Страница:
владели хорошей, плодородной землей, хитрецы отнимали ее. Обобранные, они
уходили в горы. Если они владели каменистой почвой, содержащей уголь,
хитрецы отнимали и ее. Они, хитрецы и дети хитрецов, были собственниками,
строителями государства. Они стали монополистами патриотизма и правосудия;
проповедниками культуры; избранниками церкви господней. Правда, при этом
они, хитрецы и их дети, потеряли телесную красоту и светлый взгляд своих
братьев.
Нетрудно видеть, с кем из них милость господня. Тем, кто не изощрен в
торговле, в ком нет стремления заставить других работать на себя, кто не
умеет даже оградить свою землю от людей похитрее, кому действительно
ничего не нужно, кроме клочка земли, чтобы сеять маис и гнать самогон, и
лачуги, чтобы любить свою жену, господь не дал ничего; ничего, кроме
древней напевности движений и речи. Хитрецам, отняв у них только красоту,
господь дал Америку. Да святится имя господне!
Джон Берн, Джейн Прист, Дэвид Маркэнд пришли в Хоутон под покровом
ночи. Едва приметной тропинкой, известной только шахтерам, они достигли
поселка Беддо в ту минуту, когда солнце прорвало сторожевую цепь черных
гор. Сотни бастующих, сотни женщин и детей стояли в ложбине, и утреннее
солнце освещало их лица; не слышно было детского плача; все стояли
неподвижно, вглядываясь в юношескую фигуру человека с Севера, пришедшего
им помочь. И Джон Берн, встав на выступ скалы, чуть выше голов шахтеров и
их жен, так, чтобы все могли его видеть, начал говорить...
Он, Джейн и Маркэнд больше двух месяцев провели в Цинциннати. Джейн
работала (чтоб обогатить свой опыт) на бутылочном заводе, на фабрике
абажуров, на складе большого универсального магазина, получая неизменно
низкую заработную плату, хотя предприятия процветали и цены росли. Берн
был слишком занят, чтоб работать на производстве: днем и ночью он
совещался с товарищами, приезжавшими с дальних угольных копей с Запада, из
самого Иллинойса, или с Севера, из самой Пенсильвании. Берн держался на
равной ноге с рабочими; он никогда не смотрел на себя как на вождя; в
своих глазах он был простым солдатом революции. Но его делала вождем
ясность и, главное, цельность его убеждений. Повсюду чувствовалось
беспокойство, временами закипавшее в отдельных стачках; если где-нибудь
кучке рабочих удавалось добиться повышения заработной платы, растущие цены
сводили его реальную ценность к нулю. Руководители крупного союза
горняков, Объединения горнорабочих Америки, были близки к директорам и
политическим деятелям и далеки от рядовых рабочих. Из Вашингтона довольно
прозрачно намекнули, что золотые дни не за горами; если рабочие вожди
проникнутся сознанием своей ответственности патриотов и производителей, их
ждут деньги и слава. Берн слушал, что говорили ему шахтеры - американцы,
поляки, чехи, венгры, сербы; он ясно видел, как нелепо, что эти люди идут
за вождями, приемлющими современный строй Америки. - Идут за врагом! -
Дело было не в развращенности вождей: всякий, кто верит в
капиталистическую систему, должен неизбежно вплотную приблизиться к тем,
кто эту систему возглавляет: собственникам и политическим деятелям. Берн
пришел к убеждению, что настало время сокрушить цеховую организацию
профсоюзов, в основе которой лежит принцип примирения с капиталистическим
строем, - строем, неизбежно опирающимся на порабощение труда. -
Американский пролетарий, - рассуждал Берн, - всей своей жизнью
подтверждает законы Маркса; нужно помочь ему осознать их. - Берн
чувствовал, что зарево империалистической войны в Европе открывает к этому
пути.
Он предпринял несколько коротких поездок на рудники. Говорил не только
с шахтерами, но и с фермерами, и с кооператорами. Продолжал изучать
положение. И то, что он узнал об отношении заработной платы к ценам,
усилило в нем уверенность, что Америка уже созрела, чтобы понять:
фактически рост стоимости рабочей силы со времени Гражданской войны
сводился почти к нулю рядом с гигантским увеличением производительности
труда.
Его идея всеобщей угольной стачки казалась ему неизбежно вытекающей из
объективного положения вещей. Он говорил: "Если шахты не будут работать,
Америка не сможет воевать, не сможет поставлять снаряжение. Если шахты не
будут работать, война прекратится. А она _должна_ прекратиться".
Берн выработал программу забастовки по всем угольным копям страны,
целью которой будет добиться признания союза, открыто выступающего против
военных поставок Европе и добивающегося ниспровержения капитализма и
империализма у себя на родине. Берн изучал стратегию, искал подходящих
людей, ждал благоприятного момента, чтобы начать. И после всех своих
поездок и совещаний с неизменной нежностью возвращался к Джейн.
Маркэнд не искал дела. Он ждал. Опыт его путешествия на Север заставил
его полностью примириться с необходимостью ожидания. А пока что, в
отсутствие Джейн и Берна, он запросто орудовал щеткой и шваброй в их
дешевой квартире, бегал по поручениям и готовил завтрак. Ужинали обычно
все втроем в маленьких подвальных ресторанчиках у реки, пропитанных
запахом грязи и пота, где негры, славяне, чехи и англосаксы смешивались в
общей толпе у тарелок с жареной свининой и кукурузной кашей. Часто Маркэнд
странствовал по трущобам у подножия холмов Огайо, на склонах которых
расположились виллы богачей. Он проводил часы в прелестном старинном
здании публичной библиотеки в центре города, где вместо чтения книг по
экономике утолял незнакомую до сих пор жажду Шекспиром, Бальзаком,
Тургеневым и больше всего Толстым. Из прочного союза двух своих друзей он
черпал жизненную силу. Когда впервые они встретили Джейн, ее тело было
сухим, задохнувшимся, как будто она долго жила без солнца и воздуха;
сейчас оно горело ровным жаром. От привычки сутулиться она казалась прежде
плоскогрудой; теперь она ходила, высоко подняв голову, и грудь ее
обозначилась горделиво и нежно. У нее, как и у Берна, глаза были серые,
как рассвет, но радость, пронизавшая ее тело, сделала их взгляд мягче и
глубже. Берн тоже изменился; он казался менее напряженным, более юным;
прежде суровый рот стад спокойным. Между этими двумя людьми постоянно
циркулировал ток; и нельзя было угадать, какая сила позволяет Берну
трудиться по восемнадцати часов в сутки, совещаясь с упрямыми ирландцами и
молчаливыми славянами; и какое видение помогает Джейн по вечерам,
вернувшись с тяжелой работы, преобразиться в женщину нежную и чуткую... Но
не Джейн и не Берном было полно сердце Маркэнда: оно питалось жизненностью
их союза.
В конце ноября Берн сказал Маркэнду:
- Мы отправляемся в Хоутон. Там бастуют. Стачка возникла стихийно и
охватила весь район. Тысячи мужчин бросили работу, и женщины помогают им
держаться. Организации - никакой. Похоже, что можно начинать. Если
правильно взяться за дело, удастся втянуть все аллеганские разработки.
Маркэнд молчал.
- Будет серьезная борьба, - продолжал Берн. - Против нас ополчится весь
штат, а в случае успеха - весь правящий мир США.
- Ну что ж, - сказал Маркэнд.
- Очень может быть, что нас ждет неудача. Как было с Парижской
Коммуной. Но Америке нужен пример Коммуны.
Они стояли совсем рядом. Джейн услышала их разговор и вышла из кухни;
она положила руки на плечи обоим.
- Я иду с вами, - сказал Маркэнд...
Берн встал на выступ скалы, чуть выше голов шахтеров и их жен, так,
чтобы все могли его видеть, и начал говорить:
- Эта земля прежде была вашей, - сказал он, - она давала вам средства к
жизни. Теперь ваша земля принадлежит промышленникам из Хоутона, из
Питтсбурга, из Нью-Йорка, она дает _им_ средства к жизни, к роскоши. А
вам, работающим на них, остается медленно умирать с голоду. Хотите, чтобы
земля снова давала вам средства к жизни? Для этого вы должны снова
завладеть ею.
Это ведь так просто, товарищи. Земля и уголь, который в ней находится,
должны принадлежать вам - тем, кто работает на ней. Если вы станете в
своих требованиях размениваться на мелочи, вы ничего не добьетесь. Говорю
вам, друзья: все или ничего.
Допустим, вы вступите в Объединение горнорабочих и потребуете признания
этого союза. Но ведь на большинстве предприятий он пользуется признанием.
Что же из этого? Объединение горнорабочих допускает, что шахты принадлежат
не тем, кто в них трудится, а капиталистам, которые даже не заглядывают в
них. Предположим, члены этого союза хотят добиться повышения заработной
платы и добьются его. Что ж - капиталисты повысят цены и увеличат вычеты,
только и всего. Разве объединенным в профсоюз горнякам Пенсильвании
живется лучше, чем вам? И они работают на других... других, которые живут
в большом городе и хотят иметь как можно больше денег, для того чтобы жить
как можно дальше от тех, кто работает в принадлежащих им шахтах. Подойдем
с другой стороны. Предположим, что ваша земля родит хлеб, а не уголь.
Предположим, что хозяин этой земли живет в Нью-Йорке и вы должны отсылать
ему весь свой урожай, а от него вы получаете заработную плату в несколько
долларов и на эти доллары покупаете у пего часть своего же хлеба. Он
платил бы вам как можно меньше долларов. Но пусть бы вы потребовали
увеличения платы. Что ж, он увеличил бы ее, но он увеличил бы также цену
на хлеб, который продает вам.
Вы скажете: все это хорошо. Мы могли бы хозяйничать на ферме, сеять
хлеб и разводить скот. Но мы не умеем управлять шахтой. Шахте нужны
сложные машины, шахте нужны инженеры, техники. Не с нашими капиталами
покупать машины, и не с нашими знаниями становиться инженерами... Друзья,
как по-вашему, откуда промышленник берет деньги для покупки нужных машин?
Он идет в банк и говорит: у меня в Хоутоне есть земля, богатая углем; мне
нужен миллион долларов, чтобы обработать эту землю. И банк дает ему
миллион долларов под обеспечение земли, богатой углем. Миллион долларов -
это ведь только клочок бумаги; настоящая ценность - земля, богатая углем;
настоящие ценности - это уголь и труд тех, кто его добывает: ваш труд.
Хозяева могут печатать бумажные доллары, потому что сейчас и ваш труд, и
земля, содержащая уголь, принадлежит им... А инженеры? Они такие же люди,
они хотят есть и отдают свой мозг внаем шахтовладельцам, которые могут
заплатить за это. Шахтовладелец приходит к инженеру и говорит ему: построй
мне шахту. Вы гораздо больше смыслите в шахтах; разве вы не можете точно
так же сговориться с инженером? Инженеры работают на тех, кто дает им
работу. Сегодня за грошовую плату они работают на бездельников с
Уолл-стрит. Завтра, когда вы пробудитесь, они станут работать с вами, с
рабочими. Их труд будет лучше оплачиваться, они будут лучше жить и гораздо
лучше работать.
Жители Хоутона, по этим ущельям пришли сюда с Востока ваши предки.
Тяжелый труд ждал их здесь. Но они не пали духом. На Востоке осталось
много добрых людей, но много осталось и таких, которые предпочитают не
работать, а жить за счет чужого труда. Честного человека всегда легко
обмануть, потому что он думает, что другой так же честен, как и он. Вас,
привыкших трудиться, всегда легко обмануть, потому что вы слишком заняты
работой, чтобы хитрить и сутяжничать, слишком заняты, чтоб защитить себя
от тех, кто только и делает, что сутяжничает и хитрит. К тому же вы не
стали бы хитрить, даже если бы умели. Вы не из таких. И вот за сотню лет
весь восточный край оказался в руках людей, которые только и делают, что
сутяжничают и хитрят. Тем временем другие рабочие, такие же, как и вы,
подвигались на запад, к Калифорнии. Но хитрецы последовали за ними. Теперь
им принадлежит ваша земля, им принадлежит вся страна. Они катаются на
автомобилях и яхтах, одеваются в шелка и кормят комнатных собачек
сливочным кремом. Вы ютитесь в лачугах, пока вас не выгнали. Вы не можете
даже детям своим дать молока.
Скажите же теперь, как вы намерены поступить? Наши революционные предки
не говорили англичанам: прибавьте нам несколько центов на доллар,
сократите нам рабочее время на несколько минут. Они сказали: эта земля
наша; _уходите с нашей земли_. А когда англичане не захотели уйти, они
прогнали их. Чем мы хуже наших революционных отцов?
В старину вы управляли собою сами. Это вы посылали таких, как Клей, и
Джексон, и Эйб Линкольн, управлять страной. Так неужели вы поверите жирным
грабителям, когда они внушают вам, что вы не сумеете справиться с угольной
шахтой?
- Что же нам делать, по-вашему? - крикнул кто-то из безмолвной толпы. -
Вам хорошо читать проповеди. Но что нам, по-вашему, делать?
- Сейчас и поговорим об этом, приятель, - отвечал Берн. - Ты вполне
прав. Пока мы не перейдем к делу, все останется только проповедью. А ведь
плоха та проповедь, которая так проповедью и остается. - Он прервался и
оглядел обращенные к нему лица: глубокая покорность в глазах женщин,
безнадежная покорность в глазах мужчин. Да, это уже не бойцы больше, и они
еще не стали снова бойцами... - У шахтовладельцев пулеметы и войска. Если
понадобится, они могут привести в Хоутон целую армию. Если мы пойдем к ним
и скажем: отдайте нам шахты и убирайтесь вон, они просто перестреляют нас
всех. Наши революционные предки только тогда открыто вступили в борьбу с
Англией, когда почувствовали себя достаточно подготовленными. Как они
готовились? Они созывали местные собрания, учились в местных органах
искусству самоуправления, у них были свои судьи, они производили свои
деловые операции. Когда в тысяча семьсот семьдесят пятом году они
восстали, победа уже была за ними. Мы сейчас должны не хозяев прогонять из
шахт, но сами проникнуть в шахты. Мы должны иметь свой голос в управлении
шахтами. Мы должны добиться своих контрольных весовщиков. Мы должны
получать заработную плату в долларах, а не в бонах компании. Мы должны
иметь своих представителей в комиссиях, устанавливающих ставки и расценки.
Мы должны сказать свое слово по поводу того, куда идет добытый нами уголь.
Вот теперь, например, они отправляют его в Европу, чтобы европейские
интриганы могли посылать европейских рабочих убивать друг друга. Ведь
интриганы всегда заинтересованы в войне. Если мы не положим конец войне,
отказавшись отправлять наш уголь в Европу, война докатится до нас.
С чего же нам начать? Нам нужен профсоюз. Это будет такой профсоюз,
куда войдут все рабочие и работницы. Он поставит себе цель - завоевать
весь мир для рабочих, отняв его у паразитов, бездельников и интриганов,
подстрекающих к войне. Вступайте в этот союз. Настаивайте на своем праве
вступать в этот союз. Настаивайте на своем праве изгонять из шахт каждого,
кто окажется предателем великого дела рабочего класса всего мира: борьбы
за свободу труда, за орудия производства и за продукт труда. Но начинайте
так, как начинали наши революционные отцы. Начинайте с борьбы за право
организации, начинайте с местных требований.
Это будет первый шаг. Боритесь за него. Если вы одержите победу, придет
время (как было с вашими революционными предками), когда вы почувствуете
себя достаточно сильными, чтобы захватить шахты в союзе с другими людьми
труда, которые также захватят свои фабрики и земли. Когда вы почувствуете
в себе достаточно силы для этого, ничто не сможет остановить вас.
Берн все время говорил негромко; теперь его голос упал еще ниже и
зазвучал еще более спокойно и проникновенно:
- Только ваше незнание того, что происходит, только ваше неверие в свои
силы удерживают вас теперь, как удерживали до сих пор. Когда вы
почувствуете в себе силу, вы будете сильны. Когда вы проникнетесь
сознанием, что ваш труд дает вам право снова стать хозяевами своей страны,
она будет принадлежать вам.
Никто не хлопал, когда Берн соскочил со скалы. Толпа взволнованно
гудела, расступаясь перед ним; он скрылся вместе с двумя углекопами,
которые взялись проводить его в соседний поселок.
Берн в сопровождении Джейн и Маркэнда объезжал копи, чтобы поближе
узнать рабочих и чтобы те узнали его. На третьем собрании, когда он кончил
говорить, Джейн вдруг тоже захотелось выступить. Ее слова нашли путь к
сердцам женщин и к сознанию мужчин.
К концу третьей недели почва была подготовлена. Случайная забастовка
получила твердую основу, и переход к наступлению мог совершиться. Если у
мужчин возникали колебания, женщины под влиянием Джейн заставляли их
вступать в союз. В Хоутоне, в цитадели власть имущих, была объявлена
награда за головы Джона Берна и Джейн Прист.
Первоначальные требования забастовщиков повсюду сводились, с небольшими
изменениями, к следующему:
1. Повышение на десять процентов расценок и шкалы поденного расчета.
2. Восьмичасовой рабочий день для всех категорий труда в шахтах и
наземных сооружениях, а также для рабочих коксовых печей.
3. Оплата обслуживающего и подсобного труда, как-то: очистка,
крепление, уборка обвалов и т.д.
4. Введение во всех шахтах контрольных весовщиков, избираемых
углекопами без всякого вмешательства со стороны компании.
5. Реорганизация системы отчислений, в которую сейчас входят вычеты по
девяти пунктам: за шахтерскую лампочку, квартиру, порох, право покупки
товаров в лавке компании, медицинское обслуживание и др.
6. Прекращение выдачи заработной платы в бонах компании.
7. Предоставление права свободного выбора лавки для закупок, жилья,
врача.
8. Ликвидация "шахтной охраны" компании, которая служит прикрытием для
вооруженных отрядов, терроризирующих население района. Введение вместо нее
местной полиции по назначению администрации округа, избираемой согласно
существующим законам.
Теперь весь обширный Хоутонский район выставил новые требования:
1. Предоставление рабочим как свободным американским гражданам права
вступать в любой союз по собственному выбору, а также беспрепятственно и
бесконтрольно входить в состав любой другой организации.
2. Предоставление нашему союзу права на равных началах с администрацией
компании участвовать в обсуждении и окончательном разрешении всех
вопросов, связанных с заработной платой, продолжительностью рабочего дня,
наймом рабочей силы, реализацией добытого угля, а также в выборе
уполномоченных по улучшению санитарных условий, технике безопасности,
жилищным вопросам и контролю над взвешиванием.
3. В случае принятия настоящих условий мы согласны вернуться на работу
в шахты на временных условиях, более выгодных в отношении оплаты и
продолжительности рабочего времени, нежели до настоящей забастовки,
гарантировать количество и качество продукции соответственно прежним
нормам и продолжать работу до завершения переговоров между представителями
нашего союза и представителем углепромышленников по вопросу о будущих
условиях.
Союз послал предупреждение хоутонскому мэру, прокурору округа,
Ассоциации шахтовладельцев и Союзу граждан города Хоутона о том, что в
следующую субботу будет организован поход шахтеров в город; они пройдут по
двум главным дорогам, на ступенях здания суда прочтут вслух свои
требования и вручат их окружному прокурору для передачи по назначению. "С
нами не будет никакого оружия, - говорилось в послании, - и никаких
знамен, кроме американского флага. Мы не будем произносить речей. Мы
придем тихо и спокойно; и после того, как будут прочитаны условия нашего
возвращения на работу, что займет около трех минут, мы так же тихо и
спокойно уйдем обратно в свои поселки".
Днем теплый туман наполнил долину, и от земли, уже костеневшей в зимней
стуже, шел пар. Из ущелий, ведущих к шахтам, показались люди, и дорога
ожила. Сотни женщин шли вместе с мужчинами; их были бы тысячи, если б все
имели обувь и одежду. Дорога поднималась к Хоутону; вместе с ней, по
четыре в ряд, с открытым взглядом, твердой поступью, продвигались вперед
забастовщики, молча, без разговоров и песен. Глаза не видели знакомых
холмов - в них отражался еще далекий город и тревога о том, что должно
случиться, когда со ступеней здания суда будут прочитаны условия. Наконец
дорога свернула влево, к поднимающейся уступами скале, и впереди
показались первые дома. Тут путь был прегражден солдатами; на скале, где
раньше росли цветы, угнездилось несколько пулеметов. Дорога вздыбилась и,
сдавленная, остановилась. Вперед вышел офицер, держась поближе к штыкам
своих солдат и подальше от безоружных углекопов.
- Это - граждане Хоутона, - сказал Берн. - Вы не можете запретить им
мирно войти в свой город.
- Ах, так? Убирайтесь к черту, откуда пришли, не то мы заставим вас
убраться!
Дрожь и ропот прошли по толпе: она напирала вперед. Штыки инстинктивно
отступили. Берн вскочил на выступ скалы.
- Назад, товарищи! - крикнул он. - Эти негодяи нарушают закон и хотят
вызвать бунт. Мы не пойдем на это. Есть другие пути. Повернем назад. Мы
передадим свои условия через доверенное лицо.
Но ропот усилился; дорога густела и чернела. Длинное тело толпы
вздулось и грозило, прорвав первые ряды, заполонить маленькое пустое
пространство, отделявшее ее от солдат. Деревянные лица солдат (это были
наемные стрелки, одетые в форму полиции штата) побледнели, глаза стали
пустыми. Вдруг полыхнул - ниоткуда - револьверный выстрел, и вместе с
эхом, раскатившимся по горам, раздался вопль женщины. Солдаты отступили
назад, на скале прерывисто застучали пулеметы. Эхо, громоздясь,
спотыкаясь, падая, поскакало по горам; дорога дрогнула, как при
землетрясении, и обратилась в бегство. Потом сразу эхо оборвалось;
безмолвие сомкнулось вокруг десяти тел, раскинувшихся в придорожной грязи:
восемь углекопов и две женщины.
Страх овладел солдатами. "Забастовщики стреляли первыми", - жаловались
они. "Забастовщики стреляли первыми", - убеждал главный город округа
Хоутон. "ЗАБАСТОВЩИКИ СТРЕЛЯЛИ ПЕРВЫМИ!" - кричали заголовки центральных
газет. Страх овладел солдатами. Поэтому в тот же день несколько солдат
пробрались в поселок Ральстон и подожгли его. Когда женщины с детьми на
руках стали выбегать из хижин, солдаты (так велик был овладевший ими
страх) подняли револьверы, и три женщины, обливаясь кровью, упали в
канаву. Но страх все еще не покинул солдат.
На следующий день вооруженный дозор углекопов подстерег в засаде у
самой деревни отряд солдат и восемь человек положил на месте. Остальные
вернулись в город. Теперь наконец они могли рассказать, что внушило им
такой страх: повсюду в горах засада, восемь стрелков полиции убито;
неудивительно, что (за день до того!) пришлось поджечь поселок и пустить в
ход оружие. Директора шахт по телеграфу вызвали в Хоутон самых дорогих
корреспондентов, чтобы те оповестили мир о злодействах забастовщиков.
Возникла новая организация: Американская лига индустриального просвещения,
которая наводнила редакции всех газет, все церкви, библиотеки,
университеты, все общежития ХСМЛ [Христианский союз молодых людей]
превосходно оформленными и отпечатанными листовками и брошюрами. В этих
брошюрах питомцы старейших университетов страны - Гарвардского,
Принстонского, Йельского - и других знаменитых учебных заведений в гладких
фразах разъясняли всему свету гнусный смысл деяний ИРМ и беспристрастно
доказывали их непосредственную связь с немецким кайзером, итальянской
мафией и российскими нигилистами; сокрушались по поводу пагубного и
развращающего влияния этих изменнических элементов на невежественных
горнорабочих (из которых большинство, конечно, иностранного
происхождения); повествовали о преступном прошлом Джона Берна и других
вождей, не забывая при этом и Джейн Прист, обыкновенную проститутку,
осквернившую не только тело, но - увы! - и дух двадцати тысяч шахтеров. В
других брошюрах излагался принцип деятельности, свободной от вмешательства
чуждых организаций, - принцип, за который лига, губернатор штата, Союз
граждан и дирекция шахт готовы биться до победного конца... готовы
положить свою жизнь, если понадобится. Шахтовладельцы горят нетерпением
вступить в переговоры со своими рабочими; большинство злоупотреблении,
послуживших поводом к стачке (незначительные злоупотребления действительно
имели место), уже искоренены. Но как иметь дело с людьми, которые идут на
поводу у безбожников и заклятых врагов конституции?
Между тем случилось так, что десятка два забастовщиков, не внявших
увещаниям брошюрок или, может быть, даже не ведавших о существовании
Американской лиги индустриального просвещения, - десятка два из тех, чьи
дома были сожжены и жены убиты, не присутствовали на собрании союза, когда
Берн и другие руководители забастовки предостерегали против слепой ярости,
которая может обернуться против самих рабочих. В то время как собрание
голосовало за политику сдержанности, эти люди подкопались под склад из
рифленого железа близ спуска в Ральстонскую шахту. Охрана перепилась и
спала глубоким сном (а те, кто не спали, веселились с женщинами,
приведенными из ближайшего городка), и забастовщики нашли и взяли то, что
искали. Перед самым рассветом глухой гул послышался под землей; когда
проснулась охрана, гул перешел в рев пламени: взорвалась Ральстонская
шахта.
На Уолл-стрит акции двух или трех угольных компаний упали на пять
пунктов; крупные дельцы усмехнулись и стали покупать эти акции. Потом все
междугородные линии столицы штата долго были заняты срочными переговорами
между нью-йоркскими юристами и губернатором штата. Припевом всех
уходили в горы. Если они владели каменистой почвой, содержащей уголь,
хитрецы отнимали и ее. Они, хитрецы и дети хитрецов, были собственниками,
строителями государства. Они стали монополистами патриотизма и правосудия;
проповедниками культуры; избранниками церкви господней. Правда, при этом
они, хитрецы и их дети, потеряли телесную красоту и светлый взгляд своих
братьев.
Нетрудно видеть, с кем из них милость господня. Тем, кто не изощрен в
торговле, в ком нет стремления заставить других работать на себя, кто не
умеет даже оградить свою землю от людей похитрее, кому действительно
ничего не нужно, кроме клочка земли, чтобы сеять маис и гнать самогон, и
лачуги, чтобы любить свою жену, господь не дал ничего; ничего, кроме
древней напевности движений и речи. Хитрецам, отняв у них только красоту,
господь дал Америку. Да святится имя господне!
Джон Берн, Джейн Прист, Дэвид Маркэнд пришли в Хоутон под покровом
ночи. Едва приметной тропинкой, известной только шахтерам, они достигли
поселка Беддо в ту минуту, когда солнце прорвало сторожевую цепь черных
гор. Сотни бастующих, сотни женщин и детей стояли в ложбине, и утреннее
солнце освещало их лица; не слышно было детского плача; все стояли
неподвижно, вглядываясь в юношескую фигуру человека с Севера, пришедшего
им помочь. И Джон Берн, встав на выступ скалы, чуть выше голов шахтеров и
их жен, так, чтобы все могли его видеть, начал говорить...
Он, Джейн и Маркэнд больше двух месяцев провели в Цинциннати. Джейн
работала (чтоб обогатить свой опыт) на бутылочном заводе, на фабрике
абажуров, на складе большого универсального магазина, получая неизменно
низкую заработную плату, хотя предприятия процветали и цены росли. Берн
был слишком занят, чтоб работать на производстве: днем и ночью он
совещался с товарищами, приезжавшими с дальних угольных копей с Запада, из
самого Иллинойса, или с Севера, из самой Пенсильвании. Берн держался на
равной ноге с рабочими; он никогда не смотрел на себя как на вождя; в
своих глазах он был простым солдатом революции. Но его делала вождем
ясность и, главное, цельность его убеждений. Повсюду чувствовалось
беспокойство, временами закипавшее в отдельных стачках; если где-нибудь
кучке рабочих удавалось добиться повышения заработной платы, растущие цены
сводили его реальную ценность к нулю. Руководители крупного союза
горняков, Объединения горнорабочих Америки, были близки к директорам и
политическим деятелям и далеки от рядовых рабочих. Из Вашингтона довольно
прозрачно намекнули, что золотые дни не за горами; если рабочие вожди
проникнутся сознанием своей ответственности патриотов и производителей, их
ждут деньги и слава. Берн слушал, что говорили ему шахтеры - американцы,
поляки, чехи, венгры, сербы; он ясно видел, как нелепо, что эти люди идут
за вождями, приемлющими современный строй Америки. - Идут за врагом! -
Дело было не в развращенности вождей: всякий, кто верит в
капиталистическую систему, должен неизбежно вплотную приблизиться к тем,
кто эту систему возглавляет: собственникам и политическим деятелям. Берн
пришел к убеждению, что настало время сокрушить цеховую организацию
профсоюзов, в основе которой лежит принцип примирения с капиталистическим
строем, - строем, неизбежно опирающимся на порабощение труда. -
Американский пролетарий, - рассуждал Берн, - всей своей жизнью
подтверждает законы Маркса; нужно помочь ему осознать их. - Берн
чувствовал, что зарево империалистической войны в Европе открывает к этому
пути.
Он предпринял несколько коротких поездок на рудники. Говорил не только
с шахтерами, но и с фермерами, и с кооператорами. Продолжал изучать
положение. И то, что он узнал об отношении заработной платы к ценам,
усилило в нем уверенность, что Америка уже созрела, чтобы понять:
фактически рост стоимости рабочей силы со времени Гражданской войны
сводился почти к нулю рядом с гигантским увеличением производительности
труда.
Его идея всеобщей угольной стачки казалась ему неизбежно вытекающей из
объективного положения вещей. Он говорил: "Если шахты не будут работать,
Америка не сможет воевать, не сможет поставлять снаряжение. Если шахты не
будут работать, война прекратится. А она _должна_ прекратиться".
Берн выработал программу забастовки по всем угольным копям страны,
целью которой будет добиться признания союза, открыто выступающего против
военных поставок Европе и добивающегося ниспровержения капитализма и
империализма у себя на родине. Берн изучал стратегию, искал подходящих
людей, ждал благоприятного момента, чтобы начать. И после всех своих
поездок и совещаний с неизменной нежностью возвращался к Джейн.
Маркэнд не искал дела. Он ждал. Опыт его путешествия на Север заставил
его полностью примириться с необходимостью ожидания. А пока что, в
отсутствие Джейн и Берна, он запросто орудовал щеткой и шваброй в их
дешевой квартире, бегал по поручениям и готовил завтрак. Ужинали обычно
все втроем в маленьких подвальных ресторанчиках у реки, пропитанных
запахом грязи и пота, где негры, славяне, чехи и англосаксы смешивались в
общей толпе у тарелок с жареной свининой и кукурузной кашей. Часто Маркэнд
странствовал по трущобам у подножия холмов Огайо, на склонах которых
расположились виллы богачей. Он проводил часы в прелестном старинном
здании публичной библиотеки в центре города, где вместо чтения книг по
экономике утолял незнакомую до сих пор жажду Шекспиром, Бальзаком,
Тургеневым и больше всего Толстым. Из прочного союза двух своих друзей он
черпал жизненную силу. Когда впервые они встретили Джейн, ее тело было
сухим, задохнувшимся, как будто она долго жила без солнца и воздуха;
сейчас оно горело ровным жаром. От привычки сутулиться она казалась прежде
плоскогрудой; теперь она ходила, высоко подняв голову, и грудь ее
обозначилась горделиво и нежно. У нее, как и у Берна, глаза были серые,
как рассвет, но радость, пронизавшая ее тело, сделала их взгляд мягче и
глубже. Берн тоже изменился; он казался менее напряженным, более юным;
прежде суровый рот стад спокойным. Между этими двумя людьми постоянно
циркулировал ток; и нельзя было угадать, какая сила позволяет Берну
трудиться по восемнадцати часов в сутки, совещаясь с упрямыми ирландцами и
молчаливыми славянами; и какое видение помогает Джейн по вечерам,
вернувшись с тяжелой работы, преобразиться в женщину нежную и чуткую... Но
не Джейн и не Берном было полно сердце Маркэнда: оно питалось жизненностью
их союза.
В конце ноября Берн сказал Маркэнду:
- Мы отправляемся в Хоутон. Там бастуют. Стачка возникла стихийно и
охватила весь район. Тысячи мужчин бросили работу, и женщины помогают им
держаться. Организации - никакой. Похоже, что можно начинать. Если
правильно взяться за дело, удастся втянуть все аллеганские разработки.
Маркэнд молчал.
- Будет серьезная борьба, - продолжал Берн. - Против нас ополчится весь
штат, а в случае успеха - весь правящий мир США.
- Ну что ж, - сказал Маркэнд.
- Очень может быть, что нас ждет неудача. Как было с Парижской
Коммуной. Но Америке нужен пример Коммуны.
Они стояли совсем рядом. Джейн услышала их разговор и вышла из кухни;
она положила руки на плечи обоим.
- Я иду с вами, - сказал Маркэнд...
Берн встал на выступ скалы, чуть выше голов шахтеров и их жен, так,
чтобы все могли его видеть, и начал говорить:
- Эта земля прежде была вашей, - сказал он, - она давала вам средства к
жизни. Теперь ваша земля принадлежит промышленникам из Хоутона, из
Питтсбурга, из Нью-Йорка, она дает _им_ средства к жизни, к роскоши. А
вам, работающим на них, остается медленно умирать с голоду. Хотите, чтобы
земля снова давала вам средства к жизни? Для этого вы должны снова
завладеть ею.
Это ведь так просто, товарищи. Земля и уголь, который в ней находится,
должны принадлежать вам - тем, кто работает на ней. Если вы станете в
своих требованиях размениваться на мелочи, вы ничего не добьетесь. Говорю
вам, друзья: все или ничего.
Допустим, вы вступите в Объединение горнорабочих и потребуете признания
этого союза. Но ведь на большинстве предприятий он пользуется признанием.
Что же из этого? Объединение горнорабочих допускает, что шахты принадлежат
не тем, кто в них трудится, а капиталистам, которые даже не заглядывают в
них. Предположим, члены этого союза хотят добиться повышения заработной
платы и добьются его. Что ж - капиталисты повысят цены и увеличат вычеты,
только и всего. Разве объединенным в профсоюз горнякам Пенсильвании
живется лучше, чем вам? И они работают на других... других, которые живут
в большом городе и хотят иметь как можно больше денег, для того чтобы жить
как можно дальше от тех, кто работает в принадлежащих им шахтах. Подойдем
с другой стороны. Предположим, что ваша земля родит хлеб, а не уголь.
Предположим, что хозяин этой земли живет в Нью-Йорке и вы должны отсылать
ему весь свой урожай, а от него вы получаете заработную плату в несколько
долларов и на эти доллары покупаете у пего часть своего же хлеба. Он
платил бы вам как можно меньше долларов. Но пусть бы вы потребовали
увеличения платы. Что ж, он увеличил бы ее, но он увеличил бы также цену
на хлеб, который продает вам.
Вы скажете: все это хорошо. Мы могли бы хозяйничать на ферме, сеять
хлеб и разводить скот. Но мы не умеем управлять шахтой. Шахте нужны
сложные машины, шахте нужны инженеры, техники. Не с нашими капиталами
покупать машины, и не с нашими знаниями становиться инженерами... Друзья,
как по-вашему, откуда промышленник берет деньги для покупки нужных машин?
Он идет в банк и говорит: у меня в Хоутоне есть земля, богатая углем; мне
нужен миллион долларов, чтобы обработать эту землю. И банк дает ему
миллион долларов под обеспечение земли, богатой углем. Миллион долларов -
это ведь только клочок бумаги; настоящая ценность - земля, богатая углем;
настоящие ценности - это уголь и труд тех, кто его добывает: ваш труд.
Хозяева могут печатать бумажные доллары, потому что сейчас и ваш труд, и
земля, содержащая уголь, принадлежит им... А инженеры? Они такие же люди,
они хотят есть и отдают свой мозг внаем шахтовладельцам, которые могут
заплатить за это. Шахтовладелец приходит к инженеру и говорит ему: построй
мне шахту. Вы гораздо больше смыслите в шахтах; разве вы не можете точно
так же сговориться с инженером? Инженеры работают на тех, кто дает им
работу. Сегодня за грошовую плату они работают на бездельников с
Уолл-стрит. Завтра, когда вы пробудитесь, они станут работать с вами, с
рабочими. Их труд будет лучше оплачиваться, они будут лучше жить и гораздо
лучше работать.
Жители Хоутона, по этим ущельям пришли сюда с Востока ваши предки.
Тяжелый труд ждал их здесь. Но они не пали духом. На Востоке осталось
много добрых людей, но много осталось и таких, которые предпочитают не
работать, а жить за счет чужого труда. Честного человека всегда легко
обмануть, потому что он думает, что другой так же честен, как и он. Вас,
привыкших трудиться, всегда легко обмануть, потому что вы слишком заняты
работой, чтобы хитрить и сутяжничать, слишком заняты, чтоб защитить себя
от тех, кто только и делает, что сутяжничает и хитрит. К тому же вы не
стали бы хитрить, даже если бы умели. Вы не из таких. И вот за сотню лет
весь восточный край оказался в руках людей, которые только и делают, что
сутяжничают и хитрят. Тем временем другие рабочие, такие же, как и вы,
подвигались на запад, к Калифорнии. Но хитрецы последовали за ними. Теперь
им принадлежит ваша земля, им принадлежит вся страна. Они катаются на
автомобилях и яхтах, одеваются в шелка и кормят комнатных собачек
сливочным кремом. Вы ютитесь в лачугах, пока вас не выгнали. Вы не можете
даже детям своим дать молока.
Скажите же теперь, как вы намерены поступить? Наши революционные предки
не говорили англичанам: прибавьте нам несколько центов на доллар,
сократите нам рабочее время на несколько минут. Они сказали: эта земля
наша; _уходите с нашей земли_. А когда англичане не захотели уйти, они
прогнали их. Чем мы хуже наших революционных отцов?
В старину вы управляли собою сами. Это вы посылали таких, как Клей, и
Джексон, и Эйб Линкольн, управлять страной. Так неужели вы поверите жирным
грабителям, когда они внушают вам, что вы не сумеете справиться с угольной
шахтой?
- Что же нам делать, по-вашему? - крикнул кто-то из безмолвной толпы. -
Вам хорошо читать проповеди. Но что нам, по-вашему, делать?
- Сейчас и поговорим об этом, приятель, - отвечал Берн. - Ты вполне
прав. Пока мы не перейдем к делу, все останется только проповедью. А ведь
плоха та проповедь, которая так проповедью и остается. - Он прервался и
оглядел обращенные к нему лица: глубокая покорность в глазах женщин,
безнадежная покорность в глазах мужчин. Да, это уже не бойцы больше, и они
еще не стали снова бойцами... - У шахтовладельцев пулеметы и войска. Если
понадобится, они могут привести в Хоутон целую армию. Если мы пойдем к ним
и скажем: отдайте нам шахты и убирайтесь вон, они просто перестреляют нас
всех. Наши революционные предки только тогда открыто вступили в борьбу с
Англией, когда почувствовали себя достаточно подготовленными. Как они
готовились? Они созывали местные собрания, учились в местных органах
искусству самоуправления, у них были свои судьи, они производили свои
деловые операции. Когда в тысяча семьсот семьдесят пятом году они
восстали, победа уже была за ними. Мы сейчас должны не хозяев прогонять из
шахт, но сами проникнуть в шахты. Мы должны иметь свой голос в управлении
шахтами. Мы должны добиться своих контрольных весовщиков. Мы должны
получать заработную плату в долларах, а не в бонах компании. Мы должны
иметь своих представителей в комиссиях, устанавливающих ставки и расценки.
Мы должны сказать свое слово по поводу того, куда идет добытый нами уголь.
Вот теперь, например, они отправляют его в Европу, чтобы европейские
интриганы могли посылать европейских рабочих убивать друг друга. Ведь
интриганы всегда заинтересованы в войне. Если мы не положим конец войне,
отказавшись отправлять наш уголь в Европу, война докатится до нас.
С чего же нам начать? Нам нужен профсоюз. Это будет такой профсоюз,
куда войдут все рабочие и работницы. Он поставит себе цель - завоевать
весь мир для рабочих, отняв его у паразитов, бездельников и интриганов,
подстрекающих к войне. Вступайте в этот союз. Настаивайте на своем праве
вступать в этот союз. Настаивайте на своем праве изгонять из шахт каждого,
кто окажется предателем великого дела рабочего класса всего мира: борьбы
за свободу труда, за орудия производства и за продукт труда. Но начинайте
так, как начинали наши революционные отцы. Начинайте с борьбы за право
организации, начинайте с местных требований.
Это будет первый шаг. Боритесь за него. Если вы одержите победу, придет
время (как было с вашими революционными предками), когда вы почувствуете
себя достаточно сильными, чтобы захватить шахты в союзе с другими людьми
труда, которые также захватят свои фабрики и земли. Когда вы почувствуете
в себе достаточно силы для этого, ничто не сможет остановить вас.
Берн все время говорил негромко; теперь его голос упал еще ниже и
зазвучал еще более спокойно и проникновенно:
- Только ваше незнание того, что происходит, только ваше неверие в свои
силы удерживают вас теперь, как удерживали до сих пор. Когда вы
почувствуете в себе силу, вы будете сильны. Когда вы проникнетесь
сознанием, что ваш труд дает вам право снова стать хозяевами своей страны,
она будет принадлежать вам.
Никто не хлопал, когда Берн соскочил со скалы. Толпа взволнованно
гудела, расступаясь перед ним; он скрылся вместе с двумя углекопами,
которые взялись проводить его в соседний поселок.
Берн в сопровождении Джейн и Маркэнда объезжал копи, чтобы поближе
узнать рабочих и чтобы те узнали его. На третьем собрании, когда он кончил
говорить, Джейн вдруг тоже захотелось выступить. Ее слова нашли путь к
сердцам женщин и к сознанию мужчин.
К концу третьей недели почва была подготовлена. Случайная забастовка
получила твердую основу, и переход к наступлению мог совершиться. Если у
мужчин возникали колебания, женщины под влиянием Джейн заставляли их
вступать в союз. В Хоутоне, в цитадели власть имущих, была объявлена
награда за головы Джона Берна и Джейн Прист.
Первоначальные требования забастовщиков повсюду сводились, с небольшими
изменениями, к следующему:
1. Повышение на десять процентов расценок и шкалы поденного расчета.
2. Восьмичасовой рабочий день для всех категорий труда в шахтах и
наземных сооружениях, а также для рабочих коксовых печей.
3. Оплата обслуживающего и подсобного труда, как-то: очистка,
крепление, уборка обвалов и т.д.
4. Введение во всех шахтах контрольных весовщиков, избираемых
углекопами без всякого вмешательства со стороны компании.
5. Реорганизация системы отчислений, в которую сейчас входят вычеты по
девяти пунктам: за шахтерскую лампочку, квартиру, порох, право покупки
товаров в лавке компании, медицинское обслуживание и др.
6. Прекращение выдачи заработной платы в бонах компании.
7. Предоставление права свободного выбора лавки для закупок, жилья,
врача.
8. Ликвидация "шахтной охраны" компании, которая служит прикрытием для
вооруженных отрядов, терроризирующих население района. Введение вместо нее
местной полиции по назначению администрации округа, избираемой согласно
существующим законам.
Теперь весь обширный Хоутонский район выставил новые требования:
1. Предоставление рабочим как свободным американским гражданам права
вступать в любой союз по собственному выбору, а также беспрепятственно и
бесконтрольно входить в состав любой другой организации.
2. Предоставление нашему союзу права на равных началах с администрацией
компании участвовать в обсуждении и окончательном разрешении всех
вопросов, связанных с заработной платой, продолжительностью рабочего дня,
наймом рабочей силы, реализацией добытого угля, а также в выборе
уполномоченных по улучшению санитарных условий, технике безопасности,
жилищным вопросам и контролю над взвешиванием.
3. В случае принятия настоящих условий мы согласны вернуться на работу
в шахты на временных условиях, более выгодных в отношении оплаты и
продолжительности рабочего времени, нежели до настоящей забастовки,
гарантировать количество и качество продукции соответственно прежним
нормам и продолжать работу до завершения переговоров между представителями
нашего союза и представителем углепромышленников по вопросу о будущих
условиях.
Союз послал предупреждение хоутонскому мэру, прокурору округа,
Ассоциации шахтовладельцев и Союзу граждан города Хоутона о том, что в
следующую субботу будет организован поход шахтеров в город; они пройдут по
двум главным дорогам, на ступенях здания суда прочтут вслух свои
требования и вручат их окружному прокурору для передачи по назначению. "С
нами не будет никакого оружия, - говорилось в послании, - и никаких
знамен, кроме американского флага. Мы не будем произносить речей. Мы
придем тихо и спокойно; и после того, как будут прочитаны условия нашего
возвращения на работу, что займет около трех минут, мы так же тихо и
спокойно уйдем обратно в свои поселки".
Днем теплый туман наполнил долину, и от земли, уже костеневшей в зимней
стуже, шел пар. Из ущелий, ведущих к шахтам, показались люди, и дорога
ожила. Сотни женщин шли вместе с мужчинами; их были бы тысячи, если б все
имели обувь и одежду. Дорога поднималась к Хоутону; вместе с ней, по
четыре в ряд, с открытым взглядом, твердой поступью, продвигались вперед
забастовщики, молча, без разговоров и песен. Глаза не видели знакомых
холмов - в них отражался еще далекий город и тревога о том, что должно
случиться, когда со ступеней здания суда будут прочитаны условия. Наконец
дорога свернула влево, к поднимающейся уступами скале, и впереди
показались первые дома. Тут путь был прегражден солдатами; на скале, где
раньше росли цветы, угнездилось несколько пулеметов. Дорога вздыбилась и,
сдавленная, остановилась. Вперед вышел офицер, держась поближе к штыкам
своих солдат и подальше от безоружных углекопов.
- Это - граждане Хоутона, - сказал Берн. - Вы не можете запретить им
мирно войти в свой город.
- Ах, так? Убирайтесь к черту, откуда пришли, не то мы заставим вас
убраться!
Дрожь и ропот прошли по толпе: она напирала вперед. Штыки инстинктивно
отступили. Берн вскочил на выступ скалы.
- Назад, товарищи! - крикнул он. - Эти негодяи нарушают закон и хотят
вызвать бунт. Мы не пойдем на это. Есть другие пути. Повернем назад. Мы
передадим свои условия через доверенное лицо.
Но ропот усилился; дорога густела и чернела. Длинное тело толпы
вздулось и грозило, прорвав первые ряды, заполонить маленькое пустое
пространство, отделявшее ее от солдат. Деревянные лица солдат (это были
наемные стрелки, одетые в форму полиции штата) побледнели, глаза стали
пустыми. Вдруг полыхнул - ниоткуда - револьверный выстрел, и вместе с
эхом, раскатившимся по горам, раздался вопль женщины. Солдаты отступили
назад, на скале прерывисто застучали пулеметы. Эхо, громоздясь,
спотыкаясь, падая, поскакало по горам; дорога дрогнула, как при
землетрясении, и обратилась в бегство. Потом сразу эхо оборвалось;
безмолвие сомкнулось вокруг десяти тел, раскинувшихся в придорожной грязи:
восемь углекопов и две женщины.
Страх овладел солдатами. "Забастовщики стреляли первыми", - жаловались
они. "Забастовщики стреляли первыми", - убеждал главный город округа
Хоутон. "ЗАБАСТОВЩИКИ СТРЕЛЯЛИ ПЕРВЫМИ!" - кричали заголовки центральных
газет. Страх овладел солдатами. Поэтому в тот же день несколько солдат
пробрались в поселок Ральстон и подожгли его. Когда женщины с детьми на
руках стали выбегать из хижин, солдаты (так велик был овладевший ими
страх) подняли револьверы, и три женщины, обливаясь кровью, упали в
канаву. Но страх все еще не покинул солдат.
На следующий день вооруженный дозор углекопов подстерег в засаде у
самой деревни отряд солдат и восемь человек положил на месте. Остальные
вернулись в город. Теперь наконец они могли рассказать, что внушило им
такой страх: повсюду в горах засада, восемь стрелков полиции убито;
неудивительно, что (за день до того!) пришлось поджечь поселок и пустить в
ход оружие. Директора шахт по телеграфу вызвали в Хоутон самых дорогих
корреспондентов, чтобы те оповестили мир о злодействах забастовщиков.
Возникла новая организация: Американская лига индустриального просвещения,
которая наводнила редакции всех газет, все церкви, библиотеки,
университеты, все общежития ХСМЛ [Христианский союз молодых людей]
превосходно оформленными и отпечатанными листовками и брошюрами. В этих
брошюрах питомцы старейших университетов страны - Гарвардского,
Принстонского, Йельского - и других знаменитых учебных заведений в гладких
фразах разъясняли всему свету гнусный смысл деяний ИРМ и беспристрастно
доказывали их непосредственную связь с немецким кайзером, итальянской
мафией и российскими нигилистами; сокрушались по поводу пагубного и
развращающего влияния этих изменнических элементов на невежественных
горнорабочих (из которых большинство, конечно, иностранного
происхождения); повествовали о преступном прошлом Джона Берна и других
вождей, не забывая при этом и Джейн Прист, обыкновенную проститутку,
осквернившую не только тело, но - увы! - и дух двадцати тысяч шахтеров. В
других брошюрах излагался принцип деятельности, свободной от вмешательства
чуждых организаций, - принцип, за который лига, губернатор штата, Союз
граждан и дирекция шахт готовы биться до победного конца... готовы
положить свою жизнь, если понадобится. Шахтовладельцы горят нетерпением
вступить в переговоры со своими рабочими; большинство злоупотреблении,
послуживших поводом к стачке (незначительные злоупотребления действительно
имели место), уже искоренены. Но как иметь дело с людьми, которые идут на
поводу у безбожников и заклятых врагов конституции?
Между тем случилось так, что десятка два забастовщиков, не внявших
увещаниям брошюрок или, может быть, даже не ведавших о существовании
Американской лиги индустриального просвещения, - десятка два из тех, чьи
дома были сожжены и жены убиты, не присутствовали на собрании союза, когда
Берн и другие руководители забастовки предостерегали против слепой ярости,
которая может обернуться против самих рабочих. В то время как собрание
голосовало за политику сдержанности, эти люди подкопались под склад из
рифленого железа близ спуска в Ральстонскую шахту. Охрана перепилась и
спала глубоким сном (а те, кто не спали, веселились с женщинами,
приведенными из ближайшего городка), и забастовщики нашли и взяли то, что
искали. Перед самым рассветом глухой гул послышался под землей; когда
проснулась охрана, гул перешел в рев пламени: взорвалась Ральстонская
шахта.
На Уолл-стрит акции двух или трех угольных компаний упали на пять
пунктов; крупные дельцы усмехнулись и стали покупать эти акции. Потом все
междугородные линии столицы штата долго были заняты срочными переговорами
между нью-йоркскими юристами и губернатором штата. Припевом всех