Каверина Любовь. Он строит, она строит, я строю

   — Он же герой войны, кавалер трех орденов Славы!
   — Ну и что, в войну таким лафа была: напьется и лезет под танки. А ему за это ордена, медали.
   — Если бы такие не лезли под танки, нас с вами здесь вообще бы не было.
   — Ну, я бы был. Я довоенного производства.
   — Я не в этом смысле…
   — Да ладно тебе, чего понеслась, будто за углом пиво холодное дают?
   — Действительно, похолодало что-то, может, мы к дому повернем?
   — К дому так к дому, только чего ноги попусту трепать, когда трамваи есть.
   Нет, никак у меня не получается разговор с Николаем. Может, у меня просто нет того аристократического такта, какой был у «испанок» художника? Как он здорово тогда сказал: «Я обнаруживал, что у меня плебейские манеры, только тогда, когда полностью избавлялся от них». Значит, нужно сначала исподволь обучать Николая своему языку, а потом уже разговаривать.
   — Николай, вы подниметесь наверх, посидеть у меня?
   — Чего ж не подняться, подняться — это запросто.
   — Куда же я этот чертов ключ задевала?! Придется звонить.
   — А-а, пришли, гулены.
   — Ой, Анна Григорьевна здравствуйте! Откуда у вас ключ?! А бабушка где?
   — Действительно, мам, ты чего?
   — А чего «чего», нельзя, чтой ль, к невестушке приехать? На Новый год, сам знаешь, давление в затылке поднялось, так хоть сейчас посмотрю, как она тут обустроилась.
   — А почему бабушки нет?
   — Уехала твоя бабка болеть, и меня прислала за тобой доглядывать. Да что вы как в гостях, проходите, раздевайтесь. В кино были?
   — Нет, по городу гуляли.
   — Намерзлись, небось? Чего вам дома не сидится? Таскаетесь по улицам, будто свово угла нет.
   — Ма, ну чего ты пристала?
   — Ну-ну, ваше дело, молодое… Чой-то ты, невестушка, в штанах? Сними штаны-то, мужики не любят, когда баба — и в штанах.
   — Сейчас переоденусь.
   — Во-во, давай, а то люди подумают, у тебя и платья нет. Нет — так скажи, справлю тебе к Пасхе — хошь шерстяное, хошь креп-жоржетовое. Я в молодости и сама принарядиться любила. Бывало, на танцы приду — так каженный раз из-за меня парни подерутся.
   — Что вы, у меня полно платьев!
   — Ну-ну, дело молодое. Я вот тебе подарочек привезла. На-ко, разверни комбинашку, взгляни, в пору ли будет. На глазок ведь купленная, можно и обменять.
   — Ой! Что вы, Анна Григорьевна, зачем же…
   — Чо, не угодила? Гляди-ка, кружавчики какие, иль не нравится?
   — Нет, что вы, очень красиво, только неудобно. Скажите хоть вы, Николай!
   — Чо говорить, я в женские дела не встреваю.
   — И правильно, сынок. Носи, милка, носи, добром меня помянешь. А теперь, молодежь, давайте чай пить. С холоду-то хорошо горяченького. Ставь, невестушка, чайник, да мечи калачи из печи.
   — Сейчас, только… к чаю…
   — Знаю, знаю, какая у тебя бабка прижимистая, всего свово привезла: на-ко вот вареньица да ватрушки. Ватрушки, можа, подзачерствели, ну да зубы у вас молодые, схрумкаете.
   — Я сейчас…
   — Ну, идем вместе, я руки помою. Это, чтой ли, у вас кухня? Ничего, свободная, только не ремонтирована давно. Во, потолки-то закоптели. Ну, ничего, замуж выйдешь — отремонтируем тебе и кухню и комнату, живите на всем готовеньком. Сколько тебе еще учиться-то осталось?
   — В школе год.
   — До-олго, ну да хорошую невесту можно и подождать. Слушай, а чегой-то ты моему Колюне сказала, что дача не ваша? Ну, зимой еще, когда на лыжах ездили?
   — Она не вся наша. Наполовину Антонины Ивановны.
   — А бабка твоя говорит, что вся ваша.
   — Она не знает, Антонина Ивановна давала деньги…
   — Ну-ну, дача-то хорошая, ее с умом достроить, да летом постояльцев пущать, на всю жизнь обеспечены будете. Давай, невестушка, разворачивайся, я тут не знаю, где у тебя чашки, где чего.
   — Сейчас. Только скатерть постелю.
   — Ну-ну, крутись. Замуж выйдешь, рассиживаться некогда будет. Я, конечно, не зверь, когда надо — помогу, когда надо — поругаю. А без этого нельзя, порядок в доме должон быть, без порядку мужик на сторону пойдет.
   — У меня заварка не очень крепкая, вы же любите…
   — Ладно, наливай, в следующий раз приду к тебе со своей заваркой. Бабка-то знаешь, отчего слегла?
   — Нет. Она утром, вроде, бодрая ходила.
   — К матке твоей она все бегает, чегой-то там вынюхивает. Чует мое сердце, опять чой-то с парторганизацией затевает. Опять как с твоим батькой получится. Уж я ей и то говорю: оставьте вы молодых в покое, пусть сами разбираются. Стерпятся, слюбятся — не нашего ума это дело.
   — Ой, как некрасиво все это!
   — Видать, те ей чего сказали, а она бабка с гонором — распыхтелась: повешусь, говорит, попомнят они меня.
   — Теперь нужно ей продукты везти?
   — Не езди, не надо, она дня через два сама прибежит. Комнату твою караулить. Взбрендило ей, что твой батька из Москвы вернется и отсудит свои метры.
   — Он не вернется. Мама его выписала из комнаты.
   — Ну и правильно. Ты уже невеста. Тебе жилплощадь нужна. А он артист — найдет, где пристроиться.
   — Он сейчас совсем без прописки остался. Из-за этого неприятности на работе.
   — А надо было раньше думать! А то он — фр-р, все бросил и поехал!
   — Он благородно поступил.
   — Ты об себе думай. И слушайся мово слова: замуж выйдешь, ни матку, ни бабку в дом не приваживай. У них свое жилье есть? Есть. Пусть там и живут. Ежели чего постирать, сготовить — меня позови, я помогу. А их только в гости, по праздничкам. Поняла?
   — Да.
   — Ну, засиделись мы с Колюней, идтить пора.
   — Мам, ты иди, я сейчас догоню.
   — Чо, мешаю? Не набалакались еще? Ну, иду, иду, только ты, Колюня, не долго.
   — Ты вот чего — ты мать слушай. Она с виду суматошная, а хозяйство, будь здоров, понимает. Ты это… чего у тебя сзади на шкафу?
   — На шкафу?
   — Ага! Опять обернулась! Это я нарочно обманул.
   Чудак, чмокнул в щеку и радуется, будто долг выполнил. Или это он на мне печать поставил, как на собственности? Вряд ли. Не больно-то я ему нужна. Это Анюта нас тащит в замужество, как в рабство.
   Какой ядовитый желтый цвета у подаренной рубашки. Никогда не смогу такую носить. Положу-ка я ее в кладовке на полку. Вдруг Ксении она приглянется, и та ее украдет.
   — Бабушка, что это за мебель?!
   — Чего переться в мокрых ботинках прямо в комнату? В коридоре переобуться не можешь?
   — Нет, правда, ба, откуда здесь мамин гарнитур?
   — Сама не видишь? Расфордыбачился, что не по-евоному выходит, вызвал грузовик и фьють — мебеля сюда!
   — Анатолий Петрович выставил мебель? Ой, что ты натворила!
   — Ничего я не творила. Мой гарнитур — они мне еще за него деньги не отдали!
   — Причем тут деньги?
   — Ишь, он какой гордый! Не заработал еще мебелями швыряться!
   — Это не твои деньги, а мамины, она их тебе давала, а ты копила.
   — Она и обязана меня кормить. Я ее вырастила.
   — Лучше бы ты вообще этих денег не давала. Как вот теперь тут жить будем?
   — Как жили, так и будем.
   — А мама знает?
   — Чего ж не знать, теперь, поди, пол-Ленинграда знает.
   — Вот видишь!
   — И видеть нечего, я сразу говорила, что ничего у них не выйдет. Ему жена зачем нужна? Чтоб на «Волгах» на юг за ейный счет ездить, да чтоб квартиру егоную ненормальную обслуживать. Да и пить-есть он, что попало, не дурак, ему повкуснее подавай, на тарелочках да на салфеточках. Моя дочь не для этого научный работник!
   — Бабушка, ты не понимаешь, в семье не хорошо считать, кто сколько зарабатывает. Семья нужна, чтобы делать жизнь друг друга счастливее.
   — Тебя бы с твоими рассуждениями да в мое время, когда люди часами на холоде стояли за хлебом. Тогда не о счастье думали, а держались за мужика, чтоб с голоду не сдохнуть.
   — Ну, БАБУШКА! При чем тут твое время?
   — А при том. Я вот, грех сказать, даже в войну не голодала, у мово Миши был ответственный паек, а вот у нас в доме уборщица с тремя детьми жила, так она у меня очистки выпрашивала. Хорошо, ей потом какой-никакой мужичонка инвалид подвернулся: где дрова поколет, где смастерит чего, так и перебились. Всех детей сохранила. А без мужика чтоб делала?
   — Бабушка, кто ж сегодня мерит жизнь прошлым? Сегодня все смотрят в будущее.
   — Вот и видно, что ты в мечтах живешь! А жить надо по-сегодняшнему: по одежке протягивай ножки. Денег нет, так нечего по курортам разъезжать!
   — Они не на курорт поедут, а путешествовать. Это любому творческому человеку для работы нужно.
   — Знаем мы, какая у артистов да художников работа. Иди, ешь, я суп перловкой заправила.
   — Ба, так как же все-таки с мебелью быть?
   — Я знаю не больше твоёва. Вот мать явится, ты у нее и спроси.
   — Ой! Мама приедет! Что ж ты сразу не сказала? Давай приготовим что-нибудь вкусненькое. И мебель с прохода распихаем, чтоб не напоминала о неприятном.
   — Я эти гробы таскать не нанималась. У меня поясницу и без того разламывает. Домой поеду.
   — Ну и поезжай.
   — Ау, внученька! Ходишь к вам, ходишь из последних сил! Здоровье свое гробишь — и никакого от вас спасиба не дождешься! Только и слышишь: «Мама помолчи! Мама, не вмешивайся!». Раз так — разбирайтесь со всем этим сами!
   Что— то действительно там бабушка натворила, раз так торопится улизнуть. Эх, жаль я не могу никому помочь! Вон, даже мебельный гарнитур, который у Анатолия Петровича выглядел роскошным, у меня превратился в «гробы». Неужели я никогда не научусь, прикасаясь к каждому человеку, каждой вещи, делать их лучше, красивее?
   — Ты что, дочура, в потемках сидишь? А где бабушка?
   — Ой, я не слышала ключ. Бабушка болеть уехала. У нее поясница. Раздевайся и не обращай внимания на беспорядок: мы кресла и журнальный столик на шкафы поставим, а круглый стол разберем. У него ножки отвинчиваются.
   — Ладно, потом посмотрим. Как ты тут? Все в порядке?
   — Угу. Тебе суп разогреть? Будешь обедать?
   — Что ж, разогревай, пообедаем. Или подожди, я вымою руки и помогу накрывать.
   Та— ак, раз мама не против распихивания мебели по углам, значит, она не собирается отправлять ее назад. Во всяком случае, сразу. И потом, раз согласилась пообедать, то, может, и ночевать останется?
   — Господи, до чего быстро избаловываешься — совершенно отвыкла от коммуналки, антисанитарии, соседей! Этих выслеживающих глаз, вынюхивающих носов. Знаешь, у Анатолия Петровича в Исполкоме есть хороший знакомый, нужно будет прозондировать почву: нельзя ли нашу и бабушкину комнату обменять на отдельную квартиру.
   — Кто же согласится уехать из отдельной квартиры в две комнаты? Только сумасшедший.
   — Не обязательно в старом фонде. Можно в новостройках. Комнаты у нас большие, удобные, в малонаселенных квартирах. Нужно только похлопотать. Под лежачий камень вода не течет.
   Раз мама затеяла разговор про обмен, значит, она собирается жить со мной и бабушкой. Но, с другой стороны, раз она собирается воспользоваться знакомством Анатолия Петровича, значит, она остается с ним?
   — Мам, тебе на тахте или на бабушкином диване постелить?
   — Почему на бабушкином? Это мой диван. Возьми в шкафу чистое белье и постели.
   Ура! Согласилась ночевать. Значит, хоть сегодня я не буду одна. А, может, мама и несколько дней поживет, ведь неизвестно, что у нее там случилось. Нужно как-нибудь осторожно выведать про поездку на юг. Вдруг она тоже отменяется?
   — Мам, ты спишь? Бабушка сказала, что вы решили на юг ехать машиной. Не тяжело будет в такой поездке?
   — Определенные трудности, конечно, будут. У нас не Европа и комфортабельных кемпингов еще нет. Но Анатолию Петровичу давно хотелось «с чувством, с толком, с расстановкой» проехаться по старинным русским городам: Псков, Новгород, Владимир, Суздаль.
   — Ой, просто сказка! Это тебе не на пляже кверху пузом валяться. Это уже почти Европа.
   — Спи, малыш, уже поздно.
   Зря бабушка говорила, что у мамы с Анатолием Петровичем что-то случилось. Раз у них такие грандиозные планы на лето, значит, все в порядке. А мебель — это ерунда: сегодня привезли, завтра и обратно увезти можно. И то, что мама ночует здесь, тоже ничего не значит: просто приехала проведать. Не мотаться же ей после работы по городу.
   — Мам, а не устанет Анатолий Петрович целыми днями за рулем?
   — Мы же будем делать большие остановки: захотелось в городе пожить день-другой — остановились в гостинице или сняли комнату. Машина дает огромные возможности для путешествия по стране. Объедем весь Кавказ, остановимся на высокогорном озере Рица. Ах, какие там, рассказывают, чудные места.
   Значит, второе лето ни мамы, ни папы не будет на даче. Второе лето никто не будет строить наш дом. И действительно, зачем Анатолию Петровичу мучиться с нашим огромным прожорливым чудищем, если на земле столько прекрасных мест. Не он его затевал, не ему его и расхлебывать.
   — Мам, ты спишь? А вы с Анатолием Петровичем приедет на дачу?
   — Спи, дочура, что тебе до Анатолия Петровича? Захочет — приедет, не захочет — ты и одна там прекрасно поживешь. Место великолепное, лес, озеро. Купайся, загорай, готовься к экзаменам будущего года.
   Сплю. Только немножко подумаю про лето. Озеро, лес… что я буду делать одна в разваливающемся доме? Бродить из комнаты в комнату и смотреть, как все медленно затягивается сыростью? Отчаянно пытаться просушить и согреть дом своим теплом? Слушать, как он стонет, и кряхтит оттого, что жалких крох моего тепла ему мало: «Ох-хо-хонюшки хо-хо, и почто только вы меня громадину затеяли, почто меня все бросили?!»
   Жалеть его буду и обманывать: «Ну, потерпи, великанище, вот прискачет к нам витязь на белом коне, поднимет тебя на ноги, окропит живой водой и станешь ты краше любого европейского особняка».
   Ой. ЭВРИКА! Гениальная идея! Уговорю Нининых родителей отпустить ее летом ко мне на дачу. Скажу, что мы будем повторять программу по физике и математике за десятый класс. Они и так, наверно, знают, что у нас этот учебный год практически пропал. А на будущий год поступать.
   Заберемся с Ниной вместе в одну комнату наверху. И так нам здорово будет!
 
   — Мам, ты на этой станции метро раньше бывала?
   — Да. У меня на Стачек портниха живет.
   — А я думала, только в Москве такие подземные дворцы бывают. Сейчас погадаю на хрустальных колоннах: свалится нам с неба квартира или нет?
   — При чем тут с неба? Я всю войну прошла, двадцать лет в одном институте отработала. Неужели я ничего не заслужила?
   — Заслужила. Путешествовать по стране на машине — такое только Стейнбек может себе позволить.
   — Причем тут Стейнбек?! Я все это заработала своим со-овсем не легким трудом.
   — Но ведь ОТДЕЛЬНЫЕ квартиры были только Ларуськиным кагебешным родителям положены!
   — Во-первых, сейчас другие времена, а во-вторых, метраж, который мы отдаем, больше, чем тот, который мы получаем.
   Все равно мы счастливчики, потому что сдаем метраж, а получаем отдельную новенькую квартиру!
   — Мам, теперь куда? Направо? Налево?
   — Во-он остановка. Боже, какая толпа! Сколько же придется ждать автобуса?
   — Подождем! И погода чудная, будто не ленинградский сентябрь!
   — На юге тоже бывает дождь. В Мацесте несколько дней накрапывало, когда Анатолий Петрович принимал радоновые ванны.
   — От чего он лечился?
   — От радикулита. Господи, какой хвост! И еще только три часа. Что же будет в час пик?!
   Автобусик, миленький, приди скорей, пожалуйста, а то мама испугается, что так долго ждать, и не будет ездить к нам.
   — Авто-обус!!! Нам до какой?
   — До кольца. Остановка «Дачное».
   — «Дачное»! Как будто там вокруг домов яблоневые сады.
   — Вряд ли. Это огромный строящийся жилой массив.
   — Вот и хорошо, что огромный, может, и нам что-нибудь перепадет!
   Ой, а вдруг нас не пустят смотреть не достроенный дом?
   — Попросим разрешения зайти в соседний. Это типовая застройка — все дома одинаковые.
   — И хорошо, что одинаковые! Если б дома были разные, люди бы начали в них копаться — мне получше, ему похуже! А так никому не обидно. Да?
   — Угомонись. Ты чересчур возбужденная.
   — Нет, мам, представляешь, у Нины тоже в этом году очередь на квартиру подходит. Здорово было бы, если б они тоже сюда переехали. Мы бы вместе в школу ездили.
   — Даже не представляю, как тебе быть со школой — все-таки полтора часа дорога занимает.
   — Ну и что? Пока дом достроят, пока переедем, останется всего ничего — одни экзамены.
   — Ладно, посмотрим. На следующей выходить.
   Ничего не сказала о том, что ей тоже будет далеко ездить, только про мою школу. Значит, в новой квартире мы будем жить только с бабушкой? А мебель? Мебель-то не возвращают Анатолию Петровичу. Она так и стоит гробами в нашей комнате.
   — Ну, как тебе?
   Ой, что тут делается — всю землю перевернули вверх дном! А я-то, кретинка, представляла себе: выйду из автобуса и прямо на чистую зеленую улицу. По бокам новенькие дома стоят, а навстречу улыбающийся Пшеничный!
   — Что, не нравится?
   — Настоящий марсианский пейзаж! Только яблонь не хватает: «Что на Марсе будут яблони цвести-и!»
   — Рано, пташечка запела. Спроси лучше, где номер двадцать восемь?
   — Что спрашивать? Вот 24, вот котлован — двадцать шесть, а этот этаж с четвертью — наш, двадцать восемь. Охмурить что ли крановщика, чтоб строил без щелей между панелями?
   — Охмури. Интересно, куда наши окна будут смотреть?
   «Наши» окна! Если они наши, значит…
   — На юго-юг и немножко на запад. Чтоб вечернее солнышко приходило прощаться.
   — Ты права, этот готовый — номер тридцать, значит строящийся — наш. Зайдем сюда посмотреть трехкомнатную квартиру?
   — А нас без ордера пустят?
   — Попросим сторожа.
   — Извините, пожалуйста…
   — Что, тоже переезжаете? Какую дают? Трехкомнатную? Ну, идите, я вам парадное-то отомкну.
   — Не скачи по этажам. Давай вот эту и посмотрим.
   — Ой! Все солнце мира в наши окна!
   — Потолки какие низкие.
   — И хорошо, получается уютная коробочка.
   — Надо же придумать такую безобразную планировку: из гостиной прямо без коридора дверь на кухню. Весь чад понесет в комнату.
   — Кто ж чадит в собственной кухне? Ку-ухонька, отдельненькая ты наша!
   — Тесновата.
   — Ну и что? Зато сколько в ней всего: и плита, и раковина, и батарея!
   — М-м, да уж…
   — Ма-а!!!
   — Ну что ты орешь, как сумасшедшая?
   — Это же будет НАША ванна! Можно я в нее лягу?
   — Как ты в нее ляжешь, она же сидячая?
   — Сидя и лягу. Вот смотри: ты моя беленькая, ты моя гладенькая, ты моя сидяченькая!
   — Вылезай, не дурачься. Мда-а, совмещенный санузел…
   — Ну и что! Это же НАШ унитаз! Стой! Не уходи. Подожди минутку. Только подумай: мы уже столько ходим по квартире, и еще целых двух комнат не видели!
   — Одна из них совсем крошечная — шесть метров. У нас кладовка — и то больше. Ну, идем, посмотрим.
   — Ой, какая уютная! Я буду здесь жить, как чертик в табакерке — скок! и вместе со всеми. Скок назад — и отдельно от всех!
   — Понравилось?
   — Еще как! Смотри: сюда письменный стол, сюда диван, сюда полки для книг.
   — Ладно тебе, распланировалась. Идем лучше посмотрим мою комнату.
   — Твою?
   — Мою. Или ты прикажешь мне без комнаты оставаться?
   — Нет, что ты! Ну-ка? Ой, как здорово! Даже лучше, чем в моей чертячьей табакерке!
   — Побольше, конечно, той крохотной комнатки, но боюсь, что наша мебель здесь покажется громоздкой.
   «Наша мебель» — какая наша? — папина с Лесного или Анатолия Петровича из студии? Если новая мебель — раз мама сказала МОЯ комната, значит, она будет здесь жить. Если все-таки старая мебель, то мама будет только иногда приезжать?
   — Мам, я еще раз посмотрю мою табакерку. Как ты думаешь, бабушке понравится в гостиной? У нее будет самая большая комната.
   — С бабушкой погоди. Если мы ее в центральную комнату поместим, она у нас на недели заляжет, и куда ни пойдешь — везде на нее будешь натыкаться.
   — Ну и что, сейчас же я живу, не натыкаюсь.
   — А если гости придут, куда ее девать?
   — Какие гости! Кто до нашего Марса доберется?
   — Не скажи: к тебе ходит молодой человек.
   Это Николай-то молодой человек? Да он давно понял, что из меня жена никудышная и побежал в Пушкин на танцы искать себе новую невесту.
   — Мам, без телевизора бабушка не сможет, а в этом скворечнике его некуда поставить.
   — Не спорь, она согласилась отдать свою жилплощадь только при условии, что ей будет предоставлена отдельная комната.
   — Но у нас вся квартира отдельная. Куда ж еще отдельнее?
   — Проходную она за комнату не считает, говорит, что это коридор перед кухней и больше ничего.
   — Откуда она знает про «коридор»?
   — В плане посмотрела. Ты же знаешь, ни одно дело не обходится без того чтобы она не сунула туда свой нос.
   — Ладно, еще не известно, дадут ли нам квартиру. Что делить шкуру неубитого медведя?
   — Ну, до чего же у тебя, мартышка, мягкий уступчивый характер.
   — Не в комнате счастье. А в плите без Ксении, в ванной без Елены Яковлевны, туалете без Ленки и раковине без деревенских мужей.
   — Ну, чо, насмотрелись? Закрываться, чтой ли, пора? Тёмно уже на дворе.
   — Уходим, уходим, спасибо большое, что открыли.
   — Что ж не открыть-то? Людям, можа, жить тут придется, так как же без посмотренья?
   «Можа», придется, а «можа» и нет, очень уж все в нашей жизни неопределенно. Идешь по ней, как по новостроечной улице, балансируешь по дощечкам: «можа», свалишься в грязь, а «можа» и нет.
   — «Идее-ет бычок качается, вздыха-ает на ходу: ой, доска конча-ается, сейчас я упаду-у!»
   — Вот что значит молодость: все ей нипочем.
   «И все— е ей нипоче-ем!» Шмяк в болотную жижу! Туфлю засало, и я, как крестьянская дочь, прихожу во дворец не обутая, не разутая, не одетая, не раздетая: «здравствуйте, я пришла поступать на филфак». «Ка-ак же, давно о вас наслышаны. Вы тот самый драматург, чья пьеса идет во всех театрах. Очень приятно. Ректор постановил принять вас без экзаменов.»
   — Ура-а!!!
   — Что ты орешь?
   — Автобус пустой!
   — Конечно пустой. Конец рабочего дня — все едут сюда, а мы обратно.
   Всем туда, а нам обратно…Похоже на загадочную строчку Твардовского: «Пушки к бою едут задом». Что он хотел этим сказать? Что перед наступлением всегда отступают?
   Да— а, тяжелый у меня будет год! Две обоймы экзаменов! Как я отстреляюсь?
 
   — Мам, принюхайся, чувствуешь, соседями пахнет? Неужели мы этот запах с Лесного сюда перевезли?
   — Не выдумывай, это у дворничихи никак не могут новоселье допраздновать, и к нам через пол тянет. Не отвлекайся, а то опять придется полночи сидеть.
   — Я работаю. Вот фотографий только три, на четвертый экземпляр нечего клеить.
   — Выпиши на листок страницу и номер миограммы, может, в других конвертах найдется. И клей, пожалуйста, аккуратнее, чтоб не пришлось переделывать.
   «Аккуратнее», а если этот чертов клей из-под кромки лезет? И уже нет сил разметку для каждой фотографии делать, глаза слипаются.
   — Мам, может, пока исправлять только в первом и втором экземпляре, а в остальные вносить поправки позже, на свободном ударе?
   — Двойная работа. Делать надо сразу, чтоб потом больше не возвращаться.
   «Двойная работа!» — это когда буквы в глазах двоятся. Хорошо еще, что спешка с диссертацией пришлась не на время моих экзаменов. А то бы совсем завал.
   — Мам, а вдруг он передумает?
   — Кто, ректор?
   — Угу. Тогда на новоселье он выпил, благодушествовал, ну, и спросил из вежливости, что мол, ты не защищаешься?
   — Из вежливости не из вежливости, а слово, данное при всех, обратного хода не имеет. Уже запланировано обсуждение на ученом совете.
   — А шеф?
   — Что шеф? Это благороднейший человек. Мы должны ему ноги мыть и воду пить.
   Бр— р, грязную воду после ног пить! Какое тошнотворное выражение. Нет, я не согласна. Даже тогда, когда от заведующего кафедрой зависит жизнь.
   — Ты же говорила, что он пять лет твою диссертацию под сукном держал.
   — И правильно делал. Что ж мне было, после защиты ехать на периферию?
   — А теперь точно место на кафедре будет?
   — Ректор обещал выбить ставку в Москве. Не отвлекайся, сверяй номера миограмм.
   Мистика: пять лет ничего не происходило. И вдруг после новоселья все закрутилось. Неужели ректор никогда не видел новостроечных квартир? Или наших «декальтесов»?
   — А мы еще сомневались: приглашать кафедру и ректора на новоселье или нет?
   — Смешно он ходил по комнатам и всплескивал руками: «я тут как слон в посудной лавке»!
   — Ага. И один съел целую тарелку бабушкиных пирожков. И все-таки почему именно сейчас все сдвинулось с мертвой точки?
   — Нехорошо проявлять чрезмерное любопытство. Вырастешь — возьмешь манеру, как твоя бабушка, совать нос в чужие дела.
   Я уже выросла. И дела не чужие. Мне просто необходимо понять настоящую причину того, что происходит. Потянешь за ниточку — вроде клубок начинает разматываться, раз-два крутанется — обрыв, за другую потянешь, за третью — опять обрыв. Либо я не умею распутывать, либо нитки гнилые.
   — Ты что, мартышка, спишь? Опять пропустила опечатку в слове «периферическую».
   — Почему сплю, я проверяю. Боюсь только, что в номерах фотографий запуталась. Жаль, если такой труд пропадает напрасно.
   — Никакой труд напрасным не бывает. В твоем возрасте эта работа может научить усидчивости, аккуратности.
   — Ага, я уже как макака, усидела мозоль во всю пятую точку. Интересно, что зав. кафедрой подумал по поводу того, что Анатолия Петровича не было на новоселье?