Страница:
– Ближе, Миральда.
Еще шаг – и хрупкие пальцы матери нежно касаются лба.
Ноги подгибаются, и вот Миральда уже на коленях перед троном, а королева держит в ладонях ее лицо, разглядывая, пытаясь понять…
– У тебя была странная судьба, – наконец сказала первая ночница, – я хочу услышать твою историю. Нет, не говори, просто думай.
Невозможно было противиться воле владычицы. Воспоминания возвращались, вгрызаясь в сердце, заставляя его, бессмертное, трепетать от боли, сожаления, вины… Она снова стояла у Поющего озера, и вода, повинуясь последнему королю Дэйлорона, раскрывалась, чтобы принять остатки лесного народа в древнюю колыбель жизни. И капли отравленной воды стекали по плотным листьям деревьев-стражей, шлепались на умирающую землю. А еще раньше… Три ведьмы, три сестры близняшки и подобранная личинка дэйлор, серая и зубастая; деревня, охваченная пламенем, багровеющий в ночном небе хлыст, порождение самой черной магии. Той, что была рождена ведьмой и замешана на ненависти и боли.
…По щекам катились слезы. Не удержавшись, Миральда отпрянула, торопливо отерла щеки и увидела, что королева ночниц тоже плачет. Вместе с ней, самой обычной ведьмой, вернее, ночницей.
– Плохие времена настают, – промолвила мать всех ночниц, – слишком много отражений, слишком… И в тот миг, когда чаша переполнится и народ Зла двинется вперед, подобно разливу реки, я не буду удерживать сестер. Это когда-нибудь должно было случиться, и я не в силах помешать.
Тут она посмотрела на безмолвно застывшую Кларисс:
– Оставайтесь в городе, сестры. Вы можете жить здесь столько, сколько захотите; со временем можете посещать нашу Академию – я стараюсь, чтобы все было… как у людей. В Академии свои магические навыки совершенствуют самые лучшие мастера иллюзий, мои отважные воительницы, равных которым не сыскать под этими небесами. И пусть время исцеляет ваши раны, хоть удел ночниц и есть вечная скорбь.
…Миральда не знала, сколько времени прошло с тех пор, как они с Кларисс пришли в Кайэрские топи. Все было уныло-однообразно, и ничего здесь не менялось с безудержным бегом дней. Пожалуй, только по тому, как вырастали или старели рабы, можно было определить, что прошел год, а за ним еще и еще. В вечном городе вечной королевы царил покой, подобный бесконечному сну.
А потом в сердце Миральды поселилась тревога, противное, щекочущее чувство. Она не знала, откуда это пришло; словно кто-то невидимый прошил суровыми нитками ее сердце и забавлялся, дергая за свободный конец.
И болотная ночница вспомнила, как однажды зеркальник напал на мальчика, смешного, взъерошенного, с огромными зелеными глазами, какие были когда-то и у нее самой. Не подоспей она вовремя, никто не спас бы маленького, болезненно-хрупкого человечка, попавшегося на приманку страшной нелюди.
Миральда знала, что тот малыш был ее ребенком, плодом недолгой любви, связавшей тугим смертоносным узелком судьбу командора Геллера и ведьмы. Ведь не зря обычные люди боятся ведьм, ох, не зря. Нет ничего хуже, чем привязанность к женщине, чья жизнь – в магии и чье призвание – в уничтожении нелюди…
Где он сейчас, ее маленький Гиллард? И не стряслось ли с ним чего плохого? Ведь не зря же сердце плачет кровавыми слезами, а в груди холодной жабой засело дурное предчувствие!
А болота шептали благословенное «забудь», и туман опутывал сознание обманчиво-мягкой пеленой. Миральда снова и снова проваливалась в сон без начала и конца, и каждое новое пробуждение памяти давалось все труднее и труднее; порой она ловила себя на мысли, что и в самом деле лучше всего – забыть, кем была когда-то и кого оставила среди людей таким маленьким и беззащитным.
Позже… Бродя среди топей, она как-то встретила саму королеву. Та стояла на кочке, одетой в моховую шубку, и на нечеловеческом лице было написано страдание. Казалось, что мать ночниц внимательно прислушивается к чему-то и время от времени пытается шагнуть вперед, но каждый раз словно наталкивается на невидимую преграду – и потому остается на месте.
Вдруг она заметила Миральду и, указав с усмешкой себе под ноги, сказала:
– Вот здесь… здесь я и утопила ее.
Миральда молча поклонилась: негоже простой ночнице задавать вопросы королеве. Но та, похоже, и сама была рада тому, что можно с кем-то поговорить.
– Подойди сюда, сестра. Ты знаешь, как появилось болотное зло?
Миральда пожала плечами: разумеется, она не знала.
– И с годами я отчего-то все больше и больше привязываюсь к этой земле, – прошептала горестно мать ночниц, – словно опутана корнями, и они держат меня… Все сильнее. Когда-нибудь я окончательно срастусь с этими болотами, и тогда мы встретимся…
– Ты говоришь загадками, – тихо сказала Миральда, – прости, мать, но я не понимаю. Да и нужно ли это мне знать?
Королева тряхнула гривой каштановых волос, в которых уже успели запутаться мелкие сухие веточки.
– Не знаю, право слово. Но ты все-таки была человеком, как и я, на заре этого мира. Наверное, ты поймешь. К тому же твоя судьба говорит о том, что ты еще скажешь свое слово в истории всего поднебесья…
Она, подобрав пышные юбки, присела на корточки и нежно погладила ярко-зеленую травку:
– Спи, моя Лилит Анун…
А затем очень спокойно пояснила:
– Это моя сестра, которая успела меня убить чуть раньше… Чем я ее.
Миральда молчала; да и что она могла сказать существу, которое стало болотным злом много столетий назад? Никто не вправе судить королеву ночниц, кроме нее самой…
Белые пальцы матери легко сомкнулись на локте ведьмы:
– Побудь со мной, дорогая. Эту историю знают многие из сестер – как историю странного совпадения и воли случая. Выходит так, что мы появились случайно и все могло быть по-другому.
…Людское племя заглатывало все новые и новые земли, тесня дэйлор и вынуждая их отступать все дальше и дальше, на северо-запад. Племена великих воинов перебирались к закату, туда, где плодородные земли и богатые пастбища; и всегда впереди шагали люди племени имнов, сильные и смелые, равных которым не было во всем поднебесье. Имны пересекли страшные топи, вышли в степь, и поняли они тогда, что болота есть защита от врага, и решили обосноваться в краю сочных трав.
Народом имнов правила царица, ибо только женщина может передать царственную кровь ребенку, мужчина же никогда не может быть уверен в собственном отцовстве; и было у нее две дочери – Лилит Анун и Ниат Хотум, и было сказано царицей, что племя должно быть едино на века.
А когда отправилась царица в вечное плавание по небесному кругу, стал вопрос о том – кто же будет править. Сестры ни в чем не уступали друг другу, ни в красоте, ни в уме, ни в силе; тогда было решено бросить жребий, по которому одна из сестер оставалась правительницей, а второй следовало раз и навсегда покинуть племя. Победила Ниат Хотум; но сестра ее проявила коварство, достойное истинной царицы. Той же ночью заговорщики пробрались в шатер Ниат Хотум, связали ее и утопили в болоте.
И велико было содеянное зло, и, верно, сам Творец содрогнулся в своих небесных чертогах; и вывел он горящими письменами закон: ничто содеянное не исчезнет, но вернется к своему хозяину, и да будет так до конца дней этого мира. И отразилось зло от чистых граней небесного купола, и ударила черная молния в то место, где под трясиной покоилась Ниат Хотум. Болото раскрылось, выпуская из своего чрева утопленницу, не мертвую, но ставшую другой, темной нелюдью. И была дана власть Ниат Хотум творить великую ложь и обман, а сила и мудрость ее были в ночи и болотах. Так появилась первая болотная ночница, королева-мать.
На следующую ночь Ниат Хотум явилась к своей сестре и обманом завлекла ее в болота. Лилит Анун утонула, а имя ее больше не упоминалось имнами – как имя проклятой царицы.
…Королева с кривой усмешкой глядела на нежную травку, пушистым ковриком покрывшую могилу Лилит Анун.
– Так что все могло быть иначе, – пробормотала она, – я помню ту ночь так, как будто это было вчера. Выставь я стражу у шатра или попытайся первой убить Лили… Нас могло бы и не существовать вовсе. Но… Что-то подсказывает мне, что когда-нибудь мы все равно встретимся, я – и она.
А потом спокойствие Хамайлена треснуло, как переспелая тыква. Миральда знала, что с вечера королева опять ушла на болота, не одна, а в сопровождении трех рабов и двух сестер печали. Ведьме было жуть как любопытно поглядеть, а чем же займется мать ночниц, но Кларисс очень строго посоветовала сидеть дома и многозначительно посмотрела на Миральду, чем только подстегнула любопытство.
Поутру королева вернулась, шатаясь от слабости; ее под руки вели две сестры. Рабов с ними уже не было, и у Миральды шевельнулось недоброе предчувствие беды. Несколько дней в Хамайлене царило затишье, а затем пронесся слушок, что-де королева творила великую волшбу и что заклятие ее принесло весть о гибели мира поднебесного. Ночницы зашевелились; Миральда видела, что они готовы сорваться с обжитого места и подтягиваться к людским землям, но мать хранила молчание, и все понемногу успокоились.
Дурную новость принесла Кларисс. Миральда как раз варила в котелке кашу из растертых кореньев, когда бывшая дэйлор вошла в дом и устало опустилась на лавку.
– Сколько лет твоему сыну, Миральда? – как-то невыразительно, тускло спросила она.
Ведьма задумалась. Действительно, сколько?.. Сколько лет она уже прожила в Кайэрских топях, словно отрезанных от всего мира лезвием тишины и покоя?
– Наверное, уже восемнадцать… Хотя я и не уверена.
– Заклятие королевы явило образ твоего сына, Миральда. Сына ведьмы и слуги, казненного господином, – едва слышно прошептала Кларисс, – похоже, именно он отпустит ту пружину, которая все еще держит поднебесье…
Руки Миральды задрожали:
– Ты… откуда ты это узнала?
Кларисс пожала плечами:
– Болотная вода несет в себе много чего интересного.
– Но… но это ведь может быть и ошибкой?!!
– Может быть. Но я должна тебе кое-что сказать – хоть это и будет предательством нашей королевы… я слишком тебя люблю, чтобы лгать, да и ни к чему… Мать ночниц решила принять некоторые меры, и сегодня несколько могущественных сестер отправились на поиски Гилларда Накори.
– Ох…
Дыхание сбилось, застряло в горле комком. Миральда только и могла, что слепо глядеть в булькающее варево, где безвольно вращалась выпущенная из пальцев деревяшка.
Потом она все-таки спросила:
– Но как же… предсказание Шениора?
– Мы ничего не знаем о том, что именно имел в виду последний король Дэйлорона, – процедила Кларисс, – давай, я помогу тебе сесть.
Она и в самом деле подхватила Миральду под локти и помогла добраться до лавки. Вытерла слезы и, обняв за плечи, прошептала:
– Я сказала это тебе только потому, что ты слишком много значишь для меня. Мы же сестры, так? Ну а дальше… решай сама. Больше никто ничего не узнает.
Миральда лишь всхлипнула:
– Помнишь… я так хотела спасти Дэйлорон? Но у меня ничего, совсем ничего не получилось… А вдруг королева ошиблась, и Гиллард не сделает ничего плохого?
Кларисс молча гладила ее по волосам.
– А если все-таки его можно остановить… но как-нибудь по-другому?
– Ты всегда была сильной, Миральда, – пробормотала Кларисс, и в уголке ее рта прорезалась горестная складочка, – тебе решать. Только тебе.
Поутру Миральда покинула город болотных ночниц; Кларисс усердно делала вид, что спит и ничего не слышит, даже когда Миральда наклонилась и поцеловала ее в лоб.
Беспрепятственно миновав городские ворота, ведьма решительно зашагала прочь по петляющей, едва заметной тропке; она шла и раздумывала о том, где и как будет искать Гилларда и что скажет ему, когда наконец найдет… А еще Миральду мучила мысль о том, что ей следует очень торопиться, чтобы стать между посланницами королевы и сыном.
…Когда солнце поднялось над горизонтом, она не остановилась – только накинула капюшон, чтобы жаркие лучи не обжигали чувствительную кожу; но ближе к полудню все-таки пришлось укрыться под корнями кривой ели. Естественный для болотной ночницы сон подкрался внезапно, и Миральда будто провалилась в темную яму, набитую лебяжьим пухом. А когда проснулась, то поняла, что не одна.
Рядом, на замшелой кочке, сидел раб из Хамайлена. Ночница несколько мгновений молча взирала на его спину, всю в узлах мышц, и раздумывала – зачем он здесь? Посланник королевы? Попытка вернуть беглянку обратно? Затем неслышно выбралась из своего убежища и коснулась загорелого плеча. Раб подскочил как ужаленный и тут же склонился перед Миральдой в глубоком поклоне:
– Госпожа…
– Что ты здесь делаешь? – сухо поинтересовалась Миральда, изо всех сил пытаясь придать голосу побольше высокомерия.
– Госпожа…
– Кроме этого слова ты еще что-нибудь скажешь?
Кочевник выпрямился, и только тут Миральда заметила, что он довольно молод. Из-под спутанных волос, выгоревших до цвета соломы, на нее с благоговением смотрели блестящие карие глаза, чуть раскосые и вполне разумные.
– Меня послала госпожа Кларисс, – запинаясь на каждом слове, пробубнил раб, – она приказала беречь вас и охранять, особенно когда пойдем через земли, где много людей.
Миральда хмыкнула:
– Ты лжешь, раб. Возвращайся, мне никто не нужен. Уж не знаю, кто тебя на самом деле послал…
Он бухнулся на колени:
– Тогда… Убейте меня, госпожа. Госпожа Кларисс пообещала мне смерть, если я посмею вас бросить и вернуться.
Миральда закрыла глаза. Врет? Не врет? Но как проверить-то?
– Не сомневайся. Это я, действительно я послала его.
Голос Кларисс прозвучал глухо, издалека.
– Мы же сестры, не так ли?
Ведьма вздохнула. Милая, милая Кларисс… Которую есть за что ненавидеть – и точно так же есть за что любить.
– Поднимайся, – сказала она, – пойдешь со мной. Только не мешало бы тебя помыть и одеть.
По традиции города ночниц единственным предметом одежды раба была набедренная повязка.
Он торопливо вскочил на ноги, и на скуластом лице было написано такое счастье, что Миральде показалось – еще немного, и этот кочевник непременно заключит ее в свои медвежьи объятия.
– Как тебя зовут-то?
В темных глазах появилась грусть:
– У меня нет имени, госпожа. Я вырос среди болот, и владыки Ночи не дают нам никаких имен.
Глава 6
Еще шаг – и хрупкие пальцы матери нежно касаются лба.
Ноги подгибаются, и вот Миральда уже на коленях перед троном, а королева держит в ладонях ее лицо, разглядывая, пытаясь понять…
– У тебя была странная судьба, – наконец сказала первая ночница, – я хочу услышать твою историю. Нет, не говори, просто думай.
Невозможно было противиться воле владычицы. Воспоминания возвращались, вгрызаясь в сердце, заставляя его, бессмертное, трепетать от боли, сожаления, вины… Она снова стояла у Поющего озера, и вода, повинуясь последнему королю Дэйлорона, раскрывалась, чтобы принять остатки лесного народа в древнюю колыбель жизни. И капли отравленной воды стекали по плотным листьям деревьев-стражей, шлепались на умирающую землю. А еще раньше… Три ведьмы, три сестры близняшки и подобранная личинка дэйлор, серая и зубастая; деревня, охваченная пламенем, багровеющий в ночном небе хлыст, порождение самой черной магии. Той, что была рождена ведьмой и замешана на ненависти и боли.
…По щекам катились слезы. Не удержавшись, Миральда отпрянула, торопливо отерла щеки и увидела, что королева ночниц тоже плачет. Вместе с ней, самой обычной ведьмой, вернее, ночницей.
– Плохие времена настают, – промолвила мать всех ночниц, – слишком много отражений, слишком… И в тот миг, когда чаша переполнится и народ Зла двинется вперед, подобно разливу реки, я не буду удерживать сестер. Это когда-нибудь должно было случиться, и я не в силах помешать.
Тут она посмотрела на безмолвно застывшую Кларисс:
– Оставайтесь в городе, сестры. Вы можете жить здесь столько, сколько захотите; со временем можете посещать нашу Академию – я стараюсь, чтобы все было… как у людей. В Академии свои магические навыки совершенствуют самые лучшие мастера иллюзий, мои отважные воительницы, равных которым не сыскать под этими небесами. И пусть время исцеляет ваши раны, хоть удел ночниц и есть вечная скорбь.
* * *
…Миральда не знала, сколько времени прошло с тех пор, как они с Кларисс пришли в Кайэрские топи. Все было уныло-однообразно, и ничего здесь не менялось с безудержным бегом дней. Пожалуй, только по тому, как вырастали или старели рабы, можно было определить, что прошел год, а за ним еще и еще. В вечном городе вечной королевы царил покой, подобный бесконечному сну.
А потом в сердце Миральды поселилась тревога, противное, щекочущее чувство. Она не знала, откуда это пришло; словно кто-то невидимый прошил суровыми нитками ее сердце и забавлялся, дергая за свободный конец.
И болотная ночница вспомнила, как однажды зеркальник напал на мальчика, смешного, взъерошенного, с огромными зелеными глазами, какие были когда-то и у нее самой. Не подоспей она вовремя, никто не спас бы маленького, болезненно-хрупкого человечка, попавшегося на приманку страшной нелюди.
Миральда знала, что тот малыш был ее ребенком, плодом недолгой любви, связавшей тугим смертоносным узелком судьбу командора Геллера и ведьмы. Ведь не зря обычные люди боятся ведьм, ох, не зря. Нет ничего хуже, чем привязанность к женщине, чья жизнь – в магии и чье призвание – в уничтожении нелюди…
Где он сейчас, ее маленький Гиллард? И не стряслось ли с ним чего плохого? Ведь не зря же сердце плачет кровавыми слезами, а в груди холодной жабой засело дурное предчувствие!
А болота шептали благословенное «забудь», и туман опутывал сознание обманчиво-мягкой пеленой. Миральда снова и снова проваливалась в сон без начала и конца, и каждое новое пробуждение памяти давалось все труднее и труднее; порой она ловила себя на мысли, что и в самом деле лучше всего – забыть, кем была когда-то и кого оставила среди людей таким маленьким и беззащитным.
Позже… Бродя среди топей, она как-то встретила саму королеву. Та стояла на кочке, одетой в моховую шубку, и на нечеловеческом лице было написано страдание. Казалось, что мать ночниц внимательно прислушивается к чему-то и время от времени пытается шагнуть вперед, но каждый раз словно наталкивается на невидимую преграду – и потому остается на месте.
Вдруг она заметила Миральду и, указав с усмешкой себе под ноги, сказала:
– Вот здесь… здесь я и утопила ее.
Миральда молча поклонилась: негоже простой ночнице задавать вопросы королеве. Но та, похоже, и сама была рада тому, что можно с кем-то поговорить.
– Подойди сюда, сестра. Ты знаешь, как появилось болотное зло?
Миральда пожала плечами: разумеется, она не знала.
– И с годами я отчего-то все больше и больше привязываюсь к этой земле, – прошептала горестно мать ночниц, – словно опутана корнями, и они держат меня… Все сильнее. Когда-нибудь я окончательно срастусь с этими болотами, и тогда мы встретимся…
– Ты говоришь загадками, – тихо сказала Миральда, – прости, мать, но я не понимаю. Да и нужно ли это мне знать?
Королева тряхнула гривой каштановых волос, в которых уже успели запутаться мелкие сухие веточки.
– Не знаю, право слово. Но ты все-таки была человеком, как и я, на заре этого мира. Наверное, ты поймешь. К тому же твоя судьба говорит о том, что ты еще скажешь свое слово в истории всего поднебесья…
Она, подобрав пышные юбки, присела на корточки и нежно погладила ярко-зеленую травку:
– Спи, моя Лилит Анун…
А затем очень спокойно пояснила:
– Это моя сестра, которая успела меня убить чуть раньше… Чем я ее.
Миральда молчала; да и что она могла сказать существу, которое стало болотным злом много столетий назад? Никто не вправе судить королеву ночниц, кроме нее самой…
Белые пальцы матери легко сомкнулись на локте ведьмы:
– Побудь со мной, дорогая. Эту историю знают многие из сестер – как историю странного совпадения и воли случая. Выходит так, что мы появились случайно и все могло быть по-другому.
…Людское племя заглатывало все новые и новые земли, тесня дэйлор и вынуждая их отступать все дальше и дальше, на северо-запад. Племена великих воинов перебирались к закату, туда, где плодородные земли и богатые пастбища; и всегда впереди шагали люди племени имнов, сильные и смелые, равных которым не было во всем поднебесье. Имны пересекли страшные топи, вышли в степь, и поняли они тогда, что болота есть защита от врага, и решили обосноваться в краю сочных трав.
Народом имнов правила царица, ибо только женщина может передать царственную кровь ребенку, мужчина же никогда не может быть уверен в собственном отцовстве; и было у нее две дочери – Лилит Анун и Ниат Хотум, и было сказано царицей, что племя должно быть едино на века.
А когда отправилась царица в вечное плавание по небесному кругу, стал вопрос о том – кто же будет править. Сестры ни в чем не уступали друг другу, ни в красоте, ни в уме, ни в силе; тогда было решено бросить жребий, по которому одна из сестер оставалась правительницей, а второй следовало раз и навсегда покинуть племя. Победила Ниат Хотум; но сестра ее проявила коварство, достойное истинной царицы. Той же ночью заговорщики пробрались в шатер Ниат Хотум, связали ее и утопили в болоте.
И велико было содеянное зло, и, верно, сам Творец содрогнулся в своих небесных чертогах; и вывел он горящими письменами закон: ничто содеянное не исчезнет, но вернется к своему хозяину, и да будет так до конца дней этого мира. И отразилось зло от чистых граней небесного купола, и ударила черная молния в то место, где под трясиной покоилась Ниат Хотум. Болото раскрылось, выпуская из своего чрева утопленницу, не мертвую, но ставшую другой, темной нелюдью. И была дана власть Ниат Хотум творить великую ложь и обман, а сила и мудрость ее были в ночи и болотах. Так появилась первая болотная ночница, королева-мать.
На следующую ночь Ниат Хотум явилась к своей сестре и обманом завлекла ее в болота. Лилит Анун утонула, а имя ее больше не упоминалось имнами – как имя проклятой царицы.
…Королева с кривой усмешкой глядела на нежную травку, пушистым ковриком покрывшую могилу Лилит Анун.
– Так что все могло быть иначе, – пробормотала она, – я помню ту ночь так, как будто это было вчера. Выставь я стражу у шатра или попытайся первой убить Лили… Нас могло бы и не существовать вовсе. Но… Что-то подсказывает мне, что когда-нибудь мы все равно встретимся, я – и она.
* * *
А потом спокойствие Хамайлена треснуло, как переспелая тыква. Миральда знала, что с вечера королева опять ушла на болота, не одна, а в сопровождении трех рабов и двух сестер печали. Ведьме было жуть как любопытно поглядеть, а чем же займется мать ночниц, но Кларисс очень строго посоветовала сидеть дома и многозначительно посмотрела на Миральду, чем только подстегнула любопытство.
Поутру королева вернулась, шатаясь от слабости; ее под руки вели две сестры. Рабов с ними уже не было, и у Миральды шевельнулось недоброе предчувствие беды. Несколько дней в Хамайлене царило затишье, а затем пронесся слушок, что-де королева творила великую волшбу и что заклятие ее принесло весть о гибели мира поднебесного. Ночницы зашевелились; Миральда видела, что они готовы сорваться с обжитого места и подтягиваться к людским землям, но мать хранила молчание, и все понемногу успокоились.
Дурную новость принесла Кларисс. Миральда как раз варила в котелке кашу из растертых кореньев, когда бывшая дэйлор вошла в дом и устало опустилась на лавку.
– Сколько лет твоему сыну, Миральда? – как-то невыразительно, тускло спросила она.
Ведьма задумалась. Действительно, сколько?.. Сколько лет она уже прожила в Кайэрских топях, словно отрезанных от всего мира лезвием тишины и покоя?
– Наверное, уже восемнадцать… Хотя я и не уверена.
– Заклятие королевы явило образ твоего сына, Миральда. Сына ведьмы и слуги, казненного господином, – едва слышно прошептала Кларисс, – похоже, именно он отпустит ту пружину, которая все еще держит поднебесье…
Руки Миральды задрожали:
– Ты… откуда ты это узнала?
Кларисс пожала плечами:
– Болотная вода несет в себе много чего интересного.
– Но… но это ведь может быть и ошибкой?!!
– Может быть. Но я должна тебе кое-что сказать – хоть это и будет предательством нашей королевы… я слишком тебя люблю, чтобы лгать, да и ни к чему… Мать ночниц решила принять некоторые меры, и сегодня несколько могущественных сестер отправились на поиски Гилларда Накори.
– Ох…
Дыхание сбилось, застряло в горле комком. Миральда только и могла, что слепо глядеть в булькающее варево, где безвольно вращалась выпущенная из пальцев деревяшка.
Потом она все-таки спросила:
– Но как же… предсказание Шениора?
– Мы ничего не знаем о том, что именно имел в виду последний король Дэйлорона, – процедила Кларисс, – давай, я помогу тебе сесть.
Она и в самом деле подхватила Миральду под локти и помогла добраться до лавки. Вытерла слезы и, обняв за плечи, прошептала:
– Я сказала это тебе только потому, что ты слишком много значишь для меня. Мы же сестры, так? Ну а дальше… решай сама. Больше никто ничего не узнает.
Миральда лишь всхлипнула:
– Помнишь… я так хотела спасти Дэйлорон? Но у меня ничего, совсем ничего не получилось… А вдруг королева ошиблась, и Гиллард не сделает ничего плохого?
Кларисс молча гладила ее по волосам.
– А если все-таки его можно остановить… но как-нибудь по-другому?
– Ты всегда была сильной, Миральда, – пробормотала Кларисс, и в уголке ее рта прорезалась горестная складочка, – тебе решать. Только тебе.
* * *
Поутру Миральда покинула город болотных ночниц; Кларисс усердно делала вид, что спит и ничего не слышит, даже когда Миральда наклонилась и поцеловала ее в лоб.
Беспрепятственно миновав городские ворота, ведьма решительно зашагала прочь по петляющей, едва заметной тропке; она шла и раздумывала о том, где и как будет искать Гилларда и что скажет ему, когда наконец найдет… А еще Миральду мучила мысль о том, что ей следует очень торопиться, чтобы стать между посланницами королевы и сыном.
…Когда солнце поднялось над горизонтом, она не остановилась – только накинула капюшон, чтобы жаркие лучи не обжигали чувствительную кожу; но ближе к полудню все-таки пришлось укрыться под корнями кривой ели. Естественный для болотной ночницы сон подкрался внезапно, и Миральда будто провалилась в темную яму, набитую лебяжьим пухом. А когда проснулась, то поняла, что не одна.
Рядом, на замшелой кочке, сидел раб из Хамайлена. Ночница несколько мгновений молча взирала на его спину, всю в узлах мышц, и раздумывала – зачем он здесь? Посланник королевы? Попытка вернуть беглянку обратно? Затем неслышно выбралась из своего убежища и коснулась загорелого плеча. Раб подскочил как ужаленный и тут же склонился перед Миральдой в глубоком поклоне:
– Госпожа…
– Что ты здесь делаешь? – сухо поинтересовалась Миральда, изо всех сил пытаясь придать голосу побольше высокомерия.
– Госпожа…
– Кроме этого слова ты еще что-нибудь скажешь?
Кочевник выпрямился, и только тут Миральда заметила, что он довольно молод. Из-под спутанных волос, выгоревших до цвета соломы, на нее с благоговением смотрели блестящие карие глаза, чуть раскосые и вполне разумные.
– Меня послала госпожа Кларисс, – запинаясь на каждом слове, пробубнил раб, – она приказала беречь вас и охранять, особенно когда пойдем через земли, где много людей.
Миральда хмыкнула:
– Ты лжешь, раб. Возвращайся, мне никто не нужен. Уж не знаю, кто тебя на самом деле послал…
Он бухнулся на колени:
– Тогда… Убейте меня, госпожа. Госпожа Кларисс пообещала мне смерть, если я посмею вас бросить и вернуться.
Миральда закрыла глаза. Врет? Не врет? Но как проверить-то?
– Не сомневайся. Это я, действительно я послала его.
Голос Кларисс прозвучал глухо, издалека.
– Мы же сестры, не так ли?
Ведьма вздохнула. Милая, милая Кларисс… Которую есть за что ненавидеть – и точно так же есть за что любить.
– Поднимайся, – сказала она, – пойдешь со мной. Только не мешало бы тебя помыть и одеть.
По традиции города ночниц единственным предметом одежды раба была набедренная повязка.
Он торопливо вскочил на ноги, и на скуластом лице было написано такое счастье, что Миральде показалось – еще немного, и этот кочевник непременно заключит ее в свои медвежьи объятия.
– Как тебя зовут-то?
В темных глазах появилась грусть:
– У меня нет имени, госпожа. Я вырос среди болот, и владыки Ночи не дают нам никаких имен.
Глава 6
ИМПЕРАТОР И МАГ
Гнездо куниц, скрытое от простых смертных, было мертво. Так же, как и земли Дэйлор, отравленные черной людской магией.
Мирте долго бродила по знакомым коридорам. Система зеркал работала исправно, расстилая по полу коврики лунного света, заставляя искриться крошечные пластинки слюды, но n’tahe, добровольно ступившая на путь народа Зла, не ощущала самого главного – присутствия живых существ. Казалось, даже воздух стая другим; Мирте представлялось, что именно так дышится тем, кто дерзко спускается в древнюю гробницу с нечистым намерением унести ценности, оставленные усопшему. Дэйлор сжигали тела воссоединившихся с духами предков, но Мирте, уже будучи одной из народа Зла, успела побывать в затерянных, скрытых от людских глаз городах вечного сна; там, где давно исчезнувшие людские племена хоронили своих царей… А потому вампиресса очень хорошо представляла себе, что такое гробница и что такое гробница разворованная, оскверненная…
Словно пьяная, бродила Мирте по лабиринтам города, скрытого в каменной толще горы. Разум подсказывал: здесь пусто, и ни единой живой души не встретишь под сводами пещеры. А сердце, точно измываясь подло нашептывало: он ждет тебя, Мирте, сейчас, за поворотом…
Но там снова были пустота и тишина, стянутые в извечный узел лунным светом. И она заплакала, скорчившись в углу. Норл д’Эвери больше не существовал, и с этим следовало смириться до поры до времени… Пока не пробьет час страшной мести; за все и всех, за Дэйлорон, и за дэйлор, и за рассыпавшуюся хрустальными осколками вечную любовь. Хотя – разве не он говорил ей о том, что месть бессмысленна? О том, что следует просто искать выход из положения?
И Мирте, всхлипывая и вытирая слезы, вновь принялась вспоминать ту ночь, когда впервые увидела Учителя.
…Обязательным упражнением будущих мастеров разведки была медитация. Мирте долго не могла понять, к чему будущему воину проводить часы, застыв, точно изваяние, но наставники в один голос твердили, что погружение в себя и одновременное отторжение себя (каким бы абсурдом это ни звучало) помогает лучше узнать свой дух. Ну а высшая степень медитации так и вовсе могла спасти жизнь, потому как это едва ли достижимое состояние ашхронн предполагало полную остановку дыхания и всех жизненных отправлений. То есть смерть… В то время как дух, свободный от тела, мог свободно витать над миром, а потом вернуться в данный при рождении сосуд, оживив его. Правда, так и не утихали споры о том, когда именно дух нисходит в тело дэйлор: во время рождения личинки или после того, как взрослая особь покинет кокон. Ортодоксы придерживались версии «после кокона» – отсюда и пошел закон об уничтожении личинок почившего короля; ибо убить личинку – все равно что убить болотного тритона…
Мирте задержалась в тот вечер на горном плато, безуспешно стараясь достигнуть хотя бы предашхронн, когда можно попробовать взглянуть на свое тело со стороны. Она пыталась думать о небесных сферах, чистых, недостижимых, но, как бывает в таких случаях, мысли упорно возвращались то к отрабатываемым приемам кулачного боя, то к нахалу Эхерзу, позволившему слишком откровенные взгляды в ее сторону. Мирте не заметила, как стемнело, как темной кисеей подернулся полыхающий закат, как вспыхнула на востоке звезда – колючий кристалл, впившийся в мякоть небес… А потом как-то незаметно она осталась совсем одна на каменной кромке, над бездной, где гулко подвывал ветер. Она огляделась и вдруг увидела, что у дальнего края каменной площадки одинокий дэйлор упражняется с двумя мечами. Мирте даже и голову не приходило, что можно достигнуть таких высот мастерства! Клинки порхали, казалось, независимо от рук воина, сливаясь в сверкающий веер. Звезды умиротворенно взирали на мастера, сонно помаргивая и тоже удивляясь…
Наконец он замер, отсалютовал небесному куполу и уже собрался уходить, как заметил Мирте, которая все это время так и просидела неподвижно.
«Верно, это один из наставников, – решила она, – да и немолод уже».
Воин, ступая неслышно, как лесной кот, пересек разделявшее их расстояние и остановился в нескольких шагах от Мирте. Которая, в свою очередь, сочла необходимым встать и поклониться.
– Что ты здесь делаешь? – сухо осведомился наставник. – Все ученики уже разошлись по кельям.
Щеки Мирте вспыхнули; хорошо еще, что было темно и он наверняка не заметил ее замешательства.
– Прошу прощения, наставник, – она еще раз поклонилась, приложив ладошку к сердцу, – я выполняла упражнения по медитации и забылась.
– Отправляйся к себе, – процедил воин, – немедленно…
И его яркие, невероятного для дэйлор цвета глаза зло сузились. Словно Мирте одним своим видом напомнила ему о чем-то крайне неприятном.
Но стоило Мирте сделать шаг в сторону входа в пещеры, воин задержал ее. Просто – положил руку на плечо. Неслыханно! Здесь, в Гнезде куниц, наставники не позволяли себе такого…
– Погоди, – негромко сказал он, – это хорошая ночь. Я хочу поговорить с тобой… Не бойся – просто поговорить.
В тот миг на языке Мирте вертелось язвительное – «а чего мне бояться?».
Но тут же, присмотревшись к мастеру внимательнее, она поняла, что бояться есть чего.
Все было так, как у дэйлор. Только лицо слишком молодое, слишком… застывшее, словно дорогая фарфоровая маска. И глаза – два ярких сапфира, в их глубине постоянно что-то меняется, сверкает, искрится, подобно игре ключевой воды на солнце. Где-то в потаенных уголках сознания зашевелилась память предков, а зоркий взгляд Мирте отмечал все новые и новые детали: хищные, заострившиеся ногти, бескровные губы…
Перед Мирте стоял n’tahe, высший вампир собственной персоной.
Он чуть слышно вздохнул:
– Ты когда-нибудь видела Лунный Цветок?
Мирте мотнула головой. И, чувствуя, как вязнет воля в бушующем сапфировом море, попятилась. Куда угодно, лишь бы подальше… Лишь бы остаться собой…
С края площадки – в бездну.
Она только неуклюже взмахнула руками, ощутила, как падает… на ладонях ледяного ветра…
Затем – резкий, болезненный рывок вверх, так, что хрустнули суставы. Страшные глаза вновь оказались рядом.
– Я же сказал – только поговорить, – зло процедил вампир.
И, круто развернувшись на каблуках, быстро зашагал прочь, вернее, к входу в Гнездо. Подумать только, народ Зла – в Гнезде куниц!
Она так и просидела до рассвета на маленьком плато, а когда утром ее, окоченевшую и стучащую зубами, нашел один из наставников, Мирте узнала, с кем имела удовольствие беседовать.
– Но разве так может быть? – удивилась она. – Он же…
– Он – прежде всего основатель Гнезда. Единственный, кому глас Дэйлорона сообщил об этом месте, будущей колыбели воинов, – назидательно заметил наставник.
…Она беззвучно рыдала, скорчившись у поблескивающей слюдой стены. И сердце сжималось в попытке исторгнуть из себя вопль – почему ты дал убить себя?
И ответ приходил сам собой: потому что по-иному не получилось. Потому что Норл д’Эвери не хотел даже пытаться убить Магистра… Боялся, что гибель Золия пустит все отражения обратно, в этот мир?..
И что – во имя предков – означали слова, что уже ходит по земле человек, который обрушит мир в пропасть?
Мирте покачала головой. Все-таки она слишком мало знает, чтобы делать выводы. Да и нужно ли?
«Последнее пророчество последнего короля должно сбыться, – подумала вампиресса, – сын Миральды ходит по земле. Значит, я должна быть рядом, чтобы встать на его защиту, когда в том возникнет надобность… Надо же, а ведь едва не убила его собственноручно…» Ночь катилась на убыль, сворачивала звездное полотнище, и восток уже румянился зарей.
Мирте клонило в сон, веки потяжелели; тело мало-помалу деревенело, теряя подвижность.
Но перед тем как провалиться в бездну дневного сна, она вновь увидела лицо последнего короля, Шениора д’Амес.
«И тогда явится миру герой, и проснутся дэйлор в глубинах Поющего озера».
Кажется, это Шениор сказал им с Норлом, когда Миральда отлучилась на минутку…
– Он слишком юн для великого воина, – пробормотала Мирте, – да и не воин он вовсе. Маг. Не больше, но и не меньше…
«Ты знаешь его кровь и знаешь, как найти его», – прошелестел чей-то далекий голос, но вампиресса уже не пыталась понять, кто говорит с ней.
Она заснула.
…Нет ничего хуже, чем неизвестность.
К этому выводу Гиллард пришел на второй день своего заточения.
Когда молодой ученик принес немного еды и питья, Гиллард попытался выспросить об уготованной ему судьбе; но мальчишка лишь покачал головой и ничего не сказал. Поставил миску с кашей и кружку воды на шаткий стол и удалился, предоставив Гилу и дальше терзаться догадками – а что же за казнь уготована магу, нарушившему все мыслимые законы Закрытого города. Гилларду вменялись преступное любопытство, непослушание и как результат гибель собрата-мага. Где-то он читал, что за смерть платили смертью, то есть убивали виновного; и он почти не сомневался, что свобода вампирессы будет стоить головы. Узнать бы еще – как и когда… Но Магистр, увы, предпочитал держать приговоренного в полном неведении.
Гиллард даже не притронулся к каше, но воду выпил. Вернулся на соломенный тюфяк, с которого почти не вставал, и погрузился в воспоминания.
Гиллард вновь и вновь возвращался к казни командора Геллера, своего отца, которого видел всего раз – да и то на пути к эшафоту. С мучительной ясностью перед глазами вставала площадь, колышущееся людское море, черный помост и гордо идущий навстречу собственной гибели приближенный Императора.
«За что он казнил тебя? – думал Гил. – И был ли ты на самом деле виновен или, как водится, пал жертвой придворных интрижек? Здесь много говорили о том, насколько прогнил императорский двор… Может быть, тебя лишили жизни по наущению недругов, несправедливо оговоренного? Жаль, что не узнать мне об этом, разве что только встретимся в Небесных садах Хаттар Всеобъемлющего…»
Гиллард попытался поставить себя на место отца – а сможет ли он в скором времени точно так же, пружинящим шагом, пройти свой последний путь?.. Сердце болезненно сжалось, на лбу выступил ледяной пот.
«Всем, наверное, страшно. В том-то и вопрос – сможешь ли ты, Гиллард, сын командора, одолеть свой страх и загнать его так глубоко, чтобы никто не увидел и не почувствовал?»
За дверью что-то звякнуло.
«Уже?!!»
Сердце заколотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Ладони позорно вспотели…
Но нет, просто кто-то шел мимо и задел замок…
Гиллард закрыл глаза.
Н-да. Если уж Магистр и хотел измучить пленника, то ему это вполне удалось. Ибо нет ничего хуже, чем полная неизвестность.
И зачем нужно было выпускать девушку-вампира?..
«Но она сказала тебе о твоей матери, которую ты никогда не видел».
– Ну и что с того? – пробурчал Гил себе под нос. – Что это изменило, кроме того, что теперь я приговорен?
Мирте долго бродила по знакомым коридорам. Система зеркал работала исправно, расстилая по полу коврики лунного света, заставляя искриться крошечные пластинки слюды, но n’tahe, добровольно ступившая на путь народа Зла, не ощущала самого главного – присутствия живых существ. Казалось, даже воздух стая другим; Мирте представлялось, что именно так дышится тем, кто дерзко спускается в древнюю гробницу с нечистым намерением унести ценности, оставленные усопшему. Дэйлор сжигали тела воссоединившихся с духами предков, но Мирте, уже будучи одной из народа Зла, успела побывать в затерянных, скрытых от людских глаз городах вечного сна; там, где давно исчезнувшие людские племена хоронили своих царей… А потому вампиресса очень хорошо представляла себе, что такое гробница и что такое гробница разворованная, оскверненная…
Словно пьяная, бродила Мирте по лабиринтам города, скрытого в каменной толще горы. Разум подсказывал: здесь пусто, и ни единой живой души не встретишь под сводами пещеры. А сердце, точно измываясь подло нашептывало: он ждет тебя, Мирте, сейчас, за поворотом…
Но там снова были пустота и тишина, стянутые в извечный узел лунным светом. И она заплакала, скорчившись в углу. Норл д’Эвери больше не существовал, и с этим следовало смириться до поры до времени… Пока не пробьет час страшной мести; за все и всех, за Дэйлорон, и за дэйлор, и за рассыпавшуюся хрустальными осколками вечную любовь. Хотя – разве не он говорил ей о том, что месть бессмысленна? О том, что следует просто искать выход из положения?
И Мирте, всхлипывая и вытирая слезы, вновь принялась вспоминать ту ночь, когда впервые увидела Учителя.
…Обязательным упражнением будущих мастеров разведки была медитация. Мирте долго не могла понять, к чему будущему воину проводить часы, застыв, точно изваяние, но наставники в один голос твердили, что погружение в себя и одновременное отторжение себя (каким бы абсурдом это ни звучало) помогает лучше узнать свой дух. Ну а высшая степень медитации так и вовсе могла спасти жизнь, потому как это едва ли достижимое состояние ашхронн предполагало полную остановку дыхания и всех жизненных отправлений. То есть смерть… В то время как дух, свободный от тела, мог свободно витать над миром, а потом вернуться в данный при рождении сосуд, оживив его. Правда, так и не утихали споры о том, когда именно дух нисходит в тело дэйлор: во время рождения личинки или после того, как взрослая особь покинет кокон. Ортодоксы придерживались версии «после кокона» – отсюда и пошел закон об уничтожении личинок почившего короля; ибо убить личинку – все равно что убить болотного тритона…
Мирте задержалась в тот вечер на горном плато, безуспешно стараясь достигнуть хотя бы предашхронн, когда можно попробовать взглянуть на свое тело со стороны. Она пыталась думать о небесных сферах, чистых, недостижимых, но, как бывает в таких случаях, мысли упорно возвращались то к отрабатываемым приемам кулачного боя, то к нахалу Эхерзу, позволившему слишком откровенные взгляды в ее сторону. Мирте не заметила, как стемнело, как темной кисеей подернулся полыхающий закат, как вспыхнула на востоке звезда – колючий кристалл, впившийся в мякоть небес… А потом как-то незаметно она осталась совсем одна на каменной кромке, над бездной, где гулко подвывал ветер. Она огляделась и вдруг увидела, что у дальнего края каменной площадки одинокий дэйлор упражняется с двумя мечами. Мирте даже и голову не приходило, что можно достигнуть таких высот мастерства! Клинки порхали, казалось, независимо от рук воина, сливаясь в сверкающий веер. Звезды умиротворенно взирали на мастера, сонно помаргивая и тоже удивляясь…
Наконец он замер, отсалютовал небесному куполу и уже собрался уходить, как заметил Мирте, которая все это время так и просидела неподвижно.
«Верно, это один из наставников, – решила она, – да и немолод уже».
Воин, ступая неслышно, как лесной кот, пересек разделявшее их расстояние и остановился в нескольких шагах от Мирте. Которая, в свою очередь, сочла необходимым встать и поклониться.
– Что ты здесь делаешь? – сухо осведомился наставник. – Все ученики уже разошлись по кельям.
Щеки Мирте вспыхнули; хорошо еще, что было темно и он наверняка не заметил ее замешательства.
– Прошу прощения, наставник, – она еще раз поклонилась, приложив ладошку к сердцу, – я выполняла упражнения по медитации и забылась.
– Отправляйся к себе, – процедил воин, – немедленно…
И его яркие, невероятного для дэйлор цвета глаза зло сузились. Словно Мирте одним своим видом напомнила ему о чем-то крайне неприятном.
Но стоило Мирте сделать шаг в сторону входа в пещеры, воин задержал ее. Просто – положил руку на плечо. Неслыханно! Здесь, в Гнезде куниц, наставники не позволяли себе такого…
– Погоди, – негромко сказал он, – это хорошая ночь. Я хочу поговорить с тобой… Не бойся – просто поговорить.
В тот миг на языке Мирте вертелось язвительное – «а чего мне бояться?».
Но тут же, присмотревшись к мастеру внимательнее, она поняла, что бояться есть чего.
Все было так, как у дэйлор. Только лицо слишком молодое, слишком… застывшее, словно дорогая фарфоровая маска. И глаза – два ярких сапфира, в их глубине постоянно что-то меняется, сверкает, искрится, подобно игре ключевой воды на солнце. Где-то в потаенных уголках сознания зашевелилась память предков, а зоркий взгляд Мирте отмечал все новые и новые детали: хищные, заострившиеся ногти, бескровные губы…
Перед Мирте стоял n’tahe, высший вампир собственной персоной.
Он чуть слышно вздохнул:
– Ты когда-нибудь видела Лунный Цветок?
Мирте мотнула головой. И, чувствуя, как вязнет воля в бушующем сапфировом море, попятилась. Куда угодно, лишь бы подальше… Лишь бы остаться собой…
С края площадки – в бездну.
Она только неуклюже взмахнула руками, ощутила, как падает… на ладонях ледяного ветра…
Затем – резкий, болезненный рывок вверх, так, что хрустнули суставы. Страшные глаза вновь оказались рядом.
– Я же сказал – только поговорить, – зло процедил вампир.
И, круто развернувшись на каблуках, быстро зашагал прочь, вернее, к входу в Гнездо. Подумать только, народ Зла – в Гнезде куниц!
Она так и просидела до рассвета на маленьком плато, а когда утром ее, окоченевшую и стучащую зубами, нашел один из наставников, Мирте узнала, с кем имела удовольствие беседовать.
– Но разве так может быть? – удивилась она. – Он же…
– Он – прежде всего основатель Гнезда. Единственный, кому глас Дэйлорона сообщил об этом месте, будущей колыбели воинов, – назидательно заметил наставник.
…Она беззвучно рыдала, скорчившись у поблескивающей слюдой стены. И сердце сжималось в попытке исторгнуть из себя вопль – почему ты дал убить себя?
И ответ приходил сам собой: потому что по-иному не получилось. Потому что Норл д’Эвери не хотел даже пытаться убить Магистра… Боялся, что гибель Золия пустит все отражения обратно, в этот мир?..
И что – во имя предков – означали слова, что уже ходит по земле человек, который обрушит мир в пропасть?
Мирте покачала головой. Все-таки она слишком мало знает, чтобы делать выводы. Да и нужно ли?
«Последнее пророчество последнего короля должно сбыться, – подумала вампиресса, – сын Миральды ходит по земле. Значит, я должна быть рядом, чтобы встать на его защиту, когда в том возникнет надобность… Надо же, а ведь едва не убила его собственноручно…» Ночь катилась на убыль, сворачивала звездное полотнище, и восток уже румянился зарей.
Мирте клонило в сон, веки потяжелели; тело мало-помалу деревенело, теряя подвижность.
Но перед тем как провалиться в бездну дневного сна, она вновь увидела лицо последнего короля, Шениора д’Амес.
«И тогда явится миру герой, и проснутся дэйлор в глубинах Поющего озера».
Кажется, это Шениор сказал им с Норлом, когда Миральда отлучилась на минутку…
– Он слишком юн для великого воина, – пробормотала Мирте, – да и не воин он вовсе. Маг. Не больше, но и не меньше…
«Ты знаешь его кровь и знаешь, как найти его», – прошелестел чей-то далекий голос, но вампиресса уже не пыталась понять, кто говорит с ней.
Она заснула.
* * *
…Нет ничего хуже, чем неизвестность.
К этому выводу Гиллард пришел на второй день своего заточения.
Когда молодой ученик принес немного еды и питья, Гиллард попытался выспросить об уготованной ему судьбе; но мальчишка лишь покачал головой и ничего не сказал. Поставил миску с кашей и кружку воды на шаткий стол и удалился, предоставив Гилу и дальше терзаться догадками – а что же за казнь уготована магу, нарушившему все мыслимые законы Закрытого города. Гилларду вменялись преступное любопытство, непослушание и как результат гибель собрата-мага. Где-то он читал, что за смерть платили смертью, то есть убивали виновного; и он почти не сомневался, что свобода вампирессы будет стоить головы. Узнать бы еще – как и когда… Но Магистр, увы, предпочитал держать приговоренного в полном неведении.
Гиллард даже не притронулся к каше, но воду выпил. Вернулся на соломенный тюфяк, с которого почти не вставал, и погрузился в воспоминания.
Гиллард вновь и вновь возвращался к казни командора Геллера, своего отца, которого видел всего раз – да и то на пути к эшафоту. С мучительной ясностью перед глазами вставала площадь, колышущееся людское море, черный помост и гордо идущий навстречу собственной гибели приближенный Императора.
«За что он казнил тебя? – думал Гил. – И был ли ты на самом деле виновен или, как водится, пал жертвой придворных интрижек? Здесь много говорили о том, насколько прогнил императорский двор… Может быть, тебя лишили жизни по наущению недругов, несправедливо оговоренного? Жаль, что не узнать мне об этом, разве что только встретимся в Небесных садах Хаттар Всеобъемлющего…»
Гиллард попытался поставить себя на место отца – а сможет ли он в скором времени точно так же, пружинящим шагом, пройти свой последний путь?.. Сердце болезненно сжалось, на лбу выступил ледяной пот.
«Всем, наверное, страшно. В том-то и вопрос – сможешь ли ты, Гиллард, сын командора, одолеть свой страх и загнать его так глубоко, чтобы никто не увидел и не почувствовал?»
За дверью что-то звякнуло.
«Уже?!!»
Сердце заколотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется. Ладони позорно вспотели…
Но нет, просто кто-то шел мимо и задел замок…
Гиллард закрыл глаза.
Н-да. Если уж Магистр и хотел измучить пленника, то ему это вполне удалось. Ибо нет ничего хуже, чем полная неизвестность.
И зачем нужно было выпускать девушку-вампира?..
«Но она сказала тебе о твоей матери, которую ты никогда не видел».
– Ну и что с того? – пробурчал Гил себе под нос. – Что это изменило, кроме того, что теперь я приговорен?