Курчаткин Анатолий. Солнце сияло

   Сомневаться в ее достоверности не приходилось. Перед глазами у меня так и стоял тот плешиво-длинноволосый тип из бочаргинской компании, Сева по имени, как он, оттопырив зад, пригнулся перед монитором, щелкает мышью, закрывая окна, и в кармане курточки у него - диск с файлами моей музыки. Бочаргин хотел получить мои записи, и он их получил. И не в виде полуфабриката, а в виде законченного продукта. Пускай в эфир, как есть, не нужно ничего и перезаписывать.
   Только вот через кого у него оказался диск? Кто ему дал его?
   Кофе у меня, поднявшись шапкой, выплеснулся из чазве, и я, выключая конфорку, с удовольствием выматерился.
   Собственно, это не имело значения, не стоило об этом и думать, через кого диск оказался у Бочаргина. Все же десятка два я раздарил. И кстати, ни на одной из радиостанций, куда я давал диск, мне его не вернули.
   Кому я первому позвонил с известием о происшедшем, был, естественно, Юра Садок.
   Юра, выслушав меня, ответил молчанием. Как тот редактор с радио, когда я напел тему.
   - М-да! - сказал потом Юра со смаком, и в трубке вновь установилось молчание.
   - Юра! - позвал я его. - Что делать, скажи мне, какого дьявола ты молчишь, Юра?!
   - Я думаю, - отозвался он. И тут же добавил: - А что я могу придумать?
   - Юра! - закричал я в бешенстве. - Что ты можешь придумать! Ты наверняка сталкивался с такими делами, представляешь, как их разруливать! В суд мне подавать?
   - В суд, ха, в суд, - пробормотал Юра. - Если бы все так просто... Бочар человек тертый, он, надо думать, в РАО право первой ночи себе оформил.
   - Где? В каком РАО? Что это такое? - проорал я.
   - Это аббревиатура, Российское авторское общество значит. Хочешь зарегистрировать свои авторские права - подаешь туда заявку, платишь... А вообще, я помню, была одна громкая история, как Союз развалился. Там тоже... там прямо чужие фонограммы сперли, и пел под них один, известный довольно певец...
   - Ну? - снова вопросил я. - И что?
   - Да и ничего. Так, сошло как-то на нет.
   Мне не нравилось, как он говорил со мной. Вяло, темно, уходя от прямых ответов. Ведь тогда, с Арнольдом, когда позвонил мне, наоборот, так и заводил меня, чтоб я действовал.
   - Так и что ты мне предлагаешь, не могу понять? - потребовал я от него внятности.
   - Что, - проговорил Юра. - Сходи в РАО, давай. Выясни там. Там тебе подскажут.
   Разговаривая с ним, я не заметил, как выдул весь кофе. Выдул, чашка опорожнилась, и я не получил от кофе никакого удовольствия.
   Тинин сын вместо того чтобы сидеть у себя за партой и делать уроки, стоял в дверях кухни и ждал, когда я закончу разговор.
   - Все? Разобрался? - с надеждой спросил он, отсылая меня к тем словам, с которыми я отправил его от себя делать уроки.
   Что мне оставалось, как не пойти навстречу этой его надежде?
   - Разобрался, - сказал я. - Это Юра Садовников такой есть - помнишь его? - вот, оказывается, он туда диск дал. Сюрприз хотел устроить.
   - И получился сюрприз, да?! - разом вспыхивая светом желанной радости, воскликнул мальчик. - Поздравляю! - снова протянул он мне руку, и теперь я вынужден был принять ее и ответить на его крепкое мужское рукопожатие.
   Дождь лил как из ведра. Как из ведра лил дождь. Лил как из ведра дождь.
   Так я развлекал себя лингвистическими упражнениями, стоя на полукруглом крыльце "Русского бистро" на углу Тверской и Мамоновского переулка. Я еще помнил, как это "бистро" было "кулинарией" и Мамоновский переулок назывался переулок Садовских. Один - граф, другие - актерская династия. Граф положил актеришек на лопатки.
   Дождь рушился с низкого тяжелого неба сплошной шипящей стеной странный, не осенний, совершенно июльский дождь. Словно бы запоздалое прощание лета с готовой уйти в стылое предзимье природой, вычесанной уже до черной, пожухлой наготы. Встреча с Вадиком, притащившим тогда ко мне того плешивого Севу, отодвигалась, по крайней мере, на срок, пока в воздухе висела эта водяная стена.
   Выражая всем своим напряженным обликом преодолеваемое страдание, внизу около крыльца возникла фигура под зонтом. Рванула стремительно наверх по лестнице, я отступил в сторону - и в следующее мгновение узнал Вадика. Джинсы у него, от ботинок до самых бедер, были мокры, будто выстиранные. Он летел ко мне, несмотря на такой потоп!
   - Потоп не потоп, а что ж тебе ждать меня! - сказал Вадик, когда мы уже сидели за столиком в углу с дымящимся кофе в чашках - все, как должно, он сбросил ботинки, стащил носки, и его мокрые ноги с мозолистыми пятками были воздеты на свободный стул обсыхать. - Тут тебя колотун бьет, а я где-то там буду дождь пережидать. - Он достал из внутреннего кармана куртки пластмассовый футляр с диском, положил на стол и толкнул ко мне. - Держи. Плеер с собой захватил?
   Еще бы я не захватил плеер. Ждать до дома, чтобы прослушать новый диск Бочаргина! Это трудно было себе даже представить.
   - Ну вот, а говоришь, что было бежать! - голосом, исполненным насмешливой укоризны, протянул Вадик. Пошевелил пальцами ног, чтобы между ними провентилировалось, и отхлебнул из чашки. - Послушаю вместе с тобой. Вообще мне Бочар на фиг нужен, я знал, что у нашего клавишника этот его новый диск есть - ну, есть и есть, что мне Бочара слушать? Хотя слухи последнее время ползли, что он новую музыку пишет, из подполья решил выползать. И тут ты звонишь!
   Я слушал его и одновременно читал обложку диска. Нет, ни одного названия не совпадало. Но, по крайней мере, одна из композиций на диске точно была моя.
   Я раскрыл футляр - диск покойно лежал в своем гнезде невинным, неоперившимся птенцом. Лицевая сторона его в отличие от моего была выполнена фабричным способом: крупно имя Бочаргина, название его группы, помельче имена музыкантов.
   - Загадывай, - сказал я, доставая диск из футляра и вкладывая в приемник плеера. - Сколько моих? Одна, две, все?
   Вадик так и вскинулся.
   - Все! - воскликнул он. - Ты даешь! Как себя ценишь. Две! - выставил он перед собой указательный и средний пальцы. И добавил к ним большой: - Три, от силы!
   Теперь, после того как он примчался ко мне под ливнем, я его больше не держал в списке подозреваемых - что это он мог передать мой диск Бочаргину. Вместе с тем я бы не хотел, чтобы он оказался прав относительно бочаргинского диска. Хотя сам я и произнес "все", на деле я тешил себя надеждой, что, кроме той одной композиции, прозвучавшей по радио, здесь нет больше никакой другой моей вещи. А его "три, от силы" - такое же преувеличение, как мое "все".
   Я сделал крупный глоток кофе и, как прыгая в воду в незнакомом месте, да еще с высоты метров в двадцать, запустил диск.
   Девушка-уборщица, толкая перед собой сверкающую хромом тележку с собранной грязной посудой, приблизилась к нам и потребовала от Вадика снять ноги со стула.
   - Отстань, - отмахнулся от нее Вадик. - Мы что, при советской власти живем? - И подался ко мне: - Что?
   Я снял с себя наушники и молча протянул ему. Он торопливо натянул их на голову, и его устремленные на меня глаза стали невидящими. Он слушал.
   - Нет, а при чем здесь советская власть? - не оставляя нас, вопросила уборщица.
   - Скотина, - процедил Вадик, сдирая с себя наушники.
   Первая же композиция на бочаргинском диске была моя.
   - Вы еще оскорбляете! - вскричала уборщица. - Милицию хотите, чтобы пришла?
   - Оставьте нас, - вынужден был вмешаться я. - Это к вам не относится, девушка. У нас неприятность. У человека ноги промокли. Принесли бы ему тапочки.
   - Тапочки? - уборщица переспросила с таким видом, словно тапочки входили в разряд подаваемых здесь блюд. Блюдо это, однако, подавалось лишь избранным. - Еще чего! - отказала она нам в привилегированности.
   - Тогда водки, - посмотрел на нее Вадик.
   - Тут вам не ресторан. - В голосе уборщицы прозвучало чувство, похожее на гордость. - У нас надо самим ходить к стойке.
   - Значит, самим. - Вадик скинул ноги со стула, всунул их в мокрые ботинки и поднялся. - Тебе взять порцию?
   Я кивнул.
   Когда он вернулся с двумя пятидесятиграммовыми рюмками водки, я слушал уже вторую вещь.
   - Что? - молча, движением подбородка спросил меня Вадик.
   Вторая вещь на диске тоже была моя.
   - Густовато, - садясь, покачал головой Вадик. - Дай к уху, - потянулся он ко мне за наушниками.
   Уборщица издалека с неодобрением посмотрела, как он вновь воздел освобожденные от ботинок ноги на стул, но не подошла к нам.
   - Гони к третьей, что смыслу весь трек слушать, и так все ясно, мрачно сказал Вадик, возвращая мне наушники.
   Так мы и сидели с ним: наушники к нему - наушники ко мне, еще за порцией водки к стойке - и обратно к столу, а там и по третьей порции, и по второй чашке кофе. Бочаргинский диск состоял сплошь из моих вещей. Даже не переигранных, а просто снятых с моего диска. Плюс три его собственных композиции. Представлявших все тот же дереж "Кинг Кримсонов".
   Летний ливень за окном сменился обычным осенним дождичком, потом прекратился и он, на некоторое время в случайную прогалину в облаках ударило даже солнце, наполнив кафельно-пластиковое пространство бистро сокрушительным светом, исчезло, вернув дню его прежний унылый минор, - мы все сидели, разговаривали, уже не беря ни водки, ни кофе, толкли по одному месту в десятый раз, но в какой-то момент Вадик снял ноги со стула, натянул носки и влез в ботинки.
   - А-ах, - передернулся он от влажного холода ботинок. - Правильно девушка баяла, - он поискал взглядом уборщицу, нашел и кивнул в ее сторону, - в комфорте и неге нехорошо жить. Расслабляешься. Жить надо в мокре и обиде, тогда, хоть щелочью на тебя прысни, скажешь, божья роса.
   Ответить ему в пандан, так, чтобы достойно, у меня недоставало внутри куража.
   - Так что, в суд подавать? - спросил я.
   Насчет РАО Вадик сказал, что все это - полная туфта, регистрируй там где-то, не регистрируй - согласно закону авторское право возникает с момента создания произведения, и никакого права первой ночи у Бочаргина нет. Кто тебе такую чушь наплел, спросил он. Садок, поколебавшись, признался я. Странно, пробормотал Вадик. Вроде он в этом должен сечь. Так что, осведомился я, подавать в суд? Но Вадик уклонился от ответа. И сейчас я вновь задал этот вопрос, потому что закончить наш разговор, не получив внятного ответа, как мне защитить мое авторство, значило то же, как если бы мы вообще ни о чем не говорили.
   И теперь Вадик понял, что на этот раз я от него не отстану.
   - В суд, не в суд, вот в чем суть, - скороговоркой произнес Вадик. В странной, не свойственной ему манере: будто желая спрятаться за слова. Выставив их перед собой, как частокол. - А в суде, как они будут в суде устанавливать авторство, представляешь, нет? - проговорил он. - Ты своих свидетелей выставишь, Бочар - своих. Почему тебе поверить должны? Тем более о тебе пять человек слышало, а Бочара в музыкальной тусовке все знают. На чьей стороне перевес?
   - Подожди, - перебил я его. - У меня исходные записи сохранились. Исходные материалы - это не аргумент?
   Вадик смотрел на меня из-за своего частокола, словно я был неприятелем, предпринявшим штурм его укрепления.
   - А, - сказал он, поморщась, - что такое исходники. И он их наварит. А кто будет заниматься сличением? Да даже если кто-то и станет. Ты же, Сань, утонешь в этом суде на годы!
   - Пусть и на годы, - сказал я.
   Вадик снова поморщился.
   - Но я тебя, Сань, заранее предупреждаю, - сказл он, - затеешь суд, на меня, например, не рассчитывай. Хрена ль мне по заседаниям таскаться. А и отношения, между прочим, с тусовкой портить. Чтобы в меня потом пальцем тыкали: это тот, Бочара топтал! Нужно мне это?
   Я слушал его, и казалось, волосы мне на темени ерошит странным, горячим и ознобным ветерком.
   - Ты что, как это у тебя, ты пальцем тыкать... - Я стал даже косноязычен. - Подтвердить, что это моя музыка, - значит, кого-то топтать?
   Гримаса, перекрутившая лицо Вадика, как жгутом, свидетельствовала, что он готов выйти из укрепления и сразиться во чистом поле.
   - А ты, Сань! - воскликнул он. - Я тебя понимаю, но ты и других пойми! Бочар раскручиваться решил, из андеграунда вылезает, у него друзей полно, они его все поддерживать будут. Как против всех попрешь? Я, что мог, сделал - вот, принес тебе. А больше на меня не рассчитывай. Честно тебе говорю. Другие бы не сказали. А другие, не думай, другие и не скажут. И в суд вызовут - не придут.
   Это он ударил из засады тайным оружием.
   - И Садок? - спросил я с невольным высокомерием.
   Чтобы Юра не пришел, подобного я не мог представить.
   - Садок твой первый не придет. Они же с Бочаром вообще по корешам.
   Колючий ветерок, шевеливший волосы на темени, сводил меня с ума.
   - Ладно, - сказал я, засовывая в карман плеер с диском Бочаргина и поднимаясь. - Спасибо за откровенность.
   Какие я мог иметь к Вадику претензии. Мы не были даже друзьями, и с той поры, как я снял клип для его группы, виделись всего во второй раз.
   - Все? Заговорили свои неприятности? - сияя хромом тележки, прокатила мимо нас приводить в порядок оставленный нами столик девушка-уборщица.
   Едва ли ей нужен был ответ, но Вадику вдруг потребовалось дать его. Он затормозил около нее, а я проследовал к выходу дальше - и вновь оказался на полукруглом крыльце бистро, на котором стоял час назад.
   Все вокруг было теперь по-иному. Воздух был чист, прозрачен, асфальт мокро блестел, повсюду стояли лужи, вдоль бордюрного камня проезжей части текли ручьи. Но теперь я был еще и отяжелен знанием. Которого желал, но не мог даже представить, что оно окажется таким.
   За спиной с мягким пением петель открылась дверь, человек, смачно прочавкав ботинками, выступил на крыльцо, и рядом со мной возник Вадик.
   - Девушка пожелала прийти завтра к нам на концерт, - сказал он голосом уставшего победителя женских сердец. - Пришлось нацарапать ей записку к нашему директору насчет контрмарки.
   - Объясни мне, где это РАО, - попросил я его. - Если, конечно, знаешь.
   Вадик знал. РАО находилось совсем недалеко - пятнадцать минут ходу, и, попрощавшись, мы разошлись: он - вверх по Тверской, на Триумфальную площадь, к метро "Маяковская", я - вниз, к Пушкинской площади, чтобы там свернуть на Большую Бронную.
   Здание РАО оказалось старинным, отгороженным от улицы решеткой четырехэтажным особняком.
   Нужный мне человек был удивительно гладколицый, казалось, не имеющий удовольствия обращения к бритве, пухлощекий мужчина лет тридцати, глаза его сквозили ледяной стужей белых просторов Арктики, и возникало впечатление, что, разговаривая со мной, он делает над собой невероятное усилие: так скупы, скудны информацией и эмоциями были фразы, сходившие с его языка. Но в какой-то момент все в нем вдруг оживилось. И глаза, и речь, и движения. И со своим пухлым гладкощеким лицом он в этот миг напомнил мне мяч, которому до того не хватало внутри давления воздуха, и вот его стало там даже в избытке.
   - Знаете ли что, Саша, - сказал он, обращаясь ко мне по имени, чего до того не делал, - в такой обстановке нам с вами об этом особо не поговорить. - Тут он покосил своими оттаявшими глазами на даму, сидевшую за другим столом и с отчаянно деловым видом листавшую журнал "Космополитен". Как вы насчет неформальной обстановки? За чашкой кофе с рюмкой коньяка?
   Хотя я уже и выдул сегодня изрядно кофе, и хлопнул сто пятьдесят граммов пусть не коньяка, а всего лишь водки, но я был готов повторить пройденное.
   - Я здесь неподалеку знаю одно чудесное место, - сказал нужный мне человек из РАО. - Тихо, укромно. И цены скромные.
   - Замечательно, - поддержал я.
   Минут через пятнадцать мы сидели в ресторане на Тверском бульваре неподалеку от Никитских ворот, с видом из окна на бетонно-аквариумный куб ИТАР-ТАСС, и официант в черном смокинге, блестя шелком лацканов, с черным галстуком-бабочкой на шее, сгибаясь в полупоклоне, положил перед каждым из нас по увесистому вольюму переплетенного чуть ли не в телячью кожу меню. Теперь этого ресторана там уже нет, над высоким крыльцом - вывеска магазина, торгующего эксклюзивной детской одеждой, а тогда это был ресторан американской кухни - кажется, так, я еще, помню, раскрывая вишневый вольюм, посмеялся: "А гамбургеров здесь не подают?".
   Гамбургеров не подавали. Основное блюдо было - разнообразные стейки, и самый дешевый стоил что-то порядка двадцати долларов. Ого, оглушенно сказал я про себя, но деться было некуда, я уже не только назвался груздем, но и залез в кузов.
   - Предлагаю не выпендриваться и заказать по стейку, - сказал нужный мне человек. - Они у них здесь превосходные.
   - Ну что ж, - мужественно произнес груздь, забравшийся в кузов, вспоминая, что речь шла о чашке кофе и рюмке коньяка. - Давайте по стейку.
   Без рюмки коньяка, впрочем, мы не остались. Нужный мне человек предложил триста граммов "Хеннесси", груздь попробовал было снизить планку до двухсот, сославшись на выпитые сто пятьдесят водки, но нужный человек не позволил опустить планку. Ничего-ничего, сказал он, а я сегодня еще и грамма не принимал.
   Два стейка, триста "Хеннесси", двойная порция какого-то калифорнийского салата с тыквенными семечками - у нас зашкалило далеко за сотню зеленых. Даже, пожалуй, и за полтораста. Груздь, провожая глазами уносящего вольюмы меню официанта, в утешение себе подумал, что сто пятьдесят на двоих - это все же меньше, чем по сто на каждого.
   - Так что, может РАО взяться за защиту моих авторских прав, если становлюсь его членом? - спросил я.
   Нужный мне человек, еще я только заявился к нему там, в особняке, объяснил мне, что РАО не государственное, а добровольное общественное объединение и берется вести дела лишь тех, кто является его членом.
   Нужный мне человек покопался в кармане пиджака и выложил перед собой на стол мобильный телефон. Судя по всему, он не отказывал себе в удовольствиях жизни. Мобильные телефоны тогда еще не перешли в разряд утюгов и оставались предметом роскоши.
   - Это если будут звонить - пусть наготове, - пояснил он. И сказал: Знаете, у меня предложение: давайте спокойно поедим, а потом уже все обсудим. Чтобы еда не мешала. По-американски, - добавил он, улыбаясь.
   За едой мы все же, само собой, разговаривали. Что это был за разговор совершенно неважно, нечего и вспоминать. О чем говорили осенью 1997 года, занимая себя беседой? О том, что дедушка Ельцин безобразно плох, совершенно не занимается делами, порядок в Чечне не наведен и непонятно, как его там наводить, но главное сейчас - всем быть активными и полюбить make money, от чего русский человек, к сожалению, отучен. Потом нужный мне человек заговорил о своей родословной и больше ни на какие другие темы не отвлекался. Главным действующим лицом в его родословной был дед, прославленный генерал времен Великой Отечественной войны, которого, впрочем, мой визави никогда не видел, потому что дед умер за год до его рождения, но которого он очень хорошо чувствует и накрепко связан с ним духовными узами.
   Мобильный его телефон в течение нашей трапезы несколько раз звонил нужный мне человек отвечал и говорил, не спеша закруглить разговор, словно по обычному телефону. Почти весь "Хеннесси" уговорил он один - я, опасаясь неблагоприятного взаимодействия коньяка с выпитой ранее водкой, лишь пригубил.
   Наконец официант поставил перед нами набор зубочисток в хрустальном стаканчике, впереди у нас остался только кофе, и, жарко раскрасневшийся от выпитого коньяка, нужный мне человек, ковыряясь во рту зубочисткой, отвалился на спинку кресла:
   - Вообще, Саша, вы не совсем верно понимаете функции РАО. Какие дела ведет РАО? Вот, скажем, фирма выпустила ваш диск, у вас договор, они должны заплатить, но не платят. Тогда РАО что? - правильно: РАО возлагает на себя обязанности по защите ваших интересов. Тягает ту фирму в суд, трясет их как грушу. А если кто-то на своем диске исполнил ваше произведение... или вот целый диск, как у вас, да?
   - Да, - подтвердил груздь из корзины таким голосом, будто внутри его не раздирало от нетерпения услышать то, ради чего он оказался в этой корзине, и важнее всего были для него гастрономические переживания, дарованные ресторанной кухней.
   - Это совсем другое дело, как у вас. Тут прежде всего необходимо доказать авторство. Иначе говоря, идти в суд. А потом, когда суд признает ваши права, уже и требовать возмещения убытков. Гонорар, компенсацию за моральный ущерб. РАО на данном этапе ни при чем. Как мы можем быть уверены, что это действительно ваша музыка?
   Получалось, Вадик сказал мне все верно. Черт побери, и чтобы услышать подтверждение его словам, нужно было тащиться сюда и слушать его рассказы о деде-герое времен Отечественной?
   - Хорошо, - тем не менее проговорил груздь, старательно демонстрируя, как он внутренне спокоен и важнее гастрономических переживаний для него ничего нет. - Но РАО может мне помочь с адвокатом?
   - Безусловно, - согласился внук генерала-героя. - РАО помочь может. Он вытащил изо рта зубочистку с висевшим на ее острие увесистым шматком мяса, с восторгом осмотрел его, бросил зубочистку на тарелку и, взяв из хрустального стаканчика другую, погрузился в прежнее занятие. - Но только вам следует хорошенько подумать. Адвокату ведь нужно платить. И платить прилично. Стоит ли овчинка выделки? Едва ли, Саша, вы окупите свои затраты на адвоката. Даже так: только протратитесь.
   - И что же мне? - спросил груздь. Наверное, на этот раз не слишком хорошо справившись с голосом и выдав свои чувства.
   - Быть впредь осторожней, - сказал внук генерала-героя. - Все, что реально могу вам порекомендовать. А там смотрите.
   - Прошу вас, - появился около стола официант, опуская перед нами каппучино, стоявший над чашкой рыжей каракулевой папахой.
   Кофе мы выпили в молчании. Груздь все понял, у груздя больше не было вопросов. А нужный мне человек все сказал. Не мог сказать это там, у себя! Или ему нужна была компания для ресторана?
   Зачем я нужен был ему в ресторане, выяснилось, когда нам принесли счет. Официант принес его в таком же громадном складне, что и меню, хотел было положить посередине стола, но, уже кладя, передумал и поместил поближе к моему сотрапезнику. Тот вел себя завсегдатаем, заказывал и распоряжался, кому и было предъявлять счет.
   Официант ушел, оставив нас наедине с удовольствием знакомства со счетом, и внук генерала-героя, взяв складень, протянул увесистый вольюм мне.
   - Думайте что угодно, дружище, - сказал он, - но платить придется вам. Я без денег.
   Я посмотрел ему в глаза. Он спокойно выдержал мой взгляд, не отведя глаз. Они смотрели ясно, чисто и благостно. Последнее, наверно, являлось следствием трехсот граммов "Хеннесси".
   Ну и что бы кто сделал на моем месте? Я заплатил. Я посчитал этот обед гонораром за полученную мной консультацию. А кроме того, внук генерала-героя наглядно продемонстрировал мне мои возможные траты, решись я на судебную тяжбу.
   В тот день к вечеру я весь пошел красными пятнами. Они вылезли у меня на лице, груди, бедрах, руках, ногах - везде, не минув и соловья. Вся эта прелесть невыносимо чесалась, за неделю, что они меня украшали, заставив безвылазно сидеть дома, я едва не двинулся умом. Тина назвала это идиосинкразией на человечество.
   Как бы там ни было, с той поры, стоит по мне прокатиться какому-нибудь катку, вместо того чтобы стать плоским, я немного спустя неизбежно покрываюсь этими красными пятнами, - и неделя жизни из жизни выброшена.
   - На вот, познакомься, - бросила мне Тина изжеванно-мятую, откровенно побывавшую во многих руках газету, в которой по типу верстки я тотчас опознал "Московский комсомолец". - Увидела у одной на работе, отобрала.
   Не понимаю, зачем она дала мне эту газету. Правильнее, по-моему, было бы не давать. Даже не сообщать о том, что там написано. Никакого знания все это мне уже не могло добавить.
   Я взял газету и развернул, как указала Тина, на последней странице. Страница была отдана выпуску "Звуковой дорожки". В этой "дорожке" раз в неделю "Московский комсомолец" писал обычно о всяких музыкальных группах: кого-то хвалил, кого-то шкурил. Еще там часто встречались интервью. В выпуске "Звуковой дорожки", напечатанной в номере, что я держал в руках, интервью давал Бочаргин. По поводу выхода нового диска своей группы, по поводу своего выхода из подполья; главное же, в комментариях интервьюера давалась оценка собственно диску, и это была самая восторженная оценка. Не знаю, оплачивал Бочаргин это интервью или нет, но если даже и оплатил, автору интервью не было никакой надобности расхваливать диск в таких эпитетах.
   - Юра, - спросил я без всяких вступлений, дозвонившись до Юры Садка, если я подаю в суд на Бочаргина, ты подтверждаешь в суде, что это моя музыка?
   С того раза, как я позвонил ему с известием о Бочаргине, мы с ним больше не разговаривали. Не виделись, и ни я не звонил ему, ни он мне. То, что не звонил я, было неудивительно: что мне было звонить после его странной, вялой реакции на мое сообщение, но почему лег на дно, как подводная лодка, и никаких позывных, он?
   - Сань, что ты такое говоришь, как ты можешь, - забормотал Юра. Ему явно стало неуютно от моего крика. - Конечно, твоя музыка, чья еще?
   - Ты скажешь в суде, что это моя музыка, так?!
   - Сань, ну это же само собой подразумевается, Сань! - отозвался Юра, уже с некоторым возмущением. И спросил: - Так ты что, решил подавать в суд?
   - Может быть, - сказал я.
   - Да-а, - протянул Юра. - Не завидую тебе...
   - А что ты мне предлагаешь? - Я, не желая того, сорвался в крик. Может, мне пойти потолковать с Бочаром? Может, у него совесть проснется?
   - Да нет, что с Бочаром толковать. Какой смысл, - опять впадая в бормочущую скороговорку, проговорил Юра. - Что с ним толковать...