Лаургия Фрэнк. Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

переговоров было: "Добыча угля должна идти бесперебойно". Губернатор
отправил в Хоутон еще три полка и поручил своему секретарю (воспитаннику
Гарвардского университета и члену Социалистического клуба) составить
воззвание о законе, порядке, неотъемлемых правах трудящихся и об
анархистской опасности, занесенной из охваченной войной Европы. Неделю
спустя (это было в сочельник) к платформам товарной станции Хоутона
подошли специальные поезда под усиленным конвоем войск. Высадились люди с
потухшим взглядом, без лиц (у таких, как они, нет лиц), - люди, с которыми
не пожелали бы знаться хобо и которым последний бродяга не пожал бы руки.
Штрейкбрехеры - подонки копей, неудачливые шахтеры и неудавшиеся
преступники, англосаксы, негры, славяне, евреи, итальянцы, метисы - были
водворены в копи, и шахты начали работать. На Уолл-стрит две или три
угольные компании за четыре часа (это было в сочельник) наверстали все
потерянное за две недели.
В своих уютных кабинетах священники просматривали рождественские
проповеди, в которых особенно подчеркивалась необходимость мира на земле,
любви к ближнему и (в качестве временного мероприятия) необходимость
выслать за пределы страны всех иностранных смутьянов. У шахтеров в рабочих
поселках истощались последние запасы бобов и кукурузы, от которых у детей
был понос. Маркэнд съездил в ближайший большой город, потребовал по
телеграфу денег, снарядил десять грузовиков с мукой, молоком, свининой,
апельсинами, картофелем и сам отправился с ними в Хоутон. В сочельник, на
последнем перегоне перед Беддо, из кустов появился отряд людей шерифа;
Маркэнда и шоферов угнали в горы, а машины были сброшены в пропасть. Люди
шерифа только исполняли приказ. В округе было объявлено военное положение,
и охрана получила специальное предписание из генерального штаба:

"До тех пор пока округ находится под военным контролем, воспрещается
оказывать какую бы то ни было помощь членам какой бы то ни было местной
организации и их семьям, иначе как через соответствующие военные
учреждения".

Фермеры все же пытались контрабандой доставлять провизию в шахтерские
поселки, но усилившая свою бдительность охрана избивала их и отнимала
припасы. Забастовщики и их семьи были обречены на голодную смерть.
Присяжные писаки Американской лиги индустриального просвещения выстукивали
на машинке сообщения о благотворительной деятельности солдат, Красного
Креста и дам-христианок Хоутона, которые, как говорилось в сообщении,
раздавали молоко всем "достойным младенцам". "Ни один американец, -
говорилось в сообщении, - не умирает с голоду". Эти радостные известия
печатались во всех газетах рядом с рождественской речью президента и
печальными сообщениями о голоде в Румынии и в России.
Руководители забастовки обратились с воззванием к дирекции шахт, Союзу
граждан и местным властям округа и штата. В нем говорилось:

"Вы ответили на наше предложение вступить в переговоры поджогами и
убийствами.
Вы нарушили наше право петиции, стреляя в безоружных.
Вы пулеметами преградили нам путь в город.
Вы послали наемных убийц, одетых в форму полиции штата и получающих от
него деньги, поджечь наши дома.
Вы уничтожили и разграбили съестные припасы, купленные нами или
посланные нашими друзьями.
Вы обрекли на голодную смерть наших жен и наших детей.
Вы наводнили всю страну клеветой на нас.
Теперь, чтобы окончательно погубить нас, вы решились открыть шахты,
поставив в них штрейкбрехеров, набранных по городским трущобам.
В то же время мы старались сдержать возмущение рабочих, что нам в
значительной мере удалось, за исключением одного случая насилия,
совершенного несколькими людьми, обезумевшими от горя, когда их дома
сожгли, их жен убили, их детей обрекли на голод.
Мы терпеливо ждали. Больше ждать мы не будем.
Вы объявили нам бесчеловечную войну. Как американцы, мы должны ответить
вам войной.
Вы хотите отнять у нас жизнь. По крайней мере мы встретим смерть в бою.
Вот наш ультиматум:
ЗАКРОЙТЕ ШАХТЫ И УДАЛИТЕ ШТРЕЙКБРЕХЕРОВ.
ОСВОБОДИТЕ НАШИ СЕЛЕНИЯ ОТ УБИЙЦ, ОДЕТЫХ В ПОЛИЦЕЙСКУЮ ФОРМУ.
ПРИМИТЕ ДЛЯ ПЕРЕГОВОРОВ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ НАШЕГО ПРОФСОЮЗА.
ЕСЛИ ВЫ НЕ ПОДЧИНИТЕСЬ В ТЕЧЕНИЕ СОРОКА ВОСЬМИ ЧАСОВ, МЫ СНИМАЕМ С СЕБЯ
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ПОСЛЕДСТВИЯ".


День, догорев, мягко утонул в снегу. В белом сумраке гор небольшая
группа людей спускалась к сверкавшим внизу городским огням. Их было
пятеро: вооруженные винтовками местные руководители профсоюза, в прошлом
стойкие республиканцы и ревнители церкви. Выйдя на шоссе, они разместились
в двух закрытых автомобилях: цепи звякнули на снегу, и машины покатили в
Хоутон.
Они очутились наконец в низкой комнате, уставленной по стенам
собраниями законов в желтых переплетах. У длинного стола сидели рядом
четыре человека, напротив стояло пять свободных стульев. Все четверо
поднялись. Лоури, крупнейший из местных углепромышленников и самый богатый
человек в Хоутоне, был приземист, с жабьим туловищем и красным лицом, на
котором светились зеленые глазки и рот захлопывался, точно капкан. Рядом с
ним был судья Фритер, местный представитель окружного суда Соединенных
Штатов, огромный мужчина с высоким лбом, седыми локонами, орлиным носом и
свирепыми маленькими глазками. По другую сторону Лоури, поигрывая значком
Фи-Бэта-Каппа [значок, указывающий на принадлежность к одному из
студенческих объединений], стоял прокурор округа, Линкольн, низколобый
молодой человек, аккуратный и подобранный; а рядом с судьей находился
человек с круглым как луна лицом, с глазами водянисто-голубого цвета,
приплюснутым носом и пухлыми ручками - губернатор штата Гарент. Лоури
представил всех, начав с губернатора. Они пожимали шахтерам руки, повторяя
без конца:
- Очень рады познакомиться, сэр.
Шахтеры бережно уложили ружья под стол; потом все в ледяном молчании
опустились на свои места. На одно мгновенье над столом между ними нависла
истина. Губернатор раскрыл рот, чтобы ее рассеять; вибрирующий тенорок,
исходивший от его лунного лика, бархатом ласкал уши сидящих рядом, но
чувствовалось, что даже в отдаленных отрогах Апалачских гор он был ясно
слышен. Губернатор сказал:
- Друзья мои, я предпочел явиться сюда к вам, вместо того чтобы вызвать
вас к себе, как полагается губернатору. Я ведь сам родился в соседнем
округе, чуть подальше отсюда, в долине. Я себя здесь лучше чувствую,
как-то мне тут больше по себе, чем в столице. - Губернатор усмехнулся, но
тут же его лицо торжественно вытянулось. - Итак, раз уж я здесь, я хочу,
чтобы вы мне рассказали, чего вы хотите, во всех подробностях, хоть бы нам
пришлось просидеть до зари. А прибыл я сюда, чтобы сказать вам как
губернатор вашего штата: если только вы имеете право на то, чего
добиваетесь, если, повторяю, вы, как американцы, имеете право на это, -
клянусь богом, господа, вы получите свое!
Лейф Логан, представитель горняков, стал говорить об основном
требовании бастующих: о праве вступать в любой союз по своему желанию.
Товарищи помогали ему. Хозяева слушали с деланным уважением и ловко
сворачивали на другой вопрос: отчего, собственно, началась стачка? Что за
недоразумения с заработной платой, рабочим днем, лавками и квартирами
компании, с шахтной охраной и весовщиками? Они хотят знать, в чем дело.
Они _должны_ знать. Можно было подумать, что они свалились с луны, и до
этого момента им ничего не было известно. Они перешли на конфиденциальный
тон. Они рассказывали шахтерам о все возрастающих налогах, о конкуренции
других угольных копей, о распределении дивиденда и об убытках компании.
Они приводили цифры... ошеломляюще точные, неоспоримые цифры. Они выражали
удивление по поводу образа действий некоторых шерифов и стражников; но
ведь это исключения, конечно, нет правил без исключений. Когда они
услышали о том, что дети шахтеров не получают молока, губернатор поднялся
со своего места, сжав кулаки, и обрушился громом на Лоури и Линкольна.
Затем, не приняв никакого решения, но распространяя вокруг себя атмосферу
доброты и человечности, они перевели разговор на вопрос о профсоюзе.
Кто такой Джон Берн? Что знают углекопы, добрые граждане и добрые
христиане, об Индустриальных рабочих мира? Губернатор разводил руками и
поднимал их к небу, глядя прямо в глаза каждому из пяти шахтеров. Он
откроет им, с кем они водили дружбу и устраивали заговоры. Тогда, быть
может, зная из Библии, что грешников не минует гнев божий, они поймут, за
что страдают жители гор - его родных гор, помоги им, боже! - за что
страдают даже их дети, ибо господь карает до третьего и даже до четвертого
колена... Голос его упал до выразительного шепота. Индустриальные рабочие
мира - это атеисты, анархисты, изменники. Говорил ли им об этом Берн? Это
признанные враги бога, правительства, всех законов, гражданских и
церковных, враги конституции. Они против брака, они проповедуют свободную
любовь и обобществление женщин. Говорил ли Берн об этом углекопам? Судья
Фритер привел примеры из истории этой организации: убийства в Айдахо и
Колорадо, бомбы, сброшенные в Неваде, резня в Калифорнии, предательства,
саботаж, бунты в Орегоне и Вашингтоне... И все это - открыто! В то время,
когда весь мир охвачен войной с гуннами и Америка вот-вот вступит в бой!
Какой же здравомыслящий человек не поймет, кто прячется за спиной этих
негодяев? Гунны думают, что простодушных американских фермеров и рабочих
нетрудно провести.
- Но жители наших гор не так просты! - гремел губернатор. Он охотно
допускает, что Джон Берн и его любовница Джейн Прист не открыли всей
правды его горным братьям. Но разве удивительно, что Союз граждан, зная
правду, с предубеждением относится к углекопам? Что вся страна, зная
правду, остается глуха к их страданиям? - Как бы вы сами поступили,
господа, если бы человек, который заведомо водится с убийцами, пришел к
вам с жалобой на свою беду; легко бы вам было выслушать его?
Тут вмешался Лоури: Ассоциация шахтовладельцев давно уже решила
удовлетворить большинство требований углекопов. Но как вести переговоры с
изменниками и атеистами?
- Мы готовы, господа, повысить расценки на десять процентов, установить
восьмичасовой рабочий день и отменить систему бон... которая, впрочем,
была введена исключительно для удобства шахтеров и их семей. Между
предпринимателями и рабочими нет конфликта, но - черт подери, господа! -
есть конфликт между добрыми американцами и анархистами. Да - черт подери,
господа! - есть и всегда будет!
- Если возникнет необходимость, - сказал судья, - вся армия Соединенных
Штатов будет поднята против тех, кто сознательно или невольно участвует в
подстрекательстве к государственной измене.
Губернатор Гарент печально покачал головой, продолжая при этом отечески
улыбаться.
- Вы сами, ребята, испортили дело. Это святая правда, друзья мои. Сами
испортили дело. Вы сделали так, что предприниматели, несмотря на все свои
злоупотребления, - он грозно обернулся к Лоури, - несмотря на эксплуатацию
рабочих, стали пользоваться сочувствием всех добрых христиан.
- Вы, - сказал Линкольн, - лишили нас возможности привлечь на вашу
сторону закон. Как могли мы это сделать, зная, что вы следуете за
анархистами и изменниками?
Шахтеры заволновались. Будь здесь Берн, он бы уж сумел им ответить. А
впрочем, пусть говорят голубчики - Берн им ответит; пусть они только
выговорятся, а там сумеем заставить их выслушать Берна... Огневую завесу
слов нельзя было прорвать; один за другим все четверо палили непрерывно, и
немногоречивым, не привыкшим к подобным разглагольствованиям шахтерам не
удавалось вставить ни одного слова. Они откинулись на спинки стульев,
оставив свои соображения при себе.
Вдруг Гарент спросил:
- Берну известно о том, что вы сегодня здесь?
...Ага, - подумал Логан. - То-то! Испугались...
- Нет, сэр, - протянул он. - Нас просили никому не говорить об этой
встрече.
- Никто не знает о том, что вы пошли сюда? - спросил Линкольн.
- Нет-нет, никто, - сказали углекопы.
- Прекрасно, - сказал Линкольн. - Так вот: мы ничего бы так не хотели,
как встретиться лицом к лицу с Берном. Получить возможность сказать ему
все то, о чем мы говорили с вами.
Этого Логан никак не ожидал; заявление Лоури сбило его с толку.
- Задать ему несколько вопросов о том, как он смотрит на конституцию, -
сказал Фритер.
- И на религию, и на брак, - добавил Линкольн.
Губернатор пристукнул кулаком по ладони другой руки.
- Вот что! - Он вытащил из жилетного кармана огромное вечное перо,
инкрустированное золотом, из бумажника достал листок бумаги и принялся
быстро строчить. Потом сунул листок Лоури и Линкольну. - Подпишите, -
бросил он им сердито.
Те прочли написанное, и на их лицах отразилось неудовольствие. Они
оглянулись на губернатора, увидели в его взгляде приказ и подписали
бумагу.
Гарент обратился к углекопам:
- Вот тут написано, что Ассоциация шахтовладельцев и Союз граждан
согласны начать переговоры с представителями вашего профсоюза. Подписали
руководители этих организаций - мистер Лоури и мистер Линкольн. Они
приглашают ваших вождей в Хоутон. Мы особенно хотели бы встретиться с
Берном в вашем присутствии...
- Завтра вечером, - мягко вставил Линкольн.
Губернатор оглядел своих соседей.
- Да, это самое удобное, - сказал он. - Назначим на завтрашний вечер. -
Он приписал это на своем листке. - Пусть Берн явится сюда, и эта женщина
тоже. Насколько мне известно, - глаза его приняли печальное выражение, -
она пользуется влиянием среди ваших женщин.
Логан и его товарищи были ошеломлены. Их недоверие ко всем
клеветническим нападкам на Берна основывалось на убеждении, что нападавшие
не осмелились бы встретиться с Берном и повторить все это ему в глаза. Они
были глубоко уверены, что именно поэтому Берна сейчас нет среди них. Но
вот противник сам ищет встречи с Берном, чтобы высказать ему все свои
обвинения. Искренность губернатора и его сподвижников не вызывала
сомнений.
- Если вы устроите это, - говорил Лоури, - я, как президент Ассоциации
шахтовладельцев, в присутствии губернатора штата даю вам слово, что
большинство ваших требований будет удовлетворено.
- А я, - сказал Линкольн, - как председатель Союза граждан, обещаю вам
сделать все, от нас зависящее, чтобы помочь вам добиться этого.
- Не беспокойтесь, Берн придет сюда, - сказал Логан.
Судья Фритер взял письмо, сложил его, запечатал и вскрыл конверт.
- Это письмо, Логан, - сказал он, - было доставлено вам в поселок вчера
вечером. Вы вскрыли его. Вот все, что вам известно. Этого разговора здесь
не было.
- Мы хотим быть уверенными, - сказал Лоури, - что Берн приедет.
- А к чему это все? - спросил Логан.
- Маленькая хитрость, - ответил ему бархатный голос губернатора, -
иногда необходима в интересах общего дела. Эти джентльмены желают видеть
Берна завтра здесь вместе с вами, вот и все. Они хотят при вас встретиться
с ним лицом к лицу и заставить его при вас признать, кто он такой. Если вы
скажете Берну и этой Прист о том, что у нас было с вами совещание, они
заподозрят, что вам уже известно, кто они такие и что представляет собой
вся эта шайка изменников. Они пообещают пойти вместе с вами - и навсегда
исчезнут из наших мест.
- Мы не верим этому.
- Уж поверьте. И потому мы хотим действовать наверняка, - сказал
губернатор. - В ваших интересах сделать так, чтобы Берн пришел.
Все встали.
- Что же, джентльмены, - улыбнулся Гарент, - как я и предполагал, мы
просидели до зари.
Электрическая лампочка над столом потускнела, и сквозь закрытые ставни
сочился рассвет. Рассвет произнес смертный приговор искусственному
освещению, в котором протекал их ночной разговор; рассвет, точно бледный
отблеск истины, озарил запертую комнату и покрыл желтизной лица хозяев.
Лунный лик Гарента принял болезненный оттенок. Линкольн казался
испуганным, лица Фритера и Лоури утратили выражение. Но углекопы не поняли
зрелища, представившегося их глазам; для них это была лишь мгновенная
неловкость перехода от ночи к дню. Логан кивнул и положил письмо в карман.
Они взяли свои ружья, и закрытые автомобили помчали их домой, в горы.


Маркэнд построил в поселке Беддо шалаш, где они и жили все втроем
(впрочем, Джейн и Берн большую часть времени отсутствовали). Он стоял на
южном склоне горы, под двумя высокими кедрами; от зеленого папоротника
ложились на снег пурпурные тени. В единственной комнате стояли только три
самодельные койки, большой стол и стулья. Но печка, сложенная Маркэндом,
весело пестрела разноцветным камнем.
После ухода Логана, принесшего письмо от губернатора и хозяев, Джейн
обняла Берна.
- Неужели это правда? Мне прямо не верится. Это было бы слишком хорошо.
- Это письмо вполне реально, - сказал Берн. - Это письмо само по себе -
выигранное сражение.
- Может быть, это ловушка? Ты вполне уверен, Джон, что это не так?
- Я был бы уверен, что это ловушка, позови они меня одного. Но мое имя
даже не упоминается. Они вызывают руководителей профсоюза, и письмо
адресовано Логану. Логан - местный житель, и его хорошо знают в Хоутоне.
Они не посмеют выкинуть какую-нибудь скверную штуку с Логаном.
- Я еду тоже, - сказала Джейн.
- Но...
- Там ведь сказано - руководители. А разве я не руководительница
женщин?
- Мы все поедем, - сказал вдруг Маркэнд, сам не зная зачем. - Пока вы
там будете толковать, я могу осмотреть достопримечательности Хоутона.
- Да ведь это будет вечером, - рассмеялся Берн. - Соборы и музеи в
такое время уже закрыты.
- Зато кабачки еще открыты.
- Довольно шуток, - сказала Джейн. - Дэв прав. Мы едем все вместе.


Девять мужчин и одна женщина шли гуськом по талому снегу; от
покачивания фонарей их тени метались в дикой пляске.
У дороги вытянулся ряд машин с погашенными фарами. Десятка два
вооруженных людей тотчас окружили делегатов.
- Что это значит? - спросил Логан.
- Вам нужна охрана - больше ничего, - ответил один из них.
Вперед выступил человек постарше; это был Лоури.
- Не бойтесь ничего. Мы просто хотели быть уверенными, что все в
порядке. Рассаживайтесь в автомобили.
- Если к рассвету мы не вернемся домой, - сказал Логан, - вам не
поздоровится.
- Ну-ну, друг мой! - засмеялся Лоури.
Несколько человек, размахивая револьверами, оттеснили Джейн и Берна к
большому закрытому автомобилю, который стоял последним в ряду. В кузове
машины сидели трое, четвертый был рядом с шофером, и пятый - на заднем
сиденье.
- Садись! - закричали люди с револьверами.
Берн оглянулся, ища глазами Логана, но тот уже исчез в другой машине.
Берн крепко сжал руку Джейн; взгляд его дрогнул. Потом он улыбнулся и сел
в автомобиль.
Вдруг к автомобилю, оттолкнув загородившего дорогу стражника,
протиснулся Маркэнд.
- Тебе тут места нет.
- Найдется, - ответил Маркэнд и откинул маленькую скамеечку перед
задним сиденьем.
- Ну и черт с тобой! - Стражник с силой захлопнул дверцу.
Они сидели молча; свет фар упал на дорогу, и вся вереница тронулась.
При въезде в город автомобили, шедшие впереди, свернули вправо; последняя
машина круто взяла влево.
Под дулами револьверов, теперь открыто направленными в них, они вышли
из машины и очутились в полицейском суде. В комнате с низким потолком не
было никого, кроме судьи, старика с совершенно седой головой и сонными
глазами, и Линкольна - обвинителя.
- Кто такой? - Линкольн указал на Маркэнда.
- Он просил, чтоб его взяли вместе с этими. Ну, мы его и прихватили.
- Превосходно. - Линкольн усмехнулся и приступил к чтению
обвинительного акта, по которому Джон Берн, Джейн Прист и Джон Доу
[условное имя, под которым может подразумеваться любой человек] подлежали
суду за бродяжничество и нарушение порядка.
- Мы требуем защитника, - спокойно заявил Берн.
Линкольн усмехнулся.
- Вы получите его. Можете не беспокоиться.
Снова револьверы подтолкнули их вперед. Джейн Прист увели. Маркэнда и
Берна вместе заперли в камеру. Вдоль стен камеры, узкой и длинной,
тянулись нары; в простенках находились зарешеченное окошко с разбитым
стеклом и железная дверь. Под окном стояла параша. Берн сразу улегся на
нары.
- Я надеюсь, - сказал Маркэнд, шагая взад и вперед по камере, - что
Джейн дали камеру чище этой.
- Да, - сказал Берн, - возможно. Любезность с дамами прежде всего.
Ложитесь, старина. Берегите силы. Они вам пригодятся.
Маркэнд устроился на нарах у противоположной стены.
- Мне страшно, Джон.
Берн молча кивнул.
- Нас предали. Предательство мне кажется самым страшным.
- Предательство - знак слабости. То, против чего мы боремся. Попасться
на удочку предателей - тоже знак слабости. Моей слабости.
- Они не причинят вреда Джейн?
- Если б я заранее знал их намерения, мы не очутились бы здесь. -
Минутное раздражение замерло в голосе Берна. - Может быть, они сами их не
знают, не знают, что им делать с нами. В этом вся наша надежда.
Берн набил трубку и поднес к ней спичку. Маркэнд глядел на этого
человека, который любил Джейн и был разлучен с ней и оставался
хладнокровным перед лицом опасности, особенно страшной из-за того, что их
разлучили. Ему хорошо известны были беззакония "закона" во время
забастовки. Он, Маркэнд, любил их обоих. - Берн любит только Джейн, Джейн
любит только Берна. Я люблю их обоих, поэтому я должен сохранить
присутствие духа и помочь им. Надо вызвать Реннарда по междугородному
телефону. Деньги...
Они молча лежали на своих нарах. Через разбитое окно дул холодный
ветер, но ни звука не доносилось. Может быть, и Джейн, и их
друзья-углекопы остались где-то в другом мире...
- Дэвид, - сказал Берн, - вы были хорошим товарищем.
Ни одно слово дружбы, расположения или признательности не было
произнесено между ними до сих пор; в этом не ощущалось надобности. У
Маркэнда захватило дыхание, как будто интимная нота в голосе Берна
предвещала недоброе.
- Вы наш, Дэвид... что бы ни случилось с нами... наш навсегда.
- Что может с вами случиться? Я позвоню по телефону...
- Я хочу сказать, что это неважно... что бы ни случилось с нами. Да и с
вами тоже. Мне хотелось бы, чтобы вы поняли это. Наша борьба, наше дело
больше, чем судьба одного человека, мозг одного человека... Вы понимаете,
Дэвид?
- Я понимаю.
Берн протянул руку; Маркэнд крепко пожал ее.
Шли часы. Берн спал. Маркэнд лежал с открытыми глазами и удивлялся
тому, что Берн может спать. Наконец дверь заскрипела под напором
здоровенных рук, и узников снова отвели в комнату, где происходили
судебные заседания.
Джейн сидела в первом ряду, возле них; она была невредима, но взгляд ее
напряженно застыл. Берн тронул ее руку, и ее глаза ожили. Линкольн,
подтянутый и возбужденный, был уже на своем месте, немного ниже пустой
судейской скамьи. Какие-то люди с непроницаемыми лицами наполняли всю
глубину комнаты. Вошел судья в сопровождении Лоури. Глаза Лоури, лишенные
всякого выражения, казались каменными. Старый судья обвел комнату сонным и
сердитым взглядом и пригладил волосы.
- Ваша честь, - забормотал Линкольн, - предлагаю снять обвинение с
Джона Берна, Джейн Прист и Джона Доу, - голос его упал до еле слышного
шепота, - за недостаточностью очевидных улик.
- Обвинение снимается, - сказал судья; глаза его беспокойно блуждали,
как будто он сам был подсудимым.
Берн поднялся со своего места:
- Ваша честь, мы просили об адвокате. Мы требуем адвоката.
- Вы свободны! - зарычал Линкольн. - Что вам еще нужно?
- Защиты, ваша честь, - сказал Берн. - Пока мы не вернулись к своим
друзьям, мы требуем защиты. Нас привезли в город по приглашению,
подписанному высшей властью штата и вождями Ассоциации шахтовладельцев и
Союза граждан. Нас разлучили с нашими спутниками под предлогом вздорного
обвинения. Теперь вы хотите выбросить нас среди ночи на улицу? Мы требуем
адвоката, который мог бы разобраться в этой истории, и мы требуем охраны,
которая несла бы перед судом ответственность за нашу безопасность до тех
пор, пока мы снова не будем среди своих друзей.
Судья хмурился, как обиженный ребенок. Вдруг у дверей раздался грохот,
нарушивший молчание: кто-то уронил ружье. По рядам непроницаемых лиц
прошел подавленный смешок; ружье подняли, и вновь наступила тишина. Лоури
шептал что-то Линкольну; потом Линкольн зашептал что-то судье.
Вялое лицо судьи вдруг стало жестким, как будто какая-то внешняя сила
изменила его.
- Обвинение снято. Вы свободны. На этом полномочия суда кончаются.
Судья встал и выбежал из комнаты. Лоури и Линкольн последовали за ним.
Угрюмые люди, наполнявшие скамьи позади Берна, Джейн и Маркэнда, тоже
встали и теснились к двери, увлекая всех троих за собой.
- Держитесь вместе, - шепнул Берн, схватив товарищей за руки.
Ночь была темная, тихая, мягкая. Их век коснулось долетевшее издалека
дуновение воздуха, насыщенного свободой. Теперь, когда они вышли из здания
суда, окружившие их люди уже явно теснили и подталкивали их. Длинный ряд
автомобилей ожидал у ворот. Тяжелые руки легли на плечи каждого из троих и
оттащили их друг от друга.
- Молчать, если жизнь дорога!
- Мое ружье бьет без промаха!
Джейн, Берна и Маркэнда порознь швырнули в автомобили, наполненные
людьми. Дверцы захлопнулись, моторы затарахтели; вереница машин, похожая
на змею с мерцающей чешуей, скользнула в темноту улицы.
Они выехали за город и стали спускаться по склону горы. Вскоре дорога
совершенно очистилась от снега.