Страница:
— Ладно тебе, Рыжий, парня запугивать, — сказал Гнутый, открывая дверцу клетки и вынимая недовольно фыркающего кота.
— А я не запугиваю. — Рыжий холодно улыбался, глядя Павлу в лицо. — Я ему правду рассказываю. То, чего в учебке не говорят. То, о чем брехуны молчат.
Снова стало тихо. Гнутый отпустил хота на пол, и зверь, оказавшись в новой, незнакомой обстановке, стал, осторожничая, исследовать казарму, то и дело поглядывая на хозяина. Бойцы с интересом наблюдали за осваивающимся животным.
Через минуту свет в казарме погас. Только по углам горели синим светом маленькие ночники.
— Отбой! — крикнул в коридоре дежурный. И предупредил тоном пониже: — Сержант идет!
— Я иду! — рявкнул через пару секунд знакомый голос, и широкая тень заслонила дверной проем. — Почему еще не спим?
— Ладно тебе, сержант, — буркнул Ухо, расшнуровывая ботинки. — Начальников тут нет, не выделывайся.
— Зверя своего опять выпустил… — Сержант присел на корточки, потянулся к оскалившемуся, зашипевшему коту. — Гнутый! Я же говорил, чтоб зверюга твоя в клетке сидела!
— А он крысу ловит… — Гнутый, озабоченно хмурясь, заглянул под кровать. — Только что тут пробежала. Вот мы его и выпустили.
— Крысу? — недоверчиво переспросил сержант. — Врешь ведь!
— Вон, русский подтвердит. — Гнутый кивнул в сторону Павла.
— Врет? — с затаенной надеждой спросил сержант у Павла.
— Что-то промелькнуло… И, кажется, не экстерр.
Сержант скривился, пробурчал что-то сердитое, почти наверняка зная, что его дурят.
— Что сказали на совещании, сержант? — Шайтан высунул из-под одеяла нос и зевнул.
— Ничего хорошего. Объявили мне выговор за твои небритые уши.
— Эх, нехорошо так говорить! — обиженный Шайтан? отвернулся к стене.
Сержант усмехнулся:
— Ладно, всем спать. Возможно, ночью будет учебная тревога, начальство хочет с вами познакомиться. Так что убирайте своего зверя в клетку, а то наступите еще ненароком… А ты, писатель, обувайся. Я тебе обещал два часа занятий на плацу? Думал, я забыл? Я ничего не забываю! Потому что у меня тоже есть блокнот, и я тоже умею писать! Быстро! Выходи строиться перед казармой!
— Гениально, сэр! — воскликнул вдруг Гнутый, устремляя в потолок указательный палец.
— Что? — С подозрением глянул на него сержант.
— Писатель! Это гениально!
— Да?
Гнутый, шлепая по полу босыми ногами, подбежал к обувающемуся Павлу, хлопнул его по плечу и проговорил нараспев:
— Нарекаю тебя Писателем!
Заскрипели кровати, раздались первые хлопки, зазвучали веселые голоса:
— Писатель! Писатель! С новым именем тебя, молодой!
— Тихо! Тихо, черти! — пытался унять нарастающий шум сержант. — Марш-бросок устрою вам завтра! Заткнитесь!
Но уже почти вся казарма гудела:
— Эй, Писатель! Когда именины? Новое имя полагается обмыть! С первой же выплаты! Писатель, слышишь! Нас не забудь позвать!.. — От других взводов, стуча голыми пятками, прибежали закутанные в простыни послы. Они выстроились в очередь и с серьезными минами, но с веселыми искорками в глазах подходили к смущенному Павлу церемонно жали руку, представлялись, витиевато поздравляли с новым именем.
Сержант, выругавшись, махнул рукой на творящийся беспорядок и присел рядом с Гнутым, с некоторой опаской поглаживая недовольного, но великодушного кота, по-кошачьи свернувшегося на коленях у хозяина.
А рота все никак не могла успокоиться. И даже когда сконфуженный именинник в сопровождении надувшегося сержанта ушел на улицу, развеселившиеся бойцы еще долго смеялись, шутили, подначивали друг друга, не обращая внимания на дежурного, жалобно призывающего их к порядку.
Военные люди любят праздники.
— Почему не спите, сержант?
— Помощник командира четвертого взвода первой десантной роты, стафф-сержант Хэллер, сэр!
— Я спрашиваю, почему не спите, сержант Хэллер?
— Отрабатываем наложенное взыскание, сэр!
Павел стоял, вытянувшись по стойке “смирно”, высоко вздернув подбородок, таращась прямо перед собой, как было предписано уставом.
— Фамилия?
— Рядовой Голованов, сэр! — ответил за своего подчиненного сержант. И, словно оправдывая его, чуть тише добавил: — Он только что из учебного центра.
— Голованов… — медленно проговорил уорент-офицер. — Русский?
— Так точно, сэр! — отозвался сержант.
— Что за фамилии у вас, русских, — пробурчал уорент-офицер, разглядывая застывшего, безмолвствующего Павла. Не дождавшись ответа, махнул рукой: — Ладно, продолжайте… — Он повернулся, намереваясь вернуться в штаб, в каморку дежурного, где остались старший офицер и солдат-посыльный, но вспомнил что-то я снова обратился к сержанту:
— Хэллер!
— Да, сэр!
— Закурить есть?
— Так точно, сэр!
— Дай сигарету.
— Пожалуйста, сэр! — Сержант красиво и четко — словно специально тренировался — выхватил из нагрудного кармана пачку сигарет, протянул уорент-офицеру. Тот вытащил одну сигарету, помедлив, поразмыслив, взял еще одну. Поблагодарил:
— Спасибо. Свои кончились, а ночь длинная.
— Да, сэр.
— Вы тут недолго давайте. Перед рассветом тревога может быть. Отсыпайтесь.
— Ясно, сэр. Скоро закончим.
— Ну-ну…
Уорент-офицер, спрятав трофейные сигареты за обшлаг кителя, ушел. И муштра возобновилась.
Было уже совсем темно. Над черными сопками поднялся в звездное небо месяц — тонкий, словно след от ногтя. Из-за темных казарм, с той стороны посадочной площадки, где стояли ангары, доносилось грохотание, слышалось мерное постукивание, там зарницами вспыхивали отблески электросварки — техники разбирались с новым оборудованием, проверяли его, доводили до ума — времени у них почти не оставалось, и они трудились даже ночами. Главный инженер Форпоста был настоящим фанатиком работы…
— Все на сегодня, — устало сказал сержант через полчаса. — Покурим и пойдем спать. После прогулки на свежем воздухе спится хорошо, по себе знаю. Сигареты есть?
— Я не курю, сэр.
— Это правильно. — Сержант мял в пальцах сигарету. — Я до армии тоже не курил. А тут начал.
Они присели на ступенях трибуны, с которой не так давно приветствовал их начальник отдела информации — брехун, если говорить проще.
Сержант щелкнул зажигалкой, поднес огонек к сигарете, затянулся, выдохнул дым в ночное небо. Долго смотрел на месяц. Сказал тихо:
— На Луне, по последним данным, шесть баз экстерров.
Павел тоже посмотрел в небо. Нашел среди звезд красную искорку — возможно, Марс. Сказал:
— И на Марсе три.
— Да… И вроде бы на спутниках Юпитера. А может, и еще где-то… Далеко, чертовы твари. Нам до них не дотянуться.
— Когда-нибудь, сэр, мы очистим от них всю Солнечную систему.
— Когда-нибудь…
Павел смотрел в небо и вспоминал дом. Думал об отце, которого совсем не помнил. О матери и сестре. О Тинке — впечатлительной, смешливой Тинке, веселой девчонке, которая однажды вдруг изменилась, стремительно повзрослела.
А когда-то они тоже вот так смотрели в небо, и он показывал ей Марс и рассказывал об экстеррах, а она ежилась и прижималась теснее. Тогда ему нравилось пугать ее. Теперь же…
— Ходят слухи, затевается третья экспедиция, — сказал сержант.
— На Луну?
— Нет, на Марс.
— Нанесем удар по логову?
— Может, узнаем что-то новое про этих тварей. Вдруг найдем самих хозяев?
— Две экспедиции ничего не дали.
Сержант помолчал. Потом заявил жестко: — Я буду туда проситься. Я уже готовлю рапорт.
Павел посмотрел на него. Напомнил то, о чем не было надобности напоминать: — Первые две не вернулись.
— Знаю.
— Все погибли. Весь десант.
— Космолетчики вернулись.
— Они не высаживались на поверхность.
Сержант пожевал губами сигарету. Повторил тихо: — Я буду туда проситься.
Они помолчали, задумавшись каждый о своем.
— Слушай, Писатель, — всем телом повернулся к Павлу сержант. — Ты на меня не обижайся, ладно? Я иногда кричу, ору, могу и кулаком двинуть, но ты не обижайся.
— Нет, сэр.
— Ты пойми, я ведь совсем не такой, каким кажусь. Я не настолько туп и не так груб, как выгляжу. Это — роль. Погоны — это как маска. Я надеваю форму и начинаю играть роль. Такие уж правила. Иначе нельзя.
— Понимаю, сэр.
— Понимать не надо. Главное — не обижайся. Обид на войне быть не должно.
— Да, сэр.
— Думаешь, мне доставляет удовольствие гонять тебя тут два часа? Да я сам спать хочу. Просто уж роль у меня такая. У каждого своя роль… — Сержант затянулся в последний раз, щелчком выбросил окурок — алая стрелка рассекла ночь, ударилась о бетон и рассыпалась мелкими искрами.
— А знаешь, какое самое страшное наказание было у нас в учебке? — Сержант встал, потянулся, кряхтя. — Не марш-бросок, не шагистика на плацу. Это для настоящего солдата на пользу и в удовольствие. А нас заставляли учить стихи. Запирали в карцере с книгой, и, пока не вызубришь, не расскажешь наизусть отрывок, из карцера не выйдешь. Чем больше провинность — тем больше учить. Я Шекспира читал, и Гёте, и Шиллера. Гомер — это настоящее мучение. И ваших тоже знаю — Пушкина, Чехова.
— Чехов — прозаик, сэр, — заметил Павел, поднимаясь и отряхиваясь.
— Да, — кивнул сержант. — Мне он тоже никогда не нравился. Пошли спать, а то как бы не устроили нам тревогу за три часа до подъема…
Когда они уже поднялись на освещенное крыльцо своей казармы, сержант придержал Павла за руку:
— Слушай, Писатель… — Казалось, он чего-то смущался.
— Да, сэр.
— Ты забудь, что я там тебе говорил. На плацу. Забудь, слышишь! Это я так… Ерунду всякую нес…
— Да, сэр. Понял, сэр.
Сержант секунду смотрел Павлу в глаза, потом отвел взгляд и пробормотал:
— Зря… Это все чертовы звезды…
Тревогу устроили за полтора часа до подъема.
Взвыла сирена над штабом, в казармах вспыхнул свет, замигал нервно. Загудели вызовами матюгальники громкоговорящей связи, и вялые дежурные, встрепенувшись, закричали, срывая голоса:
— Тревога!
Одновременно во всех казармах взметнулись крыльями отброшенные одеяла. Заскрипели, раскачиваясь, двухъярусные койки, сбрасывая с себя людей. Многоголосая, многоязычная ругань заглушила рев сирены.
Павел скатился с кровати, еще ничего не понимая, еще толком не проснувшись. Кинулся к своей тумбочке, на которой была сложена форма, с кем-то столкнулся, чуть не упал.
— Быстрей! Быстрей, черти! — орал сержант Хэллер, уже когда-то успевший одеться. Или он не раздевался на ночь? — Три минуты до построения!
Павел наклонился к своим ботинкам и невольно охнул от резкой боли, пронзившей одеревеневшие после ночных упражнений икры.
— Сколько вас можно ждать! — бесновался сержант, раздавая подзатыльники бегущим мимо него, застегивающимся, заправляющимся на ходу бойцам. — Сказано было, что планируется тревога! Ну что за идиоты!
Стучали по полу окованные подошвы форменных ботинок, царапали пластик покрытия. Старшие групп и командиры отделений выкрикивали имена подчиненных, проверяли, все ли на месте. Бойцы выбегали на улицу, строились в шеренгу на площадке перед казармой.
Павел, запутавшись в шнурках, никак не мог обуться и с горьким отчаянием понимал, что снова он в числе последних.
— Быстрей, Писатель! — надевая штаны, мимо на одной ноге пропрыгал к выходу Шайтан.
— Полторы минуты до общего построения! — Сержант с ненавистью смотрел на мешкающего Павла. В казарме они остались вдвоем. Все остальные ждали их на улице.
Павел зло выругался, досадуя на себя, пеняя на невезение. Ну почему так получается? Он же не хуже других был в учебке. Укладывался во все нормативы. Никогда никуда не опаздывал. А здесь! Как нарочно!
Он выпрямился, подхватил ремень, бросился к двери. Сержант отвесил ему подзатыльник, едва не сбив с ног, придав ускорение.
Они выбежали на крыльцо, и рота приветствовала их свистом.
— Нале-во! Бегом, марш! — рявкнул сержант, не дожидаясь, пока Павел займет свое место в строю. — Ускориться! Быстрей, черти! Быстрей! Минута до построения!
Ритмично громыхая ботинками по бетону, они идеально ровной колонной мчались на плац. А небо над темными сопками светилось розовым, и алели акварельные мазки растянувшихся на полнеба облаков — это было настолько красиво и величественно, что у Павла перехватило дыхание.
— Левой! Левой! — Голос сержанта словно отдалился. — Шевелитесь, черти!
Павел сбился с ноги, его тут же толкнули в плечо, ударили по пяткам, и он, очнувшись, негромко выругавшись, опустил голову, уставился в серый бетон.
Они выбежали на плац в последние мгновения. Офицеры уже стояли на своих местах. Командир роты, капитан, глянул на свой хронометр, недовольно покрутил лысой головой, надел фуражку. Командиры взводов, лейтенанты второго класса, молодые, только что из офицерской школы, дружно погрозили кулаками сержантам, своим заместителям.
— Становись! — прозвучала команда.
Бойцы рассыпались, перестроились в шеренгу повзводно.
— Командирам проверить наличие личного состава и доложить!
Началась осточертевшая перекличка, и Павел, заскучав, вновь посмотрел на застывшее небо.
— Эй, русский, — прошептал кто-то справа. — Ты часто дрался?
— Что? — Павел повернул голову, встретился взглядом с незнакомым солдатом из второй роты.
— Ты дрался когда-нибудь, спрашиваю?
— Ну… Да… А что?
— Заткнитесь там! — Сержант Хэллер, не оборачиваясь, дернул плечом.
И Павел заткнулся. Но боец из второй роты не успокоился:
— У нас два молодых, такие же дохлые, как и ты. А вот в четвертой роте, говорят, есть один здоровый. Но я его еще не видел…
— Я видел, — шепнул сзади кто-то из своих. — Здоровее, чем наш Зверь. Убийца!
— А? Чего надо? — это Зверь, услышав свое имя, заинтересовался разговором.
— Русский ваш суховат.
— Он писатель, — со смешком сказал Рыжий и осекся, получив тычок локтем от стоящего рядом сержанта.
— А в четвертой роте, говорят, есть один здоровяк…
Павел, высоко задрав подбородок, смотрел в небо и старался не обращать внимания на осторожные шепотки, гуляющие по строю.
С трибуны брехун вещал что-то патетическое, знакомое и оттого совсем неинтересное. Помятый старик-полковник, зевая, поглядывал на часы.
— Зачем подняли? — буркнул Цеце. — Дурь эту, сто раз слышанную, слушать?..
Закончив речь, начальник отдела информации совсем другим тоном — потише, без надрыва в голосе — зачитал годовой давности распоряжение восточноевропейского штаба UDF о создании Форпоста номер 863. Объявил, что Форпост начнет выполнять свои боевые задачи согласно плану, с первого июля две тысячи шестьдесят восьмого года.
Вздох недовольства прокатился над строем.
— Две недели без дела торчать, — фыркнул Ухо.
— Сгнием тут! — возмутился Зверь.
— Тоска, — протянул Рыжий.
— Молчать! — тут же одернул расшумевшихся бойцов сержант.
Заглушив нарастающий шум, грянули вдруг мощные аккорды гимна UDF. Из ревущих динамиков прозвучала команда перестроиться для прохождения торжественным маршем.
— Тьфу! — Цеце выругался. — Теперь так и будем две недели маршами ходить, плац подметать. Занять-то нас больше нечем…
Четко и слаженно перегруппировались подразделения, сомкнулись, разбившись на ровные коробки — словно большая головоломка собралась в новую конфигурацию.
— Ма-арш! — пророкотала команда.
И сотни ног синхронно ударили в бетон. Павел шел в самой середине строя. Он, как было велено уставом, крепко прижимал руки к телу, но, следуя негласным правилам, чуть растопырил локти, касаясь ими локтей соседей и таким образом контролируя свое положение в шеренге.
Бойцы, уставшие стоять в строю, маршировали с показным удовольствием. Звонко печатали шаг, дружно выкрикивали приветствие. Никому не хотелось заходить на второй круг.
Полковник, перестав зевать, по обыкновению хмурил густые брови, но было видно, что он сдержанно улыбается, глядя на проходящие мимо подразделения.
— На этом всё, — сказал в микрофон брехун. — Идите, досыпайте… — Это звучало как издевка. До подъема оставалось чуть больше получаса.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мы облазили весь Форпост, побывали везде, где разрешено. За забор нас пока не выпускают, да там, собственно, ничего нет — сопки. Сообщение с миром еще не налажено. Но обещают, что вот-вот до ближайшего города (до него 30 км) начнет ходить бус. Три раза в день. По выходным, кроме того, два дополнительных рейса — рано утром и поздно ночью.
Поскольку заняться нам нечем (бар все еще не работает, тир закрыт, доступа в Сеть нет. Открылась библиотека, но она пустует, кроме меня и молодых лейтенантов, туда никто не заглядывает. Лейтенанты, надо заметить, идут туда не за книгами, а только ради того, чтобы пообщаться с симпатичной библиотекаршей)… Так вот, поскольку заняться нам нечем и чтобы мы не слонялись, нас занимают всевозможной муштрой. Каждый день три часастроевой подготовки — это не считая ежедневных разводов. Разбираем-собираем оружие — видим, его только на занятиях, да и то — старые образцы или вовсе тренировочные муляжи. Слушаем лекции брехуна и его помощников. Смотрим одни и те же учебные фильмы про экстерров. Зубрим уставы и пособия. На складах таскаем с места на место какие-то ящики, кажется, все одни и те же — выполняем работу грузовых роботов. А еще метлами подметаем чистый бетон — за этим занятием хорошо думается.
Вчера, к слову сказать, орудуя метлой, пришел к мысли, что все это правильно. Если солдату нечего делать, необходимо придумать ему занятие. Иначе он обязательно что-нибудь натворит.
Кстати, вчера вечером видел, как наш сержант брал в библиотеке книгу. Кажется, Чехова.
Послезавтра должны открыть спорткомплекс. Все с нетерпением этого ждут, но особо на эту тему не распространяются. Как я понял, будет что-то вроде солдатского праздника. И, кажется, вечером там состоится “посвящение” молодых бойцов. Меня в том числе. Пока не совсем ясно, что надо будет делать, но, кажется, придется драться.
Драться я не люблю.
Наконец-то я познакомился со всеми в своей роте. Не всех помню по именам-прозвищам, но в лицо узнаю каждого. Здороваюсь. Они называют меня Писателем. Не самое худшее прозвище. В третьем взводе одного товарища зовут Глистом. А во втором взводе есть Задница. Забавно слышать порой что-нибудь вроде:
— Задница, подтянись!
Недавно было собрание. С нами знакомились офицеры — ротный и взводные. Беседовали сначала со всей ротой, потом уже вызывали по одному. Малоприятное ощущение — сидеть перед сборищем офицеров и смотреть, как они неспешно листают твое толстенное личное дело и о чем-то шепотом, чтобы ты не слышал, переговариваются. Мне задали лишь один вопрос, хорошо ли я знаю эти места. Я ответил, что плохо, поскольку никогда раньше здесь не был.
Наш капитан-ротный — заметный мужик. Здоров, подтянут, громогласен, лыс. Подавляет одним своим видом.
Лейтенант — командир нашего взвода — напротив,молод, тих, высок, худ, бледен. Но, если верить слухам, он ударом кулака разбивает два кирпича, а ударом ноги потрошит боксерский насыпной мешок. Говорят, что по прибытии кто-то из сержантов стал с ним пререкаться и этот двадцатипятилетний парнишка несильным вроде бы шлепком отбросил верзилу-сержанта на пару метров.
Очень много негласных правил и неписаных обычаев. Узнаю их постепенно, никто ничего не говорит, не объясняет. Поэтому порой оказываешься в дураках.
Буквально вчера, перед тем как лечь спать, я перестелил постельное белье, протряс его, А утром Гнутый, ухмыляясь, сказал, что белой тряпкой в казарме не машут. Примета плохая.
Гнутый мне нравится. Он поляк по национальности. Часто юморит с серьезным видом. Неглуп. Постоянно возится со своим котом…
Надоело валять дурака!
Зачем мы здесь? Бетон подметать? Сейчас экстерры где-то кого-то жрут, а мы тут… дурью маемся.
Июль нескоро.
Павел уже практически заснул, когда его тронули за плечо:
— Эй, Писатель… Не спишь?
— Уже нет. — Павел открыл глаза и приподнялся на локте. — Что надо?
— Разговор есть, — негромко сказал Рыжий.
— Серьезный разговор, — кивнул Цеце.
Павел внимательно оглядел двух своих собеседников, в данный момент очень похожих на заговорщиков, пожал плечами, сказал осторожно:
— Я слушаю.
— Ты у нас один молодой… — сказал Рыжий. — Выбирать нам не из чего…
— Что делать?.. — чуть развел руками Цеце.
— О чем это вы? — спросил Павел, наморщив лоб. Они разговаривали вполголоса, чтобы не мешать спящим.
— Отбой! — донесся из-за двери голос дежурного, и свет в казарме померк.
— Ты драться умеешь? — спросил Цеце, немного помолчав.
— Ну, рукопашный бой? Бокс? Карате? Кун-фу, может быть? — перечислил Рыжий, с надеждой заглядывая Павлу в глаза.
— А-а… — Павел зевнул, разом потеряв интерес к разговopy. — Вы все о том же… Я не люблю драться.
Цеце чертыхнулся, потер кулаком переносицу:
— Драться придется.
— Зачем?
— Таковы правила, — ответил Рыжий.
— С кем?
— С молодыми из других взводов.
— Но зачем?
— Традиция, — вздохнул Цеце, оценивающе разглядывая Павла и покачивая головой.
— А если я не буду?
— Так нельзя.
— Почему?
— Потому что ты весь взвод опозоришь. А тебе с нами со всеми еще воевать. — В голосе Цеце не было угрозы — только констатация.
— Ну, если надо, — Павел, решив, что разговор окончен, взбил кулаками подушку, — значит, попробую.
— Ты погоди, — придержал его за руку Рыжий.
— Выспаться ты успеешь… — Цеце огляделся, зашептал еще тише: — Ты скажи, тебе активацию делали?
— Нет еще.
— Плохо! — Рыжий раздосадованно потер переносицу. — И где только тебя готовили? Сейчас же всех рекрутов сразу прививают!
— Нам не кололи. — Павел зевнул, на этот раз нарочито широко, долго, демонстративно.
— Слушай, — совсем тихо зашептал Цеце, подавшись к Павлу. — Вот, значит, какое дело. Есть у меня пара чудо-таблеток. Одну ты выпьешь сейчас, а другую перед самым боем. Смекаешь?
— Зачем? — Павел продолжал изображать унылое непонимание.
— Вот заладил! — Цеце ругнулся. — Таблетки — первый сорт. Для себя доставал. Через проверенных людей. Съешь — и ни боли, ни страха. Сразу сильнее станешь, выносливей. И быстрей. Я на себе пробовал — такая вещь!
— Да я как-нибудь без этого обойдусь. — Павел, не желая дальше продолжать разговор, лег, закрыл глаза. Но Цеце и Рыжий отступаться не собирались. Они стояли, держась за кровать, и смотрели на притворяющегося спящим Павла, на его подрагивающие веки.
— Ты что, боишься? — спросил Рыжий. В голосе его слышалось презрение.
— Может, у тебя аллергия на химию? — недоумевая, предположил Цеце.
— Ага, — откликнулся Павел, не открывая глаз. И повернулся лицом к стене.
— Врешь же, — неуверенно пробормотал Цеце. — Тебя бы не взяли, если б какие-то болезни были.
— Он боится, — подвел итог Рыжий…
Они замолчали надолго. Павел лежал и чувствовал на затылке их взгляды. Это было неприятно. Нестерпимо неприятно. Не выдержав, он резко к ним повернулся:
— А вам-то что? Чего вы-то переживаете? Ну, подумаешь, побьют меня, так не в первый раз. Я привычный.
— Нам надо, чтобы ты победил, — сказал Цеце и глянул на Рыжего, словно ища у того поддержки.
— Зачем? — вздохнул Павел, понимая, что теперь долго не уснет.
Цеце снова посмотрел на Рыжего. Тот, помедлив, кивнул острожно, словно нехотя.
— Проигрались мы, — признался Цеце. — Вчера. Продулись в карты. Вчистую. В четвертой роте играли, дружок у меня там старый, давно не виделись. Заглянули мы к нему в гости, и вот… Не повезло… Долг большой, так просто не расплатиться. Но нам обещали его списать, если ты их здоровяка одолеешь… Видели мы его мельком… — совсем упавшим голосом проговорил Цеце. — Машина для убийства. Здоровый, как дьявол. Кулаки, что твоя голова… Эх!.. Куда уж тебе…
— Таблетки я глотать не буду, — немного поразмыслив, твердо сказал Павел. — А драться, раз надо, выйду.
— Ты хотя бы две минуты продержись, — просительно проговорил Цеце. — Тогда нам половину долга спишут. Уговор у нас такой был… А насчет таблеток все же подумай.
— А я не запугиваю. — Рыжий холодно улыбался, глядя Павлу в лицо. — Я ему правду рассказываю. То, чего в учебке не говорят. То, о чем брехуны молчат.
Снова стало тихо. Гнутый отпустил хота на пол, и зверь, оказавшись в новой, незнакомой обстановке, стал, осторожничая, исследовать казарму, то и дело поглядывая на хозяина. Бойцы с интересом наблюдали за осваивающимся животным.
Через минуту свет в казарме погас. Только по углам горели синим светом маленькие ночники.
— Отбой! — крикнул в коридоре дежурный. И предупредил тоном пониже: — Сержант идет!
— Я иду! — рявкнул через пару секунд знакомый голос, и широкая тень заслонила дверной проем. — Почему еще не спим?
— Ладно тебе, сержант, — буркнул Ухо, расшнуровывая ботинки. — Начальников тут нет, не выделывайся.
— Зверя своего опять выпустил… — Сержант присел на корточки, потянулся к оскалившемуся, зашипевшему коту. — Гнутый! Я же говорил, чтоб зверюга твоя в клетке сидела!
— А он крысу ловит… — Гнутый, озабоченно хмурясь, заглянул под кровать. — Только что тут пробежала. Вот мы его и выпустили.
— Крысу? — недоверчиво переспросил сержант. — Врешь ведь!
— Вон, русский подтвердит. — Гнутый кивнул в сторону Павла.
— Врет? — с затаенной надеждой спросил сержант у Павла.
— Что-то промелькнуло… И, кажется, не экстерр.
Сержант скривился, пробурчал что-то сердитое, почти наверняка зная, что его дурят.
— Что сказали на совещании, сержант? — Шайтан высунул из-под одеяла нос и зевнул.
— Ничего хорошего. Объявили мне выговор за твои небритые уши.
— Эх, нехорошо так говорить! — обиженный Шайтан? отвернулся к стене.
Сержант усмехнулся:
— Ладно, всем спать. Возможно, ночью будет учебная тревога, начальство хочет с вами познакомиться. Так что убирайте своего зверя в клетку, а то наступите еще ненароком… А ты, писатель, обувайся. Я тебе обещал два часа занятий на плацу? Думал, я забыл? Я ничего не забываю! Потому что у меня тоже есть блокнот, и я тоже умею писать! Быстро! Выходи строиться перед казармой!
— Гениально, сэр! — воскликнул вдруг Гнутый, устремляя в потолок указательный палец.
— Что? — С подозрением глянул на него сержант.
— Писатель! Это гениально!
— Да?
Гнутый, шлепая по полу босыми ногами, подбежал к обувающемуся Павлу, хлопнул его по плечу и проговорил нараспев:
— Нарекаю тебя Писателем!
Заскрипели кровати, раздались первые хлопки, зазвучали веселые голоса:
— Писатель! Писатель! С новым именем тебя, молодой!
— Тихо! Тихо, черти! — пытался унять нарастающий шум сержант. — Марш-бросок устрою вам завтра! Заткнитесь!
Но уже почти вся казарма гудела:
— Эй, Писатель! Когда именины? Новое имя полагается обмыть! С первой же выплаты! Писатель, слышишь! Нас не забудь позвать!.. — От других взводов, стуча голыми пятками, прибежали закутанные в простыни послы. Они выстроились в очередь и с серьезными минами, но с веселыми искорками в глазах подходили к смущенному Павлу церемонно жали руку, представлялись, витиевато поздравляли с новым именем.
Сержант, выругавшись, махнул рукой на творящийся беспорядок и присел рядом с Гнутым, с некоторой опаской поглаживая недовольного, но великодушного кота, по-кошачьи свернувшегося на коленях у хозяина.
А рота все никак не могла успокоиться. И даже когда сконфуженный именинник в сопровождении надувшегося сержанта ушел на улицу, развеселившиеся бойцы еще долго смеялись, шутили, подначивали друг друга, не обращая внимания на дежурного, жалобно призывающего их к порядку.
Военные люди любят праздники.
2
Ровно два часа, минута в минуту, вышагивал Павел по пустому гулкому плацу под ритмичный счет и отрывистые команды сержанта. Маршировал беспрерывно, звонко печатал шаг, высоко поднимая ногу, широко отмахивая руками — как было велено в пособии по строевой подготовке. Лишь один раз ему было позволено немного отдохнуть — на плац вышел дежурный уорент-офицер, подошел к сержанту, небрежно козырнул в ответ на его четкое приветствие:— Почему не спите, сержант?
— Помощник командира четвертого взвода первой десантной роты, стафф-сержант Хэллер, сэр!
— Я спрашиваю, почему не спите, сержант Хэллер?
— Отрабатываем наложенное взыскание, сэр!
Павел стоял, вытянувшись по стойке “смирно”, высоко вздернув подбородок, таращась прямо перед собой, как было предписано уставом.
— Фамилия?
— Рядовой Голованов, сэр! — ответил за своего подчиненного сержант. И, словно оправдывая его, чуть тише добавил: — Он только что из учебного центра.
— Голованов… — медленно проговорил уорент-офицер. — Русский?
— Так точно, сэр! — отозвался сержант.
— Что за фамилии у вас, русских, — пробурчал уорент-офицер, разглядывая застывшего, безмолвствующего Павла. Не дождавшись ответа, махнул рукой: — Ладно, продолжайте… — Он повернулся, намереваясь вернуться в штаб, в каморку дежурного, где остались старший офицер и солдат-посыльный, но вспомнил что-то я снова обратился к сержанту:
— Хэллер!
— Да, сэр!
— Закурить есть?
— Так точно, сэр!
— Дай сигарету.
— Пожалуйста, сэр! — Сержант красиво и четко — словно специально тренировался — выхватил из нагрудного кармана пачку сигарет, протянул уорент-офицеру. Тот вытащил одну сигарету, помедлив, поразмыслив, взял еще одну. Поблагодарил:
— Спасибо. Свои кончились, а ночь длинная.
— Да, сэр.
— Вы тут недолго давайте. Перед рассветом тревога может быть. Отсыпайтесь.
— Ясно, сэр. Скоро закончим.
— Ну-ну…
Уорент-офицер, спрятав трофейные сигареты за обшлаг кителя, ушел. И муштра возобновилась.
Было уже совсем темно. Над черными сопками поднялся в звездное небо месяц — тонкий, словно след от ногтя. Из-за темных казарм, с той стороны посадочной площадки, где стояли ангары, доносилось грохотание, слышалось мерное постукивание, там зарницами вспыхивали отблески электросварки — техники разбирались с новым оборудованием, проверяли его, доводили до ума — времени у них почти не оставалось, и они трудились даже ночами. Главный инженер Форпоста был настоящим фанатиком работы…
— Все на сегодня, — устало сказал сержант через полчаса. — Покурим и пойдем спать. После прогулки на свежем воздухе спится хорошо, по себе знаю. Сигареты есть?
— Я не курю, сэр.
— Это правильно. — Сержант мял в пальцах сигарету. — Я до армии тоже не курил. А тут начал.
Они присели на ступенях трибуны, с которой не так давно приветствовал их начальник отдела информации — брехун, если говорить проще.
Сержант щелкнул зажигалкой, поднес огонек к сигарете, затянулся, выдохнул дым в ночное небо. Долго смотрел на месяц. Сказал тихо:
— На Луне, по последним данным, шесть баз экстерров.
Павел тоже посмотрел в небо. Нашел среди звезд красную искорку — возможно, Марс. Сказал:
— И на Марсе три.
— Да… И вроде бы на спутниках Юпитера. А может, и еще где-то… Далеко, чертовы твари. Нам до них не дотянуться.
— Когда-нибудь, сэр, мы очистим от них всю Солнечную систему.
— Когда-нибудь…
Павел смотрел в небо и вспоминал дом. Думал об отце, которого совсем не помнил. О матери и сестре. О Тинке — впечатлительной, смешливой Тинке, веселой девчонке, которая однажды вдруг изменилась, стремительно повзрослела.
А когда-то они тоже вот так смотрели в небо, и он показывал ей Марс и рассказывал об экстеррах, а она ежилась и прижималась теснее. Тогда ему нравилось пугать ее. Теперь же…
— Ходят слухи, затевается третья экспедиция, — сказал сержант.
— На Луну?
— Нет, на Марс.
— Нанесем удар по логову?
— Может, узнаем что-то новое про этих тварей. Вдруг найдем самих хозяев?
— Две экспедиции ничего не дали.
Сержант помолчал. Потом заявил жестко: — Я буду туда проситься. Я уже готовлю рапорт.
Павел посмотрел на него. Напомнил то, о чем не было надобности напоминать: — Первые две не вернулись.
— Знаю.
— Все погибли. Весь десант.
— Космолетчики вернулись.
— Они не высаживались на поверхность.
Сержант пожевал губами сигарету. Повторил тихо: — Я буду туда проситься.
Они помолчали, задумавшись каждый о своем.
— Слушай, Писатель, — всем телом повернулся к Павлу сержант. — Ты на меня не обижайся, ладно? Я иногда кричу, ору, могу и кулаком двинуть, но ты не обижайся.
— Нет, сэр.
— Ты пойми, я ведь совсем не такой, каким кажусь. Я не настолько туп и не так груб, как выгляжу. Это — роль. Погоны — это как маска. Я надеваю форму и начинаю играть роль. Такие уж правила. Иначе нельзя.
— Понимаю, сэр.
— Понимать не надо. Главное — не обижайся. Обид на войне быть не должно.
— Да, сэр.
— Думаешь, мне доставляет удовольствие гонять тебя тут два часа? Да я сам спать хочу. Просто уж роль у меня такая. У каждого своя роль… — Сержант затянулся в последний раз, щелчком выбросил окурок — алая стрелка рассекла ночь, ударилась о бетон и рассыпалась мелкими искрами.
— А знаешь, какое самое страшное наказание было у нас в учебке? — Сержант встал, потянулся, кряхтя. — Не марш-бросок, не шагистика на плацу. Это для настоящего солдата на пользу и в удовольствие. А нас заставляли учить стихи. Запирали в карцере с книгой, и, пока не вызубришь, не расскажешь наизусть отрывок, из карцера не выйдешь. Чем больше провинность — тем больше учить. Я Шекспира читал, и Гёте, и Шиллера. Гомер — это настоящее мучение. И ваших тоже знаю — Пушкина, Чехова.
— Чехов — прозаик, сэр, — заметил Павел, поднимаясь и отряхиваясь.
— Да, — кивнул сержант. — Мне он тоже никогда не нравился. Пошли спать, а то как бы не устроили нам тревогу за три часа до подъема…
Когда они уже поднялись на освещенное крыльцо своей казармы, сержант придержал Павла за руку:
— Слушай, Писатель… — Казалось, он чего-то смущался.
— Да, сэр.
— Ты забудь, что я там тебе говорил. На плацу. Забудь, слышишь! Это я так… Ерунду всякую нес…
— Да, сэр. Понял, сэр.
Сержант секунду смотрел Павлу в глаза, потом отвел взгляд и пробормотал:
— Зря… Это все чертовы звезды…
Тревогу устроили за полтора часа до подъема.
Взвыла сирена над штабом, в казармах вспыхнул свет, замигал нервно. Загудели вызовами матюгальники громкоговорящей связи, и вялые дежурные, встрепенувшись, закричали, срывая голоса:
— Тревога!
Одновременно во всех казармах взметнулись крыльями отброшенные одеяла. Заскрипели, раскачиваясь, двухъярусные койки, сбрасывая с себя людей. Многоголосая, многоязычная ругань заглушила рев сирены.
Павел скатился с кровати, еще ничего не понимая, еще толком не проснувшись. Кинулся к своей тумбочке, на которой была сложена форма, с кем-то столкнулся, чуть не упал.
— Быстрей! Быстрей, черти! — орал сержант Хэллер, уже когда-то успевший одеться. Или он не раздевался на ночь? — Три минуты до построения!
Павел наклонился к своим ботинкам и невольно охнул от резкой боли, пронзившей одеревеневшие после ночных упражнений икры.
— Сколько вас можно ждать! — бесновался сержант, раздавая подзатыльники бегущим мимо него, застегивающимся, заправляющимся на ходу бойцам. — Сказано было, что планируется тревога! Ну что за идиоты!
Стучали по полу окованные подошвы форменных ботинок, царапали пластик покрытия. Старшие групп и командиры отделений выкрикивали имена подчиненных, проверяли, все ли на месте. Бойцы выбегали на улицу, строились в шеренгу на площадке перед казармой.
Павел, запутавшись в шнурках, никак не мог обуться и с горьким отчаянием понимал, что снова он в числе последних.
— Быстрей, Писатель! — надевая штаны, мимо на одной ноге пропрыгал к выходу Шайтан.
— Полторы минуты до общего построения! — Сержант с ненавистью смотрел на мешкающего Павла. В казарме они остались вдвоем. Все остальные ждали их на улице.
Павел зло выругался, досадуя на себя, пеняя на невезение. Ну почему так получается? Он же не хуже других был в учебке. Укладывался во все нормативы. Никогда никуда не опаздывал. А здесь! Как нарочно!
Он выпрямился, подхватил ремень, бросился к двери. Сержант отвесил ему подзатыльник, едва не сбив с ног, придав ускорение.
Они выбежали на крыльцо, и рота приветствовала их свистом.
— Нале-во! Бегом, марш! — рявкнул сержант, не дожидаясь, пока Павел займет свое место в строю. — Ускориться! Быстрей, черти! Быстрей! Минута до построения!
Ритмично громыхая ботинками по бетону, они идеально ровной колонной мчались на плац. А небо над темными сопками светилось розовым, и алели акварельные мазки растянувшихся на полнеба облаков — это было настолько красиво и величественно, что у Павла перехватило дыхание.
— Левой! Левой! — Голос сержанта словно отдалился. — Шевелитесь, черти!
Павел сбился с ноги, его тут же толкнули в плечо, ударили по пяткам, и он, очнувшись, негромко выругавшись, опустил голову, уставился в серый бетон.
Они выбежали на плац в последние мгновения. Офицеры уже стояли на своих местах. Командир роты, капитан, глянул на свой хронометр, недовольно покрутил лысой головой, надел фуражку. Командиры взводов, лейтенанты второго класса, молодые, только что из офицерской школы, дружно погрозили кулаками сержантам, своим заместителям.
— Становись! — прозвучала команда.
Бойцы рассыпались, перестроились в шеренгу повзводно.
— Командирам проверить наличие личного состава и доложить!
Началась осточертевшая перекличка, и Павел, заскучав, вновь посмотрел на застывшее небо.
— Эй, русский, — прошептал кто-то справа. — Ты часто дрался?
— Что? — Павел повернул голову, встретился взглядом с незнакомым солдатом из второй роты.
— Ты дрался когда-нибудь, спрашиваю?
— Ну… Да… А что?
— Заткнитесь там! — Сержант Хэллер, не оборачиваясь, дернул плечом.
И Павел заткнулся. Но боец из второй роты не успокоился:
— У нас два молодых, такие же дохлые, как и ты. А вот в четвертой роте, говорят, есть один здоровый. Но я его еще не видел…
— Я видел, — шепнул сзади кто-то из своих. — Здоровее, чем наш Зверь. Убийца!
— А? Чего надо? — это Зверь, услышав свое имя, заинтересовался разговором.
— Русский ваш суховат.
— Он писатель, — со смешком сказал Рыжий и осекся, получив тычок локтем от стоящего рядом сержанта.
— А в четвертой роте, говорят, есть один здоровяк…
Павел, высоко задрав подбородок, смотрел в небо и старался не обращать внимания на осторожные шепотки, гуляющие по строю.
С трибуны брехун вещал что-то патетическое, знакомое и оттого совсем неинтересное. Помятый старик-полковник, зевая, поглядывал на часы.
— Зачем подняли? — буркнул Цеце. — Дурь эту, сто раз слышанную, слушать?..
Закончив речь, начальник отдела информации совсем другим тоном — потише, без надрыва в голосе — зачитал годовой давности распоряжение восточноевропейского штаба UDF о создании Форпоста номер 863. Объявил, что Форпост начнет выполнять свои боевые задачи согласно плану, с первого июля две тысячи шестьдесят восьмого года.
Вздох недовольства прокатился над строем.
— Две недели без дела торчать, — фыркнул Ухо.
— Сгнием тут! — возмутился Зверь.
— Тоска, — протянул Рыжий.
— Молчать! — тут же одернул расшумевшихся бойцов сержант.
Заглушив нарастающий шум, грянули вдруг мощные аккорды гимна UDF. Из ревущих динамиков прозвучала команда перестроиться для прохождения торжественным маршем.
— Тьфу! — Цеце выругался. — Теперь так и будем две недели маршами ходить, плац подметать. Занять-то нас больше нечем…
Четко и слаженно перегруппировались подразделения, сомкнулись, разбившись на ровные коробки — словно большая головоломка собралась в новую конфигурацию.
— Ма-арш! — пророкотала команда.
И сотни ног синхронно ударили в бетон. Павел шел в самой середине строя. Он, как было велено уставом, крепко прижимал руки к телу, но, следуя негласным правилам, чуть растопырил локти, касаясь ими локтей соседей и таким образом контролируя свое положение в шеренге.
Бойцы, уставшие стоять в строю, маршировали с показным удовольствием. Звонко печатали шаг, дружно выкрикивали приветствие. Никому не хотелось заходить на второй круг.
Полковник, перестав зевать, по обыкновению хмурил густые брови, но было видно, что он сдержанно улыбается, глядя на проходящие мимо подразделения.
— На этом всё, — сказал в микрофон брехун. — Идите, досыпайте… — Это звучало как издевка. До подъема оставалось чуть больше получаса.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
17.06.2068
Надоело валять дурака! Это общее настроение — и Офицеров, и сержантов, и солдат.Мы облазили весь Форпост, побывали везде, где разрешено. За забор нас пока не выпускают, да там, собственно, ничего нет — сопки. Сообщение с миром еще не налажено. Но обещают, что вот-вот до ближайшего города (до него 30 км) начнет ходить бус. Три раза в день. По выходным, кроме того, два дополнительных рейса — рано утром и поздно ночью.
Поскольку заняться нам нечем (бар все еще не работает, тир закрыт, доступа в Сеть нет. Открылась библиотека, но она пустует, кроме меня и молодых лейтенантов, туда никто не заглядывает. Лейтенанты, надо заметить, идут туда не за книгами, а только ради того, чтобы пообщаться с симпатичной библиотекаршей)… Так вот, поскольку заняться нам нечем и чтобы мы не слонялись, нас занимают всевозможной муштрой. Каждый день три часастроевой подготовки — это не считая ежедневных разводов. Разбираем-собираем оружие — видим, его только на занятиях, да и то — старые образцы или вовсе тренировочные муляжи. Слушаем лекции брехуна и его помощников. Смотрим одни и те же учебные фильмы про экстерров. Зубрим уставы и пособия. На складах таскаем с места на место какие-то ящики, кажется, все одни и те же — выполняем работу грузовых роботов. А еще метлами подметаем чистый бетон — за этим занятием хорошо думается.
Вчера, к слову сказать, орудуя метлой, пришел к мысли, что все это правильно. Если солдату нечего делать, необходимо придумать ему занятие. Иначе он обязательно что-нибудь натворит.
Кстати, вчера вечером видел, как наш сержант брал в библиотеке книгу. Кажется, Чехова.
Послезавтра должны открыть спорткомплекс. Все с нетерпением этого ждут, но особо на эту тему не распространяются. Как я понял, будет что-то вроде солдатского праздника. И, кажется, вечером там состоится “посвящение” молодых бойцов. Меня в том числе. Пока не совсем ясно, что надо будет делать, но, кажется, придется драться.
Драться я не люблю.
Наконец-то я познакомился со всеми в своей роте. Не всех помню по именам-прозвищам, но в лицо узнаю каждого. Здороваюсь. Они называют меня Писателем. Не самое худшее прозвище. В третьем взводе одного товарища зовут Глистом. А во втором взводе есть Задница. Забавно слышать порой что-нибудь вроде:
— Задница, подтянись!
Недавно было собрание. С нами знакомились офицеры — ротный и взводные. Беседовали сначала со всей ротой, потом уже вызывали по одному. Малоприятное ощущение — сидеть перед сборищем офицеров и смотреть, как они неспешно листают твое толстенное личное дело и о чем-то шепотом, чтобы ты не слышал, переговариваются. Мне задали лишь один вопрос, хорошо ли я знаю эти места. Я ответил, что плохо, поскольку никогда раньше здесь не был.
Наш капитан-ротный — заметный мужик. Здоров, подтянут, громогласен, лыс. Подавляет одним своим видом.
Лейтенант — командир нашего взвода — напротив,молод, тих, высок, худ, бледен. Но, если верить слухам, он ударом кулака разбивает два кирпича, а ударом ноги потрошит боксерский насыпной мешок. Говорят, что по прибытии кто-то из сержантов стал с ним пререкаться и этот двадцатипятилетний парнишка несильным вроде бы шлепком отбросил верзилу-сержанта на пару метров.
Очень много негласных правил и неписаных обычаев. Узнаю их постепенно, никто ничего не говорит, не объясняет. Поэтому порой оказываешься в дураках.
Буквально вчера, перед тем как лечь спать, я перестелил постельное белье, протряс его, А утром Гнутый, ухмыляясь, сказал, что белой тряпкой в казарме не машут. Примета плохая.
Гнутый мне нравится. Он поляк по национальности. Часто юморит с серьезным видом. Неглуп. Постоянно возится со своим котом…
Надоело валять дурака!
Зачем мы здесь? Бетон подметать? Сейчас экстерры где-то кого-то жрут, а мы тут… дурью маемся.
Июль нескоро.
1
В казарме было тихо. До отбоя оставалась еще почти минута, а большая часть бойцов уже спала. День выдался тяжелый — подъем на полчаса раньше, пробежка в противогазах, потом сразу строевой смотр, а после обеда до самой ночи — тяжелая работа в ангарах вместе с промасленными измученными механиками.Павел уже практически заснул, когда его тронули за плечо:
— Эй, Писатель… Не спишь?
— Уже нет. — Павел открыл глаза и приподнялся на локте. — Что надо?
— Разговор есть, — негромко сказал Рыжий.
— Серьезный разговор, — кивнул Цеце.
Павел внимательно оглядел двух своих собеседников, в данный момент очень похожих на заговорщиков, пожал плечами, сказал осторожно:
— Я слушаю.
— Ты у нас один молодой… — сказал Рыжий. — Выбирать нам не из чего…
— Что делать?.. — чуть развел руками Цеце.
— О чем это вы? — спросил Павел, наморщив лоб. Они разговаривали вполголоса, чтобы не мешать спящим.
— Отбой! — донесся из-за двери голос дежурного, и свет в казарме померк.
— Ты драться умеешь? — спросил Цеце, немного помолчав.
— Ну, рукопашный бой? Бокс? Карате? Кун-фу, может быть? — перечислил Рыжий, с надеждой заглядывая Павлу в глаза.
— А-а… — Павел зевнул, разом потеряв интерес к разговopy. — Вы все о том же… Я не люблю драться.
Цеце чертыхнулся, потер кулаком переносицу:
— Драться придется.
— Зачем?
— Таковы правила, — ответил Рыжий.
— С кем?
— С молодыми из других взводов.
— Но зачем?
— Традиция, — вздохнул Цеце, оценивающе разглядывая Павла и покачивая головой.
— А если я не буду?
— Так нельзя.
— Почему?
— Потому что ты весь взвод опозоришь. А тебе с нами со всеми еще воевать. — В голосе Цеце не было угрозы — только констатация.
— Ну, если надо, — Павел, решив, что разговор окончен, взбил кулаками подушку, — значит, попробую.
— Ты погоди, — придержал его за руку Рыжий.
— Выспаться ты успеешь… — Цеце огляделся, зашептал еще тише: — Ты скажи, тебе активацию делали?
— Нет еще.
— Плохо! — Рыжий раздосадованно потер переносицу. — И где только тебя готовили? Сейчас же всех рекрутов сразу прививают!
— Нам не кололи. — Павел зевнул, на этот раз нарочито широко, долго, демонстративно.
— Слушай, — совсем тихо зашептал Цеце, подавшись к Павлу. — Вот, значит, какое дело. Есть у меня пара чудо-таблеток. Одну ты выпьешь сейчас, а другую перед самым боем. Смекаешь?
— Зачем? — Павел продолжал изображать унылое непонимание.
— Вот заладил! — Цеце ругнулся. — Таблетки — первый сорт. Для себя доставал. Через проверенных людей. Съешь — и ни боли, ни страха. Сразу сильнее станешь, выносливей. И быстрей. Я на себе пробовал — такая вещь!
— Да я как-нибудь без этого обойдусь. — Павел, не желая дальше продолжать разговор, лег, закрыл глаза. Но Цеце и Рыжий отступаться не собирались. Они стояли, держась за кровать, и смотрели на притворяющегося спящим Павла, на его подрагивающие веки.
— Ты что, боишься? — спросил Рыжий. В голосе его слышалось презрение.
— Может, у тебя аллергия на химию? — недоумевая, предположил Цеце.
— Ага, — откликнулся Павел, не открывая глаз. И повернулся лицом к стене.
— Врешь же, — неуверенно пробормотал Цеце. — Тебя бы не взяли, если б какие-то болезни были.
— Он боится, — подвел итог Рыжий…
Они замолчали надолго. Павел лежал и чувствовал на затылке их взгляды. Это было неприятно. Нестерпимо неприятно. Не выдержав, он резко к ним повернулся:
— А вам-то что? Чего вы-то переживаете? Ну, подумаешь, побьют меня, так не в первый раз. Я привычный.
— Нам надо, чтобы ты победил, — сказал Цеце и глянул на Рыжего, словно ища у того поддержки.
— Зачем? — вздохнул Павел, понимая, что теперь долго не уснет.
Цеце снова посмотрел на Рыжего. Тот, помедлив, кивнул острожно, словно нехотя.
— Проигрались мы, — признался Цеце. — Вчера. Продулись в карты. Вчистую. В четвертой роте играли, дружок у меня там старый, давно не виделись. Заглянули мы к нему в гости, и вот… Не повезло… Долг большой, так просто не расплатиться. Но нам обещали его списать, если ты их здоровяка одолеешь… Видели мы его мельком… — совсем упавшим голосом проговорил Цеце. — Машина для убийства. Здоровый, как дьявол. Кулаки, что твоя голова… Эх!.. Куда уж тебе…
— Таблетки я глотать не буду, — немного поразмыслив, твердо сказал Павел. — А драться, раз надо, выйду.
— Ты хотя бы две минуты продержись, — просительно проговорил Цеце. — Тогда нам половину долга спишут. Уговор у нас такой был… А насчет таблеток все же подумай.