Лаургия Фрэнк. Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

добавила она, и ее слова - почему? - казались отягченными трудностью
принятого решения, - сейчас же после ужина мы поедем домой.
Может быть, действительно поехать вздремнуть? Советы Элен всегда
благоразумны. Маркэнд обвел взглядом широкую спину мистера Тиббетса,
круглые тусклые глаза своей тетки, Полларда, у которого под давлением
поглощенной им пищи лицо накалилось, словно клапан парового котла.
Маркэнду не захотелось ни с кем из них разговаривать. Он выскользнул из
комнаты.
У наружной двери его остановила Лоис.
- Куда это вы собрались?
- Спать.
- Великолепно. Я тоже еду.
Они спустились с крыльца и сели в автомобиль. В парке светило солнце и
было тепло. Лоис повернула руль.
- Между прочим, Лоис. - Маркэнд смотрел прямо перед собой. - Я не
особенно внимательно слушал. Как поделил все ваш папа?
- Как это на вас похоже! Ну вот, после уплаты всяких особых сумм, и
взносов, и тому подобное он разделил остаток на десять равных частей. Пять
идут маме. Страшно мило с его стороны, правда? Она теперь так богата, что
может выйти замуж за какого-нибудь мальчишку, который убьет ее, чтоб
завладеть ее деньгами. Остальные пять частей предназначены Мюриель, Барру,
Чарли, милой Лоис и милому Дэвиду.
- Ловко! Таким образом, каждая из дочерей получает по две десятых?
- Если не разведется со своим мужем.
- Необычное для нашего времени завещание - без всяких оговорок оставить
деньги жене и зятьям!
- Папа был настоящий человек. Только он так зарывался в свои дела, что
подчас нелегко было отыскать в нем человека.
- И сколько же составляет все наследство?
- Вы и это прослушали? Старый Тиббетс очень подробно все объяснил. Он
знал, что никто из нас не осмелится спросить! Всего около двух миллионов.
- Так... Значит...
- Значит, мой милый мальчик, не считая тридцати тысяч, завещанных Элен,
Тони и Марте, вы получаете около двухсот тысяч долларов.
Маркэнд молчал.
- Недурно, - сказала Лоис. - Совсем недурно для мальчика из провинции.
Но серьезно, Дэвид, я еще больше люблю папу за это. Он понимал, что вы -
настоящий Дин.
"Лозье" с трудом пробирался между кэбами, такси, "Поуп Хартфорд",
"Панхард". - Двести тысяч в ОТП. Около двенадцати тысяч в год. Жалованье -
двенадцать тысяч в год. Городской дом ценой не менее тридцати тысяч. Я
богат. - Маркэнд оглянулся на оголенные деревья (они достигли верхней,
"романтической" части Центрального парка), на скалы, поросшие редким
кустарником, на прохожих, обливающихся потом в зимней одежде, на скамейки,
каменистые дорожки. Он, Маркэнд, возвышался над всем этим; радостное
возбуждение охватило весь город, окаймлявший раскинувшийся под ним парк.
Хозяин! Он чувствовал, что его рука властна остановить толпу прохожих или
рассеять ее. Хорошо быть богатым! Лоис у руля, в синем твидовом костюме, с
мехом, распахнутым на груди, вела машину мимо виктории, в которой сидели
две пожилые дамы. Под шляпами, украшенными цветами, в рамке черного
каракуля саков Маркэнд увидел высохшие, пергаментные лица, бессильно
сложенные руки; потом мимо него промелькнул огромный кучер, подобно евнуху
охранявший их, и два крутобоких мерина.
- Да, я богат, - вслух сказал Маркэнд. - Я принадлежу к тому же классу,
что и эти мумии.
Лоис затормозила и поставила машину на стоянку.
- Пройдемся, - сказала она. Они взобрались на невысокий холм, миновали
замусоренную рощицу, где среди голых стволов валялись номера воскресной
газеты и уныло слонялись немногочисленные гуляющие. Достигнув вершины, они
уселись на черном камне, выступы которого сквозь одежду врезались им в
тело.
- Зачем это вам понадобилось все портить такими нелепыми разговорами?
- Мне везет в жизни, Лоис. С самого детства. Это противоестественно. Я
не доверяю этому.
Она стянула свою тяжелую шоферскую перчатку и взяла его руку, но не
пожала ее.
- Я не хочу, чтоб вы так говорили, потому что это нехорошо по отношению
к папе. Он вовсе не собирался оставлять свои деньги скопищу высохших
трупов. Во всяком случае, часть их он оставил настоящему человеку - вам...
- Бросьте глупости! Что во мне настоящего?
- ...И к тому же без ограничения. Мы все должны оставить свои деньги в
деле. Только вы свободны. Как будто он предвидел...
- Что мне может прийти на ум бросить дело и стать стопроцентным
лодырем?
- И стать независимым, Дэвид, вы сами себя не знаете.
- Лоис, дорогая моя, это просто забавно, до чего вы упорны в вашем
хорошем отношении ко мне... вы и все другие.
- Я оказалась упорнее других.
- Правда? - он рассмеялся.
- И получила меньше других. - Она повернулась к нему лицом, и оно было
серьезно. - Это верно, Дэвид. Разве это ничего не значит - так долго,
почти всю жизнь по-настоящему хорошо относиться к человеку? А впрочем, это
действительно ничего не значит. Для каждого из нас то, что мы чувствуем,
как будто менее важно, чем то, что мы собой представляем, - менее важно,
чем кольцо на пальце.
- Верно, - сказал Маркэнд. - Значит, вы тоже это чувствуете? В конце
концов, вам ведь тоже везет. Могли же вы родиться на Ривингтон-стрит, и
притом с бельмом на глазу. Но удача еще не делает человека счастливым,
правда? Счастье именно в том, что чувствуешь, даже если это и не имеет
значения. Такая удачливость, как у нас с вами, - это вроде зимнего пальто,
которое недостаточно плотно прилегает к телу, чтобы предохранить от
холода.
- Не такая уж я удачливая, Дэвид.
Он молчал, глядя вниз, где маленький еврей в пальто, таком широком и
жестком, что оно казалось выточенным из дерева, катил колясочку с плачущим
ребенком. Звук был совсем слабый, и смешно было видеть, как он беспокоил
взрослого солидного человека, как тот прыгал вокруг колясочки в своем
громоздком пальто, качал ее и размахивал руками.
- Вы это знаете так же хорошо, как и я. Чарли очень мил, и я думаю, что
люблю его. Во всяком случае, мне нетрудно было сохранять верность ему,
если это имеет какое-либо значение. Но он скучный человек, и потом он
отлично может обходиться без меня, да и Чарли-младший - тоже: ведь его
отняли от груди, когда ему не было и трех месяцев. С тех пор я ни разу
ничего по-настоящему для него не сделала, потому что всегда находились или
няня, или доктор, или учитель, которые все могли сделать гораздо лучше,
чем я. Самое большее, что я могла делать, - это платить _им_. И все-таки я
люблю его. Еще одно бесплодное чувство.
- Какое же чувство не бесплодно?
- Трепет. Это чувство, которое меняет вас всего, даже если оно
мучительно. Когда порядочная женщина испытывает это чувство или его
приближение, она должна подавить его. Я испытала трепет, когда родился
Чарли-младший. Это не было бесплодное чувство. Если бы женщины умели
говорить правду, они бы сознались (во всяком случае, многие из них), что с
радостью имели бы ребенка каждый год. Я испытывала трепет, когда
Чарли-младший лежал у моей груди. Только три месяца. А когда его отняли -
трепет исчез, исчезло и молоко. Дэвид, я испытывала трепет, когда вы меня
целовали, хотя вы позабыли об этом.
- Я не позабыл.
- Это почти... это могло бы изменить меня. Знали ли вы это? И я
испугалась. Я была такая пай-девочка! Может быть, для того я и вышла за
Чарли, чтобы застраховать себя от трепета.
Маркэнд сидел молча, ощущая острый выступ камня, врезавшийся ему в
спину и ягодицы. Лоис вдавила в грязь носок своей лакированной туфли.
Солнце зашло за серые многоэтажные дома, и город вдруг помрачнел под
безоблачным небом, от которого больше не ложился на него сияющий отсвет.
- Идем, холодно, - Лоис вскочила на ноги. - Не напиться ли нам чаю?
- Давайте!
Она круто повернула свой "лозье". Они выехали из парка у памятника
"Мэну".
- Помните "Мэн"? - засмеялась Лоис. - Я все хотела, чтоб вы пошли
добровольцем.
- Вам нравились золоченые пуговицы, вот и все.
- Вы сами не верите этому.
Они неслись по неприглядному каналу города, пустынному в этот
воскресный день, если не считать трамваев и подвод. Тротуары звенели
мелодией музыкальных автоматов, стук мотора отдавался в неприступных
каменных стенах, у салуна на углу мужчины из мира, внезапно ставшего чужим
и враждебным, оглядывались на женщину у руля. Она уменьшила скорость у
Сан-Жуан-Хилла, ощупью пробираясь через угрюмую Чертову Кухню, где смрад
от скверного виски и предельной нищеты встал угрожающей преградой, сквозь
которую они должны были пробиться. Они летели бок о бок с товарным
поездом, и их элегантный автомобиль вдруг сделался маленьким, хрупким и
обреченным.
- Слушайте, куда же мы едем? - спросил наконец Маркэнд.
Лоис не отвечала. На Джексон-сквер она круто взяла на восток.
Ребятишки, играющие в канавах, разрушали обветшалую благопристойность
низеньких домиков, обсаженных платанами по фасаду. Машина остановилась у
красного кирпичного дома на Уэверли-Плейс. Оконные рамы были свеже
выкрашены зеленой краской. Лоис отперла нарядную новенькую дверь с
бронзовыми перекладинами по стеклу, завешенному изнутри тяжелым шелком, и
взбежала вверх по темной лестнице.
- Идите прямо! - крикнула она.
Маркэнд последовал за ней. На лестнице стоял запах плесени, так хорошо
знакомый ему по тем дням, когда он сам снимал квартиру в этой части
города. Лоис привела его в большую комнату со стеклянным потолком и
эркером, заново оштукатуренную и почти пустую, если не считать широкого
дивана, нескольких стульев и книжной полки. Она стояла выпрямившись среди
этой пустоты, и тень угасающего дня подчеркивала глубину ее глаз.
- Ну? - сказал Маркэнд.
- Это мое. В прошлом году я решила: раз у Чарли есть контора и клубы и
еще не знаю что, на случай, когда ему захочется уйти из дома, могу же и я
иметь хотя бы комнату.
- Вы правы, и здесь очень хорошо.
- Здесь было отчаянно пусто, вот что... до сих пор.
Она сделала несколько шагов к нему и встретила его взгляд. Не отводя
глаз, она сняла пальто и шляпу, хотела было бросить их на диван,
передумала, положила на стул в углу и снова повернулась к нему лицом.
Маркэнд следил за всеми ее движениями, словно они имели какой-то особый
смысл. В высокой пустой комнате она казалась очень стройной, ее костюм был
из тяжелой ткани и скрывал ее тело. Он вдруг заметил это тело, в первый
раз за многие годы заметил тело женщины, которую видел почти каждую
неделю. Тяжесть сдавила его горло. Он стиснул кулаки и снова разжал их. Он
чувствовал ее дыхание, чувствовал, как поднималась и опускалась ее грудь,
ее взгляд, обращенный на него. Его руки вдруг потянулись к ней, но он
отдернул их.
- А почему бы и нет? - сказала Лоис.
Слова действовали медленно, и освобожденный ими вихрь, огромный и
трезвый, охватил его тело. Он почувствовал, что совершает безумство, но в
этом было наслаждение. Он обнял ее за талию и поцеловал. Он помог ей
раздеться, снять с себя все, кроме блестящих черных шелковых чулок. Он
глядел на нее, обнаженную, и знал, что его безумие обмануло его; оно было
только в нем самом, и оно уже меркло. Ее груди поникли, ее тело было
блеклым, точно цветок, слишком долго лишенный солнца; на золотистых ее
волосах играли только сумеречные тени. Он подумал об Элен, которую видел
тысячу раз и чья нагота расцветала каждый раз по-новому, удивительно и
волшебно. Отступать было слишком поздно. Теперь оставался только один путь
к бегству - идти вперед. Может быть, в ней он встретит безумие, от
которого его собственное разгорится вновь? Он опустился на диван рядом с
нею и обнял ее. Тело, приникшее к нему, было мягким, хрупким, бессильным,
внушающим жалость. И вот они лежат рядом, по ту сторону вынужденного
наслаждения, бесконечно далекие друг от друга. Лоис встала, набросила на
себя кимоно, шелковой шалью прикрыла наготу мужчины. Потом села возле. Его
безумие, которое было истинным несколько секунд и породило мучительную
ложь, теперь угасло в них обоих. Оно возникло благодаря ей, но осталось в
пределах его существа и было лишь порождением дня, прожитого в необычном.
Единственный путь избавления от этой лжи по-прежнему вел вперед... к
истине. Маркэнд сорвал с ее плеч покрывало, сбросил на пол шаль.
Обнаженные, не согретые страстью, они глядели друг на друга.
- Будем смелы, - сказал он, - посмотрим правде в глаза.
- Я ничего не боюсь. Я сказала: почему бы и нет? Могу повторить.
- Мы совершили ошибку.
- Можно мне закурить?
Теперь Лоис показалась ему прекрасной: она откинулась на подушки, и
грудь ее мягко обрисовывалась ниже тонкой линии плеч и полной шеи, только
в своей страсти он не видел этого.
Она предложила ему курить, он покачал головой.
- Нельзя откладывать что бы то ни было на пятнадцать лет, - сказала
Лоис.
- Все становится иным.
- Все становится прахом.
У нее на глаза набежали слезы. Она не вытирала их, она продолжала
курить. Маркэнд видел, что ей холодно, едва заметная дрожь пробегала по ее
телу. Вдруг он пожелал ее - было бы сладко ее познать. Но она была теперь
неизмеримо дальше, чем прежде. Он протянул руку и накинул шелковое
покрывало на ее плечи.
- Благодарю. - Она на мгновение прикрыла глаза.
- Вы не понимаете.
- Я чувствую. - Она вздрогнула. - Я скоро умру.
- Я не умею заставить вас понять. Если б вы понимали, вам бы не было
холодно.
- Почему вы не можете заставить меня понять?
- Такой ценой я должен заплатить за нашу встречу.
- Это преграждает путь. Да, больше это ничего не значит: только
преграда.
- Вина моя. Из нас двоих я - тот кто взял, Лоис. И ничего не дал
взамен.
- Я захотела...
- Вы сами себя не знаете, дитя. Вы хотели дать. Что ж, вам это удалось.
Мне не холодно. Как и всегда, сказался мой эгоизм... звериный эгоизм.
Ее слезы лились по-прежнему, но она улыбалась.
- В этом все дело - постоянно брать, и только брать, - сказал он. - Я
всегда получаю все, что хочу. Жизнь наваливает передо мною целые груды, и
я не успеваю разобраться в них. Разве вы не знаете, что дали мне...
красоту? Когда-нибудь мне придется заплатить.
Она отбросила сигарету и потянулась к его руке.
- Продолжайте.
- Вы думаете, что вам попросту захотелось любовного приключения?
_Почему бы и нет?_ - сказали вы себе. Не для того ли вы сняли эту комнату?
Любовное приключение. Что ж, оно у вас не вышло. Зато мне вы дали то, чего
я хотел. Я взял у вас то, что мне было нужно. Так я умел использовать
вашего отца, деловой мир, свои собственные способности, даже свою
обворожительную лень. Да, как от Элен... я взял от вас то, что мне было
нужно. Что именно... я сам еще не знаю.
- Что ж, почему бы и нет?
- Лоис, не нравлюсь я сам себе. Я обманщик. Я не хочу брать ничего
даром.
- Вы правы, вы взяли от меня то, что вам нужно было. Я рада этому!
Дэви, я верю в вас. Честное слово, я не сожалею о том, что произошло. Я
даже довольна. Я не люблю вас, хотя когда-то могла полюбить. Я никого не
люблю, разве только Чарли-младшего, который никогда не сможет полюбить
меня, потому что я его мать. Но что-то есть в вас, что я люблю, и этому я
рада, и перед этим не стыжусь оставаться нагон. Не смейтесь!
Маркэнд вскочил с дивана и стал шагать по комнате. Потом он сел в
стороне и посмотрел на нее.
- Это невыносимо! Что все вы думаете обо мне? Почему вы не можете
смотреть на меня просто, хоть вы и позволили случиться тому, что
случилось? Вы не решаетесь? Лоис, я от природы ленивый и хитрый
эксплуататор во всем, касается ли это денег или женщин - безразлично. Я
обаятелен, и мне самому это противно. Вы подарили свою близость человеку
непорядочному, будьте мужественны и осознайте это. Вы говорите, что никого
не любите? Да ведь вы полны любви! А любовь слепа. Вы не из тех, кто легко
принимает такие вещи. Как только я уйду, ваше спокойствие покинет вас.
Разве я не знаю? Когда вам придется посмотреть в глаза Чарли, когда все мы
встретимся - Чарли, и Элен, и вы, и я... Стою ли я этого? Заклинаю вас,
скажите мне.
- Идите сюда, Дэви. - В ее голосе была улыбка, хотя глаза все еще
плакали. - Знаете, иногда мне кажется, что вы еще не родились. Идите сюда.
Ее черты расплывались в сумраке, вся сцена приобрела вдруг для Маркэнда
щемяще необычайный и реальный смысл. Наступил глубочайший, единственный
миг истинной близости между ними. Ее голос, звучавший в темноте, был
голосом девочки Лоис, но когда она притянула его к себе, она стала
старой... старше, чем он, и огромной рядом с ним, таким маленьким в
большой комнате. Она взяла его голову и прижала к себе, крепко и без
стыда, как сделала бы мать.
- Ну теперь одевайтесь, и до свидания.


Маркэнд шел пешком вдоль Пятой авеню. Он знал, что запоздает к ужину,
но ему хотелось пройтись, и к тому же у Дейндри уже привыкли к его
опозданиям: там, вероятно, сели за стол, не дожидаясь его, а ужин был
холодный. Он подумал о том, что голоден - за обедом он почти ничего не ел,
и многое произошло после того. И все-таки он пойдет пешком. Он попытается
собрать свои мысли. Но единственная ясная мысль была мысль о голоде, и он
с наслаждением предвкушал холодную вырезку, свежий ржаной хлеб, баварское
пиво, которое по воскресеньям всегда подавалось у Дейндри к ужину. То, что
произошло у него с Лоис, имело значение, лишь поскольку оно касалось Лоис.
Верность Маркэнда Элен почти не знала исключений, но в этом не было его
заслуги: просто ее власть над ним была велика. За одиннадцать лет брака он
мог насчитать лишь несколько отдельных случаев мимолетной близости с
женщиной, обычно тогда, когда Элен уезжала или была недоступна. Он всегда
рассказывал ей об этом, и ее, уверенную в его любви, это как будто не
трогало. Но если он говорил ей о какой-либо женщине, это значило, что с
нею все кончено. Здесь же было другое, потому что речь шла о Лоис, потому
что он не мог, никак не мог вычеркнуть этот эпизод из жизни, рассказав о
нем Элен. Это было бремя, которое он должен был нести один. Другой исход
заключался в том, чтобы попытаться понять, что, собственно, произошло?
На Двадцать третьей улице Маркэнд повернул к югу и шел теперь по
опустелым кварталам, в будни кишевшим людьми, занятыми кройкой, шитьем,
продажей готового платья, - людьми, которые, казалось, на улицах Нью-Йорка
стояли более неподвижно и двигались более суетливо, чем все другие. Он
прошел мимо небоскреба "Утюг". Ему не удавалось отвлечь свои мысли от
голода и жажды. Раздосадованный, он повернул к Гофман-хауз и вошел в кафе.
Он заказал сандвич, выпил виски. - Ну, теперь как? - Дойдя до Сорок второй
улицы, он все еще ничего не успел обдумать. Только слова Лоис звучали у
него в ушах: "Мне кажется, что вы еще не родились". Новый Иолиан-холл
одиноко сверкал среди невысоких строений севернее Брайант-парка.
Небоскребы росли ему навстречу; огромный, все ширящийся город, к которому
принадлежит и он - богач! - Раз невозможно найти покой, во всем
признавшись Элен, почему бы просто не позабыть? - Новое здание фирмы
"Скрибнер", книжная витрина в ярких огнях, не вязавшаяся с этим воскресным
вечером. - Расточительность, широкий размах... новый метод торговли в
Америке оправдывает себя, хотя дядя Антони никогда не хотел с этим
согласиться. - "Темный цветок". Завтра он купит книгу для Элен: она любит
Голсуорси. - Лоис на своем диване, улыбавшаяся сквозь слезы, тоже темный
цветок, несмотря на золотистые волосы. Бедная маленькая никчемная Лоис. -
"Никому не нужна, - жаловалась она, - не нужна ни мужу, ни сыну!" Нужна ли
она ему? Не это ли наполнило ее торжеством и заставило посмеяться над его
самобичеванием? Что в ней было нужно ему? Может быть, это важно.
- Если так, - сказал он вслух, - и ты действительно хочешь узнать, что
все это значит...
Он подошел к отелю "Плаза" на Пятьдесят девятой улице. - Я чертовски
опаздываю! - Но все же он вошел в ресторан. Ему пришло в голову, что, если
он поговорит об этом с кем-нибудь, хотя бы с чужим человеком, все станет
для пего ясно.
- Подождите минутку, - сказал он официанту, ставившему на стол бутылку
шотландского виски и традиционный сандвич.
- Oui, m'sieur?
- Я хочу вас спросить кой о чем.
Официант ждал.
- Дело в том, что... - Маркэнд остановился.
Это был человек небольшого роста, стройный, с лицом бледным, как
серебро, и сонными глазами. Нос был точно клюв, а усы, распластанные под
ним, точно крылья птицы.
- Понимаю, m'sieur!
- Понимаете?
Официант проницательно поглядел на него, и глаза его снова сделались
сонными.
- Я знаю, что беспокоит m'sieur.
- Не может быть.
Он улыбнулся и приоткрыл глаза, переливающиеся всеми цветами. Его усы
были неподвижны, как крылья парящей в воздухе птицы.
- Придется выдержать борьбу, m'sieur, большую борьбу, долгую борьбу.
Когда человек умен, ему вовсе не легко.
- Что такое вы говорите?
- M'sieur - умный человек и думает, что жизнь всегда будет легка. -
Голова медленно, печально качнулась. Маркэнд, со стаканом в руке, замер,
ожидая. - Но m'sieur теперь не так уж умен, потому что он ищет то, что
умом найти невозможно... И хотя бы весь мир помогал ему, раскрываясь,
точно объятия женщины, m'sieur даже не знает, как это будет трудно.
Маркэнд выпил виски до дна, палил еще стакан и тоже выпил.
- Как вы попали в официанты?
- Занятие не хуже всякого другого, m'sieur.
- Сдачи не надо, - сказал Маркэнд, вставая, и дал официанту
десятидолларовый билет. Тот вежливо поклонился, словно получил двадцать
пять центов.


Было уже восемь часов, когда Маркэнд вошел в столовую Дейндри,
занимавших в отеле скромное и уютное помещение из двух комнат. Оба они и
Элен еще сидели за столом. Ему навстречу поднялся Джадсон Дейндри, строгий
худощавый джентльмен, чей каждый шаг, несмотря на хромоту, был
самоутверждением. Он спокойно пожал руку зятю, ни словом не коснувшись его
опоздания; упрек противоречил бы его правилам в такой же мере, как
поздравление по поводу наследства. Миссис Дейндри простила его;
материнская прозорливость поблескивала в ее глазах, как бы говоря, что она
все понимает; ничего, если мальчик запоздал к ужину и от пего сильно
пахнет виски, - ведь не каждое же воскресенье мальчик получает наследство
в двести тысяч. Маркэнд выпил стакан хорошего пива, и тотчас же начались
его страдания. Час, проведенный с Лоис, вино, разговор с официантом - все
это взбудоражило его; теперь, только увидя Элен, он до боли захотел быть с
ней вдвоем и целовать ее. Сегодня вечером ему нелегко будет попасть в тот
бесстрастный сдержанный тон, которого от всех и всегда ожидали Дейндри.
Нервы Маркэнда требовали действия; кровь звенела в ушах, билась в венах,
настойчиво рвалась наружу. И когда он взглядывал на Элен... Значит, Лоис
только воспламенила его для другой женщины? Войдя, он поцеловал ее так,
как подобает мужу на людях целовать жену, но и сейчас, через стол, ощущал
аромат ее волос и тела.
- Ну, Дэвид, надеюсь, вы по крайней мере голодны? - Смеющиеся выцветшие
глаза Элизабет Дейндри напоминали ирландские песни.
- Сейчас увидите! - сказал Маркэнд. Он прекрасно ладил с матерью Элен.
Она происходила из католической ирландской семьи из Делавэра, в которой
общение с богатыми протестантами (отец ее строил быстроходные суда,
ходившие по семи морям) в значительной мере вытравило влияние Рима. Ей без
препятствий удалось выйти замуж за немолодого удачливого адвоката из
шотландских кальвинистов. Миссис Дейндри по-прежнему ходила к обедне и
время от времени принимала участие в церковных делах. Ребенком Элен часто
бывала с ней в церкви, хотя, по настоянию отца, училась в частной школе
либерального толка. Религиозность не привилась к Элен; влияние мистера
Дейндри, а более всего снисходительность, с которой он относился к вере ее
матери, оказались сильнее ладана и песнопений. Элен не принадлежала к
числу эстетических натур; а миссис Дейндри держали в плену пышность
католических богослужений и сила традиций. Дочь рано почувствовала
превосходство отца, считала его рационализм признаком этого превосходства
и в семнадцать лет относилась к церкви с большей нетерпимостью, чем он
сам. Но если девушка унаследовала от Джадсона Дейндри тяготение к фактам,
то, с другой стороны, она была религиозна, как его предки; в сущности,
гораздо религиознее, чем Элизабет Дейндри. Элен выросла в женщину с
большой потребностью чувствовать и играть в жизни определенную роль, а
такая потребность, как бы ее ни называли, религиозна по существу. Долго
она не могла найти ей имени; теологический путь был прегражден духом
времени и авторитетом агностика-отца; некая ограниченность не позволяла ей
избрать путь эстетический. Подобно многим современникам, считавшим ниже
своего достоинства верить в библейские чудеса, она наконец столкнулась с
чудесами фактов и еще до выхода из колледжа сделалась ревностной
служительницей культа Науки. Вот почему она решила стать врачом. За два
года учения она узнала, насколько медицина несовершенна как наука, и это
заставило ее изменить решение; она занялась биохимией, надеясь обрести
Абсолютное в простейших тканях. Она познакомилась с доктором Конрадом
Вестерлингом, который влюбился в нее и нашел ей скромное место в своей
лаборатории, в Магнум-институте на Ист-Ривер. Там она работала, покуда не
явился Маркэнд и не предложил ей выйти за него замуж.
Благодаря такой неопределенности устоев, никогда но подвергавшихся
испытаниям, жизнь семейства Дейндри была приятной и легкой. Вместо
духовного общения, которое, несмотря на возвышенность цели, не может быть
совершенным, членов его соединяла спокойная родственная привязанность,
легко выполнимый кодекс поступков и отношений. Джадсон Дейндри гордился,
что не верит ни во что, кроме терпимости, милосердия и внешних приличий -
обломков (о чем он не подозревал) того здания первобытного христианства,