы просто в беспримерного сорвиголову?
Мы этого не думаем.
Намеченный им план битвы был, по общему мнению, образцовым. Ударить в
лоб союзным войскам, пробить брешь в рядах противника, разрезать
неприятельское войско надвое, англичан оттеснить к Галю, пруссаков к Тонгру,
разъединить Веллингтона с Блюхером, овладеть плато Мон-Сен-Жан, захватить
Брюссель, сбросить немцев в Рейн, а англичан в море - вот что для Наполеона
представляла собой эта битва. Дальнейший образ действий подсказало бы
будущее.
Мы, конечно, не собираемся излагать здесь историю Ватерлоо; одно из
основных действий рассказываемой нами драмы связано с этой битвой, но
история самой битвы не является предметом нашего повествования; к тому же
она описана, и описана мастерски, Наполеоном - с одной точки зрения, и целой
плеядой историков {Вальтером Скоттом, Ламартином, Волабелем, Шарасом, Кине,
Тьером (Прим. авт.).} - с другой. Что же касается нас, то мы, предоставляя
историкам спорить между собою, останемся лишь далеким зрителем, идущим по
долине любознательным прохожим, который наклоняется над землей, удобренной
трупами, и принимает, быть может, видимость за реальность. Мы не вправе
пренебречь во имя науки совокупностью фактов, в которых, несомненно, есть
нечто иллюзорное; мы не обладаем ни военным опытом, ни знанием стратегии,
которые могли бы оправдать ту или иную систему взглядов. Мы полагаем лишь,
что действия обоих полководцев в битве при Ватерлоо были подчинены сцеплению
случайностей. И если дело идет о роке - этом загадочном обвиняемом, - то мы
судим его, как судит народ-этот простодушный судья.
Тем, кто желает ясно представить себе сражение при Ватерлоо, надо
вообразить лежащую на земле громадную букву А. Левая сторона этой буквы -
дорога на Нивель, правая - дорога на Женап, поперечная черта буквы А -
проложенная в ложбине дорога из Оэна в Брен - л'Алле. Верхняя точка буквы А
- Мон-Сен-Жан, там находился Веллингтон; левая нижняя точка - Гугомон, там
стояли Рейль и Жером Бонапарт; правая нижняя точка - Бель-Альянс, там
находился Наполеон. Немного ниже, где поперечная черта пересекает правую
сторону буквы А, расположен Ге - Сент. В центре поперечной черты находился
пункт, где был решен исход сражения. Именно там позднее и водрузили льва -
символ высокого героизма императорской гвардии.
Треугольник в верхушке А, между двумя палочками и поперечной чертой, -
это плато Мон-Сен-Жан. В борьбе за это плато и заключалось сражение.
Фланги обеих армий тянулись вправо и влево от дорог на Женап и Нивель.
Д'Эрлон стоял против Пиктона, Рейль - против Гиля.
За вершиной буквы А, за плато Мон-Сен-Жан, находится Суанский лес.
Что же касается равнины, то вообразите себе обширное волнообразное
пространство, где каждый следующий вал встает над предыдущим, а все вместе
поднимаются к Мон-Сен-Жан, доходя до самого леса.
Два неприятельских войска на поле битвы - это два борца. Это схватка
врукопашную. Один старается повалить другого. Цепляются за все; любой куст -
опора, угол стены - защита; отсутствие самого жалкого домишки для прикрытия
тыла заставляет иногда отступать целый полк. Впадина в долине, неровность
почвы, кстати пробежавшая наперерез тропинка, лесок, овраг - все может
задержать шаг исполина, именуемого армией, и помешать его отступлению.
Покинувший поле битвы побежден. Вот откуда вытекает обязанность командующего
всматриваться в каждую группу деревьев, проверять каждый холмик.
Оба полководца тщательно изучили равнину Мон Сен-Жан, ныне именуемую
равниной Ватерлоо. За год до этого ее исследовал с мудрой
предусмотрительностью на случай большого сражения Веллингтон. В этой
местности и в этом бою лучшие условия оказались у Веллингтона, худшие - у
Наполеона. Английская армия находилась наверху, французская внизу.
Вряд ли стоит изображать здесь Наполеона утром 18 июня 1815 года, на
коне, с подзорной трубой в руках, на возвышенности Россом. Его облик и так
всем давно известен. Спокойный профиль под форменной шапочкой Бриеннской
школы, зеленый мундир, белые отвороты, скрывающие орденскую звезду, серый
редингот, скрывающий эполеты, кончик красной орденской ленты в вырезе
жилета, лосины, белый конь под алым бархатным чепраком. по углам которого
вышиты буква N с короной и орлы, на шелковых чулках ботфорты для верховой
езды, серебряные шпоры, шпага Маренго, - весь образ этого последнего Цезаря,
превозносимого одними и осуждаемого другими, еще стоит у всех перед глазами.
Долгое время образ этот был окружен ореолом, что являлось следствием
легендарного помрачения умов, вызываемого блеском славы многих героев и
затмевающего на тот или иной срок истину; но в настоящее время вместе с
историей наступает и прояснение.
Ясность истории неумолима. История таит в себе странное, божественное
свойство: будучи сама светом и именно в силу того, что она свет, она бросает
тень туда, где до этого видели сияние. Одного человека она превращает в два
различных призрака, один нападает на другого, вершит над ним правосудие,
мрачные черты деспота сталкиваются с обаянием полководца. Это дает народам
более правильное мерило при решающей оценке. Опозоренный Вавилон умаляет
славу Александра, порабощенный Рим умаляет славу Цезаря, разрушенный
Иерусалим умаляет славу Тита. Тирания переживает тирана. Горе тому, кто
позади себя оставил мрак, воплощенный в своем образе!
{* Темная сторона (лат.).}
Всем хорошо известен первый этап этого сражения. Начало неустойчивое,
неясное, нерешительное, угрожающее для обеих армий, но для англичан - в
большей степени, чем для французов.
Всю ночь шел дождь. Земля была размыта ливнем. В углублениях, словно в
бассейнах, скопилась вода; в некоторых местах вода заливала оси обозных
повозок; с подпруг лошадей капала жидкая грязь. Если бы колосья пшеницы и
ржи, примятые потоком движущихся повозок, не заполнили выбоин и не
образовали бы своего рода настил под колесами, то всякое движение, особенно
в узких долинах со стороны Папелота, оказалось бы невозможным.
Сражение началось поздно. Наполеон, как мы уже говорили, имел
обыкновение сосредоточивать в своих руках всю артиллерию, целясь, словно из
пистолета, то в одно, то в другое место поля битвы; и теперь он поджидал,
когда батареи, поставленные на колеса, смогут быстро и свободно
передвигаться; для этого необходимо было выглянуть солнцу и обсушить землю.
Но солнце не выглянуло. Под Аустерлицем оно встретило его по-другому! Когда
раздался первый пушечный залп, английский генерал Кольвиль, взглянув на
часы, отметил, что было тридцать пять минут двенадцатого.
Нападение левого французского фланга на Гугомон, более ожесточенное,
быть может, чем того желал сам император, открыло сражение. Одновременно
Наполеон атаковал центр, бросив бригаду Кио на Ге - Сент, а Ней двинул
правый французский фланг против левого английского, имевшего у себя в тылу
Папелот.
Атака на Гугомон была до некоторой степени ложной. Заманить туда
Веллингтона и заставить его отклониться влево - таков был план Наполеона.
План этот удался бы, если бы четыре роты английских гвардейцев и
мужественные бельгийцы дивизии Перпонше не стояли так твердо на своих
позициях, благодаря чему Веллингтон, вместо того чтобы стянуть туда основные
силы своих войск, послал им для подкрепления всего лишь четыре роты
английских гвардейцев и один брауншвейгский батальон.
Атака правого французского крыла на Папелот имела целью опрокинуть
левое английское крыло, отрезать путь на Брюссель, загородить дорогу на
случай появления пруссаков, захватить Мон - Сен- Жан, оттеснить Веллингтона
к Гугомону, оттуда к Брен - л'Алле, оттуда к Галю, - ничего не могло быть
яснее этого плана. За исключением некоторых несчастных случайностей, атака
удалась. Папелот был отбит, Ге - Сент взят приступом.
Отметим следующую подробность. В английской пехоте, в частности в
бригаде Кемпта, было много новобранцев. Молодые солдаты яростно
сопротивлялись нашим грозным пехотинцам; отсутствие опыта восполняла
неустрашимость; особенно блестяще проявили они себя как стрелки;
солдат-стрелок, предоставленный отчасти собственной инициативе, является,
так сказать, сам себе генералом; новобранцы выказали чисто французскую
сообразительность и боевой пыл. Новички, пехотинцы сражались с
воодушевлением. Это не понравилось Веллингтону.
После взятия Ге - Сента исход битвы стал сомнительным.
В этом дне от двенадцати до четырех часов есть неясный промежуток;
средина этой битвы почти неуловима и напоминает мрачный хаос рукопашной
схватки. Вдруг наступают сумерки. В тумане виднеется какая-то зыбь, какое-то
причудливое марево: части военного снаряжения того времени, ныне почти уже
не встречающиеся, высокие меховые шапки, ташки кавалеристов, перекрещенные
на груди ремни, сумки для гранат, доломаны гусар, красные сапоги с набором,
тяжелые кивера, украшенные витым шнуром, почти черная пехота Брауншвейга,
смешавшаяся с ярко-красной английской, у солдат которой вместо эполет были
толстые белые валики вокруг проймы рукавов, легкая ганноверская кавалерия в
удлиненных кожаных касках с медными полосками и султанами из рыжего конского
волоса, шотландцы с голыми коленями и в клетчатых пледах, высокие белые
гетры наших гренадер, - все это представляется как отдельные картины, но не
как ряды войск, построенные по правилам стратегии, и представляет интерес
для Сальватора Розы, но не для Грибоваля.
Во всякой битве есть что-то общее с бурей. Quid obscurum, quid divinum!
{Нечто темное, нечто божественное (лат.).}. Каждый историк различает
несколько поразивших его в схватке черт. Каким бы ни был расчет полководцев,
при столкновении вооруженных масс неизбежны бесчисленные отступления от
первоначального замысла; приведенные в действие планы обоих полководцев
вклиниваются один в другой и искажают друг друга. На поле боя вот это место
пожирает большее количество сражающихся, чем вон то: как рыхлый грунт -
здесь быстрее, а там медленнее - поглощает льющуюся на него воду. Это
вынуждает бросать туда больше солдат, чем предполагалось. Эти издержки
предвидеть нельзя.
Линия расположения войск колышется и извивается, словно нить; бесцельно
проливаются потоки крови; фронт колеблется; выбывающие или прибывающие полки
образуют в нем заливы или мысы; людские рифы непрерывно перемещаются; там,
где только что была пехота, появляется артиллерия; туда, где находилась
артиллерия, примчалась кавалерия. Батальоны - словно дымки: только сейчас
здесь было что-то, теперь ищите - его уже нет. Просветы в рядах
передвигаются; черные валы налетают и откатываются. Какой-то кладбищенский
ветер гонит, отбрасывает, вздувает и рассеивает трагические скопища людей.
Что такое рукопашная схватка? - Колебание. Устойчивость математически
точного плана отражает минуту, а не целый день. Чтобы изобразить битву,
нужен один из тех могучих художников, кисти которых был бы послушен хаос,
Рембрандт напишет ее лучше Вандермелена, ибо Вандермелен, точный в полдень,
Англичане укрепились там; французы ворвались туда, но не смогли
удержаться. Рядом с часовней сохранилось обрушившееся, вернее,
развороченное, крыло здания - все, что осталось от Гугомонского замка. Замок
служил крепостью, часовня - блокгаузом. Здесь происходило взаимное
истребление. Французы, обстреливаемые со всех сторон - из-за стен, с
чердачных вышек, из глубины погребов, изо всех окон, изо всех отдушин, изо
всех щелей в стенах, - притащили фашины и подожгли стены и людей. Пожар был
ответом на картечь.
В разрушенном крыле замка сквозь забранные железными решетками окна
видны остатки разоренных покоев главного кирпичного здания; в этих покоях
засела английская гвардия. Винтовая лестница, рассевшаяся от нижнего этажа
до самой крыши, кажется внутренностью разбитой раковины. Лестница проходила
сквозь два этажа; осажденные на ней и загнанные наверх англичане разрушили
нижние ступени. И теперь эти широкие плиты голубоватого камня лежат грудой
среди разросшейся крапивы. Десяток ступеней еще держится в стене; на первой
из них высечено изображение трезубца. Эти недосягаемые степени крепко сидят
в своих гнездах. Остальная часть лестницы похожа на челюсть, лишенную зубов.
Тут же высятся два дерева. Одно засохло, другое повреждено у корня, но
каждою весну зеленеет вновь. Оно начало прорастать сквозь лестницу с 1815
года.
Резня происходила в часовне. Теперь там снова тихо, но у нее странный
вид. Со времен бойни богослужений в ней не совершали. Однако аналой уцелел -
грубый деревянный аналой, прислоненный к необтесанной каменной глыбе. Четыре
выбеленные стены, против престола дверь, два полукруглых окошка, на двери
большое деревянное распятие, над распятием четырехугольная отдушина,
заткнутая охапкой сена, в углу, на земле, старая разбитая оконная рама -
такова эта часовня. Около аналоя прибита деревянная, XV века, статуя святой
Анны; голова младенца Иисуса оторвана картечью. Французы, на некоторое время
овладевшие часовней и затем выбитые из нее, подожгли ее. Пламя охватило
ветхое строение. Оно превратилось в раскаленную печь. Сгорела дверь, сгорел
пол, не сгорело лишь деревянное распятие. Пламя обуглило ноги Христа,
превратив их в почерневшие обрубки, но дальше не пошло. По словам местных
жителей, это было чудо. Младенцу Иисусу, которого обезглавили,
посчастливилось меньше, чем распятию.
Стены испещрены надписями. У ног Христовых можно прочесть: Henquines
{Энкинес (исп.).}, А дальше: Conde de Rio Maior {Граф де Рио Майор (исп.).}.
Marques у Marquesa de Almagro (Habаnа) {Маркиз и маркиза де Альмагро
(Гавана) (исп.).}. Встречаются и французские имена с восклицательными
знаками, говорящими о гневе. В 1849 году стены выбелили: здесь нации
поносили одна другую.
Возле двери часовни подобрали труп, державший в руке топор. Это был
труп подпоручика Легро.
Выходишь из часовни и направо замечаешь колодец. На этом дворе их два.
Спрашиваешь: почему у этого колодца нет ведра и блока? А потому, что из него
не черпают больше воды. Почему же из него не черпают больше воды? Потому что
он набит скелетами.
Последний, кто брал воду из этого колодца, был Гильом ван Кильсом. Этот
крестьянин проживал в Гугомоне и работал в замке садовником. 18 июня 1815
года его семья бежала и укрылась в лесу.
Лес, окружавший аббатство Вилье, давал в продолжение многих дней и
ночей приют несчастному разбежавшемуся населению. Еще и сейчас видны
явственные следы в виде старых обгоревших пней, отмечающих места жалких
становищ, скрывавшихся в зарослях кустарника.
Гильом ван Кильсом, оставшийся в Гугомоне, чтобы "стеречь замок",
забился в погреб. Англичане обнаружили его, вытащили из убежища и, избивая
ножнами сабель, принудили запуганного насмерть человека служить себе. Их
мучила жажда, и Гильом должен был приносить им пить, черпая воду из колодца.
Для многих то был последний глоток в жизни. Колодец, из которого пило
столько обреченных на гибель, должен был и сам погибнуть.
После сражения поторопились предать трупы земле. Смерть обладает
повадкой, присущей ей одной, - дразнить победу, вслед за славой насылая
болезни. Тиф - непременное дополнение к триумфу. Колодец был глубок, и его
превратили в могилу. В него сбросили триста трупов. Быть может, это сделали
слишком поспешно. Все ли были мертвы? Предание гласит, что не все. Говорят,
что в ночь после погребения из колодца слышались слабые голоса, взывавшие о
помощи.
Колодец стоит посреди двора. Три стены, наполовину из камня, наполовину
из кирпича, поставленные наподобие ширм и напоминающие четырехугольную
башенку, окружают его с трех сторон. Четвертая сторона свободна, и отсюда
черпали воду. В задней стене имеется что-то вроде неправильного круглого
оконца - вероятно, пробоина от разрывного снаряда. У башенки была когда-то
крыша, от которой сохранились балки. Железные подпорки правой стены образуют
крест. Наклонишься, и взгляд тонет в глубине кирпичного цилиндра,
наполненного мраком. Подножия стен вокруг колодца заросли крапивой.
Широкая голубая каменная плита, которая в Бельгии служит передней
стенкой колодцев, заменена скрепленными перекладиной пятью или шестью
обрубками дерева, узловатыми и кривыми, похожими на огромные кости скелета.
Нет больше ни ведра, ни цепи, ни блока, но сохранился еще каменный желоб,
служивший стоком. В нем скапливается дождевая вода, и время от времени из
соседних рощ сюда залетает пичужка, чтобы попить из него и тут же улететь.
Единственный жилой дом среди развалин - ферма. Дверь дома выходит во
двор. Рядом с красивой, в готическом стиле, пластинкой дверного замка
прибита наискось железная ручка в виде трилистника. В то мгновение, когда
ганноверский лейтенант Вильда взялся за нее, чтобы укрыться на ферме,
французский сапер отсек ему руку топором.
Семья, ныне живущая в этом доме, представляет собой потомство давно
умершего садовника ван Кильсома. Седая женщина рассказывала мне:
- Я все видела. Мне исполнилось в ту пору три года. Моя сестра была
постарше, она боялась и плакала. Нас отнесли в лес. Я сидела на руках у
матери. Чтобы лучше расслышать, все припадали ухом к земле. А я повторяла за
пушкой: "Бум, бум!"
Ворота во дворе, те, что налево, как мы уже говорили, выходят в
фруктовый сад.
Вид фруктового сада ужасен.
Он состоит из трех частей, вернее сказать - из трех актов драмы. Первая
часть - цветник, вторая - фруктовый сад, третья - роща. Все они обнесены
общей оградой: со стороны входа - строения замка и ферма, налево - плетень,
направо - стена, в глубине - стена. Правая стена - кирпичная, стена в глубине
- каменная. Прежде всего входишь в цветник. Он расположен в самом низу,
засажен кустами смородины, зарос сорными травами и заканчивается огромной
облицованной тесаным камнем террасой с круглыми балясинами. Это был
господский сад в том раннем французском стиле, который предшествовал
Ленотру; ныне же это руины и терновник. Пилястры увенчаны шарами, похожими
на каменные ядра. Еще и теперь насчитывают сорок три уцелевшие балясины на
подставках, остальные валяются в траве. Почти на всех видны следы картечи. А
одна, поврежденная, держится на перебитом своем конце, точно сломанная нога.
Вот в этот-то цветник, находящийся ниже фруктового сада, проникли шесть
солдат первого пехотного полка и, не имея возможности выйти оттуда,
настигнутые и затравленные, словно медведи в берлоге, приняли бой с двумя
ганноверскими ротами, из которых одна была вооружена карабинами. Ганноверцы
расположились за этой балюстрадой и стреляли сверху. Неустрашимые пехотинцы,
стреляя снизу, шесть против сотни, и не имея иного прикрытия, кроме кустов
смородины, продержались четверть часа.
Поднимаешься на несколько ступеней и выходишь из цветника в фруктовый
сад. Здесь, на пространстве в несколько квадратных саженей, в течение часа
пали тысяча пятьсот человек. Кажется, стены и сейчас готовы принять бой.
Тридцать восемь бойниц, пробитых в них англичанами на разной высоте, еще
уцелели. Против шестнадцатой бойницы находятся две могилы англичан с
надгробными гранитными плитами. Бойницы есть лишь в южной стене, на которую
были брошены главные силы. Снаружи стена скрыта высокой живой изгородью.
Французы, наступая, предполагали, что им придется брать приступом изгородь,
а наткнулись на стену, на препятствие и на засаду - на английскую гвардию,
на тридцать восемь орудий, паливших одновременно, на ураган ядер и пуль, и
бригада Суа была разгромлена. Так началась битва при Ватерлоо.
Однако фруктовый сад был взят. Лестниц не было, французы карабкались на
стены, цепляясь ногтями. Под деревьями завязался рукопашный бой. Вся трава
кругом обагрилась кровью. Батальон Нассау в семьсот человек был весь
уничтожен. Наружная сторона стены, против которой стояли две батареи
Келлермана, вся изрыта картечью.
Но и этот фруктовый сад, как всякий сад, не остается безучастным к
приходу весны. И здесь распускаются лютики и маргаритки, растет высокая
трава, пасутся рабочие лошади; протянутые между деревьями веревки с сохнущим
бельем заставляют прохожих пригибаться; ступаешь по этой целине, и нога то и
дело попадает в кротовые норы. В густой траве можно разглядеть сваленный, с
вывороченными корнями, зеленеющий ствол дерева. К нему прислонился, умирая,
майор Блакман. Под высоким соседним деревом пал немецкий генерал Дюпла,
француз по происхождению, эмигрировавший с семьей из Франции после отмены
Нантского эдикта. Совсем рядом склонилась старая, больная яблоня с повязкой
из соломы и глины. Почти все яблони пригнулись к земле от старости. Нет ни
одной, в которой не засела бы ружейная или картечная пуля. Этот сад полон
сухостоя. Среди ветвей летают вороны; вдали виднеется роща, где цветет
множество фиалок.
Здесь убит Бодюэн, ранен Фуа, здесь были пожар, резня, бойня, здесь
бурлил поток английской, немецкой и французской крови; здесь колодец, битком
набитый трупами; здесь уничтожены полк Нассау и полк Брауншвейгский, убит
Дюпла, убит Блакман, искалечена английская гвардия, погублены двадцать
французских батальонов из сорока, составлявших корпус Рейля, в одних только
развалинах замка Гугомон изрублены саблями, искрошены, задушены,
расстреляны, сожжены три тысячи человек, - и все это лишь для того, чтобы
ныне какой-нибудь крестьянин мог сказать путешественнику: "Сударь, дайте мне
три франка! Если хотите, я расскажу вам, как было дело при Ватерлоо".
Возвратимся назад - это право каждого повествователя - и перенесемся в
1815 год и даже несколько ранее того времени, с которого начинаются события,
рассказанные в первой части этой книги.
Если бы в ночь с 17 на 18 июня 1815 года не шел дождь, то будущее
Европы было бы иным. Несколько лишних капель воды сломили Наполеона. Чтобы
Ватерлоо послужило концом Аустерлица, провидению оказался нужным небольшой
дождь; достаточно было тучи, пронесшейся по небу, вопреки этому времени
года, чтобы вызвать крушение целого мира.
Битва при Ватерлоо могла начаться лишь в половине двенадцатого, и это
дало возможность Блюхеру прибыть вовремя. Почему? Потому что земля размокла
и надо было переждать, пока дороги обсохнут, чтобы подвезти артиллерию.
Наполеон был артиллерийским офицером, он и сам это чувствовал. Вся
сущность этого изумительного полководца сказалась в одной фразе его доклада
Директории по поводу Абукира - "Такое-то из наших ядер убило шесть человек".
Все его военные планы были рассчитаны на артиллерию. Стянуть в назначенное
место всю артиллерию - вот что было для него ключом победы. Стратегию
вражеского генерала он рассматривал как крепость и пробивал в ней брешь.
Слабые места подавлял картечью, завязывал сражения и разрешал их исход
пушкой. Его гений - гений точного прицела. Рассекать каре, распылять полки,
разрывать строй, уничтожать и рассеивать плотные колонны войск - вот его
цель; разить непрестанно - это он доверил ядру. Эта устрашающая система в
союзе с гениальностью за пятнадцать лет сделала непобедимым мрачного мастера
ратного дела.
18 июня 1815 года он тем более рассчитывал на артиллерию, что численное
ее превосходство было на его стороне. В распоряжении Веллингтона было всего
лишь сто пятьдесят девять орудий, у Наполеона - двести сорок.
Представьте себе, что земля была бы суха, артиллерия подошла бы вовремя
и битва могла бы начаться в шесть утра. Она была бы закончена к двум часам
дня, то есть за три часа до прибытия пруссаков.
Велика ли доля вины Наполеона в том, что битва была проиграна? Можно ли
обвинять в кораблекрушении кормчего?
Не осложнился ли явный упадок физических сил Наполеона в этот период
упадком и его душевных сил? Не износились ли за двадцать лет войны клинок и
ножны, не утомились ли его дух и тело? Не стал ли в полководце, как это ни
прискорбно, брать верх уже отслуживший воин? Одним словом, не угасал ли уже
тогда этот гений, как полагали многие видные историки? Не впадал ли он в
неистовство лишь для того, чтобы скрыть от самого себя свое бессилие? Не
начинал ли колебаться в предчувствии неверного будущего, дуновения которого
ощущал? Перестал ли - что так важно для главнокомандующего - сознавать
опасность? Не существует ли и для этих великих людей реальности, для этих
гигантов действия возраст, когда их гений становится близоруким? Над
совершенными гениями старость не имеет власти; для Данте, для Микеланджело
стареть - значило расти; неужели же для Аннибала и Наполеона это означало
увядать? Не утратил ли Наполеон чувство победы? Не дошел ли он до того, что
не распознавал подводных скал, не угадывал западни, не видел осыпающихся
краев бездны? Не лишился ли он дара предвидения катастрофы? Неужели он, кому
когда-то были ведомы все пути к славе и кто с высоты своей сверкающей
колесницы перстом владыки указывал на них, теперь, в гибельном ослеплении,
увлекал свои шумные, послушные легионы в бездну? Не овладело ли им в сорок
шесть лет полное безумие? Не превратился ли этот подобный титану возничий
судьбы просто в беспримерного сорвиголову?
Мы этого не думаем.
Намеченный им план битвы был, по общему мнению, образцовым. Ударить в
лоб союзным войскам, пробить брешь в рядах противника, разрезать
неприятельское войско надвое, англичан оттеснить к Галю, пруссаков к Тонгру,
разъединить Веллингтона с Блюхером, овладеть плато Мон-Сен-Жан, захватить
Брюссель, сбросить немцев в Рейн, а англичан в море - вот что для Наполеона
представляла собой эта битва. Дальнейший образ действий подсказало бы
будущее.
Мы, конечно, не собираемся излагать здесь историю Ватерлоо; одно из
основных действий рассказываемой нами драмы связано с этой битвой, но
история самой битвы не является предметом нашего повествования; к тому же
она описана, и описана мастерски, Наполеоном - с одной точки зрения, и целой
плеядой историков {Вальтером Скоттом, Ламартином, Волабелем, Шарасом, Кине,
Тьером (Прим. авт.).} - с другой. Что же касается нас, то мы, предоставляя
историкам спорить между собою, останемся лишь далеким зрителем, идущим по
долине любознательным прохожим, который наклоняется над землей, удобренной
трупами, и принимает, быть может, видимость за реальность. Мы не вправе
пренебречь во имя науки совокупностью фактов, в которых, несомненно, есть
нечто иллюзорное; мы не обладаем ни военным опытом, ни знанием стратегии,
которые могли бы оправдать ту или иную систему взглядов. Мы полагаем лишь,
что действия обоих полководцев в битве при Ватерлоо были подчинены сцеплению
случайностей. И если дело идет о роке - этом загадочном обвиняемом, - то мы
судим его, как судит народ-этот простодушный судья.
Тем, кто желает ясно представить себе сражение при Ватерлоо, надо
вообразить лежащую на земле громадную букву А. Левая сторона этой буквы -
дорога на Нивель, правая - дорога на Женап, поперечная черта буквы А -
проложенная в ложбине дорога из Оэна в Брен - л'Алле. Верхняя точка буквы А
- Мон-Сен-Жан, там находился Веллингтон; левая нижняя точка - Гугомон, там
стояли Рейль и Жером Бонапарт; правая нижняя точка - Бель-Альянс, там
находился Наполеон. Немного ниже, где поперечная черта пересекает правую
сторону буквы А, расположен Ге - Сент. В центре поперечной черты находился
пункт, где был решен исход сражения. Именно там позднее и водрузили льва -
символ высокого героизма императорской гвардии.
Треугольник в верхушке А, между двумя палочками и поперечной чертой, -
это плато Мон-Сен-Жан. В борьбе за это плато и заключалось сражение.
Фланги обеих армий тянулись вправо и влево от дорог на Женап и Нивель.
Д'Эрлон стоял против Пиктона, Рейль - против Гиля.
За вершиной буквы А, за плато Мон-Сен-Жан, находится Суанский лес.
Что же касается равнины, то вообразите себе обширное волнообразное
пространство, где каждый следующий вал встает над предыдущим, а все вместе
поднимаются к Мон-Сен-Жан, доходя до самого леса.
Два неприятельских войска на поле битвы - это два борца. Это схватка
врукопашную. Один старается повалить другого. Цепляются за все; любой куст -
опора, угол стены - защита; отсутствие самого жалкого домишки для прикрытия
тыла заставляет иногда отступать целый полк. Впадина в долине, неровность
почвы, кстати пробежавшая наперерез тропинка, лесок, овраг - все может
задержать шаг исполина, именуемого армией, и помешать его отступлению.
Покинувший поле битвы побежден. Вот откуда вытекает обязанность командующего
всматриваться в каждую группу деревьев, проверять каждый холмик.
Оба полководца тщательно изучили равнину Мон Сен-Жан, ныне именуемую
равниной Ватерлоо. За год до этого ее исследовал с мудрой
предусмотрительностью на случай большого сражения Веллингтон. В этой
местности и в этом бою лучшие условия оказались у Веллингтона, худшие - у
Наполеона. Английская армия находилась наверху, французская внизу.
Вряд ли стоит изображать здесь Наполеона утром 18 июня 1815 года, на
коне, с подзорной трубой в руках, на возвышенности Россом. Его облик и так
всем давно известен. Спокойный профиль под форменной шапочкой Бриеннской
школы, зеленый мундир, белые отвороты, скрывающие орденскую звезду, серый
редингот, скрывающий эполеты, кончик красной орденской ленты в вырезе
жилета, лосины, белый конь под алым бархатным чепраком. по углам которого
вышиты буква N с короной и орлы, на шелковых чулках ботфорты для верховой
езды, серебряные шпоры, шпага Маренго, - весь образ этого последнего Цезаря,
превозносимого одними и осуждаемого другими, еще стоит у всех перед глазами.
Долгое время образ этот был окружен ореолом, что являлось следствием
легендарного помрачения умов, вызываемого блеском славы многих героев и
затмевающего на тот или иной срок истину; но в настоящее время вместе с
историей наступает и прояснение.
Ясность истории неумолима. История таит в себе странное, божественное
свойство: будучи сама светом и именно в силу того, что она свет, она бросает
тень туда, где до этого видели сияние. Одного человека она превращает в два
различных призрака, один нападает на другого, вершит над ним правосудие,
мрачные черты деспота сталкиваются с обаянием полководца. Это дает народам
более правильное мерило при решающей оценке. Опозоренный Вавилон умаляет
славу Александра, порабощенный Рим умаляет славу Цезаря, разрушенный
Иерусалим умаляет славу Тита. Тирания переживает тирана. Горе тому, кто
позади себя оставил мрак, воплощенный в своем образе!
{* Темная сторона (лат.).}
Всем хорошо известен первый этап этого сражения. Начало неустойчивое,
неясное, нерешительное, угрожающее для обеих армий, но для англичан - в
большей степени, чем для французов.
Всю ночь шел дождь. Земля была размыта ливнем. В углублениях, словно в
бассейнах, скопилась вода; в некоторых местах вода заливала оси обозных
повозок; с подпруг лошадей капала жидкая грязь. Если бы колосья пшеницы и
ржи, примятые потоком движущихся повозок, не заполнили выбоин и не
образовали бы своего рода настил под колесами, то всякое движение, особенно
в узких долинах со стороны Папелота, оказалось бы невозможным.
Сражение началось поздно. Наполеон, как мы уже говорили, имел
обыкновение сосредоточивать в своих руках всю артиллерию, целясь, словно из
пистолета, то в одно, то в другое место поля битвы; и теперь он поджидал,
когда батареи, поставленные на колеса, смогут быстро и свободно
передвигаться; для этого необходимо было выглянуть солнцу и обсушить землю.
Но солнце не выглянуло. Под Аустерлицем оно встретило его по-другому! Когда
раздался первый пушечный залп, английский генерал Кольвиль, взглянув на
часы, отметил, что было тридцать пять минут двенадцатого.
Нападение левого французского фланга на Гугомон, более ожесточенное,
быть может, чем того желал сам император, открыло сражение. Одновременно
Наполеон атаковал центр, бросив бригаду Кио на Ге - Сент, а Ней двинул
правый французский фланг против левого английского, имевшего у себя в тылу
Папелот.
Атака на Гугомон была до некоторой степени ложной. Заманить туда
Веллингтона и заставить его отклониться влево - таков был план Наполеона.
План этот удался бы, если бы четыре роты английских гвардейцев и
мужественные бельгийцы дивизии Перпонше не стояли так твердо на своих
позициях, благодаря чему Веллингтон, вместо того чтобы стянуть туда основные
силы своих войск, послал им для подкрепления всего лишь четыре роты
английских гвардейцев и один брауншвейгский батальон.
Атака правого французского крыла на Папелот имела целью опрокинуть
левое английское крыло, отрезать путь на Брюссель, загородить дорогу на
случай появления пруссаков, захватить Мон - Сен- Жан, оттеснить Веллингтона
к Гугомону, оттуда к Брен - л'Алле, оттуда к Галю, - ничего не могло быть
яснее этого плана. За исключением некоторых несчастных случайностей, атака
удалась. Папелот был отбит, Ге - Сент взят приступом.
Отметим следующую подробность. В английской пехоте, в частности в
бригаде Кемпта, было много новобранцев. Молодые солдаты яростно
сопротивлялись нашим грозным пехотинцам; отсутствие опыта восполняла
неустрашимость; особенно блестяще проявили они себя как стрелки;
солдат-стрелок, предоставленный отчасти собственной инициативе, является,
так сказать, сам себе генералом; новобранцы выказали чисто французскую
сообразительность и боевой пыл. Новички, пехотинцы сражались с
воодушевлением. Это не понравилось Веллингтону.
После взятия Ге - Сента исход битвы стал сомнительным.
В этом дне от двенадцати до четырех часов есть неясный промежуток;
средина этой битвы почти неуловима и напоминает мрачный хаос рукопашной
схватки. Вдруг наступают сумерки. В тумане виднеется какая-то зыбь, какое-то
причудливое марево: части военного снаряжения того времени, ныне почти уже
не встречающиеся, высокие меховые шапки, ташки кавалеристов, перекрещенные
на груди ремни, сумки для гранат, доломаны гусар, красные сапоги с набором,
тяжелые кивера, украшенные витым шнуром, почти черная пехота Брауншвейга,
смешавшаяся с ярко-красной английской, у солдат которой вместо эполет были
толстые белые валики вокруг проймы рукавов, легкая ганноверская кавалерия в
удлиненных кожаных касках с медными полосками и султанами из рыжего конского
волоса, шотландцы с голыми коленями и в клетчатых пледах, высокие белые
гетры наших гренадер, - все это представляется как отдельные картины, но не
как ряды войск, построенные по правилам стратегии, и представляет интерес
для Сальватора Розы, но не для Грибоваля.
Во всякой битве есть что-то общее с бурей. Quid obscurum, quid divinum!
{Нечто темное, нечто божественное (лат.).}. Каждый историк различает
несколько поразивших его в схватке черт. Каким бы ни был расчет полководцев,
при столкновении вооруженных масс неизбежны бесчисленные отступления от
первоначального замысла; приведенные в действие планы обоих полководцев
вклиниваются один в другой и искажают друг друга. На поле боя вот это место
пожирает большее количество сражающихся, чем вон то: как рыхлый грунт -
здесь быстрее, а там медленнее - поглощает льющуюся на него воду. Это
вынуждает бросать туда больше солдат, чем предполагалось. Эти издержки
предвидеть нельзя.
Линия расположения войск колышется и извивается, словно нить; бесцельно
проливаются потоки крови; фронт колеблется; выбывающие или прибывающие полки
образуют в нем заливы или мысы; людские рифы непрерывно перемещаются; там,
где только что была пехота, появляется артиллерия; туда, где находилась
артиллерия, примчалась кавалерия. Батальоны - словно дымки: только сейчас
здесь было что-то, теперь ищите - его уже нет. Просветы в рядах
передвигаются; черные валы налетают и откатываются. Какой-то кладбищенский
ветер гонит, отбрасывает, вздувает и рассеивает трагические скопища людей.
Что такое рукопашная схватка? - Колебание. Устойчивость математически
точного плана отражает минуту, а не целый день. Чтобы изобразить битву,
нужен один из тех могучих художников, кисти которых был бы послушен хаос,
Рембрандт напишет ее лучше Вандермелена, ибо Вандермелен, точный в полдень,