Лоуэлл Элизабет. Очарованная

   Саймон отдернул занавес и встретил удивленный взгляд глен-друидской колдуньи.
   — Не волнуйся, — произнес он. — Я ее не потревожу. Просто без меня она спит беспокойно.
   Мэг посмотрела на Ариану: девушка лежала, свернувшись под покрывалом, повернув лицо к Саймону. Между ними, как мостик, соединяющий два берега, лежало аметистовое платье.
   Нахмурившись, Мэг обернулась к Кассандре.
   — Я не знаю, как принято у вас, Посвященных, — сурово сказала она, — но глендруиды тщательно очищают все, чего может коснуться больной.
   — Можешь проверить, — возразила Кассандра, — и ты убедишься, что это платье свежо и чисто и без твоих ритуальных стирок в травяных настоях.
   — Да, это так, — подтвердил Саймон. — Я сам осмотрел ткань — мне известно, как ревностно ты соблюдаешь свои ритуалы.
   Мэг подошла к кровати, взяла в руки краешек ткани, слегка помяла в ладони и вдохнула его запах. Затем медленно выпустила ткань, и она упала на прежнее место — между щекой Арианы и плечом Саймона.
   — Ее словно только что соткали, — изумленно произнесла Мэг.
   — Да, — сказала Кассандра. — Ткани, сотканные Сереной, высоко ценятся Посвященными.
   Мэг задумчиво смотрела, как пальцы Саймона тихонько поглаживают складки аметистового платья — ласково и нежно, как пушистую кошку.
   И, как ласковая кошка, ткань в ответ прильнула к его ладони.
   — Доминик звал меня? — спросил Саймон.
   — Сейчас? Нет. Но завтра мы покидаем Стоунринг.
   Саймон сжал ткань в молчаливом протесте.
   — Ариана еще очень слаба для такого долгого и трудного переезда, — осторожно произнес он.
   — Да, конечно. Дункан и Эмбер позаботятся о ней, — сказала Мэг.
   — И я останусь с ней, — добавила Кассандра.
   Саймон не отвечал.
   — Не волнуйся, — уговаривала его Мэг. — Кассандра, как и я, хорошо разбирается в искусстве врачевания.
   Саймон молча кивнул.
   Он знал, что долг призывает его последовать за своим братом и господином, Волком Глендруидов. Но сейчас при мысли об этом он почувствовал непонятную тяжесть на сердце.
   В невеселой задумчивости он долго смотрел на Ариану. Она рисковала своей жизнью ради его спасения и отказывалась отдать ему свое тело, как того требовали Господь, обычай и священные узы брака.
   «Храбрая моя пташка, если я тебя покину, тебе будет от этого легче?
   А твои печальные песни — зазвучат ли они без меня веселее?»
   Кассандра отложила вышивание, подошла к постели и пристально посмотрела на Ариану и Саймона.
   Но с еще большим вниманием Посвященная вглядывалась в волшебную ткань, лежавшую между ними.
   — Подойди ко мне, Саймон, — мягко произнесла вдруг Кассандра.
   Его черные глаза сузились в ответ на ее просьбу, но тем не менее он молча отложил в сторону фиолетовую ткань и осторожно, стараясь не потревожить Ариану, поднялся с постели.
   Когда он выпрямился, платье потянулось за ним и потерлось о его бедро.
   — Теперь отойди чуть подальше, — произнесла Кассандра, отступая на шаг.
   Саймон недоуменно последовал за ней, и платье соскользнуло с его бедра на кровать.
   Саймон хотел было сделать шаг назад, но подавил это невольное движение — только сейчас он осознал, как приятно ему было прикасаться к этой странной непредсказуемой ткани.
   — Смотри, — тихо сказала Посвященная глендруидской колдунье.
   Поза Арианы стала беспокойной, целительный сон, казалось, покинул ее, как по волшебству. Она лежала на кровати бледная как мел.
   — Что с ней? — тревожно спросила Мэг Кассандру. — Что случилось?
   — Когда-то ткачихи из Сильверфелла умели шить одежду, которая была приятна и телу, и душе, — прошептала Кассандра. — И Серена — одна из немногих, кто сохранил это искусство.
   Саймон гневно обернулся к Кассандре.
   — Ты говоришь, что здесь не обошлось без колдовства? — резко спросил он хриплым голосом.
   Кассандра смерила его взглядом.
   — Нет, — спокойно произнесла она. — Я всего лишь говорю о том, что в мире есть вещи, которые нельзя ни взвесить, ни измерить, ни потрогать, ни даже увидеть.
   Лицо Саймона стало замкнутым и мрачным.
   — Объясни, — потребовал он.
   — С удовольствием, — любезно ответила Кассандра.
   Саймон напряженно ждал.
   — Но сперва, — холодно продолжала Посвященная, — ты покажешь, как восходит луна, Эдгару Слепому и расскажешь глухому сынишке мельника, как поет соловей в роще.
   Глаза Саймона сузились — их чернота напоминала глухую полночь. Он повернулся к Мэг.
   — Это проклятое платье причинило Ариане боль? — гневно спросил он.
   Мэг задумчиво склонилась к постели больной и прикоснулась рукой к платью, всматриваясь в него особым взглядом глендруидов.
   — Странная ткань, — пробормотала она выпрямляясь, — но в ней я не вижу злых чар.
   — Ты уверена? — спросил Саймон.
   — Да, я уверена, — сказала Мэг, — потому что никакое другое платье не смогло бы так долго сдерживать кровотечение. Разве можно назвать это злыми чарами?
   Саймон молча прикрыл глаза, скулы его напряглись: было заметно, что он пытается обуздать свои чувства.
   «Оставят ли меня когда-нибудь в покое эти колдовские штуки?
   Как бы я хотел забыть то, что сделала со мной и Домиником эта ведьма Мари!»
   Саймон тяжело вздохнул и открыл глаза — в них, как в зеркале, отразились все его невысказанные мысли о прошлом, отравившем его душу.
   — Не очень-то мне по душе колдовство, — произнес он наконец с пугающим спокойствием. — Я не говорю о тебе, Мэг, — добавил Саймон, и его голос смягчился. — Твое ведовство спасло Доминику жизнь, и ты скорее бы умерла, чем согласилась причинить ему зло.
   — Но Эмбер ведь тоже колдунья? — сказала Мэг.
   — Она принадлежит Дункану — ему и судить о ней.
   Ариана тихо застонала. Ее голова беспокойно металась по подушке, будто она искала что-то. Или кого-то.
   — Она ищет тебя, — неожиданно произнесла Кассандра.
   Саймон мрачно уставился на Посвященную.
   — Меня? — переспросил он.
   — Да.
   — Ошибаетесь, сударыня. Моя жена не питает ко мне никаких нежных чувств.
   — Неужели? — пробормотала Кассандра. — А, ну тогда мне все понятно.
   — Что тебе понятно? — раздраженно спросил Саймон.
   — Почему она рисковала собой, спасая твою жизнь.
   Саймон стиснул зубы, подбородок его напрягся.
   — Я понятия не имею, почему она помчалась в самую гущу схватки, — произнес он, чеканя каждое слово. — И это будет первое, о чем я спрошу у нее, когда она очнется.
   — Если ты завтра уедешь, боюсь, Ариана никогда уже не проснется, — уверенно произнесла Кассандра.
   Лицо Саймона помертвело. Он резко обернулся и пристально посмотрел на свою жену. Она лежала на постели бледная как мрамор. С каждым вздохом из ее груди вырывался жалобный стон, будто кинжал все глубже проникал ей под ребра.
   — Объясняй это как хочешь, Саймон, — сказала Кассандра, — но Ариана скорее выздоровеет, если ты останешься с ней.
   — Она сможет поехать со мной? — спросил он.
   — Завтра? Нет, не думаю, — ответила Посвященная. — Недели через две? Возможно.
   Саймон обернулся к Мэг, но она уже направлялась к двери.
   — Мэг! — тихо позвал он ее.
   — Я схожу за Домиником, — ответила она.
   Саймон направился было к кровати Арианы, но Кассандра остановила его — ее бледные холодные пальцы крепко стиснули его запястье. Кольцо с алым, зеленым и голубым драгоценными камнями переливалось всеми цветами радуги.
   — Пусть сначала Волк Глендруидов увидит Ариану как она есть, без той жизненной силы, которая благодаря тебе вливается в платье Серены, — твердо сказала она.
   Саймон хотел спросить Кассандру, что значит эта неожиданная просьба, но, заметив блеснувший в ее глазах огонек любопытства, благоразумно решил промолчать.
   — Что случилось? — спросил Доминик, входя в комнату. — Мэг говорит, что Ариане стало хуже.
   — Посмотри на нее внимательнее, Волк Глендруидов, — произнесла Кассандра.
   Ее голос сказал Доминику больше, чем ее слова. Он пристально посмотрел на Ариану, как охотник, заметивший в глубине чащи оленя.
   — Как, по-твоему, она выглядит? — спросила Посвященная.
   Доминик покосился на Саймона.
   — Говори смелее, — подбодрила его Кассандра. — Саймон нас уверяет, что они с женой на дух не переносят друг друга.
   — Она выглядит как женщина в родильной горячке, — грубовато произнес он.
   — Или как раненый рыцарь в лихорадке? — предположила Кассандра.
   — Да, пожалуй, что и так.
   — Глендруидская целительница! — обратилась Кассандра к Мэг. — Подойди к Ариане и положи свою руку на платье Серены.
   Метнув на Кассандру вопросительный взгляд, Мэг молча повиновалась.
   Но ничто не изменилось в состоянии Арианы.
   — Теперь пусть это сделает твой муж, — сказала Кассандра.
   Мэг отошла. Доминик приблизился к кровати и коснулся платья рукой.
   — Какая необычная ткань, — пробормотал он. — Но мне она не нравится.
   — Теперь я, — произнесла Посвященная.
   Она положила руку на ткань, затем медленно отошла.
   Ариана продолжала тихо постанывать, ее голова беспокойно металась по подушке. На ее щеках вспыхнул лихорадочный румянец.
   — Саймон, очередь за тобой, — произнесла Кассандра.
   Саймон неохотно шагнул к постели и дотронулся до платья.
   Как всегда, ткань ему понравилась. Она была как поцелуй Арианы — нежная и все время разная, меняющаяся от одного его прикосновения. Ткань странным образом притягивала его. Он пристальнее всмотрелся в ее аметистовые и темно-лиловые тени, которые тесно переплелись между собой, образуя какой-то рисунок. Картина становилась все отчетливее с каждым вздохом, с каждым ударом его сердца.
   «Женщина откинула голову в страстном порыве, ее черные волосы разметались, губы приоткрыты в крике наслаждения.
   Очарованная!
   И воин, сдержанный и пылкий, весь отдавшийся страсти.
   Волшебник, очаровавший ее.
   Он склонился к ней, он пьет ее крики, как сладостный нектар…»
   — Теперь ты видишь? — тихо спросила Кассандра у Доминика.
   При звуке ее голоса Саймон вздрогнул, его сердце сжалось от боли и какой-то непонятной тоски.
   Он вдруг почувствовал, что увидел то, что не может быть взвешено и измерено. К чему нельзя прикоснуться.
   — Да, — сказал Доминик. — Ариана успокоилась. Это платье принадлежит Посвященным?
   — Не совсем, — ответила Кассандра. — Тайна изготовления этой ткани ведома только ткачихам из Сильверфелла. Каждое их платье единственное в своем роде. И каждое меняется в зависимости от его владельца. Да что тут говорить! Платье Серены — это платье Серены.
   Доминик задумчиво потер переносицу, затем повернулся к брату.
   — Ты остаешься с Арианой! — твердо сказал он.
   Саймон попытался было возразить, но Доминик прервал его:
   — Как только будет возможно, возвращайся в Блэкторн.
   — А если нас здесь задержит зима? — спросил Саймон.
   — Что ж — останетесь в Стоунринге. Дочь барона Дегерра для меня сейчас важнее, чем присутствие еще одного рыцаря в Блэкторне — даже твое присутствие, Саймон. Иначе… — Голос Доминика замер, когда он повернулся к жене: — Иначе ты будешь видеть плохие сны, соколенок. Сны, предвещающие большую беду. И я пожалею о том, что Саймон вернулся с нами в Блэкторн.

Глава 15

   Прохладная вода смочила запекшиеся губы Арианы и тонкой струйкой потекла на ее пересохший язык. Она жадно глотнула и потянулась к источнику живительной влаги.
   Вода с ее губ полилась по подбородку на шею. Что-то теплое и мягкое, как бархат, коснулось ее кожи, следуя за сбежавшей по ее шее струйкой.
   — Тише, тише, соловушка, — прошептал чей-то голос, и теплое дыхание коснулось ее щеки.
   Капельки воды собрались в ямку у нее на шее, но нежные бархатистые прикосновения вновь убрали готовую вылиться оттуда влагу.
   Ариане хотелось, чтобы тот, чей тихий нежный голос она слышала, был все время рядом с ней — она слабо застонала и потянулась навстречу этим ласковым словам и прикосновениям.
   — Не бойся, пташка, я тебя не покину. Ты утолишь свою жажду.
   Чья-то рука ласково гладила Ариану по голове, успокаивая ее и прогоняя прочь страхи. Прерывисто вздохнув, девушка повернулась навстречу этим нежным движениям и почувствовала, как губы ее скользнули по чему-то твердому и теплому, чуть-чуть жесткому, но удивительно успокаивающему.. Внезапно она поняла, что это рука. Мужская рука!
   Страх сковал ее душу. Она попыталась было отстраниться, но ослабевшее тело отказывалось ей повиноваться.
   — Тише, тише, успокойся. Твоя рана еще не зажила. Лежи смирно, ты в безопасности.
   Ариана глубоко вздохнула и снова прижалась щекой к твердой мужской ладони. Эта рука не причиняла ей боли — напротив, она возвращала ее к жизни, и ее страх куда-то отступил.
   — Ну, будь умницей, раскрой рот, — шепнул Саймон. — Сейчас ты выпьешь воды, потом тебе можно будет есть и кашу, и измельченное мясо, и мед, и…
   Саймон с трудом прервал поток торопливых слов. Ему так хотелось, чтобы Ариана поскорее поправилась, что его нетерпение росло с каждым часом. Те девять дней, когда она лежала в беспамятстве, а он ухаживал за ней, не отходя ни на шаг от ее постели, показались ему самыми длинными в жизни.
   «Судьба уже достаточно сурово наказала меня: Доминик из-за моей связи с Мари попал в жестокий плен сарацинского деспота. Но Доминик — рыцарь, раны и кровь — его удел.
   А вот Ариана… Одному Богу известно, как тяжело мне видеть, что мой грустный соловушка страдает из-за меня».
   — Почему ты не послушалась меня? Ведь ты могла спастись, — прошептал Саймон.
   Ответа не последовало — только бледные губы Арианы легонько поцеловали его в ладонь.
   «Наяву она бежит от меня в страхе, а во сне — целует».
   Саймон закрыл глаза — неожиданное ласковое прикосновение ее губ обдало его теплой волной и проникло в глубь души, разлившись в ней, как серебристая рябь по черной воде ночного озера.
   Саймон вздохнул, отпил из чаши немного воды, наклонился к Ариане и по капле влил жидкость в ее полураскрытые губы — он помнил, что так делала Мэг, когда Доминик лежал при смерти, и это спасло жизнь его брату.
   И теперь Саймон так же ухаживал за Арианой. Она еще не совсем очнулась от забытья, но ее тело уже хорошо знало, что ему нужно. Она слабо раскрыла рот и облизала живительную влагу на губах. В ответ еще несколько капель упало ей на язык. Ариана поспешно глотнула и попыталась приподняться.
   На этот раз Саймон был наготове и не пролил ни капли. Он мягко захватил ее рот губами, и Ариана жадно пила с его губ еще и еще, пока чаша с целебным настоем не опустела. Тогда она вздохнула и откинулась головой на подушку.
   Но так же как аметистовое платье обвилось вокруг ее тела, так и сама Ариана прильнула к тому, кто помогал ей сражаться со смертью, кто был для нее источником тепла и живительной силы.
   Саймон смотрел на бледные пальчики, сжимавшие его руку, и почувствовал, как комок подступил у него к горлу. Он осторожно приподнял их сплетенные руки, коснулся губами холодной кожи и вновь ласково погладил девушку по голове свободной рукой.
   Так он сидел некоторое время, и постепенно ему стало казаться, что кто-то вошел в комнату и тихо наблюдает за ним. Легкий аромат кедрового масла разлился по комнате, и Саймон понял, что это Кассандра.
   Она не раз навещала больную, бдительно следя за ее самочувствием. Кассандра настояла на том, чтобы за Арианой ухаживал именно Саймон, и не проходило и часа, чтобы она не зашла проведать свою пациентку.
   — Бальзам, что я дала тебе три дня назад, — послышался голос Посвященной, — ты уже применяешь?
   — Да.
   — И что же?
   — Мне кажется… — Саймон помедлил в нерешительности.
   — Что? — настойчиво спросила Кассандра.
   — Мне кажется, что он ей понравился.
   Глаза Кассандры радостно блеснули.
   — Это хорошо. А тебе?
   — Мне?
   — Тебе он понравился?
   Саймон метнул на целительницу подозрительный взгляд, но Посвященная с бесстрастным видом молча ждала ответа.
   — Да, он мне понравился… если это так уж важно.
   Кассандра склонила голову и, улыбнувшись, произнесла:
   — Это важно, Саймон, можешь мне поверить.
   — Почему?
   — Этот бальзам впитал в себя все, что напоминает Ариану.
   — Полночь, луну, запах роз и грозы, — задумчиво произнес Саймон, не отрывая глаз от своей жены.
   — Она уже очнулась? — спросила Кассандра.
   — Почти.
   Кассандра подошла к постели, склонилась к Ариане и медленно покачала головой.
   — Вряд ли она придет в себя сегодня или даже завтра, — уверенно произнесла она.
   — Но последние два дня она ведет себя почти осознанно, мне даже порой кажется, что она понимает, что я ей говорю.
   — Вполне возможно.
   Саймон пристально взглянул на Посвященную.
   — Все дело в бальзаме, — спокойно пояснила Кассандра, поймав его вопросительный взгляд. — Он переносит человека в призрачный мир, где сон и явь неразличимы, и там ему являются волшебные видения.
   — Может ли такое быть?
   Кассандра улыбнулась:
   — Ариана будет крепко спать, но чувства ее будут бодрствовать. Как и у тебя, наяву.
   — А боль — ее она тоже почувствует? — тревожно спросил Саймон.
   — А ты этого хочешь?
   — Боже мой, конечно, нет. Ариана уже достаточно настрадалась из-за меня, — поспешно произнес он. Потом добавил: — А в этом своем сне… она будет чувствовать еще что-нибудь?
   — Что?
   — Отвращение к моим прикосновениям, — резко ответил он с затаенной горечью.
   — А ты чувствуешь к ней отвращение? — в свою очередь, спросила Кассандра.
   — Нет.
   — Она отстраняется от тебя сейчас, когда ты дотрагиваешься до нее?
   — Нет. Напротив, она еще теснее прижимается ко мне.
   — Вот и хорошо, — коротко заметила Кассандра. — Значит, ей уже лучше.
   Саймон молча погладил длинные густые локоны Арианы, и она вновь повернула к нему голову, успокаиваясь от его ласки.
   — Будет ли Ариана помнить свои сны, когда очнется? — спросил вдруг Саймон.
   — Мало кто их помнит. Целительные сны, они… — Кассандра пожала плечами. — Они совсем не похожи на обычные.
   Кассандра отвернулась и принялась разводить огонь в очаге, а Саймон взял узелки, которые она принесла с собой, и тщательно понюхал каждый мешочек, чтобы удостовериться, что в нем и вправду целебные травы. Обычно он растирал щепотку каждого порошка в пальцах, пробовал его на вкус и только после этого решал, готовить ли из него снадобье.
   — Тысячелистник немного заплесневел, — сказал Саймон, роясь в одном из мешочков.
   — А у тебя острый нюх, — лукаво заметила Кассандра. — . Мне скоро принесут свежей травы. А пока придется довольствоваться той, что есть.
   Саймон недовольно поморщился, но не возразил. Перемешал несколько порошков и высыпал их в воду, гревшуюся на огне. Под пристальным взглядом Кассандры он придвинул к себе ступку с пестиком, бросил в нее немного трав и растер их энергичными движениями. Полученный порошок использовали как успокоительное.
   Пряный аромат трав разлился по комнате, запахи бальзама и целительного настоя причудливо смешались. Саймон помешивал травяной чай, следя за тем, чтобы его аромат не был слишком крепким. Затем он взял чуть-чуть снадобья, растер на внутренней стороне запястья и стал ждать его действия: он хотел удостовериться, что жидкость не вызывает ни жжения, ни зуда на коже — ничего, что могло бы помешать исцелению.
   — Ты очень заботлив со своей холодной женушкой, как я погляжу, — заметила Кассандра.
   Саймон искоса бросил на нее взгляд черных глаз, но ничего не ответил.
   — На твоем месте любой другой был бы рад увильнуть от всего этого, уж можешь мне поверить, — добавила Посвященная.
   — Я не трус, сударыня.
   Слова были сказаны тихо, но от них повеяло ледяным холодом.
   — Всем известна твоя храбрость, — спокойно согласилась Кассандра. — Никто бы и слова не сказал, если бы тебе не удалось защитить свою жену от рыцаря-разбойника — ты ведь вступил в схватку с противником, который шутя мог уложить с десяток до зубов вооруженных воинов.
   — На что ты намекаешь? — тихо спросил Саймон, еле сдерживая охватившие его злость и раздражение.
   — Ни на что я не намекаю — просто дивлюсь твоей смелости.
   — Посвященные «просто дивиться» не умеют.
   Резкие нотки в его голосе заставили Ариану беспокойно повернуть голову. Ее пальцы крепко стиснули руку Саймона, словно в страхе, что он вдруг покинет ее.
   — Удивляйся себе на здоровье где-нибудь в другом месте. — Саймон снова понизил голос: — Видишь? Ты беспокоишь мою жену.
   — Как вам будет угодно, господин целитель. Только хорошенько запомни: Ариана должна ощущать лекарственный бальзам каждой частичкой своего тела.
   С этими словами Кассандра быстро вышла из комнаты.
   Саймон смотрел на Ариану и погрузился в невеселые размышления.
   «Целитель…
   Если бы это было так просто.
   Если бы я смог излечить ее тело травами и ласками.
   Тогда, может быть, мне удалось бы исцелить и душу моей ночной пташки.
   А заодно и свою душу, в которой так же холодно и темно»
   Помимо воли слова Доминика всплыли в памяти Саймона:
   «Ты тоже оставил свое сердце в сарацинских землях…
   Кто согреет твою душу, если ты женишься на леди Ариане?»
   Ариана тихо застонала, как бы возражая кому-то или чему-то, известному только ей.
   Услышав ее тихий стон, Саймон очнулся от тяжелых раздумий. Прошлое не исправить. Какое бы оно ни было — радостное или горькое, — с ним придется жить.
   Саймон внезапно отвернулся от спящей жены. Несмотря на ее молчаливый, бессознательный протест, он осторожно высвободил свою руку из ее нежных, слабых пальчиков и приступил к ритуалу омовения, которому его обучила Мэг перед отъездом в Блэкторн.
   Проворные, заботливые руки Саймона, пахнущие целебным мылом, слегка ослабили серебряную шнуровку платья Арианы, и оно сползло с ее плеч. Теперь Саймон больше не удивлялся тому, что Кассандра настоятельно требовала, чтобы платье Серены все время оставалось на Ариане — он сам видел, что тогда она спит гораздо спокойнее.
   А когда Саймон прикасался к ней, лежала совсем тихо.
   «Оправившись от болезни, позволит ли она мне супружеские ласки так же, как сейчас позволяет целительные прикосновения?»
   Эта неожиданная мысль поразила Саймона, и руки его замерли на полпути. Темно-лиловая ткань и прохладная серебряная шнуровка легко соскользнули с его неподвижно застывших пальцев, и лиф платья сполз вниз.
   Огонь очага отбрасывал мерцающие отсветы на высокую грудь Арианы — казалось, ее ласкают пальцы, бесплотные, как тени.
   И упругие соски ее напряглись, словно принимая эту ласку.
   — Соловушка, — тихо прошептал Саймон.
   Ариана беспокойно заметалась по подушке. Ее грудь неуловимо трепетала — будто в страстном ожидании его восхищенного взгляда, прикосновения его рук и губ.
   Выругавшись про себя, Саймон зажмурил глаза. Ариану он раздевал чуть ли не трижды в день, и так в течение всех девяти дней, что она лежала без памяти. Но ни разу он не притронулся к ней не как целитель, несмотря на соблазн, который таило в себе ее тело. Но теперь…
   Теперь ему хотелось быть отсветом пламени у нее на груди, тенью и светом, ласкающим ее нежную кожу.
   Хотелось почувствовать тяжесть ее груди в своих ладонях и целовать тугие розовые бутоны.
   И ему хотелось… Да, он знал, что ему хотелось большего.
   Он даже не находил слов, чтобы описать свое желание. Он хотел сгорать дотла и вновь восставать из пепла, как бессмертный Феникс, снова и снова кидаясь в безрассудный огонь страсти, сжигавший его душу.
   Низкий стон вырвался из груди Саймона, и он застыл, пораженный неистовостью своего желания, — ему вдруг стало страшно, что его сердце сейчас разорвется от обуревавших его чувств, острых, как боевой меч, и горячих, как только что выкованный клинок.
   — Клянусь громом, — процедил он сквозь зубы. — Да что Кассандра думает — я евнух, что ли? Бог свидетель, чего мне стоит сдерживать себя! Видеть грудь Арианы в отсветах пламени… да это все равно, что сидеть на раскаленных углях!
   Потрясенный тем, что ему изменила выдержка, Саймон стиснул руки в кулаки, до боли сжав ткань между пальцами.
   Прошло много времени, прежде чем он смог усмирить бушевавшее в нем желание. Саймон медленно выпустил из рук аметистовое платье и стал разматывать повязку из лоскута, оторванного от платья.
   Рана выглядела как тонкая алая линия, протянувшаяся между двумя ребрами. Она уже затянулась, будто кожи никогда и не касался кинжал изменника. Новая кожа была теплой, но не горячей — по всему было видно, что дело идет к выздоровлению, а не к очередному приступу лихорадки.
   — Ты на удивление быстро поправляешься — даже Посвященным и глендруидским колдунам такое не снилось, — тихо промолвил Саймон. — Когда я увидел, как этот подлец полоснул тебя кинжалом…
   Голос его пресекся, и он заскрежетал зубами. Сколько раз перед его глазами вставала та страшная картина: он снова видел холодный блеск клинка, занесенного над беззащитной девушкой, знал, что не успеет спасти ее, и сердце его вновь сжималось от боли и леденящего душу отчаяния.
   Он нс смог защитить Ариану — она упала, сраженная предательским ударом изменника, прежде чем он успел выкрикнуть ее имя. Она уже не могла ответить ему.
   И до сих пор не сказала ему ни слова.
   «Ариана!»
   Безмолвный крик пронзил его измученную душу. Страдания Арианы оставили в ней кровоточащий след рядом с другой незаживающей раной — чувством вины перед Домиником, который своими муками искупил грехи брата.