Кликин Михаил Геннадьевич. Страж могил

   Муха …
   Толстые мухи ползали в траве. Толстые нажравшиеся мухи, откладывающие яйца.
   Нелти качнулась, ноги ее подкосились. Она глубоко вздохнула и осела на землю.
   Черви под рукой…
   Мертвяк пару раз ударил по засевшей в ребрах жерди, но переломить ее не смог. Он схватился за нее, попытался выдернуть ее из себя.
   Ребенок на равных боролся с ним. Ребенок был необычайно силен. У него была сила мужчины.
   Сила охотника.
   — Кто ты?..
   Мертвяк все же вытащил деревянное острие из своего тела. Потянул жердь на себя.
   Малыш упирался и не выпускал примитивное оружие из рук.
   — Кто ты?!
   Ночь была рядом. И Кладбище тоже…
   Хозяин Кладбища — хозяин мира…
   Мертвяк уже почти подтянул Гиза к себе, но ребенок вдруг выпустил жердь и отскочил. В руке его сверкнул нож.
   — Гиз… — простонал мертвяк, приподнимаясь. — Я знаю имя… Тебя зовут Гиз…
   Мальчик задрожал, попятился. Взгляд его заметался по сторонам, то ли укрытие выискивая, то ли оружие, то ли еще что.
   — Чего ты хочешь, Гиз? — Мертвяк отшвырнул жердь, встал на четвереньки. — Ты хочешь жить? — Голос мертвяка был вкрадчив, почти ласков. — Хочешь, чтобы твои друзья жили?.. — Он полз. Он медленно подбирался к Гизу. И глядел ему в лицо.
   Мертвяк хотел поймать взгляд мальчика.
   — Ты хочешь, чтобы все было как прежде? Хочешь, чтобы я был мертв? Ответь мне. Ответь, и все будет так, как ты скажешь. Только ответь!
   Мальчишка был опасен, мертвяк чувствовал это. Но насколько опасен? Сколько в нем силы? Велик ли его дар? И понимает ли он сам свою власть?
   — Скажи мне, чего ты хочешь?..
   Кто вообще эти дети? Почему они здесь?..
   Гиз пятился. Какое-то чувство подсказывало ему, что нельзя смотреть мертвецу в глаза. И нельзя с ним разговаривать.
   Ползущий на четвереньках мертвяк собирался с силами. Он готовился к последнему броску. И заговаривал своего малолетнего противника:
   — Ответь, и я никого не трону, если ты того хочешь. А иначе… — Он оскалился, зарычал утробно. — Иначе я выпью вашу кровь. Я перегрызу глотку тебе, твоему другу и девчонке. Я заберу ваши души и вашу силу. Этого ты хочешь, Гиз? Ответь!
   — Нет! — не выдержав, отчаянно крикнул Гиз. — Оставь нас!
   — Оставлю, — тотчас ответил мертвяк, остановившись. — Но вы должны кое-что для меня сделать.
   — Что? — Гиз понимал, что совершает ошибку, разговаривая с мертвецом, но и остановиться уже не мог.
   — Кхутул. Запомните это имя. Это все, что я прошу. Кхутул…
   Небо вдруг почернело, и холод сжал сердце Гиза. Перед глазами все помутилось, мир закачался, поплыл, стал растворяться, превращаясь в серое струящееся марево.
   — Кхутул… — вновь прокатилось глухим громом. — Кхутул…
   Проклятое имя — имя Проклятого…
   Гиз закричал, поняв, что сейчас случится что-то страшное, и с ножом в руке бросился на превращающегося в дымку мертвяка.
   «Кхутул», — гремело в голове.
   Гиз вонзил нож мертвяку в глаз, и словно сам окривел. Он выдернул засевший в груди мертвяка тесак Огерта и ощутил боль в ребрах.
   Кхутул…
   Он бил, сек, рубил, резал, колол. Он уворачивался, отпрыгивал, наскакивал.
   Он не понимал, что делает. Дар подчинил его. Дар охотника.
   Он видел — не глазами видел, а душой, даром своим — какой-то скользкий серый узел внутри мертвяка, похожий на шевелящийся клубок червей.
   Мертвяк сам был своим хозяином.
   Мертвяк-некромант.
   …Кхутул…

28

 
   Гром ударил над головой, сотряс небо и землю.
   Дождь хлестал в лицо.
   Ледяная вода текла за ворот плаща…
   Огерт очнулся, захрипел, закашлялся.
   Глаза его прояснились.
   Руки вцепились в седло.
   Он дрожал от холода. И содрогался от кашля.
   — Кхутул! — с кровью, с пеной рвалось имя Проклятого…
   Никого не было вокруг. Только несколько десятков разорванных на куски мертвецов лежали на истоптанном, залитом водой поле.
   Все кончилось…
   Ливень стегал по щекам. Волосы вымокли, промокла одежда.
   Струи дождя спрятали большую часть мира. А на той его части, что осталась, всюду валялись куски тел и в грязных кипящих лужах тонуло брошенное оружие.
   Что произошло?
   Куда делась армия мертвецов? Когда закончилось сражение? И чем?
   — Мы победили, Бал? — просипел Огерт. Ишак повернул голову и выразительно посмотрел на хозяина.
   Конечно, они победили. Ведь они были живы…

29

   Ликующие воины встретили его в городских воротах.
   Они потрясали копьями, звенели клинками о доспехи и щиты. Теснясь, толкаясь, не обращая внимания на грозу, забыв о строгом военном распорядке, они кричали, салютовали ему.
   Он проехал мимо них, не подняв головы.
   Он слишком устал…
   За внутренними воротами его ждали горожане. Они аплодировали, когда он двигался сквозь толпу. Со всех сторон неслись искренние слова благодарности.
   Он не слышал их.
   Он слишком устал…
   На центральной улице его встретил городской Совет в полном составе. Члены Совета обнажили головы, увидев его. Выступил вперед глава Совета, сказал громко:
   — Мы благодарим тебя и просим принять участие в торжестве.
   Огерт мотнул головой и с трудом прохрипел:
   — Нет… Я слишком устал…

30

   Он проспал почти двое суток.
   Ему снились кошмары, но даже они не могли его разбудить.
   Хозяин постоялого двора то и дело заглядывал к нему в комнату. Много раз приходил землевладелец Докар. Простые горожане ждали своего спасителя на улице, переживали, все ли с ним в порядке, оправится ли он. Зонг и Лаук — два тюремных стража — вновь и вновь пересказывали людям истории Огерта, некроманта на королевской службе.
   Выждав какое-то время, отряды разведчиков обшарили окрестности, убедились, что армия мертвяков действительно ушла. Узнав об этом, покинули укрепленный город жители окрестных деревень, заспешили домой. Уставшие ополченцы, сдав оружие, вернулись в семьи.
   На тюремных задворках, тихо, без обычных приготовлений были обезглавлены два некроманта. Палач, перед тем как отсечь им головы, на всякий случай поинтересовался, нет ли у них каких-нибудь документов.
   Осада закончилась, и город постепенно возвращался к обычному образу жизни.
   И вроде бы все теперь было в порядке, да только вот множились тревожные слухи.
   Осада — это лишь начало, говорили меж собой люди. Скоро весь мир будет осажден полчищами мертвецов. Некроманты уже собирают свои армии, ведут их к Кладбищу. Готовится страшная битва…
   Поэтому ворота освобожденного города запирались с приближением ночи. Поэтому трепыхались высоко поднятые яркие вымпелы и не гасли огни на сторожевых вышках. Поэтому в казармах было многолюдно и дважды в день объезжали округу конные отряды…
   — Кхутул вернулся, — перешептывались люди, озираясь по сторонам.
   Страшные невероятные слухи расползались, словно чума.

31

   «…поспеши…»
   Огерт вдруг вспомнил нечто важное и очнулся. Отбросив одеяло, он резко приподнялся, застыл, уставившись в стену, пытаясь привести мысли в порядок.
   «… возвращайся…»
   Там, на поле боя Страж Могил звал его.
   Или это был сон?
   «…торопись…»
   Такой знакомый голос, отчетливый, близкий. Словно возле самого уха прозвучавший.
   Нет, не сон. Смутное воспоминание…
   Огерт опустил голову, нахмурился, растирая ладонями виски.
   Так что случилось во время битвы? Что произошло?
   И о чем еще говорил Страж?..
   Дверь в комнату открылась, скрипнули половицы. Через порог шагнул одетый в белое человек. Остановился, улыбнулся:
   — Сны были добрые?..
   Огерт косо глянул на вошедшего, не сразу вспомнил его имя. Ответил:
   — Я давно не видел добрых снов, Докар. Глава городского Совета посерьезнел:
   — Как и многие из нас.
   — Сколько я спал? — спросил Огерт, посмотрев в окно.
   — Два дня.
   — Сейчас что? День, утро, вечер?
   — У кого-то еще утро, но у меня давно уже день.
   — Вы занятой человек, Докар.
   — Я просто делаю свою работу.
   — Да… — вспомнив Нелти, проговорил Огерт. — Все мы делаем свою работу… Кто-то лучше, а кто-то хуже…
   — Вашей работой мы довольны.
   — А вы знаете, что там произошло? Расскажите, что вы видели!
   — Ну, как же? — немного растерялся Докар. — Вы же были там.
   — Я был слишком занят, — сказал Огерт. — Расскажите все, что видели вы и ваши люди. Коротко, быстро.
   — Хорошо… — пожал плечами Докар и присел на стул, стоящий возле двери. — С какого момента начать?
   — С начала.
   — Вы спустились по дороге. Сперва ничего не происходило, вы бродили среди мертвяков, а они вас не трогали. Но потом они зашевелились…
   — Долго ли продолжался бой? — перебил собеседника Огерт. — Чем он закончился? Что я делал в это время? Куда делась армия мертвяков?
   — Они отступили, — сказал Докар. Вопросы Огерта его несколько удивили. — Мы не могли рассмотреть вас в гуще сражающихся. Мертвяки рубили друг друга, и так продолжалось довольно долго — за это время грозовые тучи, что собирались у горизонта, накрыли небо над городом… А потом, когда начался дождь, бой затих… Мертвяки замерли, и среди них стояли вы — это мы видели… А потом они все ушли…
   — Ушли? Куда?
   — На запад, — сказал Докар.
   — В сторону Кладбища, — пробормотал Огерт.
   Он замолчал, снова пытаясь хоть что-нибудь вспомнить. Он представлял, как атакующие мертвяки остановились, потом откатились назад, перестроились в плотные колонны, готовясь выступить в поход…
   — Мне тоже надо идти, — сказал Огерт.
   — Мы предлагаем вам остаться, — сказал Докар.
   — Зачем?
   — Городу нужен такой защитник, как вы.
   — У вас же здесь целая армия.
   — Если вы останетесь, у нас будет две армии… — Докар поднялся со стула, подошел к окну, выглянул наружу. Сказал, покачивая головой: — Тревожные времена наступили. Боюсь, мертвяки могут вернуться. Я должен позаботиться о безопасности города.
   — Мне нужно идти, — повторил Огерт, взглядом
   обшаривая комнату в поисках костыля.
   — Мы предлагаем хорошие условия.
   — Я не могу остаться… Где мои деньги?
   — Вы получите их, когда захотите.
   — Я уже захотел.
   — Они в здании Совета.
   — Принесите их сюда. И помогите мне выйти.
   — Вы уходите прямо сейчас?
   — Может быть, все же выслушаете мое предложение?
   — Вы не понимаете, Докар… — Огерт, опершись на спинку кровати, встал на здоровую ногу, допрыгал до собеседника, взял его за плечо, развернул к себе, посмотрел в глаза. — Если погибнет ваш город, мир это переживет. Но если изменится весь мир… — Он замолчал.
   — Вы знаете, что происходит?.. — вдруг севшим голосом спросил Докар, и Огерт увидел страх в его глазах. — Откуда взялись все эти мертвецы? Чего они добиваются, чего хотят?..
   Стало тихо, неуютно.
   Толстая муха билась о потолок. Ржавый флюгер скрипел на крыше. — Они ничего не хотят… — негромко ответил Огерт, опуская взгляд. — Хочет кто-то другой…

32

   Его провожали молчанием.
   Бесхвостый ишак по имени Бал брел по главной городской улице, опустив голову. Сидящий на его спине Огерт смотрел прямо перед собой и думал о предстоящем пути.
   Странный некромант, помогающий людям; некромант, состоящий на королевской службе; могучий калека в длинном плаще — таким его запомнили горожане…
   Городские ворота были открыты. Охраняющие их бойцы лязгнули доспехами и вскинули руки, салютуя человеку, в одиночку победившему целую армию, провожая его и мысленно желая доброго пути.
   Да, человек этот был некромантом. С помощью своего темного дара он мог поднимать мертвецов.
   Но людей нужно судить по делам…
   Огерт покинул город, оставив о себе добрую память. По грязной дороге спускался он с крепостного вала, и горожане смотрели ему вслед. Он удалялся, и все тревожней становилось людям, словно человек этот уносил в своей сумке не сотню золотых монет, а некий могущественный талисман, дарующий покой и уверенность…
   Хмурилось небо.
   Маленькая фигурка направлялась за горизонт. Ишак и его хозяин спешили все дальше и дальше на запад. Туда, куда обычно уходили все скорбные обозы.
   Туда, куда недавно ушли мертвяки.
   В сторону Кладбища.

Глава 4
ПРИДОРОЖНАЯ ХАРЧЕВНЯ

1

   Медная кружка сияла…
   Трактирщик Окен, прищурясь, долго рассматривал идеально чистую кружку, потом вздохнул и поставил ее на полку. Заняться было нечем.
   Давно уже не заглядывали посетители в его небольшое заведение, стоящее на перекрестке когда-то оживленных дорог. Мало кто из крестьян отваживался покинуть свою деревню. Нищие побирушки, странствующие музыканты и прочий бродячий люд теперь обходили эти места стороной. Громкоголосые ушлые коробейники, забросив свое дело, сидели дома. Даже скорбные обозы больше не показывались.
   Опасно стало на дорогах, ведущих к Кладбищу.
   Так опасно, что конные королевские отряды, прежде следившие за порядком на этих землях, теперь словно забыли о своих обязанностях…
   Трактирщик Окен снова вздохнул и посмотрел на потолок, надеясь увидеть паутину в углах или хотя бы пыль. Непривычно ему было бездельничать. Не заметив никакой грязи, он снова взял с полки медную кружку, подышал на нее, потер рукавом.
   Трактирщик было вдовцом. Пять лет уже прошло, как умерла его жена — женщина пусть не красивая, но добрая и хозяйственная. Вот с ее смерти и начались все беды в его жизни. Разбежались взрослые дети, отправились в город искать лучшей жизни. Сгорела конюшня с тремя жеребцами. Какой-то проходящий мимо злодей подстрелил пса — верного безобидного кобеля, лающего лишь на тех, у кого душа нечиста.
   И вот еще новая беда — запустение. Маленькие деревни обезлюдели, крестьяне, побросав хозяйство, давно подались в города и села. Но и там нет покоя. Никто не работает, не торгует, люди прячутся, таятся. Словно подземные звери, углубляют подвалы, роют норы и отнорки, стаскивают туда припасы. Страх не отпускает людей.
   Селения, что покрупней, готовятся к обороне. В светлое время дня жители возводят стены, копают ямы-ловушки, пускают воду из рек в свежевыкопанные рвы. А как стемнеет — все забиваются в свои потайные укрытия, закрывают двери на десяток запоров, ставят капканы в дверях. И не спят, не могут заснуть, потому что знают — отряды мертвяков рыскают по округе, ищут, чем поживиться. С каждым днем их все больше. Идут сюда со всего мира. Направляются к Кладбищу… Видно, страшные времена наступают… Трактирщик Окен, то и дело вздыхая, прошелся по чистому просторному залу своего заведения: переставил стулья, выровнял и без того ровно стоящие столы, подбросил полено в открытый очаг. Присел перед огнем на корточки, снова задумался. А может, перебраться в город? Пока не поздно. До ближайшего — два дня пути. Эх, если бы жеребцы не сгорели в пожаре, донесли бы за день — утром выехать, к вечеру на месте был бы. Но тяжело все оставить.
   Да и куда идти на старости лет? У кого приюта просить?
   Свои дети бросили, так неужели кто-то чужой примет?..
   А может, пройдет беда стороной? Вдруг да повезет?
   Есть же Король, есть охотники. Может, собираются они сейчас с силами, чтобы ударить по врагу?..
   А может, уж нет Короля? Давно о нем ничего не слышно…
   Трактирщик Окен вздохнул, поскреб седую щетину на подбородке.
   Умереть — не страшно. Страшно мертвым жить.

2

   Солнце садилось, и Окен вышел на улицу, чтобы обойти дом, закрыть ставни, проверить все. Когда-то он не запирал харчевню на ночь. Но времена изменились. Теперь только безумец оставит дверь открытой.
   Или некромант…
   На улице было ясно. Недавняя непогода ушла, вот уже несколько дней на землю не пролилось ни дождинки, небо было чистое, и яркое солнце светило…
   Да вот только не грело оно.
   Холодно было.
   Сильный студеный ветер несколько раз на дню менял направление. И откуда бы он ни дул, отовсюду приносил неприятный запах гнили.
   Мертвецы были кругом…
   Окен, поеживаясь, обошел дом. Длинной ровной палкой — не прилаженным к косе косовищем — закрыл ставни на высоких окнах. Загнал в сарай припозднившихся куриц, запер хлипкую дощатую дверь. Заглянул во двор. Здесь было тихо и черно. В стойле ворочалась полусонная корова — любимица жены. Заходить внутрь Окен не стал — побоялся. Закрыл тяжелые ворота, навесил замок, подпер створки тяжелым ломом.
   Потом, присев за домом на старой скамейке, глядя на заброшенный огород, Окен вспомнил детей, как они раньше помогали ему совершать этот каждодневный вечерний обход. Тогда замки не вешали, но дел было больше. На дворе, помимо коровы, пара бычков всегда откармливалась, овцы, коза. Помимо кур, были гуси и утки. Лошади в конюшне — свои и трапезничающих клиентов…
   Одному такое хозяйство содержать не под силу.
   Потому и продал почти все. Только кур да корову оставил. И пса еще. Но подстрелил его какой-то разбойник, пустил стрелу издалека, то ли из баловства, то ли по злости…
   Окен вздохнул и поднялся.
   Пора возвращаться. Ставни запереть изнутри, входные двери на засовы закрыть…
   Может, и повезет… Вдруг да пройдет беда стороной…

3

   Он не успел запереть ни двери, ни ставни.
   Пока хозяин отсутствовал, в харчевню зашел человек.
   Окен заметил это, лишь когда направился к очагу, чтобы погреть руки. Он дошел до середины зала и вдруг увидел, что за дальним столом кто-то сидит.
   Окен вздрогнул, остановился. В горле разом пересохло, задрожали ноги.
   Но он преодолел слабость и поздоровался первым:
   — Добра тебе, путник.
   Незнакомец шевельнулся. Слетел с головы капюшон, сброшенный тонкой рукой. Чистое светящееся лицо повернулось к хозяину — женское лицо:
   — Добра и тебе, желающий добра…
   Кошка, лежащая на коленях незнакомой жен-шины, глянула на Окена горящими зелеными глазами, приподнялась, выгнула спину, широко зевнула, показывая острые мелкие зубы, и, завершив ритуал приветствия, снова свернулась в клубок.
   — Могу ли я рассчитывать на приют? — спросила гостья. На лицо ее легли отблески огня, и Окену показалось, что глаза женщины затянуты паутиной.
   — Конечно, — голос трактирщика дрогнул.
   — Хорошо, — сказала женщина. — Но ты не должен меня бояться.
   — Я не боюсь.
   — Ты боишься, — покачала головой гостья. — Может быть, не меня, но боишься.
   — Кто ты? — чуть помедлив, решился спросить Окен.
   — Мое имя Нелти. Я — собирательница душ. Окен склонил голову:
   — Нелегкое время для путешествия ты выбрала, собирательница.
   — Не я его выбирала… А как твое имя?
   — Я Окен, трактирщик.
   — Твое заведение не очень-то похоже на трактир. Больно уж тихо здесь.
   — Раньше все было иначе.
   — Может, сегодня все станет как раньше?
   — Сомневаюсь.
   — А я хочу в это верить… И для начала принеси мне что-нибудь поесть…

4

   Окен понял, что женщина слепа, лишь когда принес еду.
   Он долго смотрел, как она водит ладонями над столом, как ее тонкие пальцы касаются краев посуды, как подрагивают ее руки, и ему страшно делалось, когда он представлял себя на ее месте.
   — Как ты сюда добралась?
   — Большую часть пути я проделала вместе со скорбным обозом. Но потом мы разошлись.
   — Тебя бросили на дороге?
   — Я сама ушла.
   — Ты же слепа!
   — А ты не можешь собирать души… Нелти приступила к трапезе.
   Еда была холодная: говяжий студень, остывшая овсяная каша, немного нарезанных овощей, залитых маслом, черствый хлеб.
   — Не найдется ли у тебя что-нибудь погорячее?
   — На завтрак я сделаю яичницу.
   — А если я не дождусь завтрака?
   — Ты же не пойдешь в ночь?
   — А почему бы нет? Я одинаково слепа и ночью, и днем.
   — Ночные дороги вдвойне опасны.
   — Думаешь, твоя харчевня надежное убежище?
   — По крайней мере, здесь есть где спрятаться, если кто-то начнет ломиться в запертую дверь.
   — И кто обычно ломится в твое заведение? Запоздавшие пьянчуги?
   — Ты сама знаешь, собирательница, кого я имею в виду.
   — Догадываюсь.
   — Может быть, ты встречала их на своем пути.
   — Не знаю… Ведь я ничего не вижу… — Нелти положила кусок студня на ладонь, протянула кошке: — Попробуй, Усь.
   — Тебе нельзя идти дальше. Это слишком опасно.
   — Дальше? А разве ты знаешь, куда я иду?
   — Нет, но…
   — Я иду к Кладбищу.
   — И они тоже направляются туда…
   Нелти откинулась на спинку стула, повернула лицо к собеседнику.
   — Ты запугиваешь меня?
   — Нет, предостерегаю.
   — И ты можешь объяснить, что происходит?
   — Нет. Но я…
   — Так вот… — Нелти возвысила голос, перебивая трактирщика. — Я иду к тому, кто может все объяснить. А то, что ты хочешь мне сейчас сказать, я и так знаю. Поэтому помолчи и, пожалуйста, приготовь мне яичницу… — Она замолчала, понимая, что слова ее слишком грубы. Сказала, извиняясь: — Каждый должен заниматься своим делом. Правильно я говорю?
   Окен склонил голову:
   — Хорошо… Яичница скоро будет готова.
   — Оставь желтки целыми, — попросила Нелти, — и не прожаривай их. Если можно, добавь чуть-чуть лука.
   Окен тяжело вздохнул, вспомнив, что его дети тоже любили такую яичницу. Захотелось оказаться в прошлом, и он представил, что вот сейчас ребятишки вбегут в дом с улицы, закричат: «Папа, папа, пестрая два яйца снесла!» Кинутся к нему, протянут свои ручонки и затребуют глазунью — на свином сале, с луком, с непрожаренными желтками. И жена будет ворчать на кухне, ругая его за потакание детским капризам, а потом поцелует украдкой…
   Громко хлопнула входная дверь.
   Окен вздрогнул, вдруг поверив, что мечтания его стали реальностью. Он неуверенно улыбнулся, обернулся смятенно.
   «Папа, папа!..»
   Три рослые фигуры шагнули через порог.
   Он уже было двинулся к ним, но застыл, разом поняв, что это не его дети, что дверь не заперта, а на дворе уже вечер, и добрых гостей ждать не приходится.
   Угли в очаге подернулись пеплом.
   Три черные фигуры, встав у двери, озирались.
   От них веяло холодом.

5

   Они были одинаково одеты, они синхронно двигались, и у них были похожие голоса — тихие, невнятные, пугающие.
   — Мы хотим есть, — сказали они нестройным хором, и у Окена мурашки побежали по спине.
   — Ну вот, — пробормотала Нелти, подсаживая кошку на плечо, — я же говорила, что все будет как раньше…
   Клиентов прибавилось, но Окен не был рад этому обстоятельству. Он догадывался, что это за троица, хотя и не знал наверняка.
   — У меня почти ничего нет, — сказал он, разводя руками и думая лишь о том, как бы сейчас отсюда сбежать. — Я никого не ждал, извините меня… — Он слегка заикался.
   Три темных гостя глянули на него. Глаза у них были тусклые, словно коркой льда покрытые.
   — Принеси то, что имеется, — невозможно было понять, кто именно из троицы это произнес.
   — Хорошо, — попятился Окен.
   — И не выходи на улицу. Кое-кто там тоже хочет есть. И очень сильно…
   Гости рассмеялись — будто зашипели.
   Двигались они бесшумно и стремительно, словно летучие мыши. Не спросив разрешения у хозяина, они подвинули стол к очагу, сели возле самого огня, протянули к нему ноги, прищурились, глядя на мерцающие угли.
   — Подкинь дров. У тебя холодно…
   Нелти приподнялась:
   — Пожалуй, мне пора идти.
   — Никто не уйдет отсюда, — зло прошелестели три голоса. — Сиди на месте.
   — Но я должна… — Нелти выбралась из-за стола.
   Один из новоприбывших гостей вскочил, в один миг очутился возле собирательницы, ударил ее кулаком в живот:
   — Сиди!
   Нелти задохнулась, осела, скорчилась. Усь, соскочив на пол с плеча хозяйки, вздыбила загривок, выгнула спину, завыла утробно. Человек глянул на кошку, окрикнул Окена:
   — Хозяин!
   — Да? — Трактирщик собирался скрыться на кухне и был не рад, что его остановили.
   — Приготовь нам это животное.
   — Как? — растерялся Окен.
   — Как угодно. Зажарь или свари. И подай на стол.
   — Но…
   — Выполняй! Если сам не хочешь стать едой!
   — Но как же… Я не могу… Это не моя кошка…
   Нелти наконец-то сумела сделать вдох. Гул в ушах унялся, и она услышала:
   — Прикончи эту шипящую тварь, трактирщик. Мы хотим свежего мяса.
   Нелти схватилась за ножку стола, поднялась, распрямилась, дернула поводок. Усь вспрыгнула на ногу, взлетела на плечо, замерла у виска хозяйки, продолжая завывать.
   Она была большой кошкой. У нее были острые когти и отменная реакция. В любой миг она могла броситься на врага, не считаясь ни с его размерами, ни с его силой, располосовать ему лицо, выдрать глаза…
   Некромант, оскалившись, отступил на пару шагов.
   Трактирщик Окен встал на его место.
   — Что мне делать, собирательница? — прошептал он.
   — Отойди, — сказала Нелти.
   — Забери у нее тварь! — уже три злобных голоса приказывали трактирщику. — Размозжи башку о стол! Сдери шкуру! — Три черные фигуры стояли за его спиной, вперившись ледяными глазами в незрячие глаза Нелти — она чувствовала колючий холод их взглядов.
   — Отойдите! — отчаянно выкрикнула собирательница, понимая, что оказалась в ловушке.
   Некроманты забавлялись.
   Они выбрали жертву, и теперь даже Усь не сумеет помочь.
   Нелти выпустила тонкий поводок.
   — Беги, Усь…
   Кошка не собиралась отступать. А черные фигуры все угрожали:
   — Не тяни время, трактирщик, если хочешь жить. Убей кошку, и мы не убьем тебя. А иначе мы вышвырнем тебя на улицу. К тем, кто жаждет горячей крови. К тем, кто никогда не насыщается…
   — Отдай мне кошку, собирательница! — не выдержал Окен. — Ты же видишь, кто они такие!