Страница:
– Тогда я тебя прошу достать все это до завтрашнего утра. Ты дашь нам человека, его услуги мы оплатим, а костюм мы ему возвратим в Амадии. Но я хотел бы, чтобы об этом не говорили!
– Мы оба будем молчать, и я, и мой посланец!
Принесли ужин для англичанина – то, что мы не доели; остаткам, правда, был придан новый вид. Англичанин, как оказалось, был настолько голоден и ел с таким аппетитом, что мы не успели заметить, как между его длинными, широкими, желтыми, блестящими зубами исчезла большая часть блюд. Я с удовлетворением увидел, что ему подали и то маленькое жаркое, принятое мною за голубей. Англичанин не оставил на тарелке ни малейшей косточки, съел все. Потом, между прочим, ему еще подали деревянную, изящно сделанную тарелку, где лежало милое блюдо, имевшее форму бифштекса и испускавшее такое благовоние, что у меня самого снова разгорелся аппетит, хотя я уже довольно обильно поужинал против моей обычной привычки. Я был бы не я, если бы не поинтересовался, что это такое.
– Сидна, что это за красивое блюдо? – спросил я женщину, обслуживающую англичанина.
– Это чекирдже – саранча.
– Как это готовят?
– Саранчу жарят, размельчают и кладут в землю до появления запаха. После этого я жарю это тесто в оливковом масле.
Тоже недурно! Я задумал непременно донести этот крайне важный рецепт до моего доброго мистера Fowling bulls.
В то время, когда он еще ел, я сошел вниз, чтобы посмотреть на лошадей. Они были в хорошем состоянии. Около них стояли Халеф, драгоман[34], болюк-эмини и арнаут, оживленно споря, спор они, правда, тут же оборвали при моем появлении.
– В чем дело, Халеф? – спросил я.
Он указал на арнаута.
– Этот человек позорит твое имя, сиди. Он грозил убить тебя и меня за то, что я по твоему приказу бросил его на землю.
– Пусть он болтает! Сделать он ничего не сделает.
Тут арнаут положил руку на пистолет и закричал:
– Заткнись, парень! Или ты хочешь встретиться со своим слугой в джехенне уже сегодня?
– Успокойся, пес! Ты просто слеп! – отвечал я ему по-албански. – Разве ты не видишь опасности, которой себя подвергаешь?
– Какой? – спросил он озадаченно.
– Эти пистолеты плохо стреляют! – Я указал на его оружие.
– Почему?
– Потому что я лучше стреляю! – Одновременно в моей руке появился револьвер, направленный на арнаута.
Я был достаточно знаком с жестокостью этих арнаутских солдат, чтобы самому легкомысленно относиться даже к такому простому случаю. Арнаут не ставит жизнь другого человека ни в грош. Он спокойно укладывает человека из-за глотка воды и склоняет затем с тем же спокойствием собственную голову под топор палача. Мы оскорбили этого хаваса, значит, он способен на выстрел. Тем не менее он отнял руку от пистолета и удивленно спросил:
– Ты говоришь на албанском?
– Как слышишь.
– Ты албанец?
– Нет.
– Кто же еще?
– Я немец, но умею разговаривать с такими, как ты.
– Ты только немец? Не маджар, не рус, не серб, не туркчин? Катись к дьяволу!
Он молниеносно поднял пистолет и спустил курок. Не следи я за стволом его оружия, эта пуля прошила бы мою голову, но я пригнулся, и пуля просвистела мимо. Прежде чем он смог выстрелить во второй раз, я подсек его и прижал руки к телу.
– Мне его застрелить, сиди? – спросил Халеф.
– Нет. Вяжите его.
Чтобы завести ему руки назад, мне нужно было на миг их отпустить. Это он и использовал, вырвался и рванул в сторону. В следующий момент он исчез между деревьями, разделяющими дома. Все, кто был рядом, поспешили вслед, но скоро вернулись ни с чем. Выстрел же привлек внимание остальных.
– Кто стрелял, сэр? – спросил Линдсей.
– Ваш хавас.
– В кого?
– В меня.
– O-o! Ужас! Почему?
– Из мести.
– Настоящий арнаут! Он попал?
– Нет.
– Его застрелят, сэр, тотчас же!
– Он убежал.
– Well! Пусть бежит! Нет вреда!
В этом он был, по меньшей мере, прав. Арнаут в меня не попал, зачем же жаждать крови? Назад он наверняка не вернется, и коварного нападения также, очевидно, не следовало опасаться. Теперь англичанину не нужен был ни драгоман, ни арнаут, ведь он меня нашел, поэтому первому заплатили за службу и отпустили с указанием, что он может покинуть завтра утром Спандаре и вернуться в Мосул.
Оставшееся вечернее время мы провели в живой беседе с курдами, закончившейся танцем. Его специально устроили для нас. Во дворе четырехугольной формы, окруженном низкой крышей, собрались все присутствовавшие мужчины. Здесь они лежали, сидели на корточках, а то и стояли, опустившись на колени, в живописных позах, в то время как примерно два десятка женщин собирались во дворе для танца.
Они образовали двойной круг, в середине стоял один танцор, размахивающий копьем. Оркестр состоял из флейты, какого-то подобия скрипки и двух тамбуринов. Танцор дал знак, что можно начинать, громким криком. Его искусство танцевать состояло из разнообразнейших движений рук и ног, которые он делал, не сдвигаясь с места.
Женский круг подражал его движениям. Я не заметил, что в основу этого танца положили какую-то мысль или идею, тем не менее, эти женщины, двигающиеся при неясном факельном освещении, с их угловатыми тюрбанными шапками, с которых падали вниз длинные, через спину завязанные паранджи, представляли собою любопытное зрелище.
По окончании этого простого танца мужчины выразили свое удовольствие громким бормотанием, я же вытащил браслет и вызвал к себе наверх дочь начальника, прислуживавшую мне при еде и находившуюся сейчас среди танцовщиц. Браслет был из желтых стеклышек и почти неотличим от дымчатого, полупрозрачного янтаря, который на Востоке так редок, любим и дорог. У немецкого ювелира я заплатил бы за него от 50 до 70 пфеннигов, здесь же я мог доставить человеку радость, которую оценят гораздо дороже.
Девушка подошла ближе. Все мужчины слышали, что я захотел ее увидеть, и знали – речь идет о вознаграждении. Я должен был постараться не посрамить своих воспитателей, обучавших меня восточной вежливости.
– О, подойди, ты, любимейшая из дочерей курдов-мисури! На твоих щеках сверкает отблеск зари, твой лик так же мил, как и сумбула, чашечка гиацинта. Твои длинные кудри благоухают, как аромат цветов, а твой голос звучит как пение соловья. Ты дитя гостеприимного радушия, дочь героя и станешь невестой мудрого курда и смелого воина. Твои руки и ноги обрадовали меня так же, как капля воды, приносящая утешение жаждущему. Возьми этот браслет и вспоминай меня, когда будешь его надевать!
Она покраснела от радости и смущения и не знала, что отвечать.
– Я принадлежу тебе, о повелитель! – шепнула наконец она одними губами.
Это распространенное приветствие курдских женщин и девушек по отношению к благородному мужчине. Староста был так обрадован тем, что его дочь наградили, что он даже забыл о восточной сдержанности и потребовал дать ему подарок, чтобы его получше рассмотреть.
– О как чудесно, как дорого! – воскликнул он и дал посмотреть браслет другим.
Браслет пошел по рукам.
– Это янтарь, такой отличный, роскошный янтарь, какой и султан не носит на своей трубке! Моя дочь, твой отец не может сделать тебе такие подарки к свадьбе, какие тебе дал этот эмир. Его рот испускает мудрость, с волос его бороды сочится доброта. Спроси его, разрешит ли он тебе его поблагодарить, как дочь благодарит своего отца?
Она покраснела еще больше, чем прежде, тем не менее, спросила:
– Ты мне позволишь, господин?
– Позволяю.
Я сидел на полу, поэтому она ко мне наклонилась и поцеловала меня в губы и в обе щеки. После этого она спешно ушла. Я не удивился такому способу выражения благодарности, поскольку хорошо знал, что курдским девушкам разрешено приветствовать поцелуем даже просто знакомых.
По отношению же к вышестоящему такое поведение могло быть расценено как оскорбление. Поэтому, собственно, я удвоил мою доброту, позволив этот поцелуй. Это тут же отметил и староста.
– Эмир, твоя милость озаряет наш дом, как свет солнца согревает землю. Ты щедро наградил мою дочь, чтобы она тебя вспоминала, так позволь, чтобы и я одарил тебя, чтобы ты не забыл Спандаре.
Он склонился над краем крыши и выкрикнул во двор слово «доян», то есть «сокол». Сразу раздался радостный лай, открыли какую-то дверь, и я заметил, что стоящие внизу освобождали дорогу какому-то псу, чтобы он смог по лестнице добраться к нам наверх. Миг спустя пес уже ласкался со старостой. Это была одна из тех самых ценных, желто-серых и необычайно больших и сильных борзых, которых в Индии, Персии, Туркестане и вплоть до Сибири называют слюги. Курды именуют эту редкую породу тази. Она настигает самую быструю газель, нагоняет порой даже дикого осла и джигеттая – кулана, мчащегося со скоростью ветра, не боится ни пантеры, ни медведя. Я должен сознаться, вид этого зверя восхитил меня безмерно. Он как пес был так же драгоценен, как мой вороной заслуживал этой оценки, будучи лошадью.
– Эмир, – сказал мне начальник, – собаки курдов-мисури знамениты далеко за пределами наших гор. Я воспитал несколько псов, которыми гордился, но ни один не сравнится с этим. Он твой!
– Староста, этот дар настолько ценен, что я не могу его принять, – отвечал я ему.
– Ты хочешь меня обидеть? – спросил он меня мрачно.
– Нет, этого я не хочу, – отступил я, – я желал только сказать, что твоя доброта больше моей. Позволь мне тогда принять пса, но разреши мне также дать тебе эту флягу!
– Что это? Персидское благовоние?
– Нет, я ее купил возле бейталлы[35] в священном городе Мекке, и в ней вода из колодца Земзем.
Я снял ее с шеи и передал ему. Он был так поражен, что не смог даже взять ее. Я положил ее ему на колени.
– О, эмир, что ты делаешь! – выдохнул он наконец. – Ты принес в мой дом самый великий дар, какой Аллах только дал земле. Ты серьезно мне ее даришь?
– Бери ее, я охотно дарю ее тебе!
– Да будь благословенна твоя рука, и да пребывает постоянно счастье на твоей тропе. Подойдите сюда, люди, и дотроньтесь до фляги, чтобы доброта великого эмира смогла и вас осчастливить.
Фляга пошла по рукам. Большей радости и быть не могло. Когда восторги начальника улеглись, он обернулся ко мне:
– Господин, теперь этот пес твой, плюнь ему три раза в рот и возьми его сегодня под свою одежду, когда пойдешь спать, тогда он тебя никогда не покинет!
Англичанин все это наблюдал, не совсем понимая происходящее. Он спросил меня:
– Земзем раздарил, мистер?
– Да.
– И правильно! Вода есть вода!
– А знаете, что я за это получил? Эту собаку!
– Как? Что? Невозможно!
– Почему нет?
– Слишком драгоценна. Знать собаки! Этот стоит пятьдесят фунтов стерлингов.
– Еще больше. Тем не менее он принадлежит мне.
– Почему?
– Потому что я подарил дочери местного начальника браслет.
– Ужасный парень! Колоссальное счастье! Сперва лошадь от Мохаммеда Эмина, совсем не заплатить, а теперь борзая! Я несчастен напротив. Ни одного крылатого быка не нашел. Ужасно!
Мохаммед тоже восторгался псом, и я даже думаю, что он немного завидовал мне. Да, нужно сознаться, мне везло. Незадолго до того, как идти спать, я отправился проведать лошадей. Там меня нашел староста.
– Эмир, – сказал он негромко, – можно я спрошу?
– Говори.
– Ты едешь в Амадию?
– Да.
– И еще дальше?
– Пока не знаю.
– Здесь кроется какая-то тайна?
– Ты так думаешь?
– Я предполагаю.
– Почему?
– С тобою араб, он не совсем осторожен. Он откинул рукав своего одеяния, и я увидел татуировку на его руке. Он враг курдов и враг мутасаррыфа, он из хаддединов. Я не ошибся?
– Он враг мутасаррыфа, но не курдов.
Этот человек был честен, я не мог лгать ему. Во всяком случае, будет лучше довериться ему, чем сказать неправду, которой он не поверит.
– Арабы – постоянные враги курдов, но он твой друг и мой гость, я не выдам его. Я знаю, что ему надо в Амадии!
– Скажи что?
– Много дней тому назад воины мутасаррыфа проводили здесь пленного араба. Они останавливались у меня. Это был сын шейха хаддединов, он должен содержаться под стражей в Амадии. Он был похож на твоего спутника, как сын на отца.
– Такое часто случается, разные люди бывают необычайно схожи.
– Я знаю это и не хочу выспрашивать у тебя твою тайну, только одно хочу сказать: будешь возвращаться из Амадии, останавливайся у меня, днем или ночью, тайно или открыто. Я приму тебя даже с тем молодым арабом, о котором я говорил.
– Спасибо тебе!
– Ты не должен благодарить. Ты дал мне воду священного Земзема. Я защищу тебя в любой беде и опасности. Если же твоя дорога проляжет в другом направлении, ты должен исполнить одну мою просьбу. В долине Бервари лежит замок Гумри. Там живет сын знаменитого Абд эль-Суммит-бея. Одна из моих дочерей – его жена. Передай им мой привет. Я дам тебе один знак, по которому они узнают, что ты мой друг.
– Я сделаю это.
– Поведай ему любую свою сердечную просьбу, они охотно ее исполнят, ибо ни один добрый и честный курд не любит турок и мосульского мутасаррыфа.
Он вошел в дом. Я знал, чего добивался этот честный человек. Он догадался, что мы намереваемся сделать, и хотел оказаться мне полезным. Теперь я пошел спать, взяв с собой борзую. Проснувшись на другое утро, мы узнали, что драгоман англичанина уже покинул Спандаре. Он пошел дорогой на Бебози.
Я спал с Мохаммедом Эмином в одних покоях, англичанин же получил другую комнату. Утром, когда он к нам вошел, то был встречен звонким хохотом. Трудно себе представить тот вид, который был у доброго мистера Линдсея. С шеи до ног он был полностью одет в черные и красные цвета, правда, не полностью в клетку, а на высокой и острой голове сидела курдская шапка, как перевернутый мешок из-под кофе, с нее свисали длинные ленты, как щупальца осьминога.
– Доброе утро! Почему смеяться? – серьезно спросил он.
– От вашего чрезвычайно забавного вида, сэр.
– Это радует меня!
– Что у вас под мышкой?
– Здесь? Хм! Пакет, я думаю!
– Это и я вижу. Я имею в виду, что в нем?
– Моя шляпная коробка.
– А!
– Туда я положил шляпу, гамаши и сапоги.
– Все это вы можете оставить здесь!
– Здесь? Почему?
– Вы хотите тащить с собой эти бесполезные пустяки?
– Бесполезные? Пустяки? Ужасно! Понадобятся они мне все-таки опять!
– Но не сразу, наверное.
– Мы вернемся сюда?
– Вряд ли.
– Ну вот! Коробка едет со мной! Само собой!
Широкое одеяние болталось на его тощем теле, как старое полотенце, повешенное на чучело. Но это его отнюдь не беспокоило. Он величественно занял место около меня и сказал победно:
– Теперь я курд!
– Настоящий и правоверный!
– Чудесно! Отлично! Роскошное приключение.
– Только одного еще недостает.
– Чего же?
– Вы не умеете говорить по-курдски.
– Может, научиться?
– Этого нельзя сделать так быстро, и, если вы не хотите нам навредить, вы вынуждены принять одно из двух возможных решений.
– Какие это решения?
– Или вы немы…
– Нем? Глух? Отвратительно! Не пойдет!
– Да, немы, даже глухонемы.
– Сэр, вы сошли с ума!
– Спасибо! Тем не менее или вы притворяетесь немым, или даете обет.
– Хорошо! Недурно! Буду дать обет! С какого времени он действует?
– Сразу же после того, как покинем Спандаре.
– Отлично! Согласен!
После утреннего кофе нас снабдили еще питанием на дорогу, и затем мы взобрались на своих коней, простившись со всеми домочадцами и со всеми собравшимися, кроме самого хозяина. Староста же заранее приказал седлать коня, чтобы проводить нас немного.
За Спандаре была очень тягостная дорога, ведущая нас к горам Тура-Гара. Нужно было иметь ноги серны, чтобы пройти по этой скалистой тропе, но нам удалось без особого затруднения добраться до вершин. Здесь староста остановил свою лошадь, достал из седельной сумки пакет и сказал:
– Возьми это и передай мужу моей дочери, если ты, конечно, доберешься в Гумри. Я обещал ей персидский платок, а ее мужу для его лошади уздечку, такую, как у курдов из Пир-Мани. Передаешь им эти вещи, и они узнают, что ты мой друг и брат, и примут тебя так же, как если б это был я. Но ради твоего же блага я желаю тем не менее, чтобы ты еще раз снова ко мне вернулся. – Он указал на следовавшего за нами всадника. – Этот человек возвратит мне костюм этого чужестранца. Ему ты можешь отдать пакет, если не сможешь поехать в Гумри. А теперь расстаемся! Алейкум салам ва рахмет алла! Да пребудут с тобою мир и милосердие!
Мы крепко обнялись. Он подал и другую руку и поехал обратно.
Глава 3
– Мы оба будем молчать, и я, и мой посланец!
Принесли ужин для англичанина – то, что мы не доели; остаткам, правда, был придан новый вид. Англичанин, как оказалось, был настолько голоден и ел с таким аппетитом, что мы не успели заметить, как между его длинными, широкими, желтыми, блестящими зубами исчезла большая часть блюд. Я с удовлетворением увидел, что ему подали и то маленькое жаркое, принятое мною за голубей. Англичанин не оставил на тарелке ни малейшей косточки, съел все. Потом, между прочим, ему еще подали деревянную, изящно сделанную тарелку, где лежало милое блюдо, имевшее форму бифштекса и испускавшее такое благовоние, что у меня самого снова разгорелся аппетит, хотя я уже довольно обильно поужинал против моей обычной привычки. Я был бы не я, если бы не поинтересовался, что это такое.
– Сидна, что это за красивое блюдо? – спросил я женщину, обслуживающую англичанина.
– Это чекирдже – саранча.
– Как это готовят?
– Саранчу жарят, размельчают и кладут в землю до появления запаха. После этого я жарю это тесто в оливковом масле.
Тоже недурно! Я задумал непременно донести этот крайне важный рецепт до моего доброго мистера Fowling bulls.
В то время, когда он еще ел, я сошел вниз, чтобы посмотреть на лошадей. Они были в хорошем состоянии. Около них стояли Халеф, драгоман[34], болюк-эмини и арнаут, оживленно споря, спор они, правда, тут же оборвали при моем появлении.
– В чем дело, Халеф? – спросил я.
Он указал на арнаута.
– Этот человек позорит твое имя, сиди. Он грозил убить тебя и меня за то, что я по твоему приказу бросил его на землю.
– Пусть он болтает! Сделать он ничего не сделает.
Тут арнаут положил руку на пистолет и закричал:
– Заткнись, парень! Или ты хочешь встретиться со своим слугой в джехенне уже сегодня?
– Успокойся, пес! Ты просто слеп! – отвечал я ему по-албански. – Разве ты не видишь опасности, которой себя подвергаешь?
– Какой? – спросил он озадаченно.
– Эти пистолеты плохо стреляют! – Я указал на его оружие.
– Почему?
– Потому что я лучше стреляю! – Одновременно в моей руке появился револьвер, направленный на арнаута.
Я был достаточно знаком с жестокостью этих арнаутских солдат, чтобы самому легкомысленно относиться даже к такому простому случаю. Арнаут не ставит жизнь другого человека ни в грош. Он спокойно укладывает человека из-за глотка воды и склоняет затем с тем же спокойствием собственную голову под топор палача. Мы оскорбили этого хаваса, значит, он способен на выстрел. Тем не менее он отнял руку от пистолета и удивленно спросил:
– Ты говоришь на албанском?
– Как слышишь.
– Ты албанец?
– Нет.
– Кто же еще?
– Я немец, но умею разговаривать с такими, как ты.
– Ты только немец? Не маджар, не рус, не серб, не туркчин? Катись к дьяволу!
Он молниеносно поднял пистолет и спустил курок. Не следи я за стволом его оружия, эта пуля прошила бы мою голову, но я пригнулся, и пуля просвистела мимо. Прежде чем он смог выстрелить во второй раз, я подсек его и прижал руки к телу.
– Мне его застрелить, сиди? – спросил Халеф.
– Нет. Вяжите его.
Чтобы завести ему руки назад, мне нужно было на миг их отпустить. Это он и использовал, вырвался и рванул в сторону. В следующий момент он исчез между деревьями, разделяющими дома. Все, кто был рядом, поспешили вслед, но скоро вернулись ни с чем. Выстрел же привлек внимание остальных.
– Кто стрелял, сэр? – спросил Линдсей.
– Ваш хавас.
– В кого?
– В меня.
– O-o! Ужас! Почему?
– Из мести.
– Настоящий арнаут! Он попал?
– Нет.
– Его застрелят, сэр, тотчас же!
– Он убежал.
– Well! Пусть бежит! Нет вреда!
В этом он был, по меньшей мере, прав. Арнаут в меня не попал, зачем же жаждать крови? Назад он наверняка не вернется, и коварного нападения также, очевидно, не следовало опасаться. Теперь англичанину не нужен был ни драгоман, ни арнаут, ведь он меня нашел, поэтому первому заплатили за службу и отпустили с указанием, что он может покинуть завтра утром Спандаре и вернуться в Мосул.
Оставшееся вечернее время мы провели в живой беседе с курдами, закончившейся танцем. Его специально устроили для нас. Во дворе четырехугольной формы, окруженном низкой крышей, собрались все присутствовавшие мужчины. Здесь они лежали, сидели на корточках, а то и стояли, опустившись на колени, в живописных позах, в то время как примерно два десятка женщин собирались во дворе для танца.
Они образовали двойной круг, в середине стоял один танцор, размахивающий копьем. Оркестр состоял из флейты, какого-то подобия скрипки и двух тамбуринов. Танцор дал знак, что можно начинать, громким криком. Его искусство танцевать состояло из разнообразнейших движений рук и ног, которые он делал, не сдвигаясь с места.
Женский круг подражал его движениям. Я не заметил, что в основу этого танца положили какую-то мысль или идею, тем не менее, эти женщины, двигающиеся при неясном факельном освещении, с их угловатыми тюрбанными шапками, с которых падали вниз длинные, через спину завязанные паранджи, представляли собою любопытное зрелище.
По окончании этого простого танца мужчины выразили свое удовольствие громким бормотанием, я же вытащил браслет и вызвал к себе наверх дочь начальника, прислуживавшую мне при еде и находившуюся сейчас среди танцовщиц. Браслет был из желтых стеклышек и почти неотличим от дымчатого, полупрозрачного янтаря, который на Востоке так редок, любим и дорог. У немецкого ювелира я заплатил бы за него от 50 до 70 пфеннигов, здесь же я мог доставить человеку радость, которую оценят гораздо дороже.
Девушка подошла ближе. Все мужчины слышали, что я захотел ее увидеть, и знали – речь идет о вознаграждении. Я должен был постараться не посрамить своих воспитателей, обучавших меня восточной вежливости.
– О, подойди, ты, любимейшая из дочерей курдов-мисури! На твоих щеках сверкает отблеск зари, твой лик так же мил, как и сумбула, чашечка гиацинта. Твои длинные кудри благоухают, как аромат цветов, а твой голос звучит как пение соловья. Ты дитя гостеприимного радушия, дочь героя и станешь невестой мудрого курда и смелого воина. Твои руки и ноги обрадовали меня так же, как капля воды, приносящая утешение жаждущему. Возьми этот браслет и вспоминай меня, когда будешь его надевать!
Она покраснела от радости и смущения и не знала, что отвечать.
– Я принадлежу тебе, о повелитель! – шепнула наконец она одними губами.
Это распространенное приветствие курдских женщин и девушек по отношению к благородному мужчине. Староста был так обрадован тем, что его дочь наградили, что он даже забыл о восточной сдержанности и потребовал дать ему подарок, чтобы его получше рассмотреть.
– О как чудесно, как дорого! – воскликнул он и дал посмотреть браслет другим.
Браслет пошел по рукам.
– Это янтарь, такой отличный, роскошный янтарь, какой и султан не носит на своей трубке! Моя дочь, твой отец не может сделать тебе такие подарки к свадьбе, какие тебе дал этот эмир. Его рот испускает мудрость, с волос его бороды сочится доброта. Спроси его, разрешит ли он тебе его поблагодарить, как дочь благодарит своего отца?
Она покраснела еще больше, чем прежде, тем не менее, спросила:
– Ты мне позволишь, господин?
– Позволяю.
Я сидел на полу, поэтому она ко мне наклонилась и поцеловала меня в губы и в обе щеки. После этого она спешно ушла. Я не удивился такому способу выражения благодарности, поскольку хорошо знал, что курдским девушкам разрешено приветствовать поцелуем даже просто знакомых.
По отношению же к вышестоящему такое поведение могло быть расценено как оскорбление. Поэтому, собственно, я удвоил мою доброту, позволив этот поцелуй. Это тут же отметил и староста.
– Эмир, твоя милость озаряет наш дом, как свет солнца согревает землю. Ты щедро наградил мою дочь, чтобы она тебя вспоминала, так позволь, чтобы и я одарил тебя, чтобы ты не забыл Спандаре.
Он склонился над краем крыши и выкрикнул во двор слово «доян», то есть «сокол». Сразу раздался радостный лай, открыли какую-то дверь, и я заметил, что стоящие внизу освобождали дорогу какому-то псу, чтобы он смог по лестнице добраться к нам наверх. Миг спустя пес уже ласкался со старостой. Это была одна из тех самых ценных, желто-серых и необычайно больших и сильных борзых, которых в Индии, Персии, Туркестане и вплоть до Сибири называют слюги. Курды именуют эту редкую породу тази. Она настигает самую быструю газель, нагоняет порой даже дикого осла и джигеттая – кулана, мчащегося со скоростью ветра, не боится ни пантеры, ни медведя. Я должен сознаться, вид этого зверя восхитил меня безмерно. Он как пес был так же драгоценен, как мой вороной заслуживал этой оценки, будучи лошадью.
– Эмир, – сказал мне начальник, – собаки курдов-мисури знамениты далеко за пределами наших гор. Я воспитал несколько псов, которыми гордился, но ни один не сравнится с этим. Он твой!
– Староста, этот дар настолько ценен, что я не могу его принять, – отвечал я ему.
– Ты хочешь меня обидеть? – спросил он меня мрачно.
– Нет, этого я не хочу, – отступил я, – я желал только сказать, что твоя доброта больше моей. Позволь мне тогда принять пса, но разреши мне также дать тебе эту флягу!
– Что это? Персидское благовоние?
– Нет, я ее купил возле бейталлы[35] в священном городе Мекке, и в ней вода из колодца Земзем.
Я снял ее с шеи и передал ему. Он был так поражен, что не смог даже взять ее. Я положил ее ему на колени.
– О, эмир, что ты делаешь! – выдохнул он наконец. – Ты принес в мой дом самый великий дар, какой Аллах только дал земле. Ты серьезно мне ее даришь?
– Бери ее, я охотно дарю ее тебе!
– Да будь благословенна твоя рука, и да пребывает постоянно счастье на твоей тропе. Подойдите сюда, люди, и дотроньтесь до фляги, чтобы доброта великого эмира смогла и вас осчастливить.
Фляга пошла по рукам. Большей радости и быть не могло. Когда восторги начальника улеглись, он обернулся ко мне:
– Господин, теперь этот пес твой, плюнь ему три раза в рот и возьми его сегодня под свою одежду, когда пойдешь спать, тогда он тебя никогда не покинет!
Англичанин все это наблюдал, не совсем понимая происходящее. Он спросил меня:
– Земзем раздарил, мистер?
– Да.
– И правильно! Вода есть вода!
– А знаете, что я за это получил? Эту собаку!
– Как? Что? Невозможно!
– Почему нет?
– Слишком драгоценна. Знать собаки! Этот стоит пятьдесят фунтов стерлингов.
– Еще больше. Тем не менее он принадлежит мне.
– Почему?
– Потому что я подарил дочери местного начальника браслет.
– Ужасный парень! Колоссальное счастье! Сперва лошадь от Мохаммеда Эмина, совсем не заплатить, а теперь борзая! Я несчастен напротив. Ни одного крылатого быка не нашел. Ужасно!
Мохаммед тоже восторгался псом, и я даже думаю, что он немного завидовал мне. Да, нужно сознаться, мне везло. Незадолго до того, как идти спать, я отправился проведать лошадей. Там меня нашел староста.
– Эмир, – сказал он негромко, – можно я спрошу?
– Говори.
– Ты едешь в Амадию?
– Да.
– И еще дальше?
– Пока не знаю.
– Здесь кроется какая-то тайна?
– Ты так думаешь?
– Я предполагаю.
– Почему?
– С тобою араб, он не совсем осторожен. Он откинул рукав своего одеяния, и я увидел татуировку на его руке. Он враг курдов и враг мутасаррыфа, он из хаддединов. Я не ошибся?
– Он враг мутасаррыфа, но не курдов.
Этот человек был честен, я не мог лгать ему. Во всяком случае, будет лучше довериться ему, чем сказать неправду, которой он не поверит.
– Арабы – постоянные враги курдов, но он твой друг и мой гость, я не выдам его. Я знаю, что ему надо в Амадии!
– Скажи что?
– Много дней тому назад воины мутасаррыфа проводили здесь пленного араба. Они останавливались у меня. Это был сын шейха хаддединов, он должен содержаться под стражей в Амадии. Он был похож на твоего спутника, как сын на отца.
– Такое часто случается, разные люди бывают необычайно схожи.
– Я знаю это и не хочу выспрашивать у тебя твою тайну, только одно хочу сказать: будешь возвращаться из Амадии, останавливайся у меня, днем или ночью, тайно или открыто. Я приму тебя даже с тем молодым арабом, о котором я говорил.
– Спасибо тебе!
– Ты не должен благодарить. Ты дал мне воду священного Земзема. Я защищу тебя в любой беде и опасности. Если же твоя дорога проляжет в другом направлении, ты должен исполнить одну мою просьбу. В долине Бервари лежит замок Гумри. Там живет сын знаменитого Абд эль-Суммит-бея. Одна из моих дочерей – его жена. Передай им мой привет. Я дам тебе один знак, по которому они узнают, что ты мой друг.
– Я сделаю это.
– Поведай ему любую свою сердечную просьбу, они охотно ее исполнят, ибо ни один добрый и честный курд не любит турок и мосульского мутасаррыфа.
Он вошел в дом. Я знал, чего добивался этот честный человек. Он догадался, что мы намереваемся сделать, и хотел оказаться мне полезным. Теперь я пошел спать, взяв с собой борзую. Проснувшись на другое утро, мы узнали, что драгоман англичанина уже покинул Спандаре. Он пошел дорогой на Бебози.
Я спал с Мохаммедом Эмином в одних покоях, англичанин же получил другую комнату. Утром, когда он к нам вошел, то был встречен звонким хохотом. Трудно себе представить тот вид, который был у доброго мистера Линдсея. С шеи до ног он был полностью одет в черные и красные цвета, правда, не полностью в клетку, а на высокой и острой голове сидела курдская шапка, как перевернутый мешок из-под кофе, с нее свисали длинные ленты, как щупальца осьминога.
– Доброе утро! Почему смеяться? – серьезно спросил он.
– От вашего чрезвычайно забавного вида, сэр.
– Это радует меня!
– Что у вас под мышкой?
– Здесь? Хм! Пакет, я думаю!
– Это и я вижу. Я имею в виду, что в нем?
– Моя шляпная коробка.
– А!
– Туда я положил шляпу, гамаши и сапоги.
– Все это вы можете оставить здесь!
– Здесь? Почему?
– Вы хотите тащить с собой эти бесполезные пустяки?
– Бесполезные? Пустяки? Ужасно! Понадобятся они мне все-таки опять!
– Но не сразу, наверное.
– Мы вернемся сюда?
– Вряд ли.
– Ну вот! Коробка едет со мной! Само собой!
Широкое одеяние болталось на его тощем теле, как старое полотенце, повешенное на чучело. Но это его отнюдь не беспокоило. Он величественно занял место около меня и сказал победно:
– Теперь я курд!
– Настоящий и правоверный!
– Чудесно! Отлично! Роскошное приключение.
– Только одного еще недостает.
– Чего же?
– Вы не умеете говорить по-курдски.
– Может, научиться?
– Этого нельзя сделать так быстро, и, если вы не хотите нам навредить, вы вынуждены принять одно из двух возможных решений.
– Какие это решения?
– Или вы немы…
– Нем? Глух? Отвратительно! Не пойдет!
– Да, немы, даже глухонемы.
– Сэр, вы сошли с ума!
– Спасибо! Тем не менее или вы притворяетесь немым, или даете обет.
– Хорошо! Недурно! Буду дать обет! С какого времени он действует?
– Сразу же после того, как покинем Спандаре.
– Отлично! Согласен!
После утреннего кофе нас снабдили еще питанием на дорогу, и затем мы взобрались на своих коней, простившись со всеми домочадцами и со всеми собравшимися, кроме самого хозяина. Староста же заранее приказал седлать коня, чтобы проводить нас немного.
За Спандаре была очень тягостная дорога, ведущая нас к горам Тура-Гара. Нужно было иметь ноги серны, чтобы пройти по этой скалистой тропе, но нам удалось без особого затруднения добраться до вершин. Здесь староста остановил свою лошадь, достал из седельной сумки пакет и сказал:
– Возьми это и передай мужу моей дочери, если ты, конечно, доберешься в Гумри. Я обещал ей персидский платок, а ее мужу для его лошади уздечку, такую, как у курдов из Пир-Мани. Передаешь им эти вещи, и они узнают, что ты мой друг и брат, и примут тебя так же, как если б это был я. Но ради твоего же блага я желаю тем не менее, чтобы ты еще раз снова ко мне вернулся. – Он указал на следовавшего за нами всадника. – Этот человек возвратит мне костюм этого чужестранца. Ему ты можешь отдать пакет, если не сможешь поехать в Гумри. А теперь расстаемся! Алейкум салам ва рахмет алла! Да пребудут с тобою мир и милосердие!
Мы крепко обнялись. Он подал и другую руку и поехал обратно.
Глава 3
В КРЕПОСТИ
По долине, в которой было очень много дубов, так напоминавших мне мою родину, спешили мы навстречу нашей цели.
– Можно говорить? – тихо спросил меня Линдсей.
– Да. Ведь нас сейчас никто не слышит.
– А курд, следующий за нами?
– Не обращай на него внимания.
– Well! Деревня называется Спандаре?
– Да.
– Как вам там понравилось?
– Весьма и весьма. А вам, сэр?
– Роскошно! Хороший хозяин, добрая хозяйка, приличная еда, красивый танец, великолепный пес!
Произнося последние слова, он взглянул на бежавшую рядом с моей лошадью борзую. Из осторожности я привязал ее веревкой к стремени. Кстати, собака уже подружилась с лошадью и, казалось, уяснила четко, кто стал ее хозяином. Она внимательно поглядывала на меня снизу вверх своими большими, умными глазами.
– Да, – отвечал я. – Все было прекрасно, в особенности еда.
– Отлично! Даже голубь и бифштекс!
– Хм! Вы в самом деле полагаете, что это был голубь?
– Нет? Не голубь? Все равно это был голубь, я знаю!
– Не голубь!
– А что же?
– Это зверь, которого зоологи прозвали латинским именем Vespertilio murinus, или myotis[36]. Я не зоолог и не знаю латинского языка! Обычно этого «голубя» называют «летучая мышь».
– Летучая…
Он запнулся на этом слове и в ужасе раскрыл широко рот. Даже нос от этого пострадал – его кончик побелел.
– Да, это была летучая мышь. Вы съели летучую мышь.
Он остановил лошадь и уставился в небо. Наконец я услышал громкий щелчок: рот снова закрылся, и мне стало ясно, что к англичанину вернулась способность облекать свои мысли в слова.
– …мышь!
Этим маленьким словом он завершил начатое словосочетание. Затем он наклонился ко мне, свесившись с лошади, и схватил меня за локоть.
– Сэр!
– Что?
– Не забывайте о почтении, должном оказываться каждому джентльмену!
– Я был недостаточно почтителен к вам?
– И весьма, скажу я вам!
– Насколько?
– Как можете вы утверждать, что сэр Дэвид ест летучих мышей!
– Летучих мышей? Я говорил лишь об одной.
– Все равно! Одна или несколько, это все равно оскорбление. Я требую удовлетворения, сатисфакции! Well!
– Считайте, она у вас уже есть!
– У меня? Как это?
– Вы получите сатисфакцию, которая вас полностью удовлетворит.
– Какую? Не знаю никакой.
– Я тоже ел летучую мышь, как и Мохаммед Эмин.
– Тоже? Вы и он? A-a!
– Да, я также принял ее за голубя. Когда же я поинтересовался, мне сказали, что это была летучая мышь.
– У летучей мыши же есть кожица.
– Срезали.
– Значит, все это на самом деле правда?
– На самом деле.
– Не шутка, не розыгрыш?
– Всерьез.
– Ужас! О-о! Получу колики, холеру, тиф! О-о!
Он скривил такую мину, что ему нельзя было не посочувствовать.
– Вам плохо, сэр?
– Очень! Yes!
– Могу я помочь?
– Чем же?
– Гомеопатическим средством.
– У вас оно есть? Мне становится действительно дурно!
– Какое средство?
– Симилиа симилибус.
– Опять зоология, латынь?
– Да, латынь: подобное подобным. А по зоологически это саранча.
– Что?
– Да, саранча.
– Против дурноты? Мне нужно ее съесть?
– Вы не должны ее есть, вы ее уже съели.
– Я ее уже… Я?
– Да.
– Глупости! Невозможно! Когда?
– Вчера вечером.
– A-a! Объяснитесь!
– Вы сказали, что бифштекс оказался очень хорошим.
– Очень! Невероятно хорошим! Well!
– Это был не бифштекс.
– Не бифштекс? Я англичанин! Был бифштекс!
– Не было! Я спрашивал!
– А что же было?
– Поджаренная в оливковом масле саранча. Мы называем этих деликатесных прыгунов соломенными лошадьми.
– Соломенными…
Снова, как и прежде, слово застряло у него в горле, но в этот раз он совладал с собой и крепко сжал губы.
– …лошадьми!
– Да, вы ели соломенных лошадей.
– A-a! Ужасно! Но я их не распробовал!
– Разве вы знаете, как они выглядят?
Он сделал руками и ногами движение, как будто хотел повернуться на лошади вокруг собственной оси.
– Нет, никогда не видел.
– Я уверяю вас, это была действительно саранча. Ее жарят и растирают, потом кладут в землю до получения ею особого вкуса, как говорят французы haut gout[37], и тушат в оливковом масле. Я попросил уже этот рецепт у жены старосты и точно знаю, что говорю.
– Ужас! У меня ведь будут желудочные колики!..
– Вы удовлетворены моей сатисфакцией?
– И вы тоже ели кузнечиков?
– Нет.
– Нет? Почему нет?
– Мне их не подавали.
– Только мне?
– Только вам одному, наверное, это почетная награда вам, сэр!
– А вы знали?
– Сначала нет, но, когда вы ели, я спросил.
– Почему же вы не сказали мне сразу?
– Вы же наверняка что-нибудь такое сделали бы, что оскорбило бы нашего хозяина.
– Мистер, я протестую! Это же коварство! Злодейство! Злорадство! Подерусь с вами, буду боксировать или…
Он прервал речь, ибо раздался выстрел и пуля вырвала клочок ткани из моего тюрбана.
– Быстро на землю и спрячьтесь за лошадьми! – приказал я.
Одновременно я спрыгнул с коня. Спешил я не напрасно: раздался второй выстрел, и пуля просвистела прямо надо мной. Одним движением я отцепил поводок от ошейника собаки:
– Взять!
Пес издал короткий тявкающий звук, будто хотел сказать, что он меня понял, и стрелою помчался в кустарник.
Мы находились в ущелье, склоны которого густо поросли молодыми дубами. Даже пробираться сквозь них было опасно, можно было бы попасть под пули противника. Защитившись корпусами наших лошадей, мы прислушались.
– Машалла! Кто это может быть? – спросил Мохаммед Эмин.
– Арнаут, – ответил я.
Тут мы услышали крик и следом за ним – громкий, призывный лай собаки.
– Доян взял его, – сказал я спокойно, насколько это было возможно в этой ситуации. – Болюк-эмини, иди туда и приведи его к нам!
– Аллах-иль-Аллах! Эмир, я не пойду, их там может быть десять или даже сто, и тогда я пропал!
– …и твой осел остался бы сиротою. Ты трус. Следи за лошадьми. Пошли!
Нам не пришлось долго продираться сквозь чащу. Я не ошибся – то был арнаут. Собака не стояла рядом, а лежала на нем в таком положении, которое заставило меня поразиться необычайнейшему уму Дояна. Арнаут успел вытащить кинжал, чтобы защититься им от собаки, так что псу нужно было решить несколько жизненно важных задач. Поэтому он потянул его вниз и так уложил на правую руку, что арнаут не мог ею двигать. При этом Доян удерживал его за шею зубами, хоть и легко, но все же так, что арнаут при малейшем движении оказался бы на том свете.
Сначала я отобрал у трусливого арнаута кинжал, затем вынул из-за пояса пистолет, – второй, уже отстрелянный, валялся на земле: арнаут уронил его при нападении собаки.
– Назад!
Услышав команду, пес отпустил его. Тот поднялся и схватился непроизвольно за шею. Я сказал ему:
– Слушай, ты хотел нас убить! Может быть, мне тоже убить тебя?
– Сиди, прикажи, и я повешу его! – попросил Халеф.
– К счастью, он ни в кого не попал. Отпустите его!
– Эмир, – сказал Мохаммед, – он дикий зверь.
– Он уже выстрелил в меня, но у него не будет возможности это повторить. Проваливай, подлец!
В мгновение ока тот исчез между кустами. Пес моментально рванулся за ним, но я его удержал.
– Сиди, нам нужно идти за ним. Он арнаут, а потому опасен для нас всегда.
– Опасен? В Амадии, что ли? Если он туда отправится, я подам на него в суд.
У Мохаммеда и у англичанина нашлось много веских возражений, но я уже повернул к лошадям и взобрался на своего вороного. Пес бежал за мною без зова. Я заметил, что мне не нужно его привязывать. Впоследствии это неоднократно подтвердилось.
К полудню мы добрались до маленькой деревни под названием Бебади, выглядевшей весьма убого, населенной, как мне показалось, несторианами. Мы сделали там короткий привал, и нам пришлось приложить немало усилий, прежде чем мы получили в дополнение к нашей еде по глотку шербета.
Теперь перед нами лежала кеглеобразная гора, на ней и находилась Амадия. Мы скоро до нее добрались. По левую и правую руку от дороги мимо нас проплывали сады, которые были достаточно ухожены; но сама местность уже с самого начала нам не понравилась. Мы проследовали сквозь ворота, которые наверняка когда-то совсем развалились и теперь были кое-как починены. Здесь же стояло несколько оборванных арнаутов, следивших за тем, чтобы никто не напал на город. Один из них ухватил за уздечку моего коня, другой – коня хаддедина.
– Можно говорить? – тихо спросил меня Линдсей.
– Да. Ведь нас сейчас никто не слышит.
– А курд, следующий за нами?
– Не обращай на него внимания.
– Well! Деревня называется Спандаре?
– Да.
– Как вам там понравилось?
– Весьма и весьма. А вам, сэр?
– Роскошно! Хороший хозяин, добрая хозяйка, приличная еда, красивый танец, великолепный пес!
Произнося последние слова, он взглянул на бежавшую рядом с моей лошадью борзую. Из осторожности я привязал ее веревкой к стремени. Кстати, собака уже подружилась с лошадью и, казалось, уяснила четко, кто стал ее хозяином. Она внимательно поглядывала на меня снизу вверх своими большими, умными глазами.
– Да, – отвечал я. – Все было прекрасно, в особенности еда.
– Отлично! Даже голубь и бифштекс!
– Хм! Вы в самом деле полагаете, что это был голубь?
– Нет? Не голубь? Все равно это был голубь, я знаю!
– Не голубь!
– А что же?
– Это зверь, которого зоологи прозвали латинским именем Vespertilio murinus, или myotis[36]. Я не зоолог и не знаю латинского языка! Обычно этого «голубя» называют «летучая мышь».
– Летучая…
Он запнулся на этом слове и в ужасе раскрыл широко рот. Даже нос от этого пострадал – его кончик побелел.
– Да, это была летучая мышь. Вы съели летучую мышь.
Он остановил лошадь и уставился в небо. Наконец я услышал громкий щелчок: рот снова закрылся, и мне стало ясно, что к англичанину вернулась способность облекать свои мысли в слова.
– …мышь!
Этим маленьким словом он завершил начатое словосочетание. Затем он наклонился ко мне, свесившись с лошади, и схватил меня за локоть.
– Сэр!
– Что?
– Не забывайте о почтении, должном оказываться каждому джентльмену!
– Я был недостаточно почтителен к вам?
– И весьма, скажу я вам!
– Насколько?
– Как можете вы утверждать, что сэр Дэвид ест летучих мышей!
– Летучих мышей? Я говорил лишь об одной.
– Все равно! Одна или несколько, это все равно оскорбление. Я требую удовлетворения, сатисфакции! Well!
– Считайте, она у вас уже есть!
– У меня? Как это?
– Вы получите сатисфакцию, которая вас полностью удовлетворит.
– Какую? Не знаю никакой.
– Я тоже ел летучую мышь, как и Мохаммед Эмин.
– Тоже? Вы и он? A-a!
– Да, я также принял ее за голубя. Когда же я поинтересовался, мне сказали, что это была летучая мышь.
– У летучей мыши же есть кожица.
– Срезали.
– Значит, все это на самом деле правда?
– На самом деле.
– Не шутка, не розыгрыш?
– Всерьез.
– Ужас! О-о! Получу колики, холеру, тиф! О-о!
Он скривил такую мину, что ему нельзя было не посочувствовать.
– Вам плохо, сэр?
– Очень! Yes!
– Могу я помочь?
– Чем же?
– Гомеопатическим средством.
– У вас оно есть? Мне становится действительно дурно!
– Какое средство?
– Симилиа симилибус.
– Опять зоология, латынь?
– Да, латынь: подобное подобным. А по зоологически это саранча.
– Что?
– Да, саранча.
– Против дурноты? Мне нужно ее съесть?
– Вы не должны ее есть, вы ее уже съели.
– Я ее уже… Я?
– Да.
– Глупости! Невозможно! Когда?
– Вчера вечером.
– A-a! Объяснитесь!
– Вы сказали, что бифштекс оказался очень хорошим.
– Очень! Невероятно хорошим! Well!
– Это был не бифштекс.
– Не бифштекс? Я англичанин! Был бифштекс!
– Не было! Я спрашивал!
– А что же было?
– Поджаренная в оливковом масле саранча. Мы называем этих деликатесных прыгунов соломенными лошадьми.
– Соломенными…
Снова, как и прежде, слово застряло у него в горле, но в этот раз он совладал с собой и крепко сжал губы.
– …лошадьми!
– Да, вы ели соломенных лошадей.
– A-a! Ужасно! Но я их не распробовал!
– Разве вы знаете, как они выглядят?
Он сделал руками и ногами движение, как будто хотел повернуться на лошади вокруг собственной оси.
– Нет, никогда не видел.
– Я уверяю вас, это была действительно саранча. Ее жарят и растирают, потом кладут в землю до получения ею особого вкуса, как говорят французы haut gout[37], и тушат в оливковом масле. Я попросил уже этот рецепт у жены старосты и точно знаю, что говорю.
– Ужас! У меня ведь будут желудочные колики!..
– Вы удовлетворены моей сатисфакцией?
– И вы тоже ели кузнечиков?
– Нет.
– Нет? Почему нет?
– Мне их не подавали.
– Только мне?
– Только вам одному, наверное, это почетная награда вам, сэр!
– А вы знали?
– Сначала нет, но, когда вы ели, я спросил.
– Почему же вы не сказали мне сразу?
– Вы же наверняка что-нибудь такое сделали бы, что оскорбило бы нашего хозяина.
– Мистер, я протестую! Это же коварство! Злодейство! Злорадство! Подерусь с вами, буду боксировать или…
Он прервал речь, ибо раздался выстрел и пуля вырвала клочок ткани из моего тюрбана.
– Быстро на землю и спрячьтесь за лошадьми! – приказал я.
Одновременно я спрыгнул с коня. Спешил я не напрасно: раздался второй выстрел, и пуля просвистела прямо надо мной. Одним движением я отцепил поводок от ошейника собаки:
– Взять!
Пес издал короткий тявкающий звук, будто хотел сказать, что он меня понял, и стрелою помчался в кустарник.
Мы находились в ущелье, склоны которого густо поросли молодыми дубами. Даже пробираться сквозь них было опасно, можно было бы попасть под пули противника. Защитившись корпусами наших лошадей, мы прислушались.
– Машалла! Кто это может быть? – спросил Мохаммед Эмин.
– Арнаут, – ответил я.
Тут мы услышали крик и следом за ним – громкий, призывный лай собаки.
– Доян взял его, – сказал я спокойно, насколько это было возможно в этой ситуации. – Болюк-эмини, иди туда и приведи его к нам!
– Аллах-иль-Аллах! Эмир, я не пойду, их там может быть десять или даже сто, и тогда я пропал!
– …и твой осел остался бы сиротою. Ты трус. Следи за лошадьми. Пошли!
Нам не пришлось долго продираться сквозь чащу. Я не ошибся – то был арнаут. Собака не стояла рядом, а лежала на нем в таком положении, которое заставило меня поразиться необычайнейшему уму Дояна. Арнаут успел вытащить кинжал, чтобы защититься им от собаки, так что псу нужно было решить несколько жизненно важных задач. Поэтому он потянул его вниз и так уложил на правую руку, что арнаут не мог ею двигать. При этом Доян удерживал его за шею зубами, хоть и легко, но все же так, что арнаут при малейшем движении оказался бы на том свете.
Сначала я отобрал у трусливого арнаута кинжал, затем вынул из-за пояса пистолет, – второй, уже отстрелянный, валялся на земле: арнаут уронил его при нападении собаки.
– Назад!
Услышав команду, пес отпустил его. Тот поднялся и схватился непроизвольно за шею. Я сказал ему:
– Слушай, ты хотел нас убить! Может быть, мне тоже убить тебя?
– Сиди, прикажи, и я повешу его! – попросил Халеф.
– К счастью, он ни в кого не попал. Отпустите его!
– Эмир, – сказал Мохаммед, – он дикий зверь.
– Он уже выстрелил в меня, но у него не будет возможности это повторить. Проваливай, подлец!
В мгновение ока тот исчез между кустами. Пес моментально рванулся за ним, но я его удержал.
– Сиди, нам нужно идти за ним. Он арнаут, а потому опасен для нас всегда.
– Опасен? В Амадии, что ли? Если он туда отправится, я подам на него в суд.
У Мохаммеда и у англичанина нашлось много веских возражений, но я уже повернул к лошадям и взобрался на своего вороного. Пес бежал за мною без зова. Я заметил, что мне не нужно его привязывать. Впоследствии это неоднократно подтвердилось.
К полудню мы добрались до маленькой деревни под названием Бебади, выглядевшей весьма убого, населенной, как мне показалось, несторианами. Мы сделали там короткий привал, и нам пришлось приложить немало усилий, прежде чем мы получили в дополнение к нашей еде по глотку шербета.
Теперь перед нами лежала кеглеобразная гора, на ней и находилась Амадия. Мы скоро до нее добрались. По левую и правую руку от дороги мимо нас проплывали сады, которые были достаточно ухожены; но сама местность уже с самого начала нам не понравилась. Мы проследовали сквозь ворота, которые наверняка когда-то совсем развалились и теперь были кое-как починены. Здесь же стояло несколько оборванных арнаутов, следивших за тем, чтобы никто не напал на город. Один из них ухватил за уздечку моего коня, другой – коня хаддедина.