Макаренко Антон Семенович. Марш 30-го года

   - Всегда нам так выпадает, - говорит обиженно командир второго Красная.
   - В свинине не везет, в любви повезет, - говорит Левшаков.
   Девочки надуваются и молча сидят на камнях.
   Кравченко смущенно держит перед ними нарезанную колбасу:
   - То чого ты, давысь, що там доброго в тий свыни...
   Но через минуту девочки уже торжествуют: свинина оказалась с небольшим запахом.
   В семь часов мы подходим к деревне Ларс у самого входа в Дарьяльское ущелье. Снова брызгает дождик- на дворе спать нельзя. У самой дороги школа, а в школе две маленькие комнатки. Командиры двигали, двигали плечами, а ничего не поделаешь - нужно размещаться. Для девочек сделали загородку из парт, корзинки поставили высокими стенками и кое-как один на другом, улеглись. Вдруг открытие: рядом казарма, там почти никого нет, есть нары...
   - И клопы, - говорит Левшаков.
   Часть хлопцев перебирается в казарму. Левшаков начинает здесь крупную операцию, достает из чемодана примус, на примус ставит чайник. Пока закипает чай, хозкомиссия втаскивает два ящика с яйцами, и Левшаков с увлечением приступает к работе во главе хозкомиссии. Нужно перебрать два ящика яиц. Скоро казарма наполняется невыносимым запахом тухлого яйца, но Левшаков неумолим:
   - Нельзя, иначе все завоняется.
   Целую ночь они работают, а мы с Дидоренко пьем чай и иногда выходим к обозу. Под брезентами стоят арбы, а сторожевые коммунары мокнут под дождем.
   Только в два часа ночи вошел в казарму Конисевич и сказал:
   - Хорошо... Дождик перстал, уже одна звезда светит...
   17. ТОЖЕ ПЕРВЫЕ КИЛОМЕТРЫ
   Утром проснулись рано. Всех обрадовал ясный день и знакомый со вчерашнего дня шум Терека. Побежали на горку к ключу и через полчаса уже построились. Проиграли один марш, и снова "вольно" замелькали тюбетейки по Военно-Грузинской. Сегодня особенно радостно на душе на каждое впечатление отзываются коммунары бесконечным птичьим гомоном, писком удивления и стремительным бегом. Природа здесь как будто нарочно построилась в нарядные цепи, чтобы встретить дзержинцев, прибежавших сюда побаловаться после утомительных скрипов и визгов ржавого производства Соломона Борисовича. Вот нашли старую дорогу и мнутку постояли возле нее, вот влезли в какую-то поперечную речушку, благо сегодня трусики не выходные, вот остановились возле коровы, спустившейся к воде с зеленого склона.
   - Ну и корова же, как коза, а не как корова, - говорит Алексюк, и вокруг него на мгновение замирают пацаньи голоса, чтобы немедленно разразиться:
   - Отчего, как коза? Это такая у них и есть корова. А ты лучше посмотри на вымя. Ты видишь, сколько молока?
   - Ну и что же? Сколько молока? Три кувшина!
   - Три кувшина? Как бы не так. Здесь кувшинов десять будет, а то - три!
   - Десять, какой ты скорый!
   Старшие идут небольшими группами и солидно делятся впечатлениями. Только такие, как Землянский, не могут идти по дороге, а карабкаются по кручам и откуда-то из-за кустов перекликаются.
   Скоро вошли в Дарьяльское ущелье. Оно не поразило ребят ничем грандиозным, но здесь все сложнее, и Терек сердитее.
   Остановились возле замка Тамары.
   - Так что? Она здесь жила, Тамара эта самая?
   - Не жила, называется так...
   - Нет, жила!..
   - Да как же тут жить? С голоду сдохнешь...
   - Чудак ты какой! Она же была царица!..
   - Это ты чудак! Если царица, так чего ей сюда забираться? А может, она была того... Без одного винтика? Ну, тогда может быть...
   Навстречу по шоссе грузовик, и на нем толпа рабочих. Нам вдруг бросают записку:
   "Дальше ходу нету, размыло дорогу, остановляйсь, десятник".
   Оглянулись, а грузовика и след простыл. Через два километра натыкаемся на целое проишествие: автомобили, группы туристов сидят на краю дороги и скучают. Коммунары облепили всю горку над дорогой. Расталкиваем толпу и видим: карниз шоссе вдруг прерывается сажени на две и зияет пустотой. Вниз в метрах десяти Терек. Через разрыв переброшена доска, и по ней бегают наши пацаны. К нам подходит человек в замасленном пиджаке и говорит:
   - Я дорожный инженер. Вы заведующий этой детской колонией?
   - Я.
   - Дорогу мы восстановим только дня через три. Но я уже говорил с вашими мальчиками. Можно перебраться по досточке, только, вот, говорят, у вас обоз..
   - Да что же делать с обозом? Другой дороги нет?
   - Другой дороги нет.
   - А вот что сделаем, - говорит из-за моего плеча Фомичев, разберем возы, разберем обоз и все перенесем...
   - Как жевы возы перенесете? - спрашивает инженер.
   - Да как? Колеса отдельно, оси отдельно, а лошадей переведем, у нас еще доски найдутся.
   Подошел и наш обоз, вмешались в разговор возчики:
   - Верна говорит маладой чилавэк...
   - Это вам на день работы, - улыбается инженер.
   - На день? - поднял брови Фомичев. - Через час уже пойдем дальше...
   Думать долго не приходится. Я уже хотел трубить сбор командиров, чтобы распределить работу, как на меня налетел вспотевший и взлохмаченный грузин.
   - Ты будешь начальник? Коммуна Дзержинского? Ты телеграмму давал, чтобы хлеб был и обед был?
   - А ты кто такой? - спрашиваю.
   - Я заведующий базой Казбек! Пойдем поговорим!
   - Куда пойдем?
   - Иди сюда, чтобы народ не слышал. Тебе нужно назад! Я тебя через Баку отправлю, на Тифлис нельзя идти...
   - Да брось, товарищ, мы здесь переберемся.
   - Здесь переберешься, дальше не переберешься. А тебе чего надо?набросился он на коммунаров, уже обступивших нас.
   - Да это свои, говори.
   - На Тифлис не дойдешь. Это что? Это пустяк. За Млетами Арагва, ай, что наделала, что наделала! пссанаур нет, Пассанаур поплыл, дороги нет тридцать километров, я оттуда бегом прибежал...
   - Да врешь ты все...
   - Зачем мне врать? Какой ты чудак! Вот смотри. Видишь, вот люди, видишь? Эй, иди сюда! Вот пускай он тебе расскажет.
   Четыре человека подошли к нам. Это артисты из Ростова. Они тоже отправились пешком по Военно-Грузинской. Они рассказали, что чудовищный разлив Арагвы не только размыл дорогу, но и совершенно изменил карту местности. Арагва идет по новому руслу, частью покрывая шоссе. Пассанаур значительно пострадал. Горы во многих местах подмыты и завалены проходы. Они не могли пройти пешком, возвращаются во Владикавказ. О колесном обозе нечего и думать.
   Мы с Дидоренко задумались: что делать?
   - Да врет, может, черт чернявый.
   - Так вот же артисты!..
   - А артисты откуда, может, тоже из Казбека?
   - Из Ростова.
   Все-таки Диоренко попробовал:
   - Может, у тебя обед не готов, так и выбрехиваешься! И хлеба, наверное, не приготовил!..
   - Хлеба не приготовил? А ты думаешь, можно приготовить хлеб? Когда такое горе? Ты знаешь, сколько народу пострадало? А откуда я хлеб привезу? здесь, видишь, какое дело? А в Пассанауре Арагва, какой тебе хлеб?
   - Что же делать?
   - Иди назад! Я тебя отправлю через Баку! Я тебя не пущу, я не имею права!
   - Как же ты меня через Баку отправишь?
   - Я тебе дам бумажку.
   - А печать у тебя есть?
   - Печати нет...
   - Ну, так и убирайся!.. Он меня через Баку отправит.
   Я распорядился: всем коммунарам возвращаться обратно. Но коммунары в крик:
   - Это все брехня! Наши возчики говорят.
   Возчики что-то горячо доказывали в толпе коммунаров.
   - Что вы тут говорите?
   - Ны правда назад! Впырод можно, назад нэ нада.
   - А вы откуда знаете?
   - Наш чилавэк пришол, наш чиловэк гаварыл.
   - Когда пришел? Когда говорил?
   - Триы дня прышол.
   - А чего ж ты молчал? - спрашивает Дидоренко.
   - Нечиво гаварыть. Впырод можна...
   Колька Вершнев подбегает красный, заикается до полного изнеможения.
   - В-в-в-верно, н-н-н-адо идти!
   Ребята взбудоражены, взволнованы, никому не верят и готовы лезть в какие угодно пропасти. Кто-то разговаривает с заведующим базой в таких горячих выражениях, что я посылаю туда дежурного командира. На Кольку я прикрикнул:
   - Ты доктор, черт тебя заьери, а поднимаешь глупыю волынку.
   - А я г-г-г-говорю...
   - Ничего не смей говорить, молчи!
   - А к-к-к-как же?
   Я приказываю Волчку трубить общий сбор. Когда все сбегаются, я приказываю:
   - Становись!
   - Куда становись?
   - Стройся по шести лицом в городу.
   Неохотно, надутые, злые коммунары разыскивают свои места в строю, оглядываются и все спорят, но я даю уже следующую команду:
   - Равняйся! В оркестре!..
   Удивленный Левшаков подымает палочку.
   - Шагом марш!
   Мы проходим с музыкой километра полтора до замка Тамары. Здесь на полянке, обставленной огромными камнями, мы устраиваем общее собрание. Председательствует дежурный командир - Роза Красная.
   Я доложил собранию, как обстоит дело. Как быть?
   Высказывались почти исключительно сторонники продолжения похода. Кампанию проводят Колька и Землянский. Колька несколько успокоился и уже не так заикается.
   - Сколько будет стоить дорога в Тифлис через Баку? Четыре тысячи рублей - это раз. Военно-Грузинской не увидим - это два, а провизии зачем набрали на десять дней - это три. А пройти наверняка можно. Не пройдем по Военно-Грузинской, пройдем по какой-нибудь другой. Нужно идти - и все. А то через Баку. А как мы в поезд сядем - сто пятьдесят человек, а? А вагоны кто нам даст?
   Ребята одобрительно галдят. Все в один голос:
   - Врет этот заведующий, наши осетины говорят: можно пройти. И пройдем, вот увидите, пройдем!
   Мы с Дидоренко почти в одиночестве - сторонники отступления почти не высказываются.
   Я, наконец, попросил слова.
   - Не могу, по совести, не могу вести коммуну на такой риск. Я верю заведующему и верю артистам. А что будет, если мы заберемся к Пассанауру, а оттуда ни вперед, ни назад? Хлеба мы сейчас нигде не достанем, потому что сообщение прервано. С нами пацаны и девочки. Можно разобрать обоз и перенести на расстояние пяти сажен, но это невозможно сделать на протяжении нескольких километров. Продолжают идти дожди, и мы не знаем, какие еще будут размывы завтра. Может быть, и сейчас мы еще будем отрезаны от Владикавказа. Возвращаются все туристы, у которых нет обоза, а вы хотите идти к Пассанауру, до которого шестьдесят километров, а там засесть на месяц или возвращаться обратно, только время потратим. Мы прошли пятьдесят километров, видели Военно-Грузинскую, не такая большая беда, если вернемся. Зато уивдим Баку.
   Коммунары недовольно бурчат:
   - Опять в вагоны!
   - А нарзаны, значит, улыбнулись.
   Они мечтали об этих анрзанах как о каком-то необыкновенном счастье нарзаны ожидали нас почти на перевале.
   - А на что вам эти нарзаны?
   - А как же? Панов говорил, аж кипят...
   - Зато увидим нефтяные промыслы...
   - Ну, голосуем, - говорит Красная.
   Мы с Дидоренко со страхом ожидаем голосования. Если постановят идти вперед, придется нарушить конституцию и отменить постановление общего собрания.
   - За "вперед" 76 голосов, за "назад" 78 голосов, - говорит Красная.
   - Что же? Поровну, - говорит Колька.
   - Ну, так что же?
   Колькина компания вносит предложение:
   - Голоса разделились. А может быть, мы правы. Пускай колонна идет к городу, а нас отправьте на разведку. Нас вот пять человек, мы проберемся в Казбек, там узнаем все подробно. Где вы будете ночевать?
   - Наверно, у деревни Чми - двадцать пятый километр.
   - Мы к ночи вас нагоним. Если окажется, что в Пассанауре ничего страшного нет, вся коммуна пойдет снова в Тифлис.
   Кое-кто протестует: до Чми нужно пройти двадцать пять километров... Давайте здесь ожидать разведку.
   Я на это не согласился. Все равно из разведки ничего не выйдет, даром потеряем день. Есть постановление, и кончено. Можете идти в разведку, мы вас ожидаем у Чмми.
   Колька с компанией быстро собрались, взяли у меня несколько рублей и побежали к прорыву.
   Через час после обеда мы двинулись на север. Еще через час последние клочки подавленного настроения слетели с коммунаров, и они снова засмеялись, завозились, запрыгали.
   Солнце заходило, когда мы в строю с музыкой подходили к деревне Чми. При входе в деревню небольшая площадка и немного повыше ключ. Здесь расположились на ночлег: распределили площадку между взводами, расставили корзинки, разостлали одеяла. Загорелост пять костров, каждый взвод варил на ужин яйца и чай. Пацаны верхом поскакали поить лошадей.
   Все жители деревни сошлись к нашему лагерю. В деревне Чми большинство русских, между ними оказался и дорожный техник. Он подтвердил сведения о пассанаурской катастрофе и сказал, что идти на Тифлис ни в каком случае нельзя и что Военно-Грузинскую дорогу придется закрыть месяца на два.
   Уже отдали рапорты командиры и проиграли "спать", когда вернулись наши разведчики из Казбека с опущенными носами:
   - Такое делается в Казбеке!.. Народу тысячи, вертаются все. Идти нельзя - это правильно...
   С первых проходящим грузовиком ремонтной организации Дидоренко уехал во Владикавказ. Завтра он должен устроить вагоны и возвратиться к нам.
   Утром на другой день коммунары занялись приведением в порядок своих корзин, стиркой носовых платков и полотенец. Часть полезла на горы.
   Левшаков вызвал охотников перебирать яйца - из ящиков шел сильный запах. Охотников набралось человек двадцать.
   На лужайке в сторонке настоящий хоровод. Каждое яйцо идет по кругу, его рассматривают на свет, пробуют на нюх и определяют, куда оно годится. Совершенно исправные укладываются в чистый ящик и пересыпаются опилками, совсем плохие отбрасываются в другой ящик... Свежие, но разбитые сливаются в кружки, таких кружек стоит на горбике целая линия.
   - Это наши трофеи, - говорит Левшаков. - Достанем сковородку и зажарим яичницу.
   Над нами развернулся в полном блеске тихий жаркий день. Далеко видна дорога на Владикавказ, и по ней бродят пацаны, ожидая Дидоренко.
   Дидоренко приехал на извозчике в двенадцать часов.
   - Поезд есть на Баку в шесть часов вечера. Я звонил в Ростов и Грозный, сговорился, может быть, уже сегодня для нас приготовят вагоны. Нужно спешить, а я поеду еще звонить...
   Он уехал в город. Нам нужно пройти двадцать пять километров и к пяти быть в городе, чтобы успеть погрузиться.
   Обоз уже готов, построились молниеносно, коммунары уже знают, что волынить нельзя. Местные жители выскочили из своих хат и стоят в дверях, предвкушают музыкальное наслаждение.
   - Шагом марш!
   Всегда после этой команды ожидаешь удары оркестра, но сейчас моя команда повисла пустым словом в жарком воздухе...
   - В чем дело, Тимофей?
   Левшаков показывает на бабу, на пороге первой же хаты:
   - Сковородки пожалела... буду я для нее играть!
   Баба метнула подолом и скрылась в сенях.
   Коммунары хохочут, смеются и жители. Левшаков подмыает руку:
   - Раз, два...
   Мы покрываем Чми раздольным полнокровным маршем - у нас в оркестре все-таки сорок пять человек.
   Прошли деревню, распустили строй и бросились в город быстрым шагом. Это был очень тяжелый марш - по всей дороге ни капельки тени. Шеи, руки, носы, ноги пацанов здорово подгорели за сегодняшний день. Забавляться по сторонам дороги теперь некогда, коммунары идут, как будто работают: упорно, настойчиво и почти молча. Только пацаны пролетают мимо нас и занимают авангардные места, чтобы через полчаса снова оказаться в арьергарде.
   Особенно тяжелы последние пять километров, прямая, как луч, дорога и безлюдные скучные площади предгорий по сторонам. Вот, наконец, и первый километр. Строимся и принимаем в строй знамя. Через город проходим таким же быстрым маршем, почти не замечая тротуаров и не только раздраженно отмахиваясь от тучи мальков, налетевших на нашу колонну, как комары, влезающих в ряды, галдящих невыносимо.
   К вокзалу подошли ровно в пять часов, молча и устало замерли. У Дидоренко нет ничего утешительного - вагонов сегодня не будет, может быть, завтра.
   Маршрутная комиссия предложила место для ночлега - сад начальника станции. Сад не сад, но есть и деревья, и травка, и весь он обнесен каменным забором с решеткой. Расстались с возчиками и потащили в сад ящики с консервами, с яйцами, с колбасой... Устроились, приготовили постели, можно отдыхать, обедать, пить чай. Славный теплый вечер, и решетка забора до самого верха забита зрителями.
   - Мы - как в зверинце, - говорят коммунары.
   По углам сада стали часовые.
   Следующий день весь истратили на телефонные разговоры. Только к пяти часам добились толку. Телефонограмма из Грозного гласила, что три вагона прицепят для нас к поезду, который пойдет через Беслан в девять часов вечера, - к поезду N 72.
   Я заплатил в кассе за 156 билетов до Тифлиса 4037 рублей.
   Беслан - станция на линии Ростов - Баку, а от Беслана к Владикавказуветка в двадцать один километр. До Беслана нам нужно дотащиться дачным поездом. Это целая история. Снова грузимся в вагоны, а в Беслане снова выгружаемся. Станция Беслан забита пассажирами, всех согнала сюда Арагва своим истерическим припадком.
   Уже темно. Нашли отдельную площадку, на которой еле-еле можем поместиться стоя. Но коммунары умеют очень быстро навести порядок. Через пять минут уже можно жить: у каждого взвода некоторое подобие квартиры, ящики изображают квартирный уют, корзинки сложены правильными стопочками, коммунары беседуют, улыбаются, что-то рассматривают и совершенно спокойны. Хозкомиссия в углу раздает ужин. Дидоренко приносит потрясающее известие.
   В телефонограмме Грозного была ошибка: три вагона для коммунаров были прицеплены к поезду N 42, который прошел два часа назад, а к поезду N 72 никаких вагонов не прицеплено, и позед идет переполненный...
   - Так...
   Надо все-таки садиться...
   Никто не верит такой возможности.
   Начальник станции в панике. Он может дать телеграмму в Минеральные воды, чтобы для нас освободили один вагон, а остальным придется следующим поездом.
   - А когда следующий поезд?
   - Завтра утром. Но он тоже будет переполненный...
   Если бы не бесчисленное количество нашгих вещей, если бы не оркестр, если бы не тяжелые ящики...
   Командиры взводов высказываются единодушно: разделяться нам нельзя, надо всем вместе ехать.
   - Сядем, только нужно, чтобы не было паники.
   - А долго стоит поезд?
   - Десять минут.
   Собираем всех. Я говорю коммунарам:
   - Товарищи, нам нужно сесть в переполненный поезд в течение десяти минут. С этого момента никаких разговоров, никакого галдежа. Слушать только команду. Никаких движений без команды. Считайте себя, как будто вы в бою.
   - Есть! кричит все собрание.
   На темном перроне все забито людьми, сундуками, чемоданами, мешками. Я вывожу взвод за взводом и выстраиваю коммуну в одну шеренгу по всему краю перрона. Возле каждого коммунара - корзинка, а кроме того, ящик, или труба, или сверток. Публика начало было ворчать, но наша суровая решимость и на нее произвела впечатление. Она состояла почти исключительно из туристов, а это народ настолько культурный, что не будет драться с коммунарами. По всему фронту начинаются знакомства и разговоры.
   Через десять минут, обходя фронт, я слышу сочувственные призывы:
   - Нет, товарищи, пусть они усаживаются, а мы подождем. Они сами не хотят разбрасываться по всему поезду, это правильно, им нужно три-четыре вагона, и нам останется.
   Тем не менее в некоторых точках фронта давление на нашу тонкую линию довольно тяжелое, здесь становится нескол ко стрелков охраны. Дидоренко взял на себя левый фланг. Он в форме и это сейчас имеет значение.
   Хуже всего то, что мы не знаем, какие вагоны будут менее наполнены и где будет вагон, оставленный для нас в Минеральных водах. Выделяем разведку из пяти человек: Акимов, Землянский, Оршанович, Семенов и Гуляев. Разведка должна быстро пробежать по вагонам и приблизительно установить наиболее выгодные пункты.
   Разведчики сказали: "Есть!" - и исчезли. Я догадался - побежали навстречу поезду, хотел погнаться за ними, но потом махнул рукой - народ бывалый.
   Наконец показались фонари паровоза. Коммунары спокойны, пацаны даже о чем-то мирно беседуют, почти шепотом. На станции торжественный порядок, даже публика загипнотизирована и не колышется, не бросается никуда. Поезд подходит медленно, мимо нас мелькают окна вагонов, перерезанные поднятыми полками и спящими телами.
   Подошел Дидоренко:
   - Плохо, поезд полон...
   Поезд остановился, но и мы стоим, совершенно невозможно сообразить, куда бросаться. Начальник станции топчется возле нас:
   - Это очень трудное, это невозможное дело...
   Подбегает ко мне Акимов.
   - Задний вагон свободен...
   Теперь уж можно давать команду.
   - Второй, четвертый взводы, басы, тенора, баритоны, барабан - в задний вагон.
   Второй взвод повернулся и гуськом двинулся к хвосту поезда. Но девочки еле-еле поднимают ящики и корзинки.
   - Из первого взвода десять человек в помощь второму!
   Бегом прибежали десять коммунаров: сильные, пружинные, ловкие. Я их узнаю - два первых ряда. Второй взвод исчез в тумане едва мерцающих станционных фонарей. Ага, хорошо, вот и пацаны прочапали туда же, у каждого в руке коризнка, в другой буханка хлеба, последний - Алексюк, у этого еще и флаг с золотой надписью, значит, все благополучно - взвод в порядке...
   - Акимов, наблюдать за посадкой в заднем вагоне!
   - Есть!
   У Степана Акимовича какая-то новость. Он спешит ко мне с Землянским.
   - В пятом вагоне можно кое-как человек двадцать.
   - Берите оркестр.
   Землянский бросился на далекий правый фланг. Через полминуты музыканты уже у пятого вагона. Эти проклятые вещи страшно замедляют наши движения. Я вижу, что посадка в пятый вагон происходит с трудом, и радуюсь, что отправил с девочками громоздкие инструменты.
   Начальник станции гоняет по перрону, как на ристалищах:
   - Во втором вагоне можно немного...
   Но у Оршановича сведения более точные:
   - Во второй вагон можно половину третьего...
   - Есть, забирай половину.
   Ну, думаю, как будто налаживается. Что там в последнем вагоне делается? Вот и вторая половина третьего убежала к вагонам. Я спешу к голове поезда, посадка здесь страшно трудна, ребята проникают больше через переходные площадки. Когда у ступеньки вагона остается три-четыре коммунара, можно вздохнуть свободно. Свободно вздыхает и начальник станции.
   - Кажется, можно давать второй?
   Мне и самому так кажется, только и скребет в душе:
   - А как там девочки и пацаны?
   Я бегу к хвосту поезда. Ударил второй звонок, и вместе с его звуком я с разбегу налетаю на кошмарное видение: первый взвод стоит нетронутый, окруженный тяжелейшими ящиками, а над ним еле поблескивает верхушка знамени. Клюшнев улыбается:
   - Как там, все благополучно?
   Налетают на первый взвод и начальник станции и Дидоренко. Начальник станции кому-то истерически орет:
   - Стой, стой, подожди!
   Но возле нас запыхавшийся, маленький Гуляев.
   - В первый вагон, там никто не садился, там все спят, там можно.
   Начальник станции орет:
   - В первый вагон, в первый вагон!..
   - Идем, - спокойно говорит Дидоренко.
   Разрезая толпу пассажиров, бросившихся к вагонам, первый взвод начинает движение: но у каждого корзинка, а ящик с консервами в одну руку не возьмешь. Клюшнев нагружает одних корзинками, а на более сильных взваливает тяжелые ящики. Но уже завертелись между первовзводниками явно посторонние фигурки... прибежали коммунары из третьего взвода на помощь... Здесь можно спать спокойно. Я бегу к пацанам. Девочки и пацаны все в вагоне, но войти в него невозможно. Кое-как проталкиваюсь и соображаю: здесь восемьдесят человек. Колька-доктор навстречу мне и ругается:
   - Б-б-б-узовый в-в-вагон, к-к-к-какое-то к-к-купе...
   В вагоне шесть купе. Коридор заполнен корзинками, басами, хлебом, ящиками.
   Поезд тронулся.
   18. ПОЧТИ ТУРИСТЫ
   До Дербента коммунары - мученики в поезде. В нашем вагоне хоть то хорошо, что нет посторонней публики, - коммунары установили очередь и спали каждый по четыре часа в течение ночи. В других вагонах мы встретили враждебное отношение пассажиров, и оно было заслужено нами: мы натащили в вагон ящики и корзины, пройти по вагону нельзя. Первый взвод особенно настрадался в эту ночь, всем пришлось стоять в тамбурах, кое-как поддерживая разваливающиеся кучи вещей и отбивающихся от пассажиров и проводников, требующих выполнения разных правил.
   В Дербенте многие пассажиры "слезли", и наши расположились вольнее, а главное - кое-как пораспихали свое имущество. В Дербенте поезд стоит час, и коммунары побежали купаться в Каспийское море. Возвратившись оттуда, забегали в буфет и покупали вишню и редьку. В Дербенте много редьки. Из-за этого российского фрукта и пострадал Швед - вытащили у него кошелек с деньгами. Швед пришел в вагон подавленный и оскорбленный, но Камардинов только улыбнулся:
   - Не жалко денег, а жалко, что я тебя никак не воспитаю.
   Швед и Камардинов почти одно существо. Трудно представить себе более тесную дружбу, чем у Шведа и Камардинова. Они жить один без другого не могут, всегда вместе, о чем-то шепчутся, чему-то смеются. Если и видишь иногда в одиночку Шведа, то он всегда в таком случае спрашивает:
   - Не видели Ваську?
   Они оба страдают от того, что Швед на втором курсе, а Васька на первом, Швед в машинном цехе, а Васька в сборном. Тем более они стараются наверстать эту временную разлуку в других местах коммунарской жизни.
   У Шведа и у Васьки общий капитал, который они, подобно почти всем коммунарам, хранят у меня. Деньги записаны на одного Камардинова, но я имею разрешение выдавать любому из них по первому требованию. То берет Васька, то берет Швед. Я рассмотрел ближе их денежные отношения и поразился степени доверчивости этих людей. Каждый из них берет деньги, сколько ему нужно, и тратит их, куда хочет, не спрашивая и не советуясь с товарищем. Я им говорил: