Май Карл. По дикому Курдистану

   Когда мы добрались домой, курд уже сидел в моей комнате на ковре и курил из моей трубки мой табак. Это порадовало меня, значит, наши взгляды на гостеприимство сходятся.
   – Добро пожаловать, друг! – приветствовал я его по-курдски.
   – Как, ты говоришь на нашем языке? – спросил он обрадованно.
   – Немного. Но давай попытаемся объясниться.
   Я велел Халефу раздобыть что-нибудь съестное. Теперь я мог полностью посвятить себя гостю. Я тоже зажег себе трубку и опустился рядом с ним на ковер.
   – Я заставил тебя ждать дольше, чем хотел, – начал я, – мне пришлось обедать с мутеселлимом.
   – Господин, я охотно подождал. Красивая девушка, твоя хозяйка, принесла мне трубку, а потом я отсыпал себе твоего табака. Я же видел перед этим твое лицо и понял – ты не будешь гневаться на меня за это.
   – Ты воин бея Гумри. Что мое – то твое. Я также должен сказать тебе спасибо за то удовольствие, которое ты доставил мне, когда я находился у коменданта.
   – Какое удовольствие?
   – Ты юноша, но поступил как мужчина, отвечая ему.
   Он улыбнулся и сказал:
   – Я поговорил бы с ним иначе, будь мы наедине.
   – Строже?
   – Нет, даже мягче, но поскольку там находился свидетель, я должен был сохранить честь того, кто меня послал.
   – Ты достиг своей цели. Мутеселлим желает, чтобы ты вернулся и передал ему свое послание.
   – Я не окажу ему этой услуги.
   – И мне тоже?
   Он поднял голову:
   – Ты этого хочешь?
   – Я прошу тебя об этом. Я обещал ему, что передам тебе эту просьбу.
   – Ты его знаешь? Ты его друг?
   – Я был у него сегодня первый раз в жизни.
   – А в каких отношениях он с твоим беем? – осведомился я.
   – Не в хороших. В город приходят много курдов, чтобы сделать покупки или что-то продать. Для них он ввел высокий налог, с которым бей не хочет примириться.
   – Ты хотел говорить с ним по этому делу?
   – Да.
   – Всю сумму ты заплатил бы?
   – Нет.
   – Только переговоры? Это ни к чему не приведет.
   – Я хотел сказать ему, что мы каждого мужчину из Амадии, входящего на нашу территорию, заключим в тюрьму и будем держать, пока оба курда не окажутся на свободе.
   – Это репрессивные меры. Мне кажется, на него такие действия не произведут впечатления – ему, похоже, безразлично, находятся ли жители Амадии в тюрьме или на свободе. И потом вы должны учесть, что из таких демаршей очень легко возникают конфликты. Наилучшим решением был бы побег.
   – Об этом говорит и бей, но это невозможно.
   – Почему невозможно? Такая строгая стража?
   – О нет! Стража нас не волнует. Там сержант с тремя людьми, их бы мы быстро скрутили, но они могут поднять шум, который для нас опасен.
   – Опасен?!
   – Но самое главное другое – невозможно проникнуть в тюрьму.
   – Почему?
   – Стены слишком толсты, вход закрыт двумя дверями, обитыми крепким железом. Тюрьма примыкает к саду дома, где живет арнаутский ага; любой необычный шум насторожит его и повлечет за этим нашу гибель. Нет, от мысли о побеге мы должны отказаться.
   – Даже если вы найдете человека, который будет готов вам помочь?
   – Кто это может быть?
   – Я!
   – Ты, эмир? О, как это было бы здорово! Как бы я тебя отблагодарил! Ведь эти курды – мои отец и брат.
   – Как тебя зовут?
   – Дохуб. Моя мать – курдка из племени дохубов.
   – Должен тебе сказать, что я нездешний и не знаю, как организовать побег. Но твоего бея рекомендовали мне с хорошей стороны, к тебе я тоже чувствую расположение. Я уже утром разведаю, что можно предпринять в данном случае.
   За этим заверением скрывалась, должен признать, маленькая личная выгода. Дело в том, что нам могла потребоваться поддержка гумринского бея, ею же мы могли заручиться скорее всего, защитив его людей.
   – Значит, ты считаешь, я должен идти к мутеселлиму?
   – Да. Иди к нему и попытай еще раз счастья с помощью переговоров. Я уже провел кое-какую работу, так что, возможно, твоих родственников отпустят добровольно.
   – Господин, ты в самом деле сделал это?
   – Да.
   – Как же ты это совершил?
   – Если мы начнем об этом говорить, это заведет нас слишком далеко, но я тебе все же запишу несколько слов, которые пригодятся тебе, если ты последуешь моему совету.
   – Что за совет?
   – Не говори о репрессиях. Скажи ему, что если он уже сегодня не освободит пленников, то ты тотчас же поскачешь к мутасаррыфу и скажешь ему, что курды-бервари восстали. При этом вскользь упомяни, что ты поедешь через земли езидов и поговоришь с их военачальником Али-беем.
   – Господин, это крайне рискованно!
   – Тем не менее сделай это. Я тебе настоятельно советую, поверь – у меня есть основания. Должно быть, он держит своих пленников в заключении большей частью для того, чтобы выжать из них деньги, которые ему нужны. Теперь эта причина отпадает, ведь мы сделали ему значительный подарок в виде пиастров.
   – Тогда я к нему иду!
   – И прямо сейчас же. После ты вернешься сюда, и я передам тебе мое послание к бею.
   Я написал на листке моего блокнота следующие слова по-турецки: «Позволь мне донести дело этого курда до твоего сердца и избежать гнева мутасаррыфа!»
   Я подписал письмо, передал его Дохубу, и он спешно удалился. Мне хватило наглости уверенно играть роль весьма влиятельной персоны. Конечно, риск был. Случай поставил меня, если можно так сказать, к столбу для лазания с призом на самом верху, и я добрался до середины. Обидно соскальзывать с полпути вниз, не достав приза, когда нужно еще лишь малейшее усилие, чтобы добраться до верха!
   Тут возвратился Халеф и принес такое количество закусок и фруктов, будто хотел запастись провиантом на целую неделю.
   – Больше чем достаточно, хаджи Халеф Омар, – сказал я.
   – Аллах акбар, господин, но мой голод еще больше. Ты знаешь, что я и маленький Ифра с сегодняшнего утра в Спандаре ничего не ели?
   – Да ешьте! Но прежде всего накрой здесь стол, чтобы мой гость не ушел от меня голодным. Ты принес вино?
   – Нет! Ты стал истинным верующим и все равно хочешь вкушать питье неверных! Аллах керим, как я, мусульманин, буду требовать в Амадии вина?!
   – Тогда я сам принесу себе вина.
   – Господин, я готов сходить за вином. Но здесь говорят по-курдски, а этот язык я не понимаю, а турецкий знаю так плохо, что могу купить лишь те вещи, названия которых знаю.
   – Вино по-турецки – шараб, а по-курдски – шераб, это легко запомнить. Мистер Линдсей употребляет вино, так что иди и принеси!
   Когда он открыл дверь, чтобы уйти, я услышал внизу визгливый голос Мерсины вперемежку с просящим тенорком какого-то мужчины. Халеф тут же вернулся.
   – Сиди, там внизу мужчина, которого хозяйка не хочет пускать наверх.
   – Кто он?
   – Житель Амадии, его дочь больна.
   – Какое это имеет отношение к нам?
   – Прости меня, сиди. Когда я недавно покупал хлеб, примчался этот мужчина и едва не сбил меня с ног. Я спросил его, почему он так спешит, и он сказал мне, что его дочь внезапно тяжело заболела и может умереть. Тогда я посоветовал ему прийти к тебе, ибо он не мог найти врача. И вот он пришел к тебе.
   – Ты совершил глупость, Халеф. Ты же знаешь, что я лишился моей маленькой аптечки и теперь у меня нет лекарств, которыми я лечил на Ниле!
   – О сиди, ты большой ученый и сможешь исцелить больного и без тех зерен, что ты давал раньше.
   – Я же совсем не врач!
   – Ты можешь все!
   Что делать? Халеф, вспомнив врученный бакшиш, опять наговорил обо мне кучу небылиц, и мне снова придется расхлебывать неприятности.
   – Хозяйка умнее тебя, Халеф! Ну, ладно, иди и приведи этого мужчину.
   Вскоре он вернулся, подталкивая в спину бородатого человека, у которого на лбу выступили бисеринки пота. Это был курд, я понял это, увидев толик – челку, падавшую ему на лоб из-под сдвинутого чуть-чуть наверх тюрбана; но одежда у него была турецкая.
   – Салам! – приветствовал он меня поспешно. – О господин, иди быстрее, иначе моя дочь умрет, она уже почти на небесах!
   – Что с ней?
   – В нее вошел злой дух, который ее убьет.
   – Кто это сказал?
   – Старый турецкий хаким^[41], которого я приглашал. Он повесил на нее амулет, но считает, что он ей не поможет.
   – Сколько ей лет?
   – Шестнадцать.
   – У нее бывают судороги или приступы эпилепсии?
   – Нет, она никогда не болела.
   – Что делает злой дух с нею?
   – Он вошел в нее через рот, ибо она жаловалась, что он раздирает ей сердце, увеличивает ей глаза, чтобы глядеть наружу. Ее рот и лицо красные, она лежит и говорит о красотах неба, куда вскоре может попасть.
   – Я посмотрю, смогу ли тебе помочь. Ты живешь далеко отсюда?
   – Нет.
   – А кроме старого хакима есть еще врач?
   – Нет.
   – Тогда идем скорее!
   Мы поспешили вперед. Он провел меня тремя переулками в дом, с виду весьма приличный. Значит, владелец не принадлежал к особо бедным людям. Миновав две комнаты, мы прошли в третью. На низкой подушке лежала девочка. Около нее стояли на коленях несколько плачущих женщин, сбоку сидел старик, бормочущий молитвы.
   – Ты хаким? – спросил я его.
   – Да.
   – Что с больной?
   – В нее вошел дьявол, господин!
   – Глупости! Если бы в ней был дьявол, она не говорила бы о небесах.
   – Господин, ты не разбираешься в этом. Он запретил ей есть и пить, и кружит ей голову.
   – Дайте я посмотрю больную!
   Я отстранил женщин и встал перед девочкой на колени. Она была очень красивой.
   – Господин, спаси мою дочь от смерти, – взмолилась одна из женщин, – и мы отдадим тебе все, что у нас есть!
   – Да, – подтвердил отец девочки. – У тебя будет все, ведь она – наш единственный ребенок, она – наша жизнь.
   – Спаси ее, – раздался голос из глубины комнаты, – и ты станешь богат, и тебя возлюбит Господь.
   Я глянул туда и увидел старую женщину. Ее внешность заставила меня содрогнуться. Ей, видно, было лет сто, тело скрючено и состояло, похоже, из кожи и костей. Ее ужасное, худое лицо напоминало череп, хотя с головы свисали почти до пола тяжелые белые косы.
   – Да, спаси ее, спаси мою правнучку! – повторила она, просяще воздевая сухие руки. – Я буду просить на коленях Матерь Божью, чтобы это у тебя получилось.
   Католичка! Здесь, среди курдов и турок!
   – Молись, – ответил я с волнением, – я попытаюсь, но сможет ли здесь помочь человек!
   Больная лежала с широко открытыми ясными глазами, но ее зрачки были расширены, лицо сильно покраснело, дыхание и пульс были частыми, а шея судорожно подергивалась. Я даже не спрашивал, когда заболела девочка. Я хоть и был дилетантом, но понял сразу, что больная съела белладонну или страмониум.
   – Твою дочь рвало? – спросил я отца.
   – Нет.
   – У тебя есть зеркало?
   – Есть, но маленькое.
   – Дай его мне.
   Старый хаким хрипло засмеялся:
   – Злой дух посмотрится в зеркало!
   Я не ответил ему и с помощью зеркала направил проникающий через окно луч уже опускавшегося солнца прямо на лицо девочки. Слепящий луч не оказал никакого действия на радужную оболочку глаза.
   – Когда твоя дочь последний раз ела? – спросил я.
   – Я не знаю, – ответил отец, – она была одна.
   – Где?
   – Здесь.
   – Это не злой дух вошел в нее, она съела или выпила что-то ядовитое!
   – Аллах-иль-Аллах! Это так, господин?
   – Да.
   – Не верьте этому, – предостерег хаким, – в ней дьявол.
   – Молчи, старый глупец! У вас есть лимоны?
   – Лимонов нет.
   – А кофе?
   – Кофе есть.
   – Вы можете достать чернильные орешки?
   – Они растут поблизости. У нас есть немного в доме.
   – Быстро сделайте крепкий горячий кофе и сварите орешки в воде, пришлите лимоны!
   – Ха, он хочет накормить дьявола орешками, лимонами и кофе! – воскликнул хаким, всплескивая от ужаса руками.
   За неимением ничего лучшего я засунул в рот большой палец, защитив его от сжатия зубов рукояткой ножа. После некоторых усилий эксперимент удался, хотя манипуляции стоили девочке многого. Я повторил их, но этого все же было недостаточно.
   – Поблизости есть аптека? – спросил я.
   – В этом же переулке.
   – Идем быстрее, веди меня!
   Мы пошли. Мой проводник остановился перед какой-то лавкой.
   – Здесь живет торговец травами, – сказал он.
   Я вошел в лавчонку и оказался в хаосе всевозможных нужных и ненужных вещей. Прогорклая помада, курительные трубки, старые, засохшие пластыри и сальные свечи, ревень и жженый сахар – все в одном ящике, кофейные зерна рядом с липовым цветом, зерна перца и очищенный мел, листья кассии в банке, на которой написано «мед», гвозди, имбирь, медный купорос, мыло, табак и соль, очки, уксус, корпия, самородная сурьма, чернила, семена конопли, нитки, резина, валерьянка, пуговицы и пряжки, смола, варенье из грецких орехов, дерьмо дьявола и фиги. Все мирно лежало друг над другом, друг под другом, друг на друге… Около всего этого восседал грязный маленький мужичок, выглядевший так, как будто он только что испробовал все эти средства и ингредиенты на себе. Сколько горя породил, должно быть, этот торговец!
   Для моих целей понадобились лишь купорос и бутылочка нашатыря. Купорос повлиял на больную положительно. Затем я дал ей крепкого кофе с лимонным соком, а после этого настой чернильных орешков. Потом я приказал ее родным для предупреждения возможных вредных последствий не давать девочке спать: тормошить, обрызгивать холодной водой, давать нюхать нашатырь. Я обещал скоро вернуться. Может быть, такое лечение было не совсем верным, но я мог лечить только так. И все равно оно оказалось успешным. Теперь я мог подумать о другом, так как опасность вроде бы миновала. Осмотревшись хорошенько в комнате, я увидел корзиночку, наполненную шелковицей. Среди нее лежало несколько ягод красавки.
   – Ты хочешь увидеть злого духа? – спросил я хакима.
   – Духа нельзя увидеть; даже если это возможно, ты бы не смог мне его показать, потому что ты в него не веришь. Если девочка не умрет, значит, ей помог мой амулет.
   – Ты что, не видел, как я сразу снял его с шеи? Вот он лежит, я сейчас его открою.
   – Ты не смеешь! – крикнул он, хватаясь за амулет.
   – Отстань, старик! Моя рука сильнее твоей. Почему я не смею его открыть?
   – Внутри амулета волшебство. Тобою тотчас же овладеет тот же самый дух, что и девочкой!
   – Посмотрим!
   Он снова попробовал помешать, но я уже развернул сшитый кусок телячьей кожи и нашел там мертвую муху.
   – Ты просто смешон с этой дурацкой мушкой, – сказал я, роняя муху на пол и наступая на нее. – Ну, где же твой дух, что должен овладеть мною?
   – Только подожди, он еще появится.
   – Я покажу тебе дьявола, виновного в этой болезни. Смотри сюда! Что это? Ты хаким и должен разбираться в ягодах!
   Я протянул ему красавку, и он ужаснулся.
   – Да смилуется над нами Аллах! Это же ягода смерти; кто ее съест, умирает, тот пропал, того нельзя спасти.
   – Так вот. Этих ягод поела больная. Это я увидел по ее глазам. Кто их съест, у того зрачки глаз расширяются, запомни это! А теперь поправь свой тюрбан и проваливай отсюда, а то я заставлю и тебя вкусить этих ягод смерти, чтобы ты посмотрел, сможет ли тебя спасти мертвая муха.
   Я взял ягод в руку и сделал шаг в его сторону. В смертельном страхе напялил он тюрбан на лысоватую голову и удалился не прощаясь. Родственники девушки поняли, что я был прав. Без моих слов им это стало понятно – состояние больной улучшилось. Они рассыпались в благодарностях, и положить конец этому я мог, лишь удалившись, оставив указание тут же позвать меня, если наступит ухудшение.
   Наутро нашел пациентку в значительно лучшем состоянии: болезненный румянец исчез, пульс бился слабо, но спокойно, и она могла хоть и с некоторым усилием, но членораздельно говорить по сравнению с тем, когда я ее в первый раз увидел. Зрачок сузился, хотя глотательные движения были те же. Она посмотрела на меня с любопытством и подняла руку в знак благодарности.
   Я посоветовал давать ей и дальше кофе, лимонный сок и рекомендовал при этом горячую ножную ванну. Тут я собрался уходить, и старуха, скорчившаяся у края ложа, приподнялась.
   – Господин, – сказала она, – я приняла тебя за хакима, прости, что обещала тебе вознаграждение.
   – Мое вознаграждение – радость от того, что я сохранил жизнь твоей правнучке.
   – Бог благословил твою руку, эмир. Он могуч в слабом и милосерден в сильном. Как долго еще будет страдать больная?
   – Еще несколько дней – и ее слабость пройдет.
   – Эмир, я живу не для себя, а только для этого ребенка. Я умерла уже много лет назад, но я снова воскресла в той, кого я хотела бы видеть чистой от всех недостатков тела и души. Ты сохранил жизнь не только ей, но и мне, и ты еще не знаешь, как это хорошо для тех многих, кого ты не знаешь и вряд ли видел. Ты вернешься сюда?
   – Да, завтра.
   – Тогда мне не нужно говорить тебе ничего больше.
   Она отвернулась и приняла ту же позу. Старуха оставалась загадкой даже для своих родственников. Если бы у меня было достаточно времени, чтобы приоткрыть эту тайну! Когда я уже собирался покинуть дом, мне предложили поесть, но я был приглашен на обед у мутеселлима и с благодарностью отказался от еды.

Глава 4
ИЗ КРЕПОСТИ

   Придя к коменданту, я обнаружил, что у него уже собрались все чиновники и офицеры гарнизона. Это было нечто вроде большого суаре, или вечеринки. Мне предложили занять почетное место сбоку от мутеселлима.
   Мне предстояло еще дополнительное удовольствие: меня взял под руку Селим-ага и предложил проводить до дому.
   – Эмир, разреши мне взять твою руку! – попросил он.
   – Ты ее уже взял.
   – Я знаю, что в принципе мне не пристало так поступать, ведь ты великий эмир, мудрый эфенди и любимец Пророка, но я люблю тебя, и ты должен понять, что я никакой не подлый арнаут, а смелый ага, который будет защищать эту крепость, даже если на нее нападет пятьдесят тысяч врагов.
   – Это я знаю. И я люблю тебя. Пошли!
   – Кто это? – он указал на фигуру, ранее таившуюся за углом и теперь прошедшую мимо нас и быстро исчезнувшую в тени домов.
   Я узнал этого человека. То был нападавший на нас арнаут, но я пока предпочел не упоминать о нем.
   – Вероятно, один из твоих арнаутов.
   – Да, но я не разглядел его лица.
   – Свет луны искажает лица.
   – Ты знаешь, эмир, что я тебе сейчас хочу сказать?
   – Что?
   – Я болен.
   – Что с тобою?
   – Страдаю от болезни системы нервов и крови.
   – Селим-ага, я думаю, что ты подслушивал.
   – О нет, эфенди, мне просто пришлось слышать ваш разговор, ведь я сидел ближе всего к мутеселлиму.
   – Правда, и достаточно далеко, раз тебе пришлось подслушивать.
   – Разве нельзя подслушивать, нуждаясь в снадобье?
   – И что, ты будешь от меня его требовать?
   – А от кого же? От старого хакима? Так он даст дохлых мух!
   – Ты его хочешь в пузырьке или в большой бутылке?
   – Ты хотел сказать, в нескольких больших бутылках.
   – Когда?
   – Сейчас, если тебя это устраивает.
   – Тогда поспешим домой.
   – О нет, эмир, ведь там будет мешать Мерсина. А ей нельзя знать, что мое пищеварение не в порядке.
   – Почему бы это ей не знать, раз она готовит тебе кушанья?
   – Она выпила бы лекарство вместо меня. Я знаю одно место, где это питье можно вкушать в спокойствии и безопасности.
   – Где?
   – Я знаю тут маленький трактир.
   – Тебя увидят, и тогда узнает весь город, что ты нездоров.
   – У хозяина есть маленькая комната, куда даже муха не залетит.
   – Тогда пошли! Но давай соблюдать осторожность, за нами не должны следить.
   Значит, опять пострадает мой кошелек! Впрочем, мне было приятно познакомиться с агой как с мусульманином, которому хотя и запрещено вино, но вовсе не лекарство, готовящееся из виноградного сока. Эта ситуация могла бы сослужить мне добрую службу.
   Мы миновали несколько узких и кривых переулочков и остановились возле маленького убогого домишки, дверь которого была лишь прикрыта. Мы вошли в темную прихожую. Селим хлопнул в ладоши. Сразу же возникла искривленная фигура и посветила мне в лицо.
   – Это вы, ваша честь? Боже мой, как я испугался, увидев двух человек вместо одного. К вам-то я привык и каждый день имею честь принимать вас со всем моим удовольствием в моем доме.
   – Открывай, старик!
   – Маленькую или большую комнату?
   – Маленькую.
   – А могу я быть уверенным, что этот человек, который имеет честь вместе с вами входить в мой дом, не будет в дальнейшем распространяться о тех вещах, которые тут происходят по моей инициативе и исключительно из милосердия и о которых не должно говорить, иначе меня накажет могущественный мутеселлим?
   – Можешь быть в полной уверенности. Открывай, или я сам открою!
   Старик отодвинул какие-то доски в стороны, за которыми стало видно дверь. Она вела в небольшие покои, пол которых был покрыт рваной лубяной циновкой. Несколько набитых мхом подушек следовало, видимо, считать софами.
   – Зажечь лампу?
   – Естественно!
   – Чего возжелают дорогие господа принять?
   – Как всегда!
   При свете двух ламп хозяин смог лучше меня рассмотреть, тогда как раньше я постоянно стоял за Селимом.
   – Это же высокий эфенди и великий герой войны! Разве он не носит сверкающее оружие, золотой Коран на шее и бороду, как Джошуа, покоритель страны Ханаан? Тут не приличествует приносить обычное вино, я схожу в уголок подвала, где зарыто питье, которое преподносится не каждому.
   – Что это за вино? – спросил я.
   – Это вино из Тюрбеди Хайдари, из страны, которую никто не знает и где произрастает виноград, ягоды которого как яблоки и чей сок перельется через стены целого города.
   – Принеси одну бутылку! – приказал ага.
   – Нет, принеси две кружки. Ты же должен знать, что вино из Тюрбеди Хайдари хранится в больших глиняных кружках и пьется из маленьких.
   – Ты знаешь это вино? – спросил хозяин.
   – Я часто его пивал.
   – Где? Где лежит эта страна?
   – Название, которое ты произнес, – имя города, лежащего в Тербиджане, в Персии. Вино хорошее, и я надеюсь, что ты уже разобрался, как с ним обходиться. Сколько оно стоит?
   – Ты благородный господин, поэтому я сбавлю тебе наполовину цену. Ты заплатишь всего по тридцать пиастров за кружку.
   – Это-то наполовину? Хорошо же ты считаешь! Принеси две кружки, чтобы я его попробовал. Потом я тебе скажу, сколько я за него заплачу.
   Он пошел за вином. В углу стояли несколько трубок с ящичком, в котором был табак. Мы присели и взяли трубки, они были без мундштука. Я вытащил свой собственный из кармана, прикрутил его, затем попробовал табак. Это был хороший персидский табак.
   – А что на другой стороне дома, Селим-ага?
   – Лавка пряностей и кофейня. Сзади опиумная и винный трактир для простого люда; сюда же могут входить только благородные господа, – объяснил он мне с самодовольным лицом.
   Я, могу сказать, радовался, что сейчас буду пить это вино. Это красный, густой и невероятно крепкий напиток – достаточно трех глотков, чтобы человека, ни разу не пившего вина, привести в состояние ужасного опьянения. Селим любил питие Ноя, но я был убежден, что кружка его окажется сильней его.
   Тут пришел хозяин с литровыми, наверное, кружками. Хм, бедняга Селим-ага! Я покатал во рту немного вина. Вино пострадало при перевозке, но было вполне терпимо.
   – Ну, ваша честь, как оно? – спросил хозяин.
   – Оно таково, что я дам, пожалуй, за кружку двадцать пиастров.
   – Господин, этого же мало, очень мало! За двадцать пиастров я принесу тебе другого.
   – В той стране, где оно делается, я дал бы тебе по здешним деньгам за эту кружку четыре пиастра. Ты видишь, я хочу хорошо заплатить, но если тебе этого недостаточно, то забери его! – Я встал.
   – Какое мне принести?
   – Никакого! Я выпью лишь этого за двадцать пиастров, которого ты мог бы мне отпустить и за пятнадцать. Не дашь, я уйду, и пей его сам.
   – Его выпьет его честь Селим-ага.
   – Он пойдет со мной.
   – Дай двадцать пять.
   – Нет.
   – Двадцать три.
   – Доброй ночи, старик! – Я открыл дверь.
   – Вернись, эфенди! Пей его за двадцать пиастров, мне главное – видеть тебя в моем доме.
   Сделка была заключена, и довольно выгодно для хозяина, который, взяв у меня деньги, удалился со скрытой усмешкой. Ага втянул в себя немножко вина, затем сделал большой глоток.
   – Аллах-иль-Аллах! Валлахи-биллахи-таллахи! Такого я еще никогда не вкушал. Ты думаешь, оно хорошо от больной системы, эмир?
   – Очень хорошо!
   – О, если бы это знала Мерсина!
   – У нее тоже есть система?
   – И очень жаждущая, эфенди!
   Он сделал второй и тут же третий глоток.
   – Неудивительно, – сказал я. – Ей приходится много заботиться, хлопотать и работать.
   – Не для меня, это знает сам Аллах!
   – Для твоих пленников!
   – Она приносит им раз в день еду, хлеб и мучную воду.
   – Сколько тебе дает мутеселлим за каждого пленника?
   – Тридцать пара каждый день.
   То есть примерно пятнадцать пфеннигов! От этой суммы наверняка половина застревала в руках Селима.
   – А сколько ты получаешь за надзор?
   – Два пиастра ежедневно, которых я, правда, еще никогда не получал. Разве стоит удивляться тогда, что я еще не знаю этого великолепного лекарства.
   Он заново глотнул.