Макаренко Антон Семенович. Марш 30-го года

   Пономарев не мог отвести глаз от убедительного лица Степана, на котором и глаза, и нос, и губы, и даже подвижные складки на лбу - все подтверждало просьбу, все изображало сложный, невероятно путанный пейзаж. В нем были и надежда, и деловое увлечение, и почтение, и страх. Пономарев поневоле залюбовался этим приятным пейзажем, роскошной прелести которого он раньше так непростительно не замечал.
   - Ну, говори, говори, чем могу тебе помочь. Тебе что, денег, что ли?
   Степан воодушевленно размахнулся картузом?
   - Какое денег, дорогой? Не денег. Зачем мне деньги, коли я человек бедный? Общественное дело, гражданское. И вас, конечно, касается, как вы теперь свободный гражданин, и заводик у вас тоже бывает в опасности от всякого народа...
   - Ну-ну?
   - Кого ни спроси - все говорят: только один господин Пономарев в состоянии, больше никто.
   Степан даже головой затрусил от убежденности. Пономарев застенчиво улыбнулся, глядя на свои ботинки.
   - У вас, говорят, в большом количестве имеется, и вы бедному народу...
   - Да чего? Чего тебе нужно?
   - А... это... А винтовки!
   Пономарев резко повернулся на месте, так резко, что проскочил взглядом почтительную фигуру Степана и увидел Алешу у зеркала. Его лицо налилось краской, он глянул на Степана с настороженным удивлением, но Степан смотрел ему в глаза и просительно скалил зубы.
   - Вы вместе?
   - А как же! - обрадовался Степан. - Бедному человеку, если в одиночку ходить, какая польза. Надо вместе: один выпросит, другой вымолит, третий так возьмет, хэ-хэ... Так и ходим кучей. А у вас, говорят, тут же в доме вашем лежат эти самые винтовки. Вам они все равно ни к чему, потому что у вас две руки, и все. А у бедного народа столько рук, и в каждую по винтовке нужно.
   Степан так хорошо играл роль просителя, что Пономарев даже и теперь не разобрал. Он взялся за ручку двери и сказал негромко, с деланным разочарованием:
   - Чудаки, кто вам сказал, что у меня есть винтовки?
   Степан быстро зашел с фланга и заспешил взволнованно:
   - Да вы, может забыли, господин хороший, за делами всякими да хлопотами. Так вы не беспокойтесь, не утруждайте себя, мы и сами посмотрим, вам никаких хлопот чтобы не было.
   - У меня нет винтовок, слышите? - закричал Пономарев, начиная понимать, что дело серьезное.
   Он гневно глянул на Алешу:
   - Господин Теплов? Я понимаю, что вам нужно!
   Алеша шагнул вперед, приложил руку к козырьку.
   - Так точно, Теплов. Вы удовлетворите просьбу этого... бедного человека?
   Но он не выдержал и залился улыбкой, уставившись в рыжую бороду Пономарева, поэтому говорить уже не мог, а только выразительно показал на Степана. Степан добродушно разгладил усы и приготовился выслушать решение господина.
   - оружие? - резко спросил Пономарев.
   - Да бросьте, - засмеялся Алеша и заходил по комнате. Снисходительно глянул на растерянную фигуру хозияна. - Ну, что вы ломаетесь? У вас в подвале пятьдесят винтовок и патроны. Забыли, что ли? Прибыли к вам еще в мае, для чего уж - не знаю.
   - Да для бедного ж народа, - сказал Степан, как будто уговаривая Алешу, - для бедного народа. - Он вдруг надел картуз и засмеялся: - Ах, и потеха ж, прости господи! Ну, довольно с тобой по старой моде разговаривать. Давай ключи да покажи это самое место.
   Пономарев глянул на Алешу, глянул на Степана. Анна Николаевна притаилась в дверях и бледнела от злобы. Алеша выпрямился, сжал губы, чуточку сдвинул каблуки:
   - Приступим, господин Пономарев?
   Серые глаза Пономарева улыбнулись с презрением:
   - Кому я должен сдать оружие? Кем вы уполномочены?
   Алеша быстро поднял клапан грудного кармана и протянул хозяину бумажку:
   - Совет? - произнес гнусаво Пономарев, держа бумажку на отлете и глядя в нее вполоборота. - Совет для меня не начальство. Надо разрешение военных властей. Оружие на учете, - что вы, не понимаете? И еще написано: "Предлагает". Как это "предлагает"?
   Степан ответил:
   - Предлагает - это значит: отдай по совести, пока тебя за воротник не взяли; а возьмем за воротник, тебе некогда будет думать, где твое начальство.
   Пономарев отодвинулся от Степана поближе к дверям, чуть-чуть побледнел, хотел расправить бороду, но забыл, опустил руку, склонил голову:
   - Что ж... Хорошо... Подчиняюсь насилию.
   - Правильно делаешь, голубок, - закричал Степан. - Умный человек, и характер у тебя спокойный. Если люди насильничают, что ты с ними сделаешь, известно - простой народ. Вот и я...
   Но хозяин не дослушал его. Он еще раз с укором посмотрел на Алешу.
   - Пойдемте.
   Алеша вежливо пропустил мимо себя хозяйку. Она спешила к покинутой гостье.
   5
   Богатырчук не то приехал, не то с неба свалился. Вчера его еще не было, а сегодня он побывал на заводе, в совете, у Павла, у Алеши, у Тани, даже у подполковника Троицкого. Алеша целовал его, оглядывал со всех сторон, радовался и обижался. Еще не снявший вагонного "загара", Сергей казался сегодня особенно массивным и неповротливым, стулья под нимжалобно скрипели, может быть, оттого, что Сергей не очень считался с собственной неповоротливостью, а вес шумел, шутил, вертелся во все стороны.
   - Алешка, ты же веселый человек, как тебе не стыдно хромать. Едем на фронт. Едем!
   - Это накакой? На юго-западный?
   - Брось. Кто теперь считает по солнцу? Теперь считать нужно по-другому. У вас тут какая-то тишина, а в других местах кипит, ой, кипит!
   - Да что ты сейчас делаешь? Кто ты такой?
   - Я? Да я теперь большевик - и все. А так считаюсь: уполномоченный комитета фронта по вопросам о дезертирах.
   Степан, раскрывший было рот и глаза на гостя, услышав последние слова, незаметно увял и отступил в беспорядке на кухню. Там он тихо сказал Василисе Петровне:
   - Мамаша, когда нашему брату, рабочему человеку, покой будет?
   - А что случилось?
   - Приехал вот! Уполномоченный, говорит! Алешка его целует-милует, да смотри, на радостях и выдаст меня со всей моей военной амуницией.
   Алеша, увидев отступление Степана, кивнул ему вслед:
   - Испугался тебя.
   - Да ну его, - Богатырчук махнул рукой. - Разве их теперь переловишь? Как тут у вас? Тихо?
   - Да ничего. Красная гвардия у нас.
   - Много?
   - Полсотни. Народ боевой, да это на заводах. А в Совете скучно.
   - Эсеры?
   - А черт их разберет? Жулики больше сейчас в эсеры записались, кричат, да они и сами себя не слушают. Вот я тебе расскажу: офицеры здесь собрались, поговорили...
   Алеша рассказал другу о совещании у Троицкого.
   - А офицеры эти откуда?
   - Раненые есть, отпускные. А почему Троицкий в городе, не знаю. Он у Корнилова был. здесь скучно, Сергей. По улицам шляются, на митингах орут, а к чему - не разберу. Все на Петроград смотрят.
   - Подожди.
   - Вот я и не пойму: чего ждать? Что дальше-то будет?
   - Погоди. Красная гвардия есть. Прибавляй. Пригодится.
   В дверной щели ясно был виден красный нос Степана, но Сергей делал вид, что не видит его.
   - На Петроград все смотрят, - сказал Сергей с гордостью, - а только ты не думай, что Петроград все за вас сделает.
   Алеша захромал по комнате, занес руку на затылок:
   - Понимаешь, Серега, никто и не думает, чтобы за нас делали, а вес-таки трудно так... Ты прямо скажи, буржуев бить будем? Или как?
   Сергей с любопытством, следил за Алешей, иронически поглаживая круглую стриженую голову:
   - Если не покорятся, будем бить.
   - Как это?
   - Да твои офицеры затевают какой-то ударный полк? Затевают? А если в самом деле выкинут штуку?
   Степан просунул голову в щель двери и сказал негромко:
   - А для чего ждать, пока они соберутся?
   - Слышишь? - улыбнулся Алеша.
   Богатырчук быстро повернулся к дверям.
   - А что делать, по-твоему?
   - Как - что делать? - Степан вылез в комнату и сразу начал загибать
   пальцы: - Во-первых, оружие отбрать, как у нас говорят: Акулине голос, Катерине - волос, а Фроська и так хороша, ни голоса, ни волоса - ни шиша. Да и не только их, - Степан смутился и захохотал, шагая по комнате и все держа счет на пальцах. - Да разные господа и помещики! В один день и благословить: иди к такой богородице в царство небесное и живи спокойно, а нам не морочь головы - теперь наша очередь. А то они, гады, все равно верх возьмут...
   - Это ты заврался, - сказал Сергей строго. - Богатство - это другое дело. Богатство отберем по закону.
   - А кто закон датс?
   - А мы сами.
   - Да когда ж ты его придумаешь, закон?
   - Подожди.
   - Да ну вас, - рассердился Степан. - Ждали, ждали, да и жданки поели. Это уж так хохлы говорят, а они разумный народ. Ленина куда спрятали, говори!
   - Ленин свое дело сделает, не бойся.
   - Куда вы его спрятали?
   - Кто это... вы?
   - Да... разны... там... Господа вообще.
   - Не господа, а мы спрятали. Надо прятать, когда за ним с ножами ходят. А он и так дело свое делает.
   - Разбери вас. Да для чего ж остерегаться? Скажи народу, он тебе сейчас... под самый корень.
   - Да ты чудак, сооьбрази. Тебе вот пришло в голову, пойдешь сейчас буржуев громить, а другому еще что придет. Организация есть. Партия. Партия большевиков, слышал?
   - Вот смотри ты - слышал. Да у нас тут на Костроме все большевики.
   - Это не большевики. Большевики дисциплину знают.
   - Как ты сказал?
   - Дисциплину, говорю.
   - О!
   - А что?
   - Ого! Ну... будет у вас чести, как с лысого шерсти! Это... Да ну вас! - Степан засунул руки в карманы и побрел на кухню.
   Богатырчук проводил его прищуренным взглядом.
   - Батрак?
   - Батрак, - ответил Алеша. - Да он замечательный человек.
   - Чего лучше. Такого свободно можно считать за один станковый пулемет.
   - И без водяного охлаждения.
   - Это твой денщик?
   - Это мой друг, - ответил Алеша.
   6
   Степан сидел на крыльце и курил махорку. Алеша вышел, присел на ступеньке.
   - Правильно это говорил или неправильно?
   - Правильно.
   - А почему правильно? Петрограда ждать, что ли? Со своими буржуями сами справимся.
   - Буржуи у нас в одиночку. Организации у них нет, войска нет, юнкеров нет.
   - Это выходит черт те что. Не по-моему выходит.
   Степан сердито отвернулся к воротам.
   - А чего тебе нужно?
   Степан наморщил лоб:
   - Чего мне нужно... Вот придет старик, ему пожалуюсь. Черт те что выходит... и может... того... юрунда может выйти.
   - Юрунда, юрунда, - передразнил его Алеша. - С такими, как ты, и может выйти юрунда. Тебе это хочется, как при Степане Разине...
   - Это про которого в песне поется: "Только ночь с ней провозжался, а наутро бабой стал"? Так он нет... он эту бабу отставил...
   - Да не в бабе дело.
   - Да и не в бабе, - обозлился Степан. - Кому баба может помешать, если по-настоящему. Если баба хорошая, она ни за что в помехе не будет. Главное, корень вырвать. А твой этот Сергей заладил одно: организация, организация. Вот придет старик, вот ты увидишь...
   - Ну, и увижу, - добродушно согласился Алеша.
   7
   До прихода Семена Максимовича Степан бродил по дрову, заглядывал в кухню и принимался что-либо делать. И молчал. Только вечером, закладывая дрова в дверцы узенькой топки, не глядя ни на кого, спросил:
   - Капитан артиллерии, ты слыхал что-нибудь про Степана Разина?
   Капитан мирно сидел на низенькой скамеечке в убранной кухне, высоко взгромоздив худые блестящие колени. Папироса почти целиком скрывалась в его усах. Василиса Петровна, сурово сжав губы, тонкими кружочками нерезывала лук и укладывала его вокруг приготовленной к ужину селедки.
   - Слыхал, - ответил капитан.
   - Он, чего это, разбойник был, что ли?
   - Атаман. Только не разбойник, нет.
   - А как же? Революционер, выходит?
   - Революционер? Да нет, какой там он революционер. Тогда революционеров еще не было. Атаман просто.
   - Он за бедных воевал, - тихо, серьезно сказала Василиса Петровна. - За бедных воевал... и был очент хороший человек.
   - Так что ж ты? - Степан сердито обернулся, сидя на корточках. - А еще образованный человек. Значит, революционер.
   - Он хороший был человек, - продолжала Василиса Петровна, - только...
   - С девчонкой? Знаю...
   - Да нет, - сказала Василиса Петровна, - у него... не знаю... выпивал он сильно. Если бы не выпивал, он всех победил бы... этих... тогда назывались бояре...
   - Да знаю, бояре - буржуи, теперь говорят. Выпивать - это другое дело; бывает, человек запоем или еще как...
   Помолчали. Степан взял в руки новое полено, но задержался с работой:
   - Алешка, наверное, знает. А ты, капитан...
   - Да что тут знать. И я знаю. Могу тоже рассказать.
   - Ну!
   - Как хочешь, - капитан недовольно передернул плечами.
   - Рассказывай, рассказывай, не обижайся.
   Степан вытянул ноги на полу. Василиса Петровна смела со стола, неодобрительно глянула на капитана, крепче сжала губы.
   - Я, может, что и забыл, но только забыть много не мог, потому что в свое время интерес имел и читал много по холостому положению. Стенька Разин...
   - Это выходит, и я - Стенька...
   - Да вроде тебя, только, надо полагать, поумнее и покрасивее тебя и морда не такая жирная.
   - Я не жирный, а вода такая.
   - Ну, а у Разина такой воды не было. Богатырь был, красивый. Казак донской.
   - А почему в песне про Волгу поется?
   - Родом с Дону, а гулял по Волге. Только это давно было. Лет... лет... двести, а может, и больше. Пошел с казаками гулять, купцов грабить. И своих, и чужих, персидских. Гуляли хорошо, кафтаны надели бархатные, паруса и онучи завели шелковые.
   - Во! - Степан округлил глаза и посмотрел на Василису Петровну с гордостью. Василиса Петровна чуть-чуть нахмурила брови.
   - Конечно... и водки попили довольно, - продолжал капитан.
   - Добра не жди от водки... А потом?
   - А потом... разгулялся и на бояр пошел. И крестьяне к нему пошли, кто победнее...
   - А куда же им идти?
   - Городов много, дворян, попов, воевод побил, потопил, повешал...
   Степан подскочил с полу:
   - Видишь, мамаша, водку пил, а дело понимал. А то много есть таких, разумных. Трезвый, трезвый, а как до дела - выходит - нестуляка.
   - А ты дальше слушай, не забегай вперед, - строго остановила его Василиса Петровна.
   - Да я и не забегаю, а к слову. Рассказывай дальше.
   - Тут и конец. Военного образования у него не было. Организация хромала.
   - Какие вы - вам сейчас же организацию!
   - Разбрелись у него по всей земле воевод вешать, а под Самарой... царское войско его и разбило.
   - Сам царь такой, что ли, был сильный?
   - Нет... царь был тогда так себе... Алексей Михайлович, а у него боярин был, Барятинский.
   - Генерал, что ли?
   - Ну, пускай - генерал.
   - Вроде Корнилова?
   - Да нет... боярин, с бородой! Давно это было.
   - Да один черт - с бородой или без бороды. И разбили, говоришь?
   - Разбили. И пушки потерял.
   - Эк... смотри ты, какая беда. Поймали?
   - Поймать не поймали, а свои выдали.
   - Батраки?
   - Да не батраки... Казаки выдали. Были... которые, побогаче...
   - Ах ты, сволочи, прости господи. Ну, скажи, Василиса Петровна, отчего это такое? Как побогаче человек, так и паскуда. Вот смотри на него, на капитана: пока бедный - на человека похож, а дай ты ему деньги - каюк!
   Капитан выслушал это невозмутимо, но Василиса Петровна подозрительно повела глазом на Степана:
   - А ты?
   - Чего я?
   - А тебе дать деньги?
   - Я? Да что ты, Василиса Петровна! Да ну их совсем!
   - Знаю вас, мужиков, - негромко, но серьезно произнесла Василиса Петровна. - Как завелась у него вторая пара сапог, уже от него добра не жди. Видела!
   - Мамаша, не обижай зазря! - взмолился Степан. - Смотря какой мужик. Это если у него лошадей столько, да коров сколько, да плуги, да сеялки, да риги. А мне хоть десять пар сапог, а как был батрак, так и остался. Видишь, вот у Степана Разина бархатные кафтаны носили и онучи шелковые, а что с того. У нас так и говорят в Саратовской губернии: не того кулаком, у кого сапог с каблуком, а того дубиной, у кого двор со скотиной. Казнили, небось, Разина?
   - Казнили.
   - Повесили?
   - Четвертовали.
   - Это как же?
   - Руки отрубили, ноги, а потом голову...
   Степан швырнул полено, которое держал в руках.
   - Видишь, мамаша, какие дела делаются? Четвертовали! Да одного разве? Там и мужикам попало. Попало? - свирепо обратился он к капитану.
   - Сильно попало.
   - Казнили?
   - Много казнили.
   - А тебе, видишь, все равно. Ты себе спокойно сидишь... Тебя не берет зло? Не берет? Сразу и видно, что ты - капитан.
   Степан размахивал руками, говорил зло, показывая зубы, даже лицо его уже не казалось таким добродушно-круглым, как раньше. Он топтался перед капитаном на босых ногах, и завязки штанов извивались у его пяток, как черненькие злые змейки. Капитан только задымил больше, прищурил глаза от едкого дыма.
   - Молчишь?
   - Давно это было... двести, а может, и больше...
   - А тебе все равно наплевать, потому - твоих там не было.
   Капитан оглянулся, бросая окурок в ведро. Стриженная его голова склонилась:
   - Моя фамилия не дворянская. Мои деды, может, и у Разина были, а может, и в заопорожцах - не знаю. Наверное, и их на колы сажали.
   - Во, мамаша, - Степан с торжеством повернулся. - Видишь, как с нашим братом обращались. А теперь погляди. Как они Разина поймали - сейчас же четвертовать, а как Корнилов в руки попался - ничего, сиди спокойно, а в нашем городе по улицам ходят, а мы смотрим. Справедливол это? Нет, капитан: ты помолчи, а вот пускай Василиса Петровна, понимающий человек, скажет: справедливо?
   Капитан отмахнулся рукой. Василиса Петровна опустилась на табуретку, смотрела на Степана с серьезным напряжением, как будто действительно решала важную задачу:
   - Ты, Степан, не кричи. Справедливость у бога, а толку все равно не было. Что народу с твоей справедливости? Надо так сделать, чтобы людям лучше жилось. Вот тебе и вся справедливость.
   Степан разочарованно полез пятерней в затылок:
   - Эх, Василиса Петровна, старушка моя милая, нехорошо говоришь. Добрая твоя душа, а тут добром не пособишь.
   Он опять возмутился и тут же пятерню, темно-красную с припухшими, твердыми подушечками напальцах, протянул к хозяйке.
   - Какая лучшая жизнь, коли они, понимаешь, по свету лазят?
   - Кто?
   - Да... бояре, чтоб им! Баяре, генералы, помещики, мало тебе? Их нужно... вот, как Степан Разин, хороший был человек, царство ему небесное, а что водку пил, так как же не пить в таком положении.
   Капитан мотнул головой. Поднял на Степана маленькие глазки:
   - Сказано: пехота!
   - Без понимания.
   - Без понимания. Что ж Разин? Пускай там и хороший человек. Шуму много и крику всякого, а какой толк? Вот я тебя и спрашиваю: какой толк?
   Степан сначала затруднился ответом и даже начал растягивать рот в улыбке, прикрывающей смущение, но вдруг заострил глаза, вытянул губы:
   - Так, чудак, артиллерия! А как же иначе? Скажем, ты из пушек стреляешь. Пристрелку делаешь или не делаешь? Раз не попал, два не попал, а третий раз - в точку. Или, допустим, с девкой: одну полюбил, другую полюбил, а на третьей женился. У Разина не вышло, а у нас выйдет, потому что видно: корней оставлять нельзя. А как же по-твоему?
   - По-моему?
   - Ну да, по-твоему, по капитанскому?
   - По-моему как?
   - Ага.
   Теперь капитану пришлось смутиться, но он и не собирался прятать смущение, а сидел и сумрачно думал, глядя в чистый пол между своими сапогами.
   - Вот видишь - у тебя и прицела никакого нет.
   - Брось - капитан недовольно мотнул головой. - У грамотного человека всегда прицел есть. Законы хорошие нужны, вот и все.
   - А они есть, хорошие законы, где-нибудь?
   - Есть, а как же! Вот в Англии хорошие законы.
   - В Англии? А какие там законы?
   - Справедливые, хорошие законы.
   - Бедных нету, значит?
   - Каких это бедных? - капитан неожиданно залился краской.
   - Ха! Смотри ты: не знает. Да вот таких, как ты: сидит на чужой кухне, сапог у тебя старый, дома нет, пристанища нет, а тоже: "Кровь проливал". Или таких, как я. Нету?
   Капитан заходил коленями, затоптался на месте сапогами, повел плечом. Василиса Петровна улыбнулась, глядя на капитана, и это привело Степана в восторженное состояние. Он ухватил Василису Петровну за плечи:
   - Хозяюшка! Наша берет! А то все, понимаешь, грамотные! Организация! Законы! Как в Англии! Не-ет! Вот постой! Мы им покажем законы!
   8
   Когда пришел Семен Максимович, Степан бросился к нему. Схватил его за рукав, увлек в чистю комнату. Там сидел за книгой Алеша. Степан пристал к старику:
   - Семен Максимович, рассуди, отец. Вот и он сидит, а к нему тут большевик приходил. В Питере бывал. Такое говорит - никакого спасения!
   - Кто это? - ставя палку в угол, спросил Семен Максимович.
   - Богатырчук, - ответил Алеша.
   - Сережка? Ну, так что? Он и у нас на заводе был. Дельный парень.
   - Дельный-то, может, и дельный, а говорит черт те что.
   - Ну?
   - Такое, понимаешь, болтает. "Наша организация"! Я ему так и так: организованно, конечно, взять да и прибрать к чертовой матери разных буржуев и поповичей. Мало у них добра награбленного? А он меня еще и стыдить начал. А зачем у нас Красная гвардия, спрашивается. Готовься, готовься, подожди да подожди. Ленина арестовать собрались! Понимаешь, опасность какая? Так лучше переловить их, сволочей, да и все. А потом такое слово ляпнул, прямо нож в сердце: дисциплина. Видал, отец!
   Семен Максимович, заложив руки за спину, высокий и прямой, сухим внимательным взглядом рассматривал пухлого взьерошенного Степана. Алеша на диване, подогнув под себя ногу, улыбаясь мальчишеской, вредной улыбкой, ожидал, что скажет отец Степану. Но Семен Максимович именно на Алешу посмотрел строго и сказал:
   - А ты все зубы скалишь? Эта балда родного дядю скоро узнавать не будет, а ты радуешься.
   - Да чего ж я - балда, - обиженно протянул Степан. - Это что ж, царское время, что ли! Приезжает, понимаешь, и галдит тебе в ухо: организация, дисциплина. Это, может, опять ему господа нашептали. Не успел народ разойтись, как следует, - на, сразу ему уздечку на шею. Старые дела, знаем!
   Степан с каждым словом обижался все больше и все больше отворачивался. Закончил он свою речь, почти спиной повернувшись к Семену Максимовичу, руки держал в карманах.
   Семен Максимович провел пальцем по усам, быстро, небрежно:
   - Красная гвардия называется. Как был мужиком, так и издохнешь. Привыкли, опудалы чертовы. Все в беспорядке, не можете иначе!
   - Семен Максимович! Семен Максимович! Не говори такие слова, - Степан быстро обернулся, покраснел, мотал головой, укорял старика: - Увидишь, моя правда будет. Если их, сволочей, не вырезать, для чего волынку развели? Россию всю подняли!
   - Ты! Студент! - резко обратился Семен Максимович к сыну. - Растолкуй ему, в чем дело. Видишь, ему разойтись не дают? Обижается... как... баба! Никакого дела не способны сделать. Расея!
   - Отец! Неправильно говоришь! Не разойтись, а терпения нету! - горько взмолился Степан.
   Семен Максимович в дверях взялся за притолоку, обернулся, крепко сжал бледные губы, холодно, спокойно глянул на Степана:
   - Нищим был - терпел? Теперь учись другому терпению.
   - Какому? - простонал Степан, ошеломленный холодностью старика.
   Семен Максимович неожиданно подарил Степана своей замечательной улыбкой.
   - К примеру, окна бить - терпения не нужно. Да и ума не нужно. А хату новую строить - и голова нужна, и терпение. А вы привыкли: терпения у него нету! Окна побил, а потом сидит и дрожит от холода, как собака!
   9
   Вечером собрались все как будто нечаянно на берегу реки в том месте, откуда хорошо видны огни "Иллюзиона" и где стоит деревянная хибарка бакенщика, валяются опрокинутые лодки и деревянная конструкция, похожая на сани, а на деле представляющая собой поплавок для сигнальных фонарей. По реке еще ходили пароходы, их они нарядным торжественным шествием иногда проплывали за поредевшей зеленью острова.
   Осенний вечер был теплый, ясный, прозрачно-чистый, похожий на воспоминание. В избушке бакенщика светилось окно. Казалось, что близко живут люди - и живут счастливо. Даже силуэты костромских крыш, черневшие на слабом зареве города, казались кровлями хорошего радостного человечества.
   Алеша пришел с Сергеем попозже. Шли не спеша и находились в том мирном состоянии, когда все горячее, дружеское, о чем можно рассказывать неделями, оказывалось коротким и немногословным и уместилось в полчаса, и поэтому можно не спеша ставить ногу на песок и молча раздумывать над рассказанным.
   У избушки бакенщика сидела молодежь. Павел Варавва один стоял темной тенью, да у самой воды отдельно торчала высокая неподвижная фигура капитана. Стояла-стояла, а потом побрела по берегу, да так и исчезла незаметно в прозрачно-сумрачном торжестве осени.
   Увидев Сергея, Таня вскрикнула, выбежала из круга, бросилась к нему:
   - Слушай, Сергей, как это с твоей стороны...
   - Подло?
   - Конечно, подло. Ждем, ищем - говорят, пошли на реку, и здесь нету. Ты зазнался. Признавайся, зазнался?
   Таня говорила быстро, весело, даже в темноте был виден голубой блеск ее глаз, и Алеша с грустной памятью пожалел о чем-то, что было так мило и так слабо сопротивлялось времени. Говоря свои укорительные речи Сергею, Таня дружески-небрежным жестом протянула Алеше руку, не глядя на него. Рука оказалась нежной и теплой, и Алеша опустил ее с тем же грустным сожалением.
   - Я знаю, для чего я вам нужен, - говорил Сергей. - Вам невтерпеж про Петроград послушать. Только дудки. Целый день рассказывал, рассказывал, теперь хочу наслаждаться жизнью.
   На опрокинутых лодках, на санях-поплавке сидели юноши и девушки, беседовали тихонько, иногда смеялись, слушали других, потом снова затихали и так же тихо исчезали группами, а на их место приходили другие. Только Николай Котляров сидел все время в одночестве и смотрел на реку.
   Сергей стоял против Тани, высокий и могучий, говорил басом.