Кузнецова Ярослава. Золотая свирель

   Я села.
   — Серьезно она разговаривает. — Он повернулся ко мне, облизывая ложку. — Все твои беды от твоей серьезности. У тебя нелады с босоногим?
   — Да. Ну… я не знаю. Я хотела… а он…
   — Ооо! — волшебник закатил глаза. — Мама дорогая! Девичьи тайны! Это похуже вампиризма. Осиновым колом! Отрезать голову!
   — Это не тайны.
   — Ыыы! Мням! Сжечь до захода солнца.
   — Ты мне не поможешь?
   — Как, дорогуша? Целоваться тебя научить? Так я, пожалуй, научу. Иди сюда, поцелуй мою стряпню. Научишься целовать крутой кипяток, все парни твои будут. Вот только соли с перцем добавим, и дерзай. Чтоб пробир-р-рало!
   Он засмеялся и повернулся к полке, разглядывая банки с приправами.
   Я скрипнула зубами от злости. Он смеется! Он все время надо мной смеется. Я прошу у него помощи — а он смеется. Думает, мне слабо поцеловать кипяток. А вот не слабо!
   Я соскочила с табурета, отпихнула Амаргина и сунулась головой в клубы пара над котелком. Варево было чернильно-синего цвета, но от множества бурлящих пузырей казалось голубым. Лицо тотчас защипало от влажного жара. Я зажмурилась и сказала себе: это не кипяток. Это горячие губы любимого. И они тянутся мне навстречу.
   — Лесс! — Амаргин толкнул меня в плечо. — Что за шалости? Ты же клялась-божилась, что никакой Полночи твоими трудами мы тут не увидим.
   Я распахнула глаза и успела заметить как выцветает, уходит вглубь, затягивается голубой пеной расписная мордашка моей фюльгьи. Я настолько растерялась, что даже не подумала оправдываться.
   Попятилась от очага.
   — Мда, — Амаргин задумчиво покрутил в пальцах деревянную ложку. — За тобой глаз да глаз нужен, подруга.
   — Почему она меня преследует? Почему она все время высовывается, даже когда я о ней не вспоминаю?
   — Ты ей тоже порядком надоела, Лесс. Проходу не даешь. Не топчись, сядь на место.
   — Что мне теперь, в воду не заглядывать?
   — Не бурчи. Разбурчалась. Дрессировать тебя надо.
   — Ты возьмешь меня в ученики?
   — Я похож на безумца?
   — Возьми, возьми! Я буду слушаться! Я тебе дом начисто вылижу. Стану тебе готовить, я хорошо готовлю. Что прикажешь — все сделаю. Ну пожа-а-алуйста!
   — Еще чего! Мое хрупкое хозяйство — в твои косые ручки? Да от тебя за милю молоко киснет! Я тебя лучше в яму посажу, раз в день — кружка воды и сухарь. Глубокая яма — лучшее место для трепетных дев.
   — А учить меня будешь?
   — Да ты сама всему научишься, в яме сидючи.
   — Хорошо, — согласилась я. — Сажай в яму. Если это сделает меня волшебницей, я и в яме посижу.
   — Думаешь, я тебя пожалею? Не подымется рука на слабую женщину? — Амаргин жестко улыбнулся, глаза его сделались ледяными. — Мне плевать, что ты девочка, мне трижды плевать, что ты юна и неопытна. Я буду лепить из тебя маленького Геро Экеля, и грош тебе цена, если у меня получится это сделать. Тебе положен последний вяк, прежде чем ловушка захлопнется. Если это будет вопрос — я отвечу. Если просьба — не откажу. Вякай давай, мне не терпится надеть ежовые рукавицы и завязать тебя морским узлом.
   Вопрос, на который он ответит? Просьба, в которой не откажет? Что бы спросить, что бы попросить?
   — Хочу… хочу… Хочу увидеть Каланду. — Я сама удивилась, услышав собственное пожелание. Но сдавать назад было поздно, поэтому я уточнила: — Человечью женщину, за которую поручился Вран.
   — А! — вспомнил Амаргин. — Андаланочка. Редкая красотка. Ты опоздала, Лесс. Она вернулась назад.
   — Вернулась назад?
   — Бросила нашего пылкого друга. Кое-что они не поделили.
   — Поссорились?
   — Еще как. Красотка хлопнула дверью, Вран грозился, что все равно своего добьется. Огненная страсть, оторви и выкинь… Все. — Он хлопнул в ладоши. — Вяк исчерпан, начались издевательства. Отныне и до того момента как мне вздумается это прекратить, ты ходишь задом наперед и произносишь слова тоже задом наперед. Следить за тобой я не буду, заставлять тоже. Но, предупреждаю, лучше не отлынивать. Поняла?
   — Да… Кх! Кх, кх…- я мучительно раскашлялась, словно наглоталась пыли. Амаргин спокойно смотрел на меня, ложка торчала у него за ухом как дурацкий цветок, но мне совсем не было смешно.
   — Ад, — поправилась я. — Ад.
   — Угу, — кивнул он и отвернулся. — Я рад, что ты это понимаешь.

 
— Даже и зная, что лиги пути
Легче, короче, чем дни ожиданья,
Память — как лишнюю тяжесть —
отдай мне,
Прежде чем руки мои отпустить.
 

   Опять надо мной качался тиковый потолок, опять поскрипывали колеса. Матерчатую коробку фургона наполнял рыжий сумрак, две пологие спицы света из прорех чертили на дощатом борту золотые сагайские иероглифы. Знакомый голос напевал тихонечко, почти шепотом, только для меня одной. И песню эту я уже слышала:

 
— Может, сегодня, из толщи веков
Вырвет меня эта сила живая…
Я ли не знаю, что так не бывает,
Но до рассвета еще далеко.
 

   До рассвета далеко, это точно. Солнце заходит, целая ночь впереди. Я перевела взгляд — у самого носа маячил подол грубой рубахи, чуть дальше виднелись холщовые штанины, неопрятные махры на концах, тощие лодыжки и пара серых от пыли жилистых ступней.

 
— Лишь на пороге едва задержусь,
Ночь расколов золотистою щелью.
Будешь ли ждать моего возвращенья?
Ты остаешься, а я ухожу…
 

   Сверху скользнуло что-то темное, и на лоб мне легла ладонь. Прохладная, как ящеричья лапка. Под ладонью было уютно и покойно. Я не чувствовала тела и не хотела его чувствовать. Хотелось просто лежать и слушать, как близкий голос плетет то ли песню, то ли заклинание.
   Но внутри что-то скреблось и вертелось. Что-то я должна была сказать. Или сделать. Не откладывая. Сейчас же.
   — Пепел.
   Ладонь вздрогнула, вспорхнула со лба. Надо мной повисли слипшиеся прядки волос.
   — Лесс? Очнулась наконец. Как ты?
   — Ммм! Все затекло.
   С трудом повернула голову. В поле зрения вплыла перевернутая пеплова физиономия.
   — Пепел. Я видела ее. Я ее видела.
   — Кого?
   Я почти не чувствовала его прикосновений. Бродяга разогнул меня, приподнял и посадил, привалив к себе спиной. Я обнаружила, что раздета и завернута в плащ как младенец. Пепловы ладони с неожиданной силой принялись растирать мне плечи.
   — Ее. Колдунью. Она Моран. Она дочь Каланды. Сестра принцессы.
   — Сестра? Вы с Мораг говорили, что у бывшей королевы сын.
   — Но это девушка. Девушка. — Я повозилась, пытаясь выпутать руки из плаща. — Ты за мной ухаживал, да? Как за новорожденной?
   — Как и ты за мной, госпожа. Напугала ты нас порядком. Хочешь пить?
   — Хочу. И есть хочу. Очень.
   Он пошарил сбоку, достал флягу и выдернул зубами пробку.
   — Тпррру! — гаркнул снаружи Ратер. Фургон дернулся и остановился.
   — Каррахна! — Как все-таки приятно слышать родные голоса! — Что тут у вас за суета? Дракон огнем чихнул, что все так бегают?
   — Ежели ты, господин южанин, о том звере невиданном, что о трех головах, одна из которых петушья, вторая лягушья, а третья девичья, то зверя ентого монахи мечные поймали, аккурат после полудня, и в форт привезли.
   Обстоятельный бас, похоже, принадлежал стражнику на воротах.
   — Где мы? — я оглянулась на Пепла.
   — Ставская Гряда, кажется так. Малыша поймали, слышишь?
   — Знаю.
   Снаружи фыркали и переступали лошади, позвякивали удила.
   — А ты, добрый сэн, — продолжал тот же обстоятельный басок, — ежели денежный, так проезжай, а ежели мошна пуста — на лугу вон ночуй, вишь, где палатки стоят. У нас нынче за стенами Клест Галабрский гостит, дочку свою, молодую леди Корвиту, к Нарваро Найгерту везет.
   — Клестиха тут? — Мораг едва не зашипела от злости. — Встретили, значит, радость ненаглядную. Где она остановилась?
   — Господа галабрские у Равика Строгача стоят. Равик-то с самого ранья навстречь поехал, чтоб старого сэна Гвина обойти. Вот пока старик наш зевал, Равик его и обскакал, и Клестов к себе залучил. А старику нашему, заместо морановской невесты с богатой свитой, чудище трехголовое да монахи достались. Только монахи никому то чудище не показывают. И за так не показывают, и за денежку не показывают. Даже в форт на пущщают. Ужасть, говорят, а не зверь. Из самого пекла выполз.
   — Видали мы того зверя, — не выдержал Кукушонок. — Одна у него голова. Волосы как мечи, и глазищи от-такенные. В поллица глазищи.
   — Да врешь, поди!
   — Провалиться мне, на соле клянусь.
   — Да врешь…
   — Кончайте базарить, умники. Стемнеет скоро, я жрать хочу.
   — Так ты, добрый сэн, за стену пойдешь, или на лужок? Там народ попроще палатки расставил, костры жгут. А те из господ, что к Равику в дом не влез, на постоялом дворе ночуют, там теперь и угла свободного нет. Так и так тебе на лужок дорога, благородный сэн.
   Звякнули деньги.
   — Открывай ворота. Этот со мной. А на лугу пусть бараны пасутся.
   — Да благословит тебя святая Невена, добрый сэн! За золото и у Господа за пазухой местечко найдется. Фургон тоже с тобой?
   — Какой фургон? Гроб это на колесиках, а не фургон.
   Полог приподнялся, к нам заглянула добродушная бородатая морда.
   — Туточки двое.
   — А! — буркнула Мораг. — Это мои калечные. Сперва один валялся, дракон его порвал. Теперь другая, дракона увидала, чуть не окочурилась. Лежит бревном, под себя ходит.
   Я возмущенно мяукнула, над бородатой мордой возникло яростное лицо нашего бесценного высочества. Глаза ее горели нехорошим огнем.
   — Му-му! — Принцесса оскалила зубы. — Малявке еще и язык отказал?
   — Тьфу на тебя!
   — Вот и славно. — Полог упал. — Выздоравливает бревно. В человека превращается. Пое-е-ехали!
   Щелкнули поводья, фургон тронулся.
   Но почти сразу откинулась передняя пола и в проеме засверкала кукушоночья макушка.
   — Живая?
   — Что со мой сделается.
   — Слыхала? Малыша поймали.
   — В клетке он сидит, в форте. Клетка, между прочим, наша. Мораг! — гаркнула я. — Загляни, мне надо с вами поговорить.
   Черноволосая голова засунулась с другой стороны, почти под самой крышей — Мораг ехала верхом.
   — Я видела твою сестру, миледи. Твою младшую сестру.
   — Чего? Ну-ка, погоди.
   Голова убралась, послышалась возня и звяканье, затем Мораг влезла в фургон на ходу.
   — Ничего не понял, — озадачился Ратер с передка.
   — Ты рули и по сторонам поглядывай, — сказала я. — А то проедем этот их постоялый двор. Миледи, припомни, есть ли среди Моранов девица лет семнадцати-двадцати, с такими же метками, как у Найгерта: широкая прядь ото лба, и вторая — у левого виска. Говорит с северянским акцентом, не сильным, но заметным. Ходит в мужском.
   — Э… — Мораг нахмурилась. — Вилита из Багряного Бора может быть, кузина наша с Гертом… но ей уже хорошо за двадцать, пара ребят у нее. И что бы ей здесь делать? Где Ставская Гряда, а где Багряный Бор! Кто еще?.. Каселевой Марге четырнадцать, а Вольге — вообще двенадцать. Да и в отца они, двуцветные. Тетки Эдды дочка? Так она с Арвелями приедет, совсем с другой стороны. Не видела я ее никогда, где у нее метки — не знаю, а по возрасту подходит.
   — Она колдунья?
   — С чего ты взяла?
   — Та девушка — колдунья. Она колдовала на нас с Малышом.
   Мораг потрясла головой:
   — Малявка, рассказывай по-порядку. Что за манера — запутывать, где и так черт ногу сломит!
   Я рассказала по-порядку. Товарищи мои впечатлились.
   — Значит, приперлась с Клестихой, — подытожила Мораг.
   Я кивнула:
   — Тогда и Каланда должна быть здесь, и колдун.
   — Тпррру! — крикнул Ратер. — Приехали!
   Сквозь раздвинутый полог я увидела дощатый забор, а за ним — двухэтажное здание с большой мансардой под четырехскатной кровлей. Второй этаж нависал над улицей.
   Мораг выскочила из фургона, принялась командовать и сорить деньгами. Снаружи покричали, поворчали, побурчали — и фургон благополучно вкатился во двор. Пепел вытащил из сумки мое белое платье. Онемение в теле прошло, но все равно я была какая-то неловкая. Помогая мне натягивать одежду, бродяга даже не подумал отвернуться, а я решила, что стесняться глупо, потому что поздно.
   Из комнаты, что нам досталась, только что выставили прежних жильцов. По тому как хозяин бегал, приседал и гонял слуг стало ясно, что Мораг открыла свое инкогнито. Но только ему: истово кланяясь, он продолжал именовать ее «сэн Мараньо», а не «ваше высочество», хотя любому дураку понятно, что ни наемникам, ни рыцарям об одном щите так не кланяются ни за какие подвиги. Ужин нам принесли наверх: жареных кур, рыбу нескольких видов, творожный пирог, мед, яблочное вино и большую миску моченой брусники.
   — Значит так, — сказала принцесса. — Если моя сестрица в свите у этой галабрской крысы, я прямо сейчас пойду в дом к этому… как его? местному богатею, и разузнаю про нее. И про мать. И про этого их колдуна ненормального.
   — Девушка под личиной. — Я слизнула с пирога потекший мед. — И Каланда скорее всего под личиной, ты ее не узнаешь.
   — Ты личину этой девахи описала. Возьму ее за ухо и вытрясу все что надо. И пусть попробует на меня колдануть!
   — Это может быть опасно.
   — Ага. — Мораг подхватила с блюда курицу и разломила ее пополам как булку. — На меня вообще опасно покушаться. Пока никто не выжил, а кто выжил, тот не рад. — Она откусила пол куриной ноги вместе с костью, сплюнула кость на пол, вытерла руки о скатерть и поднялась. — Ладно, я пошла.
   — Ночь на дворе, поздно по гостям ходить. — Ратер глядел на принцессу. — Помозговать сперва надо, потом уже бегом бежать.
   — Завтра будет еще позднее, рыженький. Пока они не знают что я здесь, надо действовать.
   — А почему вы были так уверены, что у королевы сын? — спросил Пепел.
   Мораг нахмурилась:
   — Действительно, почему?
   — Потому что Найгерт — мальчик, — буркнула я.
   — Что-то намудрили Герт с Кадором и Вигеном, — Мораг, морщась, потерла ключицы. — Какой такой наследник и претендент, если это девка? Однако ж они уверены были, что у королевы — парень.
   — Кукла изображала мальчика, — сказала я. — От того и уверены. Но отмахиваться еще рано. Их может быть двое. Мальчик и девочка.
   — Девочка! Этой девочке на мантикора глянуть позволили, — Кукушонок сжал кулак. — А солдат на воротах сказывал, псоглавцы никому его не кажут, и от денег носы воротят.
   — Ничего удивительного, братец. Она колдунья.
   — Я че смекаю: не простая она. То есть, из свиты леди Корвиты Клест. Может, той самой ледью и послана.
   — Псоглавцы, похоже, хотят отвезти Малыша Найгерту в подарок к свадьбе. Хаскольд говорил: «Ни у кого нет такого красавца, а у короля Амалеры будет».
   — Замечательный подарок, — фыркнула Мораг. — Чтобы подлизаться к Герту. Поэтому Клестиха послала свою колдунью, чтобы надурить монахов и отобрать у них мантикора.
   — Госпожа моя принцесса, — подал голос молчавший прежде Пепел. — Почему-то ты заранее ненавидишь свою сестру в купе с будующей невесткой.
   — Не твое дело, кого я ненавижу, певец. Хватит болтать. Все, что мы раньше понапридумывали, катится коту под хвост. Нужны новые сведения, и я собираюсь их получить.
   — Пойду с тобой! — рванулась я.
   — Сиди! — гаркнула Мораг.
   — Нет, — нахмурился Пепел. — Никуда ты не пойдешь.
   А Ратер просто помотал головой. Я взбеленилась, конечно:
   — Как это — «нет»? Это как это «нет»?
   — Нагулялась уже. — Бродяга крепко ухватил меня за локоть. — Хватит.
   — Чтобы ты там суетилась и под ноги мне лезла? — Мораг показала зубы. — Я мамочке скажу, что ты здесь сидишь, если она захочет, встретится с тобой.
   «Если захочет»! Я плюхнулась обратно на табурет. А если не захочет? Вдруг я ей не нужна совсем, и спасать ее не надо? Может, ей неприятно будет видеть меня… Все, что мы придумали — никуда не годится. Все оказалось не так. Все не так…
   — Ты запамятовала, — сбавил тон Пепел, — тебя ищут, госпожа. И, хоть все здесь сейчас заняты Клестами и мантикором, забывать об этом нельзя. Мне бы не хотелось выцарапывать тебя из подземелий, синюю от кровоподтеков, с вывернутыми руками.
   О, да… То есть — о, нет. Пепел прав. Второго раза я не переживу, свихнусь.
   — А колдун? — вякнула я растерянно. — Он может зачуять миледи.
   — Колдун! — Мораг стояла уже у самой двери. — А ты-то сама кто? Полотерка? Ты, малявка, разве не колдунья? Вот и поколдуй, займись своим делом, а я займусь своим. Рыжий, а ты куда?
   Ратер поднялся, шагнул к выходу и остановился перед принцессой.
   — Я к монахам пойду, вот что, — Мораг была выше его на полголовы и шире в плечах, но даже на таком невыгодном фоне мой братец почему-то казался сильным, высоким и очень взрослым. — Наниматься. Смекаю, у них мне самое место, госпожа моя принцесса. Рядом с Малышом.
   — Ты правда так думаешь? — спросила Мораг.
   — Я нужен Малышу. А брат Хаскольд меня в оруженосцы звал.
   — А то, что кроме рыцарства ты получишь монаший ошейник, тебя не смущает, мой герой?
   Он мотнул головой.
   — Нет, Мореле.
   — Наглец.
   Она положила ладонь ему на затылок и провела снизу вверх, взъерошивая волосы. И сжала пальцы, так что кукушоночьи вихры рыжими перьями растопырились у нее из кулака.
   — Пойдем, — вздохнула она, разжав руку и приглаживая смятые волосы. — Нам немного по пути, Ратери.
   Они вышли, я посмотрела на Пепла.
   — Мораг верно говорит. Я колдунья, я магичка, я должна заняться своим делом. Я должна действовать не как простой человек, а как волшебник. Мне надо подумать.
   Певец катал в пальцах хлебный шарик. Лицо у него было усталое. Осунувшееся после болезни, глаза черным обведены. Он щелкнул ногтем, запустив шарик куда-то в угол. Я взяла его за руку.
   — Пепел.
   — М?
   — А если я так и не смогу помочь тебе… ты уйдешь?
   — Хм… ты в себе разочаровалась, прекрасная госпожа?
   — А ты во мне — нет?
   — Нет.
   — А если?..
   Он ухватил меня за локти, поднял с табурета и притянул к себе, поставив как ребенка меж раздвинутых колен.
   — Все случится как ты захочешь, моя прекрасная. «Если» — не рубеж, а только ступень. Перешагни ее, иди дальше. Ты волшебница, тебе нельзя стоять на одном месте.
   — А ты?
   — А я… — он вдруг рассмеялся и ткнулся лбом мне в грудь. — Я рад бы остановиться, но у меня шило в заднице… Прощу великодушно простить некуртуазный стиль, прекрасная госпожа.
   Я отстранила его, а он все хихикал.
   — Пепел… да ну тебя. Что тут смешного?
   — Смех лечит ссадины души, госпожа.
   — Еще одно «хи-хи», и я разревусь.
   — Разревись, — предложил он. — Я посажу тебя на колени и буду утешать.
   Он и улыбался, и хмурился одновременно. Мой облезлый бродяга, загадочный менестрель. Я знала, что если сяду сейчас к нему на коленки, то больше не слезу, и ни о каких попытках распутать ребус даже речи не пойдет. И я потеряю фору, и нас опередят, а Мораг и Ратер ушли в разведку, и Бог знает, что там с ними может приключиться.
   Наверное, все это отразилось у меня на физиономии, потому что Пепел разжал руки и встал.
   — Тебе надо подумать.
   Я кивнула угрюмо, но решительно. Магичка я или полотерка, в конце концов?
   — А я прослежу за нашей принцессой. Очень уж она решительно настроена. Как бы не влезла в свару…
   — Только… вы возвращайтесь поскорее. Я же тут с ума сойду одна.
   — Вернемся, конечно, — сказал он. — Конечно, вернемся.
   Взял свою палку и ушел.
   Я услышала, как снаружи щелкнула задвижка. Он меня запер. Чтобы не сбежала.
   Съев пару ложек брусники, я налила себе яблочного вина, забралась с ногами на постель и приготовилась думать. С чего бы начать? Мысли разбегались. Я ухватила за хвост ближайшую, самую навязчивую.
   Мысль была про Каланду.
   Каланда тут. Я почти уверена. Она тут, вместе с дочерью, вместе с колдуном. Почему мы посчитали, что колдун держит ее в плену? Может, наоборот, он опекает ее и поддерживает, может, он вообще ее любовник? Эта девушка, ее дочь, отнюдь не выглядела запуганной пленницей. Наоборот, в ней было что-то от Мораг… вернее, от самой Каланды — непоколебимое чувство собственного достоинства и уверенность в себе. Она привыкла приказывать. Она привыкла получать желаемое. Она пришла к перрогвардам одна, без сопровождающих. И без свидетелей. Она ни капельки не испугалась чудовища. Эта девушка не пленница. Мало того, она сама себе хозяйка. Если она и служит кому, то по собственному желанию, не по принуждению.
   Вспомни, можно ли было принудить к чему-то Каланду? Как бы не так!
   Она бросила Врана — Врана! — потому что они что-то там не поделили. Хлопнула дверью и ушла. И даже волшебник дролери не смог ее согнуть. Что говорить о каком-то человечьем колдуне…
   С другой стороны — ни шиша себе колдун! Приходит в королевский дворец как к себе домой, крадет роженицу с ребенком (или двумя), морочит головы лекарю и слугам, подкладывает кукол… что-то слишком сложно получается, громоздко. Многое оставлено на авось, на удачу, на случайность. И что-то я перестала понимать, зачем ему это было нужно. Ладно, Мораг он опасается, но если его цель — Найгерт, то Мораг можно просто отвлечь, заставить уехать на пару дней, и без помех сделать из худосочного короля маленький смирненький трупик. А если цель — не Найгерт, а Мораг… Что такого есть в Мораг?
   Ее боятся колдуны. Но я ее не боюсь.
   Потому что не колдунья, да? Фигуля вам на рогуле, я колдунья, и баста. Магия — это способ видеть мир, только и всего.Так говорит Амаргин. А уж он-то знает, что говорит.
   Что такого есть во мне, что нет у других колдунов?
   У меня есть фюльгья, а у других есть… у других есть гении! А гений — это некая бестелесная сущность, которую призывают, и которая остается с волшебником навсегда.
 
   — Люди придумали множество способов обретения магической силы, словно магия — это нечто такое, чем можно обладать, передавать другому, отнимать, ограничивать… извращать…
   — А евзар ен кат?
   Я уже лихо болтала задом наперед. Со стороны, наверное, казалось, что Амаргин разговаривает с сумасшедшей. Но мало-помалу я училась экономить слова и выражать мысли точнее. Особенно после того как вдосталь накочевряжишься, сломаешь мозги и вывихнешь язык, а тебя ехидно переспросят: «Что?»
   — Магия — это способ видеть мир, только и всего. Магии нельзя лишить, как нельзя лишить певца музыкального слуха, а художника — его таланта. Певцу можно проколоть барабанные перепонки, художника — ослепить, но эти увечья не отнимут у них того, что делает человека творцом.
   — Яигам — отэ тналат?
   — Не только. Кроме таланта требуется труд, желание, возможности. Некоторые люди от рождения имеют чуть больший чем обычно диапазон восприимчивости. Если его развивать — то получится неплохой колдун… или священник… или чудо-лекарь. Или поэт и певец, чье слово переворачивает сердца, вроде Золотого Арвелико или Анарена Лавенга. А может получиться великий полководец, вроде Черного Дага. Или великий король, вроде Халега Справедливого.
   — Йынреч Гад, тяровог, лыб монудлок. Льорок Гелах гом тьыб мокинбешлов?
   — Если бы захотел или посчитал нужным — отчего нет? А Даг колдуном не был, это людская молва его в колдуны записала.
   — У Агад илыб ыномед. Ловьяд лад уме вономед. Аз ушуд.
   — Чушь. Хотя доля смысла в этих заявлениях есть. Насчет демонов. К Дагу оно не относится, но существует масса учений, где основой магической практики является некая призванная сущность. Не обязательно демон, хотя частенько именно он. В смысле, сущность из Полночи, потому что Полночь легче призвать. Очень часто эта практика используется шаманами и колдунами языческих племен. В Ваденге и Кадакаре это излюбленный метод волшбы. Призвать полуночную тварь легко, выставить обратно трудно. Чтобы иметь возможность контролировать, их, как правило, накрепко привязывают к чему-нибудь. К предмету, к определенному месту, иногда к самому себе.
   — А ягьльюф — отэ от еомас?
   — То самое. Союз с фюльгьей — одна из разновидностей связи с потусторонней тварью. Так что ты, дорогая, уподобилась моим соотечественникам в языческих заблуждениях. Альдская и андаланская церковь в один голос объявят тебя продавшейся дъяволу ведьмой, и участь твоя видится мне печальной.
   — Ы! — сказала я с чувством.
   Добавить что-то более вразумительное я не могла. Меня уже объявляли ведьмой без всякой фюльгьи. И участь моя была печальна.
 
    Мда. Тогда мой дорогой учитель будто накаркал про печальную участь. В разгар н а шей беседы в амаргинову хижину заявилась самаКоролева и заявила, что мне пора уб и раться из Сумерек. П о тому что Ирис взял свое поручительство обратно.
    Тпррру! Свернули на страдания. Па-а-аворачиваем! Думаем дальше про колдунов и фюльгьи. И про гениев.
   «Человек не может колдовать без помощи высших сил» — говорила Ама Райна. Я ей верила. Но, встретившись с Амаргином, поняла как она ошибалась. Призвать гения — всего лишь один из способов причаститься волшбе. И далеко не самый лучший, потому что замыкает эхисеро в тесные рамки ритуала. Делай только так, и никак иначе, в древней книге все записано и объяснено, мудрость эхисерос оттачивалась веками…
   А своей головой подумать?
 
   ( …в сердцевине костра, в слепящей огненной мути, мечется двойная тень. Контур плывет от жара, плещут крыла, взмахивают руки, тонкая фигурка рвется на свободу, тварь из сажи и пепла вяжет ее хвостом, кутает крылами, кувыркается над головой. Крест-накрест чертят искры, в небо летит истошный вопль, АААААААААААА!!! )
 
   Кто назвал эту темную тварь душой любящего человека? С чего вы взяли, что душа умершего становится хранителем и источником силы для нового колдуна? Кого может призвать жертва, пусть даже и добровольная?