Кузнецова Ярослава. Золотая свирель

    — Спасибо, Гаэт! — крикнула я запоздало.
    Он снова махнул рукой — и тут стеной ударил дождь. Водяной занавес моментально разделил нас, силуэт всадника истончился, расплылся и ч е рез мгновение исчез.
    — Амаргин… а где Ирис?
    — Пойдем-ка отсюда… Давай руку.
    Дождевой шквал, едва задев нас, пронесся над рекой, взбивая пену и пузыри на воде. Ни я, ни Амаргин даже толком не намокли. Однако с юга и юго-востока в нашу сторону л е тели рваные полотнища ливня, а взбалам у ченный воздух переполняла водяная пыль.
    — Где Ирис? — я спешила за волшебником по мокрой траве, навстречу ливню. Волосы и платье мои были насквозь пробиты гроздьями капель.
    — Не знаю.
    — Как — не знаешь?
    — Да вот так — не знаю. Откуда ж мне знать, где он шастает, бос о ногий? Где-то бродит. Захочет — объявится.
    — А… куда ты меня ведешь?
    — К себе. Куда же еще.
    — Но я хочу к Ирису!
    Амаргин, полуобернувшись, смерил меня насмешливым взглядом.
    — Да ну? А чего он тебе вдруг сдался, этот Ирис?
    Я даже споткнулась от неожиданности.
    — Как — "чего сдался?" Ирис нашел меня, и… и…
    — И что?
    — Ну… он, вроде бы, взял меня… под покровительство… по крайней мере, он обещал…
    — А ты что — собачка бездомная, чтобы тебя найти и взять под покровительство? Ты что, так и собираешься таскаться хвостом за парнем, пока ему это не надоест?
    Я хлопала глазами:
    — Постой, Амаргин, он же сам…
    Теперь мы стояли друг напротив друга, в зарослях цветущей мяты. Поэтому, или по какой-то другой причине, но вокруг ощутимо похолодало, а в воздухе появился отчетливый снежный привкус.
    Амаргин скривил бледный рот:
    — Лесс. Мне не интересны твои девичьи переживания. Избавь меня от трагедий, а? Я стараюсь тебе помочь просто потому, что мы с тобой люди. И я хочу, чтобы ты раз и н а всегда поняла: Ирис — не человек. Вран — не человек. Гаэт — не человек. Здесь вообще нет л ю дей… почти. Уподоблять жителей Сумерек людям — большая глупость. Все. Я тебя пред у предил.
    Водяная стена налетела на нас со скоростью несущейся под гору т е леги. На пару мгновений я ослепла.
    Когда мне удалось разгрести прилипшие волосы и проморгаться, Амаргин уже бодро шагал прочь. Темный южный горизонт на мгновение пророс дрожащей сетью молний, п о лыхнувшей и погасшей, оставившей после себя на тучах призраки черных трещин. С юга н а катился громовый гр о хот, ливень, словно лебединая стая, захлопал сотнями тяжелых крыл, и пространство вокруг меня сузилось до крохотного пятачка, на краю которого едва маяч и ла черная амаргинова спина.
    Я приставила руку козырьком ко лбу. Вода в реке бесновалась и прыгала вверх, на к о сые прутья ливня, подобно раздразненной собаке. Оскальз ы ваясь и спотыкаясь, я двинулась вдоль по берегу вслед за волшебником. Н е ожиданно он остановился, и я наткнулась на его предостерегающе выт я нутую руку.
    — Что?
    — Погоди… не двигайся.
    — Что?..
    Одна из ив, чьи расчесанные ветром косы сейчас путала и трепала взбаламученная река, неожиданно клюнула склоненной головой, замерла, с о дрогаясь в налетевшем шквале, и вдруг всей массой качнулась вниз, будто упавшая на колени женщина. Еще одна долгая пауза, во время которой дождь лупил ее по спине и остервенело рвал одежду, а потом она медле н но, с разворотом повалилась навзничь, в мятущуюся воду, выворотив из песка скрученные узлами корни, сминая и таща за собой лохмотья незабудкового ковра.
    — Странно, — пробормотала я. — Почему она рухнула? Здесь низкий пологий берег. И почему не подмыло ее соседок?
    Амаргин не ответил, но руку, загораживающую мне проход, не опустил. Течение ра з вернуло упавшее дерево. В пресный запах дождя влился ос т рый горький аромат вскрытой ивовой коры. Поломанные ветви, облепле н ные мокрой листвой, торчали обнажившимися ребрами; словно выпавшие внутренности волоклись по воде розоватые стебли кувшинок.
    Гибель дерева смутила и напугала меня. Почему-то мне казалось что здесь, в мире чудес и волшебства не властна смерть. Я впервые видела здесь разрушение… нет. Не впе р вые. Разрушенный песчаный замок… маленькая игрушечная дамба, разбитая ударом ноги, разгромленные башни, потопта н ные веточки, изображавшие деревца…
    Они чем-то отличались друг от друга, эти две маленькие смерти… Или нет, смерти как раз оказались схожими, а вот жизни… Жизни были разные. Одна — исконная, тутошняя, плоть от плоти, а другая — искусс т венная, привнесенная…чуждая…
   " Здесь вообще нет людей. — сказал Амаргин, — Почти".
    Я закусила губу.
    Песчаный город построил человек.
    Не я.
    Не Амаргин.
    Другой.
 
   — Леста.
   Перебивая человеческий голос, вдали взрыкнул гром. Длинный порыв ощутимо прохладного ветра пронесся у самой земли. Солнце куда-то делось, небо отяжелело, потемнело. Я невольно поежилась.
   — Эй, я тут. Оглянись.
   Голова его высунулась из-за нагромождения валунов. Ветер ерошил легкие соломенно-рыжие волосы, трепал рукава рубахи.
   — Привет. Ты опять подкрался незаметно.
   — А ты опять скукожилась в камнях как зверек.
   Кукушонок перебрался через скальный выступ и присел рядом со мной на широкий гладкий валун. Переодевшись и отмывшись, он снова превратился в беззаботного городского подмастерья. Только фиолетовый ореол вокруг глаза да распухшие разбитые губы напоминали о недавних испытаниях… впрочем, подобные следы оставляет на физиономиях посетителей разгульная ночь в кабаке.
   — Я… подумал, надо бы заехать к тебе… поблагодарить. И попрощаться.
   — Ты уезжаешь? — Вопрос прозвучал глупо. Конечно уезжает, раз его изгнали.
   Конечно, он уезжает.
   — Да, — Кукушонок неловко развел руками. — Спасибо, что заплатила за меня. На улице к нам какой-то монах подошел и еще денег дал, в платок завязанных. Сказал — от тебя. Там… очень много золота оказалось, в платке этом. Батька просто в столбняк впал, как увидел. Он вообще после всего этого малость не в себе.
   — Не благодари. Оттуда, — я мотнула головой в сторону грота, — считай и не убыло. Малая толика, сам знаешь.
   Кукушонок помолчал, разглядывая отвесный бок скалы. Провел пятерней по огненной своей шевелюре.
   — Ты тогда говорила, что того… свирельку свою посеяла. Я ж спугался…
   — Посеяла.
   — Да как же…
   — Пришлось учиться входить без нее.
   — Как же без нее?..
   — Да вот так, — я отмахнулась. — Амаргин помог.
   — Это… тот колдун, который…
   — Ага. Тот, который.
   — Он… не наказал тебя?
   — Не наказал.
   Пауза. Ветер беспорядочно рыскал по островку, словно мышкующий пес. Темное небо рассекла молния — и почти сразу грохнуло, закладывая уши. Чайки давно попрятались, и только над заливом наворачивала круги какая-то черная птица.
   Кукушонок поднялся, обошел камень и снова сел рядом, только с другой стороны.
   — Куда ты собираешься теперь?
   — В Галабру. — Он бездумно поковырял мозоль на пальце, потом сунул палец в рот, скусывая отодранную корку. — Или в Снежную Вешку. Или в Старую Соль… тьфу! Там видно будет.
   — Ты… деньги-то у тебя есть на первое время?
   — Есть. — Хлопнул себя по поясу. — Батька отсыпал.
   Кошелек у него на поясе выглядел тощим. Не густо отсыпали… или сам не взял?
   — Работы я не боюсь, руки куда следует приставлены… — Кукушонок нагнулся, сгреб с земли горсть гальки. — Найду, к чему себя пристроить… А то на корабль наймусь. Стану матросом, увижу новые страны… Помнишь, ты мне гадала?
   Он слабо улыбнулся, не поднимая глаз.
   — В твоей судьбе нет моря.
   — А… — Щелк, щелк, щелк — камешки посыпались из его руки. — Ну, тогда… останусь на берегу. На берегу тоже работы хватает.
   Повисло молчание. Я поерзала, чувствуя неловкость. Надо бы что-нибудь сказать такое… что бы такое сказать?
   Ратери, останься. Тебя изгнали, но ведь ты и так уже за городом, тебе не обязательно уезжать за сотни миль… Ну, хочешь, я тебя найму. Будешь за Малышом ухаживать, тем более он сейчас проснулся, за ним глаз да глаз требуется. Ты же сам хотел, Ратер… помнишь, ты мне тут чуть ли не шантаж устраивал, вынь да положь мантикора.
   А сейчас-то что молчишь?
   Он молчал, глядел поверх камней на беспокойную воду залива, на несущиеся над головой тучи, на черную птицу, кувыркающуюся в небе… Лицо его ничего не выражало, только выгоревшие брови то и дело хмурились.
   Брызнули первые капли, гречихой рассыпав мелкий крап по круглым каменным спинам. И сразу остро запахло мокрой глиной и мокрым мелом, хотя ни глины, ни мела на моем островке отродясь не было.
   — Лодка… — вспомнила я.
   — Что — лодка?
   — Лодку ты вытащил? Смотри, какая гроза идет!
   — Не. — Кукушонок поморщился, неопределенно повертел пальцами. — Я сейчас уже поплыву. Хочу сегодня к устью Каменки выйти.
   — Ты с ума сошел! Посмотри на небо, черное все. На море шторм разыграется, потонешь к дьяволу…
   Кукушонок поднял голову, ветер лизнул его как корова языком — рыжая челка встопорщилась. Он пожал плечами.
   — Ерунда. Летний дождичек. Зато посвежеет чуток, жара эта осточертела уже.
   Треххвостой плетью сизого огня наискось шарахнула молния. Долю мгновения она дрожала, впиваясь в землю, а вода меж берегами превратилась в иссиня-розовую пропасть, затем рухнул грохот, а за ним жестким металлическим гребнем взялся чесать ливень.
   — Ой-ей! Это же град! Ты погляди, это же град!
   Ледяная крупа отскакивала в разные стороны, с поразительной скоростью наполняя все щели и трещины. Вскочив, я тут же споткнулась в скользких камнях, Кукушонок подхватил меня под руку.
   — Ратер, я не отпущу тебя. Слышишь? Я не для того выкупала тебя из тюрьмы, чтоб ты рыб кормил на дне…
   — Ой, да ладно огород городить, плавал я уже и в грозу, и в бурю, небось не впервой.
   Горизонт задернули движущиеся серые занавеси. Берега пропали, воздух наполнил напряженный стремительный гул падающей воды. Волосы моментально отяжелели, прилипли к спине.
   — Драть тебя некому было! Взгляни, что творится! Никуда ты не поедешь! Береженого бог бережет.
   — Дураков и новичков бог бережет. Я хоть не новичок, зато дуралей отменный.
   — Ага, думаешь, раз ты дурак, тебе все позволено?
   — А чего это мне не позволено, скажи на милость?
   — Рисковать по дурному тебе не позволено!
   Снова шарахнула молния, следом еще одна — раскатился закладывающий уши грохот. Летящая вода захлестывала лицо, напрочь заливала глаза и ноздри. Я едва видела стоящего напротив Кукушонка.
   — А чего это ты тут командуешь? — закричал вдруг он. — Чего это ты командуешь? Я тебе не слуга, не муж, не брат, не сват…
   — Ах так? Ну и катись куда хочешь! — Ливень гасил мой голос и я изо всех сил напрягла горло. — В Галабру свою, куда тебя там черт не-есет! Я тут ради него наизнанку выворачиваю-у-усь!..
   — А вот не надо выворачиваться-аа! Не нужны мне твои изнанки-и!
   — Вот и катись в свою Галабру!
   Вспышка — БАБАХ!!! Порыв ветра поднял отяжелевшие волосы и бросил их мне на лицо.
   Ослепнув, я вдруг ощутила, что земля под ногами гудит. Странная пугающая вибрация сотрясала островок. Беззвучно стонали скалы, откуда-то из самой глуби, из каменных недр рвался наружу черный как проклятье сгусток страха и гнева. Подземный гул рывком пересек грань восприятия, и мой человечий слух наполнили треск и грохот распадающихся скал.
   Я мотнула головой, сбрасывая залепившие глаза волосы. В то же мгновение Ратер изо всех сил дернул меня к себе. На том месте где я только что стояла, возникли, словно сами собой выросли из земли, торчащие косые иззубренные клинья.
   — Смотри, что это?! Вон туда смотри!
   Едва различимая сквозь летящую воду поверхность скалы-паруса шевелилась и мялась, будто кто-то водил изнутри по занавесу растопыренными руками. Напряжение узкими лезвиями кололо гранит, веером разлетались осколки, кромсая в клочья полотнища ливня, утыкивая площадку перед скалой и тропинку у нас под ногами. С вершины сорвалась глыба, снесла голову каменному мысику и рухнула в воду. Кукушонок оттащил меня подальше.
   От неожиданности я потеряла дар речи. Что происходит? Стеклянная Башня наказывает нас за то, что мы взяли золото?
   Скала прорвалась нарывом в стоне и грохоте, лопнула черной лучистой трещиной, родив в сполохе молний многорукое и многоногое божество, разлаписто замершее на долю мгновения во тьме пролома — и сейчас же покатившееся прямо на нас ртутным, стремительным, сверкающим лезвиями колесом.
   Небо взревело возмущенно — содрогающаяся твердь остервенело взвизгнула в ответ жутким голосом новорожденного. Мы с Кукушонком замерли, сбившись единым комком — ртутное колесо пронеслось почти впритирку, чудом не разметав нас по камням, накрыв волной горячего пара, пахнущего перекаленным металлом.
   — Малыш!!!
   Я заорала, размахивая руками — но он уже не видел и не слышал нас. Он легко перемахнул с берега на одиноко торчащий из воды валун и снова замер изваянием — руки стиснули голову, взгорбленная драконья спина ощетинилась сотней кривых лезвий, длинный хвост оплел темный камень.
   — Малыш! Эрайн! Куда ты?
   Мокрая кукушоночья ладонь залепила мне рот.
   — Молчи! Он же нас порвет, если увидит…
   Но он ничего не видел и не слышал. Темное небо хлестнуло изломанной ветвью молнии, и на фоне пепельной пропасти, в которую на мгновение превратилась вода, мелькнул небрежный черный росчерк, словно небесный великан поставил свою подпись на полотне безумства стихий.
   Эрайн исчез.
   Занавес ливня задернулся.
   Кукушоночья ладонь сползла с моего лица.
   В черных тучах над нашими головами небесный великан зло и раскатисто рассмеялся.

Глава 18
Принцесса и чудовище

   Кое-как преодолев последний крутой подъем, я проползла пару шагов на четвереньках, запуталась в юбке и рухнула на рыжий хвойный настил.
   — Ты на муравейнике лежишь, — уведомил меня Кукушонок.
   Он привалился к сосне, устало переводя дыхание и утирая рукавом пот. Я видела, что он попал волосами в смолу, но сказать ему об этом не было сил — я дышала.
   — Солнце почти село. — Кукушонок прищурился на запад. — Мы собираемся и дальше шарахаться по лесу? В темнотище?
   — Иди… на фиг, — прохрипела я. — Малыша надо найти… сегодня. Как можно… скорее. Я… буду искать. А ты… иди на фиг.
   — Кончай ругаться. Отыщем твоего Малыша. Вон от него колея какая. Словно табун коней прогнали. Глянь, как он тут все распахал.
   Я сплюнула.
   — Это… другой разговор. Малыш просто перепуган. Если бы… я была с ним рядом… а не трепалась с тобой, я бы успокоила его. Амаргин сказал… Ай-яй!
   — Я же говорю — ты лежишь на муравейнике.
   Я переползла в сторону, села, принялась отряхиваться.
   Грозу унесло на север, тучи разметало по небу, сильный юго-восточный ветер высушил вершины холмов Соленого Леса и нашу одежду. Умытое небо гасло, от солнца осталась только пара угольков на горизонте. По краю холма, в мертвой траве, оглушающе стрекотали кузнечики.
   — Однако… если мантикор эдак перепуган, — пробормотал Ратер после паузы, — не след бы нам с тобой за ним по пятам гоняться. Я смекаю, это его еще больше напугает. Вот за тобой бы так гонялись, а?
   — Малыш знает меня. Мы с ним разговаривали. Он знает меня.
   — Надо бы ему дать передохнуть. Чтоб он полежал под кустом, оклемался, огляделся…
   — Я же не из-за собственного каприза за ним бегаю, Ратер! А если его кто-нибудь увидит? Он же чудовище! Его убьют тут же, на месте!
   — Эт верно… А еще скорее, он сам кого-нибудь от большого испуга порешит.
   — И за ним начнут гоняться охотники похуже, чем мы с тобой… Ну, всё. Отдых окончен. Встаем, идем дальше.
   — Это ты вставай, я-то уже стою. Так куда, говоришь, идти?
   — А ты не видишь? Вон туда, где деревца поломаны.
   Некоторое время мы пытались спуститься там же, где это сделал Эрайн. Но одно дело — залезть на крутизну, и совсем другое — по крутизне спуститься. А у мантикора, кроме пары рук, есть еще четыре когтистые лапы и хвост, которым можно за что попало цепляться.
   Я остановилась над отвесным участком. Ну, если он и здесь умудрился не скатиться кувырком, то у него, наверное, еще и крылья ко всему прочему имеются, только я их раньше как-то не замечала.
   — Там, внизу, того, — прокряхтел Кукушонок, — болото внизу.
   — Какое еще болото?
   — Ну, болотце. Жабий Ручей, он в Мележку впадает, вон там. — Ратер махнул рукой куда-то в темноту. — Трясины нет, но грязищи по пояс будет. Особенно сейчас, после дождя. И крапива там знатная.
   Я задумалась. Свалиться с кручи в мокрое и грязное болото как-то не улыбалось. Даже если в нем нет трясины.
   — А обойти его можно?
   — Болото-то? Можно, почему нет. Вдоль старого русла пройти, и вон туда, к Мележке, выйти. Там хороший песчаный овраг. Я б на месте мантикора туда бы и побег, и там бы заночевал.
   — Малыш не знает здешних мест. Разве не видишь — он прет напролом, куда глаза глядят. Боюсь, он здесь сверзился прямо в болото.
   — Если и сверзился, то давно из этого болота вылез. И бродит сейчас где-то совсем в другом месте. Или в овраге спит.
   — Ладно, — решилась я. — Веди к этому оврагу хваленому. А то ребрами гребеня считать в самом деле как-то не тянет.
   Мы залезли обратно на вершину, прошли по гребню на север и спустились по гладкому удобному склону. Кукушонок неплохо ориентировался в Соленом Лесу, я неплохо видела в темноте — и вместе мы продвигались довольно резво. Правда, мокрая трава и размеренный шаг после беготни сказались не в лучшую сторону — мы оба начали мерзнуть.
   По правую руку кромешной стеной стоял лес, по левую меж деревьев проглянуло небо в белесых перьях облаков.
   — Ага, — сказал Ратер. — Похоже, мы правильно идем. Овраг должен быть прямо впереди.
   — Постой, — я схватила его за руку. — Послушай…
   За деревьями, на прогалине, надрывался коростель, но за его нескончаемым "спать пора" странным, неуместным фоном доносилось…
    — Музыка?
    Кукушонок уставился на меня, глаза его блеснули белками. Я пожала плечами в те м ноте:
    — Точно, музыка. Похоже, здесь где-то гулянка в лесу.
    Мы еще послушали далекое пиликанье виол, чьи-то нестройные голоса, пьяный х о хот…
    — Я знаю, кто это, — заявил вдруг Кукушонок.
    — Да ну? Какие-нибудь разбойники с большой дороги?
    — Почти угадала. Это ее высочество сотоварищи. Шабаш у них.
    — Какой еще шабаш?
    — Ну, не шабаш, а эта… как ее… орания… оргация?
    — Оргия?
    — Во, во. Благородные развлечения, сопровождаемые ором и гиканьем.
    Я нахмурилась, почесала нос.
    — Знаешь что… пойдем-ка отсюда. Мантикор туда, где шумно точно не сунется. Он или удрал подальше, или отлеживается где-нибудь в тихом месте. Здесь ни ему, ни нам д е лать нечего.
    — Я вижу огонь, — сказал Ратер. — Во-он, внизу, смотри… Они совсем рядом. Просто они ниже нас, в самом овраге.
    — В овраге?
    — Стань ко мне, отсюда видно.
    А и правда, овраг-то оказался прямо перед нами, в двух шагах. Темный его зев загор а живали склоненные деревья, куполом нависающие над высохшим ложем ручья. Снизу листву подсвечивали гуляющие оранжевые блики. Серый с подпалом дым, словно зверь, карабкался по противополо ж ному склону, прижимаясь к крутизне. Самого пламени видно не было.
    — Я слышал, принцесса и приятели ее… того… — Ратер щелкнул пальцами. — На шаб а шах своих через костер прыгают. Голышом.
    — Ну и пусть себе прыгают. Тебе-то что?
    — Говорят, она ведьма.
    — Мораг — ведьма? — Я покусала губу, потом все-таки сказала: — "Ведьма" — это не с о всем правильно. Она не ведьма. Она… эхисера.
    — Что?
    — Ну… волшебница. Магичка.
    — Да ты что? — Ратер схватил меня за рукав, развернул к себе. — Значит, это правда? Не враки?
    — Что — правда?
    — Что она колдунья!
    — Ратер, все не так просто. Я тебе потом объясню. Пойдем отсюда.
    Я потянула его прочь, но парень стоял столбом.
    — Колдунья… Я так и знал. Так и знал, что тут не без нечистого… У нее ж на лице н а писано… Душу свою бессмертную продала за силу колдо в скую!
    — Да ну тебя, Ратер, ерунду городишь. Все было не так.
    — А как?
    — Мать ее, королева Каланда, была эхисера. Настоящая эхисера, без всяких там… — З а чем я это ему рассказываю? Тем более — откуда я это знаю? Но вот же знаю, и рассказываю, черт за язык тянет… или старая неизжитая зависть, или тоска неуемная? — Я думаю, это она принцессу к волшбе пр и частила, обряд провела, гения дарующий.
    — У-у! — вдруг взвился Кукушонок, пришлось шикнуть на него, чтоб не повышал голос. — У-у…Так это королева Каланда, это все она… это она принцессу нечистому продала, когда та еще маленькой была…
    — Да что ты бормочешь! Никого она никому не продавала. И не смей про Каланду г а дости говорить! Ты ее вообще не видел!
    — Да твоя обожаемая Каланда… собственную дочь…
    Я сунула под нос Кукушонку сжатый кулак.
    — Еще одно слово про Каланду… эй, ты куда?
    Кукушонок оттолкнул мою руку и зашагал к оврагу. Я догнала его, сцапала за плечо:
    — Спятил? Нас поймают. У них собаки.
    — Какие собаки?
    — Они же охотились днем, балда! Как пить дать, это охота заночевала.
    Парень послюнил палец и поднял его над головой.
    — Ветер от Нержеля. Обойдем вон там.
    — Ты кретин. Ты безмозглый идиот.
    — Ну и вали отсюда, если трусишь.
    — Я уже имела дело с принцессой. Не хочу ей больше попадаться.
    — Вот и вали, говорю.
    — И тебя уже один раз вытаскивала из застенков. Мне это тоже надо е ло.
    — Давай, давай. Попрекни меня еще куском хлеба.
    — Не топай, балбес! Ломишься, как стадо кабанов.
    — Тихо ты…
    Ратер опустился на четвереньки и осторожно пополз сквозь растущую на краю оврага мокрую малину. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
    Внизу открылась неширокая ложбина — на дне ее, прямо под нами, словно в адском котле полыхал костер, по песчаным стенам метались ломкие тени. На фоне пламени корч и лись и скакали три косматых силуэта — правда, не совсем голяком, а в длинных распоясанных рубахах. Пара пестро одетых музыкантов терзали визжащие инструменты. Призывно пахло гор я чим вином и чуть подгоревшим мясом.
    Дальше, в глубине котловины, на разбросанных плащах сидели и лежали остальные гуляки, у которых, наверное, уже не было ни сил, ни жел а ния прыгать перед огнем. Трое или четверо спали вповалку на разбросанных коврах, еще четверо, сидя полукругом, лениво п е редавали друг другу полупустой мех, а одна пара, нисколько не смущаясь присутствием зр и телей, з а нималась любовью.
    — Ну, разбойники… — вполголоса пробормотал Кукушонок. — Насто я щие разбойники…
    — Где-то должны быть слуги. И лошади. И собаки.
    — Вон там, я смекаю, — Кукушонок показал в темную глубину оврага.
    — Если они там, собаки нас унюхают.
    — Навряд ли. Слишком туточки много потных нобилей, чтоб унюхать двух замерзших браконьеров. Хотя какие мы браконьеры, здесь же не Кор о левский Лес.
    — А, для них один черт… Смотри-ка, это ведь девушки у костра скачут. У одной, к а жется, кроталы в руках.
    — Это альхана, которая с погремушками. А остальные, наверное, просто шлюхи из г о рода. Ноблесок тут нет. Музыканты у них тоже альханы. Вот ведь наяривают, черти…
    Я оглядела всю компанию в поисках принцессы.
    — А где Мораг?
    — Мораг-то? Вон она.
    — Где?
    — Да вон. С мехом.
    А ведь точно. Один из ленивых пьянчужек оказался принцессой.
    Сверкнул серебряный обруч — принцесса откинулась назад, расправляя мех и выцеж и вая себе в глотку остатки вина — угольно-черные волосы коснулись скомканного на земле плаща.
    Пустой мех отлетел в сторону, Мораг легким, скупым движением вскочила на ноги. Вскинула руку — музыка смолкла на полутакте, танцу ю щие у костра замерли, теперь был слышен только треск пламени и шум ветра в листве.
    Принцесса что-то проговорила. Двое пьянчужек поднялись и напр а вились к костру.
    — Че это они делают? — удивился Кукушонок.
    — Гасят огонь, как видишь.
    — Разве так огонь гасят?
    Девушки в рубашках отодвинулись к песчаной стене; парни, воор у жившись длинными палками, принялись растаскивать костер в разные ст о роны. Пламя тут же упало, сократилось, сделалось темнее. Принцесса между тем отвесила пару пинков сплетшейся паре и отправ и лась пинать спящих.
    Вскоре народ в котловине зашевелился. Вспыхнули факелы. Ковры и разбросанный скарб оттащили подальше, а бывший костер превратился в большую, мерцающую темно-алым кляксу.
    — Ого, — пробормотала я. — Или я ничего не понимаю, или сейчас цирк начнется.