Страница:
— Я раздавлю тебя! Размажу!..
— Ладно, не хвались, — прозвучал все тот же голос. — И хватит выделываться, у нас тут не рестлинг. Начинайте уже…
Противники вышли на центр ринга. Они не спешили: Павел осторожничал, да и Некко, помня короткую схватку на крыльце канцелярии, не торопился сразу же переходить в наступление. Бойцы описывали широкие круги, приняв одинаковые позы: они чуть пригнулись, слегка ссутулились, подняли к груди согнутые руки, прижали локти к животу. Не моргая, они смотрели друг другу в глаза. Губы Некко кривились — он что-то бормотал, возможно, старался запугать противника, а быть может, раззадоривал себя.
Какое-то время зрители молчали, наблюдая за этим неторопливым бесконтактным танцем. Через минуту послышался недовольный ропот. Кто-то присвистнул. Загудели голоса.
— Долго вы топтаться будете? Титан, ты что, перетрусил? Эй, Писатель, сойди с ринга, если драться не хочешь!
Павел в атаку идти не собирался. Свой бой он планировал строить на защите. На коротких контратаках, быстрых уходах. И только когда подвернется удобный момент для броска, для болевого приема, тогда и надо будет действовать решительно…
Некко бросился вперед.
Павел отскочил в сторону, увернулся от удара. Легко переметнулся противнику за спину, несильно ткнул кулаком в затылок.
Некко, резко выдохнув, стремительно развернулся. Руки его разлетелись в стороны, и Павел едва успел отклониться.
Зрители одобрительно зашумели. Но ни Павел, ни Некко уже ничего не слышали. Их мир сузился до размеров восьмиугольного ринга. И мир этот был слишком тесен для двоих.
Некко наступал, широко размахивая кулачищами. Павел уворачивался от мощных ударов, держал дистанцию. Неожиданно выяснилось, что кажущийся неповоротливым Некко в действительности быстр и ловок. Почти сразу Павел понял, что его план никуда не годится. Вымотать противника легкими жалящими атаками почти невозможно, а вероятность попасть под удар слишком велика.
И Павел решился.
Нужно только угадать момент…
Некко, впустую взбивая воздух, видя, что противник попросту бегает от него, зверел все больше. Он уже пер напролом, не заботясь о защите. Да и защищаться-то было не от чего. Павел лишь трижды дотянулся до соперника, и все его удары были слишком слабы.
В какой-то момент Павел оказался в углу возле канатов. Он метнулся было вправо, уходя из опасного положения, и налетел на кулак. Он все же успел поставить блок, принял удар на локоть. Отлетел назад, к самым канатам.
Некко кинулся на Павла. Навалился, прижимая его к ограждению ринга. Придавил всей своей массой, даже не замечая сопротивления жертвы. Уже занес руку над головой, собираясь обрушить кулак на затылок попавшему в ловушку врагу. И вдруг услышал:
— Я видел тебя на пустыре! Рука дрогнула и замерла.
— Ты избивал своего товарища! — прокричал ему на ухо Павел и, извернувшись, впился зубами в потную шею, в то самое место, где билась под кожей яремная вена. Рванул изо всех сил, почувствовал во рту вкус крови, и сознание поплыло куда-то, время словно остановилось.
“Стань псом!..”
Павел зарычал, захрипел, вцепился в противника, вонзил пальцы в его тело, прихватил кожу врага сквозь тонкую майку, сгреб ее, сжал, словно в птичьих когтях, рванул на себя.
Некко, взвизгнув, отшатнулся.
Но Павел прицепился, как клещ. Его уже нельзя было просто сбросить. Теперь его можно было только выдрать. С мясом. С кровью. С болью.
Зрители восторженно взвыли, довольные неожиданным поворотом. Сержант Хэллер пробился сквозь толпу к самому рингу, уцепился за канаты, завопил:
— Дожимай его! Дави! Дави!
Лейтенант Уотерхилл, стоя в стороне, тянул шею, привставал на цыпочки, одобрительно хлопал в ладоши.
Прыгали на скамье Цеце и Рыжий, уже почти поверив, что карточный долг им спишется.
И тут Некко опомнился. Гнев и злоба пересилили неуверенность и страх. Он рявкнул, тряхнул головой, распрямился и ударил противника в бок.
Хрустнули ребра.
Павел задохнулся, но врага не отпустил. Правой рукой он вцепился в горло противника, запустив большой палец глубоко под грудино-ключичную мышцу, пытаясь пережать сосуды. Левой рукой он сдавливал гортань.
Некко захрипел. Он нанес еще два отчаянных удара, сжал своими ручищами Павла, попытался оторвать от себя.
— Держись! — откуда-то издалека доносился голос сержанта Хэллера. — Души его!
Одна рука все же соскользнула с горла. Павел боднул противника головой, разбив ему нос.
— Давай! Добивай его, Писатель! — голоса Рыжего и Цеце.
Некко фыркнул, забрызгав кровью лицо Павла.
— Чего медлишь!? — Это уже болельщики из четвертой роты. — Разорви его!
И вторая рука сорвалась, глубоко процарапав кожу противника.
Павел тяжело упал, ударившись коленом, скорчился от острой боли в боку. Некко навис над ним, закатив глаза, сипя смятым горлом.
— Добивай! Добивай его! — От них обоих требовали одно и то же.
Павел поднял глаза.
Мир — больше, чем ринг. Но пока ты за ограждением, надо драться.
Некко снова занес руку для своего коронного смертельного удара.
Кулак — молот.
Павел схватил противника за лодыжку, рванул на себя, опрокидываясь и одновременно подсекая врагу другую ногу. Некко, потеряв опору, раскинув руки, рухнул спиной на помост, выбив из досок пыль.
Те, кто был по другую сторону ограждения, дружно взревели — кто-то радостно, кто-то горестно, но все — азартно.
Павел, не теряя времени, зажал ногу противника под мышкой, по всем правилам провел ущемление сухожилия.
Некко рычал от ярости. Титан был повержен, он не мог двинуться, жуткая боль грызла пятку.
Но Некко умел контролировать свою боль. Он много чего умел.
Павел почувствовал, что соперник вот-вот вырвется и отпустил его, мгновенно откатившись в сторону и вскочив на ноги.
Снова волна боли ожгла бок. На мгновение весь мир растворился в белой мгле. А когда он появился вновь, Некко, покачиваясь, уже стоял на ногах.
Они шагнули друг к другу одновременно.
Некко выбросил кулак.
Павел перехватил руку противника. Попытался вывернуть ее, но не смог — сил не хватило.
Некко ударил свободной рукой.
Павел предугадал движение. Но не смог защититься и лишь отвернул лицо.
Кулак врезался в скулу.
Павел покачнулся.
Некко надвинулся, словно танк. Опрокинул оказавшегося на пути человека. Наехал на него, раздавил, растоптал, размазал.
Павел еще сопротивлялся, защищался. Он пытался встать, но пинки и удары снова и снова сбивали его с ног. Оправившийся Некко издевался над ним, не торопясь разделаться окончательно. Титан забавлялся.
— Хватит! — Голос лейтенанта Уотерхилла был почти неразличим в азартном реве зрителей.
— Вставай! Вставай, Писатель!
— Добивай! Выруби его, здоровяк!
Остановить бой было некому. На этом ринге отсутствовал рефери. Здесь не было судей. Только зрители. И бойцы.
Руки Павла скользили в крови. У него были сломаны ребра, выбито колено, вывихнуто плечо.
— Поднимайся же! Хватит ползать!
Некко остервенело пинал возящегося его ног соперника.
— Кончай уже! Победа наша, Титан!
И вдруг в потолок ударил звенящий голос, полный страха:
— Паша!
Люди вздрогнули, обернулись.
На самом верху трибун застыла тонкая девушка в длинном белом платье. Ее светлое лицо было искажено гримасой ужаса и муки, в ее широко распахнутых глазах застыло смятение.
Она, не отрываясь, смотрела на ринг.
Разом смолк гул голосов. В зале повисла тишина. Только слышно было, как задыхается и хрипит Некко, топча врага, как скрипят под его ногами доски.
— Паша! — вновь прозвучал отчаянный призыв.
Теперь и Некко услышал голос. Он остановился, завертел головой, пытаясь понять, что это за посторонний звук. Увидел белый призрак на верхних трибунах, скривил губы в усмешке, пнул своего врага, с жадным удовольствием заметив, как вздрогнула бледная тень.
— Уведите ее, — прошептал лейтенант Уотерхилл, чувствуя себя застигнутым за непристойным занятием. Но никто не услышал лейтенанта, никто не двинулся к девушке.
Павел подполз к краю ринга. Он единственный ничего не слышал, ничего не замечал. Один глаз у него ослеп, залитый кровью из рассеченной брови. В голове словно морской прибой кипел, забивая уши пульсирующим гулом. Острая жгучая боль во всем теле не давала сосредоточиться, собраться с силами.
Цепляясь за канаты, Павел стал подниматься — он словно взбирался по перекладинам лестницы. Мир вокруг раскачивался, расплывался, дрожала земля.
— Паша! — Он все же услышал далекий крик Тины, но решил, что ему послышалось.
Некко смотрел то на пытающегося встать Павла, то на его девушку.
— Хватит! — рявкнул сержант Хэллер. Признавая поражение своего бойца, он должен бы был кинуть на ринг белое полотенце. Но полотенца у него не было.
— Нет, сэр… — просипел Павел. — Не хватит… — Ему казалось, что он кричит, в действительности его было едва слышно.
И снова время растянулось, расплылось. Секунда сделалась неотличимой от часа, миг — от вечности.
Зачем тебе это? Что ты хочешь доказать? — Павел ясно слышал вопросы, хотя никто их ему не задавал.
“А я ничего не доказываю, — немо отвечал он. — И мне ничего не надо. Я просто дерусь. Я солдат. Я маленький винтик сложной машины. И я должен выполнять свои обязанности. Я должен драться…”
Лейтенант Уотерхилл бегом, прыгая сразу через несколько ступеней, поднимался по узкому проходу к девушке.
Сержант Хэллер лез на ринг, ему мешали, его стаскивали, решив, что он лезет драться, а он гневно рычал, ругался, отпихивался.
Рыжий и Цеце пробивались на помощь сержанту. На победу они больше не надеялись, но две-то минуты Павел продержался, а значит, половина долга спишется. Уже что-то…
Некко с высоты взирал холодно на всю эту сутолоку. Он почти успокоился, до последней капли выплеснув свою ярость, свою злобу. Он чувствовал себя победителем, и это ощущение умиротворяло его.
Павел все же поднялся на ноги. Постоял, качаясь, не отходя от канатов.
Сержант Хэллер, видя, что схватка прекратилась сама собой, оставил попытки взобраться на ринг. Рыжий и Цеце встали рядом с ним. Немедленно появились и Шайтан, и Ухо, и Гнутый с хотом на плече.
— Бой закончен! — объявил сержант.
Павел поднял руки, защищая разбитое лицо, и шагнул к Некко. Великан ухмыльнулся. И Павел, размахнувшись, впечатал кулак в эту наглую ухмылку.
— Хватит! — завопил сержант. — Все! Закончили!
Лицо Некко перекосилось. Он задохнулся от бешенства и накинулся на не желающего сдаваться противника. Они сцепились в тесном клинче. И снова сила была на стороне Некко.
И тут теряющий сознание Павел услышал крик. Он, разом забыв о боли, о слабости, вывернулся, отшатнулся, окинул мутным взглядом трибуны.
— Паша!
Лейтенант Уотерхилл, растерянный и неуверенный, безуспешно пытался вывести девушку в белом платье из зала.
— Тина, — прохрипел Павел, не веря своим глазам. — Тинка! Как ты здесь оказалась?
Некко надвинулся на него, заслонив собой трибуну и девушку наверху. И Павел вдруг почувствовал такую ярость, какой никогда раньше не испытывал, будто Некко не просто загородил обзор, а отнял у него любимую девушку, увел и неодолимой преградой встал на пути к ней.
До предела натянулись мышцы, спазм перехватил дыхание, сердце бухнуло, словно хотело сломать изнутри еще несколько ребер.
Некко ударил с размаху.
Павел пригнулся, поймал руку противника, дернул на себя, поднырнул, захватил ногу, рванул вверх, взваливая потерявшего равновесие Некко себе на спину, распрямился, оторвав его от пола. Захрипел, закричал что-то дикое, первобытное, чувствуя необычайную мощь, ощущая невесть откуда взявшуюся неимоверную силу. Развернулся, швырнул врага спиной на землю, тут же навалился сверху, ногами затягивая узел болевого приема, мертвой хваткой вцепившись в горло врага, удерживая, удушая.
И снова завопили болельщики.
— Дожимай! Дожимай, Писатель! Держи его!
— Двигайся, выбирайся из-под него, здоровяк! Ты что разлегся? Отдохнуть собрался?..
Лейтенант Уотерхилл, услышав шум, оглянулся через плечо, все еще удерживая девушку за руки, не давая ей броситься к рингу. А Тина, уже не обращая внимания на лейтенанта, привстав на цыпочки, жадно смотрела на ринг, и лицо ее отражало мешанину противоречивых чувств.
…Павел душил врага. По всем правилам, изо всех сил — как положено, как показывал тренер узкому кругу особо приближенных учеников в самом конце занятия, когда от спортивного самбо переходили к боевому.
Некко должен был вырубиться секунд через десять.
Но он продолжал сопротивляться, ничуть не слабея. Он дергался, он пытался высвободить ногу, он скалил зубы, дергал головой, норовя укусить вцепившиеся в горло руки противника.
Он не дышал — Павел чувствовал это, видел. Лицо Некко налилось кровью, опухло. Шея вздулась, проступили сквозь кожу сизые жуткие вены. На серых губах пузырилась пена, густая слюна текла по щеке.
Некко не дышал. Он не мог дышать. И артерии на шее были пережаты.
Он должен бы был потерять сознание. Как любой другой человек.
Но он все сопротивлялся. Он бился. Боролся. Дрался.
Он был не по-человечески вынослив.
И он не чувствовал боли…
Некко рванулся, и нога его почти выскользнула из узла захвата. Он выгнулся, встав на мостик, вывернул шею, прижал подбородок к плечу, пытаясь ослабить захват.
И в этот момент Павел понял, что проиграл.
Он поднял голову, отыскивая взглядом Тину, еще как-то удерживая слабеющими руками скользкую от пота, слюны и крови шею противника.
Девушка стояла там же. Лейтенант Уотерхилл преградил ей дорогу, но вывести так и не сумел.
Их глаза встретились.
— Паша! — вскрикнула Тина, каким-то образом поняв, что сейчас произойдет.
— Я приду, — прошептал Павел. — Я обязательно приду Сначала соскользнула правая рука. Некко, почувствовав слабину, ухмыльнулся — страшная гримаса на серо-синем лице. Через мгновение хрустнули пальцы левой руки.
Некко вдохнул воздух — полураздавленная гортань засвистела, заклокотала.
Павел, теряя силы, ударил врага в лицо. Резкое движение разбудило боль.
Ноги соперников расплелись.
Некко перевернулся на бок, стряхнув с себя противника. Закашлялся, брызжа красной слюной. Встал на колени, хрустнув суставами. Захрипел, заскрежетал ржаво. Медленно стал подниматься, словно вырастал из ринга.
Павел отползал к канатам. Сейчас он чувствовал себя раздавленным, беспомощным От той нежданной мощи, что ощутил он пару минут назад, осталась лишь всеоборяющая пустота.
Откуда взялась та сила? Как ее вернуть?
“Стань псом…”
Павел заскулил.
Некко шагнул к нему.
— Все! — завопил сержант Хэллер, снова хватаясь за канаты. — Бой остановлен!
Некко занес кулак.
Тина вздрогнула всем телом.
Гнутый, сунув в чьи-то руки хота, вслед за сержантом полез на ринг. Цеце и Рыжий, переглянувшись, устремились следом. Отчаянно жестикулирующий Шайтан, ругаясь по-арабски, требовал, чтобы его подсадили.
Павел увидел стремительную тень. Она скользнула по глазам, и тьма затопила весь мир.
— Паша! — успел услышать он.
“Я вернусь, — мелькнуло в сознании, — я обещал”.
Сержант Хэллер, Рыжий, Гнутый и Цеце повисли на взбесившемся Некко, пытаясь оттащить его от окровавленного бессознательного тела.
Титан размазывал свою жертву по рингу.
Холодное металлическое лязганье. Плеск жидкости. Запах спирта.
И равнодушный гул голосов, один — громче остальных:
— Переверните… Руку придержите! Крепче держите! Вот так. Хорошо… Режьте! Вы готовьте коллоид. Глюкозу, противошоковое. Где инъектор? Рентген готов? Томограмма? Лепите датчики, не ждите!.. А посторонних попрошу покинуть помещение!
— Паша! — единственный родной голос. — Паша! Кто это?
Кто-то из своих.
Тина?
Тина!
Значит, все в порядке.
Значит, можно спать.
Вдруг вспомнил — обещание вернуться.
Сколько же сейчас времени? Вдруг уже слишком поздно?
Он попытался перевернуться на бок, но не смог. Попробовал приподняться и не сумел.
Он был беспомощен. Он был привязан к своей кровати, и все, что мог он сейчас делать, — это пялиться в потолок и немного ворочать глазами.
— Эй, здесь есть кто-нибудь? — Павел сам испугался своего голоса, хриплого, слабого, незнакомого. И испуг этот придал ему чуточку силы.
Никто не отозвался.
— Сколько сейчас времени? Давно я здесь?
В голове шумела кровь. Колотилось сердце.
Собравшись, стараясь не обращать внимания на боль, Павел чуть изогнулся, неудобно вывернул шею.
В палате было пусто. Матово, в полнакала, светили лампы под потолком. Опущенные пластиковые шторы плотно закрывали окна, и не понять было, день сейчас или ночь.
— Эй! Кто-нибудь! — крикнул Павел в сторону двери И разозлился на себя за жалобные интонации, прорезавшиеся в голосе.
Он подождал, затаив дыхание, напряженно вслушиваясь, не раздадутся ли шаги в гулком коридоре за дверью. Нет. Тишина. Словно вымерло все.
— Ладно, — негромко сказал себе Павел. — Подождем.
Он вновь уставился в потолок, не догадываясь, что каждое его движение сейчас отслеживают скрытые видеокамеры, каждый звук ловят направленные микрофоны, а крохотные беспроводные датчики непрерывно передают информацию о пульсе, давлении, температуре, активности мозга в маленькую комнату в самом конце коридора, на пульт дежурной сестры.
Было три часа ночи.
Дежурная сестра спала, убаюканная тихим гудением электронных устройств.
А на противоположном конце Форпоста, в его жилом комплексе, в номере полупустой гостиницы никак не могли заснуть три человека.
Три женщины.
Они ждали.
Сына. Брата. Любимого.
Они уже привыкли ждать.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Впрочем, это не совсем верно. Писать я не имею возможности, поэтому кое-как обхожусь стареньким диктофоном, который дал мне во временное пользование доктор.Никогда не любил надиктовывать, мне значительно удобней выражать свои мысли на бумаге. Но выбирать не приходится.
Итак, главная новость: я жив, и я в сознании. Врач говорит, что состояние мое стабильное и никаких осложнений не предвидится. Если только я не соберусь раньше времени отсюда сбежать. Тогда он ни за что не ручается. Пугает!
Смешно — при всем желании я и из комнаты выбраться не смогу без посторонней помощи. Забинтован, загипсован, закован, словно египетская мумия в средневековых латах.
Лежать мне долго: недели три. У меня сломаны четыре ребра, ключица, несколько пальцев на руке. Перебит нос, выбита пара зубов. Смещены позвонки (кажется, так). Что-то с коленной чашечкой. Трещина на лодыжке. Растяжения и разрывы сухожилий. Сотрясение мозга (радует, что есть еще чему сотрясаться). Бессчетные ушибы. Ссадины. Кажется, ничего не забыл.
Но это все мелочи. Самая большая неприятность — скука. Вроде бы, когда был здоров, хотелось отдохнуть от всех этих бесконечных подъемов, учебных тревог, построений. И вот свершилось — лежу. Тишина. Ящик, полный развлечений, под боком (на стене висит). Монитор компьютера, настроенного на управление голосом, в изголовье. Еду приносят четыре раза в день. Даже в туалет не надо ходить. Рай, если не считать некоторых малоприятных процедур.
Но скучно.
Хочется поскорей в казарму.
Ребята уже навещали меня несколько раз. Докладывали новости. Интересовались, не собираюсь ли я на тот свет. У них там много знакомых, велели передавать приветы.
Мама и девчонки от меня почти не отходят. Сторожат, пока их доктор не прогонит. Они решили задержаться еще дня на три, договорились с нашим начальством, получили разрешение. Лейтенант Уотерхилл посодействовал. Хороший он парень!
Мои, конечно, сильно расстроены. Но вида не подают. Да и я стараюсь их не тревожить. Веселюсь, подшучиваю.
Боли почти нет. А вот зуд порой сводит меня с ума. Страшно хочется почесаться, но не могу. Настоящая пытка. Док говорит, что это мне в наказание.
Мы с ним почти сдружились. Как я понял, он часто тут засиживается, бывает, заходит ко мне в палату поздно вечером. Увлеченно рассказывает о своей прошлой жизни.
Странно это, когда человек говорит лишь о своем прошлом, словно нет у него будущего.
Я-то о прошлом не вспоминаю. У меня все впереди.
По крайней мере я на это очень сильно надеюсь.
Павел сказал “стоп” цифровому диктофону и скосил глаза в сторону беззвучно распахнувшейся двери.
— Можно к тебе? — заглянул в палату Гнутый. За его спиной маячил еще кто-то.
— Привет! Заходи!
— А док где? Я не один.
— Не знаю, наверное, ужинать ушел.
В последнее время Гнутый всюду таскал с собой хота. Даже лейтенант Уотерхилл смирился с присутствием еще одного слушателя на своих занятиях, да и сержант Хэллер больше не ругался, окончательно признав хота штатной единицей своего взвода. Но док, день назад заметив высунувшуюся из-за пазухи посетителя острую морду любопытного зверька, немедленно выставил Гнутого за дверь своего стерильного царства, напористо и сердито сыпля заумными обидными словами. С той самой поры Гнутый старался избегать встреч с суровым, непреклонным доктором, пообещавшим в следующий раз конфисковать хота для лабораторных нужд.
— Как ты? — Гнутый переступил порог. Следом за ним вошли Цеце и Рыжий, кивнули Павлу, здороваясь.
— Нормально.
— Мы тут тебе скинулись, пива принесли в бутылке из-под колы. Вечером попьешь.
— Спасибо.
— Новости есть? — поинтересовался Цеце.
— Конечно, — усмехнулся Павел. — Сплошные новости: в джунглях Амазонии уничтожена крупная колония экстерров; наконец-то создана вакцина от китайской лихорадки; спецслужбами и особыми подразделениями UDF раскрыта еще одна тайная внеправительственная организация, занимающаяся изучением инопланетных технологий; город Гибб-Ривер в Австралии подвергся атаке пришельцев.
— Весь день смотришь эту чушь? — с легким укором спросил Рыжий.
— Не весь, — сказал Павел. — Только когда делать нечего.
— А дел тут у тебя хоть отбавляй, — хмыкнул Цеце.
— Хватает, — сказал Павел. — Уколы, процедуры и постоянные приемы гостей. Даже поспать толком не успеваю.
— Ладно, хватит болтовни, — сказал Гнутый. — Сегодня мы пришли к тебе не с пустыми руками.
— Что-то еще, кроме пива?
— Закрой глаза, — торжественно сказал Гнутый. — Протяни руку.
Павел послушно все исполнил. Почувствовал, что в подставленную ладонь легло нечто холодное, металлическое — браслет или наручные часы, или что-то подобное.
— Можешь посмотреть, — разрешил Гнутый. И провозгласил: — С этого момента ты стал настоящим солдатом.
Павел открыл глаза. Не сразу понял, что держит он в руке и почему эта безделушка делает его настоящим солдатом.
— Мы получили их только вчера, — сказал Цеце. — У меня это восьмой коммуникатор.
— У меня девятый, — сказал Рыжий.
— У меня двенадцатый, — сказал Гнутый.
— А у меня первый, — негромко сказал Павел. — Помогите мне его надеть…
Персональный коммуникатор, электронное устройство, похожее на массивные часы, выполнял множество функций. Прежде всего, он являлся индивидуальным устройством связи — на миниатюрный монитор коммуникатора выводились текстовые сообщения общей длиной до двух сотен символов, а через маломощный, управляемый голосом УКВ-передатчик велись переговоры на уровне тактического звена. Кроме того, в памяти коммуникатора содержалась максимально полная информация о бойце, в том числе и та, что хранилась на микросхеме титанового жетона. Также коммуникатор в любой момент времени был готов подсказать бойцу его точное местонахождение и даже вывести на экран подобие карты с указанием направлений на ближайшие Форпосты. По сигналам включенного в режим передачи коммуникатора командование любого уровня всегда могло получить информацию о том, где сейчас находится тот или иной боец, можно было узнать его пульс и сопротивление кожи. Офицерские коммуникаторы имели множество дополнительных функций, их невозможно было перепрограммировать, и выдавались они лишь однажды на неопределенный срок пользования. Солдатам же коммуникаторы полагалось иметь только на месте постоянной дислокации, и при смене места службы бойцы сдавали старые коммуникаторы, а взамен позже получали новые. Впрочем, новыми их можно было назвать с большой натяжкой. Электронные устройства обычно просто перепрограммировались, старые данные стирались из памяти, новые заносились. С солдатскими коммуникаторами было связано множество баек, примет и предрассудков. Например, часто рассказывали о “проклятых” коммуникаторах, хозяева которых обязательно погибали в первые же дни службы на новом месте. По царапинам на корпусе коммуникатора предсказывали будущее. По числу сегментов эластичного браслета гадали. И даже самые закоренелые атеисты допускали, что электроника коммуникатора хранит что-то от своих старых хозяев: в микросхемах могли жить призраки…
— Ладно, не хвались, — прозвучал все тот же голос. — И хватит выделываться, у нас тут не рестлинг. Начинайте уже…
Противники вышли на центр ринга. Они не спешили: Павел осторожничал, да и Некко, помня короткую схватку на крыльце канцелярии, не торопился сразу же переходить в наступление. Бойцы описывали широкие круги, приняв одинаковые позы: они чуть пригнулись, слегка ссутулились, подняли к груди согнутые руки, прижали локти к животу. Не моргая, они смотрели друг другу в глаза. Губы Некко кривились — он что-то бормотал, возможно, старался запугать противника, а быть может, раззадоривал себя.
Какое-то время зрители молчали, наблюдая за этим неторопливым бесконтактным танцем. Через минуту послышался недовольный ропот. Кто-то присвистнул. Загудели голоса.
— Долго вы топтаться будете? Титан, ты что, перетрусил? Эй, Писатель, сойди с ринга, если драться не хочешь!
Павел в атаку идти не собирался. Свой бой он планировал строить на защите. На коротких контратаках, быстрых уходах. И только когда подвернется удобный момент для броска, для болевого приема, тогда и надо будет действовать решительно…
Некко бросился вперед.
Павел отскочил в сторону, увернулся от удара. Легко переметнулся противнику за спину, несильно ткнул кулаком в затылок.
Некко, резко выдохнув, стремительно развернулся. Руки его разлетелись в стороны, и Павел едва успел отклониться.
Зрители одобрительно зашумели. Но ни Павел, ни Некко уже ничего не слышали. Их мир сузился до размеров восьмиугольного ринга. И мир этот был слишком тесен для двоих.
Некко наступал, широко размахивая кулачищами. Павел уворачивался от мощных ударов, держал дистанцию. Неожиданно выяснилось, что кажущийся неповоротливым Некко в действительности быстр и ловок. Почти сразу Павел понял, что его план никуда не годится. Вымотать противника легкими жалящими атаками почти невозможно, а вероятность попасть под удар слишком велика.
И Павел решился.
Нужно только угадать момент…
Некко, впустую взбивая воздух, видя, что противник попросту бегает от него, зверел все больше. Он уже пер напролом, не заботясь о защите. Да и защищаться-то было не от чего. Павел лишь трижды дотянулся до соперника, и все его удары были слишком слабы.
В какой-то момент Павел оказался в углу возле канатов. Он метнулся было вправо, уходя из опасного положения, и налетел на кулак. Он все же успел поставить блок, принял удар на локоть. Отлетел назад, к самым канатам.
Некко кинулся на Павла. Навалился, прижимая его к ограждению ринга. Придавил всей своей массой, даже не замечая сопротивления жертвы. Уже занес руку над головой, собираясь обрушить кулак на затылок попавшему в ловушку врагу. И вдруг услышал:
— Я видел тебя на пустыре! Рука дрогнула и замерла.
— Ты избивал своего товарища! — прокричал ему на ухо Павел и, извернувшись, впился зубами в потную шею, в то самое место, где билась под кожей яремная вена. Рванул изо всех сил, почувствовал во рту вкус крови, и сознание поплыло куда-то, время словно остановилось.
“Стань псом!..”
Павел зарычал, захрипел, вцепился в противника, вонзил пальцы в его тело, прихватил кожу врага сквозь тонкую майку, сгреб ее, сжал, словно в птичьих когтях, рванул на себя.
Некко, взвизгнув, отшатнулся.
Но Павел прицепился, как клещ. Его уже нельзя было просто сбросить. Теперь его можно было только выдрать. С мясом. С кровью. С болью.
Зрители восторженно взвыли, довольные неожиданным поворотом. Сержант Хэллер пробился сквозь толпу к самому рингу, уцепился за канаты, завопил:
— Дожимай его! Дави! Дави!
Лейтенант Уотерхилл, стоя в стороне, тянул шею, привставал на цыпочки, одобрительно хлопал в ладоши.
Прыгали на скамье Цеце и Рыжий, уже почти поверив, что карточный долг им спишется.
И тут Некко опомнился. Гнев и злоба пересилили неуверенность и страх. Он рявкнул, тряхнул головой, распрямился и ударил противника в бок.
Хрустнули ребра.
Павел задохнулся, но врага не отпустил. Правой рукой он вцепился в горло противника, запустив большой палец глубоко под грудино-ключичную мышцу, пытаясь пережать сосуды. Левой рукой он сдавливал гортань.
Некко захрипел. Он нанес еще два отчаянных удара, сжал своими ручищами Павла, попытался оторвать от себя.
— Держись! — откуда-то издалека доносился голос сержанта Хэллера. — Души его!
Одна рука все же соскользнула с горла. Павел боднул противника головой, разбив ему нос.
— Давай! Добивай его, Писатель! — голоса Рыжего и Цеце.
Некко фыркнул, забрызгав кровью лицо Павла.
— Чего медлишь!? — Это уже болельщики из четвертой роты. — Разорви его!
И вторая рука сорвалась, глубоко процарапав кожу противника.
Павел тяжело упал, ударившись коленом, скорчился от острой боли в боку. Некко навис над ним, закатив глаза, сипя смятым горлом.
— Добивай! Добивай его! — От них обоих требовали одно и то же.
Павел поднял глаза.
Мир — больше, чем ринг. Но пока ты за ограждением, надо драться.
Некко снова занес руку для своего коронного смертельного удара.
Кулак — молот.
Павел схватил противника за лодыжку, рванул на себя, опрокидываясь и одновременно подсекая врагу другую ногу. Некко, потеряв опору, раскинув руки, рухнул спиной на помост, выбив из досок пыль.
Те, кто был по другую сторону ограждения, дружно взревели — кто-то радостно, кто-то горестно, но все — азартно.
Павел, не теряя времени, зажал ногу противника под мышкой, по всем правилам провел ущемление сухожилия.
Некко рычал от ярости. Титан был повержен, он не мог двинуться, жуткая боль грызла пятку.
Но Некко умел контролировать свою боль. Он много чего умел.
Павел почувствовал, что соперник вот-вот вырвется и отпустил его, мгновенно откатившись в сторону и вскочив на ноги.
Снова волна боли ожгла бок. На мгновение весь мир растворился в белой мгле. А когда он появился вновь, Некко, покачиваясь, уже стоял на ногах.
Они шагнули друг к другу одновременно.
Некко выбросил кулак.
Павел перехватил руку противника. Попытался вывернуть ее, но не смог — сил не хватило.
Некко ударил свободной рукой.
Павел предугадал движение. Но не смог защититься и лишь отвернул лицо.
Кулак врезался в скулу.
Павел покачнулся.
Некко надвинулся, словно танк. Опрокинул оказавшегося на пути человека. Наехал на него, раздавил, растоптал, размазал.
Павел еще сопротивлялся, защищался. Он пытался встать, но пинки и удары снова и снова сбивали его с ног. Оправившийся Некко издевался над ним, не торопясь разделаться окончательно. Титан забавлялся.
— Хватит! — Голос лейтенанта Уотерхилла был почти неразличим в азартном реве зрителей.
— Вставай! Вставай, Писатель!
— Добивай! Выруби его, здоровяк!
Остановить бой было некому. На этом ринге отсутствовал рефери. Здесь не было судей. Только зрители. И бойцы.
Руки Павла скользили в крови. У него были сломаны ребра, выбито колено, вывихнуто плечо.
— Поднимайся же! Хватит ползать!
Некко остервенело пинал возящегося его ног соперника.
— Кончай уже! Победа наша, Титан!
И вдруг в потолок ударил звенящий голос, полный страха:
— Паша!
Люди вздрогнули, обернулись.
На самом верху трибун застыла тонкая девушка в длинном белом платье. Ее светлое лицо было искажено гримасой ужаса и муки, в ее широко распахнутых глазах застыло смятение.
Она, не отрываясь, смотрела на ринг.
Разом смолк гул голосов. В зале повисла тишина. Только слышно было, как задыхается и хрипит Некко, топча врага, как скрипят под его ногами доски.
— Паша! — вновь прозвучал отчаянный призыв.
Теперь и Некко услышал голос. Он остановился, завертел головой, пытаясь понять, что это за посторонний звук. Увидел белый призрак на верхних трибунах, скривил губы в усмешке, пнул своего врага, с жадным удовольствием заметив, как вздрогнула бледная тень.
— Уведите ее, — прошептал лейтенант Уотерхилл, чувствуя себя застигнутым за непристойным занятием. Но никто не услышал лейтенанта, никто не двинулся к девушке.
Павел подполз к краю ринга. Он единственный ничего не слышал, ничего не замечал. Один глаз у него ослеп, залитый кровью из рассеченной брови. В голове словно морской прибой кипел, забивая уши пульсирующим гулом. Острая жгучая боль во всем теле не давала сосредоточиться, собраться с силами.
Цепляясь за канаты, Павел стал подниматься — он словно взбирался по перекладинам лестницы. Мир вокруг раскачивался, расплывался, дрожала земля.
— Паша! — Он все же услышал далекий крик Тины, но решил, что ему послышалось.
Некко смотрел то на пытающегося встать Павла, то на его девушку.
— Хватит! — рявкнул сержант Хэллер. Признавая поражение своего бойца, он должен бы был кинуть на ринг белое полотенце. Но полотенца у него не было.
— Нет, сэр… — просипел Павел. — Не хватит… — Ему казалось, что он кричит, в действительности его было едва слышно.
И снова время растянулось, расплылось. Секунда сделалась неотличимой от часа, миг — от вечности.
Зачем тебе это? Что ты хочешь доказать? — Павел ясно слышал вопросы, хотя никто их ему не задавал.
“А я ничего не доказываю, — немо отвечал он. — И мне ничего не надо. Я просто дерусь. Я солдат. Я маленький винтик сложной машины. И я должен выполнять свои обязанности. Я должен драться…”
Лейтенант Уотерхилл бегом, прыгая сразу через несколько ступеней, поднимался по узкому проходу к девушке.
Сержант Хэллер лез на ринг, ему мешали, его стаскивали, решив, что он лезет драться, а он гневно рычал, ругался, отпихивался.
Рыжий и Цеце пробивались на помощь сержанту. На победу они больше не надеялись, но две-то минуты Павел продержался, а значит, половина долга спишется. Уже что-то…
Некко с высоты взирал холодно на всю эту сутолоку. Он почти успокоился, до последней капли выплеснув свою ярость, свою злобу. Он чувствовал себя победителем, и это ощущение умиротворяло его.
Павел все же поднялся на ноги. Постоял, качаясь, не отходя от канатов.
Сержант Хэллер, видя, что схватка прекратилась сама собой, оставил попытки взобраться на ринг. Рыжий и Цеце встали рядом с ним. Немедленно появились и Шайтан, и Ухо, и Гнутый с хотом на плече.
— Бой закончен! — объявил сержант.
Павел поднял руки, защищая разбитое лицо, и шагнул к Некко. Великан ухмыльнулся. И Павел, размахнувшись, впечатал кулак в эту наглую ухмылку.
— Хватит! — завопил сержант. — Все! Закончили!
Лицо Некко перекосилось. Он задохнулся от бешенства и накинулся на не желающего сдаваться противника. Они сцепились в тесном клинче. И снова сила была на стороне Некко.
И тут теряющий сознание Павел услышал крик. Он, разом забыв о боли, о слабости, вывернулся, отшатнулся, окинул мутным взглядом трибуны.
— Паша!
Лейтенант Уотерхилл, растерянный и неуверенный, безуспешно пытался вывести девушку в белом платье из зала.
— Тина, — прохрипел Павел, не веря своим глазам. — Тинка! Как ты здесь оказалась?
Некко надвинулся на него, заслонив собой трибуну и девушку наверху. И Павел вдруг почувствовал такую ярость, какой никогда раньше не испытывал, будто Некко не просто загородил обзор, а отнял у него любимую девушку, увел и неодолимой преградой встал на пути к ней.
До предела натянулись мышцы, спазм перехватил дыхание, сердце бухнуло, словно хотело сломать изнутри еще несколько ребер.
Некко ударил с размаху.
Павел пригнулся, поймал руку противника, дернул на себя, поднырнул, захватил ногу, рванул вверх, взваливая потерявшего равновесие Некко себе на спину, распрямился, оторвав его от пола. Захрипел, закричал что-то дикое, первобытное, чувствуя необычайную мощь, ощущая невесть откуда взявшуюся неимоверную силу. Развернулся, швырнул врага спиной на землю, тут же навалился сверху, ногами затягивая узел болевого приема, мертвой хваткой вцепившись в горло врага, удерживая, удушая.
И снова завопили болельщики.
— Дожимай! Дожимай, Писатель! Держи его!
— Двигайся, выбирайся из-под него, здоровяк! Ты что разлегся? Отдохнуть собрался?..
Лейтенант Уотерхилл, услышав шум, оглянулся через плечо, все еще удерживая девушку за руки, не давая ей броситься к рингу. А Тина, уже не обращая внимания на лейтенанта, привстав на цыпочки, жадно смотрела на ринг, и лицо ее отражало мешанину противоречивых чувств.
…Павел душил врага. По всем правилам, изо всех сил — как положено, как показывал тренер узкому кругу особо приближенных учеников в самом конце занятия, когда от спортивного самбо переходили к боевому.
Некко должен был вырубиться секунд через десять.
Но он продолжал сопротивляться, ничуть не слабея. Он дергался, он пытался высвободить ногу, он скалил зубы, дергал головой, норовя укусить вцепившиеся в горло руки противника.
Он не дышал — Павел чувствовал это, видел. Лицо Некко налилось кровью, опухло. Шея вздулась, проступили сквозь кожу сизые жуткие вены. На серых губах пузырилась пена, густая слюна текла по щеке.
Некко не дышал. Он не мог дышать. И артерии на шее были пережаты.
Он должен бы был потерять сознание. Как любой другой человек.
Но он все сопротивлялся. Он бился. Боролся. Дрался.
Он был не по-человечески вынослив.
И он не чувствовал боли…
Некко рванулся, и нога его почти выскользнула из узла захвата. Он выгнулся, встав на мостик, вывернул шею, прижал подбородок к плечу, пытаясь ослабить захват.
И в этот момент Павел понял, что проиграл.
Он поднял голову, отыскивая взглядом Тину, еще как-то удерживая слабеющими руками скользкую от пота, слюны и крови шею противника.
Девушка стояла там же. Лейтенант Уотерхилл преградил ей дорогу, но вывести так и не сумел.
Их глаза встретились.
— Паша! — вскрикнула Тина, каким-то образом поняв, что сейчас произойдет.
— Я приду, — прошептал Павел. — Я обязательно приду Сначала соскользнула правая рука. Некко, почувствовав слабину, ухмыльнулся — страшная гримаса на серо-синем лице. Через мгновение хрустнули пальцы левой руки.
Некко вдохнул воздух — полураздавленная гортань засвистела, заклокотала.
Павел, теряя силы, ударил врага в лицо. Резкое движение разбудило боль.
Ноги соперников расплелись.
Некко перевернулся на бок, стряхнув с себя противника. Закашлялся, брызжа красной слюной. Встал на колени, хрустнув суставами. Захрипел, заскрежетал ржаво. Медленно стал подниматься, словно вырастал из ринга.
Павел отползал к канатам. Сейчас он чувствовал себя раздавленным, беспомощным От той нежданной мощи, что ощутил он пару минут назад, осталась лишь всеоборяющая пустота.
Откуда взялась та сила? Как ее вернуть?
“Стань псом…”
Павел заскулил.
Некко шагнул к нему.
— Все! — завопил сержант Хэллер, снова хватаясь за канаты. — Бой остановлен!
Некко занес кулак.
Тина вздрогнула всем телом.
Гнутый, сунув в чьи-то руки хота, вслед за сержантом полез на ринг. Цеце и Рыжий, переглянувшись, устремились следом. Отчаянно жестикулирующий Шайтан, ругаясь по-арабски, требовал, чтобы его подсадили.
Павел увидел стремительную тень. Она скользнула по глазам, и тьма затопила весь мир.
— Паша! — успел услышать он.
“Я вернусь, — мелькнуло в сознании, — я обещал”.
Сержант Хэллер, Рыжий, Гнутый и Цеце повисли на взбесившемся Некко, пытаясь оттащить его от окровавленного бессознательного тела.
Титан размазывал свою жертву по рингу.
3
Боль.Холодное металлическое лязганье. Плеск жидкости. Запах спирта.
И равнодушный гул голосов, один — громче остальных:
— Переверните… Руку придержите! Крепче держите! Вот так. Хорошо… Режьте! Вы готовьте коллоид. Глюкозу, противошоковое. Где инъектор? Рентген готов? Томограмма? Лепите датчики, не ждите!.. А посторонних попрошу покинуть помещение!
— Паша! — единственный родной голос. — Паша! Кто это?
Кто-то из своих.
Тина?
Тина!
Значит, все в порядке.
Значит, можно спать.
4
Он пришел в себя от какого-то неуютного чувства. Распахнув глаза, долго лежал, смотрел в белый потолок, пытаясь понять, что же не дает ему покоя.Вдруг вспомнил — обещание вернуться.
Сколько же сейчас времени? Вдруг уже слишком поздно?
Он попытался перевернуться на бок, но не смог. Попробовал приподняться и не сумел.
Он был беспомощен. Он был привязан к своей кровати, и все, что мог он сейчас делать, — это пялиться в потолок и немного ворочать глазами.
— Эй, здесь есть кто-нибудь? — Павел сам испугался своего голоса, хриплого, слабого, незнакомого. И испуг этот придал ему чуточку силы.
Никто не отозвался.
— Сколько сейчас времени? Давно я здесь?
В голове шумела кровь. Колотилось сердце.
Собравшись, стараясь не обращать внимания на боль, Павел чуть изогнулся, неудобно вывернул шею.
В палате было пусто. Матово, в полнакала, светили лампы под потолком. Опущенные пластиковые шторы плотно закрывали окна, и не понять было, день сейчас или ночь.
— Эй! Кто-нибудь! — крикнул Павел в сторону двери И разозлился на себя за жалобные интонации, прорезавшиеся в голосе.
Он подождал, затаив дыхание, напряженно вслушиваясь, не раздадутся ли шаги в гулком коридоре за дверью. Нет. Тишина. Словно вымерло все.
— Ладно, — негромко сказал себе Павел. — Подождем.
Он вновь уставился в потолок, не догадываясь, что каждое его движение сейчас отслеживают скрытые видеокамеры, каждый звук ловят направленные микрофоны, а крохотные беспроводные датчики непрерывно передают информацию о пульсе, давлении, температуре, активности мозга в маленькую комнату в самом конце коридора, на пульт дежурной сестры.
Было три часа ночи.
Дежурная сестра спала, убаюканная тихим гудением электронных устройств.
А на противоположном конце Форпоста, в его жилом комплексе, в номере полупустой гостиницы никак не могли заснуть три человека.
Три женщины.
Они ждали.
Сына. Брата. Любимого.
Они уже привыкли ждать.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
29.06.2068
Я снова пишу!Впрочем, это не совсем верно. Писать я не имею возможности, поэтому кое-как обхожусь стареньким диктофоном, который дал мне во временное пользование доктор.Никогда не любил надиктовывать, мне значительно удобней выражать свои мысли на бумаге. Но выбирать не приходится.
Итак, главная новость: я жив, и я в сознании. Врач говорит, что состояние мое стабильное и никаких осложнений не предвидится. Если только я не соберусь раньше времени отсюда сбежать. Тогда он ни за что не ручается. Пугает!
Смешно — при всем желании я и из комнаты выбраться не смогу без посторонней помощи. Забинтован, загипсован, закован, словно египетская мумия в средневековых латах.
Лежать мне долго: недели три. У меня сломаны четыре ребра, ключица, несколько пальцев на руке. Перебит нос, выбита пара зубов. Смещены позвонки (кажется, так). Что-то с коленной чашечкой. Трещина на лодыжке. Растяжения и разрывы сухожилий. Сотрясение мозга (радует, что есть еще чему сотрясаться). Бессчетные ушибы. Ссадины. Кажется, ничего не забыл.
Но это все мелочи. Самая большая неприятность — скука. Вроде бы, когда был здоров, хотелось отдохнуть от всех этих бесконечных подъемов, учебных тревог, построений. И вот свершилось — лежу. Тишина. Ящик, полный развлечений, под боком (на стене висит). Монитор компьютера, настроенного на управление голосом, в изголовье. Еду приносят четыре раза в день. Даже в туалет не надо ходить. Рай, если не считать некоторых малоприятных процедур.
Но скучно.
Хочется поскорей в казарму.
Ребята уже навещали меня несколько раз. Докладывали новости. Интересовались, не собираюсь ли я на тот свет. У них там много знакомых, велели передавать приветы.
Мама и девчонки от меня почти не отходят. Сторожат, пока их доктор не прогонит. Они решили задержаться еще дня на три, договорились с нашим начальством, получили разрешение. Лейтенант Уотерхилл посодействовал. Хороший он парень!
Мои, конечно, сильно расстроены. Но вида не подают. Да и я стараюсь их не тревожить. Веселюсь, подшучиваю.
Боли почти нет. А вот зуд порой сводит меня с ума. Страшно хочется почесаться, но не могу. Настоящая пытка. Док говорит, что это мне в наказание.
Мы с ним почти сдружились. Как я понял, он часто тут засиживается, бывает, заходит ко мне в палату поздно вечером. Увлеченно рассказывает о своей прошлой жизни.
Странно это, когда человек говорит лишь о своем прошлом, словно нет у него будущего.
Я-то о прошлом не вспоминаю. У меня все впереди.
По крайней мере я на это очень сильно надеюсь.
1
— Привет, Писатель!Павел сказал “стоп” цифровому диктофону и скосил глаза в сторону беззвучно распахнувшейся двери.
— Можно к тебе? — заглянул в палату Гнутый. За его спиной маячил еще кто-то.
— Привет! Заходи!
— А док где? Я не один.
— Не знаю, наверное, ужинать ушел.
В последнее время Гнутый всюду таскал с собой хота. Даже лейтенант Уотерхилл смирился с присутствием еще одного слушателя на своих занятиях, да и сержант Хэллер больше не ругался, окончательно признав хота штатной единицей своего взвода. Но док, день назад заметив высунувшуюся из-за пазухи посетителя острую морду любопытного зверька, немедленно выставил Гнутого за дверь своего стерильного царства, напористо и сердито сыпля заумными обидными словами. С той самой поры Гнутый старался избегать встреч с суровым, непреклонным доктором, пообещавшим в следующий раз конфисковать хота для лабораторных нужд.
— Как ты? — Гнутый переступил порог. Следом за ним вошли Цеце и Рыжий, кивнули Павлу, здороваясь.
— Нормально.
— Мы тут тебе скинулись, пива принесли в бутылке из-под колы. Вечером попьешь.
— Спасибо.
— Новости есть? — поинтересовался Цеце.
— Конечно, — усмехнулся Павел. — Сплошные новости: в джунглях Амазонии уничтожена крупная колония экстерров; наконец-то создана вакцина от китайской лихорадки; спецслужбами и особыми подразделениями UDF раскрыта еще одна тайная внеправительственная организация, занимающаяся изучением инопланетных технологий; город Гибб-Ривер в Австралии подвергся атаке пришельцев.
— Весь день смотришь эту чушь? — с легким укором спросил Рыжий.
— Не весь, — сказал Павел. — Только когда делать нечего.
— А дел тут у тебя хоть отбавляй, — хмыкнул Цеце.
— Хватает, — сказал Павел. — Уколы, процедуры и постоянные приемы гостей. Даже поспать толком не успеваю.
— Ладно, хватит болтовни, — сказал Гнутый. — Сегодня мы пришли к тебе не с пустыми руками.
— Что-то еще, кроме пива?
— Закрой глаза, — торжественно сказал Гнутый. — Протяни руку.
Павел послушно все исполнил. Почувствовал, что в подставленную ладонь легло нечто холодное, металлическое — браслет или наручные часы, или что-то подобное.
— Можешь посмотреть, — разрешил Гнутый. И провозгласил: — С этого момента ты стал настоящим солдатом.
Павел открыл глаза. Не сразу понял, что держит он в руке и почему эта безделушка делает его настоящим солдатом.
— Мы получили их только вчера, — сказал Цеце. — У меня это восьмой коммуникатор.
— У меня девятый, — сказал Рыжий.
— У меня двенадцатый, — сказал Гнутый.
— А у меня первый, — негромко сказал Павел. — Помогите мне его надеть…
Персональный коммуникатор, электронное устройство, похожее на массивные часы, выполнял множество функций. Прежде всего, он являлся индивидуальным устройством связи — на миниатюрный монитор коммуникатора выводились текстовые сообщения общей длиной до двух сотен символов, а через маломощный, управляемый голосом УКВ-передатчик велись переговоры на уровне тактического звена. Кроме того, в памяти коммуникатора содержалась максимально полная информация о бойце, в том числе и та, что хранилась на микросхеме титанового жетона. Также коммуникатор в любой момент времени был готов подсказать бойцу его точное местонахождение и даже вывести на экран подобие карты с указанием направлений на ближайшие Форпосты. По сигналам включенного в режим передачи коммуникатора командование любого уровня всегда могло получить информацию о том, где сейчас находится тот или иной боец, можно было узнать его пульс и сопротивление кожи. Офицерские коммуникаторы имели множество дополнительных функций, их невозможно было перепрограммировать, и выдавались они лишь однажды на неопределенный срок пользования. Солдатам же коммуникаторы полагалось иметь только на месте постоянной дислокации, и при смене места службы бойцы сдавали старые коммуникаторы, а взамен позже получали новые. Впрочем, новыми их можно было назвать с большой натяжкой. Электронные устройства обычно просто перепрограммировались, старые данные стирались из памяти, новые заносились. С солдатскими коммуникаторами было связано множество баек, примет и предрассудков. Например, часто рассказывали о “проклятых” коммуникаторах, хозяева которых обязательно погибали в первые же дни службы на новом месте. По царапинам на корпусе коммуникатора предсказывали будущее. По числу сегментов эластичного браслета гадали. И даже самые закоренелые атеисты допускали, что электроника коммуникатора хранит что-то от своих старых хозяев: в микросхемах могли жить призраки…