Макаренко Антон Семенович. Флаги на башнях

   — В этом костюме?
   — Нет, не в этом. Я только говорю. А я надену парадный. Я сейчас надену.
   Воленко отправился дальше:
   — Ты переоденься и приди показаться.
   У Бегунка на этот раз даже руки вышли из положения «смирно».
   — Так, Воленко! Я же не какой-нибудь новенький. Другие дежурные всегда отпускают и то… доверяют. Я хорошо оденусь.
   — Я посмотрю.
   Володя несколько увял, опустил плечи, неохотно и сумрачно сказал «есть» и уступил дорогу.
   Через пятнадцать минут, когда Воленко вел Игоря в баню, Володя стал перед дежурным:
   — Товарищ дежурный бригадир! Я могу идти?
   Воленко уже занес ногу на ступеньку, но оглянулся, внимательно осмотрел Володю, тронул его пояс, бросил взгляд на ботинки, поправил белый воротник. Румяное личиког Бегунка над белым воротником сияло совершенно неизьяснимой красотой. Большие карие глаза ходили по следам взглядов дежурного и постепенно меняли выражение, переходя от смущенного опасения к победоносной гордости. Тюбетейки Воленко не тронул, но сказал возмущенно:
   — Я не понимаю, что это за мода! Почему у тебя всегда тюбетейка набекрень?
   Рука Володи быстро поправила тюбетейку, и глаза потеряли некоторую часть гордости.
   — Зеркало у вас есть? Надо в зеркало смотреть, когда уходишь. Деньги на трамвай имеются?
   — Деньги есть.
   — Покажи.
   — Да есть! Вот еще, Воленко, какое у тебя недоверие!
   — Показывай!
   Маленькая ладонь Володи расправилась у пояса, и над ней склонились две головы в золотых тюбетейках.
   — Это тридцать копеек на мазь, а это двадцать копеек на трамвай.
   — Только смотри, все равно узнаю: нужно покупать билет, а без билета нечего лататься. А то я знаю: все экономию загоняете!
   — Да когда же я, Воленко, загонял экономию? У тебя всегда… такое недоверие.
   — Знаю вас… Можешь идти!
   — Есть!
   На этот раз «есть» было сказано без всякой обиды.
 

13. «ИСПЛОТАЦИЯ»

   Город был большой, и самая лучшая улица в городе — улица Ленина. На этой улице, на горке, стоит белое здание с колоннами, в здании помещается театр. На улице много прекрасных витрин, но Ваня Гальченко бредет между людьми и витринами грустный. Чулки у него исчезли, голова заросла грязной, слежавшейся порослью, ботинки порыжели.
   Ваня пережил плохой месяц. Тогда, у стога соломы, ограбленный и обиженный, он недолго плакал, но долго думал и не придумал ничего. Продолжал думать и потом, когда, перебравшись через переезд, прошел по «своей» улице; со стесненным сердцем посмотрел на крыльцо, на котором вчера чистил ботинки.
   Так начались его трудные дни.
   Где находится колония им. Первого мая, Ваня никак не мог выяснить. На улицах он спрашивал встречных, но большинство отвечало незнанием, а были и такие, которые отмахивались и молча проходили дальше. К милиционерам Ваня подходить боялся. Боялся он и беспризорных и старался куда-нибудь скрыться, когда видел их приближающуюся стайку. Вообще Ваня плохо привыкал к сложности и многолюдству большого города. На той станции, откуда он приехал, все было проще и понятнее. Он спросил у молодой женщины, катящей перед собой детскую коляску:
   — Где колония Первого мая? Никто не знает.
   — Колония Первого мая? — женщина остановила коляску. — Я слышала. Только это далеко. Это за городом, мальчик.
   — За городом? А где?
   — Я не знаю. Ты спроси в наробразе.
   Режущее, незнакомое слово так испугало Ваню, что он даже вздохнул. Стало вдруг очевидно, что в городе жизнь гораздо более запутанна, чем ему казалось.
   — А что это?
   — Это учреждение, понимаешь, дом такой. Там тебе и скажут…
   — Дом…
   — Это на главной улице. Не забудешь? Наробраз.
   — Наробраз.
   — Ты на главной улице спроси. Тебе каждый покажет.
   — Там написано?
   — Наверное, написано.
   Ваня обрадовался. Но пришлось истратить целый день на это дело. Несколько раз он прошел главную улицу. В последний раз шел медленно, прочитывал все вывески, но такого слова «наробраз» так и не встретил. Наконец догадался спросить. Пожилой человек в шляпе показал палкой на огромный дом с просторной перед ним площадкой и сказал:
   — Наробраз? А это в окрисполкоме. Это там…
   Этот дом давно заметил Ваня и даже прочитал все вывески при входе. Там такой вывески «наробраз» тоже не было. Все же он поверил пожилому человеку и направился к этому дому.
   Ваня еще раз просмотрел все вывески при входе в большое здание, просмотрел рассеянно, потому что хорошо знал, что наробраза там не было. Потом вспомнил, что с другой стороны подьезда на асфальтированной площадке выступает крылечко и над ним есть какая-то вывеска. Он нашел этот вход. Действительно, здесь была вывеска, и на ней написано:
   Окружной отдел народного образования
   Опять не то. Но в этом месте Ваня увидел нечто, не имеющее никакого отношения к наробразу, но, безусловно, важное. На асфальтированной площадке сидело целых четыре чистильщика — все мальчики. Тут же стояли люди, ожидающие свободной подставки. Одна подробность Ваню сильно заинтересовала: стояла пятая подставка для чистки обуви, на ней лежали две щетки. Ваня заметил, как на это соблазнительное оборудование поглядывали люди, читавшие афиши, но ничего сделать не могли: работник, вероятно, отлучился надолго. Ваня подошел сбоку к самойц подставке и начал наблюдать работу мальчиков. Ближайший к нему, скуластый, веснушчатый пацан лет пятнадцати, работал быстро, весело, щетки у него в руках ходили незаметно для глаза. Начищая задник, он наклонялся вперед и вбок, поглядывая на Ваню. Когда клиент снял ногу с подставки и полез в карман за кошельком, пацан дробно застучал колодками щеток по ящику и загляделся на Ваню. Глаза у него были ловкие, напористые, уверенные. Ваня смутился и двинулся уходить. Пацан крикнул:
   — Ты чего здесь заглядываешь?
   — Это я?
   — «Это я»! Чего торчишь? Может, чистить умеешь?
   — Умею.
   — Врешь.
   — Умею.
   — А ну покажи!.. Пожалуйте, гражданин! Вот к нему! Пожалуйте, пожалуйте!
   — Да, может, он не умеет?
   — Я отвечаю. Если будет плохо, перечищу. Как тебя зовут?
   — Ваня.
   — Ванька? Садись.
   Пацан энергично перемахнул к свободной подставке, открыл ящик, достал одну коробку, другую, открывал, закрывал их. В ящике находилось большое богатство: мази всех цветов, даже бесцветная, две бархотки, банка с разведенным мелом. Он выбросил малую щетку, банку с черной мазью, хлопнул рукой по подставке, сказал:
   — Начинай! Видишь, сколько народу!
   Ваня уселся на скамеечке, расставил ноги, с удовольствием принялся за работу. На подставке стоял хороший, новый ботинок, и над ним нависла штанина, тоже новая, дорогого сукна. Ваня начал сметать пыль с ботинка, но энергичный пацан крикнул на него недовольным голосом:
   — Умеешь! Штаны подкати!
   Ваня оглянулся растерянно, но скоро догадался, в чем дело. Аккуратно, не спеша, подкатил штанину, получилось хорошо. Ваня продолжал работу. Скуластый хозяин был занят своим клиентом, но все время посматривал на работу Вани, а когда клиент ушел, сделал одно замечание.
   — Зачем много мази кладешь? Он не понимает, говорит: «Чисти», — а на самом деле мази не нужно. Туда, сюда — и готово. А ты намазал!
   К Ване подошел новый клиент, потом еще один. Ваня работал охотно, с радостью, но руки и спина у него заболели почему-то очень скоро, и он был доволен, когда наступила передышка.
   — Деньги давай, — сказал скуластый, не глядя на Ваню. — Ох ты, черт, спать хочется. У тебя есть документ?
   У Вани было тридцать копеек. Ему не жалко было этих денег, но почему-то раньше ему не приходило в голову, что их придется отдавать, поэтому он немного удивился требованию и переспросил:
   — Тебе деньги отдать?
   — А как же? Ха! А кому ж отдавать?
   Он взял тридцать копеек и небрежно бросил в свой ящик. А из ящика достал три копейки.
   — На. Буду платить тебе по копейке с гривенника. Хочешь?
   — Как это: по копейке?
   — По копейке, хочешь? За каждого.
   — Мне?
   — Ну да, за работу. Нужно платить или не нужно? А документ у тебя есть?
   — Какой документ?
   — Без документа? Видал, тебе и по копейке много. А если спросят: какое право имеешь чистить, тогда что будет?
   — А я скажу, что нету документа.
   — Он скажет! Подумаешь! А он возьмет ящик, и ты пойдешь… знаешь? Юрка, посмотри за ним, а я пошамать…
   Их сосед в общем ряду — Юрка — кивнул головой, ответил нехотя:
   — Посмотрю.
   — И посчитай, сколько он нароботает.
   — Считать мне некогда, сам считай.
   — И не надо. Все равно, если спрячешь, найду. Все равно найду, понимаешь? — Он стоял перед Ваней и теперь, во весь рост, казался выше и основательнее. На нем были хорошие брюки навыпуск и новые ботинки. Ване стало не по себе перед его настойчивой угрозой, Ваня отвернул лицо в сторону:
   — Ничего я прятать не буду.
   Скуластый отправился по улице. Юрка повернул к Ване лицо, сказал недрежелюбно:
   — По копейке взялся! Ходит тут всякая шпана!
   Ваня ничего не ответил. Юрка еще два раза посмотрел на него, задумался, плюнул с осуждением через свой ящик, сказал своему соседу слева:
   — Нашел дурака. По копейке!
   Подошел клиент. Юрка застучал щетками:
   — Пожалуйте, гражданин. Почистим шевровые!
   Но гражданину, видно, не понравилась развязносьть Юрки, тем более что ботинки у него были вовсе не шевровые. Он поставил ногу к Ване.
   — Да он и чистить не умеет, он приблудный! Жалеть будете!
   Ваня ощущал неприятную робость перед Юркой. Он нахмурил брови механически, без увлечения закончил работу, положил гривенник в ящик. Юрка с презрением наблюдал за ним.
   Последний в ряду слева, большой, неповоротливый, скучный, бросил:
   — Спирька меня целое лето эксплуатировал, сволочь! Целое лето, так и то по три копейки платил.
   — По пять нужно, — сказал Юрка.
   Большими стаями пошли клиенты, разговоры прекратились. Ваня не успевал разогнуть спину, однат нога за другой менялись на подставке, гривенники прибавлялись в ящике. Но сейчас Ваня не испытывал прежней трудовой радости, лица клиентов его не интересовали, и он с клиентами не разговаривал. Наконец он так устал, что щетки еле двигались у него в руках, чаще стали вырываться. Возвратилься Спирька с папиросой в зубах, увидел группу ожидающих, закричал весело:
   — Вот пришел мастер первой категории! Пожалуйте!
   Еще с полчаса все пятеро разгружали очередь. У Вани вспотел лоб и стало болеть в груди. Когда последний клиент бролсил ему гривенник, Ваня даже не поднял монету, она так и осталась лежать на асфальте. Потом Спирька сказал:
   — Давай выручку!
   Не считая, Ваня передал ему серебро.
   — Ого! Рубль шестьдесят! Здорово! А больше нет?
   — Нет.
   — А ну, выверни карманы.
   Ваня вывернул.
   — Значит, тебе шестнадцать копеек. На. Видишь, и заработал.
   Юрка, положив руки на колени, обратил глаза к Спирьке. Глаза выражали негодование. Негодование выражали и другие пацаны, но только последний в ряду, неповоротливый и скучный, сказал:
   — Паскуда ты, Спирька.
   Спирька воинственно обернулся:
   — Что ты сказал? Что ты сказал?
   Последний ничего не ответил, но Юрка подтвердил с улыбкой:
   — Не слыхал? Правильно сказал! Это называется, знаешь как?
   — А как? А как?
   — Это называется исплотация! Исплотация! Что ж ты ему по копейке! Так же только буржуи делают, исплотаторы.
   Спирька гневно завертелся на асфальте, покалывал взглядами Ваню, но с наибольшим возмущением обращался к последнему в ряду:
   — А по сколько ему давать? Он и чистить не умеет. А гуталину сколько изводит? А если тебе, Гармидер, жалко, так и плати ему сам. Пожалуйста, плати хоть по десять копеек.
   Гармидер по-прежнему скучно смотрел в сторону и ничего не сказал. Спор поддерживал Юрка.
   — Гармидер не исплотатор, у него и ящика лишнего нету.
   — Ага! У него нету! И у тебя нету! Так вам хорошо говорить! А я гуталин должен покупать? А щетки стоят? А бархат стоит? А за ящик ты не платил четыре рубля, не платил? Так тебе легко!
   Юрка далеко плюнул прямым, как стрела, броском.
   — Мне легко, у меня свой ящик. И ты себе чисть. А второй ящик — это исплотация значит.
   — Заладил, как сорока: исплотация, исплотация! Какой пионер, подумаешь! Его никто не держит, пускай себе идет куда хочет. И документа у него нет. Он поймается, а мой ящик и весь припас пропали!
   Юрка еще раз далеко плюнул, поднялся, потянулся, зевнул.
   — Как себе хочешь. А только мы не позволим. Плати ему по пять копеек с гривенника.
   Спирька заверещал на всю улицу:
   — По пять копеек?
   — По пять копеек!
   — По пять копеек без документа?
   — Ну… если ящиком рискуешь, плати по три копейки. Гармидеру платил по три и ему по три.
   Спирька вдруг неожиданно сдался, перестал кричать, захохотал, хлопнул Юрку по плечу.
   — Да я и плачу ж по три. Чего тты взьерепенился?
   — И плати по три.
   — А по сколько ж? Это я пошутил, что по копейке. Думал, посмотрю, как он работает, а может, он убежит. Очень мне нужно: исплотация! Пускай себе чистит. Это я на смех, а вы тут целый митинг завели!
   Спирька долго посмеивался, поглядывал острыми глазами на всех. Гармидер не обращал на него Та-ак…и скучно глядел в сторону. Юрка снова уселся за свой ящик, улыбался понимающе, наконец сказал:
   — Да чего ты представляешься? Что, мы не знаем? У тебя этот ящик целый месяц даром стоит. А тут нашелся пацан, другой бы обрадовался, а ты жадничаешь: по копейке.
   — Вот чудаки! Жадничаю! Пошутил я, это верно. Пожалуйста: по всей справедливости расчет. Начистил ты на три гривенника, потом еще на пятнадцать гривенников.
   — На шестнадцать, — поправил Юрка.
   — Ну да, на шестнадцать. Значит, на девятнадцать разом. Вот тебе еще по две копейки с гривенника — тридцать восемь копеек. Целую кучу денег заработал.
   Ваня в течение всей этой истории сидел неподвижно на скамейке и слушал. Его захватила неожиданная глубина проблемы, поднятой чистильщиками. Еще так недавно Ваня учился в школе, в четвертой группе. В школе говорили об Октябрьской революции, о поражении буржуев, о гражданской войне. Все это, казалось Ване, давно прошло, и вдруг он сам сделался предметом эксплуатации. Спирька в его глазах вдруг перестал быть чистильщиком, соседство с ним стало неприятным. Но когда Спирька высыпал на его руку тридцать восемь копеек. Ваня с радостью увидел и другую сторону проблемы: теперь у него было пятьдесят семь копеек, да еще до вечера оставалось много времени… Сегодня он поужинает не иначе, как замечательно влажной, вкусной колбасой с мягкой булкой. Ваня с большим удовльствием набросился на новый ботинок, очутившийся на подставке, и легко принял дополнительное требование Спирьки:
   — Только ты и ящик домой отнесешь. Я тебе носить не буду.
 

14. НЕПОНЯТНОЕ

   Три недели работал Ваня у Спирьки, зарабатывал по рублю в день, а то и больше. На пищу ему хватало. Но работать приходилось много, к вечеру Ваня очень уставал, а еще нужно было и ящик относить и утром приходить к Спирьке за ящиком. К счастью, Спирька жил недалеко от товарной станции, следовательно, и от той соломы, где Впня ночевал.
   За это время Ваня ближе, чем с другими, сдружился с Юркой. Юрка был человек опытный и много понимал в жизни. Несмотря на то что он был круглый сирота, он спал не на улице, как другие, а нанимал угол у какой-то «тетки». Он очень одобрительно отнесся к намерению Вани идти в колонию им. Первого мая, но тут же и разочаровал его:
   — Там хорошая колония, только тебя не примут.
   — Почему не примут?
   — Думаешь, так легко принимают? Тут в городе пацанов ой-ой-ой сколько хотят, а попробуй. Я тоже ходил.
   — В колонию ходил?
   — Ходил. Еще в прошлом году. Меня как пришпилит декохт, а ящика у меня не было. Я и пошел. А теперь мне наплевать на них. Еще и лучше, потому — у них все-таки строго: чуть что — «есть», «есть». И пацаны там есть знакомые, а только наплевать!
   Юрка и действительно плюнул аристократическим своим способом:
   — Проживу и без них.
   — Значит, они не берут?
   — Они не имеют права, а нужно в комиссию идти.
   — В какую комиссию?
   — Комонес называется.
   — А где она?
   — Комонес? А вот ту за углом сейчас. Только туда не пустят.
   — В колонию?
   — Нет, в комонес. Я ходил, так туда не пустили.
   Все-таки Ваня улучил минутку и побежал в комонес. Это было, действительно, за углом. Окончился его изит очень быстро. Ваня успел проникнуть только в коридор, и уже через минуту он снова стоял на крыльце, а на него глядела из полуоткрытой двери лысая голова сторожа. Разговор между ними начался еще в коридоре и за самоле короткое время успел дойти до большого накала. Быстро обернувшись к двери, Ваня дернул плечом и крикнул со слезами:
   — Не имеете права!
   Сторож никакого мнек…по вопросу о праве не высказал, он выражался директивно:
   — Иди, иди!
   — Я хочу в колонию Первого мая!
   — Мало ты чего хочешь! Здесь таких не берут.
   — А каких?
   — Правонарушителей берут, понимаешь?
   — Каких нарушителей?
   — Повыше тебя сортом. А не то, что всякий сброд: захочется ему в колонию, скажите, пожалуйста.
   — А если мне жить негде?
   — Это что: жить негде? Это пустяки. Это спон принимает.
   — Спон? Какон спон?
   — Так говорится: спон. И иди себе!
   Сторож захлопнул дверь. Ваня задумался: «Спон!»
   К месту работы Ваня возвращался расстроенный, Юрка еще издали увидел его и крикнул:
   — А что я говорил?
   Ваня присел на скамейку, взялся за щетки. Клиент уже поставил ногу, Юрка заканчивал щегольской командирский сапог и все-таки отозвался на события:
   — Он думал, там ему сейчас: пожалуйте, товарищ Гальченко, садитесь.
   Ваня ничего не сказал, а когда кончил работу, спросил:
   — А он говорить, в спон какой-то идти?
   — Кто говорит?
   — Да там такой лысый: в спон.
   — Стой, стой! Спон? О! Знаю! Это в наробразе, знаю спон. Только там… — Юрка завертел головой, и Ваня понял, что Юрка выразил предельное пренебюрежение к спону.
   — Чего?
   — Да там… ну… туда лучше не ходи. Буза!
   Спирька к подобным разговорам относился с самым холодным презрением. Он принимал и отпускал клиентов, курил, посвистывал, скем-то перемаргивался, как будто никакого спона и не существовало.
   — Спон этот здесь. — Юрка кивнул на входную дверь, возле которой они сидели. — Только они здесь не берут, а говорят: иди в приемник. Буза!
   Ваня на следующий день отправился в спон. Он вошел в ту самую дверь, на которую показывал Юрка, поднялся по узкой и темной лестнице и попал в такой же темный коридор. Здесь было много дверей, они открывались и закрывались, какие-то люди входили и выходили, за фанерными створками дверей гудели голоса, стучали машинки. В коридоре на деревянных диванах сидели потертые, с нечищенными ботинками клиенты.и скучали. Ваня прошел весь коридор, прочитал все надписи и вернулся. У одного из сидящих спросил:
   — Спон, понимаете…
   — Ну?
   — Какой это спон?
   — Спон самый обыкновенный. Сюда иди.
   Он показал пальцем на дверь. На двери Ваня прочитал:
   Социально-правовая охрана несовершеннолетних
   Прочитал еще раз. Ничего не понял. Обернулся.
   — Это спон?
   — Еще не верит, малыш. Прочитай первые буквы.
   Ваня прочитал и обрадовался, теперь он все понял, действительно, это был спон. Ваня открыл дверь и вошел. В небольшой комнате сидели четыре женщины и один мужчина. Все они что-то писали. Ваня осмотрел всех и обратился к маленькой женщине с черными большими глазами.
   — Здравствуйте.
   Женщина посмотрела на Ваню, но продолжала держать перо в руке:
   — Тебе чего, мальчик?
   — Мне… спон.
   — Ну да, спон, так что тебе нужно?
   — Отправьте меня в колонию Первого мая.
   Женщина заинтересовалась Ваней, положила ручку, ее глаза улыбнулись:
   — Это ты сам придумал?
   — Сам.
   — Не может быть. Тебя кто-то научил.
   — Никто не учил. Там, говорят, прилично.
   Женщина с черными глазами переглянулась с другой женщиной, обе они улыбались, не открывая губ.
   — Еще бы! Ты — беспризорный?
   — Нет, еще не был.
   — Так чего же ты пришел? Мы берем только беспризорных.
   — Я не хочу быть беспризорным.
   — Видно, ты очень неглупый мальчик.
   Ваня повел головой к плечу:
   — ДА чего ж я буду глупый?
   — Это и видно. — Они опять поглядели друг на друга.
   — Ну хорошо. Не мешай… — сказала одна из них.
   — Я не мешаю.
   — В колонию Первого мая мы не отправляем. Это комонес.
   — Комонес?
   — Да, комонес. Туда правонарушителей отправляют.
   — Я был в комонесе. Так там выгоняют! Такой… лысый.
   — У них есть кому выгонять, а у нас некому, так ты.и стоишь. Я тебе сказала: не мешай!
   За столом в углу поднялся молодой мужчина и сказал недовольно:
   — Мария Викентьевна, сами виноваты: зачем эти разговоры? Сами вступаете с ними в прения, а потом не выгонишь. Работать абсолютно невозможно.
   Он вышел из-за стола, подошел к Ване, ласково, осторожно взял его за плечи, повернул лицом к двери:
   — Иди!
   В коридоре Ваня еще раз прочитал надпись:
   Социально-правовая охрана несовершеннолетних
   Потом прочитал первые буквы. Выходило, действительно, спон. Но теперь это уже было не так понятно, как четверть часа тому назад.
   Через три недели произошла новая катастрофа. К чистильщикам подошел молодой человек с портфелем и потребовал документы. В катастрофе виноват был сам Спирька. Нужно было посадить Ваню в середине шеренги чистильщиков — в таком случае, как потом обьяснили опытные люди, Ваня успел бы смыться. Ваня же сидел крайним, и человек с портфелем прежде всего потребовал документы у него.
   В ответ на это Ваня только похолодел. Человек с портфелем помолчал над ним и распорядился:
   — Собирай свое добро.
   Ваня беспомощно обратился к Спирьке, но Спирька вел себя самым странным образом: он любовался улицей, любовался всласть, его глаза смеялись от удовольствия.
   — Бери ящик, чего ты оглядываешься?
   — Так это не мой ящик.
   — Не твой? А чей?
   — Это его, Спирьки.
   — Ага, Спирьки? Это ты — Спирька?
   — Я! А какое мне дело?
   Спирька очень честно и обиженно пожал плечом.
   — Чей это ящик, ребята?
   Сначала молчали, а Гармидер все-таки сказал:
   — Ваньку нечего подводить. Спирькин ящик. И припас тоже его.
   — Да идите вы к черту! Чего пристали, смотри! Я тебе продал ящик? Продал? Чего же ты молчишь?
   — Когда ж это ты мне его продавал?
   Юрка сказал примирительно:
   — Засыпался, Спирька, нечего.
   Человек с портфелем все понял, и судьба всей системы стала очевидной и для Спирьки. Человек с портфелем произнес после этого только одно слово:
   — Идем!
   Спирька выругался головокружительно, размахнулся и ударил Ваню по уху. Гармидер бросился на помощь, но Спирька успел ногой очень сильно ударить по своему ящику. Коробки с гуталином и деньги покатились по асфальту, а Спирька, заложив руки в карманы, спокойно отправился по улице. Человек с портфелем глазами искал подкрепления, но оно пришло не скоро. Юрка шепнул растерявшемуся Ване:
   — Дергай!
   И Ваня «дернул». Через десять минут на глухой, заросшей вербами улице он остановился. Ему казалось, что за ним погоня. Он присмотрелся к уличной дали: там никого не было, а поближе только белая собака перебегала улицу. Собака посмотрела в сторону Вани несколько подозрительно, но, когда Ваня тронулся с места, она поджала хвост и побежала скорее. Денег у Вани было двадцать две копейки, сегодняшняя выручка вся осталась в ящике.
   Снова начались дни одиночества и голода. Двадцать две копейки помогли поддерживать жизнь в течение двух дней. Потом стало совсем плохо, а тут еще и небо выступило против Вани. С утра светило солнце, к двум часам собирались черные говорливые тучи, к вечеру проходила над городом гроза: ливень несколько раз с силой обрушивался на город, громовые удары били без разбору, а к ночи начинался тихий дождик и продолжался до утренней зари. Этот порядок установился на целую неделю. Ваня в своей соломенной постели промок в первую же ночь, он думал, что на второй день не будет дождя, и снова промок. На третью ночь он уже побоялся идти ночевать в солому, долго ходил по городу, пережидая дождь в подьедах и воротах домов. Так он добрался до вокзала.
   На вокзале стояла тишина. В зале для ожидания только что прошла уборка. Влажный чистенький кафель с опилками, кое-где к нему приставшими, блестел под ярким электричеством, на больших диванах дремали редкие пассажиры. Двое красноармейцев закусывали. Они доставали еду из холщового мешка, стоящего между ними, и еда была вкусная: розовую французкую булку они разломили пополам, разлом этой булки был ослепительно пушистый. Шесть яиц лежало на диване, один из красноармейцев подставил широкое колено, чтобы они не скатились на пол. Другой на газетном листе потрошил и резал селедку. Кусочки селедки красноармейцы осторожно брали двумя пальцами и ели. Ваня сделал к ним несколько шагов, красноармейцы посмотрели на него, один из них ухмыльнулся:
   — Выходит, ты голодный?
   — Денег… нету.
   — Денег нету? Это плохо. Беспризорный, выходит?
   — Нет… я еще…
   — Ну что ж. Садись с нами, вот сюда.
   Ваня сел против них на другом диване. Рядом с ним легла приятная порция: половина французкой булки, два кусочка селедки и одно яйцо. Красноармейцы все это разложили перед ним молча, в своем мешке они оба хозяйничали дружно, но обходились тоже без слов, только изредка гмыкали. Стрелок железнодорожной охраны подошел к ним, показал пальцем.