Курчаткин Анатолий. Солнце сияло

   Ну да, так оно почти и оказалось. Только я слишком высоко хватил.
   - Мне бы хотелось, чтобы ты перемонтировал один клип. - Фамусов выкушал кофе, поставил чашку на блюдце и, словно внезапно осерчал на них, резким движением двинул чашку с блюдцем по столу от себя подальше. - Со вкусом у тебя вроде в порядке - это, можно считать, три. Нужно, чтобы клип играл, как бриллиант. Чтобы он привораживал. Зажигал! А не так, как сейчас... - Он будто выругался. - Берешься?
   - Ну, Ярослав Витальевич, - начал я с уважением к себе. - Надо ведь увидеть материал, что он из себя представляет...
   Фамусов прервал меня:
   - Я сказал тебе, какая у меня очередь на это предложение? Берешься сейчас тебе покажут и материал, и монтажную тебе в распоряжение... Хочешь быть автором клипа? - Он посмотрел на часы. - Мне пора идти. Да? Нет?
   Автором клипа! Он засаживал мне крючок не в глотку, а в самый желудок.
   - Гонорар, Ярослав Витальевич, - вспомнил я о краеугольном камне цивилизации, разговором о котором было прилично дать согласие, не потеряв лица. - Что гонорар?
   - Еще и гонорар? - поднимаясь, изобразил на лице удивление Фамусов. Но тон его явствовал, что это шутка. - Пятьсот целковых американскими. Больше не получается! - тут же пресек он любые поползновения с моей стороны поторговаться.
   Произнося это, он уже двигался к двери, и я вынужден был последовать за ним. К своему эспрессо я не успел даже притронуться, и теперь ему была уготована жалкая участь стечь в канализацию девственным.
   В приемной Фамусов, указав на меня секретарше, приказал ей проводить "молодого человека" к некоему Финько.
   - Он все знает, и все с ним обговорите, - сказал он затем мне и подал руку: - Успехов!
   Руку он мне подал уже почти от двери приемной, и мне, чтобы пожать ее, пришлось поспешно сделать к нему несколько шагов.
   Об Ире нами не было произнесено ни слова.
   Об Ире не было произнесено ни слова, а с ее сестричкой я встретился уже через пятнадцать минут. Правда, не вживе, нет. На экране монитора. Это, оказывается, был ее клип. Она там красиво закидывала голову, перебрасывая распущенные волосы с одной стороны на другую, глядела из-под этих волос вампиршьим взглядом, сидела, бегала, лежала. Ну и пела. Песня называлась "Мой волшебник". Соответственно теме были выстроены декорации: какой-то волшебный готическо-башенный замок, подъемный мост, низкие своды внутренних помещений. Уже по одним этим декорациям было видно, что клип влетел Фамусову в копеечку.
   Песня была кошмарна - что слова, что музыка (музыка - Арнольда?), но пела она вполне сносно, петь ей было чем. И операторская работа тоже была недурственна. Но вот режиссерски - настоящее светопреставление. Это был какой-то хаос картинок, сценарный замысел утонул там, как в трясине, от него торчали наружу ручки да ножки.
   - Это кто так удружил Ярославу Витальевичу? - спросил я Финько, крутившего мне клип.
   - Да вроде как ничего, нормальный парень. Студент ВГИКа, - отозвался Финько. - Ярослав Витальевич сам его и привел.
   Он был очень осторожным человеком, Леня Финько, сверхосторожным, как воробей, клюющий зернышки у человеческих ног: чуть что - и порх в сторону, как здесь и не прыгал. Непонятно было, что он о чем и о ком думает, вслух он всегда говорил лишь то, что не могло ему повредить - никогда и ни при каком раскладе. Ему было лет тридцать, он занимал в "Видео-центре" должность арт-директора (правда, тогда эта должность называлась еще как-то по-другому).
   Я просмотрел клип раза три и принялся за исходники. Исходников было отснято едва не на полтора часа. Фамусов не пожался и на пленку.
   - Что? Как вам? - спросил Финько, когда я закончил с исходниками и, пошатавшись по офису, отыскал его.
   По исходникам получалось, выклеить клип можно, но для этого следовало не перемонтировать его, а монтировать заново. Что я на вопрос Финько и ответил.
   Финько закивал:
   - Да-да, я полагаю, Ярослав Витальевич с вами бы согласился.
   Я еще не знал Финько и об его сверхосторожности, однако из этой его фразы мне сделалось абсолютно ясно, что под "перемонтировать" Фамусов имел в виду именно "смонтировать заново".
   Монтажные в "Видео-центре" были в сравнении со Стаканом небо и земля. Все новенькое, только что из Японии, Америки, Южной Кореи, все работало безотказно, будто на выставке, и если на мониторе у тебя был какой-то конкретный цвет, то ты мог быть уверен, что и на пленке при перегонке будет в точности этот же цвет, а не какой другой. Ко всему тому у меня был зеленый свет на любую аппаратуру, только я пожелал - тут же все оказывалось свободно, ждало меня, распахивало объятия; никогда больше я не монтировал в таких условиях.
   Над семью минутами клипа я просидел две недели, считая все субботы и воскресенья. Я думал, дня три-четыре - и привет, пирог испечен, но только я сел за пульт, как тут же и обнаружил, что клеить клип - это совсем не то, что какой-нибудь репортаж, пусть и с "художествами". Я хотел соединить два куска, а они не монтировались. Они просто ложились внахлест, как вырванные страницы из разных книг - тексты не совпадали. И вот я крутил, крутил отснятые кадры - час, другой, третий, до рези в глазах, и только где-нибудь к исходу четвертого словно проскакивал молниевый разряд - склейка вдруг удавалась; десять секунд эфирного времени были готовы.
   Принимать у меня ролик прибыла целая комиссия: и сам Фамусов, и Лариса, и Арнольд, который, как я узнал за эти дни от Финько, действительно был и автором музыки, и мужем Ларисы, и даже тот режиссер, студент ВГИКа, заваливший клип, и еще две полногрудые, широкозадые дамы, оказавшиеся, как выяснилось немного позднее, музыкальными критиками. Эти-то критикессы и стали мне ломать руки-ноги. Ларису, старавшуюся глядеть мне в глаза особенно прямым, твердым взглядом, клип, похоже, удовлетворил, тем более что я взял те кадры с нею, где она смотрела особенно по-вампиршьи, Арнольда не могло удовлетворить ничего, что бы я ни сделал, студент ВГИКа права голоса не имел, Фамусов же каменно молчал и только понукал критикесс скупым движением мохнатых бровей, чтобы они демонстрировали свой профессионализм. Они и демонстрировали. Они рвали меня - как псы кусок мяса. Какие эпитеты оказались у них в загашниках! Я узнал о себе много сущностного и правдивого на том обсуждении. Как выяснилось, я был склонен к эскапизму, фиглярствующей иронии, видеонасилию над музыкальным материалом, а два "совершенно бессмысленных" затемнения вообще свидетельствовали о затмении у меня в голове.
   - А ты что? - повернулся Фамусов к Финько, когда музыкальные дамы, отработав свой хлеб, огрузли в молчании.
   - А вы разве не видите, Ярослав Витальевич? - спросил Леня Фамусова.
   Я в этот момент восхитился Лениным умением ответить не ответив. Его воробьиная сверхострожность протрепетала крыльями - и вот он уже вне опасности. Он так задал свой вопрос Фамусову, что его можно было истолковать и как поддержку муздамам, и как слово в мою защиту, но в любом случае согласие с шефом.
   И на этот его крючок ловился даже такой валун, как Фамусов.
   - Я вижу, вижу, - сказал он. - Ты что скажешь?
   И по тону Фамусова я понял, что судьба моя решена. Как это бывает: ничего еще не произнесено, но аура принятого решения уже светится. Леня же, надо полагать, был способен улавливать эту ауру еще до того, как она засветилась.
   - Лично меня, - проговорил он решительным голосом, - не устраивает проход через мост. Слишком затянут. Нужно найти какую-то динамичную перебивку. И еще склейка там, на массовке, когда бал. Переход на крупный план, на Ларису, как она поет. Пластичней надо, смикшировать как-то или, может быть, с засветкой...
   - С засветкой? - протянул Фамусов. - Еще засветку туда! Хватит затемнений этих!
   - Да, конечно. Точно. Куда еще засветку! - тотчас согласно закивал Леня. - Просто пластичней сделать. Покопаться еще в исходниках, наверняка найдется чем заменить.
   - Ладно, - проговорил Фамусов. - Ситуация ясна. - И повернулся ко мне: - Что, Саша... не думай, гениалки не сотворил. Все, что тут тебе говорили, намотай на ус: профессионалы тебе говорили. Но, думаю, этот вариант можно принять за основу. Так? - посмотрел он на Леню.
   - Точно. Именно так. За основу, - отчеканил Леня.
   - Нет, почему за основу. Если только два места переделывать, разве это "за основу"? - неудовлетворенный, попытался я получить объяснения, но мне было отказано в них.
   - Работай, - сказал Фамусов, поднимаясь и направляясь из студии.
   - У тебя получится, - ободряюще проговорила Лариса, подавая мне руку. И задерживая ее в моей несколько дольше, чем это требовалось.
   Арнольд прошел мимо меня, словно бы я - вот уж точно! - был мебелью. Муздамы, пожимая мне руку, поблагодарили за полученное удовольствие: оказалось, если выйти за рамки профессионального разговора, они должны сказать мне, что моя работа им очень понравилась, очень. Студент ВГИКа продефилировал со своего места к выходу подобно Арнольду. Кого я мог понять - это его.
   Леня, когда мы остались вдвоем, ухмыляясь, достал из гнезда кассету с роликом и подал мне.
   - Не переживай! С первого раза никто никогда не сдает. Заменяй шило на мыло - и даже не задумывайся, что делаешь.
   Я заменял шило на мыло еще две недели, и ролик за эти две недели принимали у меня еще три раза, так что я уже не только не задумывался, а элементарно не понимал, что делаю.
   По сути, я его так и не сдал. Просто в один прекрасный день, притащившись на студию заниматься очередной переделкой, вместо исходников и кассеты с роликом я получил от Лени четыреста долларов, которые он достал из ящика своего стола эффектным движением фокусника:
   - Все! Бери шинель, иди домой.
   Я не понял:
   - Что это значит?
   Хотя вид зелененьких тотчас поднял мне тонус.
   - Все, нет больше времени, - сказал Леня. - Послезавтра фестиваль клипов, Витальич дал команду: что есть, то есть. Хватай деньги - дело сделано.
   О, какое чувство облегчения я испытал! Если сказать "словно гора с плеч" - это будет слишком слабое сравнение.
   Я взял деньги и пересчитал их.
   - А почему четыреста?
   - А сколько должно быть? - удивленно вопросил Леня.
   - Пятьсот.
   - Не знаю, - сказал Леня. - Сколько Витальич дал, столько и я тебе. Столько он дал.
   Ленин расчет был точным. Он понимал, что из-за ста долларов я не стану доставать Фамусова. Это для меня сто долларов были деньги, а Фамусов из-за ста долларов даже не стал бы и разговаривать.
   Но больший удар ждал меня через два дня, когда ночью я смотрел по телевизору представление фестивальных клипов. Конечно, я не снимал Ларисиного клипа и не участвовал в постановке, но монтаж, сюжет, в конечном итоге, - это было мое, одним из авторов клипа я был по праву. Тем более что клип получил премию по номинации за самый оригинальный монтаж. Пусть и не первую.
   Но моего имени не прозвучало. Только имя того студента. И даже с особой помпезностью - вот, первый клип еще молодого, но уже настоящего мастера.
   Что мне было делать? Звонить Фамусову? Звонить Фамусову означало то же самое, что набрать номер Эвереста. Горные вершины не интересуют дела, происходящие у их подножия.
   Я позвонил Лене Финько. Я позвонил ему тут же, среди ночи, по домашнему телефону. Едва ли он спал. Сидел, как и я, перед телевизором - в этом у меня не было никакого сомнения.
   - Почему ты не среди авторов? - Леня нисколько не удивился моему звонку. Казалось, он его даже ждал. - Дорогой мой, - он вдруг стал со мной снисходителен, - нормальное дело, так и должно было быть, чего же ты хочешь. Давай подъезжай утром, поговорим. Кстати, и о дальнейшей работе, если будет желание. Заказать пропуск?
   Утром я был у Финько. Леня принес от офисной секретарши две шапки взбитой кофейной пены в высоких чашках, обнаружил за горой кассет в своем сейфе томившуюся там бутылку коньяка и из того же ящика, откуда в прошлый раз деньги, вытащил еще полиэтиленовый пакет с овсяным печеньем.
   - Ну что, давай просветимся? - сказал он, поднимая рюмку.
   Так за скверным греческим коньяком "Метакса", закусывая залежавшимся овсяным печеньем и запивая роскошным эспрессо, которого мне не удалось отпробовать в свое первое посещение "Видео-центра", я проник в несложную внутренность того механизма, что зацепил меня одним из своих зубцов, протащил по себе, выжав нужный секрет, и выплюнул за ненадобностью.
   Оказывается, я был призван в спасатели, потому что мое участие в работе над клипом гарантировало конфиденциальность спасательной акции. Я был человеком со стороны, никакого отношения к клипмейкерской тусовке, сделал дело - и исчез с горизонта. А тот студент ВГИКа был, оказывается, сыном банкира, кредитовавшего производство клипа, и кредитовал он при условии, что снимать клип будет сын. Вот и все. Просто и без всяких затей. А у меня не осталось даже обычной бытовой кассеты, чтобы посмаковать свою работу на домашнем видео.
   - Твою мать! - выругался я. Что, надо сказать, было не слишком оригинально.
   - Хочешь снять собственный клип? - спросил Леня.
   При этом он странно похихикивал.
   - Какой клип? - мгновенно насторожившись, спросил я.
   - Музыкальный, какой, - сказал Леня. - Рекламу я тебе дать не могу, тут у Витальича все под контролем, но у меня и собственные каналы есть. Не все же ему контролировать, да? Показывай, что ты на коротком поводке, а ходи на длинном. Согласен?
   - Согласен, - отозвался я, не слишком понимая, с чем соглашаюсь. Меня жгло ожиданием. Предложение было сделано, но каково было его содержание?
   - Три с половиной куска тебя устроят? - произнес Леня.
   Три с половиной тыщи зеленых! Во мне так все и подпрыгнуло.
   Но тем не менее я проговорил с самым рассудительным видом:
   - Смотря за что.
   - За все, - сказал Леня. - От нуля до конечного результата. Семь минут, стандарт.
   - Чей клип? - только теперь догадался спросить я.
   - Нефтедоллары! - Ленина чашка с подсевшею шапкой кофе взлетела вверх. - По сути, тот же вариант, что с Ларисой. Только продюсер не папа, а, как теперь говорится, спонсор. Девушка поет и хочет известности. Поможем девушке?
   - Поможем, - впервые с начала нашего разговора осмысленно ответил я.
   Не знаю, сколько он заработал на этом клипе. Во всяком случае, много больше меня. Я от него только получал деньги на оплату техники, выплаты рабочим, осветителям, гонорар актерам. На каждом шагу получался перерасход, и мы надсадили глотки, ругаясь, - каждую сотню долларов из него приходилось вырывать, как брать крепость - штурмом и долговременной осадой.
   Но какое это все имело значение. Это все было совершенно не важно. Я снимал свой собственный музыкальный клип!
   Я сделал четырнадцать вариантов сценария, и в конце концов мы вернулись к самому первому варианту, - но это было не важно. На съемках поющая девушка непременно закатывала мне истерику, крича, что за такие деньги могла бы нанять себе Спилберга, - но и это было не важно. Не важно было, что пришлось быть самому не только сценаристом, но еще и администратором ролика, что в конечном итоге пленки у меня оказалось в два раза меньше, чем требовалось, что где-то оставил шапку и кто-то ее прибрал. Все было неважно, все.
   Оператором на клип я, естественно, пригласил Николая. Будь то телесъемка, я бы прооператорствовал без посторонней помощи, но кинокамера это для меня была терра инкогнито. На съемках, однако, я дорвался: заставлял Николая учить меня обращению с камерой каждую свободную минуту, и под конец несколько дублей сделал вместо него.
   Лепил я клип на коленке. В студиях "Видео-центра" нельзя было и показаться, и пленки я проявлял на "Мосфильме", оцифровывал их, перегоняя на магнитные носители, в Агентстве печати на Зубовском бульваре, а монтировал по ночам в Стакане, используя свои знакомства с видеоинженерами. За время, что монтировал, я превратился в настоящего филина: в десять вечера у меня начиналась рабочая смена, в восемь утра заканчивалась, ложился я спать где-нибудь около полудня и просыпался ко времени, когда снова пора было собираться в Стакан.
   Был конец марта, еще лежал снег, когда состоялся тот разговор с Леней Финько, я нырнул в клип - будто в бассейн с водой, и не вылезал оттуда без малого четыре месяца. Когда я вынырнул на поверхность и набрал в обессилевшие легкие кислорода, стояла уже середина июля, природа цвела и благоухала, асфальт на дорогах плавился и струил в воздух ароматы канцерогенов.
   - Давай-давай, чем порадуешь, - сказал Юра Садок, устраиваясь в кресле перед телевизором, закидывая за голову руки и беря себя за косичку - что было приметой его возбуждения.
   - Или огорчишь, - добавил Николай, опускаясь на стул около пианино.
   Семь минут клипа мы провели в молчании. Нефтедолларовая девушка пела, то возникая на экране, то сменяясь кадрами истории, которую я придумал для ее песни, играл на трубе саксофонист, сверкал бликующим зеркалом лак его ботинок, скрипела ржавыми петлями дверь заброшенного дома на пустыре, катил по апоплексически пустой улице, перекликаясь игрой лака с ботинками саксофониста, лимузин 30-х годов...
   Клип закончился, и я выключил телевизор.
   У, как долго, как мучительно было молчание, что наступило после шипящего щелчка, которым моя "Сонька" известила о подчинении отданной ей команде.
   - Не по Сеньке шапка! - проговорил затем Юра.
   - То есть? - опережая меня, недоуменно вопросил Николай.
   - Клип не по голосу! - снова восклицанием ответил Юра. - Этот бы клип да тому, кто звук может выдать.
   - А кто это у нас сейчас звук может выдать? - вновь вопросил Николай.
   - Тоже верно, - согласился Юра. - Голосов сейчас почти ни у кого нет. И у этой нет. Самовозом не попрет. Нефтедолларами будут дорогу смазывать раскрутится. Не будут - заглохнет на месте.
   - Ты о клипе, Юра, - сказал я сипло. Оказывается, мне пережало связки.
   - А, клип! - Юра отпустил косичку, которую так и продержал все это время руками, и взмахнул ими. - Извини! Я же говорю: не по Сеньке шапка. Хороший клип. Вполне продукт. Смотрится. Я, честно говоря, даже удивился.
   Николай перебил его:
   - Чему ты удивился? А я и не сомневался, что у Сани получится. - Он подмигнул мне и выставил перед собой два кулака с торчащими вверх восклицательными знаками больших пальцев. - Куда хочешь с этим клипом. И на тот же фестиваль, о котором ты говорил.
   - Нет, тут какие сомнения. Конечно, - согласно закивал Юра. - И я у себя в эфир дам. С удовольствием. Пусть только бабки платят. Ради тебя, Сань, - тут он пустил смешок, - я ей даже максимальную скидку у нашего коммерческого директора выбью.
   Разговор об эфире был кстати. Нефтедолларовая девушка уже просила меня пройтись по Стакану, подыскать программы для клипа. А за деньгами дело у нее, как я понял, не заржавело бы.
   - Прайс-лист ваш дай мне, - сказал я Юре. - Чтобы она его в руки могла взять.
   - Прямо сейчас и дам. - Юра вскинул себя с кресла, слетал в прихожую, вернулся с сумкой и извлек из нее твердокорую стакановскую папку с кармашком, в который была заткнута целая кипа этих прайсов. - На, возьми, протянул он мне сразу несколько листов. Бросил папку обратно в сумку и, вновь утонув в хляби продавленного кресла, спросил: - Так все, клип она приняла?
   - Вот, этот самый вариант, - указал я на безмолвный и темный сейчас телевизор.
   - И рассчиталась?
   - Сполна.
   - Значит, ты теперь богатенький, у тебя занимать можно! Две сотни взаймы, - выставил перед собой руку ладонью вверх Юра.
   - О чем разговор. Разумеется, - тотчас полез я в карман за кошельком.
   Я не мог ему отказать. Хотя, вполне возможно, в тот миг я даже и забыл, что всех денег у меня в кошельке - эти двести да еще чуть-чуть, что у меня осталось после расчета с видеоинженерами. А весь свой гонорар я отдал тому парню, что начальствовал над бригадой, строившей мне декорации. Он так лихо управлял своими архаровцами, - я буквально влюбился в него. Я тогда любил всех, кто был вокруг. А к нему, слушая его рассказы, как надоело выбивать чужие долги, проникся еще и сочувствием, мне захотелось помочь человеку, и я сам, он не просил, предложил ему эти деньги.
   Конечно, теперь, когда прошло столько лет, я понимаю, как глуп и безрассуден был. Но, надо полагать, этот глава рэкетирской кодлы оказался для меня тем же, чем был тот несчастный мальчишка-негритенок с соседней улицы для моей матери, когда она привела его к нам домой и хотела усыновить. И если бы не ему, то я бы отдал эти три с половиной тысячи кому-то другому.
   - Давай еще раз посмотрим, - предложил Николай, когда Юра получил своих Франклинов.
   Все же Николай как оператор тоже был причастен к клипу, и ему хотелось просмаковать сделанную работу.
   Когда клип закончился и я вновь остановил пленку, Юра спросил:
   - Так что, теперь будешь клипы снимать?
   Я несколько помедлил с ответом. Я боялся спугнуть удачу. Да, Леня Финько остался доволен работой со мной и невдолге обещал новый заказ, но мало ли какие обстоятельства могли вмешаться в эти планы?
   Однако я был слишком счастлив, чтобы слишком бояться. Я боялся, но не настолько, чтобы сдерживать в себе свое счастье.
   - Так клипы теперь снимать будешь? - повторил Юрин вопрос Николай.
   - А что же. Буду снимать, - сказал я.
   Глава одиннадцатая
   Как-то, когда мы сидели с Ловцом в его офисе, мы вдруг заговорили о хрупкости цивилизации. Тут не было ничего необычного, мы с ним часто сидели так и разговаривали - обо всем на свете, мы чувствовали друг в друге достойных собеседников, - и почему нам было не распечатать такой темы? Но тот разговор запомнился особенно. Возможно, потому, что он задел во мне некое дремавшее чувство - и оно пробудилось.
   Не помню, кто из нас что говорил, во мне отложилось общее впечатление от разговора, его смысл, словно то был не диалог, а монолог. Цивилизация это беспрерывная цепь учительства и ученичества, к такому заключению пришли мы с Ловцом. Прерви ее - и возвращение к образу жизни троглодитов гарантировано. Вот представить себе, что утеряно умение варить металлы. Ну, по какой-то причине в старшем поколении не осталось никого, кто бы мог передать это умение молодым. И что? Без металла наша компьютерная цивилизация - ноль, ничто, черная дыра. Возврат к каменным топорам. И то же можно сказать о врачевании, фармакологии, самолетостроении... да даже каком-нибудь сыроварении и колбасном производстве! Любое наработанное умение требует передачи из рук в руки, из рук в руки, из рук в руки.
   Парадоксальным образом от этой мысли о цивилизации как отлаженной системе учительства и ученичества мы пришли к положению об абсолютной ценности человеческой жизни. Иначе говоря, ее соравности самой Вселенной. Вероятней всего, так получилось, потому что в нашем разговоре возникла атомная война. Которая вот уж точно - путь в пещеры. Общество, где жизнь человека не имеет высшей ценности и убийство - обыденность, это общество такая же угроза цивилизации, как обрыв цепи "учительство-ученичество". Аромат смерти, витающий в воздухе, обессиливает человека, как принятый яд, превращая его в подобие растения. Растения же не способны создавать цивилизаций.
   Этот наш разговор с Ловцом происходил много позднее того времени, о котором я сейчас рассказываю, но потом я часто вспоминал его в связи с теми событиями, что обрушились на меня вскоре, как я сделал клип нефтедолларовой девушки.
   Тогда, летом 1994 года, сознанию еще не были привычны известия о заказных убийствах. Даже убийство Димы Холодова из "Московского комсомольца", а там и первомартовское убийство Влада Листьева в 1995-м еще были восприняты как катастрофа, как нечто запредельное, немыслимое и, в общем, случайное.
   Впрочем, летом 1994-го и Дима Холодов, и Влад Листьев были еще живы, и убийство, вошедшее в мою жизнь, не имело ни к одному из них отношения. Но уж и было оно для меня личным так личным. Я тогда занимался тем, что устраивал снятый мной клип по разным программам, получая за каждый эфир от нефтедолларовой девушки обговоренную сумму. У меня сложился расслабленно-сибаритский образ существования. Я вставал к двенадцати часам дня, к трем доезжал до Стакана и потом болтался там с этажа на этаж или сидел в буфете, ожидая и ловя нужных людей.
   Эта моя ленивая барская жизнь в один прекрасный день была прервана звонком в дверь. Я только проснулся и еще лежал в постели, глядя в окно на небо и пытаясь определить по нему, что за день стоит и как, соответственно, одеваться.
   Меня автоматически подкинуло с дивана, и я босиком, в одних трусах заспешил в прихожую открывать. Задуматься о том, зачем мне спешить и кто вообще может мне звонить в дверь, - этого я даже не успел. В голове у меня было просторно и чисто - ни единой мысли.
   В наказание за то, что у меня было там так просто и чисто, я по голове и получил. Едва успев открыть дверь. В лоб около виска - с одной стороны, с другой, мигом перестав что-либо соображать и полуослепнув. В распахнутую дверь стремительными тенями ворвались двое. Одна из теней метнулась в глубь квартиры, другая ловко взяла мою руку в захват и так же ловко завернула мне ее за спину. Тень, метнувшаяся в комнату, пролетела на кухню, сунулась в санузел, захлопнула дверь и сгустилась в человеческую фигуру в прихожей около нас.
   - Один! - сказала она.
   Тот, что заворачивал назад руку, толкнул меня в комнату, второй вошел следом за нами, что-то металлически пробренчало за спиной, другую руку мне тоже завернули, и я, не успев ничего осознать, оказался в наручниках.
   Фактор внезапности - великая вещь: меня в этот момент можно было бы показывать в цирке - разрезать пополам пилой, причем без всяких зеркал, вполне по-настоящему: я бы ничего не почувствовал. Настолько я был оглушен.