Страница:
Павел был не в состоянии о чем-то догадываться. Он выворачивал себе ногу. Он боролся со сном.
— Мне нравятся люди твоего типа, — сказал толстяк. — Молчаливые, сильные духом. Из тебя получился бы талантливый революционер. Ты ведь русский? Из вас всегда получались хорошие революционеры и никудышные вожди.
Павел не стал это оспаривать.
— Догадываешься, зачем я пришел?.. — Че, обернувшись, махнул рукой. К нему тотчас подскочил кто-то из штрафников. Получив команду найти стул покрепче, он кивнул и исчез. Вернулся через несколько секунд, с двумя табуретами, сиденья которых были обтянуты кожей. Че, облегченно вздохнув, опустил на них свой зад. Сказал, почесав обритый затылок: — Я и сам не могу сказать, что мне от тебя надо. Просто решил посмотреть на тебя поближе. Поговорить. Мне нужны люди. Если ты мне подойдешь, я возьму тебя к себе.
— Зачем? — Павел встряхнул головой, ладонями потер лицо.
— Ага! — Толстые губы Че разошлись в улыбке, открыв мелкие редкие зубы. — Заинтересовался? Наверное, ты мне не поверишь. Никто не верит в дело, которое я замышляю. Они считают меня странным. Ты слышал об этом?
Павел полагал, что добрая половина здешних заключенных с тараканами в голове, но он не стал делиться с собеседником своими подозрениями.
— Знаешь, за что меня сюда упекли? — Че любил задавать риторические вопросы. — За мои убеждения. Я не считаю демократию благом. Я считаю, что демократия — это гигантский обман.
Павлу стало казаться, что все с ним сейчас происходящее — галлюцинация, сон, бред. Он ущипнул себя и не почувствовал боли. Поднес руку ко рту, впился зубами в мякоть большого пальца.
Че с интересом следил за его действиями. И продолжал свой монолог:
— Разве может у власти стоять человек, который до выборов к политике не имел никакого отношения? А у нас так и получается: Германией сейчас управляет нефтепромышленник, в Испании у власти находится медиамагнат. А в Америке… — Че махнул рукой. — Как так можно? Почему они управляют народами, не имея должного образования и, быть может, способностей? Власть должна принадлежать профессионалам. Политик — это такая же специальность, как врач, как космолетчик. Ты же не захочешь, чтобы тебя оперировал космолетчик, и не захочешь, чтобы твой корабль вел медик. А в политике только так и получается. Еще мой отец возмущался этим. А я придумал, как все должно быть…
Павел отвлекся, заметив, что Клоп слез со своего лежака и, покачиваясь, направился в туалет.
— …политиков нужно специально готовить, их надо обучать, а потом назначать на должности в соответствии с их успехами в учебе…
Павел поднялся, наблюдая за Клопом.
— Ты меня не слушаешь, — огорчился Че.
— Слушаю, — сказал Павел. — Неужели тебя посадили за эту галиматью?
— Ну, не совсем… — Че вздохнул. — Я ведь служил в Гвардии. Тогда во мне было ровно девяносто килограмм и ни капли жира. Это здесь я… — Он снова вздохнул и погладил живот. — В Гвардии никто меня не слушал. Надо мной посмеивались, мои идеи никто не воспринимал всерьез. И тогда я решил привлечь к себе внимание… Ты слушаешь меня?..
Клоп вышел из-за занавески. Голова его была мокрая, словно он сунул ее в унитаз и спустил воду. Скорей всего, так оно и было. Медленно он проследовал на свое место, глядя только себе под ноги, обогнув стороной Павла и Че.
— Да, слушаю… — Павел зевнул так, что скулы свело.
— Я решил привлечь к себе внимание. И знаешь, что я хотел для этого сделать? Я надумал убить президента!
— Какого президента? — механически переспросил Павел.
— Соединенных Штатов! — Че вроде бы даже обиделся на такой глупый вопрос. — У меня были все возможности для этого. Мы были расквартированы в сотне километров от Вашингтона, у меня был доступ к оружию и транспортным средствам. Я разработал детальный план. Я приготовил речь, с которой должен быть выступить перед камерами телевидения. Я должен был объяснить людям всю несправедливость демократии!.. — Че выдержал драматическую паузу.
— Ну? — Павел не стал его разочаровывать. — И что же произошло?
— Я не сумел добраться до президента! Я пристрелил пятерых охранников, а потом меня обездвижили. И знаешь, что самое обидное?
— Нет.
— О покушении нигде не было ни малейшего слова! Обо мне до сих пор никто ничего не знает!
— Сочувствую.
— Ты меня понимаешь?
— Вполне.
Че долго разглядывал Павла. Потом хлопнул его по плечу, поднялся рывком:
— Ты молодец! Надеюсь, ты выживешь. А когда мы отсюда выберемся, я возьму тебя к себе! — Он развернулся и потопал к выходу: огромный, неповоротливый, будто слон.
— Эй! — Павел разом очнулся. — Что значит “выберемся”? У тебя есть какой-то план?
— У меня всегда есть план, — не оборачиваясь, сказал Че и назидательно устремил указательный палец к потолку.
Повисшая тишина сгустила воздух.
Павел отложил ложку, медленно отодвинул миску, вытер о бедра вспотевшие ладони. Достал заточку — свое жало. Огляделся, скользя взглядом по лицам штрафников, не узнавая никого из них.
Они ждали.
Время пришло.
Он должен был выполнить свое обещание. Он должен был сдержать слово.
Так здесь было принято.
Павел хотел было сказать этим смотрящим на него людям, что столовая не лучшее место для убийства. Он хотел оправдать перед ними и перед собой свое нежелание причинять вред спящему человеку — пусть плохому, пусть недругу. Он хотел сказать, что у него еще будет возможность довести дело до конца, чуть позже, не в столовой. Быть может, в бараке, ночью. Или на спортивной площадке, в тумане. Где угодно!
Только не сейчас, не здесь.
Но говорить что-то было бесполезно.
От него ждали действия.
Больше шансов у него не будет.
Павел поднялся, уже нисколько не заботясь об актерской игре, не думая о том, чтобы соответствовать внешне образу крутого парня, не собираясь придавать своей физиономии зверское выражение.
Он не хотел никого убивать и калечить. Он просто хотел, чтобы ему вернули его вещи.
Он не собирался становиться зверем. Он хотел остаться человеком…
Черный Феликс пристально смотрел на него. И Че. Брат Хью ухмылялся. Нахмурившийся Гнутый покачивал головой. Рыжий, отвернувшись, сквозь стеклянную стену глядел в сторону ближайшей сторожевой вышки. Шайтан, бросая косые взгляды то на бессознательного Клопа, то на медлящего Павла, постукивал пальцами по столу — словно дробь отбивал.
Что будет, если сейчас ничего не предпринять?
Ничего особенного! Просто он навсегда лишится счастливой монетки, письма от близких людей, своих записей и сигарет. А вместе с этим он потеряет возможность стать человеком.
Он навсегда останется “дохлым”, станет чьим-то рабом. И его подушка будет вонять мочой, а в бараке он будет делать работу, которую сейчас выполняет помешанный Щенок.
И это лишь в том случае, если Клоп решит оставить его в живых.
Если Брат Хью сам не решит наказать человека, рискнувшего бросить вызов одному из его людей.
Если получится как-то расплатиться с Черным Феликсом и прочими должниками…
Павел сделал шаг по направлению к спящему Клопу Попытался увидеть в нем ненавистного врага, последнего мерзавца, который и человеком-то не имеет права называться, убить которого все равно, что раздавить насекомое.
Клопа…
“А если сейчас тоже заснуть? — пришла в голову мысль. — Если плюнуть на все, на всех, лечь на пол и заснуть?”
Но долги никуда не денутся.
Да и Клоп может проснуться первым. Его могут разбудить. И нож-бабочка воткнется в горло, вспорет кожу, мышцы, сухожилия, вены. Хлынет кровь, заливая чистый пол. И потом дежурные будут ругать его, мертвого, брезгливо оттирая бурые пятна.
Если сейчас заснуть, то сон может стать вечным.
И вот тогда он вернется домой. Как и обещал Тине. Все-таки сдержит свое слово.
Но будет ли она рада такому возвращению?..
Павел остановился рядом с Клопом. Голова его лежала в тарелке, и казалось, что она отделена от тела.
“Я выколю тебе глаза!” — вспомнил Павел свою угрозу.
Он ведь действительно хотел этого.
Но даже тогда он не был уверен, что сможет это выполнить…
Не совсем понимая, что он делает, Павел ухватил Клопа за волосы на макушке, потянул. Голова была тяжелая, словно каменная. Представилось — показалось ясно, что тело сейчас сползет под стол, а голова так и останется в руке — страшная, облепленная подгоревшей кашей, словно загустевшим гноем с черными струпьями.
Павел, чуть наклонившись вбок, заглянул в лицо врага.
И вздрогнул: глаза Клопа вдруг распахнулись. Мгновение в них была такая пустота, словно они принадлежали мертвецу. Потом взгляд сделался осмысленным — ужас застыл в глазах. Мгновение Павел и Клоп испуганно смотрели друг на друга, потом лицо Клопа исказилось, перекошенный рот его распахнулся, и истошный крик разлетелся по столовой:
— Оставь! Оставь меня! Я сдаюсь! Я все верну! Все! Только не убивай! Не убивай!..
Павел выпустил волосы, отступил. А Клоп все вопил, задыхаясь:
— …Не убивай! Я верну! Верну! Клянусь!.. — Кажется, он рыдал.
Брат Хью разочарованно отвернулся, сказал что-то недовольное узкоглазому Уксусу. Черный Феликс черкал карандашом на мятом листе бумаги, должно быть, подсчитывал барыши. Толстяк Че счастливо улыбался, махал рукой, пытаясь привлечь внимание Павла.
Клоп сполз на пол. Он был жалок. Он был до смерти напуган.
Он был полностью уничтожен.
— Ну что, мир? — спросил Павел, протягивая ему руку, испытывая что-то похожее на сочувствие.
Клоп непонимающе смотрел на него, продолжая завывать.
— Я победил, да? — словно к ребенку, обратился к нему Павел. — Ты все мне вернешь. А я оставлю тебя в покое. Дам слово, что больше тебя не трону. Договорились?
— Я все верну, — всхлипнул Клоп, повторяя слова Павла. — Ты победил. Договорились.
— И слава богу. — Павел выпрямился, оглядел сидящих в столовой людей.
Они были разочарованы, что все обошлось без убийства. Но они были удовлетворены: развязка была честной, правила не были нарушены.
Павел вздохнул устало, покачнулся, чувствуя, как закружилась голова. Кто-то поддержал его, подхватил — Гнутый, Рыжий, Шайтан? — кто-то из своих, неважно, кто именно.
— Я смертельно хочу спать, — пробормотал Павел, видя лишь, как медленно вращается потолок и колышутся прозрачные стены.
Он добился своего.
Теперь ему все было безразлично.
— Спит!
И бригадир Дизель не возмущался таким нарушением лагерной дисциплины…
Он спал, словно мертвый, — не двигаясь, не сопя, не храпя. Только дыхание выдавало, что с ним все в порядке, он жив.
Иногда к его нарам подходили заключенные, разглядывали его, смотрели, как он спит. Сам Черный Феликс в компании с толстяком Че стояли возле Павла и не решились его разбудить.
Его сон охраняла верная команда: Рыжий, Гнутый, Шайтан, Грек, Маркс и Щенок. Они еще не были уверены, что все кончилось. Они боялись, что Клоп будет мстить.
Но тот не помышлял о мести.
Едва вернувшись в барак из столовой, он отдал все украденные вещи. Стопку бумаг, перевязанную нитками, он положил Павлу под подушку, медную монетку вручил Гнутому, Шайтану передал похищенные сигары. Только потом он лег спать, но сон его был беспокоен. Кошмары мучили его, и криком своим он будил других заключенных:
“Не убивай!..”
Павел спал ровно двадцать часов. И за это время многое изменилось.
Черный Феликс вовремя получил компенсацию за сломанный баскетбольный щит. Лишившийся протекции, потерявший лицо Клоп оказался должен едва ли не половине лагеря.
И больше никто не смел называть Павла и его товарищей “дохлыми”.
Улыбался во сне…
Но он так и не дождался любимую. Так и не увидел ее.
Его разбудил далекий вой сирены.
Он застонал и очнулся. Открыл глаза.
По стенам прыгали тени, моргал электрический свет. Встревоженно гудели голоса, старшие отрядов криком поднимали людей, гнали их на улицу.
— Проснулся? — наклонился к нему Гнутый. — Вставай! Что-то случилось!
— Сколько я спал? — нахмурился Павел, пытаясь включиться в реальность.
— Долго!
— Сейчас утро? Вечер?
— Еще день.
— А почему сирена?
— Не знаю…
Бригадир Дизель возник рядом с ними, закричал:
— Быстро, быстро! Сколько раз я должен повторять?
— А что случилось, бригадир? — спросил Рыжий, зашнуровывая ботинки.
— Там узнаешь!..
Павел сел на кровати, спустил ноги на пол. Попытался вспомнить, как он очутился в бараке. Не смог. Он помнил лишь столовую. Помнил, как закружился потолок, как уплыл из-под ног пол, как закачались стены, и кто-то поддержал его, подхватил.
— Давай одевайся. — Гнутый уже был готов идти. Шайтан и Рыжий заканчивали обуваться. Маркс и Грек, оглядываясь на товарищей, торопя их жестами, шагали к выходу вслед за ругающимся бригадиром.
— Это вы меня сюда перетащили? — спросил Павел, пытаясь залезть в штаны.
— Да.
— Никто не мешал?
— Нет.
— Как Клоп?
— По уши в дерьме.
— Как мы?
— Нормально.
— Мои вещи?
— Бумаги под подушкой. И возьми это. — Гнутый разжал кулак. Павел протянул руку. Теплая медная монетка упала ему в ладонь.
— Спасибо, — сказал Павел.
Гнутый кивнул:
— Пожалуйста…
Барак они покинули последними: толкнули тугую дверь, взлетели по металлической лестнице, выбежали на улицу. Увидели, что весь лагерь уже стоит на плацу. Через несколько минут и они заняли свои места в строю. Бригадир покосился на них, погрозил кулаком. Гнутый, извиняясь, пожал плечами.
Сирена умолкла. Несколько мгновений было тихо. А потом громкоговорители, установленные на сторожевых вышках, рявкнули так, что в ушах зазвенело:
— Смирно!
Штрафники подобрались, вскинули головы, скашивая глаза в сторону далеких ворот. Оттуда шли какие-то люди. Охранников можно было опознать по черной форме с ярко-красными нашивками. Фигура начальника лагеря тоже была узнаваема: тучный и неповоротливый, он ходил, широко расставляя ноги, переваливаясь, словно гусь. А вот гражданские редко посещали Черную Зону. Что им здесь было надо?
— Будут отбирать людей, — негромко сказал сосед справа, словно отвечая на мысленный вопрос Павла.
— Куда отбирать? — спросил Гнутый.
— Мне не докладывали…
Бригадир, услышав шум, обернулся, скорчил зверскую физиономию. Гнутый заискивающе улыбнулся ему, чуть пожал плечами, словно говоря: “А я что? я ничего…”
Гости — или хозяева? — приближались. Впереди шли десять охранников, вооруженных скорострельными пулеметами “Скорпион”, имеющими встроенную систему блокировки. Система эта умела опознавать хозяина оружия. Когда оружие оказывалось в руках незнакомого человека, то спусковой механизм автоматически запирался, и если через несколько минут не был введен код разблокировки, то пулемет попросту взрывался.
Рядом с охранниками вышагивал отдувающийся начальник лагеря. За ним шел его заместитель, маленький очкастый человечек, плешивый и кривоногий, прозываемый среди штрафников Пауком. Поговаривали, что жалкая внешность его обманчива. Вернувшиеся из карцера заключенные рассказывали, что рука у этого очкарика тяжелая, а удар хлесткий. Ходили слухи, что, увлекшись, он не раз забивал заключенных до смерти.
За спинами охранников держались незнакомцы. Их было трое. Один — длинноволосый, с непокрытой головой, в длинном черном плаще, наброшенном на плечи. Второй — обритый наголо, легко, почти по-пляжному одетый. И третий — в дымчатых очках, в строгом сером костюме с белым круглым шевроном на рукаве.
Павел насторожился.
Слишком часто стали ему встречаться эти загадочные люди в сером.
Что на этот раз им надо? Неужели и здесь, на Черной Зоне, есть люди, которые людьми не являются?
А впрочем, в охраняемом неприступном лагере им самое место.
И здесь, действительно, множество странных людей…
Снова вернулись старые страхи, о которых Павел последние дни даже не вспоминал. Представилось, что добрая половина заключенных здесь — нелюди. И новым смыслом наполнилась фраза, оброненная соседом:
“Будут отбирать людей…”
Охранники разошлись, выстроились в линию шагах в десяти от строя заключенных, нацелили автоматы на штрафников. Остановившийся Паук развернул папку, согнутым указательным пальцем поправил старомодные очки. Начальник лагеря вытер со лба пот, вздохнул тяжело, хмуро оглядел своих подопечных, спросил устало:
— Ну что, все на месте?
И старшие отрядов, поочередно на три шага выступая из общего строя, вытягиваясь под взглядами начальства и дулами автоматов, стали четко докладывать:
— В первом отряде незаконно отсутствующих нет! Старший отряда, заключенный номер тридцать шесть Ян Хельвиг!
— Во втором отряде незаконно отсутствующих нет! Старший отряда…
Выслушав доклады, начальник снова вздохнул:
— Хорошо… — Он, словно в шпаргалку, заглянул в папку, которую держал в руках его заместитель Паук. — У меня для вас добрая новость, друзья… — Начальник всегда называл заключенных “друзьями”, даже когда посылал их на смерть. И все новости у него всегда оказывались добрыми. — Для выполнения особой задачи нам, — он мотнул головой в сторону одетой в гражданское троицы, — требуются смелые крепкие бойцы. Такие, как вы. Должен предупредить, что дело предстоит трудное. Но оно того стоит, поверьте мне. Тем из вас, кто покажет себя хорошо в бою, будут значительно сокращены сроки заключения. Особенно отличившиеся будут амнистированы и выйдут на свободу.
Павел вытянул шею, ловя каждое слово начальника, локтем толкнул отвлекшегося Гнутого, сказал ему:
— Слушай!
— …А теперь я зачитаю список людей, которых мы отобрали, — объявил начальник и забрал у очкастого заместителя папку. — Заключенный номер сто двенадцать Геллер!
— Я! — откликнулся кто-то в первом отряде.
— Заключенный номер шестьдесят пять Ферн.
— Я!
— Заключенный номер двести одиннадцать Фишер.
— Я! — отозвался толстяк Че…
Павел напряженно вслушивался в выкликаемые фамилии. Он боялся, что пропустит свою, ведь начальник мог невнятно произнести непривычную для него русскую фамилию, а номер свой Павел постоянно путал — у него всегда были проблемы с запоминанием чисел.
— … Мартин!
— Я!
— Заключенный номер триста девятнадцать…
Павел молил бога, чтобы сейчас назвали его. Он знал, что это его шанс, быть может, единственный, быть может, последний. Он провел в лагере совсем немного времени, но уже не раз слышал от других заключенных о случаях, когда штрафников освобождали за проявленный в бою героизм.
“…будут значительно сокращены сроки заключения… будут амнистированы и выйдут на свободу…”
С другой стороны, он боялся. Он понимал, что задание, которое им предстоит выполнять, не обычная операция по зачистке местности. Быть может, их пошлют в ад, в самое настоящее пекло.
Но он верил, что выживет.
Ведь у него были любимая девушка, сестра и мама. Он обещал им вернуться. Он только начал жить, и еще так много надо было сделать.
Он не мог умереть. Для этого он был слишком молод.
— Заключенный номер двести тридцать восемь Голованов.
— Я! — звонким голосом выкрикнул Павел, чувствуя, как срывается с места сердце.
— Заключенный номер двести тридцать девять Ягич.
— Я! — откликнулся Гнутый.
А потом на свою фамилию отозвался Шайтан. И Грек. И Рыжий. И Маркс.
И Дизель. И Черный Феликс. Их всех отобрали.
Им всем дали шанс. А имена и номера все звучали.
Для выполнения неизвестной боевой задачи требовались смелые, крепкие бойцы. Много бойцов. Много…
Начальник объявил, что утром за ними придут. И так и не сказал, что же за дело им предстоит. Незнакомцы, одетые в гражданское, не проронили ни слова. Они просто рассматривали заключенных и слушали их голоса. Потом, вернувшись в бараки, штрафники еще долго обсуждали, кто были эти необычные посетители и что им было нужно.
Тогда-то Павел и рассказал о серых людях с белыми кругами на рукавах. О том, как они вели себя, допрашивая его, как держались, о странных вопросах, что они задавали:
— …они представились как доктор Смит и агент Смит…
Заключенные внимательно слушали Павла, недоверчиво покачивали головами.
— Хочешь сказать, что Курт и Некко были экстеррами? — задумчиво спросил Рыжий. — Не могу в это поверить…
— Подобные истории рассказывают давно, — подключился к разговору Самурай, накачанный японец, получивший срок за дезертирство. — И о чудовищах, живущих среди нас, и о разумных экстеррах, и о людях-марионетках, управляемых пришельцами. Никогда не принимал это всерьез.
— Я тоже кое-что слышал, — сказал Грек. — Будто бы есть люди, которые давно установили с пришельцами контакт и вовсю с ними сотрудничают. Вроде бы целые страны есть такие. Из тех, кто не вошел в UDF.
— Эту старую байку придумали Штаты, — сказал Рыжий, — чтобы развязать себе руки…
— За такие разговоры сажают, — предупредил бригадир Дизель, не отрываясь от экрана телевизора.
— Так мы уже сидим, — усмехнувшись, сказал Рыжий. Но развивать свою мысль не стал.
Они разговаривали долго, перескакивая с темы на тему. Гадали, что за миссия им предстоит. Обсуждали, насколько реальна обещанная начальником амнистия. Сходились во мнении, что и сокращение срока — уже неплохая вещь.
— Ты особо не радуйся, — сказал бригадир Павлу. — Хочешь, я переведу тебе речь начальника на нормальный язык? Он сказал, что из возможных плохих новостей у него для нас не самая худшая. Сказал, что для выполнения смертельно опасного задания требуются люди, которых не жалко потерять. Такие, как мы. Но если кто-то умудрится выжить, то ему скостят пару лет срока. А если же кто-то останется без рук или ног, превратится в паралитика или помутится рассудком, то его спишут. Отпустят на свободу.
— Не порть человеку настроение, — сказал Торро, испанец, севший за вредительство. Два года назад он слил из бака геликоптера часть топлива и продал его. В результате тяжелый транспортник, на середине пути оставшийся без горючего, свалился на какой-то тихий городок в самом центре благополучной Европы. — Ведь были же случаи, когда наших выпускали из Зоны здоровыми и невредимыми. Вспомни, например, Рокко.
— Да. Только надо учесть, что он отсидел восемь лет из назначенных десяти. А кроме того, он каждый месяц ухитрялся переправить на свободу очередное прошение о помиловании, адресованное Лиге Наций и лично президенту Штатов. Да, Рокко был заметной фигурой. Его даже по ящику показывали несколько раз.
— И все же это реальный шанс отсюда выбраться, — сказал Хирург, один из местных старожилов. Он вроде бы когда-то был врачом. Но про свою медицинскую деятельность не вспоминал. На Черной Зоне он выполнял работу лагерного художника — медицинскими иглами накалывал заключенным татуировки.
— Не спорю, — сказал хмурый бригадир, заскорузлой ладонью поглаживая подлокотник кресла. — После таких операций отсюда, действительно, многие выходят.
— Вперед ногами? — попытался угадать Павел.
— Именно, — посмотрел на него Дизель. — Если только ноги целы останутся. Ты, наверное, не обратил внимания на то, кого отобрали на это задание. Ты ведь здесь совсем недавно, никого толком не знаешь.
— Тебя отобрали. Нас всех. Толстого Че и Черного Феликса.
— Все верно. Но я не об этом…
В бараке погас свет. Оставшийся без электричества телевизор захрипел, как удавленник, и погас. Заключенные дружно подняли головы, посмотрели на вспыхивающие под лучами прожекторов потолочные окна, ругнулись. Кто-то принес кривую свечу, вылепленную из топленого сала, зажег ее.
— Те, кого отобрали, — продолжил Дизель, — они все убийцы. Они все — все мы! — осуждены на большие сроки. Раньше нас посадили бы на электрический стул, расстреляли либо же сделали смертельную инъекцию. В старые времена нас бы просто вздернули. А если бы вдруг патрон дал осечку или веревка оборвалась, нас, наверное, пощадили бы — такие были обычаи… Ты понимаешь, о чем я? Догадываешься, что все это значит? Понимаешь теперь, что за дело нам предстоит?
Они все замолчали, слушая, как зловеще потрескивают фитиль свечи и остывающий телевизор.
— Казнь, — тихо ответил Самурай и, глядя на Павла, провел указательным пальцем себе поперек горла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Сейчас ночь, почти ничего не видно, потому прошу прощения за налезающие буквы и неровные строчки.
Не знаю, удастся ли отправить это письмо. Надеюсь, что Колька в курсе, куда меня направляют, и найдет возможность со мной повидаться. Если нет, значит, этот лист станет очередной записью моего дневника.
— Мне нравятся люди твоего типа, — сказал толстяк. — Молчаливые, сильные духом. Из тебя получился бы талантливый революционер. Ты ведь русский? Из вас всегда получались хорошие революционеры и никудышные вожди.
Павел не стал это оспаривать.
— Догадываешься, зачем я пришел?.. — Че, обернувшись, махнул рукой. К нему тотчас подскочил кто-то из штрафников. Получив команду найти стул покрепче, он кивнул и исчез. Вернулся через несколько секунд, с двумя табуретами, сиденья которых были обтянуты кожей. Че, облегченно вздохнув, опустил на них свой зад. Сказал, почесав обритый затылок: — Я и сам не могу сказать, что мне от тебя надо. Просто решил посмотреть на тебя поближе. Поговорить. Мне нужны люди. Если ты мне подойдешь, я возьму тебя к себе.
— Зачем? — Павел встряхнул головой, ладонями потер лицо.
— Ага! — Толстые губы Че разошлись в улыбке, открыв мелкие редкие зубы. — Заинтересовался? Наверное, ты мне не поверишь. Никто не верит в дело, которое я замышляю. Они считают меня странным. Ты слышал об этом?
Павел полагал, что добрая половина здешних заключенных с тараканами в голове, но он не стал делиться с собеседником своими подозрениями.
— Знаешь, за что меня сюда упекли? — Че любил задавать риторические вопросы. — За мои убеждения. Я не считаю демократию благом. Я считаю, что демократия — это гигантский обман.
Павлу стало казаться, что все с ним сейчас происходящее — галлюцинация, сон, бред. Он ущипнул себя и не почувствовал боли. Поднес руку ко рту, впился зубами в мякоть большого пальца.
Че с интересом следил за его действиями. И продолжал свой монолог:
— Разве может у власти стоять человек, который до выборов к политике не имел никакого отношения? А у нас так и получается: Германией сейчас управляет нефтепромышленник, в Испании у власти находится медиамагнат. А в Америке… — Че махнул рукой. — Как так можно? Почему они управляют народами, не имея должного образования и, быть может, способностей? Власть должна принадлежать профессионалам. Политик — это такая же специальность, как врач, как космолетчик. Ты же не захочешь, чтобы тебя оперировал космолетчик, и не захочешь, чтобы твой корабль вел медик. А в политике только так и получается. Еще мой отец возмущался этим. А я придумал, как все должно быть…
Павел отвлекся, заметив, что Клоп слез со своего лежака и, покачиваясь, направился в туалет.
— …политиков нужно специально готовить, их надо обучать, а потом назначать на должности в соответствии с их успехами в учебе…
Павел поднялся, наблюдая за Клопом.
— Ты меня не слушаешь, — огорчился Че.
— Слушаю, — сказал Павел. — Неужели тебя посадили за эту галиматью?
— Ну, не совсем… — Че вздохнул. — Я ведь служил в Гвардии. Тогда во мне было ровно девяносто килограмм и ни капли жира. Это здесь я… — Он снова вздохнул и погладил живот. — В Гвардии никто меня не слушал. Надо мной посмеивались, мои идеи никто не воспринимал всерьез. И тогда я решил привлечь к себе внимание… Ты слушаешь меня?..
Клоп вышел из-за занавески. Голова его была мокрая, словно он сунул ее в унитаз и спустил воду. Скорей всего, так оно и было. Медленно он проследовал на свое место, глядя только себе под ноги, обогнув стороной Павла и Че.
— Да, слушаю… — Павел зевнул так, что скулы свело.
— Я решил привлечь к себе внимание. И знаешь, что я хотел для этого сделать? Я надумал убить президента!
— Какого президента? — механически переспросил Павел.
— Соединенных Штатов! — Че вроде бы даже обиделся на такой глупый вопрос. — У меня были все возможности для этого. Мы были расквартированы в сотне километров от Вашингтона, у меня был доступ к оружию и транспортным средствам. Я разработал детальный план. Я приготовил речь, с которой должен быть выступить перед камерами телевидения. Я должен был объяснить людям всю несправедливость демократии!.. — Че выдержал драматическую паузу.
— Ну? — Павел не стал его разочаровывать. — И что же произошло?
— Я не сумел добраться до президента! Я пристрелил пятерых охранников, а потом меня обездвижили. И знаешь, что самое обидное?
— Нет.
— О покушении нигде не было ни малейшего слова! Обо мне до сих пор никто ничего не знает!
— Сочувствую.
— Ты меня понимаешь?
— Вполне.
Че долго разглядывал Павла. Потом хлопнул его по плечу, поднялся рывком:
— Ты молодец! Надеюсь, ты выживешь. А когда мы отсюда выберемся, я возьму тебя к себе! — Он развернулся и потопал к выходу: огромный, неповоротливый, будто слон.
— Эй! — Павел разом очнулся. — Что значит “выберемся”? У тебя есть какой-то план?
— У меня всегда есть план, — не оборачиваясь, сказал Че и назидательно устремил указательный палец к потолку.
2
Клоп заснул в столовой во время ужина, прямо за столом. Он выронил зазвеневшую ложку и ткнулся лицом в тарелку с кашей. Пока он ел, десятки глаз следили за ним. Когда он отключился, сотни лиц повернулись в его сторону. А потом в сторону Павла.Повисшая тишина сгустила воздух.
Павел отложил ложку, медленно отодвинул миску, вытер о бедра вспотевшие ладони. Достал заточку — свое жало. Огляделся, скользя взглядом по лицам штрафников, не узнавая никого из них.
Они ждали.
Время пришло.
Он должен был выполнить свое обещание. Он должен был сдержать слово.
Так здесь было принято.
Павел хотел было сказать этим смотрящим на него людям, что столовая не лучшее место для убийства. Он хотел оправдать перед ними и перед собой свое нежелание причинять вред спящему человеку — пусть плохому, пусть недругу. Он хотел сказать, что у него еще будет возможность довести дело до конца, чуть позже, не в столовой. Быть может, в бараке, ночью. Или на спортивной площадке, в тумане. Где угодно!
Только не сейчас, не здесь.
Но говорить что-то было бесполезно.
От него ждали действия.
Больше шансов у него не будет.
Павел поднялся, уже нисколько не заботясь об актерской игре, не думая о том, чтобы соответствовать внешне образу крутого парня, не собираясь придавать своей физиономии зверское выражение.
Он не хотел никого убивать и калечить. Он просто хотел, чтобы ему вернули его вещи.
Он не собирался становиться зверем. Он хотел остаться человеком…
Черный Феликс пристально смотрел на него. И Че. Брат Хью ухмылялся. Нахмурившийся Гнутый покачивал головой. Рыжий, отвернувшись, сквозь стеклянную стену глядел в сторону ближайшей сторожевой вышки. Шайтан, бросая косые взгляды то на бессознательного Клопа, то на медлящего Павла, постукивал пальцами по столу — словно дробь отбивал.
Что будет, если сейчас ничего не предпринять?
Ничего особенного! Просто он навсегда лишится счастливой монетки, письма от близких людей, своих записей и сигарет. А вместе с этим он потеряет возможность стать человеком.
Он навсегда останется “дохлым”, станет чьим-то рабом. И его подушка будет вонять мочой, а в бараке он будет делать работу, которую сейчас выполняет помешанный Щенок.
И это лишь в том случае, если Клоп решит оставить его в живых.
Если Брат Хью сам не решит наказать человека, рискнувшего бросить вызов одному из его людей.
Если получится как-то расплатиться с Черным Феликсом и прочими должниками…
Павел сделал шаг по направлению к спящему Клопу Попытался увидеть в нем ненавистного врага, последнего мерзавца, который и человеком-то не имеет права называться, убить которого все равно, что раздавить насекомое.
Клопа…
“А если сейчас тоже заснуть? — пришла в голову мысль. — Если плюнуть на все, на всех, лечь на пол и заснуть?”
Но долги никуда не денутся.
Да и Клоп может проснуться первым. Его могут разбудить. И нож-бабочка воткнется в горло, вспорет кожу, мышцы, сухожилия, вены. Хлынет кровь, заливая чистый пол. И потом дежурные будут ругать его, мертвого, брезгливо оттирая бурые пятна.
Если сейчас заснуть, то сон может стать вечным.
И вот тогда он вернется домой. Как и обещал Тине. Все-таки сдержит свое слово.
Но будет ли она рада такому возвращению?..
Павел остановился рядом с Клопом. Голова его лежала в тарелке, и казалось, что она отделена от тела.
“Я выколю тебе глаза!” — вспомнил Павел свою угрозу.
Он ведь действительно хотел этого.
Но даже тогда он не был уверен, что сможет это выполнить…
Не совсем понимая, что он делает, Павел ухватил Клопа за волосы на макушке, потянул. Голова была тяжелая, словно каменная. Представилось — показалось ясно, что тело сейчас сползет под стол, а голова так и останется в руке — страшная, облепленная подгоревшей кашей, словно загустевшим гноем с черными струпьями.
Павел, чуть наклонившись вбок, заглянул в лицо врага.
И вздрогнул: глаза Клопа вдруг распахнулись. Мгновение в них была такая пустота, словно они принадлежали мертвецу. Потом взгляд сделался осмысленным — ужас застыл в глазах. Мгновение Павел и Клоп испуганно смотрели друг на друга, потом лицо Клопа исказилось, перекошенный рот его распахнулся, и истошный крик разлетелся по столовой:
— Оставь! Оставь меня! Я сдаюсь! Я все верну! Все! Только не убивай! Не убивай!..
Павел выпустил волосы, отступил. А Клоп все вопил, задыхаясь:
— …Не убивай! Я верну! Верну! Клянусь!.. — Кажется, он рыдал.
Брат Хью разочарованно отвернулся, сказал что-то недовольное узкоглазому Уксусу. Черный Феликс черкал карандашом на мятом листе бумаги, должно быть, подсчитывал барыши. Толстяк Че счастливо улыбался, махал рукой, пытаясь привлечь внимание Павла.
Клоп сполз на пол. Он был жалок. Он был до смерти напуган.
Он был полностью уничтожен.
— Ну что, мир? — спросил Павел, протягивая ему руку, испытывая что-то похожее на сочувствие.
Клоп непонимающе смотрел на него, продолжая завывать.
— Я победил, да? — словно к ребенку, обратился к нему Павел. — Ты все мне вернешь. А я оставлю тебя в покое. Дам слово, что больше тебя не трону. Договорились?
— Я все верну, — всхлипнул Клоп, повторяя слова Павла. — Ты победил. Договорились.
— И слава богу. — Павел выпрямился, оглядел сидящих в столовой людей.
Они были разочарованы, что все обошлось без убийства. Но они были удовлетворены: развязка была честной, правила не были нарушены.
Павел вздохнул устало, покачнулся, чувствуя, как закружилась голова. Кто-то поддержал его, подхватил — Гнутый, Рыжий, Шайтан? — кто-то из своих, неважно, кто именно.
— Я смертельно хочу спать, — пробормотал Павел, видя лишь, как медленно вращается потолок и колышутся прозрачные стены.
Он добился своего.
Теперь ему все было безразлично.
3
Он спал, не просыпаясь, двадцать часов. На поверках, когда выкликали его имя, его друг Гнутый Отвечал:— Спит!
И бригадир Дизель не возмущался таким нарушением лагерной дисциплины…
Он спал, словно мертвый, — не двигаясь, не сопя, не храпя. Только дыхание выдавало, что с ним все в порядке, он жив.
Иногда к его нарам подходили заключенные, разглядывали его, смотрели, как он спит. Сам Черный Феликс в компании с толстяком Че стояли возле Павла и не решились его разбудить.
Его сон охраняла верная команда: Рыжий, Гнутый, Шайтан, Грек, Маркс и Щенок. Они еще не были уверены, что все кончилось. Они боялись, что Клоп будет мстить.
Но тот не помышлял о мести.
Едва вернувшись в барак из столовой, он отдал все украденные вещи. Стопку бумаг, перевязанную нитками, он положил Павлу под подушку, медную монетку вручил Гнутому, Шайтану передал похищенные сигары. Только потом он лег спать, но сон его был беспокоен. Кошмары мучили его, и криком своим он будил других заключенных:
“Не убивай!..”
Павел спал ровно двадцать часов. И за это время многое изменилось.
Черный Феликс вовремя получил компенсацию за сломанный баскетбольный щит. Лишившийся протекции, потерявший лицо Клоп оказался должен едва ли не половине лагеря.
И больше никто не смел называть Павла и его товарищей “дохлыми”.
4
Ему снился сон, будто он вернулся домой. Мама и Ната встретили его на пороге. Каким-то образом он знал, что через несколько минут появится Тина. Он представлял ее удивленное лицо, когда она увидит его, и улыбался.Улыбался во сне…
Но он так и не дождался любимую. Так и не увидел ее.
Его разбудил далекий вой сирены.
Он застонал и очнулся. Открыл глаза.
По стенам прыгали тени, моргал электрический свет. Встревоженно гудели голоса, старшие отрядов криком поднимали людей, гнали их на улицу.
— Проснулся? — наклонился к нему Гнутый. — Вставай! Что-то случилось!
— Сколько я спал? — нахмурился Павел, пытаясь включиться в реальность.
— Долго!
— Сейчас утро? Вечер?
— Еще день.
— А почему сирена?
— Не знаю…
Бригадир Дизель возник рядом с ними, закричал:
— Быстро, быстро! Сколько раз я должен повторять?
— А что случилось, бригадир? — спросил Рыжий, зашнуровывая ботинки.
— Там узнаешь!..
Павел сел на кровати, спустил ноги на пол. Попытался вспомнить, как он очутился в бараке. Не смог. Он помнил лишь столовую. Помнил, как закружился потолок, как уплыл из-под ног пол, как закачались стены, и кто-то поддержал его, подхватил.
— Давай одевайся. — Гнутый уже был готов идти. Шайтан и Рыжий заканчивали обуваться. Маркс и Грек, оглядываясь на товарищей, торопя их жестами, шагали к выходу вслед за ругающимся бригадиром.
— Это вы меня сюда перетащили? — спросил Павел, пытаясь залезть в штаны.
— Да.
— Никто не мешал?
— Нет.
— Как Клоп?
— По уши в дерьме.
— Как мы?
— Нормально.
— Мои вещи?
— Бумаги под подушкой. И возьми это. — Гнутый разжал кулак. Павел протянул руку. Теплая медная монетка упала ему в ладонь.
— Спасибо, — сказал Павел.
Гнутый кивнул:
— Пожалуйста…
Барак они покинули последними: толкнули тугую дверь, взлетели по металлической лестнице, выбежали на улицу. Увидели, что весь лагерь уже стоит на плацу. Через несколько минут и они заняли свои места в строю. Бригадир покосился на них, погрозил кулаком. Гнутый, извиняясь, пожал плечами.
Сирена умолкла. Несколько мгновений было тихо. А потом громкоговорители, установленные на сторожевых вышках, рявкнули так, что в ушах зазвенело:
— Смирно!
Штрафники подобрались, вскинули головы, скашивая глаза в сторону далеких ворот. Оттуда шли какие-то люди. Охранников можно было опознать по черной форме с ярко-красными нашивками. Фигура начальника лагеря тоже была узнаваема: тучный и неповоротливый, он ходил, широко расставляя ноги, переваливаясь, словно гусь. А вот гражданские редко посещали Черную Зону. Что им здесь было надо?
— Будут отбирать людей, — негромко сказал сосед справа, словно отвечая на мысленный вопрос Павла.
— Куда отбирать? — спросил Гнутый.
— Мне не докладывали…
Бригадир, услышав шум, обернулся, скорчил зверскую физиономию. Гнутый заискивающе улыбнулся ему, чуть пожал плечами, словно говоря: “А я что? я ничего…”
Гости — или хозяева? — приближались. Впереди шли десять охранников, вооруженных скорострельными пулеметами “Скорпион”, имеющими встроенную систему блокировки. Система эта умела опознавать хозяина оружия. Когда оружие оказывалось в руках незнакомого человека, то спусковой механизм автоматически запирался, и если через несколько минут не был введен код разблокировки, то пулемет попросту взрывался.
Рядом с охранниками вышагивал отдувающийся начальник лагеря. За ним шел его заместитель, маленький очкастый человечек, плешивый и кривоногий, прозываемый среди штрафников Пауком. Поговаривали, что жалкая внешность его обманчива. Вернувшиеся из карцера заключенные рассказывали, что рука у этого очкарика тяжелая, а удар хлесткий. Ходили слухи, что, увлекшись, он не раз забивал заключенных до смерти.
За спинами охранников держались незнакомцы. Их было трое. Один — длинноволосый, с непокрытой головой, в длинном черном плаще, наброшенном на плечи. Второй — обритый наголо, легко, почти по-пляжному одетый. И третий — в дымчатых очках, в строгом сером костюме с белым круглым шевроном на рукаве.
Павел насторожился.
Слишком часто стали ему встречаться эти загадочные люди в сером.
Что на этот раз им надо? Неужели и здесь, на Черной Зоне, есть люди, которые людьми не являются?
А впрочем, в охраняемом неприступном лагере им самое место.
И здесь, действительно, множество странных людей…
Снова вернулись старые страхи, о которых Павел последние дни даже не вспоминал. Представилось, что добрая половина заключенных здесь — нелюди. И новым смыслом наполнилась фраза, оброненная соседом:
“Будут отбирать людей…”
Охранники разошлись, выстроились в линию шагах в десяти от строя заключенных, нацелили автоматы на штрафников. Остановившийся Паук развернул папку, согнутым указательным пальцем поправил старомодные очки. Начальник лагеря вытер со лба пот, вздохнул тяжело, хмуро оглядел своих подопечных, спросил устало:
— Ну что, все на месте?
И старшие отрядов, поочередно на три шага выступая из общего строя, вытягиваясь под взглядами начальства и дулами автоматов, стали четко докладывать:
— В первом отряде незаконно отсутствующих нет! Старший отряда, заключенный номер тридцать шесть Ян Хельвиг!
— Во втором отряде незаконно отсутствующих нет! Старший отряда…
Выслушав доклады, начальник снова вздохнул:
— Хорошо… — Он, словно в шпаргалку, заглянул в папку, которую держал в руках его заместитель Паук. — У меня для вас добрая новость, друзья… — Начальник всегда называл заключенных “друзьями”, даже когда посылал их на смерть. И все новости у него всегда оказывались добрыми. — Для выполнения особой задачи нам, — он мотнул головой в сторону одетой в гражданское троицы, — требуются смелые крепкие бойцы. Такие, как вы. Должен предупредить, что дело предстоит трудное. Но оно того стоит, поверьте мне. Тем из вас, кто покажет себя хорошо в бою, будут значительно сокращены сроки заключения. Особенно отличившиеся будут амнистированы и выйдут на свободу.
Павел вытянул шею, ловя каждое слово начальника, локтем толкнул отвлекшегося Гнутого, сказал ему:
— Слушай!
— …А теперь я зачитаю список людей, которых мы отобрали, — объявил начальник и забрал у очкастого заместителя папку. — Заключенный номер сто двенадцать Геллер!
— Я! — откликнулся кто-то в первом отряде.
— Заключенный номер шестьдесят пять Ферн.
— Я!
— Заключенный номер двести одиннадцать Фишер.
— Я! — отозвался толстяк Че…
Павел напряженно вслушивался в выкликаемые фамилии. Он боялся, что пропустит свою, ведь начальник мог невнятно произнести непривычную для него русскую фамилию, а номер свой Павел постоянно путал — у него всегда были проблемы с запоминанием чисел.
— … Мартин!
— Я!
— Заключенный номер триста девятнадцать…
Павел молил бога, чтобы сейчас назвали его. Он знал, что это его шанс, быть может, единственный, быть может, последний. Он провел в лагере совсем немного времени, но уже не раз слышал от других заключенных о случаях, когда штрафников освобождали за проявленный в бою героизм.
“…будут значительно сокращены сроки заключения… будут амнистированы и выйдут на свободу…”
С другой стороны, он боялся. Он понимал, что задание, которое им предстоит выполнять, не обычная операция по зачистке местности. Быть может, их пошлют в ад, в самое настоящее пекло.
Но он верил, что выживет.
Ведь у него были любимая девушка, сестра и мама. Он обещал им вернуться. Он только начал жить, и еще так много надо было сделать.
Он не мог умереть. Для этого он был слишком молод.
— Заключенный номер двести тридцать восемь Голованов.
— Я! — звонким голосом выкрикнул Павел, чувствуя, как срывается с места сердце.
— Заключенный номер двести тридцать девять Ягич.
— Я! — откликнулся Гнутый.
А потом на свою фамилию отозвался Шайтан. И Грек. И Рыжий. И Маркс.
И Дизель. И Черный Феликс. Их всех отобрали.
Им всем дали шанс. А имена и номера все звучали.
Для выполнения неизвестной боевой задачи требовались смелые, крепкие бойцы. Много бойцов. Много…
5
Им дали на сборы один вечер и одну ночь.Начальник объявил, что утром за ними придут. И так и не сказал, что же за дело им предстоит. Незнакомцы, одетые в гражданское, не проронили ни слова. Они просто рассматривали заключенных и слушали их голоса. Потом, вернувшись в бараки, штрафники еще долго обсуждали, кто были эти необычные посетители и что им было нужно.
Тогда-то Павел и рассказал о серых людях с белыми кругами на рукавах. О том, как они вели себя, допрашивая его, как держались, о странных вопросах, что они задавали:
— …они представились как доктор Смит и агент Смит…
Заключенные внимательно слушали Павла, недоверчиво покачивали головами.
— Хочешь сказать, что Курт и Некко были экстеррами? — задумчиво спросил Рыжий. — Не могу в это поверить…
— Подобные истории рассказывают давно, — подключился к разговору Самурай, накачанный японец, получивший срок за дезертирство. — И о чудовищах, живущих среди нас, и о разумных экстеррах, и о людях-марионетках, управляемых пришельцами. Никогда не принимал это всерьез.
— Я тоже кое-что слышал, — сказал Грек. — Будто бы есть люди, которые давно установили с пришельцами контакт и вовсю с ними сотрудничают. Вроде бы целые страны есть такие. Из тех, кто не вошел в UDF.
— Эту старую байку придумали Штаты, — сказал Рыжий, — чтобы развязать себе руки…
— За такие разговоры сажают, — предупредил бригадир Дизель, не отрываясь от экрана телевизора.
— Так мы уже сидим, — усмехнувшись, сказал Рыжий. Но развивать свою мысль не стал.
Они разговаривали долго, перескакивая с темы на тему. Гадали, что за миссия им предстоит. Обсуждали, насколько реальна обещанная начальником амнистия. Сходились во мнении, что и сокращение срока — уже неплохая вещь.
— Ты особо не радуйся, — сказал бригадир Павлу. — Хочешь, я переведу тебе речь начальника на нормальный язык? Он сказал, что из возможных плохих новостей у него для нас не самая худшая. Сказал, что для выполнения смертельно опасного задания требуются люди, которых не жалко потерять. Такие, как мы. Но если кто-то умудрится выжить, то ему скостят пару лет срока. А если же кто-то останется без рук или ног, превратится в паралитика или помутится рассудком, то его спишут. Отпустят на свободу.
— Не порть человеку настроение, — сказал Торро, испанец, севший за вредительство. Два года назад он слил из бака геликоптера часть топлива и продал его. В результате тяжелый транспортник, на середине пути оставшийся без горючего, свалился на какой-то тихий городок в самом центре благополучной Европы. — Ведь были же случаи, когда наших выпускали из Зоны здоровыми и невредимыми. Вспомни, например, Рокко.
— Да. Только надо учесть, что он отсидел восемь лет из назначенных десяти. А кроме того, он каждый месяц ухитрялся переправить на свободу очередное прошение о помиловании, адресованное Лиге Наций и лично президенту Штатов. Да, Рокко был заметной фигурой. Его даже по ящику показывали несколько раз.
— И все же это реальный шанс отсюда выбраться, — сказал Хирург, один из местных старожилов. Он вроде бы когда-то был врачом. Но про свою медицинскую деятельность не вспоминал. На Черной Зоне он выполнял работу лагерного художника — медицинскими иглами накалывал заключенным татуировки.
— Не спорю, — сказал хмурый бригадир, заскорузлой ладонью поглаживая подлокотник кресла. — После таких операций отсюда, действительно, многие выходят.
— Вперед ногами? — попытался угадать Павел.
— Именно, — посмотрел на него Дизель. — Если только ноги целы останутся. Ты, наверное, не обратил внимания на то, кого отобрали на это задание. Ты ведь здесь совсем недавно, никого толком не знаешь.
— Тебя отобрали. Нас всех. Толстого Че и Черного Феликса.
— Все верно. Но я не об этом…
В бараке погас свет. Оставшийся без электричества телевизор захрипел, как удавленник, и погас. Заключенные дружно подняли головы, посмотрели на вспыхивающие под лучами прожекторов потолочные окна, ругнулись. Кто-то принес кривую свечу, вылепленную из топленого сала, зажег ее.
— Те, кого отобрали, — продолжил Дизель, — они все убийцы. Они все — все мы! — осуждены на большие сроки. Раньше нас посадили бы на электрический стул, расстреляли либо же сделали смертельную инъекцию. В старые времена нас бы просто вздернули. А если бы вдруг патрон дал осечку или веревка оборвалась, нас, наверное, пощадили бы — такие были обычаи… Ты понимаешь, о чем я? Догадываешься, что все это значит? Понимаешь теперь, что за дело нам предстоит?
Они все замолчали, слушая, как зловеще потрескивают фитиль свечи и остывающий телевизор.
— Казнь, — тихо ответил Самурай и, глядя на Павла, провел указательным пальцем себе поперек горла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
9.08.2068 (а может, уже 10.08.2068)
Привет всем!Сейчас ночь, почти ничего не видно, потому прошу прощения за налезающие буквы и неровные строчки.
Не знаю, удастся ли отправить это письмо. Надеюсь, что Колька в курсе, куда меня направляют, и найдет возможность со мной повидаться. Если нет, значит, этот лист станет очередной записью моего дневника.