Манн Генрих. Голова

   Сверху послышался ликующий возглас. Там стояла графиня и кивала ему. Юная, радостная, недосягаемая и ничего не понявшая, глядела она, как умирали внизу. Она появилась, переводя дух от головокружительного спуска, и спросила:
   — Так бывает каждую ночь? Это принято?
   — Вот напасть! — сказал Терра, очнувшись. — Нам, графиня, лучше всего поскорее убраться отсюда.
   Он взял ее под руку и зашагал так, что ей пришлось бежать рядом. Пробежав немного, она запротестовала. Сделав лицо обиженной барышни, она пошла, как ей хотелось, на должном расстоянии от него, и он не удерживал ее. Оба молчали.
   Прочь от этого погибельного светового круга, подальше от него, — вместе, как по уговору. Но и остановились оба так же одновременно. Под фонарем, белесо-синяя, как от ущербной луны, лежала фигура; увы, сильно забившиеся сердца подсказали им — чья. Она лежала, вытянувшись, с застывшим взглядом, а над переливчато-черной полоской вокруг ее шеи неподвижно стояла змеиная голова.
   Графиня потянулась за его рукой, как бы прося прощения, как бы желая помочь, удержала, когда он хотел вырваться, потащила за собой, когда он хотел остаться подле умершей. На ходу, совсем неожиданно, он возмутился вслух:
   — Зачем она это сделала?
   — Вы еще ни одной женщине не говорили, что готовы умереть за нее? — очень нежно, словно издалека спросила графиня.
   — Говорил, но только из любезности, — пробормотал он, стуча зубами.
   Графиня думала: «Где экипаж? Домой, в постель! Как я попала сюда?»

Глава III Директор

   «У самых наших ног два человека отправили друг друга на тот свет, — думал Терра. — На наших башмаках, благороднейшая графиня, одна и та же кровь. А кровь укротительницы змей у нас даже на совести. — Он думал о ней с каким-то жестоким торжеством. — Уж она-то будет помнить меня».
   О местопребывании Мангольфа он даже не справлялся, так он был уверен, что Мангольф не только последовал за своим министром, но даже опередил его. А сам он продал карусель и собрался в путь. Зачем? — задал он себе вопрос, когда все было уже кончено.
   В тот же вечер, за стаканом вина в укромной пивной последовало признание: «И я буду помнить ее». Он понял, что снялся с места лишь затем, чтобы поехать туда, где находится она, — другой цели, кроме нее, у него не было. Это сознание подействовало ошеломляюще. Терра покорно склонил голову, лоб его покрылся сетью морщин, в глазах вспыхнула насмешка. Другой одинокий посетитель, увидав это, забеспокоился.
   Терра только сейчас заметил его, хотя они сидели друг против друга у единственного освещенного столика. За полу сюртука вернул он беглеца от двери, подвел к свету и произнес звучно:
   — Не пугайтесь, сударь, вы имеете дело не с сумасшедшим.
   — Что вы, что вы, — запротестовал тот. Тоже, по-видимому, человек с еще не определившимся местом в жизни, по профессии нечто среднее между дантистом и комиссионером. Терра не стал допытываться; он представился и собственноручно усадил нового наперсника на прежнее место.
   — Были вы когда-нибудь влюблены? — спросил он; вместо ответа тот, успокоившись, чокнулся с ним.
   Терра добросовестно совершил возлияние, но глаза его рассеянно блуждали.
   — Тогда вы должны знать, — пояснил он, — что при этом совершенно неожиданно перемещается фокус в сердце. Он уже не совпадает целиком с образом женщины с той стороны, публичной княгини Лили.
   — Ах, вот в чем дело, вы собираетесь жениться, — заметил наперсник.
   Терра рассмеялся.
   — Ха-ха, попробуйте возьмите себе в жены умный взгляд, непостижимую гордыню и отсутствующее сердце!
   — Она, верно, графиня? — заметил наперсник и скептически хихикнул. — Не связывайтесь с такими девушками, если вы даже и художник.
   — Вы опытный человек.
   — Я самолично написал одной такой, по брачному объявлению в газете. Она прислала мне даже свою фотографическую карточку, но только карточка была не ее, а покойной сербской королевы.
   — И вы с тех пор не могли установить никакой связи между убитой королевой и вашей собственной особой?
   — Я не сумасшедший.
   — Судьба не посылает этого никому по почте. — И Терра вперил пылающий взгляд в испуганное лицо собеседника. Тот тоскливо покосился на дверь. Но, не надеясь добраться до нее, он съежился и укрылся за столом. — Разве не воплощенное безумие, — воскликнул Терра, — проматывать жизнь, этот божий дар, кружась все на одной и той же карусели, не слыша ничего, кроме дребезжания гнусной шарманки?
   — Позвольте, это надо понимать иносказательно?
   — Повертите сами карусель, тогда многое поймете.
   — Опять начинается!
   — А вы уже наперед знаете, чем я закончу? У неба хватит милосердия оградить меня от вашего влияния! — Терра приподнялся с угрожающим видом. Наперсник наполовину исчез под столом. — Страшнее всего было ваше влияние тогда, когда я сверхчеловеческим напряжением сил старался вырваться от вас. Оставайся чист и неподкупен, будь игроком, насмешником и презирай убожество. — При этом он чокнулся с наперсником. — Все равно, даже самая жертвенная мудрость приведет только к тому, что вашей глупости дано от природы, она превратит меня в гниющую падаль.
   — Ну! Ну! — вставил наперсник, стараясь подладиться.
   Но Терра поднялся со стула, отошел немного и, упершись ногами в землю, напустив на себя торжественный вид, приготовился к речи.
   — Властвовать! — загремел он раскатисто. — Властвовать во славу божью. Преуспеть можно только при существующем общественном строе.
   Тогда встал и наперсник; он поднял руку и, желая проявить солидарность, сказал:
   — Я тоже голосую за национал-либералов!
   Терра держал руки за спиной, упираясь ими в стену; он притих; казалось, его охватила дрожь ужаса.
   — Нельзя всю жизнь быть только тенью, которая пугает людей и которую они обходят. Необычайное является нам для того, чтобы мы за него боролись.
   — Это вы опять о графине?
   Терра зашагал по комнате.
   — Дело в том, что в жизни самая фантастическая цель разжигает больше всего. Вот и пробиваешься, стремишься, достигаешь далей, которые всегда оказываются ближе, чем та единственная.
   Наперсник, следуя за ним, возбужденно смеялся.
   — Как вы все знаете! Откуда вам известно, что я своим благополучием обязан сербской королеве? Ради нее я, наконец, взял себя в руки, и, подумайте, дело вдруг пошло. — Он снова опустился на стул. — Только вам сознаюсь, я люблю ее до сих пор, — и поцеловал карточку кабинетного формата.
   Терра оскалил зубы.
   — Она думает обо мне, как я о ней, тут уж ничего не попишешь. Ибо здесь пролилась кровь.
   Наперсник перестал целовать карточку и с ужасом смотрел на него.
   — Капля крови на шее девушки, та капля, что на совести у нас обоих, сиятельная графиня, весит много. Она больше весит, чем ваш умный взгляд, ваша непостижимая гордыня и даже ваше отсутствующее сердце.
   Над столом виднелись только глаза наперсника. Затем он совсем сполз вниз, прошмыгнул под столом и скрылся за дверью.
   Терра поднялся в ожидании ответа, готовый к бою. А где же наперсник? Тогда он тоже ушел.
 
 
   Час спустя отправлялся поезд на Берлин, и Терра сидел в нем. Куршмид, его друг до гробовой доски, ждал его там утром, чтобы немедленно ввести в «Главное агентство по устройству жизни». Оно помещалось на Фридрихштрассе, против кафе «Националь». На вывеске стояло: «Главное агентство по устройству жизни, фон Прасс может сделать все».
   — И это истинная правда, — пояснял Куршмид, пока они поднимались по лестнице. — Жизнь, или то, что под этим понимает фон Прасс, состоит из добывания денег и наслаждений. Посему он в первую очередь держит консультанта по биржевым делам или тот содержит его. Случается, что акции, которые он рекламирует в своей газете, идут на повышение, но крах они терпят всегда. В обоих случаях он не в убытке. Ну, а уж тут недалеко и до сводничества в крупном масштабе.
   — Отдел наслаждений, — заметил Терра.
   — Отдел Б доставляет среди прочего и связи с двором, если это уже не сделано отделом А.
   — А я?
   — Подождите минутку. Мы устраиваем выставки, проводим гастроли, создаем знаменитостей. Здесь, как и на всякой другой бирже, мы привлекаем средства мелкого люда, а это и есть самые крупные. Мы обслуживаем весь мир искусств.
   — Мы?
   — Я заведую рекламой, — скромно ответил Куршмид. — Хотите занять мое место?
   — Я не такой энтузиаст, как вы, и потому вряд ли буду на высоте.
   — Фон Прасс не спрашивает рекомендаций. Зато требует, чтобы вы каким-нибудь особо успешным маневром немедленно оправдали свое жалованье за первые пять лет.
   — А как он платит?
   — Вполне достаточно для того, чтобы вы не сбежали.
   — Ну, это, кажется, не совсем так: ведь вы же собираетесь уйти.
   Куршмид замедлил с ответом.
   — У меня есть для этого личные причины, — признался он и покраснел.
   — Моя сестра Леа, — сказал Терра, — говорят, произвела сильное впечатление во Франкфурте в пьесе какого-то Гуммеля, что ли?
   — Вы познакомитесь с ним! — радостно воскликнул Куршмид. — Я пробуду здесь еще несколько дней до отъезда во Франкфурт.
   Они как раз входили в широко открытую дверь приемной «Главного агентства по устройству жизни». Там стояли два круглых дивана, обитых красным плюшем, посреди которых на задрапированных тумбах красовались серые от пыли букеты бумажных цветов. В такой ранний час на диванах сидели только пожилой бритый мужчина и два молодых, того же типа; они на что-то ворчали. В это время вошла еще дама, красивая и изящная; все они объединились, чтобы возмущаться уже громко.
   — Эта комната представляет собой праздничную сторону жизни, — пояснил Куршмид и обратил внимание своего спутника на золотые ленты венков по стенам и на вставленные в богатые рамы портреты знаменитостей обоего пола: их позы выражали полное удовлетворение жизнью. На самом свету стоял небольшой столб для объявлений с многообещающими числами гигантского размера и с изображением танцующих звезд варьете, которые обещали еще больше.
   Слева — завешенная стеклянная дверь, прямо видна следующая комната. За деревянной загородкой, охраняющей несгораемый шкаф, кто-то метался из стороны в сторону, как дикий зверь в клетке.
   — Господин Зейферт! — крикнул Куршмид через загородку. — Что, придет господин директор?
   — Придет, но не тогда, когда вы его ждете, — послышалось оттуда.
   Зейферт с быстротой молнии провел рукой по космам волос, переложил связку бумаг, быстро-быстро, как зверь роет засохшую листву, перелистал какие-то записочки на столе и уже снова очутился подле кассы. Рядом в стене было видно отверстие рупора. Куршмид опасливо к нему приблизился и вдруг сорвал с головы шляпу, — из отверстия послышался рычащий голос.
   — Отлично, господин директор, слушаюсь, сию минуту, — залепетал Куршмид и поклонился.
   Робко и поспешно повел он за собой Терра. Посетители, притихнув, глядели им вслед.
   Зейферт сам открыл им загородку и собрался даже полой своего сюртука вытереть гостю стул; физиономия у него была озабоченная и потная, а рот без передышки извергал сведения о господине директоре и стереотипные изъявления вежливости; но Куршмид стремился дальше. Позади кассы, в большом пустом помещении они обнаружили двух инвалидов. Из-за конторки у окна привстал белокурый курносый человек в зеленой куртке. «Народ встает», — произнес он при этом. Посреди комнаты за большим кухонным столом скромный еврей надписывал адреса; он тоже поклонился.
   — Элиас, что, есть там кто-нибудь? — спросил его Куршмид.
   Но еврей, скорчив унылую гримасу, пожал плечами. Вместо него «народ» поспешил сообщить:
   — Нет никого, если только никто не поднялся через люк.
   — Идем, — сказал Куршмид.
   Они вошли в темную каморку; там днем и ночью при газовом свете, за дощатой стойкой, на которой стояли горшок с клейстером и кружка пива, копошился старик в синем переднике и в очках.
   — Дядюшка Ланге, Альма исправится непременно, — произнес мимоходом Куршмид.
   Старик взволнованно бросил ему вслед:
   — Это вы всегда говорите, господин Куршмид, когда-нибудь так оно и будет!
   Дверь, к которой они подошли, открылась беспрепятственно. За ней два шага пустого пространства. Терра хотел пройти вперед, но в темноте натолкнулся на войлочную обивку.
   — Черт возьми, откройте!
   — С этой стороны нет ручки, — ответил Куршмид.
   Терра проворчал:
   — Любопытный субъект. Судя по всему, он должен носить железную маску.
   — Можете говорить громко, — сказал Куршмид. — Дверь обита войлоком, и к тому же он туг на ухо.
   В это время войлочная загородка беззвучно повернулась.
   Прямо книжный шкаф с полуоткрытыми дверцами, точно створками ширмы. Слева еще одна, обитая войлоком дверь, справа лестница вниз. «Люк, — решил Терра, — откуда поднимаются».
   Куршмид притворил дверь. Обернувшись, он сказал:
   — Теперь молчите, он видит вас.
   Глухой кашель — и из-за книжных полок вырос директор, весь в сером. Бесшумно приблизился он по ковру, вытянув шею из костлявых плеч и опасливо поводя сплюснутой головой, взгляд его так и впился в руки пришедшего: что тот принес? Внезапно он остановился и поднял глаза. Терра испугался блеска этих черных глаз. Эти глаза предвещали безумие, — разве не были они похожи на его собственные глаза? Но тут директор скривил бритый рот и протянул руку с длинными пальцами.
   — Ну-с, итак? — сказал он, словно появление Терра давно предрешено судьбой.
   Рукопожатие его было цепкое, но холодное; лицо смуглое, с желтыми бороздами, как растрескавшаяся кожа, выдубленная раз навсегда неизвестно в каких переделках. Он погрузился в глубокое кресло, невероятно далеко вытянул тощие ноги, — настоящий скелет с оскалом крупных зубов из слоновой кости. В такой позе он производил впечатление какого-то ископаемого. «Черт возьми, — подумал Терра, — с кем я спутался?»
   Но директор коротко и ясно объяснил ему, каковы его будущие функции: он не только обязан создавать рекламу, он сам обязан быть ею. Общение с заведующим рекламой должно вселять в каждого непререкаемую уверенность, что ему следует благодарить небо за то, что он родился и может внести деньги в «Главное агентство по устройству жизни».
   — Никогда, ни при каких обстоятельствах не смущайтесь фактами, хотя бы на вас камень свалился с неба. Хорошо то, что приносит успех. Вам будут платить за успех.
   — В каких размерах? — спросил Терра.
   Директор и бровью не повел.
   — Ваша должность, — сказал он, — это нововведение, и притом наиболее важное, в истории чистого духа. Мы добились того, что он будет служить устройству жизни.
   — Ваше «Главное агентство», господин фон Прасс, ставит себе максимальные требования.
   — У вас нет ничего, вы ничего собой не представляете, а подходите к жизни с моральными запросами. Вы именно то, что теперь называют интеллигентом.
   — У вас слишком трезвый ум, господин директор, а потому вы не можете не сознавать, что и для обмана необходим интеллект, — резко ответил Терра.
   Директор по-прежнему невозмутимо:
   — Интеллигентская щепетильность, которая тяготеет над господином Куршмидом, вам не свойственна, вы далеко пойдете. Непременным условием является…
   — Непременным условием является по меньшей мере сто пятьдесят марок в месяц, — ответил Терра настолько выразительно, что директор был вынужден внять ему.
   — Господин Куршмид, вы тоже хотите что-то сообщить? — спросил он вопреки очевидности и так недвусмысленно махнул рукой, что Куршмид поспешил откланяться и исчез за обитой войлоком дверью.
   — Не угодно ли сигару? — спросил после этого директор.
   Терра свирепо оглянулся. В трехстворчатом шкафу на полках стояли коробки с сигарами, среди них одна открытая; Терра хотел взять из нее сигару, но наткнулся на раскрашенную материю. Корешки книг тоже были неподвижно прикреплены, — бутафория везде, куда ни глянь. Терра отпрянул, но директор сидел совершенно спокойно, словно так и нужно, невозможно было даже засмеяться.
   В этот момент зазвонил телефон. Директор, не вставая с места, приложил ухо к стене.
   — Кто осмеливается звонить? — спросил он грубо. — Что? Как? Это опять вы? Громче! — Собеседник директора производил отчаянный шум в телефоне, наконец директор понял. — Что я делаю? Все. Как? Что? — снова начал он. — Акций нельзя достать? Знаю, ничего не попишешь. Я-то, конечно, могу достать, я все могу. На ваши деньги, говорите вы? Сколько их? Громче! Вы не можете громче кричать? Тому, кто мне дает деньги, приходится кричать. Семьдесят? Только ради вас я возьму семьдесят тысяч. Сдайте в кассу! — Он заполнил бумажку и отнес ее за книжную бутафорию. Затем остановился перед Терра, хвастливо улыбнулся и показал пустые ладони: «Ловкость рук и никакого колдовства». Затем уставился на Терра, но одним глазом, другой он прищурил. — А что, если бы вы были на моем месте? — В этом одном широко открытом глазу светился целый мир хитрости. Тому, на кого так смотрели, ничего не оставалось, как тоже ухмыльнуться в ответ. — А вы толкуете о ста пятидесяти марках, — заключил директор, сделав пируэт. Терра мог только покорно склонить голову. — Ну, давайте, поговорим серьезно! — потребовал директор. Он взял в руки папку, подвинул свое кресло к камину и поставил ноги на решетку. — Я кратко, сжато, скупо дам вам директивы. Вы должны их творчески разработать. В данный момент у нас два важных дела: во-первых, добыть разрешение на котировку наших новых акций, самых последних, — вот вам материалы, учтите все в общих чертах, а во-вторых — опера.
   — Я устрою так, что ее напишут, — заверил Терра.
   — Нам должна быть доверена еще не известная опера, написанная высокой особой, — сообщил директор и вздернул брови. — У нас ее нет, но мы ее получим. Автор ее — такое лицо, в союзе с которым мы приобретем мировое могущество…
   Терра наклонил голову в знак того, что начинает понимать. Директор сделал паузу, отчасти для большего впечатления, а отчасти, чтобы подготовиться. В это время открылась обитая войлоком дверь за его спиной. Представительный мужчина в добротном синем костюме, с брюшком, плешью и остроконечной белокурой бородкой, быстрым и уверенным шагом прошел за книжную бутафорию, несколько минут пошуршал там бумагами и появился снова, держа в руках то, что искал. Это была только что заполненная директором бумажка. Представительный мужчина не обратил никакого внимания на Терра. Только дойдя до порога, он повернулся я нему и насмешливо прищурил заплывшие жиром глазки. Он исчез, а директор, как будто ничего не произошло, повторил:
   — …мировое могущество, — и продолжал свою речь: — Для этой цели мы вывозим оперу за границу. Петербург, Монте-Карло. Там мы подготовляем почву, а здесь готовим материал. Но рекламу создавать мы должны при помощи своей собственной прессы. Трудность заключается в том, что официально ничего не должно быть обнародовано. Ваше дело — распространять слухи. Погрузите человечество в волнующую тайну. Кто ничего не знает, может неограниченно дерзать.
   — Это мое привычное состояние, — сказал Терра, у которого уже назревал план. — Итак, я принимаю на себя обязательство завербовать для нас это высокое произведение искусства. Если в продолжение ближайших суток дело не подвинется вперед, вы можете послать меня к черту, как полную бездарность.
   — Так я и намерен поступить. Кто не начинает с победы, тот никогда не достигнет цели. Сначала успех, а потом, пожалуй, и работа.
   Директор внезапно принял выжидательную позу, он что-то услышал. В люке справа послышался шелест, — и директор, который становился глухим, когда прибывали деньги или когда они уплывали, теперь слышал малейший звук. Шаги; легко и таинственно скрипела внизу лестница; но директор был уже на ногах.
   — Разговор окончен, ступайте!
   Снизу показалась шляпа с фиалками. Директор нетерпеливо топнул ногой, он постарался заслонить люк и оттеснил Терра к двери слева. Закрывая ее за собой, тот успел разглядеть крашеные волосы и край вуали.
 
 
   Терра очутился в хорошо обставленном кабинете. Кто-то шагал по ковру, — нахальный толстяк, что входил недавно в комнату. За стеклянной дверью слышалось жужжанье, словно там собралось много народу. Терра приподнял портьеру: приемная.
   Следовательно, он обошел кругом «Главное агентство по устройству жизни». Приемная была уже полна людей, на горе замученному Зейферту. Он ежеминутно подбегал к загородке, чтобы жестами удержать нападающую толпу. Одному особенно напористому клиенту разрешено было выругаться в рупор, но ругался он, видимо, впустую. Клиенты, чьи лица выражали уверенность, стояли сзади. В прыщавом человеке, потиравшем руки, Терра угадал счастливца, которому удалось всучить директору свои семьдесят тысяч марок.
   Когда Терра собрался открыть дверь, чья-то рука удержала его за плечо.
   — Моя фамилия Морхен, — сказал толстяк с насмешливыми глазами. — Извините, пожалуйста, что я нахожусь здесь. Это, собственно, ваша комната. Разрешите ввести вас в курс дела.
   — Благодарю вас, я справлюсь сам, — ответил Терра, и без перехода: — У обитой войлоком двери в кабинет директора есть замок, кто взял от него ключ?
   — Я, — ответил Морхен, захваченный врасплох, и даже вынул ключ из кармана. Но из рук не выпустил. — Давайте играть в открытую, — сказал он. — Вы думаете, что я вор?
   Терра безмолвно закурил папиросу.
   — Ну-с, так я не вор, — заявил толстяк и протянул записку. В ней господин фон Прасс уполномочивал господина Морхена получить из кассы семьдесят тысяч марок.
   — А что вы с ними сделаете? — спросил Терра.
   — Деловая тайна. «Ты все сомненья бросишь и никогда не спросишь…» — Морхен прищурился. — Нет, совершенно серьезно, не подкапывайтесь под меня. Как знать, кто может провалиться вместе со мной?
   — Я не давал вам повода считать меня шпионом.
   — Тут всякий становится шпионом. Семьдесят тысяч в надежных руках. — И еще доверчивее прибавил: — Сами понимаете, что я удерживаю отсюда свою долю. А вы, конечно, будете получать определенное и вполне достаточное содержание? — И так как в ответ Терра только пахнул дымом папиросы: — К сожалению, нет? Тогда мы поймем друг друга. Не собираетесь ли вы случайно сегодня вечером в кафе «Националы»?
   — Я очень занят, — сдержанно ответил Терра.
   — А я? — укоризненно спросил Морхен — На моей обязанности внешние сношения. Я бегаю. Иначе куда бы я девал свой жир? — Снова лукавая усмешка, и толстяк приоткрыл внутреннюю дверь. — Вы его жалеете, правда? — спросил он уже в дверях, кивком головы указав на комнату директора.
   — Прохвост! — бросил Терра ему вслед.
   Он просмотрел полученные от директора бумаги, затем быстро и решительно начал писать. Он уже не слышал шума в приемной. От удовольствия он водил языком по губам. «Браво!» — сам восхищался он своим новоявленным талантом. Написанное им представляло собой необузданную фантазию на тему об опере, сочиненной некоей высокой особой, которую он величал просвещенным гением высшего полета, но цветистое описание этого чуда искусства являлось в то же время и приманкой для соседней дружественной страны, где не только должны были поставить оперу, но и где была родина тех бумаг, которые требовалось протащить на биржу. «Как странно, — вдруг пришло ему в голову, — статья охватывает пункты А и Б, дело и наслаждение, а следовательно, и всю жизнь, но при этом все в ней химера, игра воображения или обман: трудно пока решить, что именно. — Он подошел к обитой войлоком двери. — За этими тюфяками сидит мой директор и считает себя благодаря бутафории и телефону тончайшим знатоком жизни, сам того не ведая, что он всего-навсего жалкий поэт в мансарде, которого может основательно промочить дождик. — Он раскрыл телефонную книгу. — Прохвост был прав, мне его жалко, я хочу помочь ему одолеть прохвоста… А что симпатичного в директоре? То, что он пугается, когда действительность предъявляет свои права. Едва из люка показались шляпка с фиалками и прядь крашеных волос, как пелена спала у него с глаз, он осознал серьезность жизни и растерялся, бедный глупец».
   Терра позвонил по телефону, решив: «Искуснее подойти к делу не сумел бы даже мой учитель».
   — Господин доктор! — обратился он к откликнувшемуся на его звонок редактору. — Вы самый выдающийся во всей берлинской прессе специалист по биржевым делам. Это известно всему миру, и я не хочу быть одним из многих, которые вам об этом твердят. — После чего, варьируя обороты речи и интонации, он раз десять повторил то же самое, а редактор слушал и впитывал его слова. — Кроме того, вы, как никто другой, господин доктор, умеете воздействовать на массы с высот вашего культурного призвания. «Не хватил ли я через край?» — озабоченно думал Терра. Но в трубке как будто послышалось одобрительное бормотанье. — Из всех биржевых корреспондентов, — воскликнул Терра торжественно-приподнятым тоном, — вы один сумели найти в чисто экономической задаче средство к объединению народов и без устали стремитесь привлечь на нашу сторону самую душу того народа, чьи акции нам следует приобретать. Будучи горячим поклонником ваших научных экскурсов в те страны, которые могут стать ареной нашей предприимчивости… А разве по своей стилистической красочности эти статьи не художественные творения?.. — Только спустя пять минут Терра заговорил об интересовавшем его частном вопросе. Часы пробили ровно двенадцать, когда он получил разрешение немедленно доставить свою статью.