Макаренко Антон Семенович. Марш 30-го года

   Общий хохот. По окнам пробежали огни авто.
   С и н е н ь к и й (встает): Крейцер приехал.
   Все подятгиваются, как могут, поправляют одежду. Встает и перевязанный Вальченко. Зырянский вытягивается на верхней ступеньке, за ним Синенький с
   сигналкой. Зажегся свет.
   К р е й ц е р (входит): Ну, как? (Принимая рапорт, прикладывает руку к козырьку фуражки.)
   З ы р я н с к и й : Председателю Правления трудовой коммуны имени Фрунзе дежурный по коммуне командир второго отряда Зырянский отдает рапорт: в коммуне имени Фрунзе все благополучно. Коммунаров двести один, раненых (посмотрел на Вальченко) один.
   К р е й ц е р : Вот, дьяволы...
   Смех, приветствия, рукопожатия.
   З а н а в е с
   АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
   Большая комната совета командиров. В левой стене два окна. В правой стене, ближе к заднему плану - двери. Под стеной бесконечный диван, обитый зеленым бархатом с низенькой простой спинкой. Этот диван проходит даже сзади двух письменных небольших столов: один у задней стены - Жученко, второй у левой стены - Захарова. Перед столами по два кресла, а перед столом Захарова небольшой столик. У правой стены на авансцене широкий турецкий диван, тоже обитый зеленым бархатом. На полу большой ковер.
   На стенах портреты, диаграммы соцсоревнования, портреты ударников. Комната совета командиров уютна, и нигде дешевых украшений, накленных
   кое-как бумажек. Все сделано солидно#8. Вечер. Горят электрические настольные лампы и потолочный свет. Жученко
   сидит за своим столом.
   Ш в е д о в (входит): Мы сейчас кончаем, Жучок.
   Ж у ч е н к о : Совет после ужина сделаем.
   Ш в е д о в : Добре.
   С о б ч е н к о (в повязке дежурного): Как с ужином? После комсомольского или после совета?
   Ж у ч е н к о : Как только комсомольское кончится, давай ужин.
   С о б ч е н к о : Только вот беда: инженеры и конструкторы будут ожидать, пока мы поужинаем?
   Ж у ч е н к о : Да чудак какой! Пригласи их поужинать...
   С о б ч е н к о : Правильно... А здорово сегодня!
   Ж у ч е н к о : Ты, Шведов, молодец. Сегодня комсомол взял завод в руки...
   Ш в е д о в : Да... Сколько сегодня машинок?
   Ж у ч е н к о : Тридцать шесть.
   Ш в е д о в : Хорошо. До пятидесяти близко. Вот тебе и ласточкин хвост.
   Ж у ч е н к о : С воровством плохо. Ничего в руках нет.
   С о б ч е н к о : Забегай подозревает в краже масла Федьку и Ваньку Синенького.
   Ж у ч е н к о : Не может быть...
   С о б ч е н к о : А вот я уверен, что на совете и вороство откроется. У пацанов есть какие-то намеки.
   Ш в е д о в : Ну, идем на собрание, а то там Клюкин уже парится.
   Шведов вышел. В дверях Воробьев и Наташа.
   В о р о б ь е в : Жучок, задержись на минуту.
   Ж у ч е н к о : Ну добре.
   С о б ч е н к о : А эти влюбленные все ходят.
   В о р о б ь е в : Вот подожди, Санька, и ты влюбишься когда-нибудь.
   С о б ч е н к о : Чтобы я такую глупость мог на своем лице размазать? Да никогда в жизни. На тебя вот смотреть жалко. Что твоя физиономия показывает, так и хочется плюнуть.
   В о р о б ь е в : А что?
   Н а т а ш а : Смотри ты какой! А что она показывает?
   С о б ч е н к о : Да ты посмотри на него. Разве можно при всех такое показывать? Написано прямо: Наташа лучше всех, лучше солнца и месяца. Я на месте Алексея Степановича не поехал бы. Стоит, ты понимаешь, какой-нибудь телеграфный столб, а ему померещится, что это "ах, Наташа". Он и влепится всем радиатором.
   В о р о б ь е в (хватает Собченнко в обьятия и валит его на диван): Будешь вякать?
   С о б ч е н к о : Да брось, ну тебя, зайдут сюда. (В дверях.) Все-таки, Жучок, ты с ним осторожнее. С ним только по телефону можно разговаривать. (Ушел.)
   Ж у ч е н к о : А вид у вас в самом деле... на шесть диезов.
   В о р о б ь е в : Подумай, Жучок, кончаются наши страдания. Ты только помоги.
   Ж у ч е н к о : Да чем тебе помогать?
   В о р о б ь е в : Самое главное, чтобы Наташу не мучили. Она этих ваших командиров боится, как шофер пьяного...
   Ж у ч е н к о : А ты сам приходи в совет, я дам тебе слово. Да ничего такого страшного и не будет. Против вас только Зырянский. Это уже известно.
   В о р о б ь е в : Самое главное, Наташа, ты не бойся. Мы такого ничего плохого не сделали.
   Уходят все. Пауза.
   Входят Крейцер, Захаров, Дмитриевский и Троян. Крейцер и Троян усаживаются на широком диване. Захаров разбирается в бумагах на столе. Дмитриевский ходит по комнате. Закуривают.
   К р е й ц е р : Здесь можно и покурить... Ну, я доволен. Молодцы комсомольцы. Замечательно правильная у них постановка. Хорошая молодежь...
   З а х а р о в : Да, горизонты проясняются...
   К р е й ц е р : Проясняются горизонты, Николай Павлович? А?
   Т р о я н : Наши горизонты всегда были ясными, Александр Осипович. Это, знаете (улыбается), на дороге пыль. Бывает, подымаются вихри такие...
   К р е й ц е р : Вы прелесть, Николай Павлович, честное слово. Ну а все-таки еще и сейчас у вас есть темные тучки, места разные.
   Т р о я н : Да нет. Ничего особенного нет, темного такого. А если и есть, так и причины более или менее известны. (Улыбается.) Надо немножко ножиком... ланцетом. Потом перевязочку - и все.
   К р е й ц е р (смеется): Это хорошо. А разве раньше нельзя было... ланцетиком?
   Т р о я н (улыбается): Видите ли, всякая причина... она должна, так сказать, назреть...
   К р е й ц е р : Это не революционная теория.
   Т р о я н : Нет, почему, революционная. Накопление изменений, количество и качество и так далее... Диалектика.
   К р е й ц е р : А я вот не могу ждать. Всегда это хочется раньше ампутацию проделать... И, сколько я знаю, помогает...
   Т р о я н : Возможно. Это уже дело практики. Вы, так сказать, опытный хирург, а я только философ, да и то беспартийный. Практика, она немножко дальше видит в отдельных случаях.
   Д м и т р и е в с к и й : Я, пожалуй, согласен с Николаем Павловичем. Необходимо ланцетиком действовать. И сегодня же произвести повальный обыск.
   К р е й ц е р : Повальный обыск? Что вы!
   Д м и т р и е в с к и й : Да, повальный, в спальнях у коммунаров. Я уверен, что найдете много интересного. Вы посудите: каждый день кражи. Разве это завод?
   З а х а р о в : Вы считаете возможным оскорбить двести коммунаров. Из-за чего?
   К р е й ц е р : А вот мы спросим Николая Павловича. Вы тоже имели в виду повальный обыск, когда говорили о ланцете?
   Т р о я н : Повальный обыск это не ланцетом, а столовым ножом и притом по здоровому месту.
   Д м и т р и е в с к и й : Вы меня чрезвычайно поражаете, Николай Павлович, чрезвычайно поражаете. Я не могу допустить, чтобы вы не пониали, что кражи у нас - бытовое явление. Все случаи известны. Крадут все. Несколько дней назад украли флакон дорого масла прямо из станкового шкафчика у Забегая. Наконец, сегодня у Белоконя украли часы прямо из кармана, как в трамвае. Надо все же решить, будем мы бороться с воровтсвом или примиримся с тем, что наш завод строится на воровской рабочей силе...
   К р е й ц е р :Эх, зачем вы так: "На воровской рабочей силе"? Значит, вы очень далеки от коммунаров, какие же они воры?
   Д м и т р и е в с к и й : Я привожу факты, а вы хотите их не видеть. Рекомендуете мне стать ближе к коммунарам. Если это поможет искоренению воровства, дело, конечно, хорошее. Но ведь согласитесь, это не моя задача, я не воспитатель, а главный инженер завода, а не воспитатель.
   К р е й ц е р : Хорошо. Допустим, крадут. Произведем повальный обыск, все сделаем. Давайте все-таки о другом. Пятидесяти машинок нет? С выключателем засыпались, вывозит Одарюк, автомат прикончили, да и, кроме того, много разных анекдотов: штативы, пружины, бокелит и прочее. Вы это как будто смазываете, Георгий Васильевич.
   Вошел Блюм.
   Д м и т р и е в с к и й : Новое производство без таких случаев не может быть. Везде так бывает.
   К р е й ц е р : Как это везде бывает? У моего соседа горб, почему у меня должен быть горб?
   Д м и т р и е в с к и й : У одного горб, у другого нога короче.
   К р е й ц е р : С какой стати! А у меня вот все правильно, и у Трояна, и у Захарова, и у вас. Зачем так много калек? Ничего подобного. Правда же, Соломон Маркович?
   Б л ю м : Я не слышал вашего разговора. Но я понимаю, что георгию Васильевичу нужны калеки. Я как заведующий снабжением могу достать, но я думаю, что у нас и так довольно. Вот вам Григорьев. Это же калека...
   К р е й ц е р : У него нога короче?
   Б л ю м : Если бы нога... У него и совесть короткая и голова тоже недомерок. А скоро ему коммунары печенки поотбивают - к вашему сведению...
   Д м и т р и е в с к и й : При вашем участии, вероятно.
   Б л ю м : Я, что вы думаете? Я его два раза тоже ударю. И буду очень рад. Вы его лучше уберите, а то его побьют, и будет скандал. Это же не человек, а наследие прошлого.
   Т р о я н : Думаю, что при известном напряжении можно найти много людей, так сказать, с правильными ногами.
   К р е й ц е р : И без горба?
   Т р о я н : Да... горб тоже... не обязателен.
   Б л ю м : А как же с Григорьевым? Я уже не могу на него смотреть. Разве можно в серьезном производстве иметь такой агрегат? Какой это эпохи, скажите мне, пожайлуста?
   Д м и т р и е в с к и й : С каких пор вы стали интересоваться эпохами? Вы сами - какой эпохи?
   Б л ю м : Ну, скажем, и я тоже - эпохи... эпохи Александра второго, это тоже неплохо... так у меня уже все части новые, только сердце у меня старое, так теперь же сердце уже не имеет значения...
   С о б ч е н к о (входит): Товарищи, прошу в столовую... Чай и все такое.
   К р е й ц е р : Санчо, отчего у нас в коммуне так много воров развелось?
   С о б ч е н к о : А сколько у нас воров?
   К р е й ц е р : Говорят, много.
   С о б ч е н к о : Если и есть у нас вор, то, может быть, один, ну, пускай - два. А больше нет. Скоро он все равно засыпется. Скоро ему совет командиров (показывает, как откручивают голову)... и кончено. Пойдем чай пить.
   К р е й ц е р : Что это такое? (Повторяет жест.)
   С о б ч е н к о : Это?.. Ну, так... поговорить по-товарищески.
   К р е й ц е р (направляясь к выходу, обнимает Собченко за плечи): Ох, знаю, как вы нежно умеете разговаривать...
   З а х а р о в : Что же, товарищи, приглашают, пожайлуста.
   Б л ю м : Они-таки умеют разговаривать...
   Все вышли. Вошла Ночевная и устало опустилась на диван. Входит Григорьев, закуривает.
   Молчание.
   Г р и г о р ь е в : Ваша фамилия - Ночевная?
   Н о ч е в н а я : Да.
   Г р и г о р ь е в : Настя?
   Н о ч е в н а я : Настя. Почему вы знаете мое имя?
   Г р и г о р ь е в : Я давно обратил на вас внимание, Настя.
   Н о ч е в н а я : Для чего это?
   Г р и г о р ь е в : Не для чего, а почему?
   Н о ч е в н а я : Ну хорошо, почему?
   Г р и г о р ь е в : У вас очень интересное лицо, вы красивая девушка, Настя.
   Н о ч е в н а я : Ох ты, лышенько!..
   Г р и г о р ь е в : И я очень удивляюсь, товарищ Ночевная. Вам уже, наверное, семнадцать лет, у вас есть потребность и запросы, правда же? Будем говорить прямо: вас уже занимают вопросы любви?
   Н о ч е в н а я : Вопросы?
   Г р и г о р ь е в : Подумайте: самая лучшая пора жизни. Неужели вам никто не нравится? Вы вот так и живете в этой коммуне? Вам не скучно?
   Н о ч е в н а я : Нам некогда, а вас разве занимают эти вопросы?
   Г р и г о р ь е в : Ну, как вам сказать... все люди... Нет, в самом деле: вы убиваете лучшие годы...
   Н о ч е в н а я : Убиваю? Ну что ты скажешь!..
   Г р и г о р ь е в : Убиваете. Надо оживлять свою жизнь. Надо искать людей, интересных людей. Почему вы никогда не зайдете ко мне?
   Н о ч е в н а я : К вам? Интересно. Дальше что?
   Г р и г о р ь е в : Заходите вот вечером - сегодня-завтра. Я получил хорошую комнату в инженерном доме, знаете?
   Н о ч е в н а я : Так... дальше...
   Г р и г о р ь е в : Попьем чайку, поговорим, у меня есть хорошие московские конфеты, журналы...
   Н о ч е в н а я : Вечерком?
   Г р и г о р ь е в : Вот именно... Когда дела у вас кончены, коммунары отдыхают, заходите...
   Н о ч е в н а я : А дальше что?
   Г р и г о р ь е в : Спасите мою душу, дальше там уже будет видно, познакомимся.
   Входит Клюкин.
   К л ю к и н : Где Жучок? Комсомольское кончилось.
   Н о ч е в н а я : Вася, ты знаешь, что предлагает товарищ Григорьев?
   К л ю к и н : А что?
   Г р и г о р ь е в : Товарищ Ночевная...
   Н о ч е в н а я : Ах, нельяз говорить? Нельзя говорить, Вася, секрет.
   К л ю к и н : Интересно. (Вышел.)
   Г р и г о р ь е в : Вы меня испугали, Настя.
   Н о ч е в н а я : Вы еще не так испугаетесь... Вот сегодня на совете командиров...
   Г р и г о р ь е в : Спасите мою душу, товарищ Ночевная! Что же я такого сделал, пригласил... Чай...
   Н о ч е в н а я : Скажу все равно...
   Г р и г о р ь е в : Товарищ...
   Н о ч е в н а я (в дверях): Вот и хорошо. Ничего плохого? Чего же вы испугались? Совет командиров разрешит мне пить у вас чай... с московскими конфетами... (Выбежала.)
   Г р и г о р ь е в : Товарищ ночевная... (спешит за ней, но наталкивается на Белоконя.) Черт... Ну, чего нужно... Чего лезешь?
   Б е л о к о н ь : Игорь Александрович...
   Г р и г о р ь е в : Ну, что такое?
   Б е л о к о н ь : Вы говорили Георгию Александровичу... насчет этого... вот, что гвоздей накидали...
   Г р и г о р ь е в : А пошел ты к черту, какое мое дело! Набросал, набросал...
   Б е л о к о н ь : Извините, Игорь Александрович, а только нехорошо это с вашей стороны... вызвали вы меня.
   Г р и г о р ь е в : Тебе уезжать отсюда надо.
   Б е л о к о н ь : Это вы истинную правду сказали, что уезжать, потому я совсем не механик, одни неприятности. А только куда я поеду?
   Г р и г о р ь е в : Куда хочешь.
   Б е л о к о н ь : Так не годится, Игорь Александрович. Как ваш папаша, так и вы сами много от меня имели помощи в делах ваших, а теперь на произвол течения жизни... так не годится...
   Г р и г о р ь е в : Об этом приходи вечером поговорить.
   Б е л о к о н ь : Да вас вечером дома даже никогда и не пахнет.
   Г р и г о р ь е в : Как у тебя часы пропали?
   Б е л о к о н ь : Да как пропали? Вытащили... Гедзь, наверное, вытащил.
   Г р и г о р ь е в : Почему Гедзь?
   Б е л о к о н ь : Да он возле меня вертелся все время. Он и вытащил...
   Г р и г о р ь е в : Когда?
   Б е л о к о н ь : Да утречком, наверное.
   Г р и г о р ь е в : Ну, иди...
   Б е л о к о н ь : В совет меня ихний вызывали... с автоматом этим...
   Г р и г о р ь е в : А ты не ходи...
   Б е л о к о н ь : Да от них не скроешься, следят проклятые!
   Г р и г о р ь е в : Впрочем, все равно...
   Б е л о к о н ь : А как мне за часы, стоимость, значит. Триста рублей...
   Г р и г о р ь е в : Заявление подал?
   Б е л о к о н ь : А как же, самому главному инженеру. Он сказал, что полагается будто.
   Г р и г о р ь е в : Ну, убирайся.
   Д м и т р и е в с к и й (входит): Ты чего здесь?
   Б е л о к о н ь : Вызывали.
   Г р и г о р ь е в : Интересно, Георгий Александрович, как в таких случаях полагается платить: вот часы пропали у Белоконя.
   Д м и т р и е в с к и й : Я думаю... ведь мы все под угрозой.
   Белоконь выходит. Игорь Александрович, у вас все случаи воровства собраны?
   Г р и г о р ь е в : Все до единого.
   Д м и т р и е в с к и й : Я требую обыска, не соглашаются.
   Г р и г о р ь е в : Они никогда не согласятся. Как же, оскорбление коммунаров!
   Входят Воргунов и Шведов.
   В о р г у н о в : А я не вижу никакого смысла. Простое варварство, и при этом мелкое, провинциальное.
   Ш в е д о в : Как это - мелкое? И смысл - ого! Вот увидите, какой будет смысл.
   В о р г у н о в : А я требую, чтобы немедленно сняли. И наказать того, кто это сделал.
   Ш в е д о в : Наказать может только совет командиров...
   Блюм вошел, слушает.
   В о р г у н о в : Ну, что же, доберусь и до совета командиров.
   Входят Крейцер, Собченко, Забегай.
   Б л ю м : Но это же шутка, что ж тут такого, на меня еще не такое вешали...
   В о р г у н о в : К черту! Или производство, или балаган!
   Ш в е д о в : Это социалистический метод.
   В о р г у н о в : Глупости. Варварство! Здесь и не пахнет социализмом.
   К р е й ц е р : На кого это гром и молния, Петр Петрович?
   Ш в е д о в : Да, мы снимем...
   В о р г у н о в : На станках рогожные флажки. Заграничные драгоценные станки и... рогожки. Отвратительно#9.
   С о б ч е н к о : А если норма не выполнена?
   В о р г у н о в : Кто не выполнил? Станок не выполнил? Вы не выполнили! Ну и надевайте на себя что хотите, а станков не трогайте! Это же некультурно.
   Б л ю м : Ай, нехорошо, товарищи коммунары. Разве так годится делать: ваш завод такой хороший, а вы на него всякую гадость нацепили...
   К р е й ц е р : А мне это нравится, Петр Петрович. Смотрите, как все заволновались.
   В о р г у н о в : Девка, которой ворота дегтем вымазали, тоже волновалась, иные даже вешались. Может быть, и в моей квартире двери дегтем вымажете? Старый мерзостный быт. Благодарю вас. Решительно протестую.
   К р е й ц е р : Н-нет...
   З а б е г а й : И я протестую.
   В о р г у н о в (удивленно): А вы чего?
   З а б е г а й : На моем "самсон-верке" тоже рогожный флаг.
   В о р г у н о в : Ну, значит, вы виноваты.
   З а б е г а й : Честное слово, не виноват. Виноват Вальченко, не подает приспособлений. А я все-таки протестую. И знаете что? Вот садитесь. Мы, старые партизаны...
   В о р г у н о в : Ну что? (Сел.)
   К р е й ц е р : Интересная парочка.
   Б л ю м : Они же друзья!
   Д м и т р и е в с к и й : Легкомыслие какое-то...
   Вышел, за ним - Григорьев.
   З а б е г а й : Знаете что? Давайте устроим демонстрацию.
   В о р г у н о в : Как же это? Дурака валяете...
   З а б е г а й : Нет, серьезно. Попросим Жучка. Он командир оркестра и все может. Возьмем флаги и... демонстрацию. "Марш милитер" и лозунг "Руки прочь от трудящихся старых партизан". Насчет наших огнетушительных заслуг тоже можно выставить. Разобьем два-три окна в комнате совета командиров, но, конечно, за наш счет. Красиво.
   Ш в е д о в : Вы ему верьте, Петр Петрович. Он и сам флажки навешивал.
   В о р г у н о в : Как же вы?
   З а б е г а й : Среда заела, Петр Петрович.
   В о р г у н о в : Все равно, я вешаться не буду, ничего не добьетест. А в цех не пойду.
   Б л ю м : Товарищи коммунары, вы как хотите, а я пойду поснимаю флажки. Мне жалко смотреть на товарища Воргунова. Такой человек, а вы с ним поступаете, как будто он кого-нибудь зарезал.
   В о р г у н о в : И формально неправильно: кто постановил, кто выбирал станки? Сам Забегай на своем станке навесил?
   Ш в е д о в : Правильно. Снять...
   З а б е г а й : Смыть пятно позора с механического цеха.
   Б л ю м : Идем.
   К р е й ц е р : Ну, ладно - идите.
   З а б е г а й : А старые партизаны идут чай пить. После победоносной демонстрации.
   В о р г у н о в : Вот это другое дело. Чай люблю.
   Все вышли, кроме Собченко.
   Т о р с к а я (заглядывает): Санчо, скоро совет?
   С о б ч е н к о : Вот пойду посмотрю, как ужин, - да и на совет. (Вышел.)
   Торская берет одну из книг на столе Захарова и усаживается за этим столом.
   В а л ь ч е н к о (входит): Редкая удача: вы одни.
   Т о р с к а я : Дорогой Иван Семенович, я вас целый день не видела.
   В а л ь ч е н к о : У вас в слове "дорогой" нет никакого выражения.
   Т о р с к а я : Это я нарочно так делаю.
   В а л ь ч е н к о : Экзамен продолжается, значит.
   Т о р с к а я : Продолжается. Не можете ли вы сказать, Иван Семенович, что такое любовь?
   В а л ь ч е н к о : Это я прекрасно знаю.
   Т о р с к а я : Скажите.
   В а л ь ч е н к о : Любовь - это самое основательное предпочтение Надежды Николаевны всякому другому имени.
   Т о р с к а я : В вашей формуле любви Надежда Николаевна обязательно присутствует?
   В а л ь ч е н к о : Непременно.
   Т о р с к а я : Садитесь.
   В а л ь ч е н к о : Куда?
   Т о р с к а я : Садитесь. Единица.
   В а л ь ч е н к о : Почему?
   Т о р с к а я : Несовременно. Устаревшая формула, примитив. Это годится для феодального периода.
   В а л ь ч е н к о : В таком случае я могу привести другое определение любви, которое более современно и даже злободневно.
   Т о р с к а я : Получайте переэкзаменовку. Пожайлуста.
   В а л ь ч е н к о : Любовь - это бесконечное издевательство над живым человеком, наполнение экзаменами, переэкзаменовками и другими ужасами старой школы, вечно угрожающие оставлением на второй год.
   Т о р с к а я : Слабо и слишком пессимистично: оставление на второй год! Как и все школьники, вы воображаете, что очень большая радость возиться с вами еще один год. Не можете ли вы привести такую формулу любви, при которой приспособление для насадки якоря было бы сконструировано любящим человеком и сдано в сборный цех?
   В а л ь ч е н к о : Любовь... это такая... удача для любящего человека, когда, наконец, Соломон Маркович Блюм привозит настоящую сталь номер шесть, а не просто железо и валик, сделанный из этой стали, не гнется во время насадки частей якоря, а это позволяет сборному цеху признать приспособление и любящему человеку избавиться от издевательства другого любящего человека.
   Т о р с к а я : Довольно сносно. Но в последних словах некоторая неточность: вы сказали другого любящего человека, а нужно сказать любимого человека. А вот и Соломон Маркович. Вы привозили железо вместо стали номер шесть?
   Б л ю м (вошел): Новое дело... С какой стати? Я... железо? Кто это сказал?
   Т о р с к а я : Это очень важно, и поэтому я запрещаю вам уклоняться от истины.
   Б л ю м : Ну, раз вы запрещаете, так зачем я буду уклоняться. Привозил...
   Т о р с к а я : Вместо стали номер шесть простое железо?
   Б л ю м : Да, простое железо.
   Т о р с к а я : Как же вам не стыдно?
   Б л ю м : Я не виноват. Разве я могу пересмотреть каждый кусочек стали? Выписали сталь, а положили железо. Разве это люди? Это же дикари с острова Бразилии...
   Т о р с к а я : Оказывается, и вас можно надуть...
   Б л ю м : Извините... Разве это называется надуть? Я подойду сзади и ударю вас камнем по голове, так это разве - надуть? А скажите, пожайлуста, почему вас интересует какое-то железо?
   Т о р с к а я : Мы с Иваном Семеновичем затеяли одну конструкцию...
   Б л ю м : Господи, я же знаю, какая у вас конструкция. Так в этой конструкции не нужно никакого железа. И вообще это легкая промышленность, причем тут железо?
   Т о р с к а я : Нам нужно не железо, а сталь, сталь номер шесть!
   Б л ю м : Ну хорошо, хорошо, будет вам сталь номер шесть, только лучше я вам привезу что-нибудь другое... Разный текстиль, и цветы, и разные там кондизделия, ну и, само собою, нашатырный спирт, валерьяновые капли, цианистый калий...
   Т о р с к а я : Вот я вам задам!
   Входят Захаров и Забегай.
   З а б е г а й : И я прошу вас, Алексей Степанович, вы их построже допросите.
   З а х а р о в : Но ведь у тебя нет доказательств.
   З а б е г а й : Если бы были доказательства, я бы вас не беспокоил, а прямо в совет командиров. А вы их хорошенько допросите. Масло украли они. Они работают рядом на "кейстоне" и сперли.
   З а х а р о в : Что же я могу сделать?
   З а б е г а й : Как что сделать? Их нужно в работу взять. Я приказал им прийти сюда.
   З а х а р о в : Ну хорошо.
   З а б е г а й (кричит в дверь): Эй вы, идите сюда!
   Входят романченко и Синенький. Романченко отвечает на вопросы, а Синенький больше разглядывает кабинет и направляет улыбку то к Вальченко, то к Торской, то к Блюму. Блюм в ответ на его улыбку грозит пальцем.
   З а х а р о в : Забегай вот обвиняет вас в краже флакона масла для смазывания станка.
   Р о м а н ч е н к о : Мы украли масло? Чудак какой! Ничего мы не крали.
   З а б е г а й : А я говорю - вы взяли.
   Р о м а н ч е н к о : Ну, посуди, Колька, для чего нам твое масло? У нас свое есть.
   З а б е г а й : У меня было особенное, дорогое.
   Р о м а н ч е н к о : Ах, особенное? Очень жаль. А где оно у тебя стояло?
   З а б е г а й : Да что ты прикидываешься? Где стояло? В станке, в шкафчике.
   Р о м а н ч е н к о : Воображаю, как тебе жалко!
   З а б е г а й : Смотри, он еще воображает. Вы на это масло давно зубы точили.
   Р о м а н ч е н к о : Мы и не знали, что оно у тебя есть. Правда же, Ванька, не знали?
   Синенький небрежно мотает головой.
   З а б е г а й : Вот распустили вы их, Алексей Степанович. Стоит и брешет, не знали. А сколько ты ко мне приставал: дай помазать. Приставали?
   Р о м а н ч е н к о : Ну, приставали...
   З а б е г а й : Ну и что же?
   Р о м а н ч е н к о : Ну и что же. Не даешь - и не надо.
   З а б е г а й : А сколько раз вы просили Соломона Марковича купить вам такого масла? Чуть не со слезами: купите, купите. Ну, что ты на это скажешь?
   Р о м а н ч е н к о : А что ж тут такого? Просили. Ни с какими слезами только, а просили...
   З а б е г а й : А вот уже четыре дня, как не просите и не вякаете. А?
   Р о м а н ч е н к о : И не вякаем. А что ж...
   З а б е г а й : А почему это?
   Р о м а н ч е н к о : До каких же пор просить? Не покупает - и не надо. Тебе купил, а нам не покупает. Значит, он к тебе особую симпатию имеет.
   Б л ю м : Ой, какой вредный мальчишка...
   З а б е г а й : А мажете вы как?
   Р о м а н ч е н к о : Обыкновенно как.
   З а б е г а й : Я уже знаю. Встаете, еще вся коммуна спит - и в цех. Федька мажет, а Ванька на страже стоит. Что - не так?
   Р о м а н ч е н к о : Мажем, как нам удобнее.
   С и н е н ь к и й : И ты можешь раньше всех встать и мазать.
   З а б е г а й : Вот ироды!
   Б л ю м : Вы такие хорошие мальчики...
   З а х а р о в : Убирайтесь вон...
   Федька и Ванька салютуют и скрываются. Вальченко, Торская и Блюм смеются.
   Улыбаются Захаров и Забегай.
   З а б е г а й : Ну, что ты будешь с ними делать?
   Б л ю м : Я для вас, товарищ Забегай, куплю еще такого масла. А они пускай уж мажут. Они же влюблены в свой "кейстон".
   С о б ч е н к о (заглядывает в дверь): Алексей Степанович, даю сигнал на совет.
   З а х а р о в : Есть сигнал на совет.
   В о р г у н о в (входит и располагается на большом диване): Выяснили с маслом, Забегай?
   З а б е г а й : С ними выяснишь! Когда вымажут флакон, сами скажут, а теперь ни за что. Им масло жалко. И где они прячут?
   В о р г у н о в : Шустрые пацаны. Станок у них: не у каждой барышни такая постель.
   З а х а р о в : Согласитесь, Петр Петрович, это новая культура.
   В о р г у н о в : Пожалуй, новая...
   З а б е г а й : Социалистическая...
   В о р г у н о в : Вы думаете?
   З а б е г а й : А как же?