Курчаткин Анатолий. Солнце сияло

   - А почему же нет. - Скобка конёвского рта лежала на спинке, дружелюбно взодрав свои концы вверх на немыслимую высоту. - Говорят, крутым клипмейкером стал? Бабки заколачиваешь - пыль столбом.
   - Двумя, - сыронизировал я. Что, в принципе, не значило ничего.
   Но Конёв задумался над смыслом. И, видимо, обнаружил его.
   - Да, конечно, - изрек он через некоторую паузу. - Вольный художник это не то что мы, рабы эфира. Что мы, пасись на привязи вокруг колышка - и ни на шаг дальше. Что, говорю, никогда не заглянешь? Рядом околачиваешься и мимо.
   Мы и вправду встретились в коридоре, где находилась его редакторская комната - та, из которой впервые я смотрел на кипящий внизу желто-зеленой волной главный Ботанический сад, мгновенно присвоив его и страшась потерять, но мы и раньше, случалось, сталкивались с ним так, что вдруг нынче он решил заговорить со мной?
   И когда я подумал об этом, меня осенило:
   - Что, хмырь советского периода ушел?
   - Сняли! - обрадованно сообщил Конёв. - Пихнули - никто даже не знает, где приземлился. Хорошо бы спланировал - всем бы известно было.
   - Зовешь вернуться? - спросил я.
   Подковка конёвского рта утянулась концами едва не к глазам.
   - Нет, это извини. У тебя теперь репутация, у тебя теперь не мой уровень, чтобы звать.
   - Ладно, не боись, - сказал я. - Нужно мне к вам идти, пастись на привязи.
   - Нет, в самом деле, как заколачиваешь-то, прилично?
   Конёв стоял, приблизившись ко мне всей своей массивной тушей, так близко, что я чувствовал исходивший от него запах пота. Возможно, этой близостью он хотел показать мне, что у нас, в общем-то, - прежние отношения, и, кто знает, может быть, еще окажем друг другу взаимовыгодные услуги.
   - На жизнь хватает, - сказал я, отступая от него.
   Но он снова подступил ко мне на прежнее расстояние.
   - Ну машину-то купил?
   - Да нет. - Вопрос его меня удивил. - А что?
   - Ну-у, - разочарованно протянул Конёв. - Что ж ты без машины. Машины себе сейчас только последняя рвань не заводит. Как же ты без машины?
   - Да ничего. - Я пожал плечами. Как-то эта проблема меня до сих пор не озабочивала. - А ты себе купил?
   - "Субару". - Конёв произнес это с таким довольством и придыханием, что я понял, если сейчас не уйду, придется выслушать гимн, посвященный его замечательной тачке.
   - Прости. Тороплюсь.
   Я тронулся обходить его - он поймал меня за руку:
   - Ну, ты на меня что, все обижаешься? Ты меня извини, я что, должен был тонуть вместе с тобой?
   - Ты от меня этого не слышал. - Я высвободил руку и двинулся по коридору дальше - как шел до встречи с Конёвым.
   - Ну вообще все бывает, лоб тебе черной меткой никто не клеймил, походи по программам, может, где тебя и возьмут! - крикнул мне вслед Конёв.
   Я ему уже не ответил и не обернулся.
   Если бы даже меня звали сейчас на всех каналах, во все программы, я бы никуда не пошел. Не потому, что я был теперь так равнодушен к телевидению хотя и не без того.
   Все мое время теперь сжирала музыка. Я снова писал - как тогда, в год перед армией, из меня хлестало - будто из водопроводной трубы, с которой сорвало кран. Леня Финько не одобрял этого. Одной дрелью в двух местах не сверлят, он употреблял почему-то такое сравнение, чтобы образумить заблудшую овцу. Заблудшую овцу это сравнение ужасно веселило. А двух женщин одним сверлом, хохотал я. А два ботинка одной щеткой? Не одновременно, не одновременно, отбивался Леня. "А что ты подразумеваешь под "одновременно"? доставал я его.
   Кто меня поддерживал - это Юра Садок. Сподобился наконец, говорил он. Нужно было, чтобы по башке тебя стукнуло. И бабки какие можно заколачивать, видишь? Он знал от меня, сколько отступного заплатили Лариса с Арнольдом, и правомерно считал себя причастным к этому: все началось с его звонка. Раза два он заехал ко мне, послушал, что я наколотил, и снова настаивал, чтобы я придал "продукту" "товарный вид". Только теперь, по его словам, просто дискеты с синтезатора было недостаточно, рынок, говорил он, уже раскрутился, и уже требовалась живая запись. Чтобы гобой, флейта, валторна - что там у меня должно быть, - чтобы они были не синтезированными, а натуральными. Я слушал его, мотал на ус, но пока ни о какой записи и не думал. Из меня фонтанировало, и я спешил забить это все синтезатору в память. Пока у меня варилось, я варил.
   Интересная вещь: в том, что я писал теперь, не было и тени "Кримсонов". Юра подтвердил это не без удивления, чем доставил мне удовольствие. Я и сам чувствовал, что пишу совсем по-другому. Словно бы за те без малого шесть лет, когда ничего не сочинял, я стал настолько иным, что я нынешний с тем собой, шестилетней давности, если и имел что-то общее, то лишь паспортные данные.
   Жене моей, полагаю, было бы более понятно и приятно, если бы я отправился околачиваться с утра до вечера в каком-нибудь офисе. Пусть даже кпд проведенного там времени и был бы не выше, чем у паровоза. Однако благодаря все тому же Лене левая работа у меня не переводилась, я снимал и время от времени появлялся дома с некоторой суммой зелени в кармане, так что никаких недоразумений финансового плана у меня с Тиной не возникало.
   Ранняя осень перешла в позднюю, отлили дожди, установились морозы, лег снег, и наступила зима - я все сидел за синтезатором. И очнулся только с весенней капелью, когда в водосточных трубах грохотал лед и сверкающие языки его вываливались на оголившийся асфальт бессильными обломками самой уходящей зимы.
   Я уже безбожно запаздывал. Фестиваль музыкальных клипов, который третий год подряд проводила группа клипмейкеров, должен был начаться через неделю, но давать клипы на конкурс в их нынешнем виде - это значило заранее обречь себя на провал. Это были мои клипы - но в той же мере и клипы заказчика. Заказчик оплачивал их и предъявлял требования, и требования эти приходилось выполнять, какими бы дикими они тебе ни казались. От многого в клипах меня так и корежило. Следовало посидеть в монтажной, поковыряться с исходниками и уложиться со всеми переделками в неделю. Уложиться в неделю - это я должен был работать со скоростью влетевшего в земную атмосферу метеора.
   Получить премию фестиваля - значило прозвучать. Что греха таить, крутым клипмейкером, как назвал меня Конёв, я не был. Я бы стал им, получив премию. И тогда можно было бы уже не зависеть от Финько, ко мне бы стояла очередь желающих снять у меня клип, и я бы еще выбирал, кому снять, кому нет.
   Я не сомневался, что получу премию: я же был не слепой, я видел, что снимают вокруг. Нет, были клипы - я истекал слюной, как голодный при виде стола, уставленного яствами. Все они, однако, были сняты на такие деньги мне подобные бюджеты даже не снились. Эти клипы шли отдельной категорией, у них были свои премии. А в той весовой категории, что я, соперников у меня было - раз-два и обчелся. Конечно, каждый человек склонен обольщаться насчет себя, и я не исключение. Но точно так же каждый при этом в глубине себя знает свою цену. Смею думать о себе, уровень моих претензий не слишком отличается от моей цены.
   Нет, какая-нибудь премия, полагал я, - моя; главное было - успеть, не опоздать.
   К концу недели беспрерывной ночной работы (видеоинженеры Стакана на мне обогатились) я так отупел, что пялился в монитор - и, если б то была книга, с полным основанием можно было бы сказать, видел фигу. Знал, что вот в этом месте нужно что-то сделать, а что - сознанию моему было недоступно.
   Выручил меня Николай. Последнюю ночь перед подачей клипа на конкурс он просидел в монтажной вместе со мной, и уже одно то, что было с кем посоветоваться, прочищало мозг и открывало глаза. К началу рабочего дня мы все равно не управились, и пробегали по монтажным, ища, где свободно, еще полдня.
   В начале второго часа, враз отяжелев, болтаясь от стенки к стенке, словно с похмелья, мы с Николаем сошли в буфет. За спиной у нас осталось шестнадцать часов беспрерывной работы. Я взял по чашке двойного кофе (двойного количественно и двойного по крепости), полный обеденный комплект, и мы рухнули за стол.
   - Ну смотри, попробуй только ничего не получить, - погрозил мне Николай пальцем.
   - Пусть только попробуют не дать! - ответил я.
   - А-ах! - протяжно выдохнул Николай. На лице у него появилось его обычное выражение отстраненной презрительности. Словно бы он и в самом деле знал о мире что-то такое, что все прочее было ему теперь неинтересно. - Ах, Саня, если бы дважды два всегда было четыре. Четырнадцать - пожалуйста. Двадцать четыре - тоже не исключено. Но чтобы четыре? - Он поднес кофе ко рту и священнодейственно коснулся его подсевшей шапки губами. - Только ты не говори мне ничего по этому поводу, - продолжил он, отрывая чашку от губ. - Я тебе образно выразил свою философию жизни, а ты со мной не спорь, чтоб не спугнуть удачу.
   - Я не спорю, - мирно отозвался я, тоже делая свой глоток кофе.
   Он, конечно, не мог заменить мне Стаса, но мы очень сблизились, это уже был род дружбы. Разговоры с Николаем были для меня так же лакомы, как станут позднее разговоры с Ловцом. Конечно, с Николаем я не мог вести тех разговоров, что с Ловцом, Ловец - это был совсем другой интеллект, но в Николае меня поражала пронзительность его суждений, их выделанность - я бы сказал так. Он ни о чем не говорил, не имея о том твердого и решительного мнения.
   - Конёва тут встретил, - сказал я. - Первый со мной заговорил. Сообщил, что Терентьева попросили вон. За что, интересно?
   - Да все потому же, что дважды два - никогда четыре. - Николай сделал очередную кофейную затяжку. - Он полагал, что четыре, а оказалось, пять. Или шесть. Или даже сто шесть. А конкретно из-за чего - кто ж его знает. Это их, верхние дела. Там такой ветер. Так свистит, чуть не по погоде оделся простыл и умер. О! - оживился он и даже опустил чашку на стол. - Анекдот замечательный на эту тему. Слушай. Дядю Васю переехал каток. И стал дядя Вася плоский. Принесли дядю Васю домой. Стали думать, что с ним делать. Решили, пусть будет ковриком. Дядя Вася лежал, лежал, по нему ходили, топтали его, он еще тоньше стал, прохудился. Снова стали думать, что с ним делать. Решили, пусть будет тряпкой перед дверью. Дядя Вася лежал-лежал тряпкой, о него ноги вытирали - совсем прохудился и грязный стал. Решили постирать дядю Васю. Постирали и повесили на балкон сушиться. А было холодно, дул ветер, дядя Вася простудился - и умер.
   Я захохотал, анекдот мне ужасно понравился, и Николай, довольный впечатлением, которое произвел, поднимая со стола свой кофе, заспрашивал:
   - А? Изящно, да? Тонко? Из черного цикла.
   Потом мы принялись за еду, и тут уже нам стало не до разговоров - мы так проголодались, что за ушами у нас только трещало. Но вдруг Николай опустил нож с вилкой в тарелку, откинулся на спинку стула, посидел так молча и проговорил:
   - Но, в принципе, все мы в той или иной степени этот дядя Вася. Каток проедет по каждому. Вопрос лишь в том, кто сколько после этого еще проживет. Сразу умрет или еще ковриком послужит.
   - И тряпкой, - добавил я.
   - А ты еще молод о подобных вещах рассуждать, - осадил меня Николай. Тебе еще не по чину. Давай рубать.
   Этот наш разговор до сих пор у меня в памяти, будто случился только вчера. И до сих пор, когда вспоминаю о нем, меня мучит вопрос: почему он, рассказав анекдот, вдруг заговорил о смерти всерьез? Что его заставило? Какое предчувствие?
   Но уже не спросить и ничего не узнать.
   Не знаю - не знал тогда, не ведомо мне это и сейчас, - кто проводил те фестивали клипов: какой-то "фонд", "товарищество", "компания". Они находились на "Мосфильме", арендовали там под офис у киностудии пару комнат. Принять участие в фестивале было просто: гони двести баксов, представляй кассеты - и ты участник.
   Секретарша - того яркого типа, что незабываемо был описан Булгаковым в "Мастере и Маргарите", разве что глаза у нее не косили, а непрестанно бегали, так что встретиться с их взглядом не представлялось никакой возможности, - смешливо перебрасываясь со мной всякими бессодержательными фразочками, приняла у меня кассеты, приняла двух Франклинов, выдав в обмен некий квиток без печатей и штампов, но изобразив на нем закорючку, которая свидетельствовала о ее весьма нехилых каллиграфических способностях, после чего, все так же похихикивая и замечательно ускользая от меня взглядом, она произнесла первые слова, исполненные смысла:
   - Все. Благодарим за внимание. Смотрите нас завтра по телевизору в прямом эфире согласно объявленной программе.
   Сие означало, что дело сделано, я могу быть свободным. Но такого завершения гонки для самого гонщика было недостаточно. И я, перетаптываясь перед наследницей булгаковской героини, спросил:
   - Все, я участвую? Больше ничего не нужно? Какой-то анкеты? Договора?
   - Ой, ну что вы! - воскликнула наследница. - Не советские же времена.
   О, вот эта ее фраза и оказалась той чертой, которой я жаждал. Груз сумасшедшей недели свалился у меня с плеч, и я почувствовал себя свободным и готовым к новому этапу своей жизни. Который состоял в получении премии и автоматическом переходе как клипмейкер в иную весовую категорию.
   - Благодарю вас, - ответно сказал я булгаковской героине, наконец откланиваясь.
   При моем приближении к дверям они распахнулись - и я едва не столкнулся с высоким, плотного сложения человеком с широкоскулым одутловатым лицом и с длинными, туго утянутыми со лба и висков волосами, собранными сзади в косичку, - как у Юры Садка. Он вошел в комнату быстрым тяжелым шагом словно бы раздвигая своим движением воздух вокруг себя. Я бы выразился так: это была походка летящего пушечного ядра.
   Я отступил в сторону, пропуская его, он мельком глянул на меня и, не заинтересовавшись, прошел мимо.
   Хозяйскость его походки не оставляла сомнения, что он здесь свой и, может быть, даже один из устроителей фестиваля. Я задержался в дверях и, обернувшись, стоял смотрел ему вслед. Секретарша, которой он намеревался что-то сказать, смотрела, в свою очередь, на меня, и это заставило обернуться ко мне уже и его.
   - Вот. Кассеты, - указала секретарша ему на меня кивком головы.
   - А, - показывая, что понял, проговорил человек-ядро, вновь оставляя меня взглядом. И передумал говорить секретарше то, что собирался - тут, у меня на виду, - поманил ее пальцем: - Пойдем-ка, - и двинул в соседнюю комнату.
   А мне не оставалось ничего другого, как продолжить начатый путь: рукав коридора, лестница, еще один коридор, пустынное стылое пространство простаивающего съемочного павильона, холодно поблескивающего рельсами для операторской тележки, вертлявый рукав последнего коридора, глухого, как катакомба, - и улица.
   Сутки я проспал, а к полуночи следующего дня мы с Тиной во всеоружии чайных приборов, выставленных перед нами на журнальном столе, сидели в креслах напротив телевизора и ждали начала трансляции. Дело обещало быть долгим: несколько десятков клипов да плюс прямые включения зала - часа на четыре, а то и больше. Тине в девять ноль-ноль утра предстояло уже стоять на страже полового здоровья сограждан, и она, потягиваясь и зевая, словно ей прямо сейчас нестерпимо хотелось спать, проныла:
   - Ой, только бы тебя не под конец дали. А то я завтра сифилиса от мягкого шанкра не отличу.
   - Ладно-ладно, - похмыкал я. - Размечталась о золоте с серебром. Бумажными ассигнациями перебьешься.
   Такие вот у нас были в ходу семейные шуточки. Золото с серебром - это имелись в виду те самые люэс с мягким шанкром, а под бумажными ассигнациями подразумевалась всякая прочая венерическая мелочь.
   Между тем, если принять во внимание, что я запрыгнул в поезд перед самым его отправлением, меня и впрямь могли подклеить куда-нибудь под конец эфирной пленки. Действительно можно было просидеть в ожидании всю ночь.
   Эфир фестиваля начался с опозданием на полчаса. Сначала пошли кадры сбора гостей, мини-интервью с одним, другим, третьим, общая панорама тусовки. Мелькнуло несколько лиц, которые я опознал, среди них - и режиссеры, чьи клипы наверняка принимали участие в конкурсе: в этом году у каждого вышло на экран хотя бы по одному новому ролику. Я подумал, что, наверное, должны были бы позвать и меня, но почему-то при сдаче кассет мне не пришло в голову спросить об этом.
   Появление на экране человека-ядра я пропустил. Тина попросила меня принести что-то из холодильника, я отправился на кухню, а когда вернулся он уже давал интервью. И, как явствовало из обращения к нему журналиста, это был не кто другой, как глава устроителей, я, собственно, знал его имя и раньше, но только при встрече меня не осенило, что это он.
   Тина сварилась к двум часам. Клипы шли один за другим, сплошным потоком, уже не прерывались никакими интервью, никакими картинками застолий: заканчивался один - тут же начинался следующий. Тина таращила-таращила глаза на экран и наконец уснула на кресле, подобрав под себя ноги и положив голову на спинку.
   - Разбуди меня, когда будут твои, - прежде чем окончательно отключиться, пробормотала она.
   Я начал закипать часам к трем. Дело в том, что с какого-то момента клипы, что шли, стали делаться хуже и хуже. А после трех потекло что-то совсем несусветное. Это уже был сплошной шлак. Никакой кинопленкой здесь и не пахло, все снято сразу на видео, с дикими цветами, смонтировано - будто сколочено гвоздями. Оказаться в такой компании было просто позорно.
   Клипы закончили крутить в половине пятого - будто резанули пленку ножом. Вдруг после завершения очередного экран сделался непорочно чист, звук исчез, после чего экран выдал предупреждение канала об отключении - и немного погодя выполнил его, разродившись мельтешащим бело-голубым зерном. Никакого подведения итогов, объявления награжденных - ничего этого транслировать не стали. Моих клипов вообще показано не было.
   Телефон зазвонил - я еще продолжал ошарашенно сидеть в кресле и все медлил выключать телевизор. Я ничего не понимал. Тина на кресле рядом проснулась от звонка и сонно заворочалась.
   - Что, да? Уже? - выговорила она, пытаясь открыть глаза.
   - Иди ложись, - указал я ей на постель, бросаясь в прихожую к телефону и на ходу вырубая телевизор.
   Звонил Николай.
   - Где? - произнес он только одно слово. И в трубке наступило молчание.
   Но с таким же успехом мог задать ему этот вопрос и я.
   - Конечно, есть вариант, что закончилось оплаченное время и канал отрубил вещание, - сказал он. - Но, честно говоря, это маловероятно.
   Я был с ним согласен. Хотя именно о такой причине непоявления моих клипов хотелось думать как о наиболее вероятной.
   - Завтра все выясню, - бодро уведомил я Николая о своих планах.
   Новый звонок последовал - я только опустил трубку на базу. Теперь это был Юра Садок.
   Разговор наш почти в точности повторил разговор с Николаем. Единственно что в отличие от Николая всякие подозрения в отношении канала он отмел без оговорок.
   - Да нет, какую кассету им дали, ту и прокрутили, - сказал Юра. - Знаю я, как это делается. А подведения итогов в прямом эфире и не планировалось.
   Лене Финько, закончив разговор с Юрой, я решил позвонить сам. В чем-чем, а в том, что он тоже смотрел клипы, я не сомневался, и конечно, лечь спать он еще не успел.
   Но я ошибся. Леня спал, и я разбудил его.
   - А чего сидеть было, - сонно ответил он. - Мне еще два часа назад все ясно стало, когда там хренятина всякая поползла. Стоило мне звонить. Услышав, однако, из-за чего я ему звоню, Леня разом проснулся. - Ты подавал?! - провопил он. - И со мной не посоветовался? Ну дурак! - С людьми, от которых зависел, Леня был сама осторожность и обходительность, с теми, кто хотя бы в малой степени зависел от него, Леня в выборе выражений себя не утруждал. - На что ты рассчитывал? Вот так приперся со стороны - и дайте мне премию? Что, для тебя, что ли, люди все это дело устроили? Да я этого как облупленного знаю, - он назвал имя главного устроителя фестиваля, того человека-ядра, - настоящий мафиози! Только своя тусовка, остальные не подходи!
   - Но меня, похоже, даже не подклеили, - сумел вставиться я в бурное Ленино словоизвержение.
   - А с какой стати тебя должны были подклеивать? Подклей тебя - потом журналисты напишут: а вот этого кинули! Нужна мужикам такая головная боль? Не подклеить тебя - и никаких вопросов. Нет человека - нет проблемы.
   - Но я же заплатил деньги за участие, - снова удалось мне вставиться в речь Лени.
   - Заплатил?! - воскликнул Леня. - Что ты! И это кого-нибудь к чему-то обязывает?
   Я вспомнил тот бумажный клочок, выданный мне булгаковской героиней в обмен на моих Франклинов. Действительно, еще тогда же, когда она только выдала его, мне самому подумалось: много он стоит.
   Я выругался.
   - И что, ничего нельзя сделать?
   - Можно, - сказал Леня. - За двумя зайцами не гоняться. В тусню входить. Подготовку к нынешней ночи, знаешь, когда начать следовало? Осенью. С тем познакомиться, с другим, выпить, услугу оказать. Может быть, за кем-нибудь и портфель поносить. - Тут он хмыкнул, зевнул, стало ясно, что интерес к этому разговору в нем исчерпан. - А сейчас что ж. Другого нечего было и ожидать.
   Наверное, Леня Финько был прав. Но пойди смирись, когда это произошло с тобой. Да и оставалась еще надежда, что все случившееся - ошибка, накладка, вина телевизионщиков.
   Надежда - державшаяся на моем желании ее - была разрушена первым же звонком в офис этой конторы, что проводила фестиваль. Булгаковская героиня, еще два дня назад сама благорасположенность и услужливая смешливость, превратилась в телефонное воплощение косматой завсегдатайши Вальпургиевых шабашей. Не знаю, не имею понятия, вопрос не ко мне, слышал я в ответ на любое свое слово, и еще таким голосом - у меня въявь было чувство, будто по мне со всего размаха прошлись метлой. На просьбу позвать кого-нибудь из устроителей, а лучше всего главного, вот того человека-ядро, я получил метлой уже прямо по морде:
   - Да? Вот разбежались! Если они станут подходить к каждому, кто позвонит, им будет своими делами некогда заниматься.
   Но должен сказать, нет большей наивности, чем прятаться за булгаковских героинь. Булгаковская героиня - не более чем ваш портрет, представляющий вас в самом невыгодном свете. Человек-ядро носил фамилию, еще более известную на отечественных просторах, чем родовое имя Арнольда, ее следы, только я предпринял свое расследование, обнаружились в телефонной книжке у одного, у другого, и спустя какие-нибудь полтора часа после разговора с завсегдатайшей Вальпургиевых шабашей я имел даже его мобильный телефон. Мобильный - это было круто. Мобильные еще оставались предметом роскоши, игрушкой для богатых, мобильный в руке ставил на человеке знак принадлежности к высшей касте.
   На мобильный я и позвонил. Мобильный - это словно бы часть тебя, нечто вроде руки, ноги, почек, печени, мобильный - это твой орган, и на звонок мобильного непременно ответишь.
   - Здравствуйте. Это говорит... - Я представился. Посчитав необходимым напомнить о том, как мы столкнулись в дверях. - Я хочу узнать, почему не было моих клипов?
   - Откуда у вас мой мобильный? - вместо ответа на заданный мной вопрос резко спросил он.
   - Сначала я бы хотел получить объяснение от вас, - сказал я. - Меня интересует, почему не было моих клипов?
   Если бы он говорил не по мобильному, вероятней всего, на этом месте он бы положил трубку. Но с мобильным действуют иные законы. Не отнимешь же у себя просто так ногу. Не отсоединишь почку. По мобильному вы будете разговаривать.
   - Ну не было и не было, - все так же резко сказал он. - И что?
   - Почему? - вопросил я. - Все условия подачи материалов мной выполнены. Деньги, двести долларов, я заплатил. Или это у вас только для своих устраивается?
   - А что, для чужих устраивать?
   Можно сказать, он мне ответил. И этот ответ был полностью идентичен тому объяснению, которое накануне дал мне Леня Финько. "Ты и засранец!" рвалось из меня залепить моему собеседнику хотя бы виртуальную оплеуху, но я удержался. Я, в принципе, вообще полагаю необходимым воздерживаться от подобных жестов. Они куда больше унижают того, кто их совершает, чем того, на кого обращены. У меня не всегда это получается - удержаться, но тогда получилось.
   Мы обменялись с наследником знаменитой фамилии еще несколькими фразами все в прежнем духе, и в какой-то момент я просто отсоединился от него. Забыв, кстати, сказать ему о том, чтоб возвращали эти двести зеленых. Очень может быть, что он бы их мне и вернул. Но я забыл.
   Одну из главных премий, как стало известно немного погодя, когда опубликовали итоги конкурса, он присудил самому себе.
   Спустя месяца два мне представился случай стать в тусовке устроителей фестиваля своим.
   Мне позвонил Боря Сорока и попросил прийти на встречу с "заказчиком". Что означало появление у него некоего типа, которому нужен черный ход на какой-то из каналов, в какую-то из программ. Вероятней всего, в ту, где я в свою пору светил фейсом с экрана. Я снова был для Бори ценным посредником. Вскоре после нашей встречи с Конёвым точно так же я столкнулся в стакановском коридоре с Бесоцкой. Терентьев исчез неизвестно куда, его заменил другой "хмырь", а она сохранила свое место. "Ой, кого вижу! раскидывая руки в стороны и лучезарно улыбаясь, остановила она меня. - Что же ты? Где пропадаешь? Почему никогда не зайдешь?" "Терентьева нет пожалуйста: жду твоих предложений", - вот как следовало понимать ее слова. И уже пару раз я у нее появлялся, принося ей в клюве от Бори зеленую пищу, от которой, само собой, перепадало кой-что и мне.
   Так вот приятно согреваемый вожделением близкой и легкой добычи, я влетел в Борин офис, услышал от секретарши, что меня уже ждут, и, придав своему шагу степенность, вошел в гостевую комнату офиса. С кресел навстречу мне, оторвавшись от стоявших перед ними чашечек кофе и рюмок с коньяком, поднялись двое. Один из них, вполне ожидаемо, был Боря, а второй... при виде второго у меня заскочила нога за ногу, и я едва не упал. Второй был не кто другой, как тот, которому я не высказал в разговоре с ним по мобильному всего того, чего он заслуживал.