Страница:
— Умеешь с ним обращаться? — спросил Гнутый.
— Да, — ответил Павел. — Нас учили. Вроде бы ничего сложного — тут всего две кнопки.
— Дело не в кнопках, — сказал Цеце. — Ну да ничего Со временем разберешься. Самое главное…
— Есть еще кое-какие новости, — сказал Гнутый, жестом попридержав разговорившегося Цеце. — Зверь вернулся.
— Да ну! — Павел улыбнулся. — И как он?
— Не очень, — вместо Гнутого ответил Рыжий. — Теперь он больше похож на звереныша, а не на Зверя.
— Что с ним? — Павел чуть приподнялся.
— Ничего страшного, — сказал Гнутый, недовольно посмотрев на Рыжего. — Сняли с человека звание, лишили наград. Он больше не капрал. Обычный рядовой.
— Еще легко отделался, — пробормотал Рыжий.
— Так что я продолжаю командовать отделением, — сказал Гнутый. — Через полгода, если удержусь на месте, в чем я сильно сомневаюсь, дадут мне постоянное звание.
— Передавайте Зверю привет; — наказал Павел.
— Обязательно. Да мы его на днях самого сюда приведем. Пусть посмотрит на тебя в гипсе, может, тогда почувствует себя лучше.
— Кстати, — вспомнил Цеце, — ходили мы в четвертую роту, со всеми долгами расплатились. Так что, Писатель, с нас причитается. Как только отсюда выйдешь, обязательно отметим.
— А как там мой противник? — поинтересовался Павел, стараясь казаться равнодушным.
— Уж лучше, чем ты, — сказал Рыжий. — Ни синяков на нем, ни ссадин. Ходят слухи, ему хотят доверить отделение. Их капрал подал рапорт о переводе. Почему — никто толком сказать не может.
Павел вспомнил драку на пустыре возле складов. Человека, лежащего на земле. Его разбитое лицо, кровь, текущую из ноздрей, алыми каплями падающую в пыль. Какие у него были нашивки? Уж не капральские ли?
“Грязное солдатское белье должно оставаться в казармах…”
— Но мы сейчас на первом месте в Форпосте, — сказал Гнутый.
— На каком таком месте? — не понял Павел.
— Ну, счет у нас выше всех, несмотря на твой проигрыш в финальном бою.
— Какой счет? Ничего не понимаю!
— Да в Игре! — пояснил Цеце. — Мы уничтожили яйцо. За это получили сотню очков. Оторвались ото всех, ушли далеко вперед. Хорошее начало на новом месте — сержант наш страшно доволен.
— Понял, — сказал Павел. — А что за прок в этой Игре? Какой нам интерес?
— А ты что, не знаешь? — Гнутый с недоверием глянул на Павла.
— Салага! — хмыкнул Цеце.
— Зеленый! — усмехнулся Рыжий.
— Эй, хватит! — Павел завозился, поскрипывая койкой. — Лучше объясните все как следует.
— А чего тут объяснять? — сказал Рыжий.
— Каждый год победителям достается три миллиона, — сказал Цеце.
— И никаких тебе налогов, — добавил Гнутый.
— Три миллиона, — не поверил Павел. — Разыгрываете?
— Нет. Правила простые: в игре участвуют подразделения Форпостов не крупнее взвода. Сперва они подают заявку, потом им приходит письмо, где подробно изложены все правила и приведен устав. Первый взнос в призовой фонд составляет сто долларов с человека. Потом плата уменьшается в зависимости от того, на какой позиции находятся игроки. Мы сейчас отчисляем в фонд Игры по двадцать долларов каждую неделю. Каждый. И ты в том числе.
— Три миллиона на взвод… Это же по сто тысяч на человека!
— Примерно так и есть, — согласился Цеце. — Неплохой куш, не правда ли? И делать ничего не надо — лишь лучше всех выполнять свою работу.
— И за что начисляются очки? — поинтересовался Павел.
— За все, — сказал Рыжий. — Но в основном за убитых экстерров. Если тебе интересно, завтра принесу правила.
— И неужели никто не пытался приписать себе побольше баллов?
— Обмануть систему непросто, — сказал Гнутый. — Конечно, приписки бывают. Но редко, и в основном по мелочам. Уж больно велик риск. Если обман будет раскрыт, позор на весь мир обеспечен, да и с Игрой можно навсегда распрощаться.
— Три миллиона… — пробормотал Павел, прикидывая, на что можно было бы потратить такую сумму. — Сто тысяч на человека…
— Дело не только в деньгах, — сказал Гнутый — В прошлогодней Игре победил взвод сержанта Шишеля — я встречался с ним в Новой Зеландии. И знаете, где сейчас эти ребята?
— На Ямайке, — сказал Цеце, вздохнув, и мечтательно закатил глаза. — Земной рай!
— Победители Игры могут сами выбирать место службы, — сказал Рыжий.
— Если захотят служить дальше, — добавил Гнутый. Они замолчали, думая об одном и том же, мечтая…
Первым очнулся Гнутый.
— Ладно, нам пора, — сказал он. — А то как бы док не пришел.
— На днях обязательно заглянем еще, — сказал Цеце. Рыжий просто кивнул.
Они ушли, не затягивая прощание. Тихо закрылась дверь, и в палате снова стало пусто и одиноко.
Павел полежал чуть-чуть, глядя в потолок, собираясь с мыслями, потом вздохнул, заставил себя улыбнуться, громким голосом велел диктофону включиться и, выдержав паузу, стал размеренно, обдумывая каждую фразу, надиктовывать полученные от товарищей новости.
Павел уже стал привыкать к новому распорядку. Он много спал. Ел, когда хотел и сколько хотел. Делал дневниковые записи. Разговаривал с навещающими его друзьями, с мамой и девчонками, с доктором. Он много думал, особенно жутковато тихими ночами, когда сон не шел и просыпалась боль. Мысли его были аморфны, неконкретны. Часто он грезил, теряя связь с реальностью, и тогда какие-то странные непознаваемые образы наводняли его сознание.
С первого июля все системы, все службы и подразделения Форпоста начали функционировать в нормальном режиме боевого дежурства, но для Павла перемены эти прошли незамеченными. Разве только товарищи стали приходить чуть реже. И новости, которые они приносили, несколько изменились: меньше стало бытовых подробностей, больше разговоров об оружии, о предстоящих рейдах, о разведывательных данных по зоне ответственности Форпоста.
Слушая рассказы товарищей, Павел чувствовал себя заключенным. Он был заперт в четырех стенах, они отгораживали его от настоящей жизни, и он ничего не мог с этим поделать.
Док, терпеливо выслушивая жалобы пациента, говорил, что лечение продлится никак не меньше двух недель.
Две недели в заключении, и это в то самое время, когда Форпост только начинает работу! Это была самая большая несправедливость в жизни Павла. По крайней мере так считал он сам.
Дни, проведенные на больничной койке, изменили его.
Павел стал более раздражительным, возбудимым. Теперь он почти не улыбался, а шутки его стали колкими. Впрочем, Павел этого не замечал. И только когда приходила Тина, он снова становился собой
Мама, стоя за кроватью, украдкой вытирала слезы. Серьезная Наташа сидела на постели, осторожно держала брата за пальцы, высунувшиеся из гипсовой скорлупы.
— Я вам буду писать, — сказал Павел. — Вы за меня не волнуйтесь, я поправлюсь.
— Доктор сказал, что у тебя все будет в порядке, — сказала Тина, чуть улыбнувшись. — Даже нос твой останется прямым.
— Вы уж извините меня, что так получилось, — вздохнув, сказал Павел. — Испортил вам весь отдых.
— Ну что ты, сынок. — Мама положила мокрую от слез руку ему на лоб. — Мы очень рады, что побыли у тебя. Вчера твои товарищи приходили к нам в гостиницу, рассказывали о тебе много хорошего… Ты все сделал правильно. Не переживай.
Наташа сжала ладонь брата.
— У меня для тебя подарок. — Она расстегнула свою маленькую сумочку, сунула в нее руку.
— Что там у тебя? — улыбнулся сестренке Павел.
— Это тебе на счастье. — Наташа зажала что-то в руке. — Месяц назад мы классом ездили в Крым, и на пляже я нашла это… — Она разжала кулак. На маленькой ладошке лежала старинная монетка. — Учитель сказал, что раньше была такая примета — бросать деньги, чтобы потом вернуться на это место… — Наташа вложила монетку в руку брату. Сказала с нажимом: — Я хочу чтобы ты вернулся.
— Спасибо, — сказал Павел. — Может быть, мне скоро дадут отпуск. И я приеду к вам.
— Будем ждать…
Они говорили еще долго, все никак не могли наговориться, не могли расстаться. Они понимали, что сегодняшний разговор последний и не известно, когда еще доведется встретиться. Наконец мама поманила за собой дочку:
— Пойдем, Ната. Подождем Тину на улице.
Они поцеловали Павла, прижались к нему на прощание, потом одинаково отстранились, словно оторвались, и вместе вышли из палаты, синхронно оглянувшись на пороге.
Павел и Тина остались наедине.
Какое-то время они напряженно смотрели друг на друга, словно хотели запечатлеть в памяти этот момент. Потом Тина, разом обмякнув, потянулась вперед, всхлипнула, выдохнула:
— Паша!
Он приобнял ее, чувствуя себя страшно неловким.
— Помнишь, что ты мне обещал? — спросила она, уткнувшись в его плечо.
— Когда?
— Ночью. Возле гостиницы. Ты обещал вернуться. Что бы ни случилось. Ты слово давал! Помнишь?
— Да.
— Ты вернешься?
Павел ответил не сразу. Тина подняла голову, посмотрела ему в глаза:
— Обещай, что вернешься!
Павел кивнул осторожно.
— Постараюсь. Я сделаю все, что в моих силах. Обещаю!
Она снова припала к нему. Прошептала горячо:
— Я люблю тебя!
— Я всегда тебя любил, — сказал он.
Рейсовый автобус немного задержался, и мама волновалась. Тина несколько раз выходила за КПП, смотрела на дорогу. Наташа сидела на единственном чемодане, играла стреляной гильзой, которую подарил ей Шайтан.
Проводить их пришел лейтенант Уотерхилл. Он стоял чуть в стороне, прислонившись к смолистому стволу высокой сосны и все приговаривал:
— Вы не волнуйтесь. Мы Павла в обиду не дадим. Не волнуйтесь. Все будет хорошо ..
Когда бус наконец-то пришел, на остановке появились запыхавшиеся Гнутый и Цеце. Несмотря на раннее время, они все же сумели покинуть казармы и даже смогли проникнуть в закрытый для посещений медицинский модуль. С собой они принесли диктофон.
— Привет, ма. — Голос Паши звучал немного сонно, запись была сделана несколько минут назад. — Я очень хотел бы вас проводить, но кровать моя далеко не уедет, хоть она и на колесах. Я рад, что вы меня навестили. Ма, ты не переживай. Я буду часто писать. И мы скоро увидимся, я уверен… Натаха, выше нос! Твой подарок сейчас у меня в руке… Тинка, ты слышишь меня? Я вернусь. Я обязательно вернусь. Обещаю…
Опаздывающий водитель ругался, грозился бросить не желающих занимать свои места пассажиров. Гнутый взывал к его совести. Цеце просто угрожал расправой. Лейтенант Уотерхилл на всякий случай прошел в КПП, наказал дежурным пока не открывать ворота.
— …Я вас всех люблю, — последние слова Павла. — Счастливого пути.
Шипение и щелчок — словно жирная точка.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Я рад, конечно, что медицина ушла далеко вперед, но это не примиряет меня с действительностью.
Сегодня меня навестили Гнутый и сержант Хэллер. Рассказали о первом (если не считать того, где мы уничтожили яйцо экстерров) боевом вылете.
Я слушал и завидовал.
В Монголии, неподалеку от селения Ханх, приземлился корабль экстерров. На его борту было около двух десятковкиберов и пять вызревших яиц. Корабль был обнаружен за несколько минут до посадки, и перехватчики не успели его сбить. На высокой скорости корабль пошел на снижение и практически врезался в землю. Тем не менее он остался невредим. Пилоты перехватчиков засекли точное место падения, и через двадцать минут на эту точку обрушились управляемые через спутник ракеты. Еще через десять минут на цель вышло звено бомбардировщиков. Корабль экстерров был уничтожен. Но его катапульты все же успели выбросить яйца. И киберы заняли позиции.
Ситуация осложнялась тем, что неподалеку от места приземления корабля экстерров располагалось крупное животноводческое хозяйство. Потому бомбить все прилегающие территории представлялось невозможным. Тем не менее, как выяснилось позже, основные силы врага были уничтожены именно в результате ракетных и бомбовых ударов. К моменту прибытия десантных отрядов раскрылись два яйца. Беременных самок охраняли четыре кибера и двенадцать недоразвитых самцов. Гнутый сказал, что это были крабоиды — не самые опасные твари, довольно медлительные, вооруженные лишь парой клешней, но очень живучие, защищенные хитиновой броней, которую сложно пробить даже из крупнокалиберного пулемета.
Схватка получилась скоротечной.
Штурмовые группы двух десантных рот — первой и четвертой — окружили место высадки экстерров и двинулись по направлению к разрушенному космическому кораблю, постепенно сжимая кольцо. Только что вылупившиеся экстерры еще не успели найти себе убежище. Их было видно издалека, и отряды Форпоста, не приближаясь, открыли плотный перекрестный огонь по копошащимся тварям. Киберы попытались защитить развивающуюся колонию, но после бомбежки их осталось не так много. Тем не менее, облаченные в броню, несущие на себе мощнейшее вооружение, боевые механизмы инопланетян сумели оттеснить с занимаемых позиций четвертую роту. Киберы вели себя словно разумные существа. Собрав все силы на одном направлении, они пытались разорвать плотное кольцо окружения, чтобы через образовавшийся коридор вывести из-под огня своих подопечных.
Но не успели. Не смогли.
Взрывы гранат повредили чувствительные сенсоры.
Кумулятивные ракетные снаряды прожгли броню, расплавили электронные потроха.
Киберы умерли не сразу — они никогда не умирают сразу. Но, получив серьезные повреждения, они уже не могли противостоять людям.
И в этот момент, словно почувствовав, что прикрытия больше нет, уцелевшие под обстрелом экстерры двинулись на десантников.
Колония, только начавшая развиваться, была обречена. Крабоиды еще не набрались сил. Их панцири не окрепли. Их шипастые клешни не могли дотянуться до солдат
Если бы экстерров было больше, если бы им дали время расплодиться, развиться во взрослых особей, они лавиной захлестнули бы ряды бойцов. И ни огонь, ни пули, ни рвущиеся гранаты не смогли бы их остановить.
Но их было совсем мало.
И люди, конечно же, победили.
Люди всегда побеждали…
А потом, как обычно, прибыли мусорщики в скафандрах, и десантникам-победителям был дан приказ немедленно отойти и организовать оцепление…
У нас никто не погиб. Только три человека из четвертой роты были ранены. И один из них — тяжело…
Обо всем этом рассказали мне сегодня капрал Ягич, которого мы называем Гнутым, и сержант Хэллер, которого мы называем сержантом Хэллером.
— Пополнение ко мне? — спросил Павел у сестры. Она ответила не сразу. Она делала ответственную работу — взбивала подушки. Лишь закончив, отозвалась.
— Да.
— Двое? — решился уточнить Павел.
— Да
— А третьего куда?
— Не знаю.
— Он жив?
Сестра недовольно посмотрела на Павла, словно спрашивала: ну чего ты ко мне привязался? Ответила все же:
— Жив.
Разговаривать с ней больше не хотелось. И Павел молча смотрел, как она поправляет уже заправленные постели, разглаживает морщинки на свежих простынях.
Соседей привезли вечером, когда Павел собирался укладываться спать Все те же санитары, только ставшие еще угрюмей, вкатили в проем хромированные тележки, обвешанные капельницами, опутанные проводами. Быстро, в четыре руки, переложили пациентов на койки, повесили в изголовье таблички с фамилиями бойцов и исчезли.
— Привет, ребята, — неуверенно сказал Павел.
Его новые соседи, укрытые простынями, никак не отреагировали. Они даже не шевелились. Лежали, словно покойники в морге.
— Вы что, спите? — Павел спустил ноги на пол, подтянул к себе костыли, стоящие возле стены, оперся на них, поднялся. Шагнул к ближайшей койке. Прочитал на табличке.
— Живич… Эй, Живич! Ты жив?
Несомненно, боец был жив. Он дышал — грудь его поднималась и опускалась, ноздри, забитые черной щетиной, чуть заметно раздувались. Павел взял солдата за руку, потряс.
— Эй, друг, слышишь меня? Спишь, что ли? — Павел нащупал пульс на запястье. Сердце бойца билось ровно и уверенно.
— Должно быть, вкололи вам что-то, — вслух предположил Павел. — Ну, ладно. Давайте тогда спать, раз уж разговор не клеится.
Он доковылял до своей кровати, тяжело опустился на нее задом, отставил костыли. Посидел немного, пытаясь разглядеть фамилию другого своего соседа Но шрифт на табличке был слишком мелкий, и Павел мог разобрать лишь первую букву — “А”. Что там дальше? Ар… Арн.. Или Арх…
А не все ли равно…
— Не спишь еще? — Доктор появился незаметно. Вошел на цыпочках, тихо прикрыл за собой дверь.
Павел вздрогнул, чертыхнулся.
— Поседеешь тут с вами, док! Являетесь, словно привидение.
— А я и есть местное привидение, — усмехнулся пожилой доктор. — Как настроение?
— Нормально, — сказал Павел. — А кого это вы ко мне подложили?
— Уже слышал про бой под Ханхом?
— Да.
— Эти двое оттуда.
— Мне говорили, что раненых три человека.
— Один сейчас в реанимации. Состояние стабильное, организм молодой — должен выжить.
— А с этими что?
— У одного проникающее ранение брюшной полости, поврежден кишечник, сильная кровопотеря, у другого контузия, задет глаз, лопнула барабанная перепонка. Ничего особенного.
— Да уж… — Павел опрокинулся на подушку. — Мне просто повезло по сравнению с ними. Но я имел в виду другое: что с ними сейчас? Лежат, словно в коме.
— Побочное действие ряда препаратов, — сказал доктор. — Завтра они придут в себя.
— А ваши владения начинают оживать, док, — сказал Павел. — Работа закипит — прощай, скука.
— Даже и не знаю, стоит ли этому радоваться…
Они еще какое-то время разговаривали о всяких пустяках. Потом распрощались тепло, словно очень старые друзья. Припозднившийся док, оставив свои владения на попечение дежурной сестры, направился домой, в небольшую холостяцкую квартирку, набитую книгами и нестираной одеждой, а Павел выключил свет и завалился спать.
Неподалеку сопели новые соседи, и ночь теперь казалась не такой черной и пустой.
Рядовой Живич в первый же день на новом месте достал из потайного кармана крохотную плоскую фляжку с хорошим коньяком и предложил выпить за знакомство.
Рядовой Арнарсон в ответ на утреннее приветствие Павла уныло хмыкнул и отвернулся к стене.
Рядовой Живич носил прозвище Живчик.
Рядового Арнарсона все называли Викингом.
Но, несмотря на абсолютное несходство характеров, они были закадычными друзьями.
— …Ты только представь — два огроменных кибера прут прямехонько на нас! Земля буквально кипит от ударов пуль! Пламя, пыль, дым! Кто-то из наших вопит — отходим! А куда отходить? Подготовленных позиций позади нет: шаг назад сделаешь — и покатишься без остановки до самого рая. Ну, я хватаю гранатомет…
— Не было у тебя гранатомета, — буркнул Арнарсон, — не ври.
— Эх! — Живич обиженно махнул рукой. — Такую историю испортил!
— Еще придумаешь. — Арнарсон зевнул.
Павел сполз с подоконника. Он только что закончил выгонять сигаретный дым в открытую форточку — Живчик, не считаясь со строгим запретом врача, курил в палате.
— Я никогда не видел киберов живьем, — поделился Павел. — Только тренажеры и модели. Ну и в фильмах, разумеется.
— А экстерров видел? — спросил Живич.
— Я видел, как открылось яйцо. Внутри было несколько этих тварей, но я толком ничего не успел разглядеть. Мы их разнесли в клочья.
— А, конечно же! Группа сержанта Хэллера, помню. Вам здорово тогда повезло… У тебя контракт на сколько?
— На пять лет.
— Самый оптимальный срок! — одобрил Живчик. — За пять лет всякого насмотришься. И от жизни гражданской отвыкнуть не успеешь.
— Да я уже вроде бы отвык, — неуверенно сказал Павел.
— Это тебе только кажется! — заверил Живич. — Вот у нас с Викингом уже третий срок скоро закончится. Мы-то знаем, каково это — чувствовать себя солдатом до мозга костей. Вот, например, идешь ты по улице с девушкой под ручку и ловишь себя на мысли, что какую-то неловкость испытываешь. Начинаешь разбираться почему — и понимаешь: девушка-то не в ногу с тобой идет, не подстраивается. Отсюда и неудобство.
— Это ерунда, — сказал Арнарсон. — А вот когда идешь с девушкой под руку и думаешь: зачем она мне сдалась? У меня же карабин после стрельб не чищен, один такой стоит в пирамиде!
— Нет, — фыркнул Живчик. — Пример неудачный. Как раз это не военный образ мыслей. Это старость в тебе говорит.
— Да я моложе тебя!
— На месяц!
— Но все думают, что лет на пять!
— Пускай думают! А вот девчонки точно знают, кто из нас двоих еще о-го-го, а кто — э-хе-хе!
— Ты его не слушай, — обратился к Павлу Арнарсон. Он уже сам не рад был, что ввязался в разговор. — У меня с этим делом все в порядке.
— Просто случай один был, — встрял Живчик. — Называется Большая Осечка!
— Хватит уже!
— Да ничего! — Живчик заерзал на койке, совершая недвусмысленные телодвижения. — С кем не бывает! Это возраст, привыкай.
Арнарсон, похоже, всерьез обиделся. Он отвернулся к стене, с головой накрылся одеялом. Затих — притворился спящим.
— Слушай, а тебе долго здесь еще обитать? — спросил Живчик у Павла.
— Еще неделю, наверное.
— Да… Здорово тебя наш Титан отделал. Хорошо, что совсем не убил… Странный он какой-то. Слышал что-нибудь об этом?
— Нет.
— Еще услышишь, — уверенно заявил Живич.
— А что именно?
— Да так… Разное…
— И все же…
— Ну, за все поручиться не могу, но сам видел, как он на спор задерживает дыхание на пять минут. Представляешь! Пять минут не дышит! Веришь? Я бы не поверил!
Павел вдруг отчетливо вспомнил:
…Лицо Некко налилось кровью, опухло. Шея вздулась, проступили сквозь кожу сизые жуткие вены. На серых губах пузырилась пена, густая слюна текла по щеке…
— Верю, — сказал Павел. — Я ведь душил его на ринге. По всем правилам.
…Некко не дышал. Он не мог дышать…
— Сам он утверждает, что может отключать боль. Я пару раз видел, как он иглой протыкает себе ладонь. Вот здесь. Насквозь.
— Зачем? — спросил Павел, невольно поежившись и вспомнив, как Некко выкручивался из болевых захватов.
— Не знаю. Мне кажется, он получает от этого удовольствие. Не от самоистязания, конечно, а от того, что на это смотрят другие люди. Он ненормальный. Я не понимаю, как он прошел медкомиссию… — Живич помолчал. Добавил: — А еще я слышал, что он режет себя ножом и каким-то образом останавливает кровь, а потом и вовсе заживляет рану. Не знаю, сам не видел. Но допускаю, что это правда. Ты ведь сильно помял его тогда на ринге, правда? Сразу после схватки я видел его разбитую губу и синяк на скуле. А утром его лицо было чистое. Никаких следов драки! Как такое возможно? Я не знаю.
— Ты не сказал, что он видит в темноте. — Забыв обиду, повернулся к товарищам заинтересовавшийся разговором Арнарсон.
— Да! — вспомнил Живчик. — Некко видит в темноте. Как кошка. Или как летучая мышь. Человек-летучая мышь. Бэтмен. Может быть, стоило дать ему это прозвище?
— Скоро ты будешь обращаться к нему по званию и фамилии, — сказал Арнарсон. — Капрал Некко — вот его единственное имя.
— Ему доверяют отделение? — спросил Павел.
— Да, — вздохнул Живич. — Наше отделение. Не понимаю только, за какие такие заслуги.
— У него есть связи там. — Арнарсон, понизив голос, ткнул пальцем в потолок. — Наверху. На самом верху!
— Ты-то откуда знаешь? — недоверчиво спросил Живич.
— А ты подумай получше. Некко явно кто-то продвигает.
— Думаешь, он чей-то родственник?
— Вполне возможно…
— Да… — Живич почесал затылок. — Лучше с этим Некко не связываться. Как бы чего не вышло…
Тема исчерпалась.
Живич вытащил из-под матраца еще одну сигарету, попросил Павла выглянуть в коридор, не видно ли доктора. Закурил, пуская дым струей в сторону форточки, глухо покашливая в кулак.
Близилось время ужина, потом должны были начаться вечерние процедуры.
— Да, — ответил Павел. — Нас учили. Вроде бы ничего сложного — тут всего две кнопки.
— Дело не в кнопках, — сказал Цеце. — Ну да ничего Со временем разберешься. Самое главное…
— Есть еще кое-какие новости, — сказал Гнутый, жестом попридержав разговорившегося Цеце. — Зверь вернулся.
— Да ну! — Павел улыбнулся. — И как он?
— Не очень, — вместо Гнутого ответил Рыжий. — Теперь он больше похож на звереныша, а не на Зверя.
— Что с ним? — Павел чуть приподнялся.
— Ничего страшного, — сказал Гнутый, недовольно посмотрев на Рыжего. — Сняли с человека звание, лишили наград. Он больше не капрал. Обычный рядовой.
— Еще легко отделался, — пробормотал Рыжий.
— Так что я продолжаю командовать отделением, — сказал Гнутый. — Через полгода, если удержусь на месте, в чем я сильно сомневаюсь, дадут мне постоянное звание.
— Передавайте Зверю привет; — наказал Павел.
— Обязательно. Да мы его на днях самого сюда приведем. Пусть посмотрит на тебя в гипсе, может, тогда почувствует себя лучше.
— Кстати, — вспомнил Цеце, — ходили мы в четвертую роту, со всеми долгами расплатились. Так что, Писатель, с нас причитается. Как только отсюда выйдешь, обязательно отметим.
— А как там мой противник? — поинтересовался Павел, стараясь казаться равнодушным.
— Уж лучше, чем ты, — сказал Рыжий. — Ни синяков на нем, ни ссадин. Ходят слухи, ему хотят доверить отделение. Их капрал подал рапорт о переводе. Почему — никто толком сказать не может.
Павел вспомнил драку на пустыре возле складов. Человека, лежащего на земле. Его разбитое лицо, кровь, текущую из ноздрей, алыми каплями падающую в пыль. Какие у него были нашивки? Уж не капральские ли?
“Грязное солдатское белье должно оставаться в казармах…”
— Но мы сейчас на первом месте в Форпосте, — сказал Гнутый.
— На каком таком месте? — не понял Павел.
— Ну, счет у нас выше всех, несмотря на твой проигрыш в финальном бою.
— Какой счет? Ничего не понимаю!
— Да в Игре! — пояснил Цеце. — Мы уничтожили яйцо. За это получили сотню очков. Оторвались ото всех, ушли далеко вперед. Хорошее начало на новом месте — сержант наш страшно доволен.
— Понял, — сказал Павел. — А что за прок в этой Игре? Какой нам интерес?
— А ты что, не знаешь? — Гнутый с недоверием глянул на Павла.
— Салага! — хмыкнул Цеце.
— Зеленый! — усмехнулся Рыжий.
— Эй, хватит! — Павел завозился, поскрипывая койкой. — Лучше объясните все как следует.
— А чего тут объяснять? — сказал Рыжий.
— Каждый год победителям достается три миллиона, — сказал Цеце.
— И никаких тебе налогов, — добавил Гнутый.
— Три миллиона, — не поверил Павел. — Разыгрываете?
— Нет. Правила простые: в игре участвуют подразделения Форпостов не крупнее взвода. Сперва они подают заявку, потом им приходит письмо, где подробно изложены все правила и приведен устав. Первый взнос в призовой фонд составляет сто долларов с человека. Потом плата уменьшается в зависимости от того, на какой позиции находятся игроки. Мы сейчас отчисляем в фонд Игры по двадцать долларов каждую неделю. Каждый. И ты в том числе.
— Три миллиона на взвод… Это же по сто тысяч на человека!
— Примерно так и есть, — согласился Цеце. — Неплохой куш, не правда ли? И делать ничего не надо — лишь лучше всех выполнять свою работу.
— И за что начисляются очки? — поинтересовался Павел.
— За все, — сказал Рыжий. — Но в основном за убитых экстерров. Если тебе интересно, завтра принесу правила.
— И неужели никто не пытался приписать себе побольше баллов?
— Обмануть систему непросто, — сказал Гнутый. — Конечно, приписки бывают. Но редко, и в основном по мелочам. Уж больно велик риск. Если обман будет раскрыт, позор на весь мир обеспечен, да и с Игрой можно навсегда распрощаться.
— Три миллиона… — пробормотал Павел, прикидывая, на что можно было бы потратить такую сумму. — Сто тысяч на человека…
— Дело не только в деньгах, — сказал Гнутый — В прошлогодней Игре победил взвод сержанта Шишеля — я встречался с ним в Новой Зеландии. И знаете, где сейчас эти ребята?
— На Ямайке, — сказал Цеце, вздохнув, и мечтательно закатил глаза. — Земной рай!
— Победители Игры могут сами выбирать место службы, — сказал Рыжий.
— Если захотят служить дальше, — добавил Гнутый. Они замолчали, думая об одном и том же, мечтая…
Первым очнулся Гнутый.
— Ладно, нам пора, — сказал он. — А то как бы док не пришел.
— На днях обязательно заглянем еще, — сказал Цеце. Рыжий просто кивнул.
Они ушли, не затягивая прощание. Тихо закрылась дверь, и в палате снова стало пусто и одиноко.
Павел полежал чуть-чуть, глядя в потолок, собираясь с мыслями, потом вздохнул, заставил себя улыбнуться, громким голосом велел диктофону включиться и, выдержав паузу, стал размеренно, обдумывая каждую фразу, надиктовывать полученные от товарищей новости.
2
Три дня прошло, а казалось, что целая неделя.Павел уже стал привыкать к новому распорядку. Он много спал. Ел, когда хотел и сколько хотел. Делал дневниковые записи. Разговаривал с навещающими его друзьями, с мамой и девчонками, с доктором. Он много думал, особенно жутковато тихими ночами, когда сон не шел и просыпалась боль. Мысли его были аморфны, неконкретны. Часто он грезил, теряя связь с реальностью, и тогда какие-то странные непознаваемые образы наводняли его сознание.
С первого июля все системы, все службы и подразделения Форпоста начали функционировать в нормальном режиме боевого дежурства, но для Павла перемены эти прошли незамеченными. Разве только товарищи стали приходить чуть реже. И новости, которые они приносили, несколько изменились: меньше стало бытовых подробностей, больше разговоров об оружии, о предстоящих рейдах, о разведывательных данных по зоне ответственности Форпоста.
Слушая рассказы товарищей, Павел чувствовал себя заключенным. Он был заперт в четырех стенах, они отгораживали его от настоящей жизни, и он ничего не мог с этим поделать.
Док, терпеливо выслушивая жалобы пациента, говорил, что лечение продлится никак не меньше двух недель.
Две недели в заключении, и это в то самое время, когда Форпост только начинает работу! Это была самая большая несправедливость в жизни Павла. По крайней мере так считал он сам.
Дни, проведенные на больничной койке, изменили его.
Павел стал более раздражительным, возбудимым. Теперь он почти не улыбался, а шутки его стали колкими. Впрочем, Павел этого не замечал. И только когда приходила Тина, он снова становился собой
3
— Мы уезжаем завтра, — сказала Тина, глядя Павлу в глаза. — Рано утром. Зайти к тебе не будет возможности.Мама, стоя за кроватью, украдкой вытирала слезы. Серьезная Наташа сидела на постели, осторожно держала брата за пальцы, высунувшиеся из гипсовой скорлупы.
— Я вам буду писать, — сказал Павел. — Вы за меня не волнуйтесь, я поправлюсь.
— Доктор сказал, что у тебя все будет в порядке, — сказала Тина, чуть улыбнувшись. — Даже нос твой останется прямым.
— Вы уж извините меня, что так получилось, — вздохнув, сказал Павел. — Испортил вам весь отдых.
— Ну что ты, сынок. — Мама положила мокрую от слез руку ему на лоб. — Мы очень рады, что побыли у тебя. Вчера твои товарищи приходили к нам в гостиницу, рассказывали о тебе много хорошего… Ты все сделал правильно. Не переживай.
Наташа сжала ладонь брата.
— У меня для тебя подарок. — Она расстегнула свою маленькую сумочку, сунула в нее руку.
— Что там у тебя? — улыбнулся сестренке Павел.
— Это тебе на счастье. — Наташа зажала что-то в руке. — Месяц назад мы классом ездили в Крым, и на пляже я нашла это… — Она разжала кулак. На маленькой ладошке лежала старинная монетка. — Учитель сказал, что раньше была такая примета — бросать деньги, чтобы потом вернуться на это место… — Наташа вложила монетку в руку брату. Сказала с нажимом: — Я хочу чтобы ты вернулся.
— Спасибо, — сказал Павел. — Может быть, мне скоро дадут отпуск. И я приеду к вам.
— Будем ждать…
Они говорили еще долго, все никак не могли наговориться, не могли расстаться. Они понимали, что сегодняшний разговор последний и не известно, когда еще доведется встретиться. Наконец мама поманила за собой дочку:
— Пойдем, Ната. Подождем Тину на улице.
Они поцеловали Павла, прижались к нему на прощание, потом одинаково отстранились, словно оторвались, и вместе вышли из палаты, синхронно оглянувшись на пороге.
Павел и Тина остались наедине.
Какое-то время они напряженно смотрели друг на друга, словно хотели запечатлеть в памяти этот момент. Потом Тина, разом обмякнув, потянулась вперед, всхлипнула, выдохнула:
— Паша!
Он приобнял ее, чувствуя себя страшно неловким.
— Помнишь, что ты мне обещал? — спросила она, уткнувшись в его плечо.
— Когда?
— Ночью. Возле гостиницы. Ты обещал вернуться. Что бы ни случилось. Ты слово давал! Помнишь?
— Да.
— Ты вернешься?
Павел ответил не сразу. Тина подняла голову, посмотрела ему в глаза:
— Обещай, что вернешься!
Павел кивнул осторожно.
— Постараюсь. Я сделаю все, что в моих силах. Обещаю!
Она снова припала к нему. Прошептала горячо:
— Я люблю тебя!
— Я всегда тебя любил, — сказал он.
4
Вечером следующего дня ему рассказывали, как они уезжали.Рейсовый автобус немного задержался, и мама волновалась. Тина несколько раз выходила за КПП, смотрела на дорогу. Наташа сидела на единственном чемодане, играла стреляной гильзой, которую подарил ей Шайтан.
Проводить их пришел лейтенант Уотерхилл. Он стоял чуть в стороне, прислонившись к смолистому стволу высокой сосны и все приговаривал:
— Вы не волнуйтесь. Мы Павла в обиду не дадим. Не волнуйтесь. Все будет хорошо ..
Когда бус наконец-то пришел, на остановке появились запыхавшиеся Гнутый и Цеце. Несмотря на раннее время, они все же сумели покинуть казармы и даже смогли проникнуть в закрытый для посещений медицинский модуль. С собой они принесли диктофон.
— Привет, ма. — Голос Паши звучал немного сонно, запись была сделана несколько минут назад. — Я очень хотел бы вас проводить, но кровать моя далеко не уедет, хоть она и на колесах. Я рад, что вы меня навестили. Ма, ты не переживай. Я буду часто писать. И мы скоро увидимся, я уверен… Натаха, выше нос! Твой подарок сейчас у меня в руке… Тинка, ты слышишь меня? Я вернусь. Я обязательно вернусь. Обещаю…
Опаздывающий водитель ругался, грозился бросить не желающих занимать свои места пассажиров. Гнутый взывал к его совести. Цеце просто угрожал расправой. Лейтенант Уотерхилл на всякий случай прошел в КПП, наказал дежурным пока не открывать ворота.
— …Я вас всех люблю, — последние слова Павла. — Счастливого пути.
Шипение и щелчок — словно жирная точка.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
6.07.2068
Лечение идет нормально. Мне уже позволено самостоятельно передвигаться на костылях. Должен сказать, это не лучший способ перемещения из возможных. С нетерпением жду, когда снимут гипс и железные оковы. Док говорит, что освободит меня не раньше чем через неделю. Если я выражаю недовольство темпами лечения, он ворчит. Утверждает, что в старые времена с такими травмами я провалялся бы в койке целый месяц.Я рад, конечно, что медицина ушла далеко вперед, но это не примиряет меня с действительностью.
Сегодня меня навестили Гнутый и сержант Хэллер. Рассказали о первом (если не считать того, где мы уничтожили яйцо экстерров) боевом вылете.
Я слушал и завидовал.
В Монголии, неподалеку от селения Ханх, приземлился корабль экстерров. На его борту было около двух десятковкиберов и пять вызревших яиц. Корабль был обнаружен за несколько минут до посадки, и перехватчики не успели его сбить. На высокой скорости корабль пошел на снижение и практически врезался в землю. Тем не менее он остался невредим. Пилоты перехватчиков засекли точное место падения, и через двадцать минут на эту точку обрушились управляемые через спутник ракеты. Еще через десять минут на цель вышло звено бомбардировщиков. Корабль экстерров был уничтожен. Но его катапульты все же успели выбросить яйца. И киберы заняли позиции.
Ситуация осложнялась тем, что неподалеку от места приземления корабля экстерров располагалось крупное животноводческое хозяйство. Потому бомбить все прилегающие территории представлялось невозможным. Тем не менее, как выяснилось позже, основные силы врага были уничтожены именно в результате ракетных и бомбовых ударов. К моменту прибытия десантных отрядов раскрылись два яйца. Беременных самок охраняли четыре кибера и двенадцать недоразвитых самцов. Гнутый сказал, что это были крабоиды — не самые опасные твари, довольно медлительные, вооруженные лишь парой клешней, но очень живучие, защищенные хитиновой броней, которую сложно пробить даже из крупнокалиберного пулемета.
Схватка получилась скоротечной.
Штурмовые группы двух десантных рот — первой и четвертой — окружили место высадки экстерров и двинулись по направлению к разрушенному космическому кораблю, постепенно сжимая кольцо. Только что вылупившиеся экстерры еще не успели найти себе убежище. Их было видно издалека, и отряды Форпоста, не приближаясь, открыли плотный перекрестный огонь по копошащимся тварям. Киберы попытались защитить развивающуюся колонию, но после бомбежки их осталось не так много. Тем не менее, облаченные в броню, несущие на себе мощнейшее вооружение, боевые механизмы инопланетян сумели оттеснить с занимаемых позиций четвертую роту. Киберы вели себя словно разумные существа. Собрав все силы на одном направлении, они пытались разорвать плотное кольцо окружения, чтобы через образовавшийся коридор вывести из-под огня своих подопечных.
Но не успели. Не смогли.
Взрывы гранат повредили чувствительные сенсоры.
Кумулятивные ракетные снаряды прожгли броню, расплавили электронные потроха.
Киберы умерли не сразу — они никогда не умирают сразу. Но, получив серьезные повреждения, они уже не могли противостоять людям.
И в этот момент, словно почувствовав, что прикрытия больше нет, уцелевшие под обстрелом экстерры двинулись на десантников.
Колония, только начавшая развиваться, была обречена. Крабоиды еще не набрались сил. Их панцири не окрепли. Их шипастые клешни не могли дотянуться до солдат
Если бы экстерров было больше, если бы им дали время расплодиться, развиться во взрослых особей, они лавиной захлестнули бы ряды бойцов. И ни огонь, ни пули, ни рвущиеся гранаты не смогли бы их остановить.
Но их было совсем мало.
И люди, конечно же, победили.
Люди всегда побеждали…
А потом, как обычно, прибыли мусорщики в скафандрах, и десантникам-победителям был дан приказ немедленно отойти и организовать оцепление…
У нас никто не погиб. Только три человека из четвертой роты были ранены. И один из них — тяжело…
Обо всем этом рассказали мне сегодня капрал Ягич, которого мы называем Гнутым, и сержант Хэллер, которого мы называем сержантом Хэллером.
1
Сперва в палате Павла появились две койки. Их притащили угрюмые санитары, поставили в свободных углах и молча удалились. Потом пришла незнакомая сестра, молодая и некрасивая, поздоровалась сухо, принялась стелить белье. На секунду в дверь заглянул чем-то озабоченный док и тут же исчез.— Пополнение ко мне? — спросил Павел у сестры. Она ответила не сразу. Она делала ответственную работу — взбивала подушки. Лишь закончив, отозвалась.
— Да.
— Двое? — решился уточнить Павел.
— Да
— А третьего куда?
— Не знаю.
— Он жив?
Сестра недовольно посмотрела на Павла, словно спрашивала: ну чего ты ко мне привязался? Ответила все же:
— Жив.
Разговаривать с ней больше не хотелось. И Павел молча смотрел, как она поправляет уже заправленные постели, разглаживает морщинки на свежих простынях.
Соседей привезли вечером, когда Павел собирался укладываться спать Все те же санитары, только ставшие еще угрюмей, вкатили в проем хромированные тележки, обвешанные капельницами, опутанные проводами. Быстро, в четыре руки, переложили пациентов на койки, повесили в изголовье таблички с фамилиями бойцов и исчезли.
— Привет, ребята, — неуверенно сказал Павел.
Его новые соседи, укрытые простынями, никак не отреагировали. Они даже не шевелились. Лежали, словно покойники в морге.
— Вы что, спите? — Павел спустил ноги на пол, подтянул к себе костыли, стоящие возле стены, оперся на них, поднялся. Шагнул к ближайшей койке. Прочитал на табличке.
— Живич… Эй, Живич! Ты жив?
Несомненно, боец был жив. Он дышал — грудь его поднималась и опускалась, ноздри, забитые черной щетиной, чуть заметно раздувались. Павел взял солдата за руку, потряс.
— Эй, друг, слышишь меня? Спишь, что ли? — Павел нащупал пульс на запястье. Сердце бойца билось ровно и уверенно.
— Должно быть, вкололи вам что-то, — вслух предположил Павел. — Ну, ладно. Давайте тогда спать, раз уж разговор не клеится.
Он доковылял до своей кровати, тяжело опустился на нее задом, отставил костыли. Посидел немного, пытаясь разглядеть фамилию другого своего соседа Но шрифт на табличке был слишком мелкий, и Павел мог разобрать лишь первую букву — “А”. Что там дальше? Ар… Арн.. Или Арх…
А не все ли равно…
— Не спишь еще? — Доктор появился незаметно. Вошел на цыпочках, тихо прикрыл за собой дверь.
Павел вздрогнул, чертыхнулся.
— Поседеешь тут с вами, док! Являетесь, словно привидение.
— А я и есть местное привидение, — усмехнулся пожилой доктор. — Как настроение?
— Нормально, — сказал Павел. — А кого это вы ко мне подложили?
— Уже слышал про бой под Ханхом?
— Да.
— Эти двое оттуда.
— Мне говорили, что раненых три человека.
— Один сейчас в реанимации. Состояние стабильное, организм молодой — должен выжить.
— А с этими что?
— У одного проникающее ранение брюшной полости, поврежден кишечник, сильная кровопотеря, у другого контузия, задет глаз, лопнула барабанная перепонка. Ничего особенного.
— Да уж… — Павел опрокинулся на подушку. — Мне просто повезло по сравнению с ними. Но я имел в виду другое: что с ними сейчас? Лежат, словно в коме.
— Побочное действие ряда препаратов, — сказал доктор. — Завтра они придут в себя.
— А ваши владения начинают оживать, док, — сказал Павел. — Работа закипит — прощай, скука.
— Даже и не знаю, стоит ли этому радоваться…
Они еще какое-то время разговаривали о всяких пустяках. Потом распрощались тепло, словно очень старые друзья. Припозднившийся док, оставив свои владения на попечение дежурной сестры, направился домой, в небольшую холостяцкую квартирку, набитую книгами и нестираной одеждой, а Павел выключил свет и завалился спать.
Неподалеку сопели новые соседи, и ночь теперь казалась не такой черной и пустой.
2
Рядовой Живич был плешив, невысок ростом, кривоног и пучеглаз, но, несмотря на все эти внешние недостатки, он оказался на удивление жизнерадостным и общительным человеком. Его окривевший сослуживец по фамилии Арнарсон, мускулистый рослый блондин, напротив, держался замкнуто, был мрачен и вроде бы даже озлоблен на жизнь.Рядовой Живич в первый же день на новом месте достал из потайного кармана крохотную плоскую фляжку с хорошим коньяком и предложил выпить за знакомство.
Рядовой Арнарсон в ответ на утреннее приветствие Павла уныло хмыкнул и отвернулся к стене.
Рядовой Живич носил прозвище Живчик.
Рядового Арнарсона все называли Викингом.
Но, несмотря на абсолютное несходство характеров, они были закадычными друзьями.
— …Ты только представь — два огроменных кибера прут прямехонько на нас! Земля буквально кипит от ударов пуль! Пламя, пыль, дым! Кто-то из наших вопит — отходим! А куда отходить? Подготовленных позиций позади нет: шаг назад сделаешь — и покатишься без остановки до самого рая. Ну, я хватаю гранатомет…
— Не было у тебя гранатомета, — буркнул Арнарсон, — не ври.
— Эх! — Живич обиженно махнул рукой. — Такую историю испортил!
— Еще придумаешь. — Арнарсон зевнул.
Павел сполз с подоконника. Он только что закончил выгонять сигаретный дым в открытую форточку — Живчик, не считаясь со строгим запретом врача, курил в палате.
— Я никогда не видел киберов живьем, — поделился Павел. — Только тренажеры и модели. Ну и в фильмах, разумеется.
— А экстерров видел? — спросил Живич.
— Я видел, как открылось яйцо. Внутри было несколько этих тварей, но я толком ничего не успел разглядеть. Мы их разнесли в клочья.
— А, конечно же! Группа сержанта Хэллера, помню. Вам здорово тогда повезло… У тебя контракт на сколько?
— На пять лет.
— Самый оптимальный срок! — одобрил Живчик. — За пять лет всякого насмотришься. И от жизни гражданской отвыкнуть не успеешь.
— Да я уже вроде бы отвык, — неуверенно сказал Павел.
— Это тебе только кажется! — заверил Живич. — Вот у нас с Викингом уже третий срок скоро закончится. Мы-то знаем, каково это — чувствовать себя солдатом до мозга костей. Вот, например, идешь ты по улице с девушкой под ручку и ловишь себя на мысли, что какую-то неловкость испытываешь. Начинаешь разбираться почему — и понимаешь: девушка-то не в ногу с тобой идет, не подстраивается. Отсюда и неудобство.
— Это ерунда, — сказал Арнарсон. — А вот когда идешь с девушкой под руку и думаешь: зачем она мне сдалась? У меня же карабин после стрельб не чищен, один такой стоит в пирамиде!
— Нет, — фыркнул Живчик. — Пример неудачный. Как раз это не военный образ мыслей. Это старость в тебе говорит.
— Да я моложе тебя!
— На месяц!
— Но все думают, что лет на пять!
— Пускай думают! А вот девчонки точно знают, кто из нас двоих еще о-го-го, а кто — э-хе-хе!
— Ты его не слушай, — обратился к Павлу Арнарсон. Он уже сам не рад был, что ввязался в разговор. — У меня с этим делом все в порядке.
— Просто случай один был, — встрял Живчик. — Называется Большая Осечка!
— Хватит уже!
— Да ничего! — Живчик заерзал на койке, совершая недвусмысленные телодвижения. — С кем не бывает! Это возраст, привыкай.
Арнарсон, похоже, всерьез обиделся. Он отвернулся к стене, с головой накрылся одеялом. Затих — притворился спящим.
— Слушай, а тебе долго здесь еще обитать? — спросил Живчик у Павла.
— Еще неделю, наверное.
— Да… Здорово тебя наш Титан отделал. Хорошо, что совсем не убил… Странный он какой-то. Слышал что-нибудь об этом?
— Нет.
— Еще услышишь, — уверенно заявил Живич.
— А что именно?
— Да так… Разное…
— И все же…
— Ну, за все поручиться не могу, но сам видел, как он на спор задерживает дыхание на пять минут. Представляешь! Пять минут не дышит! Веришь? Я бы не поверил!
Павел вдруг отчетливо вспомнил:
…Лицо Некко налилось кровью, опухло. Шея вздулась, проступили сквозь кожу сизые жуткие вены. На серых губах пузырилась пена, густая слюна текла по щеке…
— Верю, — сказал Павел. — Я ведь душил его на ринге. По всем правилам.
…Некко не дышал. Он не мог дышать…
— Сам он утверждает, что может отключать боль. Я пару раз видел, как он иглой протыкает себе ладонь. Вот здесь. Насквозь.
— Зачем? — спросил Павел, невольно поежившись и вспомнив, как Некко выкручивался из болевых захватов.
— Не знаю. Мне кажется, он получает от этого удовольствие. Не от самоистязания, конечно, а от того, что на это смотрят другие люди. Он ненормальный. Я не понимаю, как он прошел медкомиссию… — Живич помолчал. Добавил: — А еще я слышал, что он режет себя ножом и каким-то образом останавливает кровь, а потом и вовсе заживляет рану. Не знаю, сам не видел. Но допускаю, что это правда. Ты ведь сильно помял его тогда на ринге, правда? Сразу после схватки я видел его разбитую губу и синяк на скуле. А утром его лицо было чистое. Никаких следов драки! Как такое возможно? Я не знаю.
— Ты не сказал, что он видит в темноте. — Забыв обиду, повернулся к товарищам заинтересовавшийся разговором Арнарсон.
— Да! — вспомнил Живчик. — Некко видит в темноте. Как кошка. Или как летучая мышь. Человек-летучая мышь. Бэтмен. Может быть, стоило дать ему это прозвище?
— Скоро ты будешь обращаться к нему по званию и фамилии, — сказал Арнарсон. — Капрал Некко — вот его единственное имя.
— Ему доверяют отделение? — спросил Павел.
— Да, — вздохнул Живич. — Наше отделение. Не понимаю только, за какие такие заслуги.
— У него есть связи там. — Арнарсон, понизив голос, ткнул пальцем в потолок. — Наверху. На самом верху!
— Ты-то откуда знаешь? — недоверчиво спросил Живич.
— А ты подумай получше. Некко явно кто-то продвигает.
— Думаешь, он чей-то родственник?
— Вполне возможно…
— Да… — Живич почесал затылок. — Лучше с этим Некко не связываться. Как бы чего не вышло…
Тема исчерпалась.
Живич вытащил из-под матраца еще одну сигарету, попросил Павла выглянуть в коридор, не видно ли доктора. Закурил, пуская дым струей в сторону форточки, глухо покашливая в кулак.
Близилось время ужина, потом должны были начаться вечерние процедуры.