Май Карл. По дикому Курдистану

   – Я должен потребовать от тебя уплаты хараджа и выдачи убийц, в противном случае по приказу мутасаррыфа обязан разрушить Шейх-Ади и все поселки езидов и убивать каждого, кто только окажет сопротивление.
   – И все забрать, что только имеется у езидов?
   – Все!
   – Так звучит приказ губернатора?
   – Именно так.
   – И ты его исполнишь?
   – Насколько возможно!
   – Исполняй же!
   Али-бей поднялся со стула, давая понять, что переговоры закончены. Каймакам сделал движение, желая удержать его на месте.
   – Что ты хочешь сделать, бей?
   – Ты хочешь разрушить деревни езидов и ограбить жителей, я же, глава езидов, сумею защитить моих подданных. Вы, не предупредив, вторглись ко мне, оправдывая это лживыми причинами, вы хотите жечь и палить, грабить и убивать, вы позволили убить моего посланца. Все это деяния, направленные против прав народов. Из этого следует, что я не могу вас рассматривать как воинов, вы – грабители. А грабителей просто пристреливают на месте. Ясно? Возвращайся к своим! Пока что ты под моей защитой, а скоро окажешься вне закона.
   Он вышел из палатки и поднял руку. Артиллеристы, должно быть, заждались этого знака. Тут же прогремел пушечный залп, потом еще один.
   – Господин, что ты творишь? – кричал каймакам. – Ты нарушаешь перемирие, пока я еще у тебя здесь!
   – Разве мы заключили перемирие? Разве я не сказал тебе, что у нас все ясно друг с другом? Слышишь? Это картечь, а это гранаты, те же самые выстрелы, которые предназначались нам. Теперь все это для вас. Аллах свершил свой суд. Он наказывает грешников тем же самым, чем те согрешили. Ты слышишь крики своих людей. Иди к ним и прикажи разрушить наши деревни!
   Третий и четвертый выстрелы произвели необычайный эффект. Это можно было понять по дикому вою, раздавшемуся из долины.
   – Остановись, Али-бей! Дай знак прекратить огонь, чтобы мы смогли вести дальнейшие переговоры!
   – Ты знаешь приказ мутасаррыфа, я – свой долг. Все решено!
   – Мутасаррыф отдавал свои приказы миралаю, не мне, и это мой долг не дать перестрелять моих людей, когда они беззащитны. Я должен попытаться их спасти.
   – Если ты хочешь, то я готов возобновить переговоры.
   Али-бей развернул чалму и махнул полотном, потом снова зашел в палатку.
   – Что ты требуешь от меня? – спросил каймакам.
   Бей задумчиво поглядел в землю, затем ответил:
   – Не на тебя я гневаюсь, поэтому я тебя пощажу, но, впрочем, любое окончательное соглашение, к которому мы могли бы прийти, было бы гибельно для тебя, потому что мои условия для вас больше чем неблагоприятны. Исходя из этого, я буду договариваться лишь с мутасаррыфом, ты же свободен от ответственности.
   – Благодарю тебя, бей!
   Каймакам оказался весьма неплохим человеком. Он был рад, что этому делу придали такое направление, и поэтому его благодарность исходила от чистого сердца.
   – Условие, естественно, есть, – продолжил Али-бей.
   – Какое же?
   – Ты рассматриваешь себя и свои войска как военнопленных и остаешься с ними в Шейх-Ади, пока я не заключу соглашение с мутасаррыфом.
   – На это я пойду, ибо сумею за это ответить. Во всем виноват миралай, он действовал слишком неосторожно.
   – Значит, ты сдаешь оружие?
   – Это позор для нас!
   – Имеете ли вы право как военнопленные держать при себе оружие?
   – Я признаю себя военнопленным только в том отношении, что я остаюсь в Шейх-Ади и не пытаюсь вырваться с боем отсюда, пока не узнаю, как распорядится мутасаррыф.
   – Прорыв привел бы вас к гибели, он уничтожил бы все.
   – Бей, я хочу быть до конца честным и признаю, что наше положение очень плохое, но разве ты не знаешь, на что способна тысяча человек, доведенных до отчаяния?
   – Я знаю. Тем не менее ни один из вас не прорвется.
   – Но и не один из вас падет в бою! И учти, у мутасаррыфа в распоряжении еще линейный и драгунский полки, большая часть которых осталась в Мосуле. Прибавь к этому помощь, которую он может получить из Киркука и Диярбакыра, из Сулимании и других гарнизонов. Прибавь артиллерию – и ты признаешь, что хоть ты и господин в этой ситуации, но недолго им останешься.
   – Следует ли мне отказаться от победы, не пользоваться ею лишь потому, что позднее меня могут разбить? Пусть мутасаррыф приходит со своими полками, я дам ему знать, что это будет стоить вам жизни, в случае если он меня еще раз атакует. А если у него в распоряжении есть еще силы, то я тоже могу этим похвалиться. Ты знаешь, что достаточно одного моего знака, чтобы поднять против мутасаррыфа такой смелый народ, как курды. Но я люблю мир, война мне претит. И хотя я собрал здесь езидов из всего Курдистана и граничащих провинций и мог бы поднять факел восстания, я этого не делаю. Я хочу пока оставить тебе и твоим воинам оружие, но я обещал одному моему союзнику пушки.
   – Кто этот союзник?
   – Ни один езид не предаст друга. Итак, ты сохраняешь свое оружие, но отдаешь все боеприпасы, и за это я тебе обещаю позаботиться о провианте, который тебе необходим.
   – Если я отдам боеприпасы, это все равно как если бы у тебя было мое оружие!
   Али-бей улыбнулся.
   – Ладно, оставь у себя и боеприпасы, но я тебе скажу лишь одно: когда твои люди проголодаются и ты у меня попросишь пищу, я буду ее менять лишь на ружья и пистолеты, сабли и коней. Значит, поэтому вы и не военнопленные, мы просто заключаем с вами перемирие.
   – Вот как? На это я могу пойти.
   – Как видишь, я снисходителен. Теперь выслушай мои условия. Вы останетесь в долине Шейх-Ади без связи с внешним миром, воздерживаясь от любых военных действий против меня, вы уважаете наши святыни и наши дома. В святыни вы не должны входить, в дома же – только с моего разрешения. Перемирие продлится, пока вы не получите приказа от мутасаррыфа. Но этот приказ вам отдадут лишь в моем присутствии, любая попытка бегства, даже одного человека, любое действие, противоречащее нашей договоренности, сразу же отменяет перемирие. Вы должны сохранить ваше теперешнее положение, а я – мое. За это я тебе обещаю воздерживаться от любых военных действий до указанного момента. Ты согласен?
   После короткого размышления и нескольких несущественных дополнений и замечаний каймакам принял условия. Он с пылом ходатайствовал за макреджа и требовал его выдачи, но Али-бей остался непоколебим. Принесли бумагу, я набросал договор, который оба подписали. После этого офицер возвратился в долину, причем ему разрешили захватить с собой тех троих солдат.
   Теперь Пали, гонец бея, ждал приказаний своего начальника.
   – Ты не напишешь письмо мутасаррыфу? – спросил меня бей.
   – Напишу. Только что ты ему хочешь сообщить?
   – Теперешнее положение его войск. После скажи ему, что я желаю вести с ним переговоры, что ожидаю его здесь или же могу встретиться с ним в Джерайе. Встреча состоится послезавтра в первой половине дня. Можешь так написать?
   – Да.
   Несколько минут спустя я сидел в палатке и писал письмо губернатору, который наверняка при чтении не будет иметь ни малейшего представления, что оно составлено его протеже. Писал я, держа бумагу на колене, справа налево. Не прошло и получаса, как лошадь, несшая Пали, умчалась в сторону Баадри.
   Езидский праздник был неожиданным образом расстроен, но никто по этому поводу особо не сожалел, все радовались, что удалось отвести несчастье, грозившее людям в Шейх-Ади.
   – Во что теперь превратится праздник? – спросил я Али-бея. – Османы будут еще несколько дней там, внизу, а езиды так долго не захотят знать.
   – Я устрою им праздник больший, чем они ожидают, – ответил он. – Ты еще помнишь дорогу в долину? Скачи туда и приведи Шейх-хана и шейхов с кавалли. Мы посмотрим, нельзя ли найти останки пира Камека, чтобы похоронить их в долине Идиз.
   Двигаясь вниз по холму, мы имели возможность созерцать несколько странную, но полную жизни картину. Тысячи детей и женщин обосновались там, внизу. Тут же паслись лошади. Люди говорили тихо, чтобы не выдать свое присутствие. Около воза сидел Мир Шейх-хан со своими священнослужителями.
   – Святилище сохранилось? – таков был первый вопрос, заданный ханом.
   – Все в полной сохранности.
   – Была слышна стрельба. Много ли пролилось крови?
   – Пострадали только турки. Из наших погибли двое, но не в сражении.
   – Кто они?
   – Саррадж^[24] Хефи из Баазони и…
   – Хефи из Баазони? Такой набожный, усердный и смелый человек. Погиб не в сражении? Как же это случилось?
   – Бей послал его парламентером к туркам, и они его расстреляли. Я был при этом и ничего не мог сделать.
   Священники склонили головы, сложили руки и молчали некоторое время. Только Мир Шейх-хан сказал глубоким и серьезным голосом:
   – Он прошел превращение. Солнце не будет больше светить ему здесь, но он гуляет под лучами высшего солнца в той стране, в которую и мы попадем. Там нет ни смерти, ни могил, ни воли, ни бед, там вечный свет и наслаждение, – он с Богом!
   Было трогательно наблюдать, как смиренно приняли они весть о смерти друга, не проронив ни одного плохого слова в адрес убийц. Эти священники хоть и горевали, но искренне поздравляли покойника с превращением.
   – А кто другой? – спросил Хан.
   – Тебя это сильно опечалит.
   – Настоящий мужчина не должен испытывать ужаса перед смертью, ибо смерть – друг всем людям, конец греха и начало блаженства. Так кто это?
   – Пир Камек.
   Тем не менее они все содрогнулись, как от внезапной боли, но ни один не проронил ни слова. И теперь первым заговорил Мир Шейх-хан:
   – Святой превращен. Этого возжелал Бог! Расскажи нам о его смерти.
   Я сообщил им все, что я видел, со всеми возможными подробностями. Глубоко потрясенные, они выслушали меня, и после этого хан попросил: «Братья, давайте помянем его!»
   Они опять низко опустили головы. Молились ли они? Не знаю, я заметил только, что у некоторых в глазах стояли слезы…
   Только спустя длительное время их благоговение уступило место обычному настроению, так что я опять мог с ними говорить.
   – Меня, кстати, послал Али-бей с заданием привести вас к нему. Он хочет попытаться найти останки святого, чтобы сегодня уже их похоронить.
   – Да, эта задача очень важна. Останки пира не должны лежать там же, где кости миралая!
   – Я опасаюсь, что мы найдем лишь пепел.
   – Все равно. Давайте поспешим!
   Мы – вместе со священниками и кавалли – отправились обратно в долину. Факиры же остались для присмотра за долиной Идиз. Когда мы прибыли к палатке бея, расположенной выше над долиной, тот разговаривал с человеком, которого он посылал с вопросом к каймакаму, не разрешат ли турки езидским священникам обследовать кострище. Офицер ответил утвердительно, поставив только условие, чтобы они не имели при себе оружия.
   Я спросил, можно ли мне присоединиться, и незамедлительно получил согласие. Чуть-чуть не забыли взять с собой самое главное: сосуд, который примет в себя останки святого. Когда бея спросили по этому поводу, то он дал понять, что думал и на этот счет.
   – Мир Шейх-хан, ты ведь знаешь, что знаменитый горшечник Рассат из Баазони сделал моему отцу Хусейну-бею урну, которая должна была принять его прах, когда уже будет пора удалить останки из могилы, чтобы не осквернить их, не смешать с пылью рассыпающегося гроба. Эта урна – настоящий шедевр знаменитого горшечника и, пожалуй, достойна принять в себя святой прах. Она стоит в моем доме в Баадри, и я уже послал за нею гонцов, которые принесут ее раньше, чем вы обследуете кострище.
   Это объяснение все решило, и, таким образом, вся процессия пустилась в путь. Мы прошли мимо батареи и достигли того места, где святой принес и себя, и своего кровного врага в жертву. Мы увидели громадную кучу пепла с торчащими концами несгоревших бревен. Перед ней лежал расстрелянный парламентер. Огонь костра опалил его одежды, но пощадил тело. Нам пришлось выполнить достаточно неприятную работу – отнести его тело в сторону от костра.
   Пепел остыл. В домах, стоящих поблизости, мы взяли необходимые инструменты и начали осторожно, дюйм за дюймом, устранять верхний слой пепла. Это делалось очень тщательно, прошло много времени, пока не прибыл на муле езид с урной. Формой она походила на опрокинутый абажур, совсем как у наших светильников. На ней находилась крышка, увенчанная сверху изображением солнца. В этом сосуде были также выжжены несколько слов на языке курманджи и какое-то изображение.
   Мне казалось невозможным выделить останки святого из горы пепла, но, впрочем, мои опасения были напрасны. Когда убрали большую часть пепла и уже почти вплотную приблизились к земле, то обнаружили две бесформенные глыбы. На них и направили все свое внимание священники. Им что-то было непонятно, и Мир Шейх-хан кивком подозвал меня к себе.
   Это была совсем не легкая задача, точно изучить эти предметы. При этом нужно было прикрывать рот и нос. На самом деле то были два трупа, наполовину обуглившиеся и уменьшившиеся в росте на треть.
   – Вот и покойники, – сказал я.
   – Но кто из них кто?
   – Ищите священника.
   Мне хотелось посмотреть, насколько проницательны эти люди. Они очень старались разрешить этот кажущийся им сложным, но, на мой взгляд, достаточно легкий вопрос.
   – Их невозможно различить, – сказал вконец растерявшийся хан. – Нам нужно либо отказаться от оказания должной почести праху священника, либо мы вынуждены прах обоих положить в урну. Прах друга и врага, святого и нечестивого. Или ты предложишь что-нибудь получше, эмир Кара бен Немси?
   – Предложу.
   – Что?
   – Положить в урну останки только одного пира.
   – Ты же ведь слышал, что мы не можем отличить их от останков миралая!
   – Но ведь это совсем не трудно! Вот это тело святого, а то – тело турка.
   – Откуда ты это узнал? Какие у тебя доказательства?
   – Доказательства неопровержимые. Пир не имел при себе никакого оружия, на миралае же была сабля, кинжал и два пистолета. Вы видите пистолетные стволы и лезвие ножа? А вот из-под тела выглядывает острие сабли. Следовательно, это был миралай.
   Езиды удивились: как им в голову не пришла столь простая мысль. Они поддержали мои выводы и принялись за дело: переносить останки пира в урну.
   Тем временем каймакам с несколькими офицерами стоял рядом и наблюдал. Ему оставили труп его начальника, а мы отправились обратно на холм. Там бей попросил у хана дать указания относительно ритуала погребения.
   – Нам придется провести его завтра, – отвечал хан.
   – Почему?
   – Пир Камек был самым набожным и мудрым человеком среди всех езидов. Его надо похоронить должным образом. Я распоряжусь, чтобы ему соорудили гробницу в долине Идиз. Все это будет готово не раньше завтрашнего утра.
   – Тогда тебе не обойтись без каменщиков и плотников?
   – Нет. Это будет простое сооружение из скальных глыб, не требующее раствора. Каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок должны принести по своим силам камень для постройки, так чтобы каждый из собравшихся паломников смог поучаствовать в строительстве подобающего памятника.
   – Но мне нужны воины для охраны, – возразил Али-бей.
   – Они будут меняться, и у тебя будет всегда достаточно людей в распоряжении. Давай посоветуемся, каким мы все-таки сделаем это сооружение…
   Меня это уже не касалось, и я пошел навестить моего переводчика, который должен был дать мне манускрипт покойного. Он держал его внутри полого ствола чинары, мы расположились вблизи него, и я мог беспрепятственно предаться своим филологическим упражнениям.
   Так прошел день. Один за другим зажглись сторожевые огни на возвышенностях, окружающих долину Шейх-Ади. Турки никак не смогли бы уйти, даже если бы каймакам попытался использовать эту ночь для прорыва вопреки своему обещанию. Ночь прошла без происшествий, а утром возвратился Пали. Скорость и выносливость его хорошего коня значительно укоротили дорогу между Шейх-Ади и Мосулом, заставляя верить, что дорога эта не так уж и велика. Я провел ночь в палатке бея и на рассвете еще находился там, когда в нее вошел посланец.
   – Ты встречался с мутасаррыфом? – спросил его Али.
   – Да, господин, поздно вечером.
   – Что он сказал?
   – Сначала он впал в ярость и хотел засечь меня до смерти. После этого он послал за офицерами и за своими советниками, долго с ними совещался. Только потом мне разрешили возвратиться в палатку.
   – Так ты не присутствовал на совещании?
   – Нет.
   – Что же за ответ он дал тебе?
   – Он ответил письмом к тебе.
   – Дай его мне!
   Пали вытащил послание, запечатанное печатью наместника, Али-бей открыл большой конверт и взглянул внутрь. В нем лежало послание и еще маленькое письмо. Он показал мне и то и другое.
   – Прочти их, эмир! Мне крайне важно узнать, что решил мутасаррыф.
   Меньшее по размеру письмо, составленное писцом наместника, было подписано последним. Наместник обещал быть следующим утром в Джерайе с десятью охранниками и ставил условие, чтобы такое же число людей сопровождало и Али-бея. Он надеялся на мирное разрешение конфликта и просил передать каймакаму вложенный в конверт письменный приказ, который заключал очень миролюбивое указание: до дальнейших приказов прекратить любые военные действия, пощадить Шейх-Ади и обращаться с езидами как с друзьями. Затем следовало примечание – прочесть и соблюсти приказ со всей точностью.
   Али-бей кивнул, удовлетворенный.
   После маленькой паузы глава езидов выразил все обуревавшие его чувства.
   – Мы победили и при этом проучили мутасаррыфа. Он долго не забудет это, понимаешь ли ты, эмир? Каймакам должен получить письмо, а утром я уже буду в Джерайе.
   – Зачем давать знать об этом каймакаму?
   – Так нужно, ведь приказ направлен ему.
   – Но это совершенно излишне, он же уже обещал исполнить то, что ему здесь повелят.
   – Он это сделает уж совсем точно, если узнает, что такова и воля мутасаррыфа.
   – Я должен тебе признаться: этот письменный приказ будит во мне подозрение.
   – Почему?
   – Потому что он излишен. И как странно звучат последние слова, что каймакам должен прочитать приказ… со всей точностью.
   – Это должно только убедить нас в добрых намерениях мутасаррыфа и побудить каймакама к совершенному послушанию.
   – Но это же само собой разумеется, и именно потому мне кажется, что приказ более чем излишен.
   – Это письмо не принадлежит мне, губернатор доверился моей честности, и каймакам получит письмо.
   Получилось так, как будто само провидение благоволило этому намерению бея, ибо тут же в палатку вошел езид и доложил ему.
   – Господин, снизу, от долины, к нам скачет всадник.
   Мы вышли и спустя короткое время узнали в приближавшемся человеке каймакама, который проскакал к нам без всякого сопровождения.
   – Приветствую тебя! – сказал, спешившись, каймакам, сначала обратясь к бею, затем ко мне.
   – Добро пожаловать! – отвечал Али. – Что привело тебя ко мне?
   – Нужда моих воинов, у которых нет и куска хлеба. Это было произнесено без долгого вступления и обрамляющих слов. Али улыбнулся.
   – Я ожидал этого. Но ты же помнишь, что я обещал дать хлеб только в обмен за оружие.
   – Да, ты говорил так, но, быть может, ты все-таки возьмешь деньги?
   – Бей езидов не отступается от однажды сказанного. Тебе нужна пища, а мне нужны оружие и боеприпасы. Мы обменяемся и так принесем себе обоюдную пользу.
   – Ты забываешь, что мне самому нужны оружие и боеприпасы.
   – А ты забываешь, что и мне необходим хлеб. У меня здесь собраны многие тысячи езидов, и все они хотят есть и пить. А для чего тебе нужно оружие? Разве мы не друзья?
   – Только до окончания перемирия.
   – Да нет, может быть, и на более долгий срок. Эмир, я прошу тебя прочитать ему письмо губернатора!
   – От него пришло письмо? – быстро спросил офицер.
   – Да, я посылал гонца, он только что вернулся. Читай, эмир!
   Я прочел письмо, которое еще держал в руках. Мне показалось, что я заметил некоторое разочарование на лице каймакама.
   – Так, значит, между нами наступает мир?
   – Да, – отвечал бей. – И ты будешь относиться к нам по-дружески. Как тебе особо повелевает мутасаррыф.
   – Особо?
   Он приложил к этому письмо, и я должен отдать его тебе.
   – Письмо? Мне? – воскликнул офицер. – Где оно?
   – Оно у эмира. Дай ему письмо!
   Я уже хотел протянуть письмо, но суетливость каймакама заставила меня изменить решение.
   – Позволь мне прочитать его!
   Я прочитал, правда, только до последнего примечания, возбудившего во мне подозрения. Но он спросил:
   – Это все? Дальше ничего не написано?
   – Еще две строки. Слушай!
   Я дочитал до конца и, читая, встал вполоборота к каймакаму, чтобы видеть его лицо. Только на одну секунду раскрылись его глаза больше, чем обычно, но уже по одному этому я с уверенностью мог определить, что это предложение содержало еще какой-то нам непонятный намек.
   – Это письмо принадлежит мне. Покажи его, дай!
   Произнося эти слова, он так быстро рванулся ко мне, что я едва успел отвести руку в сторону.
   – К чему такая поспешность, каймакам? – спросил я его, поворачиваясь к нему. – Разве в этих строках присутствует что-то настолько важное, что заставило тебя потерять самообладание?
   – Ничего, здесь совсем нет ничего важного, но все-таки это письмо мое!
   – Мутасаррыф послал его бею, и от него зависит, отдать письмо тебе или только ознакомить с содержанием.
   – Но разве я тебе не сказал, что письмо полагается получить мне?
   – Так как тебе это письмо столь важно, несмотря на то, что содержание ты уже знаешь, то, я думаю, мутасаррыф разрешит мне еще раз хорошенько разглядеть бумагу?
   Мои подозрения еще больше укрепились. Более того, они вырисовывались в некое предположение. Я посмотрел бумагу на просвет, при этом ничего странного не увидел. Затем прощупал ее, понюхал, но безуспешно. Потом повернул ее так, чтобы на нее упали лучи солнца. И вот тут-то я различил несколько только искушенным взглядом заметных мест, которые были почти того же цвета, что и бумага, но тем не менее походили на какие-то письменные знаки.
   – Ты не получишь бумагу! – сказал я каймакаму.
   – Почему?
   – Здесь есть строки, сделанные тайнописью, я должен их обследовать.
   У каймакама лицо пошло пятнами.
   – Ты ошибаешься, эфенди.
   – Я это четко вижу!
   Чтобы его подразнить, я прибавил:
   – Эту надпись я прочту наверняка, если подержу бумагу под водой.
   – Держи, держи! – отвечал он с видимым удовлетворением в голосе.
   – Ты выдал себя спокойствием, с которым ты произнес эти слова. Поэтому я не буду опускать бумагу в воду, а подержу ее над огнем.
   Я попал в точку: это было заметно по неудавшейся попытке каймакама подавить страх, промелькнувший на его лице.
   – Ты сожжешь письмо при этом! – предостерег он.
   – Не беспокойся! Эфенди с Запада, наверное, умеет обращаться с такими вещами.
   Бей был удивлен:
   – Ты на самом деле полагаешь, что письмо содержит скрытое послание?
   – Если ты зажжешь огонь, я смогу тебе это доказать.
   При всем этом присутствовал Пали. По знаку бея он собрал сухие сучья и зажег пламя. Я присел рядом на корточки и со всей осторожностью поднес письмо к пламени. Тут же ко мне подскочил каймакам и попытался вырвать его у меня. Я, ожидавший этого, так же быстро уклонился в сторону, и он упал на пол. Али-бей тут же придавил его коленями к земле.
   – Остановись, каймакам! – крикнул он. – Ты вероломно притворялся; сейчас ты пришел ко мне, не заручившись, как прежде, моей защитой, поэтому я беру тебя в плен.
   Офицер сопротивлялся насколько мог, но нас ведь было трое против него, к тому же на помощь пришли и другие езиды, стоявшие неподалеку. Его разоружили, связали и отправили в палатку.
   Теперь я мог закончить свой эксперимент. Пламя прогрело бумагу настолько, что она чуть не загорелась, и тут стали очень четко видны слова, стоящие на полях.
   – Али-бей, ты видишь, я был прав!
   – Эмир, ты волшебник!
   – Нет, но я зато знаю, как сделать эти надписи снова видимыми.
   – О эфенди, твоя мудрость очень велика!
   – Но ведь мутасаррыф тоже понимает это волшебство. Есть вещества, из которых готовят чернила, которые на бумаге исчезают, и только еще одним средством можно их вынудить снова стать видимыми. Наука, знающая эти средства, называется химия. Ею у нас больше занимаются, чем у вас, и поэтому у нас есть лучшие средства, чем у вас. Мы знаем много видов тайнописи, которую очень сложно обнаружить. Ваши же настолько просты, что не требуется особенно много ума, чтобы невидимые слова сделать видимыми. Ну-ка, угадай, чем написаны эти строки?
   – Скажи!
   – Мочой.
   – Быть не может!
   – Если написать мочой зверя или человека, то надпись исчезает по мере того, как она сохнет. Если же потом подержать бумагу над огнем, строки чернеют, и ты можешь их прочесть.