Лаургия Фрэнк. Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

приземистый фермер, силясь втиснуть на заднее сиденье большую корзину.
Маркэнд помог ему; корзина была громоздкая, но не тяжелая.
- Вы случайно не в Клирден едете?
- Да вроде того, - сказал фермер, которого звали Джекоб Лоусон. - То
есть я еду домой, а это еще миля с хвостиком в сторону от баптистской
церкви.
Они ехали вместе по утренним нолям. Фермер был занят рулем "форда",
первой своей машины, и молчал. Маркэнд вбирал в себя вместе с воздухом
холмистую землю (деревья, скот, каменные стены), позади вздымавшуюся к
небу, и был рад молчаливости своего спутника. Маркэнду хотелось стать
частью всего, что его окружало, забыть о фермере и о стуке мотора. Нервная
спазма сдавила ему горло, как всегда перед каким-нибудь решительным
поступком. Он чувствовал эту спазму шестнадцать лет тому назад, когда
умерла его мать и когда он приехал в Нью-Йорк; чувствовал, когда впервые
шел на работу в мастерскую мистера Девитта, чувствовал в свой первый день
в школе и в тот самый памятный вечер его детства, когда мать обняла его и
сказала: "Дэви, твой отец умер. Мы теперь одни с тобой". Спазма, которая
давит его грудь, словно напор жизни, сокрушающий его ленивую волю. Есть ли
и тут этот жизненный напор... в его бегстве в Клирден?
Фермер Лоусон осторожно вел машину. Встретив на пути большую выбоину,
он тормозил и потом снова набирал скорость, громыхая по медленно
поднимающейся в гору дороге.
- Придется им почистить эти лужи, - нарушил он молчание, - теперь,
когда всюду заводятся автомобили.
Маркэнду не хотелось отвечать. Фермер украдкой покосился на него. Потом
снова устремил глаза вперед на дорогу.
- Первый раз в наших краях?
- До девятнадцати лет я жил в Клирдене.
- С тех пор не бывали здесь?
- С тех пор - нет.
- Ну, это все равно, что первый раз. Старый город умирает, не падая,
точно прогнивший дуб. Но земля тут хорошая - мы, пришельцы, не жалуемся.
Маркэнд посмотрел на него: узкий лоб, слабая челюсть, острые глаза,
внимательно следящие за поворотами пути; за ним, у дороги, сучковатые
яблони, которые вот-вот зацветут. А над оставшимся за поворотом фруктовым
садом, над пастбищем сияло неизменно голубое небо.
- Да, сэр, - Лоусон вдруг сделался разговорчивым, - тише едешь, дальше
будешь. Горожане шьют сапоги. Мы сеем хлеб. Они едят наш хлеб, а мы носим
их сапоги. Так нет, им все хочется поскорее, этим спекулянтишкам с
Уолл-стрит и всяким прочим, которые хотят заправлять Америкой. Им, видите
ли, нужно продавать наше добро в другие страны, где мы не хозяева и
никогда хозяевами не будем, сколько б ни посылали туда солдат. Ну вот. А
потом - бац! Где-нибудь лопнет, как вот в Мексике, и стоп машина.
- Может быть, вы и правы, - сказал Маркэнд.
- Понятно, я прав. Я вам вот что скажу. - Лоусон замедлил ход. - Этот
новый президент Вильсон - сущее несчастье. В шестнадцатом году мы от него
отделаемся, будьте покойны... А уж тогда мы установим такие высокие
тарифы, каких еще никогда не было. Прикроем иммиграцию, - вы подумайте,
даже тут, в Клирдене, всякие итальянцы и поляки нахватали себе земли! И
потом мы, фермеры, будем торговать с городами, а города будут с нами
торговать. А все остальные страны пусть производят свои товары и делают
свои революции, и вообще - черт с ними!.. - Автомобиль остановился. - Ну,
вот и приехали. Теперь ступайте прямо по дороге. Там уж увидите Клирден -
или то, что от него осталось.
Лоусон фыркнул, и машина, точно проворная букашка, юркнула в сторону,
оставляя за собой черный след.
Через полчаса Маркэнд стоял перед Клирденом. Справа от него шел крутой
скалистый склон, на котором лепились домики; то поднимаясь, то падая, он
заканчивался там, где когда-то были каменоломни. Повыше домов склон порос
рощицей, весенняя дымка висела над оголенными деревьями и кустами; дальше
городок палисадниками спускался к лужайке с протоптанными дорожками и
церковью посредине - белым деревянным строением в строго классическом
стиле; а ниже лужайки проходила южная улица, застроенная более скромными
жилыми домами. Гордое сердце Клирдена - утратившее теперь свою гордость.
Даже на великолепной лужайке трава была местами вытоптана, исчезли белые
столбики, отмечавшие границы дорожек, тропинки заросли травой. Внизу, под
горой, в запущенных палисадниках угрюмо стояли дома богачей, куда Дэвида и
его мать почти никогда не приглашали; краска с них облупилась, и на окнах
покривились ставни. Долговечными и нерушимыми казались мальчику Дэвиду эти
особняки, как мрамор клирденских каменоломен. Но мрамор исчез, и вместе с
ним - величие этих особняков. Маркэнд почувствовал себя ограбленным, как
будто вдруг обесценился залог, неведомый, но надежный, который он хранил в
себе все эти годы. Грудь сдавило еще больше. - Что я делаю тут? - Ему
стало стыдно. - Зачем мне понадобилось увидеть все это? - Он вдруг понял,
что все эти годы, проведенные в Нью-Йорке, он не переставал любить
Клирден.
Чтобы обойти заброшенные усадьбы, он пошел по южной улице. Частые пятна
плесени лежали на стенах небольших домиков. Их когда-то веселая расцветка
- белый, солнечно-желтый; розовый кирпич - сейчас превратилась в унылую
пестроту. Калитки покосились, в садиках валялся мусор. Изредка попадались
прохожие или зеваки, сидевшие у ворот. Улица, которая вела к его старому
дому и дальше, к каменоломням, перешла в проезжую дорогу, обезображенную
развалинами лесопилки, обугленным остовом сгоревшего здания. Потом на
склоне горы, правее дороги, потянулась осиновая рощица, и Маркэнд снова
вдохнул запах свежего утра.
Поле, холм... здесь он играл мальчишкой. Через дорогу дом Горов
(по-прежнему чисто выбеленный); один раз миссис Гор встретила его, когда
он спускался с холма, и так сердито поглядела на него, словно он забрался
в ее сад. Маркэнд смутно помнил миссис Гор. Но она прерывала свое
неприветливое затворничество и приходила к ним в дом ухаживать за его
матерью в последние месяцы ее жизни. Она никогда не разговаривала с ним,
только раз, когда он спросил, поправится ли мать, она ответила: "Не
задавай глупых вопросов. В мире и без них довольно шума". Все-таки, хотя
он ее почти не знал, она ему нравилась - так же бессознательно, как не
нравился ее муж, который всегда стоял за своим прилавком, такой холодный и
сухой. - Живут ли они все так же молчаливо и замкнуто? - подумал он.
Дорога вдруг круто повернула на северо-запад и пошла в гору: его дом.
Маркэнд поставил чемодан на дорогу и посмотрел на свой дом. Он его не
чувствовал своим, это маленькое, похожее на ящик строение, желтое, в
грязных пятнах, заколоченное досками, в зарослях болиголова. Дом стоял на
пригорке, футов на десять выше дороги; шестнадцать лет опустошенности
сделали его чуждым. - Это мой дом. - Маркэнд ощутил томительное желание
снова наполнить его собой.
Он поднялся по кирпичным ступеням, поросшим сорняками, увидел, что
навес над крыльцом прогнулся под тяжестью многих снегопадов, и обошел
вокруг дома. Крыши дворовых построек протекали, полы сгнили; но сарай
уцелел, и в нем до сих пор лежали несколько сухих поленьев и немного
хворосту. Ставень одного из окон столовой совсем сгнил, и стекло было
разбито. Маркэнд вынул складной нож из кармана, снял с ржавых петель все
ставни и сложил их на дворе. Он вставил в замочную скважину ключ - мистер
Тиббетс его передал ему с такой осторожностью, словно в ключах длиннее
шести дюймов было нечто непристойное, - и пошел в кухню.
На него пахнуло холодной сыростью, заставившей его вздрогнуть; он
застегнул пальто и раскрыл окна апрельскому утру. Потом он прошел в
столовую, соседнюю с кухней. Круглый красный стол, тяжелые кожаные стулья,
массивный резной буфет, который его отец каким-то образом ухитрился
привезти из Германии, теперь еще больше загромождали тесную комнату.
Маркэнд почувствовал, что он не один. Он услышал шорох, потом глухой стук:
о потолок ударилась птица. Отскочив, она упала на пол, вспорхнула, стала
кружить, приближаясь к открытому окну; пролетев мимо, ударилась о стену,
отпрянула назад. Скоро в своем слепом бессилии измерить этот странный
замкнутый мир она, должно быть, расшибется насмерть. Теперь она билась на
полу, мигая на свет. Маркэнд пошевелился; птица стремительно взлетела
вверх, упала на стол, мотнулась к окну, снова не попала в него и рикошетом
от стены отлетела в дальний угол. Она затихла на полу, неподвижными
глазами глядя на человека. Маркэнд лег на пол и, не сводя с птицы глаз,
ползком, потихоньку стал подвигаться к ней. Он накрыл ее ладонью, встал,
протянул руку за окно и разжал пальцы. Ласточка вспорхнула, поднялась
широкими кругами, растворилась в утре.
Маркэнд пошел наверх, в комнату, где до самой своей смерти спала его
мать и до самой своей смерти спал вместе с ней отец. В ней было холодно и
темно, как в могиле. Он снова спустился в сарай, нашел лесенку и снял
ставни со всех окон верхнего этажа. Теперь комната его матери засветилась
воспоминаниями, исходившими от хорошо знакомых вещей: голубая лампа у
постели, лоскутное покрывало, качалка с красными кистями, маленький
фарфоровый подносик с булавками. Он прошел в свою комнату; даже сейчас,
когда во всем доме пел мягкий солнечный день, она казалась склепом.
Он тщательно осмотрел потолки и обнаружил только одну значительную
трещину, над каморкой рядом с его комнатой. В чулане под лестницей он
нашел свой ящик с инструментами, которые были покрыты ржавчиной, и связку
старых, полуистлевших от времени газет. Он развел огонь во всех печах,
чтобы проверить дымоходы; тяга была в исправности. Тогда, поеживаясь, он
вернулся в кухню; казалось, в ржавом и почерневшем железе печей скопился
холод многих зим. Он сел и на клочке бумаги, который нашел у себя в
кармане, набросал список всего, что необходимо было купить.
Когда, возвращаясь к себе, он проходил мимо дома Горов, было уже около
полудня. Дебора на кухне готовила свой одинокий обед. Ее сын приезжал в
неопределенные дни, и у нее всегда готовы были для него мясо и пирог. На
южном конце лужайки Маркэнд нашел дом с вывеской: "Обеды". Незанятые места
за столом, заполнявшим почти всю комнату, грязно-серая скатерть, почти
такой же грязно-серый потолок вызвали в нем такое чувство, словно он
собирался пообедать в гробу. За столом сидели три дамы с трясущимися
головами, настолько ослабевшие памятью, что не узнали его, хотя он был
уверен, что они хорошо знали его мать. Сидела старая дева лет тридцати,
учительница, с кожей нечистой, как воздух в душной комнате, и злыми
глазами... злыми, быть может, оттого, подумал Маркэнд, что ее так
преждевременно похоронили. Другие посетители были мужчины, которые
запомнились Маркэнду по воротничкам: у одного шея и голова торчали из
воротничка, как у страуса; другой весь ушел, как черепаха, в потрепанный и
измятый воротничок; третий был красивый молодой человек с таким же жестким
выражением лица, как его жесткий крахмальный воротничок.
У западного конца лужайки расположены были лавки. Маркэнд обрадовался,
что у бакалейщика ему отпускал мальчуган, который никогда не знал
Маркэндов. Но в мелочно-скобяной лавке все так же ханжески поглядывал
из-за прилавка старый Сэм Хейт, в том же сюртуке покроя "принц Альберт", в
том же черном атласном галстуке.
Он не узнал Маркэнда.
- Дом Маркэндов, вы говорите? - протянул он, получив деньги и пообещав
доставить покупку. - Да он сколько времени пустовал.
- А теперь вот больше не пустует.
- Сколько времени пустовал, - вслух размышлял мистер Хейт, для которого
всякая перемена казалась подозрительной и зазорной.
Рядом с почтовой конторой стоял Дом юбилеев, в котором несколько лет
помещался музыкальный класс Адольфа Маркэнда, после того как ежедневное
путешествие поездом в Уотертаун стало для него чересчур утомительным.
Башенка с табличкой "1876", четырехугольное краснокирпичное здание, нижний
этаж заново отремонтирован. Два больших окна, похожих на витрины городских
магазинов, выступали над тротуаром. На стеклах Маркэнд прочел:

КЛАРЕНС ДЕЙГАН
Агент по недвижимости

а внизу - более скромным шрифтом:

Страхование имущества
Строительные материалы
Уголь и дрова
Похоронное бюро.

Когда он толкнул дверь, зазвонил колокольчик. Из-за конторки в глубине,
за деревянным барьером, поднялся кряжистый мужчина и вышел ему навстречу.
На нем был клетчатый костюм, бриллиантовая булавка в галстуке; голова его
напоминала голову бульдога светлой масти. Маленькие глазки оглядели хорошо
одетого незнакомца, и холеная рука указала ему на стул.
- Благодарю вас, - сказал Маркэнд. - Я не сяду. Я только хочу заказать
уголь и дранку и немного тесу...
Дейган был господином нового Клирдена. Вместе со старшиной Демарестом,
который составил себе состояние на мраморе, но успел вложить часть его в
железнодорожные акции до того, как заглохли каменоломни, он скупил за
бесценок плодородные земли - земли, которыми пренебрегали в индустриальную
эру Клирдена, - и теперь продавал их по закладным людям типа Джекоба
Лоусона. Когда Маркэнд вошел, Дейган принял его за будущего покупателя
дома или фермы. Дейган знал в лицо каждого землевладельца и каждого
арендатора от Уотертауна до Личфильда.
- У вас здесь ферма, сэр? - он был озадачен.
- Нет, - Маркэнд старался говорить как можно непринужденнее, - у меня
здесь дом. - Последовала пауза. - Может быть, вы знаете его? Дом
Маркэндов.
Глаза Дейгана вонзились в него.
- Черт подери! Вы - молодой Маркэнд?
- Да.
До Дейгана время от времени доходили неопределенные слухи о его успехе,
богатстве.
- Садитесь, сэр.
Маркэнду пришлось повиноваться.
- Чрезвычайно рад вас видеть, сэр. Не припомню, встречались ли мы в
былые годы. Постоите, должно быть, лет десять...
- Шестнадцать.
- Но я слыхал о вас, мистер Маркэнд.
Он пододвинул себе кресло, удобно уселся в нем и вытащил из жилетного
кармана две сигары.
- Нет, благодарю вас.
Раскуривая свою сигару, мистер Дейган не переставал удивляться: - Если
этот молодчик богат, что ему тут нужно, в его грошовой лачуге у
каменоломен? Слоняется без дела? Хочет иметь загородную усадьбу? Не
угадаешь.
- Думаете пожить здесь, у нас?
- Да, некоторое время.
- Если я чем-нибудь могу быть вам полезен, прошу рассчитывать на меня.
Услуги - моя специальность. Разрешите спросить - вы приехали один?
- Да.
- Вы хотите нанять кухарку?
- Нет, я хочу только дать заказ.
Дейгану ничего не оставалось, как записать на листке бумаги все
требуемое. Маркэнд встал.
- Так если хоть как-нибудь я могу помочь вам устроиться...
- Благодарю. - Маркэнд знал, что не захочет увидеть этого человека в
другой раз. Какова бы ни была цель его приезда в Клирден, этого человека
он больше не должен видеть.
- Не думаю, что мне понадобится что-нибудь, мистер Дейган.
- Но разрешите спросить, кто вам будет делать ремонт? Я мог бы послать
вам надежного человека...
- Я все буду делать сам.
Маркэнд сказал это мягко, но определенно и выдержал пристальный взгляд
Кларенса Дейгана.
- Я хотел бы уплатить вам сейчас же. - Он положил на стол ровно
столько, сколько требовалось. - До свидания, - сказал он.
Дейган молчал.


Дебора Гор вешает белье на веревку позади дома; безотчетное побуждение
заставляет ее обернуться и поглядеть на дорогу: тот же мужчина, на этот
раз без пальто и со свертками в руках, снова идет в том же направлении. -
_Это Дэви Маркэнд_. - Другое безотчетное побуждение заставляет ее снова
заняться своим бельем.


Когда Маркэнд вернулся, в доме стоял нежный запах апреля. Он развел
огонь в печке, сварил себе кофе и решил, что с утра первым долгом починит
протекающую крышу. Сегодня он будет отдыхать. Он устал. - Вероятно, я не
чувствую ничего именно потому, что устал и взволнован. - Он мало спал
прошлой ночью - он был с Элен, в своем нью-йоркском доме! Был близок с
ней, так близок, как никогда, слишком близок, чтоб испытать наслаждение. А
теперь так далек! Многое предстоит понять в свое время. Но сейчас ему
нужен сон, и его ждет работа.
Он нашел одеяло в сундуке из кедрового дерева на чердаке, куда вела
лестница из верхнего этажа. Он проветрил его под вечерним солнцем и
приготовил себе постель, свою старую постель. При свече (лампы и керосин
принесут только завтра утром) он съел скромный ужин, сидя у самой печки в
кресле-качалке своей матери.
Стояла тишина; было еще слишком холодно для сверчков и древесных
лягушек. Он был один; даже мыши, которые всегда беспокоили его мать, давно
уже покинули дом. Маркэнд услышал скрип качалки и встал. Мысль, что он
сидел на ее месте, заставила его вздрогнуть, словно мать была здесь. Он
смотрел на ее пустое кресло и чувствовал безмолвие мира; он знал, что в
мире нет пустоты, нет безмолвия и нет отсутствия. Он радовался, что он
здесь, сам не зная почему; радовался, как много лет тому назад, когда
впервые обнял Элен. - Странная мысль! - Внезапно сон овладел им. Он
услышал знакомый низкий голос матери: "Дэви, у тебя глаза слипаются. Иди
спать".
Он взял свечу, пошел наверх; спал он без сновидений.
Взошедшее солнце ударило ему в лицо и заставило раскрыть глаза. Он
лежал, взмокший от пота, чувствуя приятную расслабленность, под своим
старым одеялом, в своей старой комнате. Ему захотелось выкупаться. Он
сбросил пижаму и голый побежал на задний двор. Холодная трава смеялась его
ногам, воздух, еще не прогретый солнцем, щипал тело; потребность ощутить
прикосновение холодной воды исчезла в нем; ему захотелось солнца. Маркэнд
разостлал одеяло и лег на него голый. Воздух и земля были холодные, но
солнце приласкало его. Прикосновение солнечных лучей было чувственно; ему
стало приятно, как женщине, которую любимые руки ласкают на неудобном
ложе, и наслаждение пересиливает в ней чувство неудобства. Он вспомнил о
работе, которая его ждет, оделся и не успел еще кончить завтрак, как от
Хейта и Дейгана принесли заказанное им.
Десять дней Дэвид Маркэнд работал в доме - сначала медленно, отдыхая
подолгу от непривычных усилий, потом все быстрее и увереннее, по мере того
как к нему возвращались навыки проведенной в Клирдене юности, и все глубже
погружаясь в эту чисто физическую жизнь. Он починил крышу; исправил навес
над крыльцом и выкрасил его; заменил разбитое стекло новым; отремонтировал
пристройку; аккуратно сложил дрова в сарае и приладил небольшой ящик для
угля; провел трубу от колодца к кухонному насосу. Он навел порядок в
чулане; тщательно выскреб и вымыл весь дом водой с мылом (это было самое
трудное); проветрил погреб; выполол сорняки на крыльце и дорожке. Он
выходил из дому, только когда ему нужно было купить что-нибудь, платил за
все наличными и уносил покупки домой. Он ел простую пищу, чаще всего
консервы, и спал без сновидений от ужина до завтрака.
Погода изменилась, стало холодно; два дня шел дождь, а потом целую
неделю резкий северный ветер не давал проясниться небу. Он почти не
замечал этого; окружающего не существовало; не существовало ни внутреннего
мира, ни прошлого, с его неотступными воспоминаниями. Был человек, который
работал головой и руками, приводя в порядок свой дом. Вот он проснулся, и
теплое майское солнце, как в первый день, раскрыло ему глаза. Он лежал
мигая, потревоженный и обласканный солнцем. Он сытно позавтракал - яйца,
фрукты и кофе - и увидел, что работа почти кончена и дом приведен в
порядок. В это утро он первый раз вышел на прогулку и пошел по тропинке,
ведущей от его дома мимо каменоломен, к северу. Природа еще дремала; почки
на кленах, крокусы, цветы кизила, даже фиалки, словно волшебные частицы
солнца, висели в сырой полутьме леса. Потный и усталый, он возвратился
домой. Лес не принял его, и ему было не по себе. Он пересмотрел запасы в
своей кладовой - бобы, сардины, ветчина, хлеб - и в первый раз остался
недоволен. Ему захотелось настоящего обеда. Пойти куда-нибудь. Но куда? Не
в это же могильное заведение - "Обеды"? Может быть, к какому-нибудь
фермеру поблизости?.. К Лоусону, который привез его в Клирден? У Лоусона к
обеду, вероятно, пышки и свинина. Не то. К кому же еще? Он схватил свою
шляпу и вышел на дорогу. Дом Горов, и над ним дымок, как песенка, вьющийся
из трубы. Что стоит постучаться?
Миссис Гор отворила дверь.
- Войдите, - сказала она. Он тотчас же увидел, что она узнала его, и не
захотел говорить об этом. Но она как будто ожидала его прихода. - Вы
хотите пообедать? Будет готово через двадцать минут.
- Миссис Гор, как вы догадались?..
- Мы ведь соседи, не так ли? Долго ли молодой человек может
довольствоваться собственной стряпней?
Снова он почувствовал себя мальчишкой. Когда ему было семнадцать лет,
она говорила с ним, как с ребенком; теперь - как с юношей.
- Это очень мило с вашей стороны, миссис Гор. Через двадцать минут, вы
говорите?
- Ну, скажем, через полчаса.
- Я прогуляюсь немного и вернусь сюда. Я хочу подняться на этот холм
напротив. Я когда-то играл там...
Ее серые глаза стали жестче, но она не сказала ни слова.
Когда он возвратился, она сразу провела его в кухню, где стол был
накрыт на двоих. На окнах висели чистые белые занавески, и сквозь них
пробивалось солнце. Он поел очень вкусно: свинина с яблочной подливкой,
печеный картофель, теплое молоко, ржаной хлеб, горячий пирог с изюмом. Она
подала ему все, а потом села сама рядом с ним: они ели молча.
- Хотите еще чашку чаю?
- Миссис Гор, вы не представляете, как я вам благодарен!
Он не боялся, что она станет задавать ему вопросы, на которые трудно
будет ответить: зачем он здесь? что он здесь делает? Ему было хорошо
сидеть за столом напротив этой женщины, которая подымала глаза от своей
тарелки только для того, чтобы взглянуть в его тарелку и подать ему еду.
Сейчас, когда он осознал странное спокойствие, овладевшее им за этим чужим
столом, ему стало не по себе. Он торопливо доел пирог, проглотил чай.
- Вы должны разрешить мне заплатить за это, миссис Гор.
- Вы придете еще?
- Конечно нет, если вы не позволите мне платить.
- Я буду ждать вас завтра к двенадцати. Довольно с вас и того, что
завтрак и ужин придется готовить самому. Обед для вас всегда будет готов
здесь. Платить можете в конце недели.
Он протянул ей руку; ее рука, твердая и неподвижная, не ответила на
пожатие.


Он лежал возле дома на солнце и чувствовал, что ему не по себе и что он
ждет завтрашнего обеда. Работа была кончена. Нужно найти какое-нибудь дело
или по крайней мере понять, зачем он приехал в Клирден. На чердаке были
шкатулки со старыми письмами и несколько книг, на которых отец надписал
свое имя затейливым готическим шрифтом. Заняться чтением? Ему не
хотелось... Кругом были рощи и поляны, деревенская природа, которую он так
любил, по которой так часто тосковал весной в городе. Гулять, узнавать
знакомые места? Ему не хотелось... Еще оставалось что-то, что нужно было
сделать, но он не знал что. Он заснул, лежа на своем коврике. Потом вдруг
он сообразил, что стоит и осматривает маленький участок земли позади
своего коттеджа. Там росли две-три яблони, источенные временем и червями,
но во мраке узловатых сучьев пели ярко-зеленые побеги. Под беспорядочной
зарослью кустарников и сорных трав лежала хорошая, плодородная земля. Он
понял, что привлекло его к этому участку; ему захотелось иметь сад. Это
бессознательное пробуждение в поисках места для сада дало ему уверенность.
- Тревожиться нечего, - сказал он вслух, - я двигаюсь, я иду вперед.
Меня не надо подталкивать.
Миссис Гор приветствовала его бесстрастно, словно он был лишь частью
майского полудня. Снова он молча сидел за столом, но на этот раз она время
от времени поглядывала на него и улыбалась, по-своему давая понять, что
она рада его присутствию. Маркэнд нашел, что она мало изменилась со времен
его юности. Тогда она была молодой женщиной, прикованной к старому мужу.
Но ее крепкое, сильное тело казалось вне возраста: тогда в нем не было
цветения молодости, теперь не чувствовалось разрушительной тяжести лет. А
ведь для женщины шестнадцать лет - долгий срок.
- Скажите мне, - спросил он, - нет ли здесь у кого-нибудь поблизости
плуга и лошади, чтобы помочь мне разбить сад?
- На каменоломнях живет один поляк. Его зовут Стэн. Он работает
поденно, нанимается на всякую работу.
- Стэн, вы говорите? Хорошо, попытаюсь разыскать его дом.
- Он один только и уцелел на каменоломнях. Пройдете мимо развалин лавки
моего мужа и сейчас же увидите... Значит, вы решили остаться здесь на все
лето, раз хотите завести сад?
- Сказать правду, я сам не знаю, - улыбнулся он. - Но останусь я или
нет...
- Вы не такой человек, - она прервала его, и он почувствовал на себе ее
серые глаза, - не такой человек, чтобы посадить семя и не дать ему взойти.
Хоть вы сами этого не знаете.
Ему нечего было ответить; она просто _сказала_ ему об этом, и в глазах
у нее было странное ликование.
За лугом, заваленным ржавыми обломками машин, котлов, резаков, вставали
хмурые, серые очертания каменоломен. Трава и кустарники разрослись вокруг,
и вход зиял, как рана. Влево тянулась низина, не загроможденная
развалинами, но сырая; посреди нее, в отдалении, виднелась небольшая
ферма. Маркэнд шел по старательно усыпанной золой тропке, между кучами
сожженных прошлогодних сорняков, сквозь которые пробивалась молодая
зелень.
Ферма оказалась простой одноэтажной хижиной из некрашеного теса,
полусгнившей и починенной во многих местах, с примыкавшими к ней сараями и
амбарами. Девочка лет семи, в стареньком пальтишке, отороченном изъеденным
молью мехом, играла на дворе среди цыплят, консервных банок, кошек,