Страница:
— Я сама обращусь к отцу, — заявила вдруг принцесса. -Я давно хочу познакомиться с папой. Пусть он МНЕ откажет. Малявка, отведи меня к нему!
— Я… я пока не умею. Постой! Я знаю только одно — надо идти вниз.
— Вниз?
— Спускайся все время вниз, пока не станет жарко. Чернокрылый гнездится у о г ненных жил земли, там его и найдешь. Спускайся вниз. Ножками. Или ползком на пузе. Или к а тясь на попе. Или как угодно. Вниз. Не вверх. Не прямо. Ни налево, ни н а право. Вниз.
— А откуда начинается это «вниз»? — Мораг повторила мои слова, произнесенные в другой жизни.
— Откуда начнешь, оттуда и начнется. — А я повторяла объяснения Амаргина. Слово в слово.
— Значит, начну отсюда.
Мораг встала. Сунула в ножны меч, пристегнула кинжал. Одернула изорванную котту.
— Мам. — Каланда не шелохнулась, только глаза у нее опять намокли. — Мам, я вернусь, когда смогу обнять тебя.
— С Богом, маленькая. Отпускаю с тобой свою удачу.
Я проводила Мораг до двери. Тронула ее за плечо:
— А как же Ратер?
Меня дернули за кончик слипшейся пряди, а затем неожиданно крепко обняли.
— Я вернусь, передай ему. Он горько пожалеет, что пошел в монахи.
Мораг еще раз встряхнула меня и вышла. Шаги ее затихли в коридоре.
Дом спал.
Я прислонилась спиной к косяку и сказала женщине, одиноко сидящей за столом:
— Найди мага без гения для Корвиты. Если хочешь, я попрошу Амаргина взглянуть на нее. Может, он согласится помочь или посоветует что.
— Попроси… — Каланда слабо улыбнулась. — Ты стала волшебницей, хоть и своим путем. Я помню, ты была просто одержима. Я рада, что у тебя сложилось.
— Спасибо. Не сложилось, а складывается. У вас тоже все сложится, только не опускайте руки. Вы куда теперь?
— В Амалеру. Мы не можем развернуться и ехать обратно. Свадьба — в первую очередь политика, она выгодна и для Галабры, и для Амалеры. Я уверена, Вите было достаточно намекнуть Никару, и тот решил, что это его великая идея, и отправил Найгерту ее портрет. Моранам действительно нужна эта свадьба, через Клестов они породнятся с Леутой. А ты куда сейчас?
— В гостиницу. Не помню, как она называется. Да она, вроде, единственная здесь.
— Я провожу тебя. — Моя бывшая королева поднялась. — До ворот.
Глава 37
— Я… я пока не умею. Постой! Я знаю только одно — надо идти вниз.
— Вниз?
— Спускайся все время вниз, пока не станет жарко. Чернокрылый гнездится у о г ненных жил земли, там его и найдешь. Спускайся вниз. Ножками. Или ползком на пузе. Или к а тясь на попе. Или как угодно. Вниз. Не вверх. Не прямо. Ни налево, ни н а право. Вниз.
— А откуда начинается это «вниз»? — Мораг повторила мои слова, произнесенные в другой жизни.
— Откуда начнешь, оттуда и начнется. — А я повторяла объяснения Амаргина. Слово в слово.
— Значит, начну отсюда.
Мораг встала. Сунула в ножны меч, пристегнула кинжал. Одернула изорванную котту.
— Мам. — Каланда не шелохнулась, только глаза у нее опять намокли. — Мам, я вернусь, когда смогу обнять тебя.
— С Богом, маленькая. Отпускаю с тобой свою удачу.
Я проводила Мораг до двери. Тронула ее за плечо:
— А как же Ратер?
Меня дернули за кончик слипшейся пряди, а затем неожиданно крепко обняли.
— Я вернусь, передай ему. Он горько пожалеет, что пошел в монахи.
Мораг еще раз встряхнула меня и вышла. Шаги ее затихли в коридоре.
Дом спал.
Я прислонилась спиной к косяку и сказала женщине, одиноко сидящей за столом:
— Найди мага без гения для Корвиты. Если хочешь, я попрошу Амаргина взглянуть на нее. Может, он согласится помочь или посоветует что.
— Попроси… — Каланда слабо улыбнулась. — Ты стала волшебницей, хоть и своим путем. Я помню, ты была просто одержима. Я рада, что у тебя сложилось.
— Спасибо. Не сложилось, а складывается. У вас тоже все сложится, только не опускайте руки. Вы куда теперь?
— В Амалеру. Мы не можем развернуться и ехать обратно. Свадьба — в первую очередь политика, она выгодна и для Галабры, и для Амалеры. Я уверена, Вите было достаточно намекнуть Никару, и тот решил, что это его великая идея, и отправил Найгерту ее портрет. Моранам действительно нужна эта свадьба, через Клестов они породнятся с Леутой. А ты куда сейчас?
— В гостиницу. Не помню, как она называется. Да она, вроде, единственная здесь.
— Я провожу тебя. — Моя бывшая королева поднялась. — До ворот.
Глава 37
Рохар Лискиец
Я промокла сразу же и насквозь. Лил дождь, не ливень, а просто сильный дождь, который и к утру не кончится. Тонкое платье отяжелело и облепило ноги, стесняя шаг. Я быстро начала мерзнуть, ведь лунный шелк — невеликая защита, когда ты один на один с осенью.
Улицы были черны, пустынны и незнакомы, а по ногам мчался водяной поток, полный песка и какой-то ветоши… а может, просто палых листьев. Я брела наугад, не очень-то стараясь отыскать гостинницу. Зачем ее искать, если там меня никто не ждет? Дождь смывал кровь и грязь, и наполнял холодом мое пустое сердце.
Такая иллюзия полноты.
А еще ты не хочешь идти к людям, Леста Омела, потому что постыдно ревешь, а под дождем и в темноте очень удобно обманываться и делать вид, что ты не упиваешься жалостью к себе, а просто промокла. Скате, между прочим, сейчас гораздо хуже. Представить страшно, как ее порубили… крыло чуть не целиком оттяпали.
— Эй, сестричка! — Хриплый голос откуда-то снизу. — Пода-ай…
Нищий. Вот неуемный, ночь же на дворе, полз бы в свою нору!
— Нет у меня денег.
Я перешагнула вытянутые поперек улицы ноги.
— Руку подай! Встать помоги…
Есть просьбы, в которых нельзя отказывать. Нельзя, и баста.
Я повернулась, ухватила протянутую руку. Скользкую от воды, неожиданно горячую. У человека был жар.
Даже держась за меня, встать он не смог. Пришлось подставить плечо.
— Сестренка… спаси тебя Господь… — Он с трудом глотал воздух, навалившись на меня. Дыхание его пахло не вином, а свежей кровью. — Помоги старине Рохару… крылышки подрезали старине… Озолочу. И боженька тебя не забудет.
— Крылышки? — у меня сердце ёкнуло.
— Крылышки, сестренка. Правое чуть не целиком оттяпали.
Без слов я подлезла под левую его руку и обняла за пояс. У него даже плаща не было, только суконная безрукавка на голое тело и промокшие, сбившиеся бинты в размытых темных пятнах.
— Куда идти?
— К себе веди, сестренка. Замели мое гнездышко.
К себе? В гостиницу? Ага, пустят меня в гостиницу в обнимку с бандюком порезанным!
— Не боись, сестренка. — Здоровая рука стиснула мне плечи. — Озолочу, головой клянусь! А боишься — просто отведи куда подальше… под крышу куда-нибудь. Чтоб не посередь улицы Рохару Лискийцу помирать.
— Я не знаю города. Сам говори, куда идти. Какой-нибудь дом заколоченный, но не заброшенный. Откуда хозяева съехали или отсутствуют временно. Я открою дверь, только покажи такой дом.
— Сестренка… ты ж и впрямь сестренка, своих нельзя бросать, да? Знаю такую хату, недалеко совсем… Дай Бог удачи тому кто тебя верному закону обучил, ты мне поможешь, я — тебе, когда нужда придет…
— Силы не трать на болтовню, а? Я тебя и так еле тащу.
— Да я молчу, молчу… Вот туточки сворачиваем… а там совсем рукой подать…
— Черт! Держись на ногах!
— Из-з-зни… Башка крутится…
— Язык у тебя крутится. Свернули. Куда теперь?
Он огляделся, тяжело дыша. Здоровенный кабан, хотя немолодой уже, башка вся седая… или светлая, не поймешь. Если грохнется, я его не удержу. И не подниму потом.
— Вон туда. Это дом Камо Барсука, он бобылем жил и деньги в рост пускал, а неделю назад помер. А родственнички его тридесятые из-под Ютта шут знает когда приедут.
— Не трещи. Положу тебя на койку, тогда хоть песни пой.
— Да я молчу, молчу…
В струях дождя нарисовалась стена в разводах, ряд закрытых ставен и черная мокрая дверь, обитая железом и запертая аж на три огромных замка.
— Слышь, сестренка, может, с черного хода лучшее зайти? Так и так его открывать, замки обратно вешать…
Я пошарила запазухой и достала золотую свирель на шнурочке. Спутник мой качнулся вперед и чуть на сверзился наземь вместе со мной.
— Держись!
— Экое у тебя орудие, сестренка…
— Орудие у меня что надо.
Одной рукой я приставила свирель к губам и заиграла.
Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа.
Капли ползли по черному дереву и полосам металла. Верхние углы, где дождь не доставал, затягивала испарина, белесая, словно налет на сливах. Я играла, зная что доски двери постепенно становятся тонкими как пергамент, а железо хрупким как лед. Бумага и тонкие льдинки, такие бывают на осенних лужах, когда вся вода превращается в ледяную вафельку, накрывшую углубление в земле.
Руки у меня были заняты, поэтому я пнула дверь ногой. Доски треснули, проломились внутрь и осыпались, открывая непроглядный, похожий на пещеру, проем.
— А-аххх, — выдохнул мой спутник, надавливая всей тяжестью на онемевшее плечо. — Сейчас розовые черти полезут. Лискийцу больше не наливать.
Я спрятала свирель.
— Ну-ка, шагай вперед! Давай, раз, два… Вот молодец. Холера, ни зги не видно…
— Дырка-то… так и будет?
— Зарастет. Уже заросла. Рохар, не было никакой дырки. Мы сквозь дверь прошли.
— Была дырка!
— Ну, была так была. Уй! Что это, лестница?
Лестница, ага. Наверх. И лавка у стены. И дверь в боковую комнату. Глаза мои попривыкли к темноте, и она не казалась уже такой кромешной.
— Посиди здесь, я добуду огня и осмотрюсь.
Я сгрузила Лискийца на лавку и полезла наверх, в ту часть дома, где должны быть спальни. Обнаружила несколько забитых пыльной рухлядью комнат, где черт ногу сломит, особенно в темнотище. Пришлось спуститься на поиски кухни, в кухне отыскать кресало и бутылку с маслом, запалить огонь и вернуться наверх. Все это время раненый бандит терпеливо ждал, только иногда покашливал со своей лавки.
Высокое Небо, какой тут оказался хламовник! Похоже, покойный Камо Барсук не выбрасывал ничего и никогда. В комнатах воняло гнилью и мышами. Чтобы добраться до сундуков, мне пришлось свалить на пол груды плесневелого тряпья, из которого побежали тараканы. Полотняные простыни в сундуках были совершенно новые, но бурые пятна указывали на их почтенный возраст, кроме того, они отсырели и кое-где зацвели. Все надо просушивать, а дом протапливать, но пока спасибо и на этом. Я приготовила больному постель и спустилась вниз.
— Рохар, последний рывок. Заберешься по лестнице?
— Райена, — сказал он мне. — Раюшка. Что ты тут делаешь? Ты же умерла.
И я отчетливо поняла, что морока только начинается.
Втащить это чучело наверх. Уложить, раздеть, осмотреть его дырки.
Добыть и согреть воды. До этого растопить печь… нет, с печью разберемся завтра, пока хватит и жаровни… конечно, если найдется торф или уголь. Но в доме все-таки слишком сыро и холодно, без печки мы тут окочуримся в два счета.
Во дворе поставить ведро под водосток — пока идет дождь, без походов к колодцу можно обойтись.
Полечить болящего. Напоить его горячим, если удастся.
Обшарить дом, может, в здешних завалах притаилась бутылка вина?
— Раюшка… Ты за мной пришла?
— Не за тобой, а к тебе. Я помогу. Слышишь? Я пришла помочь.
— Не заберешь меня?
— Тебе еще жить и жить. Держись за меня крепче. Надо доползти до постели.
Доползли кое-как. Больной горел, бредил, нес чушь, куда-то рвался и норовил упасть. Однако отчалил в беспамятство, только рухнув на постель, не раньше. Молодец.
Я содрала с него одежду и бинты. Ножевая рана, довольно свежая, от правой подмышки до ключицы. Похоже, глубокая, но легкие не задеты — иначе не так бы он дышал. Зашита неумело. Воспалена так, что аж светится, но пока еще не загнила. В целом — не опасная, вся беда в потерянной крови, неловком врачевании и пробежке под дождем.
Итак, Леста Омела, вот тебе первостепенная задача. Выживет бандит — выживет твоя фюльгья. Хозяйство, страдания и прочие заботы — потом.
Ну, поехали, с Богом!
Из дверей в двери, из ворот воротами, из полудня к полночи, пойду я к темну морю полуночному. У темна моря полуночного стоит дерево карколист, под тем деревом сидят семеро сестер. Как первая из них — Трясина, вторая — Ломина, третья — Огнея, четвертая — Гладея, пятая — Маетуха, шестая — Знобуха, седьмая — Окорукша…
На нос упала капля, за ней — вторая, а следом холодная струйка пролилась на лоб, потекла между бровей, по щеке к краю губ, и, когда Эрайн слизнул ее, она оказалась соленой, как слезы. По промокшей парусине барабанил дождь. Эрайн встряхнул головой — лезвия гривы глухо тренькнули о прутья.
— Слышь, братец Лемель, змей чего-то ворошится…
— Сыро ему, вот и ворошится. Дождь-то какой…
— Слышь, а клетка, как по-твоему, прочная? Сдержит, если вырываться начнет?
— Клетка целиком из железа скроена, под заказ. Ее брат Фальверен у одного южанина на спор выиграл. Лучшего в этой дыре нам все равно не найти, к тому же отец Викор ее чин чином святой водой окропил, на все четыре угла «Отца Небесного» прочитал, а на замок еще и «Длань крепка» добавил.
— Братцы сказывают, чудище это сэна Гавора винтом завернуло, вместе со всей его броней…
— Чего-то у тебя, Тихоня, зубы стучат, или мне мерещится?
— Холодно тут, братец Лемель…
Сквозь прореху в парусине Эрайн видел красноватое пятно жаровни под навесом и двух стражей, зябко топчущихся над огнем. Время от времени то один то другой оглядывались на клетку, и тогда Эрайн мог рассмотреть их бледные лица под кольчужными капюшонами. Рыцари в собачьих ошейниках, взявшие своим символом собачью голову, не доверяли железной решетке. Правильно, кстати, не доверяли. Но вот интересно, что эти два человечка будут делать, если я вылезу наружу?
— Слышь, братец Лемель, а чего Фальверен с Хаскольдом решили, что змей этот Найгерту Амалерскому ко двору придется?
— Не ко двору, балда, а в зверятник, перед другими высокими лордами кичиться. Вон и леди молодой невесте дракон приглянулся, выкупить хотела. Не, Тихоня, неправильно ты смотришь! Ты на него как на зверя смотришь, а надо как на сундук с золотом. Он и стоит не меньше, верно тебе говорю. А лорд Ракитский за него и два сундука отвалил бы, в Раките, сказывают, зверятник особо знатный!
— Так, брат Лемель, это ж тварь адская! Ее ж обратно в пекло загнать надобно, чтоб землю благословенную не топтала, добрых людей не жрала.
— Ты каким местом смотрел, когда отец Викор над ним экзорцизмы читал и святой водой кропил? Какая ж адская тварь такое выдержит? Зверь это просто редкий, с северов сюда забрел, из Найгона, Бог знает, какие еще чуда у найлов в лесах водятся…
— У зверей, братец Лемель, ни рук, ни лица не бывает. У зверей — морда и лапы.
— А вот не болтай, коли не знаешь! Я раз видал на базаре у циркачей — вот такой малый, в одежки разодет, то ли ребенок, то ли карла, а сам весь в шерсти, и хвост у него, и ручки, и мордашка детячья. Я подошел, спросил, мол, что за тварька? Зверок, мне говорят, из морайских земель, «мона» по-ихнему называется, а по-нашему — «бесьяна».
Эрайн распорол дыру побольше, чтобы разглядеть в темноте двор и прикинуть, далеко ли до ворот. Получалось довольно далеко, но если пройти под слепым пятном, никто не заметит.
— Не уймется никак змей-то… Слышь, мечищами-то так и тренькает!
— Да пусть его тренькает. Не рычит, не бесится, уже хорошо.
Уходить сейчас или подождать пару дней? А чего ждать, пришествия Полночи? Я обещал Лесс найти колдуна, я его нашел. Вернее, ее. Если бы я сидел в клетке у дочери Врана, то мог бы позволить себе небольшой отдых. Но оставаться наедине с рыцарями-монахами, особенно если дракон опять прорвется наружу, что-то совсем не хочется. Фуф, и на душе отчего-то тяжко…
Эрайн мотнул головой, мокрая решетка отозвалась немузыкальным лязгом и скрежетом. Проклятье, не шевельнешься без звона. Какое тут слепое пятно под такой концерт! Даже шум дождя не спасает…
— Братец Лемель, а чего же мы тогда змея в Амалеру везем, раз лорд Ракиты вдвое больше даст?
— А то, Тихоня, что нам не столько золото нужно, сколько новые земли и права. В начале лета архипастырь просил у короля Белую и Розовую башни, что устье Нержеля стерегут, так Найгерт даже слушать не пожелал. Не хочет Моран других волков в своих охотничьих угодьях, потому-то и держит братию на голодном пайке. Давненько Амалеру ни инги, ни деньги, ни найгонцы не щипали, вот Моран нос-то и воротит.
Ничего, подумал Эрайн. Наговорятся, умаются, устанут, замерзнут, отвлекутся.
Он еще немного поворочался, умащиваясь в тесной сырой клетке, обнял себя за плечи. От дыхания вился пар. За грудинной костью что-то тянуло и скреблось, словно пыталось достучаться, но спящий дракон не имел к этому никакого отношения.
Лесс, вдруг понял Эрайн.
Леста.
Лессандир!
Истинное имя будто прорвало плотину — Эрайна с головой окунуло в страх, визг, вой и грохот, бок и плечо обожгло болью, в глазах завертелось черно-алое колесо, на мгновение Эрайн позабыл, где находится.
Дз-з-зень!
Оказалось, он вскочил, врезавшись головой в решетку, из пропоротой парусины хлынули потоки воды.
— Эй! Змей-то буянит! А ну, сиди тихо, ты, тварюка хвостатая!
С девчонкой беда. Беда с девчонкой! Эрайн закусил губу, унимая дрожь. Зажмурился, задержал дыхание, нащупывая тонкую вздрагивающую нить, что связала их души. Нить незримого присутствия, не так уж она и тонка. Трудами смертной эта дорожка неплохо протоптана.
Сейчас, Лесс.
Сейчас я помогу тебе, только продержись немного. Я уже иду!
Ладони Эрайна легли на железные прутья и раздвинули их как сухой тростник. С длинным металлическим шелестом драконье тело вытекло из клетки в ночь.
— Змей вылез! Змей! Вылез! Братия-а-а-а!
Удаляющийся крик, топот, чавканье грязи. В глаза Эрайну откуда-то сбоку бросился сгусток огня. Факел на длинной палке.
— А ну, стой! Пшел назад! Пшел!
Эрайн отмахнулся, когтями содрал пылающую ветошь, зашвырнул ее в лужу. На мгновение огонь жарко лизнул его пальцы. Человек отступил, крестя воздух мечом.
— Сюда! Скорее! Зверь на воле!
Эрайн рванулся мимо, разбрызгивая воду, через лабиринты заднего двора, к воротам, или хотя бы к стене. Крики эхом вернулись сразу с двух сторон, на черных мокрых галереях над головой замелькали огни. Загрохотали сапоги, загремело железо. Под дождем пламя шипело и плевалось искрами, каждый факел окружал рыжий ореол. Эрайн разметал какую-то дощатую перегородку и выскочил на пустой пятачок перед конюшнями. От ворот к нему уже бежали люди с мечами и копьями, плащи хлопали как крыла, на белых налатниках — безобразные пятна оскаленных собачьих голов.
— Дорогу! — рявкнул Эрайн, но из горла вырвался только хриплый рев.
Навстречу вылетело копье, Эрайн сшиб его в полете, однако вдоль ребер жгуче чиркнуло другое. Пока еще не больно, но удар развернул мантикора, приложив загривком о взгорбленную драконью спину, взвизгнули сминаемые лезвия. И — следующий удар, сзади, под левую переднюю лапу, в старую рану.
— Аааррррр!!! — сама собой заорала луженая глотка.
Шшшааархх!
Драконий хвост широким махом смел сразу двоих. Вонь мокрого железа мгновенно проросла пьянящим запахом крови.
Внутри дернулось и пошло разворачивать черные кольца проснувшееся чудовище.
Добились своего… безмозглые людишки, обреченно подумал Эрайн, даже не пытаясь удержать дракона. Не потерять бы сознания. Только бы не потерять сознания…
Дракон заорал снова и закружился волчком, заставляя нападающих отхлынуть. Совсем рядом, в конюшнях, ржали и бесновались лошади, почуявшие Полночь.
— Обходи слева! Окружай его!
— Господи, Вседержитель, Слово Отчее, по великому милосердию Твоему, никогда не покидай нас, рабов Твоих, не предавай нас мятежному змею и не оставь нас на волю сатаны…
— Малыш!
— Получай, аспид!
Удар! Левая рука, спасшая живот от копья, онемела.
Ярость взорвалась в груди как реторта алхимика, кровь превратилась в чистый огонь, даже ночь вокруг посветлела. Убью! Всех, всех, всех!
— Гггрррррр!!!
Пламя факелов смешалось с сиянием аур. Крики потеряли смысл и обернулись собачьим лаем. Гнев вскружил голову. Прыжок! Огненные мячи разлетаются как клубки шерсти. Шшшааррррсс! — свистит хвост, вспарывая толпу, в белесое небо летят брызги и лоскутья, двойной сине-белой молнией блещет холодное железо, окованное серебром, впиваясь под ребра.
Больно!
Теперь уже больно.
Мгновенный испуг — они убьют меня. Не позволят уйти. Их слишком много!
Дракон пятится, оглядываясь.
— А, паскудва, забоялся?! Руби, его, братья!
— Хромает, сука!
— Не надо! Не убивайте его! Малыш!
— Грррррррау!
Воткнувшееся под лапу копье волочится следом, мешаясь, разбалтывая рану. Не-ет, я так просто не сдамся! Порву! Сожру! Растопчу! Человечьи лица с разинутыми ртами снова заволакивает алый туман.
Дракон, уходим, Дракон! Дракон, ты слышишь? Фюльгья, тьма тебя дери, тетеря глухая! Пробивайся к воротам, к стене!
Но дракон не слышит. Дракон хочет убивать.
Проклятье! Эрайн стискивает рану на боку, пальцы липнут и скользят в крови. Он весь мокрый, у него даже с носа каплет. Дракон с рычанием вертит башкой — ожерелье огней раздается шире.
— Тяв-тяв-тяв!
Прямо перед ним подпрыгивает огненный мячик. Слишком близко.
Что-то знакомое.
Дракон смотрит, в памяти медленно ворочаются тяжелые камни. Тявканье раздражает, но…
— М-малыш! Это я, М-малыш! Это я, Ратер!
Острый укол ужаса, узнавание холодом обжигает сердце, звякают волосы, вставшие дыбом.
О, нет, мальчик, полувзрослый человечий щенок, только не ты!
Откуда ты здесь?
Он стоит перед Эрайном с пустыми руками, мокрое пугало в облепившей тело одежде, волосы приклеились ко лбу, по роже течет, глаза — как ямы с водой, в них мерцают отблески факелов.
У него губы дрожат.
— М-м-малыш… — почти шепотом. — Узнай ж-же. Узнай м-меня, Малыш…
— Ратери… — говорит Эрайн.
— Ску, ску, ску… — говорит Дракон.
Такой комок чувств, не разобрать, и смятение, и боль, и боязнь пошевелиться, чтобы — тьма меня побери! — не сломать это хрупкое, бесстрашное, бесценное…
Эрайн так и не придумал, что делать, а Дракон, звеня лезвиями, медленно и неловко лег у ног человека, словно пес.
— О-ххх… — выдохнула толпа.
Кукушонок шагнул между вытянутых лап. Бледное, пестрое от веснушек лицо, губы пляшут, пытаясь сложиться в улыбку. Как же ему страшно! Ему до обморока страшно, но он идет, подходит, совсем близко, вплотную. Эрайн, не выдержав его взгляда, опускает голову.
И ты еще называешь себя волшебником, Эрайн из Сумерек?
Стыдно смертному мальчишке в глаза смотреть.
Холодная, чуть вздрагивающая рука легла на плечо.
— Пассскудва! — кто-то в толпе высказался от всего сердца.
— Братие… да он же… как Карвелег Святой… гляньте, змей перед ним наземь лег!
— Господи помилуй, присмирело чудище!
Люди загомонили.
— Малыш, — шепотом позвал Ратер. — Глянь на меня.
Эрайн, моргая, поднял глаза.
— В тебе, Малыш, дырок понаделали, чуешь? Сейчас отведу тебя под крышу, куда нибудь в сарай. Ты только слушай меня, лады? А я попрошусь с тобой остаться, ни на шаг не отойду. Я ж сюда потому и пришел, чтоб с тобою быть.
Со мною?
Я так долго был один. Ведь никто со мной так и не остался — ни друзья, ни родичи, ни Геро Экель, ни Вран Чернокрылый… а учитель погиб, и Шелари тоже. Сам выкарабкивайся, Эрайн, расчитывай только на себя, маг обязан быть безжалостным. В первую очередь, к себе. Я и Лесс это в голову вбивал…
Лессандир?
Связующая нить дрогнула и отозвалась незримым присутствием. На том конце было глухо, но не пусто. Она жива, и даже, вроде, цела. Значит, сама справилась. Как и учили.
А я не смог. Справиться в одиночку.
— Господин мой, брат Хаскольд! — Ратер оглянулся на монахов. — Разреши с чудом рядышком остаться, он, видишь, спокойный, когда я поблизости.
— Парень, ну ты даешь! «Малыша» придумал! — один из монахов подхромал на костылях, Эрайн видел его вечером, в компании с колдуньей. — Как тебе удалось?
— Лаской и добрым словом, господин хороший. Я привычный, страхолюдин неразумных уговаривать. У нас с отцом работник был, собой великан и силищи немеряной, а ума — как у котенка. С рук у меня ел.
Люди топтались вокруг, бренча железом, огонь факелов змеился и плясал на мокрых камнях. Эрайн смотрел, как пару скорченных тел погрузили на плащи и поволокли в темноту.
— И что, — спросил хромой, — он теперь послушный?
— Работник-то?
— Да нет, чудовище наше!
— А вот приставьте меня к нему, господин мой брат Хаскольд. Со мною он как шелковый станет, вот увидите.
— Ну… ладно. Брат Фальверен, отец Викор! Что скажете?
Осторожно приблизились еще двое монахов.
— Пусть парнишка попробует, — кивнул тот, что помоложе. — Может, с ним и правда благодать Единого?
А старик покачал головой.
— Грешно сомневаться, — тихо сказал он. — Как бы мы не объясняли свершившееся, сие есть чудо Господне, ибо зверь неистовый, как и всякое зло, склоняет голову лишь перед Божьей любовью неизреченной, и не перед чем иным.
Я проснулась.
Я проснулась от того, что ужасно замерзла в сыром платье и шея у меня затекла. Оказалось, я так и сижу на кровати, завалившись лежащему бандиту на ноги, а в руке у меня мокрая тряпка, которой я вытирала ему лицо.
Фителек в плошке с маслом сильно прогорел и прыскал искрами.
Первым делом проверила, жив ли мой болящий.
Жив. Лоб уже не так пылает, лихорадка немного отступила. Беспамятство перешло в сон. Дай Бог, выкарабкается. Наткнись я на него получетвертью позже, вряд ли можно было на что-то надеяться.
Я встала, чтобы посмотреть в щелочку ставен — слепая мгла на улице и шелест дождя. Спала я всего ничего.
Но видела странный сон.
Странный сон глазами Эрайна. Словно я опять попала в его тело, но только как безмолвный зритель, ничего больше. Я себя не осознавала, мне казалось, что Эрайн — это я.
Все что я видела, слишком похоже на правду. И это случилось не сейчас, а когда корвитины люди рубили мою Скату и когда уходил Ирис.
Эрайн. Дракон. Ратери.
Те, кто остались у меня, кого нельзя забывать. Ратер еще ничего не знает. Надо завтра… то есть, уже сегодня утром сбегать в форт и поговорить с ним.
Когда немного посветлело, я вышла во двор, зачерпнуть воды из переполненной бочки и проверить сарайчик на предмет присутствия там дров или угля. Да не оставит Господь на том свете хозяйственного Камо Барсука, старый хрыч основательно подготовился к долгой суровой зиме. Я перетащила кучу сосновых чушек к печи, вылила воду в котел, но разжигать огонь не спешила. Совсем ни к чему, если горожане увидят дым из трубы заколоченного дома.
Чтобы дым не увидели, нужно — что? Нужно спрятать трубу под слепое пятно. А как накладывается слепое пятно? Леста Омела, ты знаешь, как это делается?
Понятия не имею. Но сделать это надо.
Сбегать к Эрайну в форт и спросить его?
Что он тебе скажет?
Известно, что он тебе скажет!
Стой. Аме Райне это удавалось. Она закляла слепым пятном плащ из шерстяных ниток и надела этот плащ на тебя. Тебя в том плаще никто не увидел.
Сделаем тоже самое. Ибо, как твердил любимый учитель, заклинание заклинает не духов и не таинственные силы — заклинание заклинает самого заклинателя. Плащ нам не нужен, а возьмем мы… возьмем мы… ну, хотя бы моток веревки. Что там бормотала старая перечница?
Улицы были черны, пустынны и незнакомы, а по ногам мчался водяной поток, полный песка и какой-то ветоши… а может, просто палых листьев. Я брела наугад, не очень-то стараясь отыскать гостинницу. Зачем ее искать, если там меня никто не ждет? Дождь смывал кровь и грязь, и наполнял холодом мое пустое сердце.
Такая иллюзия полноты.
А еще ты не хочешь идти к людям, Леста Омела, потому что постыдно ревешь, а под дождем и в темноте очень удобно обманываться и делать вид, что ты не упиваешься жалостью к себе, а просто промокла. Скате, между прочим, сейчас гораздо хуже. Представить страшно, как ее порубили… крыло чуть не целиком оттяпали.
— Эй, сестричка! — Хриплый голос откуда-то снизу. — Пода-ай…
Нищий. Вот неуемный, ночь же на дворе, полз бы в свою нору!
— Нет у меня денег.
Я перешагнула вытянутые поперек улицы ноги.
— Руку подай! Встать помоги…
Есть просьбы, в которых нельзя отказывать. Нельзя, и баста.
Я повернулась, ухватила протянутую руку. Скользкую от воды, неожиданно горячую. У человека был жар.
Даже держась за меня, встать он не смог. Пришлось подставить плечо.
— Сестренка… спаси тебя Господь… — Он с трудом глотал воздух, навалившись на меня. Дыхание его пахло не вином, а свежей кровью. — Помоги старине Рохару… крылышки подрезали старине… Озолочу. И боженька тебя не забудет.
— Крылышки? — у меня сердце ёкнуло.
— Крылышки, сестренка. Правое чуть не целиком оттяпали.
Без слов я подлезла под левую его руку и обняла за пояс. У него даже плаща не было, только суконная безрукавка на голое тело и промокшие, сбившиеся бинты в размытых темных пятнах.
— Куда идти?
— К себе веди, сестренка. Замели мое гнездышко.
К себе? В гостиницу? Ага, пустят меня в гостиницу в обнимку с бандюком порезанным!
— Не боись, сестренка. — Здоровая рука стиснула мне плечи. — Озолочу, головой клянусь! А боишься — просто отведи куда подальше… под крышу куда-нибудь. Чтоб не посередь улицы Рохару Лискийцу помирать.
— Я не знаю города. Сам говори, куда идти. Какой-нибудь дом заколоченный, но не заброшенный. Откуда хозяева съехали или отсутствуют временно. Я открою дверь, только покажи такой дом.
— Сестренка… ты ж и впрямь сестренка, своих нельзя бросать, да? Знаю такую хату, недалеко совсем… Дай Бог удачи тому кто тебя верному закону обучил, ты мне поможешь, я — тебе, когда нужда придет…
— Силы не трать на болтовню, а? Я тебя и так еле тащу.
— Да я молчу, молчу… Вот туточки сворачиваем… а там совсем рукой подать…
— Черт! Держись на ногах!
— Из-з-зни… Башка крутится…
— Язык у тебя крутится. Свернули. Куда теперь?
Он огляделся, тяжело дыша. Здоровенный кабан, хотя немолодой уже, башка вся седая… или светлая, не поймешь. Если грохнется, я его не удержу. И не подниму потом.
— Вон туда. Это дом Камо Барсука, он бобылем жил и деньги в рост пускал, а неделю назад помер. А родственнички его тридесятые из-под Ютта шут знает когда приедут.
— Не трещи. Положу тебя на койку, тогда хоть песни пой.
— Да я молчу, молчу…
В струях дождя нарисовалась стена в разводах, ряд закрытых ставен и черная мокрая дверь, обитая железом и запертая аж на три огромных замка.
— Слышь, сестренка, может, с черного хода лучшее зайти? Так и так его открывать, замки обратно вешать…
Я пошарила запазухой и достала золотую свирель на шнурочке. Спутник мой качнулся вперед и чуть на сверзился наземь вместе со мной.
— Держись!
— Экое у тебя орудие, сестренка…
— Орудие у меня что надо.
Одной рукой я приставила свирель к губам и заиграла.
Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа.
Капли ползли по черному дереву и полосам металла. Верхние углы, где дождь не доставал, затягивала испарина, белесая, словно налет на сливах. Я играла, зная что доски двери постепенно становятся тонкими как пергамент, а железо хрупким как лед. Бумага и тонкие льдинки, такие бывают на осенних лужах, когда вся вода превращается в ледяную вафельку, накрывшую углубление в земле.
Руки у меня были заняты, поэтому я пнула дверь ногой. Доски треснули, проломились внутрь и осыпались, открывая непроглядный, похожий на пещеру, проем.
— А-аххх, — выдохнул мой спутник, надавливая всей тяжестью на онемевшее плечо. — Сейчас розовые черти полезут. Лискийцу больше не наливать.
Я спрятала свирель.
— Ну-ка, шагай вперед! Давай, раз, два… Вот молодец. Холера, ни зги не видно…
— Дырка-то… так и будет?
— Зарастет. Уже заросла. Рохар, не было никакой дырки. Мы сквозь дверь прошли.
— Была дырка!
— Ну, была так была. Уй! Что это, лестница?
Лестница, ага. Наверх. И лавка у стены. И дверь в боковую комнату. Глаза мои попривыкли к темноте, и она не казалась уже такой кромешной.
— Посиди здесь, я добуду огня и осмотрюсь.
Я сгрузила Лискийца на лавку и полезла наверх, в ту часть дома, где должны быть спальни. Обнаружила несколько забитых пыльной рухлядью комнат, где черт ногу сломит, особенно в темнотище. Пришлось спуститься на поиски кухни, в кухне отыскать кресало и бутылку с маслом, запалить огонь и вернуться наверх. Все это время раненый бандит терпеливо ждал, только иногда покашливал со своей лавки.
Высокое Небо, какой тут оказался хламовник! Похоже, покойный Камо Барсук не выбрасывал ничего и никогда. В комнатах воняло гнилью и мышами. Чтобы добраться до сундуков, мне пришлось свалить на пол груды плесневелого тряпья, из которого побежали тараканы. Полотняные простыни в сундуках были совершенно новые, но бурые пятна указывали на их почтенный возраст, кроме того, они отсырели и кое-где зацвели. Все надо просушивать, а дом протапливать, но пока спасибо и на этом. Я приготовила больному постель и спустилась вниз.
— Рохар, последний рывок. Заберешься по лестнице?
— Райена, — сказал он мне. — Раюшка. Что ты тут делаешь? Ты же умерла.
И я отчетливо поняла, что морока только начинается.
Втащить это чучело наверх. Уложить, раздеть, осмотреть его дырки.
Добыть и согреть воды. До этого растопить печь… нет, с печью разберемся завтра, пока хватит и жаровни… конечно, если найдется торф или уголь. Но в доме все-таки слишком сыро и холодно, без печки мы тут окочуримся в два счета.
Во дворе поставить ведро под водосток — пока идет дождь, без походов к колодцу можно обойтись.
Полечить болящего. Напоить его горячим, если удастся.
Обшарить дом, может, в здешних завалах притаилась бутылка вина?
— Раюшка… Ты за мной пришла?
— Не за тобой, а к тебе. Я помогу. Слышишь? Я пришла помочь.
— Не заберешь меня?
— Тебе еще жить и жить. Держись за меня крепче. Надо доползти до постели.
Доползли кое-как. Больной горел, бредил, нес чушь, куда-то рвался и норовил упасть. Однако отчалил в беспамятство, только рухнув на постель, не раньше. Молодец.
Я содрала с него одежду и бинты. Ножевая рана, довольно свежая, от правой подмышки до ключицы. Похоже, глубокая, но легкие не задеты — иначе не так бы он дышал. Зашита неумело. Воспалена так, что аж светится, но пока еще не загнила. В целом — не опасная, вся беда в потерянной крови, неловком врачевании и пробежке под дождем.
Итак, Леста Омела, вот тебе первостепенная задача. Выживет бандит — выживет твоя фюльгья. Хозяйство, страдания и прочие заботы — потом.
Ну, поехали, с Богом!
Из дверей в двери, из ворот воротами, из полудня к полночи, пойду я к темну морю полуночному. У темна моря полуночного стоит дерево карколист, под тем деревом сидят семеро сестер. Как первая из них — Трясина, вторая — Ломина, третья — Огнея, четвертая — Гладея, пятая — Маетуха, шестая — Знобуха, седьмая — Окорукша…
* * *
На нос упала капля, за ней — вторая, а следом холодная струйка пролилась на лоб, потекла между бровей, по щеке к краю губ, и, когда Эрайн слизнул ее, она оказалась соленой, как слезы. По промокшей парусине барабанил дождь. Эрайн встряхнул головой — лезвия гривы глухо тренькнули о прутья.
— Слышь, братец Лемель, змей чего-то ворошится…
— Сыро ему, вот и ворошится. Дождь-то какой…
— Слышь, а клетка, как по-твоему, прочная? Сдержит, если вырываться начнет?
— Клетка целиком из железа скроена, под заказ. Ее брат Фальверен у одного южанина на спор выиграл. Лучшего в этой дыре нам все равно не найти, к тому же отец Викор ее чин чином святой водой окропил, на все четыре угла «Отца Небесного» прочитал, а на замок еще и «Длань крепка» добавил.
— Братцы сказывают, чудище это сэна Гавора винтом завернуло, вместе со всей его броней…
— Чего-то у тебя, Тихоня, зубы стучат, или мне мерещится?
— Холодно тут, братец Лемель…
Сквозь прореху в парусине Эрайн видел красноватое пятно жаровни под навесом и двух стражей, зябко топчущихся над огнем. Время от времени то один то другой оглядывались на клетку, и тогда Эрайн мог рассмотреть их бледные лица под кольчужными капюшонами. Рыцари в собачьих ошейниках, взявшие своим символом собачью голову, не доверяли железной решетке. Правильно, кстати, не доверяли. Но вот интересно, что эти два человечка будут делать, если я вылезу наружу?
— Слышь, братец Лемель, а чего Фальверен с Хаскольдом решили, что змей этот Найгерту Амалерскому ко двору придется?
— Не ко двору, балда, а в зверятник, перед другими высокими лордами кичиться. Вон и леди молодой невесте дракон приглянулся, выкупить хотела. Не, Тихоня, неправильно ты смотришь! Ты на него как на зверя смотришь, а надо как на сундук с золотом. Он и стоит не меньше, верно тебе говорю. А лорд Ракитский за него и два сундука отвалил бы, в Раките, сказывают, зверятник особо знатный!
— Так, брат Лемель, это ж тварь адская! Ее ж обратно в пекло загнать надобно, чтоб землю благословенную не топтала, добрых людей не жрала.
— Ты каким местом смотрел, когда отец Викор над ним экзорцизмы читал и святой водой кропил? Какая ж адская тварь такое выдержит? Зверь это просто редкий, с северов сюда забрел, из Найгона, Бог знает, какие еще чуда у найлов в лесах водятся…
— У зверей, братец Лемель, ни рук, ни лица не бывает. У зверей — морда и лапы.
— А вот не болтай, коли не знаешь! Я раз видал на базаре у циркачей — вот такой малый, в одежки разодет, то ли ребенок, то ли карла, а сам весь в шерсти, и хвост у него, и ручки, и мордашка детячья. Я подошел, спросил, мол, что за тварька? Зверок, мне говорят, из морайских земель, «мона» по-ихнему называется, а по-нашему — «бесьяна».
Эрайн распорол дыру побольше, чтобы разглядеть в темноте двор и прикинуть, далеко ли до ворот. Получалось довольно далеко, но если пройти под слепым пятном, никто не заметит.
— Не уймется никак змей-то… Слышь, мечищами-то так и тренькает!
— Да пусть его тренькает. Не рычит, не бесится, уже хорошо.
Уходить сейчас или подождать пару дней? А чего ждать, пришествия Полночи? Я обещал Лесс найти колдуна, я его нашел. Вернее, ее. Если бы я сидел в клетке у дочери Врана, то мог бы позволить себе небольшой отдых. Но оставаться наедине с рыцарями-монахами, особенно если дракон опять прорвется наружу, что-то совсем не хочется. Фуф, и на душе отчего-то тяжко…
Эрайн мотнул головой, мокрая решетка отозвалась немузыкальным лязгом и скрежетом. Проклятье, не шевельнешься без звона. Какое тут слепое пятно под такой концерт! Даже шум дождя не спасает…
— Братец Лемель, а чего же мы тогда змея в Амалеру везем, раз лорд Ракиты вдвое больше даст?
— А то, Тихоня, что нам не столько золото нужно, сколько новые земли и права. В начале лета архипастырь просил у короля Белую и Розовую башни, что устье Нержеля стерегут, так Найгерт даже слушать не пожелал. Не хочет Моран других волков в своих охотничьих угодьях, потому-то и держит братию на голодном пайке. Давненько Амалеру ни инги, ни деньги, ни найгонцы не щипали, вот Моран нос-то и воротит.
Ничего, подумал Эрайн. Наговорятся, умаются, устанут, замерзнут, отвлекутся.
Он еще немного поворочался, умащиваясь в тесной сырой клетке, обнял себя за плечи. От дыхания вился пар. За грудинной костью что-то тянуло и скреблось, словно пыталось достучаться, но спящий дракон не имел к этому никакого отношения.
Лесс, вдруг понял Эрайн.
Леста.
Лессандир!
Истинное имя будто прорвало плотину — Эрайна с головой окунуло в страх, визг, вой и грохот, бок и плечо обожгло болью, в глазах завертелось черно-алое колесо, на мгновение Эрайн позабыл, где находится.
Дз-з-зень!
Оказалось, он вскочил, врезавшись головой в решетку, из пропоротой парусины хлынули потоки воды.
— Эй! Змей-то буянит! А ну, сиди тихо, ты, тварюка хвостатая!
С девчонкой беда. Беда с девчонкой! Эрайн закусил губу, унимая дрожь. Зажмурился, задержал дыхание, нащупывая тонкую вздрагивающую нить, что связала их души. Нить незримого присутствия, не так уж она и тонка. Трудами смертной эта дорожка неплохо протоптана.
Сейчас, Лесс.
Сейчас я помогу тебе, только продержись немного. Я уже иду!
Ладони Эрайна легли на железные прутья и раздвинули их как сухой тростник. С длинным металлическим шелестом драконье тело вытекло из клетки в ночь.
— Змей вылез! Змей! Вылез! Братия-а-а-а!
Удаляющийся крик, топот, чавканье грязи. В глаза Эрайну откуда-то сбоку бросился сгусток огня. Факел на длинной палке.
— А ну, стой! Пшел назад! Пшел!
Эрайн отмахнулся, когтями содрал пылающую ветошь, зашвырнул ее в лужу. На мгновение огонь жарко лизнул его пальцы. Человек отступил, крестя воздух мечом.
— Сюда! Скорее! Зверь на воле!
Эрайн рванулся мимо, разбрызгивая воду, через лабиринты заднего двора, к воротам, или хотя бы к стене. Крики эхом вернулись сразу с двух сторон, на черных мокрых галереях над головой замелькали огни. Загрохотали сапоги, загремело железо. Под дождем пламя шипело и плевалось искрами, каждый факел окружал рыжий ореол. Эрайн разметал какую-то дощатую перегородку и выскочил на пустой пятачок перед конюшнями. От ворот к нему уже бежали люди с мечами и копьями, плащи хлопали как крыла, на белых налатниках — безобразные пятна оскаленных собачьих голов.
— Дорогу! — рявкнул Эрайн, но из горла вырвался только хриплый рев.
Навстречу вылетело копье, Эрайн сшиб его в полете, однако вдоль ребер жгуче чиркнуло другое. Пока еще не больно, но удар развернул мантикора, приложив загривком о взгорбленную драконью спину, взвизгнули сминаемые лезвия. И — следующий удар, сзади, под левую переднюю лапу, в старую рану.
— Аааррррр!!! — сама собой заорала луженая глотка.
Шшшааархх!
Драконий хвост широким махом смел сразу двоих. Вонь мокрого железа мгновенно проросла пьянящим запахом крови.
Внутри дернулось и пошло разворачивать черные кольца проснувшееся чудовище.
Добились своего… безмозглые людишки, обреченно подумал Эрайн, даже не пытаясь удержать дракона. Не потерять бы сознания. Только бы не потерять сознания…
Дракон заорал снова и закружился волчком, заставляя нападающих отхлынуть. Совсем рядом, в конюшнях, ржали и бесновались лошади, почуявшие Полночь.
— Обходи слева! Окружай его!
— Господи, Вседержитель, Слово Отчее, по великому милосердию Твоему, никогда не покидай нас, рабов Твоих, не предавай нас мятежному змею и не оставь нас на волю сатаны…
— Малыш!
— Получай, аспид!
Удар! Левая рука, спасшая живот от копья, онемела.
Ярость взорвалась в груди как реторта алхимика, кровь превратилась в чистый огонь, даже ночь вокруг посветлела. Убью! Всех, всех, всех!
— Гггрррррр!!!
Пламя факелов смешалось с сиянием аур. Крики потеряли смысл и обернулись собачьим лаем. Гнев вскружил голову. Прыжок! Огненные мячи разлетаются как клубки шерсти. Шшшааррррсс! — свистит хвост, вспарывая толпу, в белесое небо летят брызги и лоскутья, двойной сине-белой молнией блещет холодное железо, окованное серебром, впиваясь под ребра.
Больно!
Теперь уже больно.
Мгновенный испуг — они убьют меня. Не позволят уйти. Их слишком много!
Дракон пятится, оглядываясь.
— А, паскудва, забоялся?! Руби, его, братья!
— Хромает, сука!
— Не надо! Не убивайте его! Малыш!
— Грррррррау!
Воткнувшееся под лапу копье волочится следом, мешаясь, разбалтывая рану. Не-ет, я так просто не сдамся! Порву! Сожру! Растопчу! Человечьи лица с разинутыми ртами снова заволакивает алый туман.
Дракон, уходим, Дракон! Дракон, ты слышишь? Фюльгья, тьма тебя дери, тетеря глухая! Пробивайся к воротам, к стене!
Но дракон не слышит. Дракон хочет убивать.
Проклятье! Эрайн стискивает рану на боку, пальцы липнут и скользят в крови. Он весь мокрый, у него даже с носа каплет. Дракон с рычанием вертит башкой — ожерелье огней раздается шире.
— Тяв-тяв-тяв!
Прямо перед ним подпрыгивает огненный мячик. Слишком близко.
Что-то знакомое.
Дракон смотрит, в памяти медленно ворочаются тяжелые камни. Тявканье раздражает, но…
— М-малыш! Это я, М-малыш! Это я, Ратер!
Острый укол ужаса, узнавание холодом обжигает сердце, звякают волосы, вставшие дыбом.
О, нет, мальчик, полувзрослый человечий щенок, только не ты!
Откуда ты здесь?
Он стоит перед Эрайном с пустыми руками, мокрое пугало в облепившей тело одежде, волосы приклеились ко лбу, по роже течет, глаза — как ямы с водой, в них мерцают отблески факелов.
У него губы дрожат.
— М-м-малыш… — почти шепотом. — Узнай ж-же. Узнай м-меня, Малыш…
— Ратери… — говорит Эрайн.
— Ску, ску, ску… — говорит Дракон.
Такой комок чувств, не разобрать, и смятение, и боль, и боязнь пошевелиться, чтобы — тьма меня побери! — не сломать это хрупкое, бесстрашное, бесценное…
Эрайн так и не придумал, что делать, а Дракон, звеня лезвиями, медленно и неловко лег у ног человека, словно пес.
— О-ххх… — выдохнула толпа.
Кукушонок шагнул между вытянутых лап. Бледное, пестрое от веснушек лицо, губы пляшут, пытаясь сложиться в улыбку. Как же ему страшно! Ему до обморока страшно, но он идет, подходит, совсем близко, вплотную. Эрайн, не выдержав его взгляда, опускает голову.
И ты еще называешь себя волшебником, Эрайн из Сумерек?
Стыдно смертному мальчишке в глаза смотреть.
Холодная, чуть вздрагивающая рука легла на плечо.
— Пассскудва! — кто-то в толпе высказался от всего сердца.
— Братие… да он же… как Карвелег Святой… гляньте, змей перед ним наземь лег!
— Господи помилуй, присмирело чудище!
Люди загомонили.
— Малыш, — шепотом позвал Ратер. — Глянь на меня.
Эрайн, моргая, поднял глаза.
— В тебе, Малыш, дырок понаделали, чуешь? Сейчас отведу тебя под крышу, куда нибудь в сарай. Ты только слушай меня, лады? А я попрошусь с тобой остаться, ни на шаг не отойду. Я ж сюда потому и пришел, чтоб с тобою быть.
Со мною?
Я так долго был один. Ведь никто со мной так и не остался — ни друзья, ни родичи, ни Геро Экель, ни Вран Чернокрылый… а учитель погиб, и Шелари тоже. Сам выкарабкивайся, Эрайн, расчитывай только на себя, маг обязан быть безжалостным. В первую очередь, к себе. Я и Лесс это в голову вбивал…
Лессандир?
Связующая нить дрогнула и отозвалась незримым присутствием. На том конце было глухо, но не пусто. Она жива, и даже, вроде, цела. Значит, сама справилась. Как и учили.
А я не смог. Справиться в одиночку.
— Господин мой, брат Хаскольд! — Ратер оглянулся на монахов. — Разреши с чудом рядышком остаться, он, видишь, спокойный, когда я поблизости.
— Парень, ну ты даешь! «Малыша» придумал! — один из монахов подхромал на костылях, Эрайн видел его вечером, в компании с колдуньей. — Как тебе удалось?
— Лаской и добрым словом, господин хороший. Я привычный, страхолюдин неразумных уговаривать. У нас с отцом работник был, собой великан и силищи немеряной, а ума — как у котенка. С рук у меня ел.
Люди топтались вокруг, бренча железом, огонь факелов змеился и плясал на мокрых камнях. Эрайн смотрел, как пару скорченных тел погрузили на плащи и поволокли в темноту.
— И что, — спросил хромой, — он теперь послушный?
— Работник-то?
— Да нет, чудовище наше!
— А вот приставьте меня к нему, господин мой брат Хаскольд. Со мною он как шелковый станет, вот увидите.
— Ну… ладно. Брат Фальверен, отец Викор! Что скажете?
Осторожно приблизились еще двое монахов.
— Пусть парнишка попробует, — кивнул тот, что помоложе. — Может, с ним и правда благодать Единого?
А старик покачал головой.
— Грешно сомневаться, — тихо сказал он. — Как бы мы не объясняли свершившееся, сие есть чудо Господне, ибо зверь неистовый, как и всякое зло, склоняет голову лишь перед Божьей любовью неизреченной, и не перед чем иным.
* * *
Я проснулась.
Я проснулась от того, что ужасно замерзла в сыром платье и шея у меня затекла. Оказалось, я так и сижу на кровати, завалившись лежащему бандиту на ноги, а в руке у меня мокрая тряпка, которой я вытирала ему лицо.
Фителек в плошке с маслом сильно прогорел и прыскал искрами.
Первым делом проверила, жив ли мой болящий.
Жив. Лоб уже не так пылает, лихорадка немного отступила. Беспамятство перешло в сон. Дай Бог, выкарабкается. Наткнись я на него получетвертью позже, вряд ли можно было на что-то надеяться.
Я встала, чтобы посмотреть в щелочку ставен — слепая мгла на улице и шелест дождя. Спала я всего ничего.
Но видела странный сон.
Странный сон глазами Эрайна. Словно я опять попала в его тело, но только как безмолвный зритель, ничего больше. Я себя не осознавала, мне казалось, что Эрайн — это я.
Все что я видела, слишком похоже на правду. И это случилось не сейчас, а когда корвитины люди рубили мою Скату и когда уходил Ирис.
Эрайн. Дракон. Ратери.
Те, кто остались у меня, кого нельзя забывать. Ратер еще ничего не знает. Надо завтра… то есть, уже сегодня утром сбегать в форт и поговорить с ним.
Когда немного посветлело, я вышла во двор, зачерпнуть воды из переполненной бочки и проверить сарайчик на предмет присутствия там дров или угля. Да не оставит Господь на том свете хозяйственного Камо Барсука, старый хрыч основательно подготовился к долгой суровой зиме. Я перетащила кучу сосновых чушек к печи, вылила воду в котел, но разжигать огонь не спешила. Совсем ни к чему, если горожане увидят дым из трубы заколоченного дома.
Чтобы дым не увидели, нужно — что? Нужно спрятать трубу под слепое пятно. А как накладывается слепое пятно? Леста Омела, ты знаешь, как это делается?
Понятия не имею. Но сделать это надо.
Сбегать к Эрайну в форт и спросить его?
Что он тебе скажет?
Известно, что он тебе скажет!
Стой. Аме Райне это удавалось. Она закляла слепым пятном плащ из шерстяных ниток и надела этот плащ на тебя. Тебя в том плаще никто не увидел.
Сделаем тоже самое. Ибо, как твердил любимый учитель, заклинание заклинает не духов и не таинственные силы — заклинание заклинает самого заклинателя. Плащ нам не нужен, а возьмем мы… возьмем мы… ну, хотя бы моток веревки. Что там бормотала старая перечница?