Страница:
мрака, появилась на противоположной стороне долины, такая же сомкнутая и
плотная, и стала подниматься крупной рысью, сквозь облако сыпавшейся на нее
картечи, по страшному, покрытому грязью склону плато Мон - Сен - Жан.
Кавалеристы поднимались, сосредоточенные, грозные, непоколебимые; в
промежутках между ружейными залпами и артиллерийским обстрелом слышался
тяжкий топот. Две дивизии двигались двумя колоннами: дивизия Ватье - справа,
дивизия Делора - слева. Издали казалось, будто на гребень плато вползают два
громадных стальных ужа. Они возникли в битве словно некое чудо.
Ничего подобного не было видано со времени взятая тяжелой кавалерией
большого московского редута. Недоставало Мюрата, но Ней был тут. Казалось,
что вся эта масса людей превратилась в сказочное диво и обрела единую душу.
Эскадроны, видневшиеся сквозь местами разорванное огромное облако дыма,
извивались и вздувались, как щупальца полипа. Среди пушечных залпов и звуков
фанфар - хаос касок, криков, сабель, резкие движения лошадиных крупов,
страшная и вместе с тем послушная воинской дисциплине сумятица. А надо всем
этим - кирасы, словно чешуя гидры.
Можно подумать, что описываемое зрелище принадлежит иным векам. Нечто
подобное этому видению являлось, вероятно, в древних орфических эпопеях,
повествовавших о полулюдях - полуконях, об античных гипантропах, этих
титанах с человечьими головами и лошадиным туловищем, которые вскачь
взбирались на Олимп, страшные, неуязвимые, великолепные, боги и звери
одновременно.
Странное совпадение чисел: двадцать шесть батальонов готовились к
встрече этих двадцати шести эскадронов. За гребнем плато, укрываясь за
батареей, английская кавалерия, построенная в тринадцать каре, по два
батальона в каждом, и в две линии: семь каре на первой, шесть - на второй,
взяв ружья наизготовку и целясь в то, что должно было перед ней появиться,
ожидала спокойная, безмолвная, неподвижная. Она не видела кирасир, кирасиры
не видели ее. Она прислушивалась к нараставшему приливу этого моря людей.
Она все яснее различала топот трех тысяч коней, бежавших крупной рысью,
мерный стук их копыт, бряцанье сабель, звяканье кирас и могучее, яростное
дыхание. Наступила грозная тишина, потом внезапно над гребнем возник длинный
ряд поднятых рук, потрясающих саблями, каски, трубы, штандарты и три тысячи
седоусых голов, кричавших: "Да здравствует император!" Вся эта кавалерия
обрушилась на плато. Это походило на начинающееся землетрясение.
Вдруг произошло нечто трагическое: налево от англичан, направо от нас
раздался страшный вопль, кони кирасир, мчавшиеся во главе колонны, встали на
дыбы. Очутившись на самом гребне плато, кирасиры, отдавшиеся во власть
необузданной ярости, готовые к смертоносной атаке на неприятельские каре и
батареи, внезапно увидели между собой и англичанами провал, пропасть. То
была пролегавшая в ложбине дорога на Оэн.
Мгновение это было ужасно. Перед ними, непредвиденный, круто
обрывавшийся под копытами коней меж двух своих откосов зиял овраг глубиной в
две туазы. Второй ряд конницы столкнул туда передний, третий столкнул туда
второй; кони взвивались на дыбы, откидывались, падали на круп, скользили по
откосу вверх ногами, сбрасывали и подминали под себя всадников. Отступить не
было никакой возможности, вся колонна словно превратилась в метательный
снаряд; сила, собранная для того, чтобы раздавить англичан, раздавила самих
французов. Преодолеть неумолимый овраг можно было, лишь набив его доверху;
всадники и кони, смешавшись, скатывались вниз, давя друг друга, образуя в
этой пропасти сплошное месиво тел, и только когда овраг наполнился живыми
людьми, то, ступая по ним, перешли уцелевшие. Почти треть бригады Дюбуа
погибла в этой пропасти. Это было началом проигрыша сражения.
Местное предание, которое, вероятно, преувеличивает потери, гласит, что
на оэнской дороге нашли себе могилу две тысячи коней и полторы тысячи
всадников. Цифры эти включают, по-видимому, и все прочие трупы, сброшенные в
овраг на следующий день.
Заметим мимоходом, что это была та самая, так жестоко пострадавшая
бригада Дюбуа, которая за час перед тем, самостоятельно атакуя Люнебургский
батальон, захватила его знамя.
Наполеон, прежде чем отдать кирасирам Мило приказ идти в атаку,
тщательно исследовал местность, но дорогу в ложбине, ничем не выдававшую
себя на поверхности плато, он увидеть не мог. Однако белая часовенка на
пересечении этой дороги с нивельским шоссе насторожила его, и он спросил
проводника Лакоста о возможности какого-либо препятствия. Проводник
отрицательно покачал головой. Можно почти с уверенностью сказать, что
безмолвный ответ этого крестьянина породил катастрофу Наполеона.
Суждено было последовать и другим роковым обстоятельствам.
Мог ли Наполеон выиграть это сражение? Мы отвечаем: нет. Почему? Был ли
тому помехой Веллингтон? Блюхер? Нет. Помехой тому был бог.
Победа Бонапарта при Ватерлоо уже не входила в расчеты XIX века.
Готовился другой ряд событий, где Наполеону не было места. Немилость рока
давала о себе знать задолго до этого сражения.
Пробил час падения необыкновенного человека.
Чрезмерный вес его в судьбе народов нарушал общее равновесие. Его
личность сама по себе значила больше, чем все человечество в целом. Избыток
жизненной силы человечества, сосредоточенной в одной голове, целый мир,
представленный в конечном счете мозгом одного человека, стали бы губительны
для цивилизации, если бы такое положение продолжалось. Наступила минута,
когда высшая, неподкупная справедливость должна была обратить на это свой
взор. Возможно, к этой справедливости вопияли правила и основы, которым
подчинены постоянные силы тяготения как в нравственном, так и в материальном
порядке вещей. Дымящаяся кровь, переполненные кладбища, материнские слезы -
все это грозные обвинители. Когда мир страждет от чрезмерного бремени, мрак
испускает таинственные стенания, и бездна им внемлет.
На императора вознеслась жалоба небесам, и падение его было предрешено.
Он мешал богу.
Ватерлоо - не битва. Это изменение облика всей вселенной.
Почти в то же самое мгновение, когда обнаружился овраг, обнаружилась и
батарея.
Шестьдесят пушек и тринадцать каре открыли огонь в упор по кирасирам.
Неустрашимый генерал Делор отдал военный салют английской батарее.
Вся английская конная артиллерия галопом вернулась к своим каре.
Кирасиры не остановились ни на одно мгновение. Катастрофа во рву сократила
их ряды, но не лишила мужества. Они были из тех людей, доблесть коих
возрастает с уменьшением их численности.
Колонна Ватье пострадала от бедствия. Колонна Делора, которой Ней,
будто предчувствуя западню, приказал идти стороною, левей, пришла в целости.
Кирасиры ринулись на английские каре.
Они неслись во весь опор, отпустив поводья, с саблями в зубах и с
пистолетами в руках, - такова была эта атака.
В сражениях бывают минуты, когда душа человека ожесточается и
превращает солдата в статую, и тогда вся эта масса плоти становится
гранитом. Английские батальоны не дрогнули перед отчаянным натиском.
И тут наступило нечто страшное.
Весь фронт английских каре был атакован одновременно. Неистовый вихрь
налетел на них. Но эта стойкая пехота оставалась непоколебимой. Первый ряд,
опустившись на колено, встречал кирасир в штыки, второй расстреливал их; за
вторым рядом канониры заряжали пушки; фронт каре разверзался, пропуская
шквал картечного огня, и смыкался вновь. Кирасиры отвечали на это новой
атакой. Огромные кони вздымались на дыбы, перескакивали через ряды каре,
перепрыгивали через штыки и падали, подобные гигантам, среди четырех живых
стен. Ядра пробивали бреши в рядах кирасир, кирасиры пробивали бреши в каре.
Целые шеренги солдат исчезали, раздавленные конями. Штыки вонзались в брюхо
кентавров. Вот причина тех уродливых ран, которых, быть может, не видели во
время других битв. Каре, как бы прогрызаемые этой бешеной кавалерией,
стягивались, но не поддавались. Их запасы картечи были неистощимы, и взрыв
следовал за взрывом среди массы штурмующих. Чудовищна была картина этого
боя! Каре были уже не батальоны, а кратеры; кирасиры- не кавалерия, а
ураган. Каждое каре превратилось в вулкан, атакованный тучей, лава боролась
с молнией.
Крайнее каре справа, лишенное защиты с двух сторон и подвергавшееся
наибольшей опасности, было почти полностью уничтожено при первом же
столкновении. Оно состояло из 75-го полка шотландских горцев. В то время как
вокруг шла резня, в центре атакуемых волынщик, сидевший на барабане и
хранивший полнейшее спокойствие, опустив меланхолический взор, полный
отражений родных озер и лесов, играл песни горцев. Шотландцы умирали с
мыслью о Бен Лотиане, подобно грекам, вспоминавшим об Аргосе. Сабля
кирасира, отсекшая волынку вместе с державшей ее рукой, заставила смолкнуть
песню, убив певца.
Кирасирам, сравнительно немногочисленным да еще понесшим потери во
время катастрофы в овраге, противостояла чуть ли не вся английская армия, но
они словно умножились, ибо каждый из них стоил десяти. Между тем несколько
ганноверских батальонов отступило. Веллингтон заметил это и вспомнил о своей
кавалерии. Если бы Наполеон в этот же момент вспомнил о своей пехоте, он
выиграл бы сражение. То, что он забыл о ней, было его великой, роковой
ошибкой.
Атакующие внезапно превратились в атакуемых. В тылу у кирасир оказалась
английская кавалерия. Впереди - каре, позади - Сомерсет; Сомерсет означал
тысячу четыреста гвардейских драгун. У Сомерсета по правую руку был Дорнберг
с немецкой легкой кавалерией, по левую - Трип с бельгийскими карабинерами;
кирасиры, атакуемые с фланга и с фронта, спереди и с тыла пехотой и
кавалерией, должны были отбиваться сразу от всех. Но разве это имело для них
значение? Они стали вихрем. Их доблесть перешла границы возможного.
А в тылу у них непрерывно гремела батарея. Вот почему эти люди могли
быть ранены в спину. Одна из их кирас, пробитая у левой лопатки, находится в
коллекции "Музея Ватерлоо".
Против таких французов могли устоять только такие же англичане.
То была уже не сеча, а мрак, неистовство, головокружительный порыв душ
и доблестей, ураган сабельных молний. В одно мгновение из тысячи четырехсот
драгун осталось лишь восемьсот; их командир, подполковник Фуллер, пал
мертвым. Ней подоспел с уланами и егерями Лефевра - Денуэта. Плато Мон - Сен
- Жан было взято, отбито и взято вновь. Кирасиры оставляли кавалерию, чтобы
снова обрушиться на пехоту; в этой ужасающей давке люди сошлись грудь с
грудью, схватились врукопашную. Каре продолжали держаться.
Они выдержали двенадцать атак. Под Неем было убито четыре лошади.
Половина кирасир полегли на плато. Битва длилась два часа.
Войска англичан были сильно потрепаны. Без сомнения, не будь кирасиры
ослаблены при первой же своей атаке катастрофой в ложбине, они опрокинули бы
центр и одержали бы победу. Эта необыкновенная кавалерия поразила Клинтона,
видевшего Талаверу и Бадахос. Веллингтон, на три четверти побежденный,
героически отдавал им должное, повторяя вполголоса: "Великолепно!"
{Splendid! - подлинное его выражение. (Прим. авт.).}.
Кирасиры уничтожили семь каре из тринадцати, захватили или заклепали
шестьдесят пушек и отняли у англичан шесть знамен, которые были отнесены
императору, к ферме Бель-Альянс, тремя кирасирами и тремя гвардейскими
егерями.
Положение Веллингтона ухудшилось. Это страшное сражение было похоже на
поединок между двумя остервенелыми ранеными бойцами, когда оба, продолжая
нападать и отбиваться, истекают кровью. Кто падет первый?
Борьба на плато продолжалась.
Докуда дошли кирасиры? Никто не мог бы это определить. Достоверно одно:
на следующий день после сражения, в том месте, где перекрещиваются четыре
дороги - на Нивель, Женап, Ла - Гюльп и Брюссель, на площадке монсенжанских
весов для взвешивания повозок были найдены трупы кирасира и его коня. Этот
всадник пробился сквозь английские линии. Один из тех. кто поднял труп, до
сих пор проживает в Мон - Сен - Жане. Его зовут Дегаз. Тогда ему было
восемнадцать лет.
Веллингтон чувствовал, что почва ускользает из-под его ног. Развязка
приближалась.
Кирасиры не достигли желанной цели в том смысле, что не прорвали
центра. Так как плато принадлежало и тем и другим, то оно не принадлежало
никому, однако большая часть его оставалась в конечном счете за англичанами.
Веллингтон удерживал деревню и верхнюю часть плато. Ней держал только
гребень и склон. Обе стороны словно пустили корни в эту могильную землю.
Но поражение англичан казалось неизбежным: армия истекала кровью. Кемпт
на левом крыле требовал подкреплений. "Подкреплений нет, - отвечал
Веллингтон. - Пусть умирает!" Почти в ту же минуту - это странное совпадение
свидетельствует об истощении обеих армий - Ней требовал у Наполеона пехоты,
и Наполеон восклицал: "Пехоты! А где я ее возьму? Рожу, что ли?"
Однако английская армия была более истощена. Яростные броски
исполинских эскадронов в кованых кирасах со стальными нагрудниками смяли
пехоту. Лишь по кучке солдат, окружавших знамя, можно было судить о том, что
здесь был полк, иными батальонами командовали теперь капитаны или
лейтенанты; дивизия Альтена, уже сильно пострадавшая при Ге - Сенте, была
почти истреблена; неустрашимые бельгийцы из бригады Ван - Клузе устилали
своими телами ржаное поле вдоль нивельской дороги. Не осталось почти ни
единого человека от голландских гренадер, которые в 1811 году вместе с
французами сражались с Веллингтоном в Испании, а в 1815 году, примкнув к
англичанам, сражались с Наполеоном. Потери среди командиров были очень
значительны. У лорда Угсбриджа, который на другой день велел похоронить свою
отрезанную ногу, было раздроблено колено. У французов во время атаки кирасир
выбыли из строя Делор, Леритье, Кольбер, Дноп, Траверс и Бланкар, у англичан
Альтен был ранен, Барн ранен, Делансе убит, Ван-Меерен убит, Омптеда убит,
генеральный штаб Веллингтона опустошен - на долю Англии выпала горшая участь
в этом кровавом равновесии. 2-й полк гвардейской пехоты лишился пяти
подполковников, четырех капитанов и трех прапорщиков; первый батальон 30-го
пехотного полка потерял двадцать четыре офицера и сто двенадцать солдат; в
79-м полку горцев было ранено двадцать четыре офицера, убито восемнадцать
офицеров, уничтожено четыреста пятьдесят рядовых. Целый полк ганноверских
гусар Камберленда, с полковником Гаке во главе, - его впоследствии судили и
разжаловали, - испугавшись рукопашной схватки, показал тыл и бежал через
Суанский лес, сея смятение до самого Брюсселя. Увидев, что французы
продвинулись вперед и приближаются к лесу, фурштат, фуражные повозки, обозы,
фургоны, переполненные ранеными, тоже ринулись назад; голландцы под саблями
французской кавалерии вопили "Спасите!" От Вер - Куку до Гренандаля, на
протяжении почти двух миль в направлении Брюсселя, вся местность, по
свидетельству очевидцев, которые живы еще и теперь, была запружена
беглецами. Паника была так сильна, что докатилась до принца Конде в Мехельне
и Людовика XVIII-в Генте. Если не считать слабого резерва, построенного
эшелонами за лазаретом на ферме Мон - Сен - Жан, и бригад Вивиана и
Ванделера, прикрывавших левый фланг, у Веллингтона кавалерии больше не было.
Целые батареи валялись на земле, орудия были сбиты с лафетов.
Эти факты подтверждает Сиборн, а Прингль, преувеличивая бедствие,
говорит даже, будто численность англо-голландской армии была сведена к
тридцати четырем тысячам человек. Железный герцог оставался невозмутимым,
однако губы его побледнели. Австрийский кригс - комиссар Винцент и испанский
кригс - комиссар Алава, присутствовавшие при сражении в английском
генеральном штабе, считали герцога погибшим. В пять часов Веллингтон вынул
часы, и окружающие услышали, как он прошептал мрачные слова: "Блюхер или
ночь!"
Именно в эту минуту и сверкнул ряд штыков вдалеке на высотах, в стороне
Фришмона.
И тут в этой исполинской драме наступил перелом.
Трагическое заблуждение Наполеона всем известно; он ждал Груши, а
явился Блюхер - смерть вместо жизни.
Судьба совершает порой такие крутые повороты: не владычество над всем
миром, а остров св. Елены.
Если бы пастушок, служивший проводником Бюлову, генерал-лейтенанту при
Блюхере, посоветовал ему выйти из лесу выше Фришмона, а не ниже Плансенуа,
быть может, судьба XIX века была бы иной. Наполеон выиграл бы сражение при
Ватерлоо. Следуя любым путем, кроме пролегающего ниже Плансенуа, прусская
армия встретила бы непроходимый для артиллерии овраг, и Бюлов не подоспел бы
вовремя.
Между тем один лишь час промедления (так говорит генерал Мюфлинг) - и
Блюхер не застал бы уже прежнего Веллингтона: "Битва при Ватерлоо была бы
проиграна".
Ясно, что Блюхеру давно пора было явиться. Однако он сильно запоздал.
Он стоял бивуаком на Дион - ле - Моп и выступил с зарей. Но дороги были
непроезжие, и его дивизии застревали в грязи. Пушки вязли в колеях по самые
ступицы. Кроме того, пришлось переправляться через реку Диль по узкому
Ваврскому мосту; улица, ведущая к мосту, была подожжена французами; зарядные
ящики и артиллерийский обоз не могли пробиться сквозь двойной ряд пылающих
домов и должны были ждать, пока кончится пожар. К полудню авангард Бюлова
все еще не достиг Шапель - Сен - Ламбер.
Если бы сражение началось двумя часами ранее, оно окончилось бы к
четырем часам, и Блюхер подоспел бы к победе Наполеона. Таковы великие
случайности, соразмерные с бесконечностью, которую мы не в силах постичь.
Еще в полдень император первый увидел в подзорную трубу нечто,
приковавшее его внимание. "Я вижу там, вдали, облако; мне кажется, это
войско", - сказал он. Затем, обратившись к герцогу Дальматскому, спросил:
"Сульт! Что вы видите в направлении Шапель - Сен - Ламбер?" Маршал,
приставив к глазам свою зрительную трубу, ответил: "Четыре, а то и пять
тысяч человек, ваше величество. Очевидно, Груши!" Между тем все это было
неподвижно и тонуло в тумане. Зрительные трубы генерального штаба
внимательно изучали "облако", замеченное императором. Некоторые утверждали:
"Это колонны на бивуаке". Большинство говорило: "Это деревья". Несомненно
было лишь то, что облако не двигалось. Император отправил на разведку к
этому темному пятну дивизион легкой кавалерии Домона.
Бюлов действительно не двигался. Его авангард был очень слаб и не мог
принять боя. Он принужден был дожидаться главных сил корпуса и получил
приказ сосредоточить войска, прежде чем выстроиться боевым порядком; но в
пять часов, при виде бедственного положения Веллингтона, Блюхер приказал
Бюлову наступать и произнес знаменитые слова: "Надо дать передышку
английской армии".
Вскоре дивизии Лостена, Гиллера, Гаке и Рисселя развернулись перед
корпусом Лобо, кавалерия принца Вильгельма Прусского выступила из Парижского
леса, Плансенуа запылало, и прусские ядра посыпались градом, залетая даже в
ряды гвардии, стоявшей в резерве за Наполеоном.
Остальное известно: вступление в бой третьей армии, дислокация
сражения, восемьдесят шесть внезапно загрохотавших пушечных жерл, появление
вместе с Бюловым Пирха 1-го, предводительствуемая самим Блюхером кавалерия
Цитена, оттесненные французы, сброшенный с оэнского плато Марконье, выбитый
из Папелота Дюрют, отступающие Донзело и Кио, окруженный Лобо, стремительно
разворачивающаяся к ночи новая битва, наши беззащитные полки, переходящая в
наступление и двинувшаяся вперед вся английская пехота, огромная брешь во
французской армии, дружные усилия английской и прусской картечи,
истребление, разгром фронта, разгром флангов, и среди этого ужасного развала
- вступающая в бой гвардия.
Идя навстречу неминуемой смерти, гвардия кричала: "Да здравствует
император!" История не знает ничего более волнующего, чем эта агония,
исторгающая приветственные клики.
Весь день небо было пасмурно. Вдруг, в тот самый момент, - а было
восемь часов вечера, - тучи на горизонте разорвались и пропустили сквозь
ветви вязов, росших вдоль нивельской дороги, зловещий багровый отблеск
заходящего солнца. Под Аустерлицем оно всходило.
Каждый гвардейский батальон к развязке этой драмы был под началом
генерала. Фриан, Мишель, Роге, Гарле, Мале, Поре де Морван - все были тут!
Когда высокие шапки гренадеров с изображением орла на широких бляхах
показались во мгле этой сечи стройными, ровными, невозмутимыми,
величественно-гордыми рядами, неприятель почувствовал уважение к Франции.
Казалось, двадцать богинь победы с развернутыми крылами вступили на поле
боя, и те, что были победителями, считая себя побежденными, отступили, но
Веллингтон крикнул: "Ни с места, гвардейцы, целься вернее!" Полк красных
английских гвардейцев, залегших за плетнями, поднялся, туча картечи пробила
трехцветное знамя, реявшее над нашими орлами, солдаты сшиблись друг с
другом, и кровопролитная битва началась. В темноте императорская гвардия
почувствовала, как дрогнули вокруг нее войска, как всколыхнулась огромная
волна беспорядочного отступления, услышала крики: "Спасайся, кто может!" -
вместо прежнего: "Да здравствует император!" и, зная, что за ее спиной
бегут, все же продолжала наступать, осыпаемая все возраставшим градом
снарядов, с каждым шагом теряя все больше людей. Тут не было ни робких, ни
нерешительных, Всякий солдат в этом полку был героем, равно как и генерал.
Ни один человек не уклонился от самоубийства.
Ней, вне себя, величественный в своей решимости принять смерть,
подставлял грудь всем ударам этого шквала. Под ним убили пятую лошадь. Весь
в поту, с пылающим взором, с пеной на губах, в расстегнутом мундире, с одной
эполетой, полуотсеченной сабельным ударом английского конногвардейца, со
сплющенным крестом Большого орла, окровавленный, забрызганный грязью,
великолепный, со сломанной шпагой в руке, он восклицал: "Смотрите, как
умирает маршал Франции на поле битвы!" Но тщетно: он не умер. Он был
растерян и возмущен. "А ты? Неужели ты не хочешь, чтобы тебя убили?" -
крикнул он Друэ д'Эрлону. Под сокрушительным артиллерийским огнем,
направленным против горсточки людей, он кричал: "Значит, на мою долю ничего?
О, я хоте т бы, чтобы меня пробили все эти английские ядра!" Несчастный, ты
уцелел, чтобы пасть от французских пуль!
Отступление в тылу гвардии носило зловещий характер.
Армия вдруг дрогнула со всех сторон одновременно - у Гугомона,
Ге-Сента. Папелота, Плансенуа. За криками: "Измена!" последовало:
"Спасайся!" Разбегающаяся армия подобна оттепели. Все оседает, дает трещины,
колеблется, ломается, катится, рушится, сталкивается, торопится, мчится. Это
неописуемый распад целого. Ней хватает у кого-то коня, вскакивает на него и,
без шляпы, без шейного платка, без шпаги, становится поперек брюссельского
шоссе, задерживая и англичан и французов. Он пытается остановить армию, он
призывает ее вернуться, он оскорбляет ее, он цепляется за убегающих, он рвет
и мечет. Солдаты, обегая его, кричат: "Да здравствует маршал Ней!" Два полка
Дюрюта мечутся в смятении, как мяч, перебрасываемый то туда, то сюда, между
саблями уланов и огнем бригад Кемпта, Беста, Пакка и Риландта. Опаснейшая из
схваток - бегство; друзья убивают друг друга ради собственного спасения,
эскадроны и батальоны разбиваются друг о друга и разбрызгиваются, словно
гигантская пена битвы. Лобо на одном конце, Рейль на другом втянуты в этот
людской поток. Тщетно Наполеон ставит ему преграды с помощью остатков своей
гвардии, напрасно в последнем усилии жертвует последними эскадронами личной
охраны. Кио отступает перед Вивианом, Келлерман - перед Ванделером, Лобо -
перед Бюловым, Морапперед Пирхом, Домон и Сюбервик - перед принцем
Вильгельмом Прусским, Гийо, который повел в атаку императорские эскадроны,
падает, затоптанный конями английских драгун. Наполеон галопом проносится
вдоль верениц беглецов, увещевает, настаивает, угрожает, умоляет. Все уста,
еще утром кричавшие: "Да здравствует император!", теперь безмолвствуют; его
почти не узнают. Только что прибывшая прусская кавалерия налетает, несется,
сечет, рубит, режет, убивает, истребляет. Упряжки сталкиваются, орудия
мчатся прочь, обозные выпрягают лошадей из артиллерийских повозок и бегут,
фургоны, опрокинутые вверх колесами, загромождают дорогу и служат причиной
новой бойни. Люди давят, теснят друг друга, ступают по живым и мертвым. Руки
разят наугад, что и как попало. Несметные толпы наводняют дороги, тропинки,
мосты, равнины, холмы, долины, леса - все запружено обращенной в бегство
сорокатысячной массой людей. Вопли, отчаяние, брошенные в рожь ружья и
ранцы, расчищенные ударами сабель проходы; нет уже ни товарищей, ни
офицеров, ни генералов, - царит один невообразимый ужас. Там - Цитен,
крошащий Францию в свое удовольствие. Там - львы, превращенные в ланей.
Таково было это бегство!
В Женапе сделали попытку задержаться, укрепиться, дать отпор врагу.
плотная, и стала подниматься крупной рысью, сквозь облако сыпавшейся на нее
картечи, по страшному, покрытому грязью склону плато Мон - Сен - Жан.
Кавалеристы поднимались, сосредоточенные, грозные, непоколебимые; в
промежутках между ружейными залпами и артиллерийским обстрелом слышался
тяжкий топот. Две дивизии двигались двумя колоннами: дивизия Ватье - справа,
дивизия Делора - слева. Издали казалось, будто на гребень плато вползают два
громадных стальных ужа. Они возникли в битве словно некое чудо.
Ничего подобного не было видано со времени взятая тяжелой кавалерией
большого московского редута. Недоставало Мюрата, но Ней был тут. Казалось,
что вся эта масса людей превратилась в сказочное диво и обрела единую душу.
Эскадроны, видневшиеся сквозь местами разорванное огромное облако дыма,
извивались и вздувались, как щупальца полипа. Среди пушечных залпов и звуков
фанфар - хаос касок, криков, сабель, резкие движения лошадиных крупов,
страшная и вместе с тем послушная воинской дисциплине сумятица. А надо всем
этим - кирасы, словно чешуя гидры.
Можно подумать, что описываемое зрелище принадлежит иным векам. Нечто
подобное этому видению являлось, вероятно, в древних орфических эпопеях,
повествовавших о полулюдях - полуконях, об античных гипантропах, этих
титанах с человечьими головами и лошадиным туловищем, которые вскачь
взбирались на Олимп, страшные, неуязвимые, великолепные, боги и звери
одновременно.
Странное совпадение чисел: двадцать шесть батальонов готовились к
встрече этих двадцати шести эскадронов. За гребнем плато, укрываясь за
батареей, английская кавалерия, построенная в тринадцать каре, по два
батальона в каждом, и в две линии: семь каре на первой, шесть - на второй,
взяв ружья наизготовку и целясь в то, что должно было перед ней появиться,
ожидала спокойная, безмолвная, неподвижная. Она не видела кирасир, кирасиры
не видели ее. Она прислушивалась к нараставшему приливу этого моря людей.
Она все яснее различала топот трех тысяч коней, бежавших крупной рысью,
мерный стук их копыт, бряцанье сабель, звяканье кирас и могучее, яростное
дыхание. Наступила грозная тишина, потом внезапно над гребнем возник длинный
ряд поднятых рук, потрясающих саблями, каски, трубы, штандарты и три тысячи
седоусых голов, кричавших: "Да здравствует император!" Вся эта кавалерия
обрушилась на плато. Это походило на начинающееся землетрясение.
Вдруг произошло нечто трагическое: налево от англичан, направо от нас
раздался страшный вопль, кони кирасир, мчавшиеся во главе колонны, встали на
дыбы. Очутившись на самом гребне плато, кирасиры, отдавшиеся во власть
необузданной ярости, готовые к смертоносной атаке на неприятельские каре и
батареи, внезапно увидели между собой и англичанами провал, пропасть. То
была пролегавшая в ложбине дорога на Оэн.
Мгновение это было ужасно. Перед ними, непредвиденный, круто
обрывавшийся под копытами коней меж двух своих откосов зиял овраг глубиной в
две туазы. Второй ряд конницы столкнул туда передний, третий столкнул туда
второй; кони взвивались на дыбы, откидывались, падали на круп, скользили по
откосу вверх ногами, сбрасывали и подминали под себя всадников. Отступить не
было никакой возможности, вся колонна словно превратилась в метательный
снаряд; сила, собранная для того, чтобы раздавить англичан, раздавила самих
французов. Преодолеть неумолимый овраг можно было, лишь набив его доверху;
всадники и кони, смешавшись, скатывались вниз, давя друг друга, образуя в
этой пропасти сплошное месиво тел, и только когда овраг наполнился живыми
людьми, то, ступая по ним, перешли уцелевшие. Почти треть бригады Дюбуа
погибла в этой пропасти. Это было началом проигрыша сражения.
Местное предание, которое, вероятно, преувеличивает потери, гласит, что
на оэнской дороге нашли себе могилу две тысячи коней и полторы тысячи
всадников. Цифры эти включают, по-видимому, и все прочие трупы, сброшенные в
овраг на следующий день.
Заметим мимоходом, что это была та самая, так жестоко пострадавшая
бригада Дюбуа, которая за час перед тем, самостоятельно атакуя Люнебургский
батальон, захватила его знамя.
Наполеон, прежде чем отдать кирасирам Мило приказ идти в атаку,
тщательно исследовал местность, но дорогу в ложбине, ничем не выдававшую
себя на поверхности плато, он увидеть не мог. Однако белая часовенка на
пересечении этой дороги с нивельским шоссе насторожила его, и он спросил
проводника Лакоста о возможности какого-либо препятствия. Проводник
отрицательно покачал головой. Можно почти с уверенностью сказать, что
безмолвный ответ этого крестьянина породил катастрофу Наполеона.
Суждено было последовать и другим роковым обстоятельствам.
Мог ли Наполеон выиграть это сражение? Мы отвечаем: нет. Почему? Был ли
тому помехой Веллингтон? Блюхер? Нет. Помехой тому был бог.
Победа Бонапарта при Ватерлоо уже не входила в расчеты XIX века.
Готовился другой ряд событий, где Наполеону не было места. Немилость рока
давала о себе знать задолго до этого сражения.
Пробил час падения необыкновенного человека.
Чрезмерный вес его в судьбе народов нарушал общее равновесие. Его
личность сама по себе значила больше, чем все человечество в целом. Избыток
жизненной силы человечества, сосредоточенной в одной голове, целый мир,
представленный в конечном счете мозгом одного человека, стали бы губительны
для цивилизации, если бы такое положение продолжалось. Наступила минута,
когда высшая, неподкупная справедливость должна была обратить на это свой
взор. Возможно, к этой справедливости вопияли правила и основы, которым
подчинены постоянные силы тяготения как в нравственном, так и в материальном
порядке вещей. Дымящаяся кровь, переполненные кладбища, материнские слезы -
все это грозные обвинители. Когда мир страждет от чрезмерного бремени, мрак
испускает таинственные стенания, и бездна им внемлет.
На императора вознеслась жалоба небесам, и падение его было предрешено.
Он мешал богу.
Ватерлоо - не битва. Это изменение облика всей вселенной.
Почти в то же самое мгновение, когда обнаружился овраг, обнаружилась и
батарея.
Шестьдесят пушек и тринадцать каре открыли огонь в упор по кирасирам.
Неустрашимый генерал Делор отдал военный салют английской батарее.
Вся английская конная артиллерия галопом вернулась к своим каре.
Кирасиры не остановились ни на одно мгновение. Катастрофа во рву сократила
их ряды, но не лишила мужества. Они были из тех людей, доблесть коих
возрастает с уменьшением их численности.
Колонна Ватье пострадала от бедствия. Колонна Делора, которой Ней,
будто предчувствуя западню, приказал идти стороною, левей, пришла в целости.
Кирасиры ринулись на английские каре.
Они неслись во весь опор, отпустив поводья, с саблями в зубах и с
пистолетами в руках, - такова была эта атака.
В сражениях бывают минуты, когда душа человека ожесточается и
превращает солдата в статую, и тогда вся эта масса плоти становится
гранитом. Английские батальоны не дрогнули перед отчаянным натиском.
И тут наступило нечто страшное.
Весь фронт английских каре был атакован одновременно. Неистовый вихрь
налетел на них. Но эта стойкая пехота оставалась непоколебимой. Первый ряд,
опустившись на колено, встречал кирасир в штыки, второй расстреливал их; за
вторым рядом канониры заряжали пушки; фронт каре разверзался, пропуская
шквал картечного огня, и смыкался вновь. Кирасиры отвечали на это новой
атакой. Огромные кони вздымались на дыбы, перескакивали через ряды каре,
перепрыгивали через штыки и падали, подобные гигантам, среди четырех живых
стен. Ядра пробивали бреши в рядах кирасир, кирасиры пробивали бреши в каре.
Целые шеренги солдат исчезали, раздавленные конями. Штыки вонзались в брюхо
кентавров. Вот причина тех уродливых ран, которых, быть может, не видели во
время других битв. Каре, как бы прогрызаемые этой бешеной кавалерией,
стягивались, но не поддавались. Их запасы картечи были неистощимы, и взрыв
следовал за взрывом среди массы штурмующих. Чудовищна была картина этого
боя! Каре были уже не батальоны, а кратеры; кирасиры- не кавалерия, а
ураган. Каждое каре превратилось в вулкан, атакованный тучей, лава боролась
с молнией.
Крайнее каре справа, лишенное защиты с двух сторон и подвергавшееся
наибольшей опасности, было почти полностью уничтожено при первом же
столкновении. Оно состояло из 75-го полка шотландских горцев. В то время как
вокруг шла резня, в центре атакуемых волынщик, сидевший на барабане и
хранивший полнейшее спокойствие, опустив меланхолический взор, полный
отражений родных озер и лесов, играл песни горцев. Шотландцы умирали с
мыслью о Бен Лотиане, подобно грекам, вспоминавшим об Аргосе. Сабля
кирасира, отсекшая волынку вместе с державшей ее рукой, заставила смолкнуть
песню, убив певца.
Кирасирам, сравнительно немногочисленным да еще понесшим потери во
время катастрофы в овраге, противостояла чуть ли не вся английская армия, но
они словно умножились, ибо каждый из них стоил десяти. Между тем несколько
ганноверских батальонов отступило. Веллингтон заметил это и вспомнил о своей
кавалерии. Если бы Наполеон в этот же момент вспомнил о своей пехоте, он
выиграл бы сражение. То, что он забыл о ней, было его великой, роковой
ошибкой.
Атакующие внезапно превратились в атакуемых. В тылу у кирасир оказалась
английская кавалерия. Впереди - каре, позади - Сомерсет; Сомерсет означал
тысячу четыреста гвардейских драгун. У Сомерсета по правую руку был Дорнберг
с немецкой легкой кавалерией, по левую - Трип с бельгийскими карабинерами;
кирасиры, атакуемые с фланга и с фронта, спереди и с тыла пехотой и
кавалерией, должны были отбиваться сразу от всех. Но разве это имело для них
значение? Они стали вихрем. Их доблесть перешла границы возможного.
А в тылу у них непрерывно гремела батарея. Вот почему эти люди могли
быть ранены в спину. Одна из их кирас, пробитая у левой лопатки, находится в
коллекции "Музея Ватерлоо".
Против таких французов могли устоять только такие же англичане.
То была уже не сеча, а мрак, неистовство, головокружительный порыв душ
и доблестей, ураган сабельных молний. В одно мгновение из тысячи четырехсот
драгун осталось лишь восемьсот; их командир, подполковник Фуллер, пал
мертвым. Ней подоспел с уланами и егерями Лефевра - Денуэта. Плато Мон - Сен
- Жан было взято, отбито и взято вновь. Кирасиры оставляли кавалерию, чтобы
снова обрушиться на пехоту; в этой ужасающей давке люди сошлись грудь с
грудью, схватились врукопашную. Каре продолжали держаться.
Они выдержали двенадцать атак. Под Неем было убито четыре лошади.
Половина кирасир полегли на плато. Битва длилась два часа.
Войска англичан были сильно потрепаны. Без сомнения, не будь кирасиры
ослаблены при первой же своей атаке катастрофой в ложбине, они опрокинули бы
центр и одержали бы победу. Эта необыкновенная кавалерия поразила Клинтона,
видевшего Талаверу и Бадахос. Веллингтон, на три четверти побежденный,
героически отдавал им должное, повторяя вполголоса: "Великолепно!"
{Splendid! - подлинное его выражение. (Прим. авт.).}.
Кирасиры уничтожили семь каре из тринадцати, захватили или заклепали
шестьдесят пушек и отняли у англичан шесть знамен, которые были отнесены
императору, к ферме Бель-Альянс, тремя кирасирами и тремя гвардейскими
егерями.
Положение Веллингтона ухудшилось. Это страшное сражение было похоже на
поединок между двумя остервенелыми ранеными бойцами, когда оба, продолжая
нападать и отбиваться, истекают кровью. Кто падет первый?
Борьба на плато продолжалась.
Докуда дошли кирасиры? Никто не мог бы это определить. Достоверно одно:
на следующий день после сражения, в том месте, где перекрещиваются четыре
дороги - на Нивель, Женап, Ла - Гюльп и Брюссель, на площадке монсенжанских
весов для взвешивания повозок были найдены трупы кирасира и его коня. Этот
всадник пробился сквозь английские линии. Один из тех. кто поднял труп, до
сих пор проживает в Мон - Сен - Жане. Его зовут Дегаз. Тогда ему было
восемнадцать лет.
Веллингтон чувствовал, что почва ускользает из-под его ног. Развязка
приближалась.
Кирасиры не достигли желанной цели в том смысле, что не прорвали
центра. Так как плато принадлежало и тем и другим, то оно не принадлежало
никому, однако большая часть его оставалась в конечном счете за англичанами.
Веллингтон удерживал деревню и верхнюю часть плато. Ней держал только
гребень и склон. Обе стороны словно пустили корни в эту могильную землю.
Но поражение англичан казалось неизбежным: армия истекала кровью. Кемпт
на левом крыле требовал подкреплений. "Подкреплений нет, - отвечал
Веллингтон. - Пусть умирает!" Почти в ту же минуту - это странное совпадение
свидетельствует об истощении обеих армий - Ней требовал у Наполеона пехоты,
и Наполеон восклицал: "Пехоты! А где я ее возьму? Рожу, что ли?"
Однако английская армия была более истощена. Яростные броски
исполинских эскадронов в кованых кирасах со стальными нагрудниками смяли
пехоту. Лишь по кучке солдат, окружавших знамя, можно было судить о том, что
здесь был полк, иными батальонами командовали теперь капитаны или
лейтенанты; дивизия Альтена, уже сильно пострадавшая при Ге - Сенте, была
почти истреблена; неустрашимые бельгийцы из бригады Ван - Клузе устилали
своими телами ржаное поле вдоль нивельской дороги. Не осталось почти ни
единого человека от голландских гренадер, которые в 1811 году вместе с
французами сражались с Веллингтоном в Испании, а в 1815 году, примкнув к
англичанам, сражались с Наполеоном. Потери среди командиров были очень
значительны. У лорда Угсбриджа, который на другой день велел похоронить свою
отрезанную ногу, было раздроблено колено. У французов во время атаки кирасир
выбыли из строя Делор, Леритье, Кольбер, Дноп, Траверс и Бланкар, у англичан
Альтен был ранен, Барн ранен, Делансе убит, Ван-Меерен убит, Омптеда убит,
генеральный штаб Веллингтона опустошен - на долю Англии выпала горшая участь
в этом кровавом равновесии. 2-й полк гвардейской пехоты лишился пяти
подполковников, четырех капитанов и трех прапорщиков; первый батальон 30-го
пехотного полка потерял двадцать четыре офицера и сто двенадцать солдат; в
79-м полку горцев было ранено двадцать четыре офицера, убито восемнадцать
офицеров, уничтожено четыреста пятьдесят рядовых. Целый полк ганноверских
гусар Камберленда, с полковником Гаке во главе, - его впоследствии судили и
разжаловали, - испугавшись рукопашной схватки, показал тыл и бежал через
Суанский лес, сея смятение до самого Брюсселя. Увидев, что французы
продвинулись вперед и приближаются к лесу, фурштат, фуражные повозки, обозы,
фургоны, переполненные ранеными, тоже ринулись назад; голландцы под саблями
французской кавалерии вопили "Спасите!" От Вер - Куку до Гренандаля, на
протяжении почти двух миль в направлении Брюсселя, вся местность, по
свидетельству очевидцев, которые живы еще и теперь, была запружена
беглецами. Паника была так сильна, что докатилась до принца Конде в Мехельне
и Людовика XVIII-в Генте. Если не считать слабого резерва, построенного
эшелонами за лазаретом на ферме Мон - Сен - Жан, и бригад Вивиана и
Ванделера, прикрывавших левый фланг, у Веллингтона кавалерии больше не было.
Целые батареи валялись на земле, орудия были сбиты с лафетов.
Эти факты подтверждает Сиборн, а Прингль, преувеличивая бедствие,
говорит даже, будто численность англо-голландской армии была сведена к
тридцати четырем тысячам человек. Железный герцог оставался невозмутимым,
однако губы его побледнели. Австрийский кригс - комиссар Винцент и испанский
кригс - комиссар Алава, присутствовавшие при сражении в английском
генеральном штабе, считали герцога погибшим. В пять часов Веллингтон вынул
часы, и окружающие услышали, как он прошептал мрачные слова: "Блюхер или
ночь!"
Именно в эту минуту и сверкнул ряд штыков вдалеке на высотах, в стороне
Фришмона.
И тут в этой исполинской драме наступил перелом.
Трагическое заблуждение Наполеона всем известно; он ждал Груши, а
явился Блюхер - смерть вместо жизни.
Судьба совершает порой такие крутые повороты: не владычество над всем
миром, а остров св. Елены.
Если бы пастушок, служивший проводником Бюлову, генерал-лейтенанту при
Блюхере, посоветовал ему выйти из лесу выше Фришмона, а не ниже Плансенуа,
быть может, судьба XIX века была бы иной. Наполеон выиграл бы сражение при
Ватерлоо. Следуя любым путем, кроме пролегающего ниже Плансенуа, прусская
армия встретила бы непроходимый для артиллерии овраг, и Бюлов не подоспел бы
вовремя.
Между тем один лишь час промедления (так говорит генерал Мюфлинг) - и
Блюхер не застал бы уже прежнего Веллингтона: "Битва при Ватерлоо была бы
проиграна".
Ясно, что Блюхеру давно пора было явиться. Однако он сильно запоздал.
Он стоял бивуаком на Дион - ле - Моп и выступил с зарей. Но дороги были
непроезжие, и его дивизии застревали в грязи. Пушки вязли в колеях по самые
ступицы. Кроме того, пришлось переправляться через реку Диль по узкому
Ваврскому мосту; улица, ведущая к мосту, была подожжена французами; зарядные
ящики и артиллерийский обоз не могли пробиться сквозь двойной ряд пылающих
домов и должны были ждать, пока кончится пожар. К полудню авангард Бюлова
все еще не достиг Шапель - Сен - Ламбер.
Если бы сражение началось двумя часами ранее, оно окончилось бы к
четырем часам, и Блюхер подоспел бы к победе Наполеона. Таковы великие
случайности, соразмерные с бесконечностью, которую мы не в силах постичь.
Еще в полдень император первый увидел в подзорную трубу нечто,
приковавшее его внимание. "Я вижу там, вдали, облако; мне кажется, это
войско", - сказал он. Затем, обратившись к герцогу Дальматскому, спросил:
"Сульт! Что вы видите в направлении Шапель - Сен - Ламбер?" Маршал,
приставив к глазам свою зрительную трубу, ответил: "Четыре, а то и пять
тысяч человек, ваше величество. Очевидно, Груши!" Между тем все это было
неподвижно и тонуло в тумане. Зрительные трубы генерального штаба
внимательно изучали "облако", замеченное императором. Некоторые утверждали:
"Это колонны на бивуаке". Большинство говорило: "Это деревья". Несомненно
было лишь то, что облако не двигалось. Император отправил на разведку к
этому темному пятну дивизион легкой кавалерии Домона.
Бюлов действительно не двигался. Его авангард был очень слаб и не мог
принять боя. Он принужден был дожидаться главных сил корпуса и получил
приказ сосредоточить войска, прежде чем выстроиться боевым порядком; но в
пять часов, при виде бедственного положения Веллингтона, Блюхер приказал
Бюлову наступать и произнес знаменитые слова: "Надо дать передышку
английской армии".
Вскоре дивизии Лостена, Гиллера, Гаке и Рисселя развернулись перед
корпусом Лобо, кавалерия принца Вильгельма Прусского выступила из Парижского
леса, Плансенуа запылало, и прусские ядра посыпались градом, залетая даже в
ряды гвардии, стоявшей в резерве за Наполеоном.
Остальное известно: вступление в бой третьей армии, дислокация
сражения, восемьдесят шесть внезапно загрохотавших пушечных жерл, появление
вместе с Бюловым Пирха 1-го, предводительствуемая самим Блюхером кавалерия
Цитена, оттесненные французы, сброшенный с оэнского плато Марконье, выбитый
из Папелота Дюрют, отступающие Донзело и Кио, окруженный Лобо, стремительно
разворачивающаяся к ночи новая битва, наши беззащитные полки, переходящая в
наступление и двинувшаяся вперед вся английская пехота, огромная брешь во
французской армии, дружные усилия английской и прусской картечи,
истребление, разгром фронта, разгром флангов, и среди этого ужасного развала
- вступающая в бой гвардия.
Идя навстречу неминуемой смерти, гвардия кричала: "Да здравствует
император!" История не знает ничего более волнующего, чем эта агония,
исторгающая приветственные клики.
Весь день небо было пасмурно. Вдруг, в тот самый момент, - а было
восемь часов вечера, - тучи на горизонте разорвались и пропустили сквозь
ветви вязов, росших вдоль нивельской дороги, зловещий багровый отблеск
заходящего солнца. Под Аустерлицем оно всходило.
Каждый гвардейский батальон к развязке этой драмы был под началом
генерала. Фриан, Мишель, Роге, Гарле, Мале, Поре де Морван - все были тут!
Когда высокие шапки гренадеров с изображением орла на широких бляхах
показались во мгле этой сечи стройными, ровными, невозмутимыми,
величественно-гордыми рядами, неприятель почувствовал уважение к Франции.
Казалось, двадцать богинь победы с развернутыми крылами вступили на поле
боя, и те, что были победителями, считая себя побежденными, отступили, но
Веллингтон крикнул: "Ни с места, гвардейцы, целься вернее!" Полк красных
английских гвардейцев, залегших за плетнями, поднялся, туча картечи пробила
трехцветное знамя, реявшее над нашими орлами, солдаты сшиблись друг с
другом, и кровопролитная битва началась. В темноте императорская гвардия
почувствовала, как дрогнули вокруг нее войска, как всколыхнулась огромная
волна беспорядочного отступления, услышала крики: "Спасайся, кто может!" -
вместо прежнего: "Да здравствует император!" и, зная, что за ее спиной
бегут, все же продолжала наступать, осыпаемая все возраставшим градом
снарядов, с каждым шагом теряя все больше людей. Тут не было ни робких, ни
нерешительных, Всякий солдат в этом полку был героем, равно как и генерал.
Ни один человек не уклонился от самоубийства.
Ней, вне себя, величественный в своей решимости принять смерть,
подставлял грудь всем ударам этого шквала. Под ним убили пятую лошадь. Весь
в поту, с пылающим взором, с пеной на губах, в расстегнутом мундире, с одной
эполетой, полуотсеченной сабельным ударом английского конногвардейца, со
сплющенным крестом Большого орла, окровавленный, забрызганный грязью,
великолепный, со сломанной шпагой в руке, он восклицал: "Смотрите, как
умирает маршал Франции на поле битвы!" Но тщетно: он не умер. Он был
растерян и возмущен. "А ты? Неужели ты не хочешь, чтобы тебя убили?" -
крикнул он Друэ д'Эрлону. Под сокрушительным артиллерийским огнем,
направленным против горсточки людей, он кричал: "Значит, на мою долю ничего?
О, я хоте т бы, чтобы меня пробили все эти английские ядра!" Несчастный, ты
уцелел, чтобы пасть от французских пуль!
Отступление в тылу гвардии носило зловещий характер.
Армия вдруг дрогнула со всех сторон одновременно - у Гугомона,
Ге-Сента. Папелота, Плансенуа. За криками: "Измена!" последовало:
"Спасайся!" Разбегающаяся армия подобна оттепели. Все оседает, дает трещины,
колеблется, ломается, катится, рушится, сталкивается, торопится, мчится. Это
неописуемый распад целого. Ней хватает у кого-то коня, вскакивает на него и,
без шляпы, без шейного платка, без шпаги, становится поперек брюссельского
шоссе, задерживая и англичан и французов. Он пытается остановить армию, он
призывает ее вернуться, он оскорбляет ее, он цепляется за убегающих, он рвет
и мечет. Солдаты, обегая его, кричат: "Да здравствует маршал Ней!" Два полка
Дюрюта мечутся в смятении, как мяч, перебрасываемый то туда, то сюда, между
саблями уланов и огнем бригад Кемпта, Беста, Пакка и Риландта. Опаснейшая из
схваток - бегство; друзья убивают друг друга ради собственного спасения,
эскадроны и батальоны разбиваются друг о друга и разбрызгиваются, словно
гигантская пена битвы. Лобо на одном конце, Рейль на другом втянуты в этот
людской поток. Тщетно Наполеон ставит ему преграды с помощью остатков своей
гвардии, напрасно в последнем усилии жертвует последними эскадронами личной
охраны. Кио отступает перед Вивианом, Келлерман - перед Ванделером, Лобо -
перед Бюловым, Морапперед Пирхом, Домон и Сюбервик - перед принцем
Вильгельмом Прусским, Гийо, который повел в атаку императорские эскадроны,
падает, затоптанный конями английских драгун. Наполеон галопом проносится
вдоль верениц беглецов, увещевает, настаивает, угрожает, умоляет. Все уста,
еще утром кричавшие: "Да здравствует император!", теперь безмолвствуют; его
почти не узнают. Только что прибывшая прусская кавалерия налетает, несется,
сечет, рубит, режет, убивает, истребляет. Упряжки сталкиваются, орудия
мчатся прочь, обозные выпрягают лошадей из артиллерийских повозок и бегут,
фургоны, опрокинутые вверх колесами, загромождают дорогу и служат причиной
новой бойни. Люди давят, теснят друг друга, ступают по живым и мертвым. Руки
разят наугад, что и как попало. Несметные толпы наводняют дороги, тропинки,
мосты, равнины, холмы, долины, леса - все запружено обращенной в бегство
сорокатысячной массой людей. Вопли, отчаяние, брошенные в рожь ружья и
ранцы, расчищенные ударами сабель проходы; нет уже ни товарищей, ни
офицеров, ни генералов, - царит один невообразимый ужас. Там - Цитен,
крошащий Францию в свое удовольствие. Там - львы, превращенные в ланей.
Таково было это бегство!
В Женапе сделали попытку задержаться, укрепиться, дать отпор врагу.