Лаургия Фрэнк. Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

- Что вы хотите с нами делать? - спросил Маркэнд.
- Мы хотим избавиться от вас.
Дорога круто повернула, и свет фар автомобиля, идущего позади, упал на
лица спутников Маркэнда; они показались ему мертвыми. Вернее, это были не
лица, а безжизненные маски. Снова мрак. Маркэнду чудилось, что он несется
среди ночи с людьми, которые вовсе и не люди, а мертвые подобия людей.
Они ехали долго. Но Маркэнд не ощущал времени. Совершенное над ним
насилие поставило его вне времени. Мир, который его окружал, был какой-то
внечеловеческий мир. Он не жил (потому что жить - это значит соприкасаться
с жизнью), но и не умер (потому что не утратил способности чувствовать).
Испытывал ли он страх? Он находился в какой-то серой мгле... Серая мгла
сгущалась и ширилась вокруг него. Ни боли, ни возмущения, ни страха не
было; была только серая мгла, и он, беспомощный, среди нее.
Машины, шедшие впереди, описали полукруг и стали; автомобиль, в котором
был Маркэнд, последовал за остальными. Один за другим заглохли моторы.
Вдруг у всех машин погасли фары.
- Выходи! - раздался голос из темноты; Маркэнда схватили и потащили
вперед.
Откуда-то издалека ночной ветер нес свободу. Он не долетал сюда.
Маркэнд вдыхал ненависть, которая окружала его. Круг ненависти смыкался в
сером пространстве - круг тел и лиц. Потом он увидал рядом с собой Джейн и
Берна. Они тоже стали серыми, как и он.
- Мы на границе штата, - послышался голос. - Ну-ка, вы, пара ублюдков,
забирайте свою девку и проваливайте отсюда. Да смотрите не возвращайтесь
назад!
- Ну как, вернешься еще сюда? - Чье-то лицо вплотную придвинулось к
Берну, и Маркэнд увидел его мертвую, безглазую пустоту.
Берн не отвечал.
- Дай-ка ему для острастки, - сказал другой голос.
Берн взял Джейн за руку. Но его схватили сзади, а человек, стоявший
перед ним, размахнулся и ударил его по лицу рукояткой револьвера.
Послышался хруст костей и затем смех. Маркэнд рванулся вперед; его с силой
дернули и повалили на землю; но он увидел, как кровь хлынула у Берна изо
рта. Толпа увидела кровь.
- Хотел тебя ударить, а?.. Врежь-ка ему!..
Они сгрудились вокруг Берна. Маркэнд поднялся с земли и снова метнулся
вперед.
- А ну, подрежь его!
Сверкнул нож; Маркэнда снова сбили с ног. Он услышал стон. Нестерпимая
тяжесть придавила ему живот, и он погрузился в черное безмолвие...
...Он у себя дома, стоит у дверей. Элен подошел срок.
Он слышит, как она кричит в родовых муках: должен родиться Тони... Тони
умер...
Он слышит, как кричит Джейн в предсмертных муках.
Маркэнд попытался встать.
- Убейте меня! Убейте! - услышал он голос Джейн.
Боль в животе была от железной полосы, пригвоздившей его к земле. Он
приподнял голову, опираясь на локти.
Толпа отхлынула и сбилась в кучу. Близ себя он увидел тело... тело
Джона Берна. Он оторвался от земли. Когда он встал, ему показалось, что
тело его осталось лежать на земле, пригвожденное нестерпимой болью. Он
шагнул к толпе; серый мир стал белим; он упал.
- А где же второй?
- Улепетнул, должно быть.
- Спас свою шкуру.
- Он ничего не видал.
- Надо закопать тех, двоих...
Белое снова стало черным, и Маркэнд потерял сознание.

5

Томас Реннард вышел из вагона; в руке, обтянутой светло-желтой
перчаткой, он нес тяжелый портфель. Следуя за носильщиком, Реннард
направился к такси. В отеле клерк с непринужденностью и почтением,
смешанными в должной пропорции, раскрыл книгу, подал ониксовую ручку и
сказал:
- Добрый день, мистер Реннард. Я оставил для вас ваши обычные
апартаменты.
В эту зиму 1917 года Реннард наконец сказал себе: "Я счастлив". И
Реннард знал, что этим он обязан войне. Его невысокая гибкая фигура
плавнее обыкновенного двигалась в мире; некоторая округлость живота (ему
было сорок восемь лет) придавала ему оттенок степенности, маскировавший
его рискованные дела. Его глаза, по-прежнему живые и пылкие, светили
теперь из безопасной гавани. И лоб молодого греческого бога приобрел
спокойную ясность. Реннард любил приезжать в Вашингтон, в эти дни весело
расцвеченный флагами. И у него был свой флаг, как у каждого
государственного деятеля, столпа внутренней и внешней политики,
промышленника, банкира, кулуарного завсегдатая, адвоката, редактора газеты
и дорогостоящей шлюхи. Всю свою жизнь он провел в мире, завоевать который
было нелегко даже напряженными усилиями. Сейчас мир был в цвету; и
Реннард, к собственному удивлению, оказался одним из хозяев этого пышно
цветущего мира. С оживлением все расширявшихся рынков он передал своим
компаньонам чисто юридическую практику; стал полагаться на заместителей
даже в процессах городского магистрата, на которых основано было
благополучие фирмы; сам он все более и более открыто выступал как агент и
доверенное лицо своих клиентов из промышленного мира, в том числе
могущественной компании, скромно именовавшейся "Бриджпорт-Стил", акции
которой неудержимо поднимались. Дела коммерческие приводили его в
Вашингтон; загоняли в укромные уголки наедине с сенаторами, дипломатами,
высокопоставленными государственными чиновниками, магнатами, иностранными
посредниками, говорившими на изысканном оксфордском английском языке;
закидывали в салоны дам, чья жизнь состояла из удовольствий и искусного
денежного расчета; усаживали за пышный обеденный стол в самом сердце
капиталистического мира (среди людей с мягкими голосами), где пускаются в
продажу акции и подписываются контракты, решающие судьбы держав. Реннард
узнал сладкий запах Власти: она была в шуршании ценных бумаг, в крахмале
манишек, в шелках платьев; Реннард видел сны о завоевании Власти. Война
здесь, война приближается. Каких высот он достигнет и каких ему не
достичь, когда наконец в последнем свершении Америка придет к войне?
В то же время с холодной предусмотрительностью он разрабатывал план
каждого своего дня. Он был не так глуп, чтобы, заглядывая в туманное
будущее, утратить определенность своей непосредственной цели. Он
чувствовал, что течение, непостижимое для его разума, подхватило его и
несет вперед, и в этом находил счастье. Но он размерял каждый свой шаг - и
в этом черпал уверенность.
Клиентом, по делам которого он приехал в столицу, на этот раз была
компания "Бриджпорт-Стил". Он уже заключил сделки, обеспечивающие ей
баснословные прибыли, с правительствами Италии, Франции и США. Одним из
главных его козырей были влиятельные католические акционеры компании,
которых Франция рассматривала как друзей, содействующих сближению Америки
с союзниками, а демократическое правительство США рассчитывало
использовать для укрепления своих позиций в американских городах с
преобладанием избирателей-католиков. Сейчас намеченной жертвой была
Англия.
Сэр Освальд Мур, глава последней британской миссии, должен был
завтракать сегодня у него в отеле. И план нападения у Реннарда был уже
готов: Лондону много неприятностей доставляют ирландцы; основная поддержка
смутьянов исходит от американских ирландцев; американские ирландцы (и их
церковь) значительно заинтересованы в "Бриджпорт-Стил". Ergo, сделка с
Лондоном, устанавливающая непосредственную связь между здоровьем Британии
и здоровьем американо-ирландских кошельков, может ослабить
американо-ирландскую готовность помогать ирландским бунтовщикам и
благоприятно отразиться на англо-ирландских отношениях. Это было очень
просто. Реннард знал, что ворочать миллионами гораздо проще, чем возиться
с грошовыми делами. Уже давно он убедился, что для пустяковой защиты в
городском магистрате требовалось не меньше сообразительности, чем для
того, чтоб быть консультантом, получающим полторы тысячи долларов в день и
пятьдесят тысяч долларов предварительного гонорара, у хитроумных
стариканов, заседающих в Верховном суде его родины. Разница между ним и
жалкими говорунами, которые пререкались в городских судах или толклись в
кулуарах, ища поводов для пререканий, была в том, что он брался за крупные
дела, избегая мелких; он отличался от других не умом, а духом. Кто
великодушен и мягкосердечен, того наверняка поглотит бесчисленная толпа
назойливых людишек. Нужно сохранять твердость, вот и все. И теперь, после
многих лет настоящей работы, он узнал, что легче заключить сделку с
правительством, тратящим миллион долларов в час, чем разрешить мелкое
финансовое или правовое затруднение частного клиента. Клиент сразу же
заставлял погружаться во все сложности и неясности жизни. И надежды
выиграть не было, так как жизнь не знает побед и разрешений. В Вашингтоне
приходилось иметь дело только с долларами - и с сообщниками, которые
ожидали, как он этими долларами распорядится; человеческий труд, жизнь
людей в счет не шли. А разница в вознаграждении! У частного клиента в
случае какой-либо неудачи приходилось зубами вырывать жалкую плату за
оказанные услуги. Но когда наживешь миллионы, помогая людям идти на
смерть, те, что остаются в живых, осыпают тебя лестью. А если для того,
чтобы заработать миллион, истратишь десяток тысяч, у всех лакеев в мире (а
это значит - почти у всех, с кем приходится встречаться) заслужишь
обожание.
Сейчас, через пять минут после его приезда, здесь, в его приемной,
появляется мистер Симс, директор отеля.
- Все ли устроено согласно вашим желаниям, мистер Реннард? Завтрак, вы
говорите, на четыре персоны? Сию минуту я пришлю к вам Лорана.
И вот является метрдотель Лоран, прославленный на весь Вашингтон как
истинный художник своего дела, потому что иногда за столик поближе к
какому-нибудь послу или знаменитому конгрессмену он берет плату не
деньгами, но милостями хорошеньких женщин.
- Лоран, у меня завтракают три джентльмена, которые знают разницу между
блинчиками и crepes Juzette.
В ответ красноречивый жест Лорана: все его искусство будет поставлено
на службу мистеру Реннарду и поможет ему продать Лондону акции
"Бриджпорт-Стил". Через полчаса он появляется вновь, чтобы предложить
вниманию monsieur следующее меню:

Les canapes de caviar sur beurre de crevettes.
La truite farcie ot cuite au Chambertin.
La becasse en cocotte et a l'Ancienne France.
Leg bcignets de fleurs d'acacias.
Les fromages: Camembert, Roquefort, Brie
Le Diplomate glace aux amandes piles.
Fruits.
Cafe noir.
Le chablis - Valmur 1903.
L'Hermitage blanc 1896.
Le Clos de Vougeot 1893.
Cognac grande-champagne 1848.

Мирные земледельцы Франции становятся пособниками Реннарда в
перекачивании части последнего британского займа (на который джентльмены
из дома Моргана потратили немало усилий... тоже, как и он, за обеденным
столом... и получили свыше двадцати миллионов долларов прибыли) в сейфы
компании "Бриджпорт-Стил"...
Дела подвигались как нельзя лучше, и Том Реннард настолько в них ушел,
что (невзирая на склонность к анализу) не мог подвести итоги. (Для этого
хватит времени, когда все будет позади и он станет трясущимся полутрупом,
обремененным долларами и почестями.) Наконец Вашингтон - столица первого в
мире государства. И он - один из хозяев. Он, рука об руку с хозяевами
мира!
Реннард провел остаток дня в казначействе; не мешало узнать, какие
краткосрочные займы и на каких условиях государство намерено выпустить в
текущем году. Осведомленность о курсах облигаций, акций, валюты была одной
из основ его успеха. Он пообедал в доме некоего старого холостяка,
представителя рода, из которого со времени рождения нации непрестанно
выходили ведущие деятели политики, финансов и литературы. Говорили, что
Генри Слоун не женился оттого, что не мог найти девушку, равную ему по
величию рода и по изяществу руки. Это был маленький старичок с обвисшими
линяло-желтыми усами, густыми желтыми волосами, прилизанными надо лбом,
словно у грума, и большими усталыми глазами. Он презирал славу - будучи
уверен в своей - и пренебрежительно относился к успеху - беззаботно живя
на проценты с успеха своих предков. Он был человек обширного ума и не один
раз читал нотации избранникам, правившим страной, начиная с Эйба
Линкольна. За столом он с дрожью в голосе говорил о цейлонских статуэтках
и о будущем русских мужиков. Он чувствовал, по его словам, что Америке,
право же, следует вступить в войну; английские друзья, в чьих поместьях он
вот уж пятьдесят лет проводит конец недели, все, знаете ли, как-то ждут
этого. За его столом не было политических деятелей. Там сидел один
нью-йоркский банкир; молодой еврей из Египта, только что окончивший
Кембриджский университет и уже считавшийся авторитетом в области
дофараоновского искусства нильской долины; французский генерал,
прославившийся своим стилем в фехтовании и среди солдат известный под
кличкой Мясник; молодой японец, отцу которого принадлежала целая
провинция, а тестю - спичечная фабрика; высокий мертвенно-бледный еврей, с
головой, похожей на круглую костяную ручку его трости (он был хромой),
который был близок к президенту и наживал миллионы на Уолл-стрит; ректор
университета из Новой Англии; настоятель модной епископальной церкви в
Ричмонде; автор блестящих передовиц ежедневной нью-йоркской газеты
(некогда он был редактором социалистического еженедельника, но решил
достигнуть власти, прежде чем совершенствовать мир: "Нельзя управлять
кораблем, - говорил он, - не стоя на капитанском мостике"); и обычное
пестрое сборище женщин, пожилых и молодых, чьи жесты обличали в них
собственниц земли, ее людей и ее богатств, - всего, кроме ее печалей.
Обеды мистера Генри Слоуна (присутствие на одном из них было равносильно
диплому высшего света) обычно бывали крайне скучны. Но в этот вечер за
столом царило оживление: бренные тела и бренные мозги трепетали, жадно
впитывая в себя энергию пришедших в движение титанических сил. Война.
Мировая война, наконец-то. Свершилось. И они, избранные и посвященные,
призваны насладиться этим свершением.
Реннард рано простился: человек занятой, в Вашингтоне по делу. Такси. В
его приемной, в отеле, уже дожидаются секретарь, Гейл Димстер, и выбранная
им стенографистка (обычно каждый раз бывала новая). Приезжая в столицу,
Реннард по ночам занимался своими бумагами. После целого дня встреч и
собраний он диктовал или сам делал записи об успешно завершенных делах, о
трудностях, составлял планы, фиксировал мысли, сплетни. Он знакомился с
отчетами, составленными Гейлом Димстером по отданному накануне
распоряжению. Он просматривал наиболее спешные письма, тут же делал
пометки для Димстера, который потом сочинял по ним безукоризненные
ответы... Сейчас, проходя через просторную приемную и отвечая на поклон
прилизанного белокурого секретаря, он отметил, что писать под его диктовку
будет на этот раз смуглая красавица. В спальне он переоделся, сменив фрак
и крахмальную сорочку на малиновый шелковый халат и лакированные штиблеты
- на сафьяновые домашние туфли. Затем он возвратился в приемную, и Гейл
Димстер представил ему мисс Мей Гарбан.
Это была брюнетка с сухой кожей и влажными голубыми глазами, худая, с
маленькими острыми грудями; она знала свое дело, конечно, умела молчать,
иначе Гейл Димстер не пригласил бы ее, и была сексуально привлекательна.
Глядя на эту пару, Реннард знал, что они не только вместе обедали сегодня,
но что после работы они будут вместе спать. Это привело Реннарда в
раздражение, заставило тут же погрузиться в работу, заставило работать
очень быстро - но не быстрее, чем двигался карандаш мисс Гарбан. Поистине
все, чем был и что делал Гейл Димстер, раздражало Реннарда. Его гладкая
светлая безволосая кожа, его жесткие черные глаза, его лицо, похожее на
цветок подсолнечника, его мягкие руки, его сообразительность, его
превосходное умение разбираться в сырах и винах - все раздражало Реннарда.
Гейл Димстер был ему рекомендован более года тому назад доктором Хью
Коннинджем, чье финансовое покровительство помогло Реннарду достигнуть
выдающегося положения в "Бриджпорт-Стил". И как секретарь, Гейл Димстер
был действительно безупречен. Почему же ему действует на нервы здоровье
этого молодого человека, похожего на спелый персик? Какое ему дело, если
он спит даже с целой сотней женщин, очень разных, но одинаково тронутых
печатью вырождения? Если б Гейл Димстер перестал раздражать Тома Реннарда,
никакой Конниндж ему не помешал бы уволить его.
В полночь он закончил свои заметки по поводу разговоров за завтраком и
в казначействе. В половине третьего он просмотрел последнее письмо.
- Что у нас еще сегодня?
Гейл Димстер передал ему толстую пачку документов.
- Вы требовали это, - сказал он, - в связи с делом Маркэнда.
- Ах да, - сказал Реннард и опустился в кресло. - Гейл, мы поместим в
другое предприятие большую часть состояния Маркэнда. Оно уже так велико,
что можно его законсервировать.
Гейл склонил голову набок (сейчас его лицо особенно напоминало
подсолнечник) и улыбнулся.
- Счастливчик этот мистер Дэвид Маркэнд. Отправился на прогулку,
которая длится вот уже сколько лет... а когда наконец образумится и
вернется домой, то узнает, что добрый друг увеличил содержимое его
кошелька раз в пятнадцать, если не больше.
- Разве в этом счастье? - спросил Реннард.
- Счастье и деньги - синонимы, - сказал Гейл Димстер. - Другого счастья
нет.
- Несчастлив же наш мир!
Мей Гарбан, сидевшая к ним спиной, недоверчиво и демонстративно
передернула плечами, как бы говоря: "А мое тело? В нем ты для себя не
видишь счастья?"
- Но денег становится все больше, - рассмеялся Димстер, - так что мир
должен сделаться счастливее.
- Серьезно, Гейл, что вы об этом думаете? - Реннард откинулся в кресле.
- В чем счастье, по-вашему?
- В том, чего не имеешь и что есть у другого.
Полчаса, пока Гейл Димстер писал ответы корреспондентам, а Мей Гарбан
стучала на пишущей машинке, Реннард внимательно просматривал отчет.
- Между прочим, - сказал он наконец, - я хочу посвятить вас и мисс
Гарбан в одну тайну. Сегодня фон Берншторф, немецкий посол, посетил
президента и вручил ему меморандум своего правительства относительно
возобновления подводных операций.
Гейл Димстер свистнул.
- Война, - сказал он хладнокровно.
- Да, война. Об этом станет известно только завтра вечером, _после
закрытия биржи_. Таким образом, вы и ваша приятельница успеете купить
кое-что до того, как акции промышленных предприятий взлетят до неслыханной
в нашей стране высоты.
- Благодарю вас, - сказал Гейл Димстер. - Чрезвычайно признателен вам,
сэр. Мей, у вас есть монета? Такой совет не часто удается получить.
- Достану к завтрашнему утру. - Мисс Гарбан не повернулась, но плечи ее
выразительно пошевелились.
- Наконец-то война! - проворковал Гейл Димстер.
- Почему вы не думаете о жертвах немецких субмарин? Об американских
юношах, которых пошлют на смерть? - спросил Реннард.
- Это что, игра в вопросы и ответы? - засмеялся Гейл Димстер. -
Отлично. Теперь, значит, моя очередь. Позволю себе задать вам серьезный
вопрос от имени серьезного молодого человека, который хочет выучиться
всему, что только возможно, пока он еще работает у великого патрона.
Реннард ждал, Мей Гарбан вынула из машинки дописанный лист и
повернулась к ним.
- Почему перед заведомым оживлением на бирже и в особенности в делах
таких предприятий, как "Бриджпорт-Стил", вы хотите продать акции Маркэнда?
- Вопрос резонный. Ответ заключен в миссис Маркэнд. Миссис Маркэнд
думает, что сталь идет исключительно на производство детских колясок,
автомобилей и плугов и что пушки и снаряды делаются из зеленого сыра. По
крайней мере она думает, что думает так. Как все добрые христиане, она
предпочитает вообще поменьше думать.
- Я повторяю свой вопрос.
- Вам еще не ясно? Если война будет объявлена и акции начнут резко
подниматься в цене, даже она будет принуждена понять. И она никогда не
простит мне, что я вложил деньги ее мужа в человеческую кровь. Тогда,
чтобы спасти души своих ближних, она может отдать все состояние
католической церкви. Своим распоряжением продавать, которое я отдам тотчас
же после того, как известие будет объявлено официально, я как бы скажу ей:
сударыня, лишь только я увидел, что вам грозит опасность нажиться на
войне, я взял на себя смелость продать ваши стальные акции. Отныне ваши
миллионы будут приносить лишь нищенский процент. Но я знаю, что вы
благословите меня за эту жертву.
Димстер покачал головой, Мей Гарбан засмеялась.
- Я туго соображаю, - сказал Димстер, - и спрашиваю снова. Какое вам
дело, мистер Реннард, до того, отдаст она свое состояние или нет?
Томас Реннард молчал, думая не об Элен, а о Дэвиде.
...Состояние Маркэнда должно остаться неприкосновенным. Почему?..
Крепким, как обязательство. Обязательство перед кем? Обязательство
привязывает. Привязать Маркэнда? К чему же могут привязать человека
деньги? К миру... миру Реннарда... Он шуршал страницами отчета и не
отвечал Димстеру. Этот прилизанный блондин, пышущий здоровьем; эта
девушка. Он знал, что его совет играть завтра на бирже (Денег! Еще!)
заставит ее особенно страстно отдаваться сегодня любовнику. Оба они были
ненавистны ему; оба они были нужны ему.
- Телеграмма нашему маклеру. Пишите, - резко сказал он.
Было четыре часа утра.
- Ну, - сказал Реннард, - пожалуй, вам, дети, пора спать, хотя дети
никогда спать не хотят. Будьте здесь завтра, то есть сегодня, в четыре.
Таким образом, у вас есть двенадцать часов, чтобы выспаться.
Он смотрел, как Димстер помогал девушке надеть пальто. Скоро он поможет
ей снять его, разденет ее донага, чтобы прижаться к ее телу. Мужчина,
находящий блаженство в теле женщины... такая мысль была неприятна Томасу
Реннарду, потому что он не хотел этого тела. Он мог купить эту девушку,
пятьдесят таких, как она; он не хотел их. И это было самое горькое: не
знать предела власти и быть ограниченным в желаниях. Ни разу он
по-настоящему не хотел тела женщины. О, и ему было знакомо это волнение в
дни юности, когда он не понимал тщеславных побуждений и смутной
биологической потребности, заставлявших его добиваться женщины. Позднее он
обратил свою страсть на юношей, с телами нежными и гибкими. Но он не желал
их. А его потребность, его наслаждение было в том, чтобы желать. Жизнь
сладка, когда желаешь ее, хотя желание сокрушает ее. Сокрушать
препятствия, нищету, врагов - вот в чем радость. Но нужно желать. Пол -
самый глубокий и темный, самый лучезарный источник желаний. И Реннард
прошел мимо него!
- Спокойной ночи, сэр, - сказала Мей Гарбан.
- Спокойной ночи, патрон, - сказал Гейл Димстер.
Реннард знал, что будет потом. Они забудут корректность, приблизятся
друг к другу, сорвут благопристойные одежды; будут лежать, разбитые и
смятые экстазом...
- Спокойной ночи, - сказал он довольно кисло и остался наедине с собою.
...Сдержанная роскошь комнаты. Лампы под потолком в чашах из светлого
фарфора, оправленные никелем; удобные мягкие кресла, розовые с серебром;
изящная резьба по ореховому дереву; шелковые драпировки на окнах. - Я могу
покупать по двадцати таких комнат каждый день своей жизни. Жизнь... В
Европе смерть. Города разграблены, текут реки крови, изуродованные
человеческие тела глушат траву на полях. Война. И мирная жизнь тоже в
чем-то зависит от войны. Все счастливы. Нужно обо всем этом подумать. Но
времени не хватает, я слишком занят. Изуродованные тела попросту не идут в
счет. Люди стремятся к войне, словно им не терпится превратиться в калек,
словно это - величайшее благо. В Вашингтоне так и бродит, готовая
прорваться, потребность действия. Если поближе приглядеться к войне, она -
ад. Если вплотную приглядеться к Вашингтону, он безобразен. Бог не
замечает деталей.
Реннард зевает и мысленно пересчитывает всех властителей объятого
войной мира, с которыми ему пришлось встретиться и делать дела. Сенаторы с
носорожьими мозгами, вязнущие в награбленном добре и болотце страстей;
агенты иностранных государств, охотящиеся за займами и американской
благосклонностью; трусы, изо всех сил цепляющиеся за свои насиженные
"теплые" местечки, потому что они так запуганы и так холодны, что только в
этом лживом мире "международных отношений" для них и возможна жизнь...
Каких там, к черту, международных!.. Редакторы, министры, государственные
деятели, законодатели общественного мнения, брызжущие патриотизмом... все
они лишь сводники, поглощенные заботой о собственном брюхе. И все же мир
дышит здоровьем, мир говорит: хорошо! Бог говорит... Бог не замечает
деталей.
Вот Америка шумно требует, чтоб и ее подпустили к кровавому пиршеству.
Америка говорит: "Я тоже могу купить войну. Мне есть чем заплатить. У меня
есть горы металла, которые можно уничтожить. У меня есть миллионы людей с
добрыми сердцами, которые можно испепелить ненавистью, с крепкими телами,
которые можно сжечь в огне".
Реннард разделся. Половина пятого. Нужно спать. Напряжение дня, полного
действия, теперь не давало ему заснуть. Он знал, что несколько минут
размышления, когда он будет уже в постели, освободят его от власти дня и
навеют сон. Размышляя перед сном, Реннард не старался найти истину - для
этого не было времени, да и цель этих размышлений другая: навеять сон,
дать отдых голове, чтобы весь следующий день можно было снова заполнить
действием. Он погасил лампу на столике у кровати. Сквозь гардины проникала
ночь Вашингтона, смешанный гул электрической энергии и человеческого
утомления. Вашингтон спокойно спал в своей теплой постели интриги и войны.
Почему, спрашивал Реннард у тьмы, война делает людей счастливыми? Большие