Май Карл. По дикому Курдистану

   – А где вы были, когда всех поймали?
   – Я немного проскакал вперед, потому что мой конь быстрее бежит. Но куда исчезли вы?
   – Сэр, сегодня у меня был один из опаснейших часов в моей жизни. Спешивайтесь. Я вам расскажу!
   Он отпустил своего коня и уселся к нам. Я рассказал ему о моей поездке по скалам.
   – Мистер, – сказал он, когда я закончил, – сегодня плохой день, очень плохой! Well! У меня теперь нет никакого желания снова ехать на медвежью охоту! Yes!
   Много нашлось что рассказать также бею, Халефу и Амаду эль-Гандуру. Первый надеялся, что Мохаммед Эмин поскакал в Гумри за помощью, и уже заранее радовался, что на несториан нападут уже в этом лагере; но его ожидания не оправдались. После умеренной закуски мы отправились в путь. Нас взяли в круг, и все пришло в движение, чтобы снова пройти по дорогам, которые я с англичанином уже два раза преодолевал. Вышло некоторое промедление, так как хоронили погибших курдов. Затем мы поехали вперед, причем настолько быстро, что еще до наступления ночи достигли поселка, где жил брат мелека.
   Там нас приняли не совсем дружелюбным образом. Несториане, от которых мы ускользнули, после короткого и безрезультатного преследования возвратились к дому брата мелека. Они приняли своих товарищей с большим ликованием, нас же – угрожающими словами и взглядами. Брат мелека стоял у двери, чтобы поприветствовать своего брата.
   – Ты поймал великого героя, который так храбр, что охотнее всего бежит? Он бежал назад, как рак, который питается лишь падалью. Свяжи ему руки и ноги, чтобы он не убежал снова, – сказал брат мелека с издевкой.
   Этого я не должен был стерпеть. Если бы я молчаливо принял это заявление, то распрощался бы с уважением, которое нам так нужно. Поэтому я дал Халефу уздечку своей лошади и плотно подступил к брату мелека.
   – Ты, болтун, заткни рот! Как может лгун и предатель оскорблять честных людей!
   – Что ты говоришь? – набросился он на меня. – Ты меня называешь предателем? Скажи еще раз это слово, и я тебя собью с ног!
   Я отвечал хладнокровно и серьезно:
   – Попытайся только! Я тебя назвал лгуном и предателем, ибо ты этого заслуживаешь. Ты называл нас своими гостями, чтобы нас успокоить, и запер тогда нас в комнате, чтобы похитить моего коня. Ты не только лгун и предатель, но ты еще и вор, который обманывает своих гостей.
   Брат мелека замахнулся на меня, но, прежде чем он меня ударил, он уже лежал на земле без всякого вмешательства с моей стороны. Моя собака следила за каждым его движением и опрокинула его на землю. Она стояла над ним и так крепко схватила зубами за горло, что тот не осмеливался даже пикнуть.
   – Отзови собаку, иначе я ее заколю! – приказал мне мелек.
   – Попробуй! – отвечал я. – Прежде чем ты поднимешь нож, твой брат будет мертв, а ты будешь лежать на его месте. Этот пес – слюги чистейшей расы. Ты видишь, он за тобой уже наблюдает?
   – Отзови его!
   – Ба! Я же тебе сказал, что мы последуем за тобой в Лизан, не пуская в ход наше оружие; но я тебе не разрешал рассматривать себя как нашего господина. Твой брат уже раз лежал под этим храбрым псом, и я не стал его снова удерживать. Теперь я это сделаю, лишь когда буду убежден, что он снова не полезет в драку.
   – Он не полезет.
   – Ты мне дашь слово?
   – Я даю тебе слово.
   – Я предупреждаю тебя, что ты должен сдержать его.
   По моему приказу Доян отпустил халдея. Тот поднялся, чтобы отступить, но, прежде чем исчезнуть за дверью, погрозил мне кулаком. Теперь мы с ним были врагами.
   На мелека это событие произвело неблагоприятное впечатление. Его лицо стало строже, а глаза мрачнее.
   – Входите! – повелел он, указывая на дверь дома.
   – Разреши нам остаться снаружи! – сказал я.
   – Вам будет безопаснее спать в доме, – отвечал он решительным тоном.
   – Если все дело в нашей безопасности, то поверь мне, нам здесь лучше, чем под этой крышей, где меня уже один раз обманули и предали.
   – Это больше не повторится. Пошли.
   Он взял меня за руку, я же отвел его руку и отступил в сторону.
   – Мы останемся здесь! – ответил я вполне определенно. – Мы не привыкли расставаться с нашими лошадьми. Здесь достаточно травы для них и для нас.
   – Как хочешь, – отвечал он. – Но я буду вас охранять.
   – Делай как знаешь!
   – Если один из вас попытается ускользнуть, его застрелят.
   – Пусть так и будет!
   – Ты видишь, что я тебе ничего не запрещаю; но один из вас должен следовать за мною.
   – Кто?
   – Бей.
   – Почему именно он?
   – Вы, собственно, не мои пленники, только он один.
   – Тем не менее он останется со мною, потому что я даю тебе слово, что он не убежит. А это слово прочнее стен этого дома, куда ты хочешь его заключить.
   – Ты ручаешься за него?
   – Своей жизнью. У меня есть право застрелить каждого, кто хочет убить мою собаку. Я буду этим правом пользоваться и дальше. Запомни это. Однако как твой брат сможет доказать, что он стрелял не в меня, а в мою собаку?
   – Он это говорит.
   – Тогда он плохой стрелок, потому что он попал не в собаку, а в этого эмира из Инглистана.
   – На самом деле он целился лишь в собаку. Нет такого человека, который вечером мог бы абсолютно точно выстрелить и попасть в цель.
   – Это не извинение для такого вероломного поступка. Пуля пролетела мимо собаки в четырех шагах. Немножко выше – и эмир был бы сейчас трупом. Между прочим, есть люди, которые ночью точно стреляют; это я тебе сейчас докажу. Я метился в правый локоть твоего брата, и наверняка я в него попал, хотя у меня было мало времени, чтобы в него прицелиться.
   Он угрюмо кивнул.
   – Ты отнял у него руку. Ты заплатишь за это своей жизнью.
   – Послушай, мелек! Радуйся, что я не целился в его голову, что было бы гораздо легче! Я неохотно проливаю человеческую кровь. Но кто отваживается нападать на меня или на моих людей, тот познакомится с моим оружием.
   – Мы не боимся твоего оружия, потому что сильнее вас.
   – Это верно, лишь пока меня сдерживает мое слово.
   – Вы тотчас же отдадите нам свое оружие, чтобы больше не причинить нам никакого вреда.
   – И что тогда произойдет?
   – Что касается остальных, то их я буду судить. Тебя же я передам моему брату. Ты пролил его кровь, теперь же твоя кровь принадлежит ему.
   – Вы христиане или варвары?
   – Об этом не тебе судить! Отдай свое оружие!
   Его отряд окружил нас широким кругом. Им было слышно каждое слово, произносившееся нами. Отдавая свой последний приказ, мелек потянулся за моим ружьем.
   Я бросил сэру Линдсею несколько английских слов, остальным – несколько арабских; затем, повернувшись к мелеку, я продолжал:
   – Значит, ты рассматриваешь нас теперь в качестве пленников?
   – Именно так!
   Тогда я отвечал:
   – Ты неосторожен! Ты действительно полагаешь, что мы вас боимся? Кто поднимает руку против меня, тот вредит прежде всего себе. Знай: не я твой пленник, а ты – мой!
   При этих словах я схватил левой рукой его за шею и так крепко сжал ее, что у него сразу же безвольно опустились руки, и одновременно мои спутники окружили меня и направили ружья на противника. Это произошло так быстро и неожиданно, что несторианам оставалось только оторопело смотреть на нас. Я использовал эту паузу и крикнул:
   – Видите мелека? Еще немного нажать – и он труп, а тогда половина из вас умрет от наших заколдованных пуль. Если вы спокойно возвратитесь к своим кострам, то я сохраню ему жизнь и вступлю с ним в мирные переговоры. Внимание! Я считаю до трех. Если хоть один человек останется на теперешнем месте, то я убью мелека! Раз! Два! Три!..
   Я не произнес и последнего слова, как халдеи все уже сидели на своих прежних местах около костров. Жизнь их предводителей для них имела большую ценность. Будь на их месте курды, мой опасный эксперимент наверняка не удался бы. Я отпустил мелека, он упал как куль с мукой и с судорожно искаженным лицом; прошло немало времени, пока он пришел в себя. Он покинул дом, не взяв с собой никакого оружия, и вот я стоял над ним и держал револьвер перед его сердцем.
   – Не смей подниматься! – приказал я ему. – Как только ты сделаешь это без моего разрешения, я застрелю тебя.
   – Господин, ты мне солгал, – сказал он, обеими руками ощупывая свою шею.
   – Ничего не знаю ни о какой лжи, – отвечал я ему.
   – Ты мне обещал не применять свое оружие.
   – Это так! Но я поставил условие, чтобы с нами не обращались как с врагами.
   – Ты мне также обещал, что не попытаешься убежать!
   – Кто тебе сказал, что мы хотим убежать? Ведите себя как друзья, и тогда нам у вас понравится.
   – Ты ведь сам начал военные действия.
   – Мелек! Ты называешь меня лжецом и только что сам солгал. Вы напали на нас и на курдов из Гумри. А когда мы лежали мирно у костра, твой брат в нас выстрелил. Кто в таком случае начал военные действия, вы или мы?
   – Целились только в твоего пса.
   – Твои мысли слишком коротки, мелек. Должны были убить моего пса, чтобы он не смог меня защитить. Он представляет большую ценность для меня, чем жизнь сотни халдеев. Кто коснется его хотя бы пальцем или кто испортит хотя бы край нашей одежды, с тем мы будем обращаться, как обычно поступают умные люди с бешеным псом, которого убивают, чтобы спасти себя. Жизнь твоего брата была в моих руках; я выстрелил ему только в руку, чтобы он снова злокозненно не использовал свое ружье. Твоя жизнь также была в моей власти, и я тебе ее оставил. Что ты решишь по поводу нас?
   – Ничего, помимо того, что я тебе уже сказал. Или ты еще не знаешь, что значит кровная месть?
   – Разве я убил твоего брата?
   – Пролилась его кровь!
   – Он сам виноват в этом! И вообще, какое ты имеешь отношение к этому делу?
   – Я его брат и наследник!
   – Он еще жив и может сам за себя отомстить. Или, может быть, он ребенок, раз ты до его смерти решаешь за него? Ты называешь себя христианином и говоришь о кровной мести. От кого ты получил свое христианство? У вас есть патриарх, архиепископ, епископ; у вас есть архидьяконы, священники, дьяконы, дьячки и множество проповедников. Разве среди такого множества людей не нашлось хотя бы одного, кто бы вам сказал, чему учил Сын Богоматери?
   – Нет никакой Божьей Матери! Мария была только матерью человека Иисуса!
   – Я не хочу с тобой спорить, я не священник и не миссионер. Но ты ведь все-таки веришь, что Иисус был одновременно истинным Богом. Я в это верю. Так знай, что он нам и вам приказал: любите ваших врагов, благословляйте тех, кто вас проклинает, делайте добро тем, кто вас ненавидит, и молитесь за тех, кто вас оскорбляет и преследует, потому что вы – дети вашего Отца небесного!
   – Я знаю, что он сказал эти слова.
   – А почему ты их не слушаешься и им не повинуешься? Почему ты говоришь о кровной мести? Мне что, когда я вернусь в свою страну, рассказывать, что вы не христиане, а язычники?
   – Ты не вернешься!
   – Я вернусь, и не тебе угрожать мне. Посмотри на это полено, которое я бросаю в костер! Или ты обещаешь обходиться с нами как со своими друзьями, относиться к которым с пренебрежением было бы величайшим позором для твоего дома и твоего племени, или, прежде чем кусок этого дерева догорит, ты будешь трупом.
   – Ты меня убьешь?
   – Я тотчас же снимусь с места и прихвачу тебя как заложника; да, я буду вынужден тебя убить, если мне не дадут уйти.
   – Тогда ты также не христианин!
   – Моя вера запрещает мне трусливо и напрасно отдавать себя на растерзание. К тому же она разрешает мне защищать свою жизнь, которую дал мне Бог, чтобы быть в этой жизни полезным братьям и подготовиться к вечности. Кто же захочет насильственно укоротить это драгоценное время, против того я буду бороться, насколько хватит сил. А то, что эта сила вовсе не детская, ты уже узнал!
   – Господин, ты опасный человек!
   – Ты ошибаешься. Я мирный человек, но опасный противник. Взгляни на огонь – дерево почти сгорело.
   – Дай мне время поговорить с моим братом.
   – Ни одной минуты!
   – Он требует твою жизнь!
   – Пусть попробует ее взять.
   – Я не могу тебя освободить.
   – Почему?
   – Потому что ты сказал, что ты не оставишь бея.
   – Я сдержу это свое слово.
   – А его я не могу отпустить. Он наш враг, и курды из Бервари наверняка нападут на нас.
   – Оставили бы вы их в покое! Я напоминаю тебе последний раз – дерево уже сгорело дотла.
   – Хорошо, господин, я послушаюсь тебя, потому что ты в состоянии претворить в жизнь свою угрозу. Вы будете моими гостями.
   – И бей?
   – И он тоже. Но вы мне должны обещать, что не покинете Лизан без моего разрешения!
   – Я обещаю!
   – За себя и за всех остальных?
   – Да. Правда, я ставлю несколько условий.
   – Какие?
   – Все наши вещи останутся с нами.
   – Хорошо.
   – И если несториане поведут себя против нас враждебно, я освобождаюсь от своего обещания.
   – Пусть будет так.
   – Хорошо, я доволен. Дай нам пожать твою руку и возвращайся к раненому. Мне его перевязать?
   – Нет, господин! Твой вид разжег бы в нем еще большую ярость. Я гневаюсь на тебя, потому что ты меня победил. И я боюсь тебя, но все же я тебя люблю. Ешьте вашу овцу и спите с миром. Вам никто не причинит вреда!
   Он подал нам всем руку и возвратился в дом. Этот человек не был больше нам опасен. По выражениям лиц остальных можно было понять, что наше поведение произвело на них глубокое впечатление. Мужественным принадлежит мир, а Курдистан лишь часть его. Теперь мы могли без малейшего опасения обратиться к жаркому. Во время еды я перевел своим друзьям только что состоявшийся разговор с мелеком. Англичанин качал в раздумье головой; условия мира ему не нравились.
   – Вы совершили одну глупость, сэр, – сказал он.
   – Какую?
   – Могли бы крепче нажать на парня. С остальными мы бы справились.
   – Будьте благоразумны, сэр Дэвид. Против нас слишком много людей.
   – Мы пробьемся. Yes!
   – Один или двое из нас наверняка бы пробились, остальные бы погибли.
   – Ну вот еще! Вы стали трусом?
   – Да нет. По крайней мере меня не хватит удар, если у меня из-под носа вырвут кусок мяса.
   – Спасибо за напоминание! Значит, остаемся в Лизане? Что за дыра? Город или деревня?
   – Резиденция с восемьюстами тысячами жителей, конкой, театром, салоном «Виктория» и скейтинг-рингом.
   – Идите вы к дьяволу, если не умеете шутить как следует! Наверняка какая-нибудь дыра этот ваш Лизан.
   – Ну, он очень красиво расположен на берегу Заба, но из-за того, что его постоянно разрушали курды, его нельзя, разумеется, сравнивать с Лондоном или Пекином.
   – Разрушен! Очень много чего погибло?
   – Наверняка.
   – Превосходно! Буду копать. Найду Fowling bulls. Пошлю в Лондон. Yes!
   – Ничего не имею против, сэр!
   – Будете помогать, мистер. И эти несториане тоже. Заплачу хорошо, очень хорошо! Well!
   – Не ошибитесь в расчетах, сэр.
   – Как? Разве там нету Fowling bulls?
   – Разумеется, нет!
   – Зачем тогда вы меня напрасно тащите за собою в этой проклятой стране?
   – Я – тащу? Разве вы не сами последовали за мной из Мосула, против своей воли?
   – Yes! Вы правы. Было там слишком одиноко, хотел получить приключения.
   – Ну, вот они у вас и есть, и к тому же не одно. Значит, удовлетворитесь этим и оставьте ваше ворчание. Иначе вы здесь останетесь навсегда и вас позже найдут как Fowling bulls и пошлют в Лондон.
   – Ну и шутка! Достаточно! Не хочу больше слушать!
   Он отвернулся и дал гумринскому бею возможность высказать несколько замечаний. Тот сидел с хмурым лицом и молчал; наконец он сказал мне откровенно:
   – Господин! Условия, с которыми ты согласился, мне не нравятся.
   – Почему?
   – Они слишком опасны для меня.
   – Не было возможности добиться других, лучших. Если бы мы захотели тебя бросить, а мы, кстати, находились бы в лучших условиях, ты уже был бы пленником в лучшем случае.
   – Это я знаю, господин. И поэтому я тебе благодарен. Ты оказался верным другом; но мне не суждено стать только пленником.
   – Тебе нельзя будет покидать Лизан, вот и все.
   – Этого уже достаточно. Где сейчас находится Мохаммед Эмин?
   – Я надеюсь, что он поехал в Гумри.
   – Что он будет там делать, как ты думаешь?
   – Он соберет твоих воинов, чтобы освободить тебя и нас.
   – Как раз это я хотел от тебя услышать. Значит, будет бой, очень страшный бой, тем не менее ты думаешь, что мелек будет обращаться с нами как с гостями?
   – Да, я думаю так.
   – С вами, но не со мной!
   – Тогда он нарушит свое слово, и мы можем действовать по нашему разумению.
   – Но ты должен подумать о том, что это будет бесчестно, если я буду сидеть здесь, в Лизане, в то время как мои друзья проливают там кровь за меня же. Если бы ты убил этого мелека! Эти несториане так бы напугались, что мы наверняка бы ушли, не получив ни единого выстрела.
   – Курдский воин думает по-другому, нежели эмир-христианин. Я дал мелеку свое слово и я его сдержу, пока он держит свое.
   Этим ответом бею пришлось удовлетвориться. Свою простую пищу мы уже съели и растянулись для сна на циновках, после того как определили очередность ночных дежурств. Я доверял мелеку, по крайней мере сегодня, но все же предосторожность не была излишней. Один из нас постоянно должен был держать глаза открытыми.
   Ночь прошла без происшествий, и утром нам снова дали ягненка, которого мы, как и прошлым вечером, также зажарили на вертеле. Затем пришел мелек, чтобы сказать нам, что мы отправляемся. Ночью некоторые группы халдеев уже отправились в путь, поэтому наше сопровождение не было столь многочисленным. Мы поскакали со склона горы прямо в долину Заба, которая была здесь особенно широка. Тут не было полей. Самое большее, что можно было увидеть, это ростки ячменя поблизости какого-нибудь одинокого селения. Почва была крайне плодоносной, но вечная опасность отнимала у жителей желание выращивать урожай для врагов. В то же время здесь было много роскошных лесов, состоящих из дуба и грецкого ореха, которые тянулись вверх с такой чудовищной жизненной силой, какую нечасто встретишь.
   Мы выслали заранее авангард и арьергард и были окружены со всех сторон главной группой войск. Справа от меня скакал бей, слева – мелек. Мелек говорил мало; он держался рядом с нами только из-за бея, который был для него драгоценной добычей, так что он не хотел упускать его из поля зрения.
   Нам еще оставалось скакать до Лизана максимум час. Тут нам навстречу вышел человек, чья фигура сразу бросилась всем в глаза. Он был гигантского телосложения, и его курдская лошадь была одной из самых сильных, которых я когда-либо видел. Одет он был в широкие хлопковые штаны и куртку из того же легкого материала. Его голову покрывал вместо тюрбана или шапки платок, оружием же служило старое ружье, которое было отнюдь не восточного происхождения. За ним скакали на почтительном удалении двое его слуг.
   Он пропустил авангард мимо себя и остановился около мелека.
   – Доброе утро, – сказал он басом.
   – Доброе утро, – отвечал ему мелек.
   – Твои посланцы сказали мне, что вы добились большой победы.
   – Слава Богу! Это так!
   – Где пленники?
   Мелек указал на нас, и человек посмотрел на нас мрачным взглядом. Затем спросил:
   – А который из них – бей Гумри?
   – Вот этот.
   – Та-ак! – сказал, растягивая слово, великан. – Значит, этот человек – сын душителя наших людей, который называл себя Абдуссами-бей? Слава Богу, что ты его поймал. Ему придется ответить за своего отца.
   Бей выслушал эти слова, не удостоив их ответом; я же посчитал неразумным оставлять у этого человека ложные впечатления о нас и повернулся к мелеку с вопросом:
   – Мелек, кто это?
   – Это – раис^[47] Шурда.
   – И как его зовут?
   – Неджир-бей.
   Курдское слово «неджир» обозначает «храбрый охотник», и так как этот великан приобрел столь необычный для халдея титул бея, то было легко догадаться, что он оказывал большое влияние на халдеев. Поэтому я сказал ему:
   – Неджир-бей, мелек сказал тебе не совсем правду. Мы…
   – Пес! – угрожающе прервал он меня. – С тобой что, разговаривают? Молчи, пока тебя не спросят!
   Я улыбнулся дружелюбно, глядя в самые глаза, при этом, однако, демонстративно вытащил кинжал из ножен.
   – Кто дал тебе разрешение называть гостей мелека псами?
   – Гостей? – переспросил он презрительно. – Разве мелек не назвал вас только что своими пленниками?
   – Именно поэтому я хотел тебе сказать, что он сообщил тебе не совсем правду; спроси его, кто мы – его гости или его пленники.
   – Мне все равно, кто вы; несмотря ни на что, он вас поймал. Засунь свой кинжал в ножны, иначе я тебя так ударю, что ты свалишься с лошади.
   – Неджир-бей, ты шутишь; я же, напротив, настроен очень серьезно. Будь впредь вежливым с нами, иначе мы еще посмотрим, кто кого свалит с лошади!
   – Собака и еще раз собака! Вот тебе!
   При этих словах он поднял кулак и попробовал протиснуть свою лошадь к моему коню; но мелек схватил его за руку и закричал:
   – Заклинаю тебя всеми святыми, прекрати! Иначе ты пропал!
   – Что? – спросил озадаченный великан.
   – Да, пропал!
   – Почему?
   – Этот чужой воин – не курд, а эмир с Запада. У него в кулаке – сила медведя, и он носит оружие, против которого никто не устоит. Он мой гость; будь отныне вежлив по отношению к нему и всем его людям.
   Раис затряс головой.
   – Я не боюсь ни курда, ни человека с Запада. Я прощу его только потому, что он твой гость. Но пусть он побережется, иначе узнает, кто сильнее. Поехали дальше!
   Этот мужчина, конечно же, превосходил меня в физической силе, но это была лишь грубая, необученная сила, которой я совершенно не боялся. Поэтому я хоть и не ответил ничего на его «прощение», но и не чувствовал чрезмерного уважения к нему. При этом у меня появилось неопределенное предчувствие, что я с ним еще столкнусь где-нибудь.
   Мы поскакали дальше и скоро прибыли к месту нашего назначения. Жалкие дома и хижины, из которых состоял Лизан, лежат по обе стороны Заба. Эта река здесь очень стремительна, в ее русле лежат многочисленные обломки скал, которые сильно затрудняют передвижение по реке. Висячий мост над Забом укреплен большими, тяжелыми камнями, покоящимися на нескольких столбах. При каждом шаге мост раскачивался так, что мой вороной испугался.
   На другой стороне нас встретили женщины и дети с радостными криками. Домов было слишком мало для такого количества людей, и поэтому я предположил, что здесь собралось много жителей соседних деревень.
   Мы хотели остановиться у мелека, дом которого был расположен на левом берегу Заба. Он был построен исконно курдским способом, наполовину опускался в омывающие его воды реки, где освежающие и сильные порывы ветра прогоняли комаров, от которых так страдают эти районы. Верхний этаж здания был без стен; он состоял просто из крыши, поддерживаемой по четырем углам кирпичными столбами. Это легкое, воздушное помещение было официальной приемной, в которую привел нас мелек. Тут лежало огромное множество красиво сплетенных циновок, на которых можно было удобно устроиться.
   У мелека, естественно, не нашлось для нас много времени. Мы были предоставлены самим себе. Скоро вошла женщина, принесшая тарелку со всевозможными фруктами и закусками. За ней следовали две девочки, примерно десяти и тринадцати лет, они несли такие же, но меньшие по размеру подносы.
   Все трое смиренно приветствовали нас и поставили перед нами кушанья. Дети ушли, женщина осталась и смотрела на нас растерянно.
   – Ты чего-то хочешь? – спросил я ее.
   – Да, господин, – отвечала она.
   – Чего же?
   – Кто из вас – эмир с Запада?
   – Здесь два эмира с Запада: вот он и я. – Я имел в виду англичанина.
   – Я говорю про того, который не только воин, но и врач.
   – Тогда, наверно, речь идет обо мне.
   – Это ты вылечил в Амадии отравившуюся девочку?
   – Да.
   – Господин, моя свекровь жаждет видеть тебя и поговорить с тобой.
   – Где она находится? Я скоро освобожусь.
   – О нет, господин! Ты большой эмир, а мы только женщины. Позволь, чтобы она к тебе пришла.
   – Ничего не имею против.
   – Но она старая и слабая и не может долго стоять!
   – Она сможет сесть.
   – А ты знаешь, что в нашей стране женщина не имеет права садиться в присутствии господ?
   – Я знаю, тем не менее я ей это разрешу.
   Женщина ушла. Спустя некоторое время она снова поднялась к нам наверх, ведя за руку старую, сгорбленную женщину. Ее лицо было покрыто глубокими морщинами, но глаза глядели еще по-молодому остро.
   – Да будет благословен ваш приход в дом моего сына, – приветствовала она нас. – Кто из вас эмир, которого я ищу?
   – Это я. Иди сюда и усаживайся рядом.
   Она протестующе подняла руку.
   – Нет, господин, мне не приличествует сидеть около тебя. Разреши я присяду здесь, в уголке!
   – Нет, я этого не разрешаю, – ответил я. – Ты христианка?
   – Да, господин.
   – Я тоже христианин, и моя религия говорит мне, что мы перед Богом все равны независимо от того, богаты или бедны, стары или молоды. Я твой брат, а ты моя сестра; но ты гораздо старше меня. Поэтому ты должна сидеть справа от меня. Садись!
   – Только если ты приказываешь.
   – Я приказываю!
   – Тогда я повинуюсь, господин.
   Невестка подвела ее, и она уселась около меня. Невестка тотчас покинула покои. Старуха смотрела мне в лицо долго и пытливо, затем сказала:
   – Господин, ты действительно таков, каким мне тебя описывали. Знал ли ты людей, которые, входя в помещение, как будто приносят с собою мрак ночи?