Антон Семенович Макаренко
 
ФЛАГИ НА БАШНЯХ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

1. ЧЕЛОВЕКА СРАЗУ ВИДНО

   Началась эта история на исходе первой пятилетки.
   От зимы остались корки льда, прикрытые от солнца всяким хламом: соломенным прахом, налетами грязи и навоза. Поношенный булыжник привокзальной площади греется под солнцем, а между булыжником просыхает земля, и за колесами уже подымаются волны новенькой пыли. Посреди площади — запущенный палисадник. Летом в палисаднике распускаются на кустах листья и бывает похоже на природу, сейчас же здесь просто грязно, голые ветки дрожат, как будто на земле не весна, а осень.
   От площади в городок ведет мостовая. Городок — маленький, случайно попавший в географию. Многие люди о нем и совсем не знали бы, если бы им не приходилось делать пересадку на узловой станции, носящей имя города.
   На площади стоит несколько ларьков, сооруженных еще в начале нэпа. В сторонке — почта, на ее дверях — желтая яркая вывеска. Возле почты скучают две провинциальные клячи, запряженные в переоксившиеся экипажи — линейки. Движение на площади небольшое — больше проходят железнодорожники с фонарями, кругами веревки, фанерными чемоданчиками. Рядок будущих пассажиров — крестьян сидит на земле у стены вокзала, греется на припеке.
   В сторонке от них расположился в одиночестве Ваня Гальченко, мальчик лет двенадцати. Он грустит у своей подставки для чистки сапог и щурится на солнце. Подставка у него легонькая, кое-как сбитая из обрезков, видно, что Ваня мастерил ее собственноручно. И припасу у него немного.
   У Вани чистое бледное лицо и костюм еще исправный, но и в лице и в костюме уже зародился тот беспорядок, который потом будет отталкивать добрых людей на улице и неудержимо привлекать на сцене или на страницах книги. Этот процесс байронизации Вани только-только что начался — сейчас Ваня принадлежит еще к тем людям, которых не так давно называли просто «хорошими мальчиками».
   Из-за палисадника, описывая быструю, энергичную кривую, картинно заложив руки в карманы пиджака, щеголяя дымящейся в углу рта папиросой, вышел здешний молодой человек и прямо направился к Ване. Он поддернул новенькую штанину, поместил ногу на подставке и спросил, не разжимая зубов:
   — Желтая есть?
   Ваня испугался, поднял глаза, ухватился за щетки, но тут же увял и растерянно-грустно ответил:
   — Желтая? Нету желтой.
   Молодой человек обиженно снял ногу с подставки, снова заложил руки в карманы, презрительно пожевал папиросу.
   — Нету? А чего ты здесь сидишь?
   Ваня развел щетками:
   — Так черная есть…
   Молодой человек гневно толкнул носком ботинка подставку и произнес скрипящим голосом:
   — Только голову морочите! Черная есть! Ты имеешь право чистить?
   Ваня наклонился к подставке и начал быстро складывать свое имущество, а глаза поднял на молодого человека. Он собрался было произнести слова оправдания, но в этот момент увидел за спиной молодого человека новое лицо. Это юноша лет шестнадцати, худой и длинный. У него насмешливо-ехидный большой рот и веселые глаза. Костюм старенький, но все-таки костюм, только рубашки под пиджаком нет, и поэтому пиджак застегнут на все пуговицы и воротник поднят. На головке клетчатая светлая кепка.
   — Синьор, уступите очередь, я согласен на черную…
   Молодой человек не обратил внимания на появление нового лица и продолжал с надоедливой внимательностью:
   — Тоже чистильщик! А документ у тебя есть?
   Ваня опустил щеки и уже не может оторваться от гневного взгляда молодого человека. Раньше Ваня где-то слышал, какое значение имеет документ в жизни человека, но никогда серьезно не готовился к такому неприятному вопросу#1.
   — Ну? — грубо спросил молодой человек.
   В этот печальный момент на Ваниной подставке опять появилась нога. На ней очень древний ботинок светло-грязного цвета, давно не пробовавший гуталина. Вследствие довольно невежливого толчка молодой человек отшатнулся в сторону, но толчок сопровождался очень вежливыми словами:
   — Синьор, посудите, никакой документ не может заменить желтой мази.
   Молодой человек не заметил ни толчка, ни вежливого обращения. Он швырнул папиросу на мостовую и, порываясь ближе к Ване, оскалил зубы:
   — Пусть документ покажет!
   Обладатель светло-грязного ботинка гневно обернулся к нему и закричал на всю площадь:
   — Милорд! Не раздражайте меня! Может быть, вы не знаете, что я — Игорь Черногорский?
   Наверное, молодой человек действительно не знал об этом. Он быстро попятился в сторону и уже издали с некоторым страхом посмотрел на Игоря Черногорского. Тот улыбнулся ему очаровательно:
   — До свиданья… До свиданья, я вам говорю! Почему вы не отвечаете?
   Вопрос был поставлен ребром. Поэтому молодой человек охотно прошептал «до свиданья» и быстро зашагал прочь. Возле палисадника он задержался, что-то пробурчал, но Игорь Черногорский в этот момент интересовался только чисткой своих ботинок. Его нога снова поместилась на подставке. Ваня весело прищурил один глаз, спросил:
   — Черной?
   — Будьте добры. Не возражаю. Черная даже приятнее.
   Ваня одной из щеток начал набирать мазь. Героическое столкновение Игоря Черногрского с мололым человеком нравится Ване, но он спрашивает:
   — Только… Десять копеек. У вас есть десять копеек?
   Игорь Черногорский растянул свои ехидные губы:
   — Товарищ, вы всем задаете такой глупый вопрос?
   — А есть десять копеек?
   Игорь Черногорский ответил спокойно:
   — Десяти копеек нет.
   Ваня с тревогой приостановил работу:
   — А… сколько у тебя есть?
   — Денег у меня нет… Понимаешь, нет?
   — Без денег нельзя.
   Рот у Игоря удлинился до ушей, и в глазах изобразился любознательный вопрос:
   — Почему нельзя? Можно.
   — Без денег?
   — Ну, конечно, без денег. Ты попробуй. Очень хорошо получится.
   Ваня взвизгнул радостно, потом прикусил нижнюю губу. В его глазах загорелось настоящее задорное вдохновение.
   — Почистить без денег?
   — Да. Ты попробуй. Интересно, как получится без денег.
   — А что ж? Возьму и попробую…
   — Я по глазам вижу, какой ты человек.
   — Сейчас попробую. Хорошо получится.
   Ваня бросает на клиента быстрый иронический взгляд. Потом он энергично принимается за работу.
   — Ты беспризорный? — спросил Игорь.
   — Нет, я еще не был.
   — Так будешь. А в школу ходишь?
   — Я ходил… А потом они уехали.
   — Кто? Родители?
   — Нет, не родители, а… так. Они поженились. Раньше были родители, а потом…
   Ване не хочется рассказывать. Он еще не научился с пользой реализовывать в жизни собственные несчастья. Он внимательно заглядывает на потрепанные задники ботинок Игоря.
   — Коробку эту сам делал?
   — А что? Плохо?
   — Замечательная коробка. А где ты живешь?
   — Нигде. В город хочу ехать… Так денег нет… сорок копеек есть.
   Ваня Гальченко рассказывает все это спокойно#2.
   Работа кончена. Ваня поднял глаза с гордостью и юмором:
   — Хорошо получилось?
   Игорь потрепал Ваню по русой взлохмаченной голове:
   — А ты пацан веселый. Спасибо. Человека, понимаешь, сразу видно#3. Поедем вместе в город?
   — Так денег нет… Сорок копеек.
   — Чудак. Разве я тебе говорю: купим что-нибудь? Я говорю: поедем.
   — А деньги?
   — Так ведь ездят не на деньгах, а на поезде. Так?
   — Так, — кивнул Ваня размышляя.
   — Значит, нам нужны не деньги, а поезд.
   — А билет?
   — Билет — это формальность. Ты посили здесь, я сейчас приду.
   Игорь Черногорский достал из кармана пиджака какую-то бумажку, внимательно ее рассмотрел, потом подставил бумажку под лучи солнца и сказал весело:
   — Все правильно.
   Он показал на здание почты:
   — В том маленьком симпатичном домике есть, кажется, лишние деньги. Ты меня подожди.
   Он проверил пуговицы пиджака, поправил кепку и направился не спеша к почте. Ваня проводил его внимательным, чутб-чуть удивленным взглядом.
 

2. ТРИ ПИРОЖКА С МЯСОМ

   В кустах станционного палисадника стоит шаткая скамья. Вокруг скамьи бумажки, окурки, семечки. Сюда пришли откуда-то все тот же здешний молодой человек и Ванда Стадницкая. Может быть, они пришли из города, может быть, с поезда, а скорее всего они вышли вот из-за этих самых тощих кустов палисадника. У Ванды калоши на босу ногу, старая юбчонка в клетку и черный жакет, кое-где полинявший и показывающий желтую крашенину. Ванда очень хорошенькая девушка, но заметно, что в ее жизни были уже тяжелые неудачи. Белокурые ее волосы, видно, давно не причесывались и не мылись; собственно говоря, их нельзя уже назвать белокурыми.
   Ванда тяжело опустилась на скамью и сказала сонным, угрюмым голосом:
   — Иди к черту! Надоел!
   Молодой человек дрогнул коленом, поправил воротник, кашлянул:
   — Дело ваше. Если надоел, могу уйти.
   Молодой человек достал из кармана кошелек, долго в нем искал, облизнул губы, положил три монету на скамейку около Ванды и ушел.
   Держась рукой за спинку скамьи, склонив голову на руку, Ванда не то мечтательным, не то безнадежным взглядом глядела на далекие белые облака. Потом, удобней улегшись щекой на сукно рукава, она, не мигая, засмотрелась на переплеты голых кустов палисадника. В таком положении сидела она очень долго, пока рядом с ней не уселся Гришка Рыжиков. Это угрюмый, некрасивый парень. На щеке — заживающая болячка. Фуражки нет, но рыжие волосы причесаны. Новые суконные брюки и заношенная, полуистлевшая рубаха. Вытянув ноги в тапочках и как бы любуясь ими, он спросил:
   — Нет пошамать?
   Не меняя позы, Ванда сказала медленно:
   — Отстань.
   Рыжиков ничего не сказал, но, видимо, и не обиделся. Они сидели и молчали еще несколько минут, до тех пор пока у Рыжикова не устали ноги. Он резко повернулся на скамейке. Двугривенный и два пятака свалились на землю. Не спеша Рыжиков поднял их и разложил на ладони.
   — Твои?
   Несколько раз подбросил деньги на руке. Сказал задумчиво:
   — Три пирожка с мясом.
   Продолжая подбрасывать монеты на ладони, он побрел к вокзалу.
 

3. ДОБРАЯ БАБУШКА

   Игорь Черногорский вошел в помещение почты и огляделся. Комната была маленькая, перегороженная деревянной решеткой. В решетке два окна. У одного — длинная очередь, у другого, где надпись: «Заказная корреспондения. Прием и выдача денежных переводов», — ожидают всего трое посетителей.
   Игорь стал позади сгорбленной, пухлой старушонки и пригляделся к «барышне» за окном, Но это вовсе и не барышня, — сухая и бледная женщина и лет ей не меньше сорока. Игорь ощупал в кармане свою бумажку и подумал, что барышня, к сожалению, мало симпатична. Соображения о бумажке и «барышне» так его заняли, что он не заметил, как его предшественниа в очереди молниеносно закончила свое дело и исчезла.
   — Вам что?
   Несимпатичная женщина за окном строго смотрела на Игоря.
   — Здесь должен быть перевод… до востребования… Игорю Чернявину…
   Она забегала сухими пальцами по краям целого отряда переводов, сложенных в ящике. Выхватила один из них, поднесла к глазам:
   — Это — вы?
   — Это — я.
   — Это вы — Чернявин?
   У Игоря в груди пробежал легкий, приятный холодок:
   — Собственно говоря, это я.
   Женщина посмотрела на Игоря сердито:
   — Как вы странно говорите — «собственно говоря!» Вы Чернявин или нет?
   — Ну, конечно, я. Какие же могут быть сомнения?
   — Покажите ваш документ.
   Игорь отвернулся и полез в карман. Мельком взглянул на двери. Двери открыты настежь, за ними свежее небо и прекрасный жизненный простор. Игорь протянул женщине документ. Она прочитала все от первого до последнего слова, глянула на обратную сторону, глянула на Игоря:
   — Здесь написано, что вы командируетесь в областной отдел связи. А почему вы у нас получаете деньги?
   — А я.. так сказать, проездом.
   — «Так сказать»… Сколько же вам лет?
   — Восемнадцать…
   — Да не выдумывайте!
   Игорь улыбнулся смущенно:
   — Что же я могу поделать, если я такой… моложавый…
   — Я спрошу у заведующего…
   Она направилась к узенькой двери в углу. За спиной Игоря о чем-то зашептались в очереди. Открытая дверь потянула его к себе неудержимо.
   Оглянулся: в очереди — больше женщины… пожилой рабочий довольно сонного вида. Игорь поставил локоть на полку и принял рассеянно-скучающий вид.
   — Чернявин? Вы где живете?
   Не снимая с полки локтя, Игорь неохотно повернул лицо. Заведующий небрит и тоже несимпатичен.
   — Что?
   — Вы где проживаете? В каком городе?
   — В Старосельске.
   — А почему сюда адресованы деньги?
   — Это не ваше дело, — произнес Игорь со скукой.
   — Как это не мое дело?
   — Абсолютно не ваше.
   — Я в таком случае денег не выдам.
   Заведующий произнес эти слова решительным голосом, но бумажка дрожит у него в руке, а глаза неуверенно присматриваются к Игорю. Тоже — физиономист!
   Игорь Чернявин высокомерно улыбнулся:
   — В таком случае позвольте мне жалобную книгу.
   Заведующий всеми пальцами потер небритую щеку:
   — Жалобную? А что вы будете записывать?
   — Я запишу, что вместо денег вы предлагаете мне глупые вопросы…
   — Молодой человек! — закричал заведующий.
   Но закричал и Игорь:
   — Глупые вопросы! Почему сюда выслали деньги? Это не вашедело, почему! Может быть, они высланы на мои похороны. А может быть, на мою свадьбу! Я должен вам обьяснять почему? Давайте или деньги, или жалобную книгу!
   В очереди засмеялись. Игорь оглянулся: очередь была на его стороне. Одна из женщин сказала с горечью:
   — Вот они всегда такие. Чего куражиться над бедным мальчиком. Родители, может, выслали.
   Заведующий стоял, думал над бумажкой.
   — Отпускай там скорей, чего нас держишь? — закричали в очереди.
   — Хорошо, — произнес заведующий с угрозой, — я деньги выдам. Но я запрошу Старосельск.
   — Будьте добры, синьор, запросите.
   — Выдайте им, — распорядился заведующий.
   И вот Игорь Чернявин стоит на крыльце. В одной руке у него деньги, в другой — старосельский документ. Игорь вытянул губы: «Родители, может, прислали…»
   На душе у Игоря радостно. Над площадью бродят праздничные облака, станционный палисадник дышит полной грудью и собирается нарядиться в зелень. У стены вокзала сидят крестьяне и с удовольствием ждут поезда. Подальше над своей подставкой сидит Ваня Гальченко и смотрит в сторону Игоря. Игорь отделил белую кредитку и положил в наружный карман пиджака. Остальные деньги аккуратно задвинул подальше, — есть такой карман у самого голого тела. Он направился к Ване:
   — Приветствую тебя, труженик!
   Достал из наружного кармана белый кредитный билет, встряхнул им в воздухе, торжественно сказал:
   — Вот тебе, мальчик, за то, что помог мне в тяжелую минуту.
   Ваня испуганно вскочил с большого серого камня, на котором сидел. Его глаза удивленно заострились. Он осторожно взял бумажку. Игорь, улыбаясь, наблюдал: на деньги Ваня сначала смотрел серьезно, потом серьезно-недоверчиво, потом поднял на Игоря лукаво-понимающие глаза:
   — А теперь какая минута?
   — Теперь такая минута, что ты можешь купить себе гуталина — желтого, красного, зеленого и оранжевого.
   Ваня радостно взвизгнул:
   — А для чего зеленого?
   — Ну представь себе такой случай: подходит к тебе крокодил.
   Ваня пришел в восторг:
   — Крокодил? И говорит: пожайлуста, у вас есть зеленая?
   — Ну да. А ты отвечаешь: «А как же…»
   — А почему так: то не было денег, а то сколько денег!
   Ваня смотрел на Игоря серьезно, но в его внимательных серых глазах плясали настороженные веселые точечки.
   Игорь ответил несколько в нос:
   — Чудак. Всегда так бывает: нет денег, а потом есть. И у тебя так: сначала не было, а теперь — десять рублей.
   — Получку получил?
   — Нет, это бабушка узнала, что я в тяжелом положении, и прислала мне сто рублей.
   — Сто рублей?
   Игорь громко смеется. Смеется и Ваня. Но чрезвычайно дельный вопрос приходит ему в голову:
   — У бабушки не может быть ста рублей. Бабушка ведь не работает. Это, наверное, дедушка?
   — Пускай дедушка. Только знаешь что? Давай о родственниках после поговорим. А сейчас купим шамовки и подумаем, как нам добраться до города Лондона.
   Ваня не стал расспрашивать и удивляться. Он деловым движением, напрягая губы, сложил десятку ии спрятал в карман. Потом расставил ноги в коротких штанишках и в исправных ботинках, пошевелил пальцами и бросил на свое производство взгляд сверху. Быстро присел, сложил в ящик щетки и коробки, прихлопнул крышку, взялся за ремень.
 

4. ОРИГИНАЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ РЫЖИКОВА

   Пирожки были сочные и вкусные, но одним движением челюстей они превращались в нежный невесомый комок, который проглатывался ппочти без ощущения, — только аппетит просыпался по-настоящему.
   На угрюмом лице Рыжикова это отразилось усиленным блеском глаз и острой внимательностью ко всему окружающему.
   У кассы стояла очередь. Окно кассира было еще закрыто, но перед окном собралось уже человек двадцать.
   Это была опасная провинциальная очередь тех лет — все скромные, трезвые, бедные люди. Самым выдающимся лицом в очереди был невысокого роста человек в зимней бекеше, воротник и карманы которой были обшиты серым барашком. Но за ним стояла обозленного вида худая женщина из тех, которые дрожат за свое место в очереди, как будто в этом месте уж такое большое счастье. За нею тоже женщины, и все простого звания. Деньги они зарыли под юбки или за пазухи, да и какие у них деньги? У черненькой аккуратной девчонки деньги зажаты в кулаке, крепко держит.
   Эта стания и эта очередь плохо приспособлены для удачной операции. Люди здесь осторожные, деньги у них небольшие, и за деньги они держатся обеими руками. И лица у них скучные: билетов здесь на всех хватает, никто не волнуется и не может забыть о своих деньгах.
   Рыжиков вспоминает вокзал большого города. Правда, там есть неудобства: милиционеры, стрелки и другие строгости. Каким-то чудом, невзирая на деловую походу Гришки и его пассажирскую физиономию, они умеют узнавать самые сокровенные мысли и даже документов не спрашивают, а говорят просто:
   — Ну, молодой человек, пойдем со мной!
   Зато какой там пассажир — в большом городе! Какие там волнения, какие чувства, сколько там настоящей жизни! Целый день человек бродит между кассовыми окошками, торчит перед справочным бюро, распрашивает носильщиков, пассажиров. Целые ночи просиживает на вокзале. Кто попроще, раскладывается на полу и спит так крепко, что не только деньги, душу можно вытащить незаметно. Кто покультурнее, те, конечно, не спят, те бродят, мечтают… Билеты там покупаются дорогие, далекие, в карманах покоятся бумажники, черные, коричневые, пухлые.
   Кто может быть счастливее человека, только что получившего билет в вокзальной кассе? Он стоял в очереди, он ссорился с ее нарушителями, он трепетал, ожидая, что не хватит билетов, он жадно прислушивался к невероятным разговорам и слухам. И вот он, радостный, еще не веря своему счастью, бредет в толпе по вокзальному залу и читает билет дрожащими глазами, он забыл обо всем: о жене, о начальнике, о своем чемодане, о своем бумажнике, который так берег в очереди…
   Рыжиков вдруг оживился. За последней женщиной стал в очередь волосатый мужчина в стареньком пиджаке. Сапоги у него хорошие — вытяжки, на шее шарф зеленого цвета, а брючной карман приятно рисуется точным, хорошего размера прямоугольником.
   Рыжиков не спеша направился к очереди и стал за пиджаком. Внимательно присматриваясь к какой-то рекламе, он повернулся к пиджаку боком, и в следующий момент его два пальца ощутили бугристый угол бумажника. Гришка потянул вверх, бумажник неслышно пошел, еще мгновение и… шершавая лапа жадно ухватила руку Рыжикова, и против его глаз очутилось испуганно-перекошенное лио:
   — Ах ты, сволочь какая! Ну, что ты скажешь!
   Рыжиков рванулся в сторону — неудачно. Он закричал общепринятым обиженно-угрожающим голосом:
   — Чего ты пристал? Смотри!
   — Где я эту руку поймал?
   — Чего ты хватаешь?
   — Нет, стой, голубчик!
   Неожиданным, резким движением Гришка выдернул руку и бросился к двери на перрон. Через платформу и ближайшие пути он перемахнул, почти не касаясь земли, и нырнул под товарный состав. Под другой. Присел, оглянулся. На перроне топталось несколько человек. Плеч и голов он не видел, но сразу узнал вытяжки, а рядом с ними полы серой шинели и блестящие узкие сапоги. Услышал тот же взволнованный голос:
   — Ах ты, какой бандюга!
   Шинельный подол пошел волнами, и начищенные сапоги двинулись вперед, спрыгнули с перрона. Рыжиков, мелькая тапочками, побежал вдоль товарных составов к стрелкам. На душе у него было тяжело, но зато аппетит прошел.
 

5. ЗАВТРАК В САДУ

   В руках у Игоря две франузкие булки, колбаса и банка варенья. Еще на вокзале он сказал Ване:
   — Здесь все пропитано железнодорожными бактериями. Давай лучше позавтракаем в саду. Там есть такая миленькая скамеечка.
   Но, войдя в палисадник, они увидели на миленькой скамеечке Ванду Стадницкую. Она сидела, положив голову на ркуку, вытянутую по спинке скамейки. Игорь воскликнул:
   — О! Это купе занято!
   Он на носках обошел мечтательную фигуру Ванды, сначала подозрительно покосился на калоши, надетые на босу ногу, но когда очутился против ее открытых серых глаз, обратился к ней серьезно, без улыбки:
   — Мадемуазель, вы разрешите позавтракать в вашем присутствии?
   Его учтиво склоненная фигура, застегнутый до воротника пиджак и ярко начищенные ботинки произвели на Ванду приятное впечатление. Грустная, она все же разрешила себе привычно-кокетливую ужимку и даже чутб-чуть улыбнулась:
   — Пожалуйста!
   Игорь со сдержанным оживлением сказал:
   — Мерси.
   Ванда удивленно оглядела мальчиков и подвинулась на край скамейки. Облака перестали ее занимать, она занялась более прозаическим пейзажем привокзальной площади. Игорь быстро разложил на скамейке закуску, уселся на другом коне. Ваня прогремел ящиком, поставил его на землю, уселся за скамейкой, как за столом, сводя плечи в предвкушении завтрака. Игорь разрезал колбасу и спросил:
   — Ваня! А как мы будем варенье есть? Пальцами?
   Ваня завертел головой, оглядел палисадник:
   — А мы… такие… ложечки сделаем… из дерева. Ножиком.
   — У вас нет ложечки, миледи? — обратился Игорь к Ванде.
   Он произнес это чрезвычайно вежливо, таким тоном, каким пользуются только самые изысканные путешественники, обращаясь друг к другу в купе международного вагона. У Вандыы блеснули глаза от удовольствия, но, во-первых, очевидно было для самого неиспытанного глаза, что у нее нет никаких вещей, — она имела вид пассажира без багажа, во-вторых, от колбасы исходил чарующий запах. Ванда проглотила слюну и ответила с жеманной обидой:
   — Ну что вы? Какие у меня ложечки?
   — Серебрянные, — приветливо пояснид Игорь.
   Ванда ничего не ответила, снова протянула рку по спинке скамейки, обратилась к облакам. Но в ее глазах уже нет прежней грустной мечтательности.
   Ваня держит в руке половину франфузкой булки, он решительным рывком головы откусывает от нее большие куски, а колбасу берет с бумажки осторожно двумя грязными пальцами. Проделывая все это, он то и дело поглядывает на Ванду. Он не замечает ни ее босых грязных ног, ни безобразной копны волос. Он видит только ее нежную розовую щеку, наружный уголок глаза, выгнутые темные ресницы.
   Ваня отломил горбушку, положил на нее два ломтика колбасы, протянул Ванде. Ванда не заметила этого, и Ваня вопросительно посмотрел на Игоря. Игорь ест с увлечением, работает руками, зубами, ножиком. Но быстро между делом, он кивает Ване в знак одобрения и свободной рукой треплет его по плечу. Ваня, немного поколебавшись, легонько прикоснулся к колену соседки. Она повернула к нему голову, хотела улыбнуться кокетливо, но не вышло — улыбнулась просто, благородно и не спеша начала есть, отщипывая булку мелкими кусочками. Все это произошло в полном молчании. Покончив с нарезанной колбасой и принимаясь снова резать, Игорь спросил деловито, не глядя на Ванду:
   — Вы куда едете, сеньорита?
   Ванда отвернулась к вокзалу, перестала жевать и сказала скучливо:
   — Я не знаю.
   — Поедем с нами, — предложил Ваня весело, поворачиваясь к Ванде на своем ящике. — Тебя как зовут?
   — Ванда.
   — О! Вот это да! Ванда!
   — Это польское имя.
   — Поедем! Там у него дедушка и бабушка, — Ваня иронически сверкал глазами и следил за Игорем, принимающим его иронию с дружеским добродушием.
   Но Ванда почему-то ничего не ответила на буйную радость Вани. Она положила на скамью недоеденный кусок булки, сказала почти растерянно, опираясь руками на край скамьи:
   — Я не знаю… куда поехать…
   Игорь пристально глянул на нее и занялся банкой с вареньем. Оживление Вани вдруг исчезло. Он с недоумением присмотрелся к Ванде, глянул на Игоря, как будто в выражении его лица искал ответа. Игорь замычал какую-то песенку, поставил банку на скамью и сказал строго:
   — Ты, Ванда, поедешь с нами, а там видно будет.
   Вот теперь Ваня все понял. Но Ванда посмотрела на Игоря испуганно:
   — Я не знаю…
   — Ты не знаешь, а я знаю. Сейчас придет поезд, — сядем в купе, все обсудим.
   Ваня воззрился на Игоря: какое купе? Ванда покорно замолчала.