Кузнецова Ярослава. Золотая свирель

   — Спужался — не спужался, а напрыгнул будь здоров! Я уж решил, все, суши весла, порубит он тебя.
   — Повезло, говорю.
   — Темнишь ты, друг, все одно. Недоговариваешь.
   Ясен пень, недоговаривает. И не скажет ничего, зря ты, Хелд, стараешься. Так и будет мокрым камешком из руки выскальзывать. Нобиль он, Хелд, у него это на лбу написано. А что признавать того не хочет — его право. Это нам с тобой не понять, что за корысть благородному простецом прикидываться. А у него — причины. Возвышенные, и нам с тобой, серой кости, недоступные. Обет у него, Хелд.
   Отстань ты от него.
   — А мечом орудовать кто у нас горазд? — продолжал рассуждать Хелд. — Ну, господ благородных окромя? Наемники с югов. Северяне, которые охранники там, иль тож наемники. Инги разбойные, ежели Найгон да Найфрагир обогнут, да пираты лестанские, это опять с югов. Верно говорю?
   — Верно-то верно. А вот парень тот, с которы мы у дверей дрались — нобиль по-твоему?
   — Да сейчас молодежь какая пошла, ты погляди только! Сынки купеческие моду взяли оружием щеголять. Но ежели такой в драке кого порежет — загребут, как пацана моего загребли, по крупному, малым залогом не отделается. А ежели нобиля порежет, да еще и до смерти — вздернут, на денежку не посмотрят. Вот так-то. Да ты ж у нас молодежь разве?
   — Э… у меня душа молода.
   — Во! А что из ентого следовает? А из ентого следовает…
   Я завозилась и села на кровати.
   — Госпожа наша проснулась.
   Послышался скрип отодвигаемого стула, в просвете опущенного полога мелькнул огонек. Полог откинулся, явив руку со светильником и озабоченную пеплову физиономию.
   — Какая я тебе госпожа… — проворчала я мстительно.
   — Женщина для меня всегда госпожа. — Пепел отдернул занавесь и сел на покрывало. — Ну, как ты? Поспала?
   — Угу. Который час?
   — Ночь. Середина первой четверти. Можешь спать дальше. Мы мешаем?
   — Нет, нет. Сидите тут. Не хочу одной оставаться. Ты мне снотворного, что ли, дал?
   — Нет. — Он улыбнулся. — Просто хорошего вымороженного вина. Будешь дальше спать?
   Я подумала.
   — Пока нет. Есть хочу. Там у Хелда что-нибудь осталось?
   — А как же, — отозвался паромщик. — Полкурицы, колбаска, сыр. Булка есть белая. Винишко, опять же. Вылазь, да к столу присаживайся.
   Столом тут служил большой сундук для белья — комната была спальней, а не обеденным залом. Зеленая шелковая спальня в заколоченном доме, куда Пепел привел нас с Хелдом после приключений в "Трех Голубках". Я выбралась из-под одеяла и уселась прямо на сундук, рядом с разложенной снедью.
   Пепел вернул светильник на "стол" и сказал:
   — Завтра я вас переодену и выведу за ворота.
   — Да уж, — вздохнул Хелд, разливая вино из баклаги в красивые серебряные кубки. — Видать, барышня, придется нам таки уехать. Прознали тут про твое золото.
   Он протянул мне кубок и посмотрел выжидательно — мол, рассказывай, чего уж там, про свои богатства.
   — Клад это, Хелд, — объяснила я, нисколько не кривя душой. — Старинный клад.
   — Да я понял… Где ж ты его откопала, барышня? На Стеклянной Башне, небось?
   Я взглянула удивленно:
   — Как ты догадался?
   Хелд разинул рот и забыл про вино. Пепел отвернулся, скрывая улыбку.
   — Да ты что? — выговорил, наконец, паромщик. — Правда, что ли? Там и в самом деле клад оказался, на острове-то? Вот, итить, сказки… Золото с Хрустального Острова, что Лавен Странник выкупом за прекрасную Невену отдал! И как же тебе в руки далось енто золото волшебное, а?
   — Да там под водой лаз есть. — Я невинно пожала плечами. — Узкий, темный, но пролезть можно.
   — А как же дракон?
   Я снова пожала плечами. Поглядела на Пепла.
   Вот Пеплу я бы рассказала, что там был за дракон, но Хелда морочить не стоило. Поэтому я смолчала.
   Пепел усмехнулся, покачал головой:
   — Выкупом на Невену? Впервые слышу такую версию.
   — Ну так! Ты, господин, нездешний, небось и не знаешь, как дело-то было промеж Лавеном и Мораном Амалерским.
   — Не знаю, — согласился Пепел. — И как было дело?
   — А так оно и было, что не хотел король Моран дочь свою за чужака-пришельца отдавать, и так и эдак выворачивался, а потом и говорит: «Вот ежели ты, Лавен, насыпешь гору золота в устье Нержеля, да такую, чтобы остров получился, отдам за тебя Невену». А Невену недаром потом святой прозвали, была она хоть и молода годами, но умна и дальновидна, и сказала она Морану: «Жадность никогда до добра не доводила, мой король и мой отец. Сам Господь Бог желает, чтобы стала я спутницей и женой Лавена Странника, не гневи Господа, не иди супротив Его воли, не требуй выкупа за невесту больше должного». Но старый Моран был жаднее тысячи ваденжан, и не послушал мудрую дочь. Открыл тогда Лавен трюмы своих кораблей, да и ссыпал в Нержель все золото, что королева дролери дала ему в награду за помощь. Получилась золотая гора посередь реки. Только не успел старый Моран ни монетки из нее забрать. Как и предсказывала святая Невена, прогневался Господь. Грянул гром, затряслась земля — и взошли вокруг золотой горы каменные скалы, и заперли золото внутри себя. А святая Невена вызвала из моря дракона и посадила его внутри скалы, чтобы дуракам всяким не вздумалось скалу курочить и золото добывать. Вот откуда в Стеклянной Башне клад, господин Пепел. От самого Лавена Странника остался.
   — Не складывается, Хелд, — сказала я. — Две легенды у Стеклянной Башни, и друг другу они противоречат. Где, по-твоему, стоял маяк, с которого святая Невена светила огнем лавеновским кораблям? Он ведь так и называется «Стеклянная Башня», что на нем, на этом острове, тот самый маяк и стоял. И стоял он там до того, как Странник Невену в жены взял.
   — А ведь верно… — задумался Хелд. — Тогда откуда ж там клад?
   — Логично предположить, что золото оказалось там уже хорошо после истории с Лавеном, правда?
   — Погоди, ты про Проклятого Колдуна, что ли, который маяк развалил? Так разве он не за золотом туда лазал и с драконом сцепился, что они там камня на камне не оставили?
   Я почесала в голове. Рассказывать про Изгнанника было как-то невместно, тем более, я сама не слишком много про эту историю знала.
   — Как бы то ни было, Хелд, золото это не волшебное, а самое обыкновенное, человеческое. Драконидское, в основном. Ты же сам его видел, а если снести его к хорошему оценщику, он нам точно скажет, чей монетный двор и когда чеканил эти деньги.
   — Так чьи же они тогда, деньги эти?
   — Наши теперь, — засмеялась я. — Только больше я в пещеру ту не полезу. Страшно там, под водой. Застрять в два счета можно.
   — И не лазь, — заговорил молчавший доселе Пепел. — Хватит того что есть с избытком. Правда, Хелд?
   — А и правда. Мороки от него выше крыши. Мож, оно и впрямь Проклятым Колдуном припрятано, и само проклято?
   — Кто его знает… — Я пожала плечами.
   Разговор пресекся. Я усиленно жевала, Хелд посасывал винишко, Пепел просто сидел, сложа руки, и смотрел на огонь. Меня беспокоил Кукушонок. Как он там, один на темном берегу? Ему же идти некуда, а я так и не вернулась… Еще наделает глупостей…
   Я облизала с пальцев куриный жир.
   — Слушай, Пепел, а ты-то как в трактире оказался?
   Он перевел взгляд на меня и улыбнулся мягко. Лицо его терялось в тени, только руки были освещены — красивые беспокойные руки, правда, малость иссохшие то ли от худобы, то ли от болезни, и опять не слишком чистые. Правда, мои руки сейчас тоже чистотой не блистали.
   Я отломила хлеба, уже не столько ради еды, сколько желая обтереть приставучий жир.
   — Скажешь — случайно?
   Он опустил глаза:
   — Не совсем. Скажу лучше, что искал тебя. Знал, что ты в городе.
   Я вспомнила принцессу Мораг. И спросила с легким раздражением, как и она:
   — Ты что, следишь за мной?
   — Да, — сказал он просто.
   Я не нашлась что ответить. Зато возмутился Хелд:
   — А что тебе наша девочка далась, господин хороший? Виды на ее имеешь или как? Или золота захотелось?
   Пепел только руками развел. Хелд, похоже, уже записал меня в невестки. Расскажу Ратеру, посмеемся. Впрочем…
   Как-то очень четко всплыло в памяти его лицо — широкоскулое, простое, милое, все в веснушках. Глаза его медовые. Губы обветренные. Славный парень Ратер. Да только не по мне ему всю жизнь сохнуть. Не мое имя вывела судьба на его ладони.
   — Чего молчишь, господин хороший? — не отставал паромщик.
   — А что сказать? — пожал плечами Пепел. — Никто не знает, как все сложится. Пока я буду следовать за Лестой, а там посмотрим.
   — Уймись, Хелд, — попросила я. — Ну что ты, правда. Я обещала Пеплу помощь, я от нее не отказываюсь. Пепел, я же не отстану — как вы встретились?
   Паромщик подозрительно на нас покосился и занялся колбасой.
   — Да все просто. Я к трактиру шел. — Певец аккуратно снял ногтем нагар с фитилька. — А тут навстречу Хелд с кульком. Узнал меня.
   — Еще бы не узнать! — буркнул паромщик.
   — Говорит, что к тебе идет.
   — Ага! — подхватил Хелд. — А он мне — ее на улице нет, говорит, в гостинице она, говорит, и так, знаешь, уверенно говорит, прям будто сквозь стены видит… А я говорю — да нет, говорю, обещалась ведь снаружи ждать. А он говорит, как хочешь, мол, но в гостинице она.
   — Вошли мы в двери, тут к нам девочка-прислуга подбегает, дрожит вся, бедняжка. Сказала, что тебя в хелдовой комнате заперли, и псоглавцами пугают. Ну, мы скорее наверх, а дальше ты сама все знаешь.
   — Спасибо, — я поежилась. — Перепугали они меня крепко. Это все из-за того случая… Ну, помнишь, когда на нас напали, тебя поранили еще…
   — Не ходи больше в город, — вздохнул певец. — Хелд прав, может, нам стоит уехать?
   — Нам?
   — Ну да. Нам всем. И тебе, и приятелю твоему, Ратеру, и Хелду. И мне тоже, раз все так криво повернулось…
   Я покачала головой.
   — Не могу. У меня тут… много дел. Я не могу сейчас уехать. Потом, может быть.
   — Да какие дела, когда земля пятки жжет! — снова возмутился паромщик. — Вот споймают тебя, девонька, на кусочки порежут, а потом обратно сошьют, чтоб где клад лежит показала! За золото твое любой душу продаст, будь он хоть Пес Сторожевой, хоть примас андаланский, прости Господи… Поедем, переждем, потом вернемся, через годик-полтора…
   Тут не только в золоте дело, хотела сказать я, но только рукой махнула. Никуда я не поеду, пока Малыша не найду… пока его Амаргин на ту сторонуне заберет. Еще Мораг, покушения, обряд, Каланда. Взялся за гуж… Нет, не могу я уехать.
   А потом, вряд ли Амаргин меня отпустит. Может, это очередная сложность, которую мне необходимо преодолеть… мало ли что ему в голову взбредет, ехидне магической. Для него наблюдать как я корячусь — одно удовольствие. Начну ныть — пошлет на все четыре… Зато лекцию заумную прочтет в награду, если жива останусь.
   Холера черная.
   Неожиданно я зевнула. Разозлилась на себя и зевнула еще шире.
   — Иди-ка ты, госпожа моя, сны досматривать, — усмехнулся Пепел.
   — А вы?
   — А мы тоже прикорнем до утра, правда, Хелд?
   — И то дело, — паромщик раззевался вслед за мной.
   — Вы только в другую комнату не уходите, — попросила я. — Постель широченная, все поместимся. А то мне как-то не по себе одной.
   — Не стесним? — Пепел смотрел не на меня, а на паромщика.
   — Ни в коей мере. Широченная, говорю, постель.
   — Я лягу рядом с барышней, — заявил бдительный Хелд. — А ты, господин хороший, на краешке.
   — Да хоть на жердочке, — тут Пепел не выдержал и тоже от души зевнул.
 
   Полнолуние!
   В зелено-золотом небе медовой кувшинкой цвела луна. Воздух превратился в лунный сок — опаловый, янтарный, тающий, неистово-нежный, оставляющий в горле сладостное, с тайной горечью, с ума сводящее послевкусие. Что-то еще насыщало этот воздух, что-то, находящееся за пределами моего восприятия, отчего упоенно заныло сердце, а душа задрожала, как переполненный тонкостенный бокал…
   Луна! Ровного сияния ее было много, неохватно много, но глаза меня отчего-то подводили, казалось — зрение меркнет, хотя все вокруг было видно с ошеломляющей четкостью. Сумеречное бесплотное золото — лишь малая толика немыслимого света, что оказалась доступна моему человечьему зрению; остальное пронизывало тело тоской и радостью, неощутимым ветром проникало и уносилось прочь, даром расходуя на меня свое волшебство.
   Стеклянный Остров тонко вибрировал под ногами, сообщая всему телу едва переносимое напряжение, и мне мерещилось — сейчас меня просто разорвет на кусочки или же схлопнет, как мошку меж ладонями земли и неба.
   Ирис держал меня за руку, но я еле ощущала его прохладные пальцы: он, Ирис, находился сейчас по большей части там же, где весь этот остров, и весь этот воздух и лунный свет, а здесь, со мной — была лишь тень его, почти бестелесная, почти прозрачная, постоянно ускользающая тень. Эхо, отзвук, небыль, игра воображения…
   Каменные ступени в лунном свете прорастали странным собственным свечением. Стопы не ощущали тверди, лестница текла под ногами, вознося нас выше и выше, к лиловым громадам сосен. Кроны грозовым облаком затмили луну — и тень, как вздох, опустилась на нас.
   В тени пел соловей, четко выговаривая колдовское заклинание, перемежаемое то воркующими, то искристыми трелями смеха. Куда уж больше — у меня и так голова кругом от всего этого колдовства.
   Лес распахнулся будто занавес, открывая сплошь заросшую папоротником дорогу.
   — Ирис… погоди. Мне надо отдышаться, или я упаду.
   Услышала собственный голос как со стороны. Вообще-то я только подумала, что грохнусь, если мы не остановимся, а сказать об этом пока как-то еще не решилась…
   Оказывается, нет — говорю.
   — Лесс?
   Он смотрел мне в лицо, чуть хмурясь. Глаза его плыли где-то над моей головой, далеко, и чуть сбоку — совсем не там, где я.
   — Постоим. Пожалуйста.
   Крепко зажмурилась. Да что ж это такое? Я конечна, как замкнутый круг, мир безграничен, неохватен, он вблизи, рядом, в стороне, он проходит мимо, мимо, мимо, задевая меня лишь дыханием своим, кончиком крыла, пальцами по щеке…
   Пальцами по щеке. Ладонями по плечам. Крепко охватывает локти, прижимая их к бокам.
   — Лесс. Так лучше?
   Держит меня. Перевела дыхание. Разлепила веки.
   Ирис приблизился, вернулся из своего далекого далека, куда мне путь заказан. Почти целиком вернулся. Стал почти осязаем. Светлые серо-сиреневые глаза заглядывали в душу, в них качались камыши, порхали ночные мотыльки, всплескивала легкой волной река Ольшана.
   — Стеклянный Остров, — тихонько проговорил Ирис, — Такое место. Ты привыкнешь.
   — Вряд ли.
   — Ты сопротивляешься.
   — Разве?
   — Конечно. Тебе кажется что ты — запертый дом. Открой двери. Выйди наружу.
   Легко сказать! Я не знаю, где запоры. Где двери я тоже не знаю. Я бы взломала их, честно, но где они?
   — Я хочу к тебе, Ирис!
   — Ну иди. Иди за мной.
   И он удаляется, словно падает в пропасть.
   Я перестала ощущать его ладони, между нами возникла стеклянная стена. Это было тем страшнее, что он стоял вплотную и руки его сжимали мои локти. Вцепилась в одежду у него на груди, пальцы смяли несуществующую ткань, плоть его — лишь порыв ветра, если я сделаю шаг — я пройду насквозь…
   Лбом, грудью, ладонями — в стеклянную стену, с размаху! И еще раз! И еще!
   — Неееет… Не могуууу…
   Со дна пропасти, из полной тени бездны звали его глаза:
   — Ну иди же ко мне. Иди!
   — Не могу…
   — Иди, Лесс.
   — Не получается! Вернись! Побудь со мной, мне страшно.
   — Хорошо. Хорошо. Как ты хочешь.
   Закапываюсь лицом в складки одежды, в расшнурованный ворот, в шелк рубахи. Легкое тепло, горьковатый пресный запах воды, тины, ивового листа. Виском упираюсь в порожек ключицы, под щекой — твердый покатый свод его груди, сердце стучит… Зараза! Сердце стучит, как у нормального человека, часто стучит, громко, зараза…
   Пауза.
   — Пойдем, — сказала я.
   А то у меня опять ум за разум заходит, только уже в другую сторону…
   Отодвинулся. Улыбнулся:
   — Не бойся ничего.
   Когда ты рядом, я ничего не боюсь. Потерять тебя боюсь. Собственно, только этого я и боюсь…
   Проклятье, зачем я тебе?
   Всего лишь — игрушка. Э, пусть игрушка, пусть что угодно, только…
   Папоротники — по колено. Перистая сумеречная прогалина вглубь соснового леса, обрамленная искрами светляков. Колоннады стволов перевиты лентами тумана. Меж стволами колыхалась живая прозрачная тьма, полная шелеста и движения. То ли там ходили пугливые звери, касаясь боками шершавой коры, то ли взмахивали крыльями ночные птицы, поглядывая на нас с ветвей. Над головой зеленая проточина неба стремительно теряла золотой оттенок; из-за спины, со стороны материка споро растягивала свой плащ темная звездная синева.
   И еще раз раздвинулся занавес — сосны расступились и мы вышли на самую вершину холма, словно снегом заметенную лунным сиянием. Волны высокой травы казались сугробами, черные вертикали стоячих камней полосовали тенями лунный снег, а небо за ними густело ночным кобальтом, наискосок перечеркнутое Млечной Дорогой.
   Близость неба была очевидна — луна, огромная как соседний холм, показывала спину из-за края земли. Тело луны изрыто оспинами, складывающимися в улыбку. Оспины ее напоминали отверстия в теле свирели, и неоглядное пространство переполняли переливы неслышных нот, выдыхаемых ночью.
   Свет луны легок как разбавленное вино. В воздухе — терпкость и неистовство, и еще пропасть всего того, что я не чуяла, но каким-то шестым чувством знала, что оно есть и оно действует на меня.
   На вершине одного из камней сидел филин.
   Он повернул кошачью голову, следя за нашим приближением, и я вдруг поняла, что это не филин, и что голова у него в самом деле кошачья. Узкие глаза горели зеленью.
   — Кто это, Ирис?
   — Это камана.
   — Камана? Такая же, как у верховного короля на гербе?
   — Наверное. — Ирис пожал плечами.
   Камана переступила когтистыми лапами, боком перебираясь на край камня. Распахнула совиные крылья, и ее вдруг бесшумно снесло вниз разлапистым кленовым листом. И повлекло — низко, над самой травой, до темной стены леса, где косматая хвойная тьма проглотила ее. Из мрака донесся печальный кошачий крик.
   Ирис потащил меня вперед, но я не могла оторвать глаз от сосен, скрывших чудесную тварь. Лавен Странник некогда начертил на своем гербе птицу с рысьей головой, каману-посланницу. Вот уж не думала никогда, что увижу ее въяве.
   — Королева.
   Вздрагиваю от рывка — Ирис прибавил шагу.
   Между двух камней, перекрытых третьим наподобие ворот, сгустилось снежное сверкание. Высокая статная фигура, прямая, словно луч, в медлительном вихре переливающегося серебра. Едва проступающие очертания змеино-тонкого тела, летящие волны пепельных волос, лицо будто ледяное лезвие, жадная жесткая улыбка, глаза ярче лунного света.
   — Моя королева.
   Ирис упал на колено. Я опустилась рядом с ним в белую от луны траву; по левую руку угольным провалом протянулась тень гигантского камня.
   Королева не отбрасывала тени. Королева сама — источник света, хрустальная ваза, ледяной меч, холодный, свернувшийся жгутом ветер. Плоть ее почти прозрачна. Сила ее пугала даже малой частью своего присутствия.
   — Королева. Эта смертная — моя. Я ручаюсь за нее.
   — Да, мой милый.
   Воздух складывал слова сам из себя. Королева улыбалась отстраненной, нежной, алчной улыбкой. Она глядела на меня, и в то же время мимо. Улыбающиеся губы ее были неподвижны.
   — Я приглашаю тебя, Ирис. И тебя, смертная. Будьте моими гостями.
   Сияние свилось в изломанную сизую молнию, пляшущую меж камней, будто слетевшую с неба и не желающую войти в землю — и вдруг рассыпалось тончайшей звездной пылью, пеплом оседая на непотревоженной траве.
   — Проход открыт, — хрипло сказал Ирис. — Вставай, Лесс.
 
    Из меня сделали парнишку. Правда, для этого мне пришлось пер е бинтовать грудь, платье заправить в широкие холщовые штаны, натянуть поверх совсем уже необъятную р у баху, плечи которой сползали аж до ло к тей, а рукава болтались до колен. Ну, рукава-то я подвернула, а вот ворот, хоть и зашнурованный, сползал то вправо, то влево, открывая белый сверкающий шелк. Поэтому изнутри ворот подкололи двумя драгоценными ф и булами; те, что попроще оказались слишком большими. Кроме того, Пепел выстриг мне челку, пада ю щую на брови, а все оставшиеся волосы подобрал под бесформенную войлочную шляпу с о б висшими полями, которая наоб о рот, оказалась несколько тесновата, ее пришлось подпороть. В довершении всего Пепел велел мне разуться. Осмотрел босые ноги, покачал головой и в е лел пойти в гостиную и залезть в камин, где хорошенько потоптаться на старой золе.
    В итоге из меня получилось изрядное пугало.
    Над Хелдом особых расправ учинять не стали, только заставили влезть в одежду н а столько грязную и рваную, что он сейчас же превратился в нищего. Его тоже разули, одежду и сапоги завязали в драный узел. Пепел соскреб со светильника немного жирной гари и м и зинцем прорисовал на паромщиковом лице морщины, складки у губ, затенил глазницы, доб а вил под глазами мешки, мазнул по вискам — вместо паромщика на нас глянул древний, хотя еще крепкий старик. В довершении всего художник вернулся ко мне, запачкал щеки и возле рта, растер все это рукавом и остался очень доволен.
    Пепел погонял меня немножко по комнате — приподними плечи, ссутулься, шагай ш и роко, в развалочку, руками размахивай — и компания нищих (для пущего колорита наш хра б рый лицедей вручил паромщику свою палку) без препятствий пересекла город.
    Но только когда ворота и порт остались позади, я вздохнула свобо д нее.
    Ратера на месте не оказалось. Лодки тоже. Мы нашли маленькое костровище на песч а ном бережке и примятую охапку тростника, на которой Кукушонок, видимо, провел ночь. Хелд заявил что лодка, скорее всего, спрятана в камышах, и вызвался ее отыскать. И довол ь но быстро отыскал. Но Ратер как сквозь землю провалился.
    Этого я в общем-то и ожидала. Мы вышли из Амалеры где-то шестую четверти спустя после открытия ворот, когда людей на улицах становится больше. Кукушонок, вероятно, у с пел пройти в город до нас, и сейчас шлялся по площадям и весям, рискуя быть схваченным.
    — Вам придется вернуться и найти его, — сказала я.
    Хелд оперся на палку и нахмурился.
    — Тогда ты сиди здесь и жди нас, барышня.
    — Мне необходимо отлучится. Но я вернусь на это место. В город не пойду. Мне нужно в Соленый Лес.
    — Что ты там потеряла?
    — Одного моего друга. Он сейчас в лесу, совсем один. Ратер его знает.
    Хелд начал было спорить, но Пепел неожиданно пришел мне на п о мощь:
    — Пусть госпожа делает, что сочтет нужным. Пойдем, Хелд, нам надо успеть отыскать парня. Он сейчас в большей опасности чем Леста.
    — Удачи, — сказала я.
    — Удачи, — ответили мне.
 

* * *

 
    Некоторое время я шла по дороге, навстречу телегам, всадникам и пешим, потом све р нула и углубилась в холмы.
    День был так себе — тучи, не то чтобы обещающие дождь, но плотные и низкие. Ветер с моря, с севера, опять же — не слишком холодный, но уже никак не летний.
    А лето, похоже, кончилось. Насовсем. Даже не верилось, что еще несколько дней н а зад жителей Амалеры мучила жара. Остывшая земля холодила пятки, вызывая печальную уверенность в том, что теперь уже все, тепло ушло, ушло надолго, и до следующего мая не ве р нется, и ближайшие месяцев восемь, а то и девять, нам придется как-то сосуществовать бок о бок с утомительным холодом, дождями, снегами и морозами.
    Но прежде чем листья облетят, пройдет сентябрь, и половина октября, а за это время надо постараться привыкнуть и смириться… Ну подумаешь — зима. В первый раз, что ли?.. Переживем. Мы все переживем. Мы такие…
    Ладно, давай думать, что у нас есть, и что с этим делать.
    У нас есть две версии покушений. Первая — кто-то не хочет, чтобы Мораг прошла о б ряд и сделалась настоящей эхисерой. Кого-то это пугает настолько, что выход он видит в смерти принцессы.
    Вторая версия — этот "кто-то" не кто-нибудь, а Вран, и покушения не являются пок у шениями, а… черт его знает, чем они являются. Райнара, к о нечно, впала в маразм и ослабела, но все равно осталась чародейкой. И в ее бредовых словах вполне может таиться истина. Или доля истины. Нет, Ра й нару скидывать со счетов рано, но доказать ее версию невозможно… разве только поговорить с Амаргином, но еще не факт, что он захочет отвечать или вообще что-то знает об этом.
    Стоп. Есть еще одна версия. Совмещающая первую и вторую. Я предполагала сперва, что кто-то в свое время убил Райнару и Каланду, а т е перь охотится на Мораг. Почему бы этому "кому-то" не свести Райнару с ума, таким образом обезвредив. И, кстати говоря, это ответ на вопрос — почему за Мораг началась охота именно сейчас, а не раньше, ведь она в любой момент могла пройти обряд и превратиться в могущественную волшебницу. Дело в том, что раньше ее тоже пытались свести с ума! Ибо что такое эти ее бесчинства, это «выв о рачивание наизнанку», как не временное помешательство? Но у Мораг крепкая голова и о т личные мозги — у этого "кого-то" просто не вышло сделать ее окончательно безумной. Не вышло! Поэтому он пустился во все тяжкие и затеял уби й ство.