Макаренко Антон Семенович. Марш 30-го года

   - Учился в пятой группе...
   Со всех сторон один и тот же вопрос:
   - А кто ж тебя учил? Где ты учился?
   Но Крейцер останавливает командиров:
   - Да бросьте мучители, вам не все равно!.. Пускай говорит, сколько двенадцать на двенадцать...
   - Сто четыре, - улыбнулся более мажорно пацан.
   - Та-а-ак. А кто такой Дзержинский?
   Молчание.
   - А Ворошилов кто?
   - Ворошилов?.. Главный... этот... вот, как генерал...
   - Главный, значит?
   - Угу...
   Теперь уже и Крейцер заливается хохотом, покрывая басовым восторгом смех командиров.
   Пацан молчит.
   - Ну что? - обращается Швед к совету.
   - Принять, - говорит Крейцер.
   - Голосую. Кто за?
   Не успели принять этого, врывается в совет Синенький.
   - Там еще один, из Одессы, приехал...
   - Ну, чего ты, как угорелый... давай его сюда!..
   Входит. Длиннейшая шинелишка. Заплаканные глаза.
   - Рассказывай.
   Начинает рассказывать быстро, видно, что заранее обдуманную речь произносит:
   - Я жил в одном дворе в Одессе, где вы останавливались. Просил вот их,
   - Показывает на меня глазами, - отец у меня пьет, безработный, и каждый день бьет и бьет. Я и приехал...
   - Где взял денег на дорогу?
   Сначала деньги взяты у отца. Потом выясняется, что деньги украдены у соседей.
   - Для чего ты украл?
   - А я раньше поехал без денег, это, как его...
   - Зайцем?
   - Зайцем, а меня на третьей станции высадили, так я и вернулся, а потом взял эти деньги... на дорогу.
   Коммунары вспоминают, что видели этого мальчишку в Одессе, он занимался кражей арбузов с подвод... Коммунары говорят:
   - Пацан балованный, а потом папа у него есть... Пускай в Одессу едет, дать денег на дорогу...
   Сопин другого мнения:
   - Вот, что он не беспризорный, так это что ж? Он, конечно, ночует дома, а днем, так он все равно арбузы таскает, так это разве не беспризорный? А ночью, конечно, ночует... А что? Принять. Он, конечно... и так и так. Две должности занимает...
   Большинство за отправку в Одессу.
   - Завтра поедешь, - говорит Швед, - дадут тебе билет...
   Одессит громко ревет и срывает с себя рубашку...
   - Не поеду, все равно не поеду, смотрите, как бьет... вот!.. вот!..
   Кое-кто и синякам не верит.
   - Да это не папаша, это кондуктор.
   И вдруг горячую речь произносит Синенький, торчащий до сих пор в кабинете:
   - Мы знаем, пацан этот хороший... А мы знаем, как отец его бил, и тогда все видели!.. А что он украл, так что, он не на что-нибудь, а на дорогу, ка к отцу он все равно не поедет. Надо принять, потому что пропал он тогда совсем!..
   И таки-добился своего одессит - приняли. Крейцер махнул рукой:
   - Правильно, правильно сделали, что приняли...
   Наконец, и третий в сегодняшнем совете - Колесников. Этого сразу видно. Его физиономия свидетельствует о породе, слагающейся обыкновенно на Тверских, Ришельевских и улицах Руставели.
   - Сколько времени на улице?
   - Три года.
   Колесникову уже лет шестнадцать, он держится в совете прямо и видно старается не оскандалиться.
   Крейцер по неопытности задает вопрос, который в подобном случае никогда не зададут коммунары:
   - Чем жил на улице?
   - Чем жил? - добродушно серьезен кандидат. - Да так, как придется.
   - Красть приходилось?
   - Да так вообще. Разное бывало. Ну, на благобразе не без этого... Но только в редких случаях...
   Командиры улыбаются, улыбается и Колесников - через одну минуту новый член пятнадцатого отряда.
   А в один из вечеров две небольшие девочки, у каждой аккуратный сверсток, и сами они аккуратистки, видно. Совета командиров в этот вечер не ожидалось, а в кабинете, по обыкновению, народ.
   Спрагиваю:
   - Чего вам?
   - Примите нас в коммуну.
   - Откуда же вы?
   - Из Сочи.
   - Откуда?
   - Из Сочи приехали.
   Мы все удивлены, переспрашиваем. Действительно, приехали из Сочи.
   - Как же вы приехали?
   - Нас посадил начальник станции.
   - А билет?
   - Мы собрали пятьдесят рублей. Мы жили у людей с ребенками... А Настя и говорит: поедем, так мы и поехали...
   - Пятьдесят рублей?
   - Нам хозяева были должны, мы долго не брали денег, а как коммунары жили в Сочи, так мы и сказали хозяину, что поедем...
   - Что за хозяева?
   - Ее не пускали, а мои - хорошие, сказали "поезжайте" и даже попросили начальника станции...
   -А назад как поедете? - спрашивает Камардинов.
   - Не знаем.
   Мы молчим, пораженные этим проишествием. А они стоят рядом и молча моргают глазами.
   Пришлось трубить совет. С совете смеющееся удивление. Сопин предлагает:
   - За их боевой подвиг - принять!
   Так и сделали.
   Но были и отказы. Вваливается в кабинет бородатый парень и сразу усаживается на стул:
   - Примите в коммуну.
   - А сколько вам лет?
   - Семнадцать.
   - В каком году родились?
   - В тысяча девятьсот девятом.
   - Уходите.
   - Что?
   - Уходите!
   Других можно, а я что ж...
   И уходит, цепляясь за дверь...
   25. СИМФОНИЯ ШУБЕРТА
   Ужин, как обычно, был в шесть часов.
   За ужином секретарь совета бригадиров Виктор Торский прочитал приказ:
   "Несмотря на героическую штурмовую работу колонистских бригад, остается еще много дела. Поэтому совет бригадиров: сегодня время с восьми часов вечера до трех часов ночи считается как рабочий день с перерывом на обед в одиннадцать часов. Рапорты бригадиров - в три часа пятнадцать минут, спать - в три двадцать. Завтра встать в девять, построиться к первомайскому параду в десять часов.
   Заведующий
   колонией - Захаров,
   ССК - Торский".
   Производственный корпус новенький, двухэтажный, с балконом... На свежеокрашенном полу ничего нет, кроме блеска, у порога распростертый мешок приглашает вытирать ноги. Под левой стеной выровнялись в длинной шеренге токарные "красные пролетарии", а справа во всю длинну цеха протянулись солидные фрезерные "цинциннати" и "вандереры", перемежаемые высокими худыми сверлильными станками. А между этими рядами разместилась сложная семья зуборезных и долбежных станков. Четыре ряда фонарей, еще без абажуров, заливают ровным светом стены, потолки и станки. Колонисты по одному, по два пробираются на балкон и любуются этим великолепным итогом многолетних своих трудов - новым советским заводом, настоящим заводом, который завтра будет торжественно открыт.
   Зато в самой колонии не управились. И в главном здании и в литере "А", где расположились спальни, точно после погрома. По всем комнатам, по коридорам разбросана мебель, валяются клочки бумаги, куски фанеры, стоят у стены рамы, лесницы, щетки...
   Торский - в кабинете Захарова. В кабинете, как в боевой рубке. Против Торского сидит садовник и просит:
   - Это ничего, что ночь, вы все равно будете работать... А цветы кто приготовит? Вы же мне обещали давать по десять человек, а давали по пять.
   Торский смотрит на садовника и бурчит:
   - Днем вам дал сорок человек, днем мы решили все кончить, а ночь оставили для себя. А теперь вы опять просите. Это же ночь, поймите, это наше время!
   - Товарищи, так и розы ваши и гвоздики ваши.. Я же не успею...
   - Сколько вам?
   - Десять человек.
   - Три. Похожай, дашь из твоей бригады троих?
   - Виктор... Да откуда же я возьму? У меня театр!
   - У тебя все комсомольцы. Управишься. Давай.
   - Ну, есть, - недовольно тянет Похожай и вытаскивает из кармана блокнот, чтобы выбрать для садовника самый слабый рабочий комплект. Садовник все же облизывается от удовольствия. Торский напоминает ему:
   - Только с восьми! Алексей Степанович сказал: до восьми - полный отдых.
   Дирижер оркестра толстый краснолицый Левшаков прослушал этот драматический отрывок и исчез потихоньку. Через пять минут откуда-то донесся слабый сигнал. Заведующий колонией Захаров, подняв голову от бумаг, спросил удивленно:
   - Почему сигнал?
   Дежурный бригадир маленький Руднев сорвался со стула:
   - Да кто же это играет?.. Сигналка - вон лежит!
   На маленьком столике лежала длинная труба с белой лентой. Никто в колонии не имел права давать сигнал, кроме дежурного трубача по приказу дежурного бригадира.
   - Это они сами... сами играют... Нахально играют "сбор оркестра"!
   Руднев смеется и вопросительно смотрит на Захарова:
   - Разогнать?
   - Жаль... Знаешь что... пусть они... поиграют, ведь у них завтра концерт.
   х х х Захаров вышел в коридор. У окна стоял главный инженер Василевский, сухой, строгий, прямой, как всегда. Еще осенью он не верил ни в колонию, ни в колонистов... По коридору пробегали озабоченные малыши: они спешили закончить личные дела к восьми часам. Увидев Захарова, Василевский отошел от окна:
   - Пойдемте послушаем музыкантов, они разучивают прекрасную вещь, я уже два раза слушал: симфонию Шуберта.
   В будущей физической аудитории, где уже стоят стеклянные шкафы, за столами музыканты. Кажется, что их страшно много. Дирижер отделывает симфонию Шуберта. Захаров и василевский присели в сторонке.
   Захаров устал, но нужно приготовиться к еще большей усталости, и поэтому хорошо прислониться к холодной стене и слушать. Он различает в сложном течении звуков то улыбки, то капризы, то восторженную песнь, то заразительный хохот, то торжествующий звон. Пять лет назад он создавал этот замечательный оркестр, который считается теперь одним из лучших в стране.
   Сорок мальчиков, бывших бродяжек, играют Шуберта. Они поглядывают на Захарова и, вероятно, волнуются...
   Дирижер кривится и бессильно опускает руки и голову - музыка нестройно обрывается.
   Дирижер смотрит на Головина - большой барабан. Захаров еле заметно улыбнулся: он знает, сколько мучений испытал дирижер, пока нашел охотника на этот инструмент.
   - Сколько у тебя пауза? - страдальчески-вяло спрашивает дирижер.
   - Семь, - отвечает Головин.
   - Семь! Понимаешь, семь? Это значит шесть плюс один, или пять плюс два, но не три, не три, понимаешь, не три! Надо считать!
   - Я считаю.
   - Наконец, надо на меня смотреть.
   - И на вас смотреть, и в ноты смотреть... - говорит Головин недовольным баском.
   - Чего тебе в ноты смотреть? Написано семь, сколько ни смотри, так и останется семь.
   - Вам хорошо говорить, а мне делать нужно.
   Мальчики хохочут, смеется дирижер, смеется и Головин.
   - Чем вы его накормили сегодня? Сначала!
   х х х В восемь часов вышел на площадку лестницы Володька Бегунок и проиграл сигнал на работу. С лестницы спускаются девочки в красных косынках. Сегодня у них геройская задача - навести блеск на все окна, на все стекла шкафов, на все ручки.
   Первая бригада Зырянского развешивает по аудиториям, спальням и залам портреты и зеркала - этой работы хватит на всю ночь. Не меньше работы досталось и третьей бригаде: на всех дверях надо прикрепить стеклянные голубые таблички, на которых золотом написаны названия комнат. Шестнадцатая бригада девочек приводит в порядок столовую. Шестая натирает паркет. У каждой бригады своя задача и - задача большая.
   По всем коридорам и залам рассыпала свою агентуру четвертая комсомольская бригада, пользующаяся сегодня монопольным правом переносить мебель из помещения в помещение. Уже в начале вечера бригаду назвали "Союзтрансом". "Союзтранс" доставляет грузы по указанию дежурного бригадира и об их дальнейшей участи не заботится. Вот принесли из столярной огромные шкафы для химической лаборатории, вот притащили из подвала несколько зеркал, доставили в классы и десятки столов... И вот уже весь "Союзтранс" отдыхает в кабинете, и бригадир Скребнев говорит, усмехаясь:
   - Биржа труда!..
   В кабинете же сидят пять-шесть малышей, несущих службу связи. Этим сегодня придется побегать. Для связи малыши незаменимы.
   - Володька, - говорит Захаров, - срочно Зырянского!
   Володька очень хорошо знает, насколько было бы неприличным спросить, где может находиться Зырянский. Володька дрыгает рукой (это значит салют), шепчет "есть" и вырывается в коридор. В коридоре он нюхает воздух и бросается к дверям "тихого" клуба, потом останавливается и вдруг летит в противоположную сторону, перескакивает по ступенькам лестницы, проносится по коридору второго этажа, перелетает через мостик, сьезжает на перилах, и вот он уже в спальне N 39 дергает за рукав Зырянского:
   - Алешка, в кабинет!
   Алеша спешит в кабинет, а Володя не спеша бредет за ним, и по дороге его зоркие, памятливые глаза замечают, где расположились бригадиры и другие нужные люди.
   В "тихом" клубе сосредоточены главные силы малышей. Здесь они под руководством учителя Маленького устраивают уголки: Ленина, 1 мая...
   Ах, сколько здесь дела, сколько дела! Сколько метров материи, сколько картин, рамок, портретов, букв, гвоздей, кнопок, картона, золотой, серебрянной и красной бумаги. Весь "тихий" клуб в обрезках бумаги, везде стоят банки с клеем, стучат молотки и стрекочут ножницы. Малыши то сосредоточенно работают, то щебечут и спорят, то в мире с Маленьким, то в конфликте, но дело все же подвигается.
   Здесь же работают и два пацана из Кролевца: Волончук и Коленко. Они прибыли в наш город неделю назад, специально в колонию имени 1 мая. В совете бригадиров они заявили, что желают жить в колонии. Совет бригадиров долго распрашивал их о разных семейных обстоятельствах, но мест в колонии все равно нет. Дежурный кролевецких парнишек обедом, а после обеда они поплакали и куда-то исчезли. На другой день малыши снова явились, сидят на крыльце и ждут. Захаров увидел их и сказал Торскому:
   - Чего сидят? Отведите их в приемник.
   - Они уже там были.
   - И что же?
   - Да вот опять пришли...
   - Идите в приемник, вас в колонию не приняли.
   Они скрылись, а сегодня к вечеру снова пришли, улыбнулись Торскому и отправились прямо на работу в "тихий" клуб. Один из них - курносый, круглоголовый, с умными серыми глазами, второй - дурашливее и похитрее. В "тихом" клубе они что-то прибивают маленькими молоточками и рассказывают:
   - Батьки и мамы давно нет... Ни... Мы городяны. Та у мене бабка есть, а у Волончука никого, так вин пас... Там коровы у городян у кажного... Про колонию давно прочулы, наши плотныки тут робылы... Чого бабкы жалко? Бабка не пропадэ, ей люды помохуть...
   малыши к этой паре относятся сочувственно, иначе не дали бы молотков в руки.
   К обеду много работы было уже сделано, и Захаров с Торским пошли проверять. Зашли и в "тихий" клуб. Уголки почти готовы, остались последние мазки, по полу уже прыгают члены шестой бригады: натирают полы. Кролевецкие парнишки что-то вырезают ножницами.
   - А эти чего здесь?
   Кролевецкие задрали головы и молчат. Только у Коленко в одном глазу задрожала маленькая слеза. Торский взял Захарова за пуговицу:
   - Да пусть они уже остаются... для праздника.
   Захаров положил руку на круглую голову мальчугана:
   - Добре. Тащи их к доктору.
   - Да доктор спит, наверное.
   - Ничего не спит. Колька в больничке пол натирает.
   В коридоре заиграли сигнал на обед. Колонисты потянулись в столовую. "Союзтранс" пронес на плечах несколько спящих малышей...
   х х х В десять часов утра отдохнувшие, розовые, в парадном блеске, с вензелями на рукавах колонисты выстроились против цветников. За цветниками сверкали вымытые окна их колонии. Площадка перед новым заводом была посыпана песком.
   - Под знамя смирно!
   Вытянулись, подняли руки в салюте.
   Оркестр загремел знаменный марш. Взволнованные и строгие вышли из главного входа знаменщики. Еще через минуту пятьсот членов колонии имени 1 мая, по восьми в ряд, играя на солнце всеми красками радости и молодости, маршем пошли в город. Сейчас у них нет никаких долгов перед людьми: все сделано, все поставлено на место.
   Вышли на шоссе. Справа строятся к параду рабочие машиностроительного
   завода. люди уступают дорогу колнистам. Между рядами мужчин и женщин, разрывая воздух вздохами оркестра, гордо проходят пятьсот юношей.
   - Машиностроительному заводу салют!
   Пятьсот рук вспорхнули над головами. Лица у рабочих розовеют под солнцем. Они смеются и аплодируют.
   26. ПОВОРОТ ОВЕРШТАГ#57
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   27. ПОХОЖЕ НА ЭПИЛОГ
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   прошлом году работали праздничные комиссии, только дорожной комиссии не было. Теперь уже не пацаны готовили в тайне праздничную каверзу, а все триста коммунаров готовили к пуску свой завод.
   В день праздника вечером двери завода закрыты, и коммунары показывают гостям спалньи, аудитории, классы и клубы.
   В семь часов приехал председатель ВУЦИКа Григорий Иванович Петровский и пошел в толпе коммунаров осматривать коммуну. В одной из спален ему представили братьев Братчиных и пояснили, что Петька старше Кольки только на пять минут.
   В одной из аудиторий Григорий Иванович увидал глобус и сказал одному из пацанов:
   - А покажи Украину.
   Пацан не опазорил звания коммунара-дзержинца:
   - Вот Украина.
   В это время вышел на площадку лестницы трубач и заиграл сбор. Пробежали на завод коммунары и выстроились в нижнем этаже. Гостей пригласили на балкон, на балконе же расположился Левшаков со своим оркестром.
   У каждого станка стал коммунар, а у распределительной доски, где красным бантом связан рубильник, часовые: Синенький и Ворончук. На заводе дежурное освещение - мерцают только лампочки на стенах.
   Председатель ВУЦИКа поздравил коммунаров с новым заводом и взялся за ножницы.
   Фанфаристы развернули над перилами балкона свои занавески и заиграли сигнал "на работу". Марголин двинул выключателями, и четыре линии фонарей ослепительно загорелись перед нами.
   Председатель ВУЦИКа перерезал ленту рубльника и сказал:
   - Обьявляю завод открытым.
   Оркестр грянул "Интернационал", коммунары замерли в салюте.
   И тишина.
   И вот первый звук: завертелся шкив у Грунского, и сейчас же за ним круглым гулом пошло по заводу. Все больше и больше в общую гармонию прибавляется звуков: зашипели шлифовальные, замурлыкали револьверные, запищали сверлилки, зазвенели молоточки в сборном на балконе, завертелись шкафы и патроны, заходили шепинги широким шагом, затанцевали долбежные, и в вихре вальса завертелись "вандереры" - бал, торжественный бал. В каждом патроне деталь, угощение для советского хорошего гостя, ибо детальновой советской машинки лучше пирожного и бутерброда.
   Григорий Иванович и гости пошли между станками и коммунарами.
   На втором этаже последние винтики завинчивают девчата в первую сверлилку, вытирают на ней последнее пятнышко, смахивают последнюю пылинку с вензеля на крышке ФД-1, что значит: электросверлилка завода коммуны имени Феликса Дзержинского, модель первая.
   С того момента прошло три месяца. Наш корабль быстро мчится вперед, не отставая от развевающихся впереди красных вымпелов и почти не имея крена. На корабле снова идеальная чистота, четкий ритм марша двадцати девяти отрядов коммунаров.
   Двадцать первым отрядом заготовщиков, в котором двенадцать пацанов, командует коммунар Томов.
   Швейной мастерской нет: есть фрезеровщицы, сверловщицы, сборщицы, контролеры.
   Стадион еще стоит и ожидает весны, чтобы перейти в загробную жизнь в виду хороших сухих дров. Но в стадионе уже не слышно писка пацанов, шарканья рубанков, визга пилы: все коммунары уже работают на новом заводе, ибо промфинплан семь тысяч машин в год. Уже выполнен план первого квартала - двести пятьдесят машин. В коммуне то и дело сидят представители советских заводов: всем до зарезу нужны электросверлилки. Нет, не напрасно коммунары подставили ножку Петравицу в Австрии и Блек и Деккеру в Америке#58.
   В рабфаке коммунары добивают последние остатки осеннего прорыва, но и без прорыва работы здесь по макушку: улучшаются программы, выбрасываются последние хвостики, торчащие еще из советского текста, находятся новые формы, новые ухватки в работе.
   В комсомоле сто семьдесят человек, наша ячейка одна из самых сильных в Харькове.
   И у комсомола, как и раньше, в руках чукткий руль коммуны...
   Впереди еще много жизни и много борьбы. Много коммунаров уйдет в жизнь взрослых людей, много придет новых пацанов, из них будет складываться коллектив дзержинцев, коллектив живых людей. Коммунары уверены, что через три года коммунаров уже будет не триста, а тысяча и будет огромный завод электроинструмента, из которого выйдут наши будущие марки ФД-2, ФД-3,
   ФД-4...
   М А Ж О Р
   Пьеса в четырех актах
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
   Крейцер Александр Осипович - председатель Правления трудовой коммуны имени Фрунзе. Высокий, стройный, в военной форме. Всегда в хорошем настроении, даже когда сердит. Уверенный в себе, с большой силой воли, 36 лет.
   Захаров Алексей Степанович - заведующий коммуной, иногда в военной форме, но большей частью одет сборно. Худой, молчаливый, чрезвычайно спокойный человек. Он может часто проходить через сцену по своим каким-то делам без слов, иногда прислушиваться к происходящему. несмотря на немногословие, он деятельный воспитатель в коммуне, и его интеллект и воля должны чувствовать. 40 лет.
   Торская Надежда Николаевна - учительница русского языка в рабфаке коммуны. Хороша собой, женственна, очень культурна. Бодрый характер. 23 года.
   Дмитриевский Георгий Васильевич - главный инженер завода электроинструмента при коммуне. Высокий, худой, очень вежлив и всегда серьезен. 44 года.
   Воргунов Петр Петрович - начальник механического цеха и заместитель главного инженера. Полный, массивный. Бритое лицо, выразительная мимика. Говорит басом. 55 лет.
   Троян Николай Павлович - начальник сборного цеха завода. Усы и бородка, за которыми не следит. Очки. Всегда спокоен и молчалив. 40 лет.
   Вальченко Иван Семенович - начальник инструментального цеха завода, красив, темная шевелюра, брит.
   Григорьев Игорь Александрович - инженер, старший инструктор завода. Блондин, подстриженные усики и пенсне без оправы. Всегда оживлен. 29 лет.
   Блюм Соломон Маркович - бывший заведующий производством коммуны, теперь заведующий снабжением. Небольшое ожирение, несколько отекшее лицо, лысина. Несмотря на все это, очень подвижен, всегда бодр и энергичен. 57 лет.
   Белоконь - механик, усы закручены, ежик. 38 лет.
   Воробьев Петр - шофер, блондин, веселый. 25 лет.
   Черный - инструктор. Высокий, худой, черный и долговязый. 30 лет.
   1-я уборщица.
   2-я уборщица.
   Пожарный.
   Коммунары:
   Шведов Марк - приземистый, широколобый, огромные глаза. 18 лет.
   Жученко (Жучок) Ваня - секретарь совета командиров, большая наклонность к улыбке. Добродушен, но напускает на себя строгость по положению, часто ее не выдерживает и улыбается. Веснушки. 17 лет.
   Одарюк Тимка - рыжий, некрасивый, стройный. 17 лет.
   Клюкин Вася - командир первого отряда коммунаров, высокий, светлые локоны, интеллигентное лицо. 17 лет.
   Забегай Коля - командир четвертого отряда. Образец постоянно бурлящей бодрости. 17 лет.
   Ночевная Настя - командир отряда девочек, в отличие от других носит косу. Серьезный человек.
   Зырянский Алешка - командир второго отряда, неподатлив и прям во всем. 17 лет.
   Собченко Санька (Санчо) - командир пятого отряда, небольшого роста, остроносый блондин с непокорными вихрами. Живой, 16 лет.
   Нестеренко Наташа - темные локоны, большие глаза. 17 лет.
   Донченко Вера - полная, с круглыпм лицом, рыжеватая, спокойная девушка. 16 лет.
   Гедзь Володя - курчавый юноша с вздернутым носом, несколько грубоват, силен. 18 лет.
   Болтов Сергей - широкий нос, монгольское лицо, идеальная прическа. 16 лет.
   Синенький Ваня - очень хорошенький, с чистым лицом, аккуратно причесанный мальчик, всегда весел, сигналист коммуны, часто носит с собой трубу-сигналку на синей ленте. 13 лет.
   Романченко Федя - умен, проказник; когда находится в официальной обстановке, делается очень серьезен и старается говорить басом. 13 лет.
   Вехов Игорь - молодой коммунар. Не беспризорный - из семьи. 15-16 лет.
   Лаптенко Гриша - беспризорный, живые черные глаза. 14 лет.
   Деминская.
   Коммунары и коммунарки.
   ОБЩИЕ УКАЗАНИЯ К ПОСТАНОВКЕ
   Мы даем шестнадцать "говорящих" коммунаров, чтобы не затруднять театр. Всего в коммуне двести человек. Этот коллектив театр должен показать движением коммунаров в разное время при помощи разнообразия лиц и возрастов.
   Прибилизительное отношение возрастов: шестнадцати - восемнадцати лет пятьдесят процентов; четырнадцати-пятнадцати лет - тридцать процентов; двенадцати-тринадцати лет - двадцать процентов.
   Из общего числа - девочек двадцать пять процентов.
   Коммунары всегда одеты в форму. Во втором действии белые костюмы: штаны на выпуск и спрятанные в них рубахи со свободными воротниками (как в ковбойке). На левом рукаве вышитая золотом буква Ф. На голове тюбетейка. Узкий черный пояс.
   В остальных действиях обычный костюм: ботинки, гамаши с коричневой каймой, черные суконные полугалифе и взятые в штаны суконние синие рубахи. Черный пояс. На левом руквае такой же знак. У часового и у дежурного командира на голове темно-синяя беретка, у дежурного, кроме того, шелковая красная повязка на рукаве.
   С завода коммунары проходят в третьем действии в спецовках: синие штаны и такие же пиджачки, у многих довольно замасленные. Уже к концу третьего акта все должны переодеться в обычный костюм, только на пожар многие сверх обычного костюма надевают пиджачки.
   У девочек такого же цвета костюмы, вместо сукна шерсть. Вместо спецовок синие халатики.
   Как правило, все коммунары подятнуты, собраны в движениях, не опираются на стены, сходя по лестнице, не держатся за перила#1. Только младшие позволяют себе иногда сьехать по перилам.
   Все причесаны, небольшие нарушения этого правила у младших#2.