Кликин Михаил Геннадьевич. Идеальный враг

   — Эй, посмотрите на того толстозадого! Похоже, он из штабных!
   — А вон того я, кажется, знаю… Эй, Освальд! Освальд! Не ты? Значит, ошибся…
   — Ставлю пять сигарет, что вон тот малыш будет мне прислуживать.
   — Черт! Опять никого знакомых.
   — Ставлю десять сигарет, что Клоп его достанет!..
   Штрафники были одеты в обноски. Впрочем, заметно было, что за формой они следят — одежда чистая, залатанная, ухоженная, насколько это возможно.
   — Ладно, хватит! — Шагнул из толпы невысокий крепыш. Обритая голова его походила на бильярдный шар. — Меня зовут Дизель. Я ваш старший. Идите за мной.
   Толпа расступилась перед новичками. Множество рук потянулось к ним. Скрюченные пальцы цеплялись за одежду, и под аккомпанемент громовых раскатов звучали монотонные голоса:
   — Отдай мне удачу!
   — Поделись силой!
   — Дай надежду!
   — Дай веру!..
   Старожилы исполняли обычный ритуал — они забирали у новоприбывших то, чего им не хватало, то, чего сами они давно лишились.
   Павел не отбивался, не уворачивался от тянущихся со всех сторон рук. Он думал, что это какая-то жутковатая игра. И он понимал, что сейчас не время противиться чужим правилам.
   — Я старший второго отряда, — быстро шагая, объяснял бритоголовый Дизель, — кроме того, я отвечаю за порядок в нашем бараке. Отряд — это примерно то же самое, что рота. Получается, что я командир роты. Но ни у кого из штрафников нет воинских званий. Так что можете называть меня бригадиром. С этого момента вы подчиняетесь мне.
   Толпа штрафников рассеивалась. Вымокшие, прозябшие под дождем люди торопились вернуться в тепло бараков. Они выполнили то, что необходимо было сделать, — они встретили новичков, исполнили ритуал.
   — …Наш барак под номером один, — продолжал рассказывать Дизель. Тяжелые дождевые капли разбивались о его голый череп, и над макушкой бригадира висело облачко водяной пыли, похожее на нимб. — Там размещаются три отряда: первый, наш и третий. Бараков всего три. Отрядов всего девять. Два полноценных батальона. Только вот мы — неполноценные люди. Запомните несколько простых правил. Первое: никакого оружия. Второе: не спорить с охраной. Третье: не пытаться сбежать…
   — Бригадир, — сказал Гнутый.
   — Да?
   — А были такие, кто нарушал эти правила?
   — Сколько угодно.
   — А такие, кто нарушал последнее правило?
   — Да.
   — Удачно?
   — Конечно. Они все добились, чего хотели. Они покинули зону. В запаянном гробу. Помните третье правило: не пытайтесь сбежать. Даже не думайте об этом!..
   Десять человек окружили своего нового командира. Они смотрели ему в лицо, заглядывали в глаза, ловили каждое его слово.
   — …Здесь полно всякого отребья. Постарайтесь не играть в азартные игры. Не заключайте пари. Постарайтесь не ввязываться в ссоры. Никогда не деритесь. Держитесь вместе. На охрану не надейтесь. Медицинской помощи не ждите.
   — Совсем?
   — Здесь есть лазарет. Но я туда ходить не советую. Надеюсь, биоактивацию прошли все? Это вам немного поможет. По крайней мере травиться здешней пищей будете реже…
   Они пересекли пустырь, миновали спортивную площадку. Пелена дождя прятала лагерь. Только сторожевые вышки маячили призраками над размытой полосой забора.
   — …Воевать нам приходится нечасто. Раз в два месяца, а то и реже, пару отрядов вывозят на задание. Возвращается обычно треть людей. А иногда никто не возвращается.
   — Должно быть, текучесть кадров здесь большая, — сказал Гнутый. — Ты сам сколько здесь, бригадир?
   — Семь лет, — сказал Дизель. — Я старожил.
   — И за что тебя сюда запрятали?
   — Запомните еще одно правило. — Бригадир остановился. Впереди за стеной дождя что-то смутно темнело. — Не рекомендуется спрашивать, кто за что сюда попал. И тем более не следует верить полученным ответам. С этим ясно?
   — Да.
   — Ну и хорошо, — сказал Дизель. — Мы как раз пришли. Вот ваш новый дом.
 

5

   Бараки на обычные казармы походили мало. Больше всего они были похожи на огромные цистерны, почти целиком вкопанные в землю, — только покатые крыши с вытянутыми овальными оконцами виднелись снаружи. Для того чтобы попасть внутрь, необходимо было спуститься на три метра по железной пологой лестнице. Широкие двери бараков никогда не запирались — они могли защитить от непогоды, но не от внезапных визитов охраны или начальства. А ночные обыски были здесь делом обычным.
   Внутри бараков не было никаких перегородок. Только туалет отделялся от основного помещения легкой тканевой ширмой. Вдоль выгнутых стен выстроились лабиринтами двухъярусные койки. К их спинкам были прикручены небольшие этажерки для личных вещей — и никаких закрытых тумбочек! Пара столов, несколько табуретов, одно рассохшееся кресло и оплавленный, широкоэкранный, постоянно включенный в сеть телевизор дополняли убогое убранство барака.
   Здесь было тепло и душно. Воздух вонял мочой и потом. Под потолком колыхались тенета паутины и табачного дыма, — чего больше — не разобрать. Стены были разрисованы углем. Картины особым разнообразием не отличались — в основном женские силуэты. И множество однотипных надписей: год, прозвище, номер, настоящее имя — так штрафники оставляли о себе память.
   — Ваши места, — сказал Дизель, махнув рукой в сторону коек, на которых лежали свернутые матрацы и одеяла. — Занимайте, располагайтесь.
   Новички разошлись, выбирая себе места. За ними следили — за каждым шагом, за каждым движением. Обитатели барака оценивали своих новых соседей, присматривались к ним.
   — Писатель! — позвал Гнутый. — Ты чего там мешкаешь? Давай к нам. Мы тут тебе кровать заняли.
   Павел поспешно шагнул к товарищам. И запнулся о чью-то протянутую ногу, потерял равновесие, схватился за чужую койку, чтобы не упасть.
   — Эй, убери руки! — взвизгнул встрепанный малолетний коротышка с кривым носом и глазами-щелками. Это он подставил ногу, и Павел не сомневался, что специально. — Руки! Не лапай чужое, сука!
   “…Постарайтесь не ввязываться в ссоры…”
   — Извини. — Павел разжал ладони, продемонстрировал их коротышке. — Я случайно.
   — Значит, тебя зовут Писатель? — коротышка шмыгнул носом, усмехнулся. — А я Клоп. Знаешь, почему меня так прозвали? Потому что я пускаю кровь! — Он махнул рукой перед лицом Павла, и в пальцах его блеснула сталь.
   Павел отступил. Внимательно осмотрел коротышку — тому на вид было лет семнадцать. Как он здесь очутился?
   — Чего пялишься, ты? — Клоп снова показал на мгновение острую стальную занозу, прячущуюся в пальцах. — Чего глаза вылупил? Смотри, не вытекли бы! Я это быстро!
   Павел отвел взгляд. “…Никогда не деритесь…”
   — Эй, карапуз. — Гнутый встал рядом с Павлом. — Ты чего буянишь?
   — А ты заткнись, горбатый! Не с тобой разговаривают!
   — Спокойно, — негромко обратился к другу Павел. — Они нас прощупывают. Просто проверяют, как мы себя поведем. Не поддавайся на провокации. — “Он хотел бы верить, что так оно и есть на самом деле”. — Помнишь, что старший сказал?
   “…Держитесь вместе. На охрану не надейтесь…” Они одновременно посмотрели на бригадира. А тот словно ничего не замечал. Сидел в кресле, положив ноги на приставленный табурет, глядел в телевизор и о чем-то беседовал с тремя штрафниками.
   Оставив неразобранные постели, встали плечом к плечу с товарищами Рыжий и Шайтан, Маркс и Грек. Ничего не сказали, надвинулись на пританцовывающего от возбуждения Клопа.
   — За что малыша обижаете? — раздался голос сверху. С верхнего яруса койки, за которую, чтобы не упасть, хватался Павел, свесились волосатые ноги. — Шустрые вы какие, только-только прибыли, а уже порядки свои наводите!
   Заскрипели койки, зашевелились вокруг люди, ожили. Застучали голые пятки о пол. Вытянулись по стенам черные тени.
   — Не троньте Клопа!
   — Вы, там! Не в свое дело лезете! Двое разбираются, третий не мешай!
   — Клоп, тебе помочь?..
   Черные фигуры надвигались все ближе. Их было не очень много, но они были здесь хозяевами.
   “…Здесь полно всякого отребья…”
   Уткнувшийся в телевизор бригадир делал вид, что ничего не слышит.
   — Отходим, ребята, — негромко сказал Гнутый.
   И они отступили: держась вместе, не поворачиваясь спиной к возможной опасности, оглядывая недружелюбные лица, пытаясь найти союзников или хотя бы сочувствующих.
   Им не стали мешать, их отпустили, им позволили уйти. Им преподали урок, и этого на первое время было достаточно.
   Даже самые закоренелые бандиты понимали, что озлобившегося человека невозможно контролировать. Им невозможно управлять, ведь страх не сдерживает его.
   Озлобившийся человек подобен бешеному псу: никогда не знаешь, на кого он бросится и когда.
   Никто не хотел связываться с бешеными псами.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

4.08.2068

   В лагере существуют две власти: официальная и неофициальная.
   Официальная власть — это охранники, бригадиры, их помощники.
   Неофициальная власть принадлежит разного рода группировкам.
   Обе власти терпят друг друга и, более того, взаимодействуют. Здесь, в лагере, главное — порядок. И неважно, какими средствами он достигается.
   У каждого штрафника есть некий статус. Мы сейчас находимся в самом низу — мы “дохлые”.
   Людей здесь делят на “группы” в зависимости от преступления, ими совершенного. Есть “уголовные”, есть “военные”, есть “политические” заключенные. Надо отметить, что деление это достаточно условно.
   Я еще во многом не разобрался.
   Люди здесь закрытые. Разговорить кого-то сложно. Впрочем, между собой они общаются много. Но вот нас к себе не допускают. Стоит кому-то из нас приблизиться, и они сразу умолкают. Мы — “дохлые”.
   Распорядок дня здесь простой. Подъем по сирене в семь утра, построение, перекличка. Потом завтрак в столовой, похожей на длинный сарай. Завтрак обильный, потому что обеда не бывает. Во время приема пищи оглашаются наряды на работу. Работы на всех не хватает. Потому очень много личного времени, которое нечем занять.
   Кто-то играет в карты, в кости. Кто-то качается. Кто-то смотрит телевизор — программа здесь всего одна.
   Я пишу. Как оказалось, с бумагой и письменными принадлежностями проблем здесь нет. Кроме того, в лагере есть библиотека. Книги старые, потрепанные. Множество журналов и газет. Детские комиксы. Все издания исключительно печатные — никакой электроники. Поэтому их почти никто не читает.
   Вечером — ужин. Потом опять перекличка. И отбой. Спать, впрочем, насильно не заставляют. Делай что хочешь. Только вот электричество на ночь в бараках отключают.
   И так день за днем. Неделя за неделей.
   И уже с нетерпением ждешь боевого вылета, хотя знаешь, что треть ушедших не вернется. И ты можешь оказаться среди них…
   Я хочу вырваться отсюда. Пусть ненадолго. Пусть хоть на несколько часов. Я в лагере всего трое суток, но мне уже нестерпима эта жизнь. Не могу представить, что мне придется провести здесь много лет.
   Мне сейчас очень тяжело.
   Меня изводят. Меня выбрали жертвой.
   Малолетка по прозвищу Клоп донимает меня как может. Я мог бы свернуть ему шею, я мог бы переломать ему руки и ноги, я мог бы размозжить ему башку, но на его стороне все “уголовные”. А значит, и весь барак. И весь лагерь. Если я подниму на него руку, то моя жизнь превратится в настоящий ад.
   В нашем бараке живет один “дохлый”. В отличие от нас он тут уже четыре года. Когда он только сюда попал, он был настолько уверен в своей силе, что попытался изменить существующие порядки. И надорвался, превратился в калеку — у него нет пальцев на одной руке, у него выбит глаз, изуродован рот. Он не может говорить, только что-то лепечет. И смеется. Смеется всегда, когда с ним кто-нибудь разговаривает. Он заглядывает в глаза, как побитая собака. Он словно заранее просит прощения.
   Теперь его имя — Щенок.
   Он — пустое место.
   Я не хочу становиться таким.
   Но и терпеть издевательства я долю не смогу. Сорвусь.
   Я должен что-то сделать.
 

1

   — Бригадир. — Павел, подвинув табурет, сел прямо перед экраном телевизора, загородив старшему обзор. — Надо поговорить.
   Дизель вздохнул:
   — Ну что тебе?
   — Что мне делать?
   — Ты о чем?
   — О Клопе.
   — У тебя с ним какие-то неприятности?
   — Ты и сам все отлично знаешь, бригадир.
   — Ну, знаю… — Дизель почесал лысую голову. — Но, что ты хочешь от меня?
   — Совета.
   Дизель хмыкнул. Заворочался в своем кресле. Сказал, глядя сквозь Павла, словно продолжая смотреть телевизор:
   — Я не даю советов. Мои советы могут стать чужими действиями, а мне не нужна такая ответственность…
   В бараке было тихо и пусто. На улице с утра светило яркое солнце, и почти все свободные от работы штрафники ушли загорать. Лишь несколько человек дремали на койкax, да одноглазый Щенок, бормоча, возился за туалетной ширмой — чистил стальные унитазы.
   — Почему я? Что ему от меня надо?
   Бригадир ответил не сразу:
   — Тебе не повезло, Писатель. Крупно не повезло. Ты оказался в игре. Клоп поспорил, что превратит тебя в своего раба. Сейчас он тебя запугивает. Потом он станет тебя ломать. И в конце концов ты станешь его рабом.
   Павел опустил голову, долго разглядывал побитые мыски своих ботинок. Сейчас он верил, что все так и будет.
   — Я сбегу, — негромко сказал он.
   — Правило номер три, — напомнил Дизель.
   — Кто-нибудь сбегал отсюда, бригадир?
   И вновь старший отряда выдержал долгую паузу. Он явно был недоволен, как развивается разговор. Но все же ответил:
   — Далеко они не убегали. Их находили. Либо на минном поле. Либо на проволоке.
   — Из лагеря я не побегу, — покачал головой Павел.
   — Думаешь, ты один такой умный? Собираешься смыться во время боевой операции? Не выйдет!
   — Почему?
   — Потому!.. Все операции для штрафников планируются таким образом, что у нас есть лишь одна возможность выжить — идти вперед. Ты не сможешь убежать. За тобой всегда будет кто-то следить. Заградительные отряды, экстерры, спутниковые системы, боевые роботы. Ты знаешь, что за штуки цепляют нам на запястья перед тем, как бросить в бой?
   — Коммуникаторы?
   — Забудь о коммуникаторах и прочей дребедени! На нас надевают браслеты с ядом! Если ты откажешься выполнить приказ, если ты замешкаешься, если окажешься не там, где должен был быть, то… Сначала тебе просто будет очень больно. Если этот намек ты не поймешь и не исправишься, то впрыснутый яд тебя обездвижит. А примерно через час, если никто тебя не подберет, ты умрешь… А иногда они поступают еще хитрей и еще проще. Перед тем как бросить в бой, тебе просто делают прививку. И если ты в заданный срок не вернешься на место, то не получишь лекарство от той гадости, что плодится у тебя в крови, и загнешься… У них много способов заставить тебя делать то, что ты не хочешь делать.
   — Но это невероятно! Невозможно!
   — Что именно?
   — Мы же люди!
   — Нет, мы не люди. Мы живые трупы. Все думают, что смертная казнь давно отменена. Но на самом деле она просто отсрочена.
   — Кто этим занимается?
   — Чем? Наказанием? Исполнением наказаний? Те люди, что направили тебя сюда.
   — Кто они?
   — Мы сами.
   Бригадиру надоел этот разговор. Он хотел смотреть телевизор. Там шла передача о животных. Ведущий рассказывал о собаках.
   Давным-давно, в прошлой жизни, у Дизеля была собака.
   Кобель.
   Он нахмурился, пытаясь вспомнить, как его звали. Джек ? Джин?
   Джей!
   Здоровенный Лабрадор. Добрый и ласковый со своими, он свирепел, когда рядом оказывался кто-то чужой, становился неуправляемым и мог броситься даже на хозяев. Пришлось его усыпить, потому что такому псу не место среди людей.
   — У тебя когда-нибудь была собака? — спросил Дизель.
   — Нет. — Павел покачал головой и обернулся на телевизор. Подвинулся чуть-чуть.
   Какое-то время они молча смотрели передачу.
   — Собаки произошли от волков, — повторил бригадир вслед за ведущим. — Мы приручили их, чтобы использовать на охоте. У них были качества, которых не было у нас, у людей.
   — К чему ты это, бригадир?
   — Знаешь, какая собака самая опасная?
   — Разъяренная.
   — Да… — Дизель первый раз за все время разговора посмотрел Павлу в глаза. — Но я сейчас не о том… — Телевизор бригадира больше не интересовал. Его мало что могло заинтересовать по-настоящему, потому что за лагерными стенами он видел почти все. — Не бойся собаку, которая тебя облаивает. Самая опасная собака та, что бросается молча, без предупреждения. Она не будет на тебя гавкать, она не будет скакать кругами. Она просто кинется на тебя и вгрызется в глотку… Вот сюда… — поднял он руку к горлу. — Только рык… Только звериный рык… И никакого лая…
 

2

   Товарищей Павел нашел на вытоптанной баскетбольной площадке. Потерявший бороду Маркс и сильно похудевший Грек лежали на длинной пластмассовой скамье, подставив голые животы солнцу. Рыжий, Шайтан и Гнутый делали вид, что играют. Они лениво перекидывались мячом, похожим на помятый апельсин, финтили, неспешно обводя воображаемых противников, и, прорвавшись к кольцу, останавливались, долго аккуратно целились и, лишь тщательно вымерив движение, бросали мяч. Только малорослый Шайтан играл поживее. Получив пас, он все норовил прыгнуть к' самому щиту и положить мяч в корзину сверху. Со стороны попытки эти смотрелись забавно.
   — Возьмете в команду? — спросил Павел.
   — А ты играть умеешь?
   — Нет.
   — Тогда возьмем…
   Павел скинул мятое, давно не стиранное хэбэ, снял майку, сложил одежду на скамье, наказал Марксу и Греку:
   — Присматривайте!
   — Да у тебя там и взять-то нечего, — сказал Грек, почесывая ввалившийся живот.
   — Зато что-нибудь подсунуть можно, — ответил Павел, прыгнул на площадку и перехватил летящий мяч. Сейчас ему хотелось бегать, скакать, метаться. Хотелось драться, биться. Пусть с друзьями, пускай только за мяч.
   Ему необходимо было выплеснуть злость, что постоянно копилась в нем.
   Иначе однажды она прорвется.
   — Может сыграем двое на двое? — предложил Гнутый.
   — Только при условии, что Шайтан играет не со мной, — сказал Рыжий.
   — Тогда давайте играть трое на одного…
   Солнце припекало.
   Шел последний летний месяц, и ночи становились все холодней. Утренняя роса уже не освежала, а студила. Все чаще наползали в лагерь из леса туманы, все гуще они становились, все холодней. Серая мгла, в предрассветной тиши окружив лагерь, сразу со всех сторон, словно по команде, тихо пересекала минное поле, просачивалась через колючую проволоку, через высоковольтную сетку, взбиралась на бетонную ограду и переваливалась через обе стены — и внешнюю, и внутреннюю…
   Во всем чувствовалось — скоро осень.
   Потому дневное тепло становилось все желанней. И каждый погожий день штрафники стремились провести на свежем воздухе под солнечными лучами. Они забирались на накалившиеся покатые крыши бараков, они вытаскивали матрацы и одеяла, расстилали их на скамейках и прямо на земле, они мастерили подобия гамаков.
   В ясный день почти весь лагерь высыпал на улицу. Загорающие люди смотрели в небо и видели там лишь облака и солнце.
   А на заключенных сверху смотрели дула пулеметов…
   — Пятнадцать лет! — крикнул Рыжий, получив мяч. — Они дали мне пятнадцать лет! Эти гады сделали меня стариком!
   Они не стали играть друг против друга. Они продолжили играть против незримого воображаемого противника. Вчетвером. Одной командой.
   — Эй, Грек, хватит тебе валяться! — крикнул Гнутый, получив пас. — Маркс, давай тоже к нам!
   — Я одежду стерегу, — отозвался Грек.
   — Не хочу, — угрюмо откликнулся Маркс. Последние дни у него было отвратительное настроение. Он был подавлен. Он был оскорблен. Он всегда полагал и говорил всем, что, если его однажды захотят лишить бороды, он уволится.
   Но лагерный парикмахер, не обращая внимания на протесты и ругань связанного клиента, обкорнал тупыми ножницами его бороду, а потом и вовсе — начисто! — ее сбрил.
   Маркс чувствовал себя вдвойне обманутым. Мало того, что его лишили обожаемой растительности, так вдобавок он и рапорт об увольнении не может подать.
   — Тебе еще повезло! — Гнутый перекинул мяч Павлу. — Мне дали восемнадцать!
   — Я не собираюсь здесь задерживаться! — Павел представлял, что против них играет команда недругов. Здесь и Некко, и Клоп, и…
   Он обыграл Некко, сбил плечом Клопа, пробежал прямо по нему. Вырвался вперед. Под щитом уже ждал Шайтан. И Павел отдал ему пас.
   — Здесь плохо! — Шайтан прыгнул. — Плохо! — Он не попал.
   Но Павел был уже рядом.
   — Я убегу!
   Он подхватил падающий мяч, подпрыгнул высоко — словно ввинтился в воздух. И сверху — сам удивился, что так получилось, — широким движением, со всей силы — словно профессиональный игрок — загнал мяч в корзину. Случайно зацепившись пальцами за вибрирующее кольцо, повис на нем, довольно ухмыляясь.
   Друзья остановились. Рыжий уважительно присвистнул. Шайтан завистливо вздохнул.
   — А еще говорил, что играть не умеешь, — сказал Гнутый.
   — Не умею, — честно признался Павел, покачиваясь на кольце. — Само получилось. Раньше никогда… Даже не знаю почему…
   Биоактивация… Злость…
   Вдруг что-то треснуло.
   Павел не успел испугаться, не успел отцепиться.
   Металлическое кольцо вывернулось. Лопнул деревянный щит.
   И Павел рухнул в пыль, пребольно ударился копчиком о жесткую землю. На голову посыпались щепки и труха. Что-то более тяжелое стукнуло по макушке, словно клюнуло. Свалилось на плечо. Металлическое, холодное. Со стуком упало на землю.
   Павел опустил глаза.
   Гвоздь.
   Здоровенный пятнадцатисантиметровый гвоздь почти в палец толщиной. Ржавый и немного погнутый.
   Острый.
   — Что тут у вас? — поднялся с лавки потревоженный Грек. — Ох ты, черт!
   — Веселье кончилось, — сказал Рыжий.
   — Это точно, — мрачно сказал Гнутый. — Насчет мяча и площадки я договаривался с Черным Феликсом. Думаю, он очень на нас разозлится…
   Они были изгоями, их считали людьми низшего сорта. Пока никто не признал их за своих. Все называли их “дохлыми”. Даже бригадир на людях разговаривал с ними сквозь зубы. И с этим ничего нельзя было поделать. Потому что человек не может сломать систему. Он может лишь подстроиться под нее…
   — Я виноват. — Павел накрыл свою находку ладонью. Шершавый металл приятно холодил пальцы. И этот холод добирался до самого сердца. — Значит, мне и разговаривать с Феликсом…
   Когда Павел оторвал руку от земли, гвоздя под ней не было.
 

3

   Барак обезлюдел. Только телевизор невнятно бормотал разными голосами. Павел, чуть прибавив громкости, присел перед ним на пол.
   — Я тоже пойду к Феликсу, — сказал Гнутый, устраиваясь на шатком табурете. Рядом стояло пустое кресло, но “дохлые” не имели права в него салиться. Кресло предназначалось для настоящих людей.
   — Я с вами, — сказал Рыжий, рукавом протирая заплеванный, засиженный мухами экран.
   — Я тоже, — сказал Шайтан. Грек и Маркс промолчали.
   Черный Феликс возглавлял “военную” группировку лагеря. Это был здоровенный негр родом, кажется, из Анголы. Его посадили за убийство трех офицеров проверяющей комиссии. Рассказывали, будто офицерам не понравилось, как Феликс после марш-броска стреляет по мишеням. Они же не догадывались, что у чернокожего капрала в жизни началась полоса неприятностей: во-первых, его бросила жена; во-вторых, у него обнаружили редкую форму какой-то специфической лихорадки, в связи с чем ему предстояло пройти курс неприятных процедур; в-третьих, кто-то из недоброжелателей разместил в Сети жутко непристойную фотографию Феликса с не менее непристойным комментарием. Фотография пользовалась большой популярностью. Собственно, из-за этого снимка жена Феликса и подала на развод. Проверяющие офицеры, как оказалось, тоже видели это фото и зачем-то сказали об этом капралу. Потому и пострадали. Феликс выгнал их на стрельбище и точными очередями из карабина “Овод” положил рядом с бронированными мишенями. Офицеров собирали по кускам. А Черного Феликса направили в Черную Зону, где доступа в Сеть нет, никогда не было и не будет…
   — Он нормальный мужик, — сказал Гнутый. — Да и мы ничего страшного не сделали.
   — Ага, — сказал Рыжий. — Просто сломали баскетбольный щит на его площадке. А завтра второй барак должен играть с третьим.
   — Лучше не напоминай, — поморщился Гнутый.
   По телевизору показывали документальный фильм об экстеррах. Ничего нового не говорили — все подобные фильмы на девяносто девять процентов повторяли друг друга.
   — Пива бы сейчас, — вздохнул Рыжий, глядя, как на экране человек в герметическом комбинезоне разделывает тело инопланетной твари, попутно что-то объясняя мимо камеры.
   — Хотя бы кока-колы, — сказал Гнутый.
   Павел поднялся, намереваясь отправиться в туалет.
   — Эй, Писатель, уж не за пивом ли ты собрался? — окликнул его Рыжий.
   — Нет. — Павлу сейчас было не до шуток.
   — Жаль…
   Барак только выглядел пустым. Люди здесь были. Только они ничем не выдавали своего присутствия. Они спали, они притворялись, что спят, они хоронились, они играли с собой в какие-то странные игры. Здесь было очень много странных людей.
   Людей ли?
   В полосах падающего из потолочных окон света танцевала пыль. Павел шагал мимо рядов прячущихся в тени двухъярусных нар и старался не обращать внимания на свисающие с них ноги, черные и дурно пахнущие, на торчащие из-под одеял грязные руки. Казалось, что конечности эти мертвы и отделены от тел. Бледные, изможденные лица безучастно следили за ним — лица призраков, лица “дохлых”.